– Почему не арабы? – спросил подозрительно Сказбуш.
– У них начался раскол суннитов на две враждующие группы. К тому же в междоусобную резню вмешались шииты. Она длилась с перерывами почти полстолетия. За это время в Московской империи, которую именовали халифатом, тоже происходили бури, раздоры, великая смута, но когда наконец добрались до материка за океаном, к тому времени уже все утряслось. Понятно, что тамошние дикари с их жуткими человеческими жертвоприношениями были истреблены, русскими войсками был захвачен Северный материк, где образовался Великий русский Халифат, а вся южная часть – где нынешние Бразилии, Гватемалы и прочие Уругваи – арабами.
Коган проговорил с кривой иронической улыбкой:
– А в том Великом русском халифате... это ж помимо штатовской территории еще и земли Канады, Мексики...
Лицо Кречета стало темнее грозовой тучи. Глаза метнули молнию, а голос прогремел, как раскаты грома:
– И так день хреновее некуда, так ты решил отравить нам и сон! Теперь будут ходить как лунатики, мечтать о потерянном... А до какого времени просчитал?
Мирошниченко помялся, сказал совсем несчастным голосом:
– До сегодняшнего дня.
В зале наступило гробовое молчание. После паузы Коломиец сказал осторожно:
– И что же?.. Где мы?
– Заседаем, – ответил Мирошниченко совсем убитым голосом. – Все так же заседаем. Только не здесь, а в Царьграде. Военный министр недавно вернулся с Марса, там стоят обсерваторию, по дороге проинспектировал базу на Луне, где в условиях вакуума готовят межзвездные корабли для первого пробного полета хотя бы к ближайшей звездной системе... Дело в том, что исламский мир един. Все мозги работают не на разработку оружия, а на прогресс культуры, науки, техники...
Все смотрели то на Кречета, то снова на экран где русское знамя родного исконно посконного ислама победно реяло над двумя третями земного шара, а также над Луной и почти всем Марсом.
И уже совсем неуместно прозвучал громкий голос Когана:
– Прекрасненько, прекрасненько! Но если бы князь Владимир выбрал бы, скажем, христианство по католическому образцу?
Все посмотрели с ненавистью, словно министр финансов был виноват в неверном выборе князя Владимира. А может и виноват, уже тогда проклятые иудеи закольцевали великого князя, он сам иудей по матери... а Мирошниченко развел руками:
– Конечно, мы просчитали и этот вариант.
– И что же?
Мирошниченко вздохнул с такой болью в голосе, словно у него рвалось сердце:
– Все то же. Все то же!.. Наш военный министр вернулся бы с технической базы. Только не с Марса, а со спутника Юпитера. Там идет подготовка к запуску двенадцатой звездной экспедиции. Дело в том, что католицизм несколько больше, чем ислам, направлен на экспансию... Мир един, католицизм победил всех и вся, ислам и православие влачат жалкое существование. Как сейчас, к примеру, пятидесятники или староверы. Столица Московской империи в Царьграде, земли за океаном поделены с Европой в той же пропорции: Северная – Великое Русское королевство, а южная часть – Испанское, Франкское, Англское...
Кречет с грохотом обрушил пудовый кулак на стол. Подпрыгнули чашки, блокноты, Коган едва успел подхватить ноут-бук. Лицо президента было белым от ярости:
– Эта сраная Русь!.. Какие возможности были! Какие возможности... И так обгадиться...
Коломиец сказал торопливо:
– Да запрягаем, запрягаем.
– Только вот понять бы, – пробормотал Сказбуш, – где вожжи, где сопли...
Кречет крякнул, потер ладонями лицо, отряхнулся, словно выскочивший из воды пес, приходя в себя:
– Ладно, за работу. Теперь понятно, почему все прут в наши земли, как депутаты в буфет? От России всегда зависела судьба мира. И сейчас зависит!
В рабочий кабинет Кречета сходились уже привычно, хотя у каждого вроде бы свой роскошный кабинет, да не только кабинет, а целые здания с клерками, референтами, помощниками, что заносят хозяину хвост на поворотах, но Кречет есть Кречет: под его жестоким взором надсмотрщика прямо в его кабинете горбатятся даже те, кто в своем пьянствовал бы с заместителями да ставил бы секретарш креветками.
Кречет не перестраивал свой кабинет, доставшийся от предыдущего президента, а тот в таком же виде получил от генсеков, а те в свою очередь, мало что меняли по сути в обстановке, доставшейся от русских царей и императоров. Сами кабинеты больше походили по размерам на стадионы, до безобразия плотно заставленные мебелью из Эрмитажа, так мне показалось. Все в золотых рамах, кресла с золотыми спинками, дверные ручки и даже гвозди из чистого золота... Может быть, даже и не так, но у меня создалось такое впечатление, а я человек скептический, повидавший мир. На другого это вот все произведет впечатление, как говорится, вообще неизгладимое.
Ко мне притерпелись, хотя все еще не считают полноправным членом кабинета. Одно дело специалист по углю или безопасности, другое – нечто странное «футуролог». Мои жалкие попытки объяснить, что философская бомба может нанести ущерба больше, чем атомная, вызывали ухмылки и многозначительное переглядывание. Идиоты, хотя бы вспомнили, как шарахнул по нашей стране философский снаряд коммунизма! До сих пор страна в развалинах.
Кречет чуть задержался, раздавая указания Марине и Мирошниченко, а мы в кабинете Кречета стояли группками, беседовали важно и степенно, не решаясь рассесться в отсутствие хозяина. Все, что в руках, положили каждый на своем месте: допотопные пухлые папки из крокодиловой кожи, новейшие ноут-буки, блокноты с вензелями и двухголовыми уродами...
Коломиец в паре со Сказбушем прохаживались взад-вперед под стеной, откуда строго смотрели великие предки, почему-то начиная с Дмитрия Донского, поджарого и мускулистого, хотя из любой летописи известно, что князь был зело дороден и даже на коня взбирался с помощью трех дюжих гридней, и кончая генералом Громовым, тоже поджарым, мускулистым и с воинственно выдвинутой вперед нижней челюстью.
Глава 3
Появился Черногоров, министр МВД, низкорослый, живой, быстроглазый, но очень осторожный в словах и движениях. На каблуках, которые с каждой неделей становятся все выше, постоянно вытянутый, даже волосы зачесывает как у Элвиса Пресли, чтобы казаться выше ростом. Бросил на стол папку с бумагами, хлопнула так, словно взорвалась граната.
Все оглянулись в полной готовности броситься на пол, избегая осколков. Один Коган независимо уселся за стол, но и он вскочил, когда дверь открылась, вошел Кречет, высокий и широкий, не по-президентски стремительный, полный силы, что противниками охотно трактуется как недостаток государственной мудрости.
– Еще раз всем доброе утро, – сказал он отрывисто своим неприятным металлическим голосом. – Прошу садиться... Что вы в самом деле, как школьники? Вон даже наглый Коган...
Правительство осторожно рассаживалось, каждый на свое место, на Кречета поглядывали с опаской. Хоть и шутнул, но кто знает, не попасть бы под горячую руку. После неудавшегося переворота вернулся еще злее, по армии и в верхах прокатилась волна чистки. Неофициальной, но многие уволены, другие ушли сами, а кое-кто и вовсе исчез бесследно.
Кречет кивнул Краснохареву:
– Как продвигается бюджет?.. Хотя бы вчерне?.. А, Виктор Александрович! Давненько вас не видели. Чем порадуете в это хмурое утро?
Я развел руками. Видел меня Кречет позавчера, но при нашем темпе, это, в самом деле, давно. Краснохарев бросил на меня просительный взгляд, займи пока этого зверя, а я подготовлю бумаги, у меня их тут целый чемодан, разберусь, я сказал негромко:
– Закон об оружии... Даже не закон, а пока только ваш указ! Уже действует. Я утром видел, как сегодня один мужик чуть не застрелил другого. Тот раньше него пытался пролезть к прилавку.
Кречет зыркнул из-под тяжелых надбровных дуг, больше приличествующих неандертальцу, чем президенту:
– Да вы же ратовали горячее всех за свободу продажи оружия!.. Вот такая у нас интеллигенция: чуть своего добьется, тут же поворачивает оглобли. Но меня вы ж убедили? Хотя во все времена правители были против вооружения народца. Понятно, безоружных грабить проще. Даже те, кто к власти рвался под лозунгом разрешить свободную продажу хоть пулеметов, тут же запрещал продажу даже детских рогаток, едва опускал жирный зад в царское кресло.
Коган оглянулся на кресло Кречета:
– Но вы вроде бы уже опустили...
– Черт... – сказал Кречет уже спокойнее, – наверное, я все еще чувствую себя в оппозиции к власти. А интересы страны пока что... пока что!.. перевешивают личные. Да и хорошо знаю, что как только в какой-либо стране – примеров сотни! – принимали закон о свободной продаже оружия, то количество преступлений сразу падало в три-четыре раза.
Сказбуш усмехнулся саркастически:
– Я часто бывал по работе в Штатах. Вся их хваленая вежливость и предупредительность, все их улыбки – это следствие того, что у каждого в кармане может оказаться заряженный пистолет. Никто никого не толкнет, не нахамит, не облает. Улыбаются издали!.. А я прошел вчера вечером по Тверской: ни одного улыбающегося лица! Одни угрюмые рожи, даже у красивых женщин. Да какие они красивые, если угрюмые?
Коган сказал мечтательно:
– Да, ради этого стоит... Так и запишем: вооружим народ, чтобы разугрюмить наших женщин.
Сказбуш буркнул:
– Не надо умничать, Сруль Израилевич. Когда у женщины в дамской сумочке пистолет, она сможет носить юбки еще короче, а декольте глубже. И никакая пьяная тварь не рискнет свистнуть вслед. А уж протянуть лапы... Такие быстро протянут ноги.
Кречет сказал:
– А суд присяжных ее тут же оправдает.
Коломиец воскликнул в ужасе:
– Как вы можете... Как вы можете говорить такие ужасные вещи?
– Вслух, – вставил Коган ехидненько.
– Нужно только, – продолжал Сказбуш невозмутимо, – подбирать присяжных из мужчин. Ну, не слишком в преклонном... чтобы реагировали.
Справа от него словно взорвалась граната, это мощно кашлянул Краснохарев. Все умолкли, уставились на премьера, а глава правительства оглядел всех правительственным взором и сказал внушительно:
– Так вот, о подготовке бюджета на следующий год. Работа проделана следующая...
Я некоторое время слушал, но вскоре тягучий монотонный голос начал действовать усыпляюще, я смотрел то поверх головы Краснохарева, то рассматривал членов кабинета. Мысль тоже блуждала вроде бы бесцельно, подбирая какие-то незримые крохи, что-то вынюхивая, перепрыгивая через обломки очевидных фактов, яростно роясь на пустом месте, земля летит из-под задних лап как из трубы земснаряда, снова длиннющий прыжок через темное место, пусть Краснохарев продвигается шажок за шажком...
Черногоров с раздражением перебирал бумаги, вдруг сказал среди тишины:
– В Штатах нет преступлений, потому что там всяк страшится за жизнь. Они покупают оружие, хранят в особых несгораемых шкафах... а стреляют на пикнике только по бутылкам из-под пепси-колы!.. А если оружие пойдет так же широко у нас, то... не знаю – не знаю! Русские не станут тратить патроны на пустые бутылки.
Сказбуш выпрямился, и без того прямой, как телеграфный столб, светло возразил:
– А Чечня? Там жизнь не ставят и в грош, но все равно никто не шмаляет друг в друга. Я бывал там, бывал. Никто не стреляет в другого только за то, что тот наступил на ногу или посмотрел косо.
Черногоров огрызнулся еще злее:
– Не знаю! Может быть, страшатся кровной мести. Но у русских нет сдерживающего страха за свою жизнь, нет мести со стороны родни убитого. У нас такое начнется!
– Чечня нам не указ, – сказал Краснохарев раздраженно. – В такой крохотульке даже коммунизм можно было отгрохать за пару недель!.. А нашу махину попробуй раскачай!.. А когда указы из Москвы дойдут до, скажем, Сибири, то во что они превратятся?
Коган сказал задумчиво:
– Вот бы научиться и расстреливать по факсу...
Сказбуш холодно посмотрел на чересчур умного министра финансов:
– Что-что?
– По сотовому телефону, – поспешно поправился Коган. – Говорят, у билайновцев связь лучше.
Сказбуш потыкал пальцем в клавиши ноут-бука, бормоча:
– Так... проверить правительственных чиновников... независимо от ранга... ага... на предмет скрытой рекламы богатеньких фирм...
Клавиши щелкали, словно затвор именного нагана. Коган втянул голову в плечи, уменьшился, а, стул, на котором он только что сидел, опустел.
Кречет молча поставил на бумаге размашистый росчерк, передал Мирошниченко:
– Указ вступает в силу с момента подписания. Раз оружейные магазины оказались не готовы... или кто-то тормозит нарочито, то вот это дает право военным продавать оружие прямо со складов. Разумеется, устаревшее. И только пистолеты и винтовки. Конечно, при наличии всех справок о здравомыслии и несудимости.
Я видел, что против этого резкого решения Кречета рвется возразить не только Черногоров, ему как министру МВД расхлебывать все случаи незаконного применения оружия, но и такой голубь как Коломиец, хитрая ворона Коган и даже откровенный ястреб Сказбуш.
Один Краснохарев пропустил мимо ушей указ президента с полнейшим равнодушием. Глаза в набрякших веках просматривали бумаги с гербовыми печатями, мясистое лицо выражало откровенное неодобрение. Перехватив мой взгляд, сказал суховато:
– Я, простите, экономист. А законы экономики одинаковы для всех стран и народов. Меня не убеждает ваша гипотеза... ладно, ваша теория о чести и нечести для подъема благосостояния. Сейчас, когда освободились от ига коммунизма, можем соревноваться с американцами на равных. Не привлекая такие понятия, которые нельзя просчитать с помощью логарифмической линейки. Ладно, пусть на ваших чертовых компах! А если учесть, что у нас намного больше нефти, газа, золота...
Он говорил чуть ли не просительно, уже замечая меня, хотя предыдущие дни осторожно игнорировал. То ли, как опытный политик, сперва прощупал, насколько мое положение в правительстве прочно, то ли в самом деле начинал со мной считаться.
Сердце мое тревожно и радостно екнуло. Склонить Краснохарева или хотя бы качнуть слегка на свою сторону – за это стоит побороться. Я ответил тихо, стараясь не привлекать внимая других:
– Иллюзию, что можно соревноваться с американцами на их поле и по их правилам, распространяют сами американцы. И даже, что их можно побить на их поле. Конечно же, это брехня.
– Почему?
– Потому, что на наших ногах всегда будут висеть остатки цепей нравственности, чести и других понятий, что в Старом Свете существовали тысячелетиями, а в Новом Свете их не было изначально! А бизнес не терпит нравственности. Потому мы в бизнесе всегда окажемся в проигрыше, если будем играть с американцами. Они всегда смогут поступить подлее, бесчестнее, гаже... что мы все-таки не сможем, несмотря на приобщение к их ценностям. У нас все-таки все века существовало правило: не бить лежачего, не бить в спину, не бить ниже пояса... А американцы сразу приняли все эти штуки вроде каратэ, где бьют и в спину, и ниже пояса, а лежачего даже ногами, а то и вовсе впятером одного! Понятно на чьей стороне будет победа, когда один соблюдает какие-то правила, а второй – нет!
Он сказал, защищаясь:
– Но можем и мы...
Я покачал головой:
– Не сможем. Даже если будем придерживаться всех этих правил... все же при ударе в спину рука русского чуть дрогнет или влупит не в полную силу, как ударил бы американец. Выгляните в окно! Вон по улице идут старики, что в войну стеснялись кланяться пулям. Они и в атаку шли во весь рост! Прямо на пулеметный огонь. Глупо или не глупо – это другой вопрос. Но нас от этих стариков отделяет слишком мало времени, чтобы сразу вот так забыть все и начинать жить по-американски. Наши солдаты и в Чечне гибли нередко потому, что стеснялись чересчур тщательно прятаться, маскироваться. Мол, как бы не подумали, что трусят.
– Зря, – сказал он убежденно.
– Зря, – согласился я.
– Зато вернулись бы живыми!
– Точно, – согласился я снова. – Но они и в бизнесе будут гибнуть так же массами! Степан Викторович, мы с вами на одной стороне баррикады. Оба хотим процветания своему народу. Но сказочку про одинаковые законы бизнеса для всех народов придумали и запустили по свету сами американцы. Чтобы все начали играть в игру, где они заведомо сильнее. Если законы одинаковы, то почему не столь богаты остальные мексики, гватемалы? Все возникли чуть ли не в один день с США. И капитализм тот же...
Он отодвинулся, смотрел подозрительно:
– И почему же, позвольте узнать?
– А вы не слышали, бывая там в США, ихнюю поговорку: «Горд как мексиканец»? В ту часть континента понаехало слишком много знатнейших идальго, отпрысков высших фамилий, там кабальеро сидел на кабальеро и кабальерой погонял. А когда колонии отделились от метрополий, то лесорубы и скотоводы северной части быстрее приспособились, чем аристократы южной. Слишком уж там помнили о чести, о достоинстве. Не то, что простые мужики, создавшие США, которые не стеснялись по плечо сунуть руку в дерьмо за оброненной монетой, да еще и пошарить на случай, если кто обронил пару монет раньше.
К нашему разговору уже прислушивались, что неудивительно: глава правительства изволит советоваться с нанятым футурологом. А футуролог – это нечто экзотичное, вроде гадающей цыганки или очередного мессии, который видит насквозь Статую Свободы, но не зрит фигу в кармане.
Коломиец поморщился:
– Что за язык у футурологов...
Краснохарев, воспользовался случаем, чтобы сделать вид, будто все его внимание приковано к бумагам, но я видел по его щеке, что премьер все слышит и замечает.
– То, – сказал я, – что противниками преподносится как тупость, на самом деле неосознанная защита здорового организма против инфекции... Но все же, как говорит тот же министр обороны, не зная как сосчитать пальцы на правой руке и не умея сосчитать на левой, надо найти в себе смелость держаться! Надо выстоять. Как стоит на своем тот же Восток.
Краснохарев в тишине пошуршал бумагами, он-де занят важными государственными делами. Дверь отворилась, Забайкалов вошел царственно, словно к подданным, ни дать – ни взять император или министр иностранных дел Сообщества Галактических миров, Кречет тут же поманил его к себе, уединились в дальнем конце кабинета, беседовали вполголоса, а здесь только Коломиец пробормотал в настороженном молчании:
– Ну, у востока десять тысяч лет цивилизации, восемь тысяч лет письменности...
Я удивился:
– А кто вчера в коридоре доказывал, что мы не то древние арийцы, не то египтяне... нет, это мы египтян грамоте учили, каналы им рыли, пирамиды строили... Мы гиксосы, да? Вот и гиксосьте дальше. С нашей древней культурой гиксосов да поддаться какому-то Западу, который еще на деревьях сидел, когда мы уже египтян грамоте учили?
Коломиец сказал нерешительно:
– Восток будет очень удивлен...
– Тем более, – вставил Коган очень серьезно, – что гиксосами были, судя по нынешним учебникам Украины, хохлы из Запорожья.
– Восток мудр, – возразил я. – Он видел, видел... Улыбнется детской выходке, вполне понятной, и... смолчит. Ведь это для поддержания духа нашего народа! На общемировые факты не влияет, древней истории ни тепло, ни холодно. А вот современную изменить можно. Если надо, можно организовать пару могучих рецензий за подписью академиков, что, мол, Влесовы книги – подлинные, как в свое время доказали, что «Слово о полку Игореве» тоже подлинное...
Коломиец ахнул:
– Вы что же это? Да как вы можете? И Влесовы книги – подлинные, и «Слово» самое расподлинное!
Задыхаясь от возмущения, он обратил горящий взор к отцу нации. Кречет, оставив министра иностранных дел просматривать бумаги, уже прохаживался по своему обыкновению, совсем не строевым шагом, мыслил, по крайней мере двигал жесткими как ребра бронетранспортера складками на лбу. На вопль министра культуры глубокомысленно буркнул:
– Что верно, то верно.
– А что... что верно?
– Важен результат, – изрек он. – А подлинник или не подлинник... Да какая разница? Главное, свое дело делают. О них говорят, пишут, спорят. А это лучше, чем когда наши дурни бьют друг другу морды из-за загадок письменности майя или ацтеков!
Коломиец ахнул громче:
– Как вы можете такие слова... Да это же кощунство! Так о нашей святыне? Мы наконец-то получили подтверждение... неоспоримое подтверждение!..
Коган громко молчал, На его хитрой жидовской харе было крупными буквами написано о кумранских летописях, о Библии и фараонах, о походах и битвах древнего Израиля, подлинность которого не надо доказывать подозрительными деревянными дощечками.
Забайкалов с того конца стола пророкотал неспешно:
– С точки зрения политика... гм... древние песни Оссиана способствовали подъему и даже сохранению ирландской нации. А песни древних чехов сохранили их как народ. А когда лет через двести обнаружилось, что все то подделки, то дело было сделано.
– Вот видите, – сказал Кречет довольно.
Коломиец с отвращением оглянулся на циничного министра иностранных дел:
– Как вы можете... От этого человека веет таким прагматизмом, таким отсутствием культуры и культурных ценностей!
Забайкалов буркнул:
– Брехня. Только вчера жена притащила японский торшер за полтыщи баксов! Чуть не прибил, а она: надо, мол, культуру в дом... Не объяснишь дуре, что министру иностранных дел не нужна чужая культура!
– Да и своя ни к чему, – невинно добавил Коган. – Главное, чтобы костюмчик сидел. Теперь это зовется имиджем.
Глава 4
Мирошниченко неслышно раскладывал бумаги перед Кречетом, исчезал, снова приносил целые ворохи. Глаза его покраснели, словно после бессонной ночи, кончик носа распух и побагровел как перезрелая редиска.
– Кречет замучил? – пророкотал Забайкалов сочувствующе.
– Да нет, все нормально.
Коломиец кивнул в мою сторону:
– Это все Виктор Александрович виноват.
– Верно, – согласился Коломиец. – Ислам из кого угодно душу вымотает.
– Да нет, это не ислам. Просто пристрастился к Интернету, как к наркотику.
Забайкалов кивнул понимающе:
– Понятно. Голых баб смотришь. Там этих порносайтов видимо-невидимо! В какой баннер не ткнешь...
Мирошниченко отрезал:
– Все, что угодно, только не голых баб.
Забайкалов удивился с неспешностью сползающего с гор Скандинавии айсберга:
– Что так?
– Да так, – отрезал Мирошниченко.
Когда он отошел на другой конец стола, раздавая листки с гербовыми печатями с легкостью опытного картежника, Коломиец наклонился к уху Забайкалова, сказал укоризненно:
– Вы уж проявите деликатность, пожалуйста! Это у него больное место.
Забайкалов удивился:
– Голые бабы? Никогда за ним не замечал...
– Да он и не был замечен... Но вот на той неделе он подзадержался на работе, то да се, потом какой-то важный материал через Интернет скачивал... А в конце там была антивирусная программа, он ее запустил на свою голову, проверил, вздохнул с облегчением, все в порядке, вирусов нет... А в конце, когда обычно дают рекламу и предлагают купить новые программы, появилась надпись: если, мол, хотите посмотреть Ким Биссенжер обнаженной, то нажмите десять клавиш по вашему выбору и держите. Ну, у него как раз десять пальцев, нажал, держит... В самом деле, появилась блистательная Ким, говорит: если, мол, отпустишь хоть одну клавишу, то начинаю формат всего диска, а затем – перезагрузка...
Забайкалов присвистнул:
– И что же он, всю ночь на нее глядел?
– Когда утром пришли на работу, видели как он ногой пытается вытащить шнур из розетки. Нос распух, видать, пробовал резетнуть, но вы ж знаете какая там крохотная кнопка! Сейчас даже на женщин-депутатов смотрит зверем.
Он вздрогнул от могучего голоса Кречета:
– Степан Бандерович, все сплетничаете? Уже сообщили прессе о переменах в вашем министерстве? Русскую интеллигенцию надо ублажать, она и так всегда и всем недовольна.
– Нет еще, – ответил Коломиец виновато.
Взгляд Кречета скользнул по наручным часам:
– Странно, вы хоть строем и не ходите, но человек с виду умный и быстрый...
Коломиец сказал еще удрученнее:
– Моя вина. Я попросил другого телеинтервьиста!.. Они было направили ко мне этого... ну, который свои морды на все заставки всобачивает. То с мудрым видом очки снимает, то мыслит, то устало лоб морщит над государственными проблемами, будто это он решает, а мы под ногами зачем-то путаемся... А когда берет интервью, то всегда видно, что вот он, великий и мудрейший, о чем-то снисходительно разговаривает с каким-то министришкой культуры...
Кречет зло хохотнул:
– Или президентишкой. Знаю-знаю. Эти холопы так пользуются самостоятельностью прессы.
– Вот я и попросил заменить, – заспешил Коломиец. – Но там уперлись, мол, у них своя специфика. Я тоже не могу, это ж урон нашему кабинету. Вот и торгуемся.
Кречет побагровел:
– Торгуетесь? Разве не вы – министр культуры? А значит – и телевидения, газет, типографий, мать вашу... Мне что, батальон спецназа с вами послать?
Коломиец отшатнулся:
– Нет-нет, зачем же? Мы же все-таки культурные люди, хоть уже и наполовину американцы. Я их так, словцом, словцом...
Но по роже было видно, что даже для министра культуры всякий вопрос хочется решить быстро и проще. А что может быть проще, если взять с собой этих крутых парней в краповых беретах?
Сказбуш оторвал взгляд от экрана ноут-бука, лицо стало злым и жестким. Громко постучал карандашом по столу, привлекая внимание:
– Господин, президент, прошу внимания. Только что получено сообщение... Четверть часа тому в сенате США заявили, что в сферу их интересов входит отныне и озеро Байкал. В силу его уникальности, естественно, ценности для всего земного шара. Как вы помните, на Урал для проверки реакции России уже съездила жена президента США...
Краснохарев буркнул:
– Куда черт не сумеет, туда бабу пошлет. А потом уже и морскую пехоту.
Сказбуш строго постучал карандашом:
– Я еще не закончил, дело серьезное. А минуту назад и государственный секретарь США сделал сенсационное заявление, что президент разрешает своим разведывательным самолетам проходить, при необходимости, над территорией России. Заявление снабжено целой кучей оговорок: самолеты-де не будут военными, оружия при себе нести не будут, угрозы никакой... Ну, обычные слова, чтобы успокоить тех, кого встревожит помимо России. Как видим, сперва добились полетов над территорией Ирака, теперь пришла очередь России...
– Кто следующий? – спросил громко в звенящей тишине Коломиец.
Дверь заскрипела, в кабинет боком вдвинулся Яузов. Исхудавший, бледный, как смерть, он был по-петушиному с выпуклой грудью, словно помимо бинтов туда подложили трехлитровую банку с огурцами. Вместе с ним в стерильно чистый воздух кабинета вошли запахи больницы.
Кречет зыркнул исподлобья, то ли потому, что Яузов был в числе главных заговорщиков, то ли из брезгливости здорового к больному.
– Какого черта? – осведомился он раздраженно. – Здесь что, лазарет?
Коломиец поспешно вскочил, он ближе всех, указал министру обороны на стул и даже попробовал помочь сесть человеку, который выглядел не намного лучше всей армии. Яузов с неудовольствием отстранил чересчур услужливого министра культуры, поморщился от резкого движения.
– Ага, – сказал он, опустившись, – и до вас дошло? Надо только, чтобы следующего не было. На России обломали зубы многие. Подавится и Америка...
Кречет посмотрел на генерала, перевел взгляд на Сказбуша:
– Как же так?.. Если заявление было сделано только четверть часа тому, то из больницы до Кремля без малого сорок минут!
Яузов победно ухмыльнулся, а Сказбуш поморщился:
– Только и того, что его гэрэушники успели заглянуть в подготовленный документ раньше моих людей. Но это заявление госсекретаря у меня на столе лежало в распечатанном виде за час до того как!..
Кречет вскинул руки, успокаивая генералов:
– Тихо-тихо! Я думаю, что подобную утечку информации они организовали нарочито. Даже подсунули под нос вашим подслеповатым разведчикам бумаги с крупными буквами. А полетят ли самолеты над Байкалом, в самом деле, будет видно из нашей позиции.
Коломиец предложил:
– Давайте объявим, что зоной наших интересов является Калифорния.
– На каком основании? – осведомился Яузов.
– А что, нужно основание? Ну, тогда... Калифорнию открыли и заселили русские. Она и звалась раньше Русской Америкой. Там и сейчас русские живут. Раньше мы о них молчали, они ж Советскую власть в упор не видели, а теперь можно потребовать вернуть Калифорнию взад. Э-э, в состав России! А что? Такие же основания, как им летать над Уралом или бомбить Ирак... Даже больше!
Сказбуш проронил холодновато:
– Боюсь, что сочувствия такое заявление не вызовет.
Кречет сказал с тоскливой яростью:
– Еще бы! Мы просто опередили наше тупое большинство в осознании одного вообще-то простенького факта. Остальной народ еще прет по инерции. Мы ведь все вышли из американизма... Есть такое слово? Тогда придумайте! Когда нас тащили силой в коммунизм, мы упирались и с надеждой смотрели на Америку. Тогда не видели, что это всего лишь тупая сила, которая не хочет не только коммунизма, но и вообще культуры, не желает умнеть, смотреть на звезды. Но наши вожди надорвались, силой не затащишь даже в рай, коммунизм на какое-то время похоронен... надеюсь, надолго. А народ все еще по инерции кричит, что Америка – это хорошо, перенося хорошие качества борца против коммунизма вообще на жизнь... можно так сказать?
Коломиец отмахнулся:
– Вам все можно, Платон Тарасович!
Кречет посмотрел с подозрением:
– Что вы имеете в виду?
– Ваша малограмотность компенсируется искренностью, – сказал Коломиец с очень простодушным видом. – Народ это любит. Вы – народный президент!
Кто-то хихикнул и тут же сделал строгое лицо, зашуршал бумагами. Кречет засопел:
– Что вы какие-то с утра несерьезные.
– Так ведь суббота.
– Не воскресенье же, – огрызнулся он. – Кстати, завтра с утра чтоб с утра все здесь! Я из вас шахтеров сделаю. Словом, мы уже поняли, что из себя эта Америка... коммунизм перед нею овечка! Если коммунизм пытался затащить в ускоренном темпе на вершину сверкающей горы, то Америка тащит в болото, на самое дно болота. А почему должны выбирать только между вершиной или болотом?.. Словом, завтра с утра чтоб были готовы варианты ответа на это заявление.
Коган вздохнул:
– Вот тебе бабушка и выходной...
А мудрый Краснохарев подытожил:
– Для нас воскресенье, что для коня свадьба: голова в цветах, а задница в мыле.
На столе перед ним мелькнули белые руки Марины, появилась его огромная чашка с павлином на боку, коричневая жидкость мощно колыхала высокую пену. Сшибающий с ног запах кофе растекся по кабинету. Коломийцу поставила вторую чашку по размерам, остальным – стандартные, бывшие цэковские, с серпами и молотами на выпуклых боках, только перед Яузовым Марина опустила стакан с соком.
Черногоров с тоской посмотрел за окно, где день удался на редкость ясный, чистый, солнечный.
– Черт, иудаизм принять, что ли? Тех, по крайней мере, по субботам вкалывать не заставляют. Правда, вот обрезание...
– Да, – поддакнул Коломиец, – а то обрежут, так обрежут! Такое для прикола оставят!
Сказбуш кивнул на Когана:
– Зря размечтались! Вон Коган вкалывает и в субботу.
– Предатель, – веско сказал Краснохарев. – Как предал свою жидовскую веру, так и нашу советскую, тьфу, православную... э-э... теперь уже магометанскую предаст. Даже жидовскому Отечеству надо служить не ради живота, а за... черт, с этой рыночной экономикой и слова высокие забыл! А раньше такое с трибуны мог... Так что же у нас с бюджетом. Сруль Израилевич?
Коган развел руками:
– Так ведь лето еще! Ну, почти лето. Мы уж как-то привыкли по нашей рассейской привычке в последний день года... А если раньше, то вроде бы на Запад равняемся, что опять же урон национальному престижу...
– Это вы мне бросьте, – сказал Краснохарев веско. – В вашем Израиле принимают бюджет осенью? А я читал одного историка... а может, не историка вовсе, а вообще футюролога... что иудеи – это одно из племен русов. В древности заблудились, адиеты, забрались на Восток и там одичали, постепенно забыв язык, веру и Отечество. Так что Запад тут не при чем. Хотя бы черновики есть?
– Есть, – бодро ответил Коган, – у нас все есть, даже кофейные чашки для левшей. Вам по отраслям, или, так сказать, с высоты вашего птичьего полета?
Взгляд Краснохарева был тяжелее его самого, раздавил министра финансов, размазал по стенам, разбрызгал:
– Это на что же вы намекиваете, Сруль Израилевич? Что я невысоко летаю?
– Что вы, что вы, – испугался Коган. – При попутном ветре, да когда перо в... Ах да, мы же избрали для страны встречный ветер! Чтоб сразу высоту небывалую, догнать и перегнать, Империю Зла в землю по уши... или по ноздри...
– Что совой о пень, что пнем о сову, – буркнул Краснохарев. – Коровы тоже летают. Но высоко, потому и не видим.
Он разложил перед собой бумаги, заняв площадь с половину футбольного поля.
– Простите... чем?
– Коганом, – пояснил Краснохарев язвительно. – А не тем, чем вы подумали. Что, впрочем, одно и то же...
Он хохотнул, довольный, а хитрый Коган, добившись хорошего настроения главы правительства, быстро разложил перед ним бумаги, отпечатанные крупным шрифтом, уже знает о прогрессирующей дальнозоркости Краснохарева, знает его биологический цикл, посоветовался с его личным врачом.
Единственные, с кем Коган никогда не советовался – астрологи, шаманы и всякие там ясновидцы. Может потому, что вера иудеев запрещает гадания. А скорее, потому что Кречет ухитрился подобрать в кабинет не льстивых дураков, а все-таки неглупых профессионалов.
Глава 5
Я все еще временами чувствовал себя странновато, не на месте. Понятно, что на каждого вельможу по толпе челяди, и чем вельможа выше по рангу, тем челяди больше. На самых верхах у вельмож челяди столько, что они сами уже не знают, чем заняты.
Если повара готовят жрачку, медики закупают целые институты для обслуживания одного-единственного человека – президента, то я чувствовал себя не то наемным менестрелем, не то шутом. И когда все горбатились над законами, указами, проектами, кодексами, я бродил как дурак по кабинетам, только что не копался в носу. Коган ехидно величал меня серым кардиналом, а иногда, забывшись вроде бы, обращался ко мне как к Суслову, идеологу последних десятилетий Советской Власти. Но я-то знал, что в отличие от твердокаменной идеологии тех лет, у нынешнего правительства идеологии пока что нет, а есть только жажда удержать страну на плаву...
И пока что никто не знает, как надо, понятно только, как не надо, да и то... Чистая душа Коломийца напирает на опыт предшественников, мол, что люди во все века те же, меняются только одежды. Даже не знаю, говорит ли в нем леность, нежелание что-то понимать и изучать. Все-таки проще одеть на нынешнего слесаря мундир лейбгвардейского офицера и полагать, что вот уже знаешь жизнь восемнадцатого века. А ныне вроде бы боевой генерал после провала защиты Белого Дома, не только не застрелился, как поступил бы лейб-гвардеец, но смиренно отсидел символический срок, поцеловал туфли победителя и принял где-то в провинции доходную должность!.. И все по-прежнему подают ему руку, мир теперь таков: что генерал, что слесарь... Не говорю, что плох. Просто мир теперь таков.
Или же Коломиец повторяет как попугай... ну, насчет смены одежки – вообще-то любой народ состоит на 99% из попугаев, только у людей это зовется звучным словом «конформизм», – совершенно не вдумываясь в смысл. Таких псевдомудрых откровений масса, они прижились только потому, что звучат красиво, глубокомысленно. В обществе себе подобной полуинтеллигенции можно ронять эти сентенции, и все довольны, ведь на самом деле такие же чиновники 14-го класса, претендующие на звание тайных советников.
Когда я намекнул Коломийцу, он ощетинился:
– Назовите хоть один пример такого глубокомысленного откровения!
– Да хоть сто, – ответил я любезно. – Вы только что брякнули, что без знания прошлого нельзя знать будущее. Вы в самом деле уверены, что знание прошлого хеттов... или даже Древней Руси, что к нам совсем близко... даже знания прошлого времен Екатерины Второй, как-то поможет разобраться с проблемами Интернета, экологических катастроф, добычи нефти или конфликтов с применением ядерного оружия, узнать будущее компьютеризации и космических полетов?
Коломиец открыл рот, складки на лбу углубились, лихорадочно ищет ответ, а всеслышащий, как Моссад, Коган злорадно:
– Зато звучит как красиво! Глубокомысленно! Можно повторять и повторять, и всякий раз вид будет мудреца, и никто не плюнет хотя бы под ноги. Это же надо: без знания прошлого... Да, сразу видно, Россия – страна непуганных идиотов.
– При чем тут Россия? Я впервые встретил это изречение в трудах Экклезиаста!
– Русский! – заявил Коган уверенно. – Тогда русские бежали от репрессий Колоксая. Они всегда бежали... Если вашим филологам дать эту жидовскую фамилию, то сразу найдут русские корни. Слонов же нашли?
Снова появилась Марина, на подносе кофейник и две чашки, кто-то заказал помимо меня. Остальные закрутили носами как охотничьи псы, почуяв бодрящий запах убегающего зайца.
Милое лицо Марины слегка припухло, под глазами наметились мешки, а на щеках косметики было больше обычного. Как и все женщины, старается как можно дольше выглядеть молодой. Мы все изо всех сил не замечаем мелкие морщинки у глаз, только жизнерадостный Краснохарев сочувствующе бухнул с носорожистой грацией:
– Ребята, а что я нашел от увядания кожи!.. Шесть литров пива на ночь, а утром ни одной морщины!
Марина, что начала было с надеждой прислушиваться, фыркнула и удалилась, в отместку вроде нечаянно задев Краснохарева подносом по уху. Я с наслаждением отхлебнул горячего, по горлу прокатился колючий еж, живительная волна пошла по телу.
– Многие годы, – сказал я, – наши умные головы строили коммунизм, светлое будущее всего человечества! Уже каждому грузчику было видно, что ни хрена не получается и не получится, а они все строили, строили, строили... Разрыв между благородной идеей и реальной жизнью наконец оказался так велик, что наконец все разом и страшно рухнуло...
Я говорил в пространство, ни кому не обращаясь. Все заняты конкретными делами, только у меня его нет, или же мое конкретное в том и есть, что говорю вот так, бросаю семена просто на ветер, в надежде, что какие-то попадут не на камни, а в щели между ними, прорастут, не сгинут, а при удаче дадут семена. Кто-то из министров услышит краем уха, у кого-то в подсознании отложится словцо, идея, мысль, а то и просто останется заноза, заставит вернуться и подумать еще разок над вроде бы привычным...
Коган оторвал взгляд от экрана, спросил подозрительно:
– Это вы к чему такую преамбулу?
– Потому, – ответил я с готовностью нанятого шута, – что сейчас подобное же светлое будущее всего человечества строит Европа, а с ней и Россия. Не замечая, что и эта благородная химера от реальной жизни отдалилась, отдалилась невероятно!.. Я говорю, о нашей юриспруденции. В частности, Уголовном кодексе. Уже любому грузчику понятно, что благородные идеалы коммунизма... то бишь, отмены смертной казни, содержания преступников в тюрьмах-санаториях – это бред, что далек от реальности. И чем дольше будут делать вид, что этот вид коммунизма устоит, тем страшнее будет катастрофа. Я уже присматриваю за работой над новым Кодексом, но пока разработают и примут, хорошо бы, чтобы кто-то проследил, чтобы как можно быстрее... прямо с сегодняшнего дня начали создаваться суды присяжных!
Коломиец воскликнул невольно:
– Но это же... ужасно! Если простой народ будет судить, кого сажать, кого расстреливать, то у нас фонарных столбов не хватит для повешенных!..
– На балконах можно, – предложил Коган. – Мне дед, кстати, потомственный москвич, рассказывал...
Я с неудовольствием признался:
– Перегибы будут. Но с другой стороны, как завоевать доверие народа быстро и надежно?.. Ведь народ, который верит своим вождям, тот и работает лучше. И пьет меньше. И страну защищает по-настоящему, а сейчас кому она нужна?.. Мы не то, что от Чечни, от племени тутси не отобьемся, если вдруг захотят захватить всю Россию. Если не хотим, чтобы мы и народ были отдельными категориями... я выражаюсь ясно?.. тогда надо привести в соответствие нормы права с нормами общества, Понимаю, сейчас даже вы на меня всех собак спустите, но если во всем западном мире дикость... то у нас она удесятеренная, устократненная. Чечня так прекрасно дралась потому, что у нее, как у нас еще при князе Святославе, нормы права совпали с нормами народа.
Краснохарев нахмурился:
– Я не успеваю за вашей мыслью. Вы ведь не практик, а теоретикам свойственная этакая прыть необыкновенная в мыслях.
– Для... – сказал я, сделал паузу, пояснил, – для Краснохарева поясняю. Когда в Чечне под прицелом телекамер расстреляли по суду шариата убийц и насильников, то во всем мире поднялась буря возмущения. Но вы слушали этих людей? Я слушал наших депутатов и следил за их лицами. Как они красиво и книжно клеймили это средневековье! А придя домой, каждый... да-да, почти каждый, наверняка девяносто девять процентов!.. говорил дома на кухне жене и собаке, что как бы здорово такое же в Москве! Тысячами надо бы к стенке...
По их смущенным лицам видел, что и они дома, на кухне... Краснохарев помялся, сказал с неудовольствием:
– Странные вы речи ведете, Виктор Александрович! Одно дело думать, другое – говорить.
– Мы ж политики, – подтвердил понимающе юркий Коган.
Краснохарев посмотрел холодно:
– Мало ли что я о вас, Виктор Александрович, думаю... да и сам не хотел бы прочесть ваши мысли обо мне, честно скажу. А вот в поведении мы все здесь люди корректные, даже вон Коган временами... да, временами. Так и с законами! Мало ли что мне хочется, а поступать надо... э-э... как надо.
Они переглядывались,
– А как надо? – спросил я. – Сейчас юриспруденция оторвалась в такие заоблачные высоты, что у нас теперь два закона: по одному – преступника надо холить и лелеять, не дай бог синяк при задержании, обеспечить ему адвокатов, суд в полном составе, санаторные условия в тюрьме, а потом центр реабилитации с курортным режимом! Это в нашей-то голодной стране! А по другому: стрелять всех к чертовой матери. Только первый, абсолютно оторванный от жизни, почему-то имеет силу, а второй, который поддерживает весь народ, включая слесарей, инженеров и академиков, остается в пожелании. Вот и имеем общество, где всем на все наплевать, потому что народ видит, что власть в стране... да и в Западной Европе захватили какие-то марсиане, проводят какую-то странную политику...
Кречет крякнул, сказал с двусмысленной улыбкой:
– Нашим юристам в самом деле планы всемирного коммунизма бы строить! Я говорю о юристах всего Запада. Так же прекрасно и оторвано от жизни. Но в России так привыкли каждый шажок сверять с Западом, что сами уже в соплях путаемся. Когда говорят об общепризнанных нормах, то само собой имеются в виду нормы Запада. Виктор Александрович сослался на расстрел в Чечне, но это только потому, что для нас новинка – как же, в цивилизованной России! – хотя на самом деле по всему Востоку, а он постарше, побольше и даже побогаче крохотной Европы, ставят к стенке даже за воровство. Потому там воруют раз в столетие... Да, приняв законы Запада, мы вбили клин между властью и народом. Если же начнем расстреливать бандитов, то народ, конечно, поймет и одобрит, а вот интеллигенция...
– Повопит, – сказал я быстро. – Но только друг перед другом. Я ж говорю, каждый интеллигент сам бы стрелял... нет, конечно, сами ручки марать не изволят, но жаждут крови! А поговорят только из комплекса псевдообразованности. Чтоб Европа вдруг да не думала, что в России все такие дикие, Камю не читают... Просто, мол, в дикой стране живут, где правят всякие самодуры-кречеты. Но, голову даю на отрез, на самом деле такую резню примут с удовольствием. А мы получим поддержку всего народа. Не нынешнюю, пассивную, а... реальную!
Коган поежился:
– Погромы будут?
Краснохарев покосился рассерженно:
– Как вам все неймется! Двух зайцев одним камнем! И лишний раз покричать в свое удовольствие, что евреев обижают, и в Израиль загнать еще пару миллиончиков наших сограждан. А то не едут, проклятые. Там самим пахать придется, а тут на хребте русского народа ездиете...
Кречет хмыкнул: