Колин Декстер

Путь сквозь лес

Закрыли путь сквозь лес Семьдесят лет назад. Был размыт он потом осенним дождем, И ничей не заметит взгляд Пути, что прежде вел сквозь лес. Посаженные давно, С ольхою сплелись ветлы, и тис, И тонкие анемоны. Лесничим и то найти мудрено Там, где вяхирей гнезда гнут ветви к земле И где барсукам кататься вольно, Путь, что прежде вел сквозь лес. Р. Киплинг. Путь сквозь лес.Пер. С. Сухарева
Пролог

Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю. Книга пророка Исайи, гл. 1, ст. 18
Если нет возможности высказаться, должно промолчать. Л. Виттгенштейн,
Философские исследования

– Я должна поговорить с вами.

– Говори, дитя мое.

– Я не часто бываю в вашей церкви.

– Это не моя церковь – это Божья церковь. Все мы дети Всевышнего.

– Я пришла исповедаться в страшном грехе.

– Во всех грехах следует исповедаться.

– Но все ли грехи могут быть прощены?

– Если мы, такие, как есть, – многогрешные смертные, – находим в наших сердцах силу, чтобы прощать, подумай о нашем бесконечно милосердном Господе, понимающем все наши слабости, знающем всех нас гораздо лучше, чем мы знаем сами себя.

– Я не верю в Бога.

– И ты считаешь, что это имеет какое-то значение?

– Я не понимаю вас.

– Может, гораздо важнее, верит ли Господь в тебя?

– Вы говорите, как иезуит.

– Прости меня.

– Не вы – я нуждаюсь в прощении.

– Помнишь притчу о страннике, который наконец покаялся в своих грехах перед Богом? Как тяжелый груз немедленно спал с его плеч – подобно боли, исчезающей после того, как скальпель вскрывает нарыв?

– Вы, наверно, уже неоднократно говорили эти слова?

– Да. Я говорил эти слова и другим.

– Другим?

– Я не могу рассказать о них. В чем бы эти мужчины и женщины ни исповедались мне, они исповедались – через меня – Господу.

– В таком случае нужды в вас в действительности нет – вы это хотите сказать?

– Я слуга Господа. Иногда он дает мне возможность помочь людям, искренне раскаивающимся в своих грехах.

– А как же с теми, кто не раскаивается?

– Я молюсь, чтобы Бог проник в их сердца.

– Бог простит их – что бы они ни сделали? Вы верите в это, святой отец?

– Верю.

– Происходившее в концлагерях...

– О чем ты, дитя мое?

– О \"грехах\", святой отец.

– Прости меня еще раз. Мои уши уже подводят меня, но не мое сердце. Моего собственного отца замучили насмерть в японском лагере в 1943 году. Тогда мне было тринадцать. Я в полной мере испытал, насколько трудно прощение. Это я рассказывал очень немногим.

– Вы простили мучителей своего отца?

– Бог простил их, если они искали его прощения.

– Может быть, в военное время зверства простительнее.

– Здесь нет шкалы: лучше – хуже, ни в мирное время, ни в военное. Законы Бога – есть законы, установленные Богом. Они прямы и неизменны, как вечно неизменны звезды на небе. Если человек бросится головой вперед с высот храма, по закону Бога он разобьется, но никогда не изменит общий закон, однажды установленный Богом.

– А вы все-таки иезуит, святой отец.

– Я также и человек. А люди грешны, и не все их поступки бывают во славу Господа.

– Святой отец...

– Говори, дитя мое.

– Возможно, вы сообщите куда следует то, в чем я исповедуюсь...

– Священник никогда не сделает такого.

– Но если я хочу, чтобы вы сообщили?

– Мой святой долг отпускать грехи во имя нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа, отпускать грехи всем, кто выказывает искреннее раскаяние. В дела мирской власти Церковь не вмешивается.

– Вы не ответили на мой вопрос. Что же будет, если я хочу, чтобы вы сообщили обо мне полиции?

– Я не знаю, как поступить в таком случае. Я спрошу совета у моего епископа.

– Прежде к вам никогда не обращались с подобной просьбой?

– Никогда.

– А что, если я повторю свой грех?

– Раскрой свои мысли. Раскрой эти греховные мысли передо мной.

– Я не могу сделать этого.

– Расскажешь ли ты все, если я догадаюсь о причинах твоего отказа?

– Вы никогда не догадаетесь.

– Может быть, я уже догадался.

– Тогда вы знаете, кто я?

– О да, дитя мое. Я думаю, что знаю тебя давным-давно.

Глава первая

Бесконечная праздность – это неплохое определение преисподней. Джордж Бернард Шоу
Морсу никогда не удавалось использовать причитающийся ему отпуск, и вообще он редко предавался праздности. Так сказал он Стрейнджу – своему начальнику – свежим июньским утром.

– Не забудьте принять в расчет время в пабах, Морс!

– Пару часов там, пару тут, может быть, я согласен. Не столь трудно, по сути дела, прикинуть...

– \"Определить количество\" – вот слово, которое вы ищете?

– Никогда не пользуюсь столь уродливыми оборотами, как \"определить количество\".

– Небесполезный оборот, Морс. Он означает... Ну, он означает, что вы можете прикинуть...

– Именно так я и сказал, не правда ли?

– Не знаю, почему я спорю с вами!

Не знал и Морс.

Отпуска вот уже много лет являлись для главного инспектора управления полиции \"Темз-Вэлли\" Морса периодами непрерывного и практически невыносимого стресса. Но в этом году, в лето Господне тысяча девятьсот девяносто второе, он был настроен решительно и бескомпромиссно: в это лето все будет по-другому, и он проведет отпуск вне Оксфорда. Нет, не за границей. Никакой тоски по Афинам или Исфахану он не испытывал. Пожалуй, следует признать, что он вообще редко бывал за границей, хотя нельзя не отметить: иные из его коллег причину подобной островной замкнутости видели в том, что Морс боялся, чуть ли не до обморока, летать на самолете. Однако так уж случилось, что именно один из этих коллег Морса невольно заставил его стронуться с места. А он всего-навсего воскликнул:

– Какие лимоны, приятель! Лимон просто чудо!

Лимон?

Только через несколько месяцев это слово вдруг всплыло в памяти Морса, когда он просматривал раздел рекламы в \"Обсервере\".

ОТЕЛЬ «ЗАЛИВ»
Лайм[1]-Риджис
Будьте уверены! Пейзажи здесь лучше, чем вокруг любого другого отеля западного побережья! \"Залив\" – единственный отель на набережной, и только из наших номеров можно насладиться панорамой от Портленд-Билла на восток и видом исторической бухты Кобб на западе. Отель гарантирует высокий уровень комфорта, изысканный стол и приятную дружелюбную атмосферу. Прогулки по магазинам и по берегу моря. Прямой выход на пляж, расположенный перед фасадом отеля.


Если вас интересуют подробности, пишите по адресу: отель «Залив», Лайм-Риджис, Дорсет; или просто позвоните (0297)442059.

– И все-таки тяжеловато, – возобновил беседу Стрейндж, – когда старший офицер удаляется в отпуск больше чем на две недели. Вы, разумеется, в полной мере осознаете это.

– Я не претендую на срок больший, чем мне полагается по праву.

– Куда вы направляетесь?

– Лайм-Риджис.

– А-а. Славный Девон.

– Дорсет, сэр.

– Это, должно быть, где-то рядом?

– «Вероисповедание» – именно там разворачивается действие романа «Вероисповедание».

– А-а. – Лицо Стрейнджа оставалось непроницаемым.

– А также романа «Женщина французского лейтенанта».

– А-а. Знаю-знаю. Ходил с женой в кино. Или это было в театре?

– Ну, вот мы и поняли друг друга, – вяло заключил Морс.

На некоторое время воцарилась тишина. Затем Стрейндж покачал головой.

– Ты не выдержишь так долго! Что, будешь строить замки из песка? Больше чем две недели?

– Этот край связан и с Колриджем[2], сэр. Я, наверно, поезжу немного на машине по округе – надо взглянуть на Оттери-Сент-Мэри... навестить старые привидения.

Откуда-то из глубин организма Стрейнджа вырвался на волю кудахтающий смешок:

– Колридж мертв уже целую вечность, дружище, а мертвецы – это епархия Макса, а не твоя.

Морс болезненно поморщился:

– Но вы, разумеется, не против, чтобы я посмотрел на место его рождения?

– Его нет. Нет дома этого священника. Сровняли бульдозером много лет назад.

– Разве?

Стрейндж поджал губы и снова покачал головой:

– Ты думаешь, что я невежда от сохи, не так ли, Морс? Но позволь сказать тебе кое-что. Когда я учился в школе, еще не было всей этой чепухи: \"Ах, дети, ах, ребенок\". В те времена нас заставляли все заучивать наизусть – вещи вроде твоего Старого чертова Морехода.

– В мое время тоже, сэр! – Морса раздражало, что Стрейндж, который был всего на год старше, всегда обращался с ним как с представителем какого-то совсем уж зеленого поколения.

Но Стрейнджа понесло:

– Это не забывается, Морс. Прилипает навсегда. – Он быстро, но внимательно осмотрелся в чулане своей старой памяти; нашел то, что искал, и с величайшей серьезностью продекламировал строфу, выученную в незапамятные времена:

Горячий медный небосклонСтруит тяжелый зной.Над мачтой Солнце все в крови,С кровавую Луну величиной[3].

– Очень хорошо, сэр, – одобрил Морс, пребывая в неуверенности, было ли чудовищное искажение строфы преднамеренным или случайным, поскольку шеф не сводил проницательного взора с его лица.

– Нет, ты не продержишься всю дистанцию. Вернешься в Оксфорд раньше чем через неделю. Сам увидишь!

– Ну и что? У меня и здесь масса дел.

– Вот как?

– Для начала надо сменить трубу, которая подтекает...

Брови Стрейнджа взлетели вверх:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что намерен сам ее починить?

– Да, починю, – гордо заявил Морс. – Я уже закупил кое-какие трубы, но... э-э... диаметр поперечного сечения... В общем, слишком узок.

– Подразумевается, что он чертовски маленький? Именно это ты хочешь сказать?

Морс кивнул, покорно и покаянно.

Счет стал один – ноль.

Глава вторая

В 1804 году миссис Остин чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы поехать с мужем и Джейн на каникулы в Лайм-Риджис. В письмах отсюда снова преобладают радостные тона. Она рассказывает новости об отеле и слугах, о новых знакомствах и прогулках по берегу бухты Кобб, о веселых морских купаниях, про бал, который состоялся в зале местной ассамблеи. Дэвид Сесиль. Портрет Джейн Остин
– С вашего позволения, сэр, разрешите заметить, что вам чрезвычайно повезло.

Владелец единственного отеля на набережной положил на стойку регистрационную книгу, и Морс быстро заполнил ее графы: дата – имя – адрес – номер автомобиля – национальность. Пока он усердно писал, его глаз – скорее по укоренившейся привычке, чем из любопытства, – заметил несколько строк из сведений о полудюжине или около того лиц, одиноких и состоящих в браке, которые заполняли те же графы до него.

Среди приятелей Морса, когда он учился в шестом классе, был парень, обладавший почти фотографической памятью – памятью, которой Морс не переставал восхищаться. Не то чтобы его память была так уж плоха: пока она функционировала все еще замечательно. Именно благодаря этому одна маленькая деталь, которая содержалась в ранее заполненных графах, очень скоро всплывет на поверхность его сознания...

– Честно говорю, сэр, вам очень повезло. Уважаемая дама, которой пришлось отказаться от брони, – одна из наших постоянных гостей – зарезервировала комнату, как только узнана дату открытия сезона, и выразила специальное пожелание – она всегда упоминает об этом, – чтобы из комнаты открывался вид на бухту, и разумеется, номер должен быть с ванной и туалетом.

Морс кивком головы подтвердил наличие отменного вкуса у неизвестной дамы.

– На какой срок она бронировала номер?

– На трое суток: пятницу, субботу, воскресенье.

Морс снова кивнул.

– Я останусь здесь на те же три ночи, если вы не возражаете, – решил он, гадая про себя, что же не позволило несчастной старушке еще раз порадоваться выделенным лично ей видом на залив и исключительными правами на пользование туалетом. Может, мочевой пузырь, а может быть, и нет.

– Желаю приятно провести время у нас! – хозяин передал Морсу три ключа, висевших на одном кольце: один от номера 27; другой (как он позднее выяснил) – от гаража, расположенного в двух минутах ходьбы от отеля; и последний от парадного входа на случай возвращения после полуночи.

– Позвольте я прослежу, чтобы ваш багаж отнесли в номер, пока вы будете отгонять машину. Разумеется, полиция разрешает нашим гостям временно останавливаться у отеля, но...

Морс взглянул на врученную ему карту юрода и повернулся, собираясь выйти.

– Весьма вам благодарен. Будем надеяться, что старушке все-таки удастся выбраться сюда в этот сезон попозже, – добавил он, считая необходимым выразить сочувствие по поводу ее неудачи.

– Боюсь, что не удастся.

– Не удастся?

– Она умерла.

– Ох!

– Очень печально.

– Тем не менее она, наверно, набрала неплохое количество очков?

– Я бы не назвал сорок один год неплохим количеством очков. А вы?

– Пожалуй, нет.

– Болезнь Ходкина[4]. Вы знаете, к чему она приводит.

– Да, – солгал главный инспектор, отступая к выходу в несколько угнетенном состоянии. – Пойду достану свой багаж. Нам не нужны неприятности от полиции. Они временами ведут себя по-всякому.

– Может быть, у вас и по-всякому, а здесь всегда к нам справедливы.

– Я не хотел сказать...

– Обедать вы будете у нас, сэр?

– Да, пожалуйста. Думаю, что это было бы кстати.

* * *

Через несколько минут после того, как Морс медленно вывел свой коричневый «ягуар» на Лоувер-роуд, женщина (которая, без сомнения, выглядела не старше, чем дама, ранее забронировавшая в этом году номер 27) вошла в отель «Залив», с минуту постояла у регистрационной стойки, затем нажала на кнопку вызова.

Она только что пришла с прогулки по западной части набережной и по берегу бухты Кобб – прошлась по громадному гранитному барьеру, который словно руками охватывает бухту с двух сторон и защищает берег, принимая на себя непрекращающиеся удары моря. Прогулка не оказалась радостной. С юга задул предвечерний бриз, небо затянуло облаками, а те немногие, кто сейчас прогуливался перед фасадом отеля, спешно надевали плащи, спасаясь от начинавшего периодически моросить дождя.

– Мне не звонили? – спросила она возникшего за стойкой владельца отеля.

– Нет, миссис Хардиндж. Звонков больше не было.

– Хорошо. – Сказано это было таким тоном, по которому можно было догадаться, что хорошего-то как раз ничего нет. Владелец с интересом подумал, не имел ли звонок, принятый им после полудня, гораздо большее значение, чем показалось сначала. Хотя, скорее всего, нет, поскольку напряженность женщины, кажется, уже пропала, и она улыбнулась. Весьма, кстати, привлекательная улыбка.

Решетка, отгораживающая напитки, размещенные позади регистрационной стойки, уже была снята, и какие-то две пары в баре вовсю наслаждались сухим шерри; рядом с ними старая дева возилась с таксой, попавшей в подходящую категорию: \"По усмотрению администрации маленькие собачки могут быть допущены к проживанию, 2,5 фунта стерлингов per diem[5], питание оплачивается отдельно\".

– Кажется, я с удовольствием выпью большой мальт[6].

– С содовой?

– С обычной водой, пожалуйста.

– Занести на общий счет, миссис Хардиндж?

– Пожалуйста, номер четырнадцать.

Она присела на зеленый кожаный диван рядом с главным входом. Виски было хорошим, и она сказала себе: \"Как бы ни были сильны аргументы сторонников полной трезвости, немногие могут оспорить тот факт, что после алкоголя мир почти неизбежно становится более добрым и приветливым местом\".

На кофейном столике рядом лежала \"Таймс\". Она взяла газету, бегло просмотрела заголовки и обратилась к последней странице: сложила газету по горизонтали, затем по вертикали и приступила к работе.

Кроссворд оказался довольно простым. Приблизительно через двадцать минут немалое искусство кроссвордиста позволило ей справиться с ним: осталась только пара слов – одно из них было связано с мучительно знакомой цитатой из Сэмюэла Тейлора Колриджа Она все еще хмурила брови, раздумывая над ней, когда maitresse d\'hotel прервала ее раздумья, вручив вечернее меню, и осведомилась, будет ли она ужинать сейчас.

Заказав морской суп со свежими садовыми травами и цесарку с луком-пореем в грибном соусе, она несколько минут сидела неподвижно, опустив глаза и покуривая длинную сигарету \"Данхилл\". Затем, под воздействием внезапного импульса, вскочила, вошла в стеклянную телефонную будку у входа и набрала номер. Когда она опускала в щель одну за другой двадцатипенсовые монеты, ее губы быстро шевелились, как у возбужденной золотой рыбки в аквариуме, казалось, она загадывает шараду. Но никто не смог услышать того, что она говорила.

Глава третья

Вы замечали, что жизнь – действительная жизнь, без прикрас, с убийствами и катастрофами и громадными наследствами, существует почти исключительно в газетах? Жан Ануй. Репетиция
Инструкции, которые были даны Морсу, оказались достаточно четкими. Проехав от небольшой стоянки по восточному крылу набережной, повернув направо, а затем налево перед светофором, он сразу заметил большой ангар на левой стороне узкой Кумб-стрит и вывеску: \"Частный гараж для гостей отеля «Залив». Внутри, как увидел Морс, открыв большие деревянные створки ворот, находилось восемнадцать прямоугольников, размеченных диагональными белыми линиями, по девять с каждой стороны от центрального проезда. Из-за начальной стадии спондилеза он уже не был особо искусен в задних разворотах, особенно на угловые стояночные места. Гараж был почти полон, и потребовалось гораздо больше времени, чем следует, для того, чтобы кое-как загнать «ягуар» между «мерседесом» (регистрационный номер \"J\") и «воксхоллом» (регистрационный номер \"Y\"). Как и прежде, он по привычке пробежал глазами по номерным знакам автомобилей. Кстати, пятнадцать минут назад, когда он проглядывал регистрационную книгу, что-то у него щелкнуло в мозгу.

И что же это было? Ничего. Ничего особенного.

Особого желания немедленно приступить к знакомству с номером 27 у Морса не было, зато в вестибюле отеля он натолкнулся на бар. Итак, он заказал пинту \"Лучшего горького\" и уселся на диване у входа, практически точно на тот же кусок зеленой кожи, который десять минут назад освободила одна из двух персон, проживавших в 14-м номере.

Вроде бы все складывалось удовлетворительно, не так ли? Но увы! В этот конкретный момент ему остро не хватало двух вещей, от каждой из которых он торжественно отрекся сегодня утром на все оставшееся время отпуска: сигарет и газеты. От сигарет он отказывался в прошлом столь часто, что считал сей подвиг сравнительно легким. Никогда ранее, однако, ему не приходило в голову, что свобода от ежедневной порции катастроф, регулярно подаваемых к столу ведущими ежедневными газетами, положительно скажется на его мироощущении. Возможно, это была довольно глупая идея, хотя как сказать...

Его правая рука уже инстинктивно нащупывала успокаивающий прямоугольник сигаретной пачки в кармане пиджака, когда перед ним возникла приветливая maitresse d\'hotel и подала меню. Возможно, нечто большее, чем простое совпадение, заключалось в том, что Морс без колебаний выбрал морской суп и цесарку. Хотя, скорее всего, и нет – во всяком случае, это не имеет никакого значения.

– Что-нибудь будете пить за ужином, сэр? – Женщина была лет пятидесяти, приятная, компанейская, и Морс с удовольствием заглянул в декольте ее черного платья, когда она нагнулась к нему с карточкой вин.

– Что вы порекомендуете?

– Полбутылки \"Медока\"? Отличного года! Вы вряд ли найдете что-нибудь лучше.

– Лучше бутылку, – предложил Морс.

– Будет бутылка, сэр! – Соглашение было подписано взаимными улыбками.

– Не могли бы вы открыть ее сразу и оставить на столе?

– Здесь мы всегда так и поступаем.

– Я... э-э... не знал.

– Вину надо дать немножко вздохнуть, не так ли?

– Как и каждому из нас, – пробормотал Морс, но уже самому себе, поскольку ее уже рядом не было.

Он понял, что здорово проголодался. Не слишком часто он чувствовал себя голодным: большинство калорий поступало в его организм в жидкой форме. Обычно, будучи зван на ежегодный обед выпускников своего колледжа, он едва управлялся с парой блюд, с удовольствием предпочитая напитки закускам или десерту. Но сегодня вечером он чувствовал себя голодным, вне всяких сомнений, и сразу после того, как закончил со второй пинтой пива (все еще без сигареты!), с радостью услышат, что ужин подан. Уже несколько раз поглядывал он через стеклянные двери, расположенные слева от него, в зал ресторана, где многие приступили к ужину. Свет хрустальных бра был приглушен, на столах белоснежные скатерти с коричневыми салфетками. Все выглядело заманчиво. Почти романтично.

Когда он на мгновение задержался в дверях, рядом появилась maitresse и попросила у него разрешения посадить к нему за стол только на этот вечер еще одного человека, объяснив, что у них наплыв посетителей...

Морс успокоил почтенную особу, заверив ее, что не стоит волноваться из-за столь тривиального повода, и последовал за ней к одному из самых дальних столиков, где уже сидела женщина, а напротив нее имелось свободное место. Женщина, перед которой, стояла уже почти пустая тарелка морского супа, сидела вполоборота и читала \"Таймс\". Она опустила газету, улыбнулась самым благовоспитанным образом, растянув свои накрашенные губы в традиционном приветствии, хотя, видимо, ей и пришлось сделать для этого некоторое усилие; затем снова переключила свое внимание на нечто, явно более интересное, чем случайный компаньон за столом.

Зал был уже практически полон, и Морсу не потребовалось много времени, чтобы понять – обслужат его в последнюю очередь. К соседним столикам подъехала тележка со сладостями, и он услышал, как пожилая пара справа заказала персики в глазури с орехами и сливками; но – как не похоже на него! – обычного приступа нетерпения не почувствовал. Как бы там ни было, суп ему подали почти сразу, а бутылка вина уже стояла на столе; вокруг царила атмосфера дружелюбия и довольства, о чем свидетельствовал низкий гул непрекращающихся разговоров, в который изредка вклинивался приглушенный смех. Однако газета напротив, по крайней мере в данный момент, оставалась непоколебимой.

Только за основным блюдом – ему подали его чуть позже, чем ей, – Морс отважился приступить к своему не слишком оригинальному гамбиту:

– Вы давно здесь?

Она отрицательно качнула головой.

– Я тоже. Только что приехал.

– Как и я. (Она все-таки может говорить!)

– Я только на пару дней...

– И я. Уеду в воскресенье.

Морс понял, что, вероятнее всего, эта фраза так и останется самым длинным пассажем их разговора, поскольку ее взгляд переместился на цесарку. Замер на цесарке.

\"Ах ты, черт побери!\" – подумал Морс. Вместе с тем помимо воли он несколько заинтересовался. Ее нижние зубы – может быть, чуть длинноваты? – были плотно посажены и слегка пожелтели от никотина; однако десны свежие и розовые, а полные губы, несомненно, привлекательны. Но он отметил также и другое: светло-желтые глаза с крапинками, искусно закамуфлированные макияжем, казались темными еще и из-за печальных, непроходящих теней; разглядел он и сеточку из мелких красных жилок на белках глаз. Наверно, она слегка простужена. Или недавно немножко всплакнула...

Когда снова появилась тележка с десертом, Морс обрадовался, что выпил всего полбутылки \"Медока\", ведь некоторые сыры так хорошо с ним идут (\"Чеддер\"... \"Гауда\"... \"Стилтон\"... – декламировала официантка); и он заказал \"Стилтон\", как и женщина напротив.

Гамбит номер два возник сам собой.

– Кажется, у нас похожие вкусы, – отважился он.

– Прямо-таки одинаковые.

– Кроме вина.

– М-мм?

– Не хотите ли... э-э... бокал вина? Довольно хорошее! Отлично идет со \"Стилтоном\".

На этот раз она просто мотнула головой, не считая нужным наводить словесный глянец па свой отказ.

\"Ах ты, черт побери!\" – снова подумал Морс, когда она опять взяла газету и скрылась за разворотом – вместе со всеми своими тревогами.

Пальцы, удерживающие газету, отметил Морс, были тонкими, гибкими и походили на пальцы профессиональной скрипачки; ненакрашенные, но с безупречным маникюром, с четко очерченными белыми полумесяцами, выступающими над хорошо ухоженной кожей. На третьем пальце левой руки узкое обручальное кольцо, а над ним кольцо с четырьмя крупными бриллиантами в виде оригинального узора, который, несомненно, сверкал бы в любом помещении, освещенном чуть ярче, чем это.

С левой стороны газетного разворота (если смотреть со стороны Морса) ее правая рука удерживала край газеты чуть выше кроссворда, в который, как сумел разглядеть Морс, оставалось внести всего два слова. Несколько лет назад подобная задача не затруднила бы его глаза; но теперь, несмотря на то что он прищурился, он так и не смог понять ускользающую от него формулировку первого слова: что-то похожее на цитату. Удачнее оказался просмотр другой половины разворота – он был к Морсу чуть ближе – особенно в отношении статьи, совершенно необычной статьи, немедленно приковавшей его внимание и полностью завладевшей им. Прежде всего в глаза ему бросился заголовок:

ПОЛИЦИЯ ПЕРЕДАЕТ ЗЛОВЕЩИЕ СТИХИ КОРРЕСПОНДЕНТУ «ТАЙМС»


Первый абзац Морс сумел разобрать почти полностью:

«ЛИТЕРАТУРНЫЙ обозреватель газеты „Таймс“ мистер Говард Филлипсон был приглашен в полицейское управление Оксфордшира: его попросили оказать помощь в решении сложной словеснон загадки, ответ на которую, как полагают, позволит установить место, где, возможно, было спрятано тело молодой женщины...» —


когда официантка оказалась у их стола.

– Кофе, мадам?

– Пожалуйста.

– В баре или в холле?

– Я думаю, лучше в баре.

– Вам, сэр?

– Нет. Спасибо, нет.

Прежде чем отойти от стола, официантка наполнила бокал Морса остатками \"Медока\"; на противоположной же стороне стола сложили газету. Ужин подошел к концу. Любопытно, однако, что ни с той, ни с другой стороны не было заметно стремления немедленно встать из-за стола. Несколько мгновений они молча сидели друг против друга – предпоследняя пара в зале. Морс, страстно желающий закурить и прочитать показавшуюся ему интересной статью, пребывал помимо этого в раздумье, не предпринять ли ему последнюю вылазку на вражескую территорию – поскольку в конечном итоге оказалось, что женщина весьма привлекательна.

– Вы не будете возражать, если я закурю? – отважился он, опуская руку за искушающей его пачкой.

– Мне все равно. – Она резко поднялась, подхватив сумочку и газету. – Но не думаю, что администрация проявит такую же терпимость.

Она сказала это без враждебности – хуже того, кажется, и без интереса – и указала на объявление около двери:

В ИНТЕРЕСАХ ЗДОРОВЬЯ ОБЩЕСТВА
МЫ ПРОСИМ ВАС ВОЗДЕРЖАТЬСЯ
ОТ КУРЕНИЯ В ЗАЛЕ.
БЛАГОДАРИМ ЗА ЛЮБЕЗНОСТЬ.


«Ах ты, черт побери!» – подумал Морс. Его поведение, осознал он, тоже, пожалуй, разумным не назовешь. Всего-то надо было одолжить газету на пару минут. Он, конечно, все еще может попросить ее об этом. Но не станет – о нет! Она может выбросить чертову газету хоть в туалет, какое ему до этого дело. Ничего страшного. Почти в каждом газетном киоске Лайм-Риджис найдется несколько непроданных экземпляров вчерашних газет.

Она пойдет в бар, судя по ее словам. Отлично, тогда он пойдет в холл... где вскоре он уже сидел в глубоком кресле, наслаждаясь пинтой \"Горького\" и большим мальтом. \"И только для того, чтобы достойно завершить этот вечер, – сказал он себе, – я позволю себе сигарету, всего одну – ну, хорошо – от силы две\".

Почти стемнело – но вечерний воздух был очень мягок; сидя у полуоткрытого окна, Морс снова прислушался к скрипу гальки, увлекаемой волнами отлива, и на память пришла строчка из \"Дуврского берега\":

Увы, теперь вдали я слышу словно зов небытия:Стеная, шлет прилив за валом вал...

Он всегда считал, что Мэтью Арнолда в полной мере не оценили.

В баре миссис Хардиндж пила кофе, потягивала коньяк и – говоря по правде – на некоторое – непродолжительное – время задумалась об остром взгляде ярко-голубых глаз мужчины, сидевшего напротив нее во время ужина.

Глава четвертая

Утро вечера мудренее. Русская пословица
На следующее утро Морс встал в 6.45, включил чайник, имевшийся в номере, и приготовил себе чашку кофе из маленького пакетика с молоком из не менее крошечного тюбика. Он раздернул шторы и постоял у окна, наблюдая за спокойным морем и рыбацкой лодкой, покидавшей в этот момент бухту Кобб. Проклятье! Ведь хотел же прихватить с собой бинокль.

Чайки планировали над эспланадой, временами останавливаясь в воздухе, словно подвешенные к небу, иногда пикировали с разворотом, подобно истребителю-бомбардировщику, отделяющемуся от эскадрильи, и пропадали из поля зрения Морса.

Уже встало солнце – громадный оранжевый шар, зависший над скалами на востоке, над Чармутом, где, говорят, кто-то нашел кости динозавра, или птеродактиля, или еще какого-то существа, жившего в доисторические времена, черт знает сколько лет назад – цифра с двенадцатью нолями. Или с двадцатью?

Размышляя над тем, не следует ли ему вплотную заняться изучением естественной истории, Морс выпил кофе, после чего, не побрившись, спустился в пустынный холл отеля, вышел на набережную и приступил к поискам.

Продавец в киоске на углу был абсолютно уверен, что вчерашней \"Таймс\" у него нет: «Сан» – пожалуйста, «Миррор» – пожалуйста, «Экспресс» – пожалуйста, а... «Таймс» – нет. Извини, приятель. Повернув налево. Морс вскарабкался по крутому подъему Брод-стрит. Все еще не отдышавшись, он заглянул в киоск, стоявший слева. «Телеграф», «Гардиан», «Индепендент» – чего изволите? Нет? Извините, сэр. «Сэр» сказал и киоскер на противоположной стороне улицы, – но «Таймс» не было. Морс продолжил путь наверх до вершины холма, затем у довольно ветхого кинотеатра повернул налево, прошел по Кобб-роуд и спустился до западного конца набережной, где уже четвертый киоскер, к его сожалению, ничем не мог помочь, да еще попутно понизил социальный статус Морса опять до «приятеля».

Не беда! В библиотеке всегда найдутся номера всех основных ежедневных газет, а если он совсем уж потеряет надежду – сейчас со всей определенностью можно сказать, что он еще не отчаялся, – то всегда можно приползти на коленях и попросить миссис \"Заплаканные глаза\" позволить заглянуть в ее газету. Если она еще у нее сохранилась... Забудь об этом, Морс! Да и вообще, к чему все это?

Может быть, все дело в ней?

Быстро шагая вдоль берега, Морс глубоко вдыхал свежий утренний воздух – сегодня сигарет не будет. Совсем не будет. Он только что прошел, судя по всему, путь в виде прямоугольника; нет, на самом деле в виде трапеции: именно так называется эта фигура – неправильный четырехугольник с двумя параллельными сторонами. И он несомненно сказал бы себе, что неплохо бы слегка освежить свои знания по геометрии, если бы его взгляд не натолкнулся в этот момент на фигуру, находившуюся приблизительно в двух сотнях ярдов перед ним. Там, под белым тентом у входа в темно-желтое здание отеля «Залив» с его желтым двухзвездочным знаком, стояла миссис Хардиндж, сама миссис «Зловрединдж», в длиннополом кожаном пальто, и что-то искала в большой белой сумке. Кошелек, наверно? Но, так и не отыскав его, она подняла правую руку в приветствии, в результате чего такси, проезжающее внизу, развернулось на сто восемьдесят градусов. Водитель выскочил и открыл дверцу элегантной, не имеющей багажа женщине, которая спустилась к машине по пологому пандусу. Морс, демонстративно обозревавший шеренгу соковыжималок в витрине «Новелти Эмпориума», взглянул на часы: 7.50.

Первый этаж оставался по-прежнему пустынным, поскольку восхитительный аромат поджаренного бекона еще не разнес весть о начале очередного дня. Морс миновал громадную пальму в глиняной кадке, миновал статую девушки, все время выливающую тонкой струйкой воду из кувшина в бассейн у своих ног, и уже начал подниматься по лестнице, когда его взгляд упал на регистрационную стойку: ваза с искусственными цветами; поднос с минеральной водой; желтая кружка для пожертвований Армии Спасения; и под грудой брошюр и листовок – регистрационная книга отеля. Он оглянулся. Никого.

Он быстро еще раз пробежал глазами по строчке: \"3.7.92 – м-р и м-с К. (перечеркнуто) А. Хардиндж – 16 Кафедрал-Мьюс, Солсбери – Н35 LWL – англ. – ком. 14\". \"LWL\" – регистрационный знак Оксфордшира, который привлек его внимание в гараже вчера вечером. Теперь же его внимание привлекло совсем другое – перечеркнутое К. Это была, конечно, она, поскольку Морс видел номер комнаты на ключах за ужином. Слегка нахмурясь, Морс поднимался по лестнице, пытаясь отгадать: много ли замужних женщин не в состоянии записать признанную официальную форму их нового имени и делают при этом ошибки в инициалах? Может быть, она новобрачная? Или одна из эмансипированных леди и внезапно решила – раз требуется записать только одно имя, то пусть это будет ее имя? Может быть... может быть, они вовсе и не были м-р и м-с, и она не сразу вспомнила, под какими именами они собирались зарегистрироваться на этот раз? \"Последнее, – подумал он, – весьма прискорбно\".

Завтрак (8.45 – 9.30) Морс провел в одиночестве, но этот завтрак был, как всегда, моментом наибольшего удовольствия любого отпуска. После кукурузных хлопьев и нескольких сортов поджаренного на гриле мяса он еще раз прошелся вдоль берега, чувствуя себя приятно сытым и (он так полагал) удовлетворенным, насколько это возможно. Погоду обещали хорошую, и он решил, что прокатится на запад в Оттери-Сент-Мэри, а затем, если появится настроение, то и на север до Хезер-Стоуи и Квантокса.

Вернувшись в отель и поднявшись на второй этаж, он оказался прямо перед номером 14. Дверь была приоткрыта, и из нее вышла одетая в голубую форму горничная. Было видно, что другая горничная прибирается в комнате. Морс не упустил появившегося шанса. Постучав (не слишком робко), он просунул голову в проем:

– Миссис Хардиндж, можно?

– Нет, сэр. – Горничной было не больше восемнадцати, и Морс осмелел.

– Я потому заглянул, что она обещала сохранить для меня вчерашнюю газету, – мы ужинали вместе. \"Таймс\".

Горничная с подозрением уставилась на Морса, пока он быстро оглядывал комнату. В кровати, стоявшей у окна, спали – подушка еще хранила отпечаток головы, на спинку была небрежно брошена полупрозрачная черная ночная рубашка. Но спал ли в другой кровати м-р Хардиндж? Конечно, кровать уже могла быть застелена... но где его чемодан, одежда и прочая, и прочая?

– Боюсь, здесь не было газеты, хотя я везде смотрела, сэр. Во всяком случае, я не...

– Пожалуйста, пожалуйста! Я понимаю. Я хочу сказать, если ее нет в корзине для мусора...

– Нет, ее там нет.

– Но есть еще одна корзина? В ванной? Просто уж если она сказала...

Девушка опасливо заглянула в ванную и отрицательно покачала головой.

Морс вежливо улыбнулся.

– Ну, ничего, ничего. Она, должно быть, оставила ее для меня где-нибудь еще. Возможно, в моей комнате. Ух! Извините за беспокойство.

В номере 27 он обнаружил, что кровать застелена, полы натерты, кофейная чашка вымыта и донышком вверх стоит на своем блюдце. Он постоял несколько минут, глядя на море, понял, что он должен перечитать \"Одиссею\", и вскоре обнаружил, что совершенно бессознательно курит одну из запрещенных сигарет и думает о том, почему на коричневом кожаном саквояже, который он только что видел лежащим на тумбочке в номере 14, были позолоченные, выполненные в изящном готическом стиле буквы \"КСО\". Конечно, такое сокращение ему известно – Клуб собаководов Оксфорда, – но подобная расшифровка маловероятна. Должно быть, это ее инициалы, сомнений нет. Но что же означает это латинское С – Кэрол? Кэтрин? Клэр? Селия? Констанция? Неоспоримо одно: даже дебил, не справившийся с испытанием на чтение для семилеток, не будет утверждать, что О соответствует фамилии Хардиндж. Можно предположить, что это ее девичья фамилия. Но саквояж-то новый – совсем новенький...

Ну и что, Морс! Черт возьми, что!

Он сел и написал записку:

Уважаемая м-с X., я был бы весьма Вам признателен, если бы Вы сохранили вчерашний номер газеты «Таймс» для меня. Не раздел «Бизнес-спорт», а основную часть газеты – я хочу прочитать всего лишь небольшую заметку на первой странице (возможно, и продолжение ее на внутренних страницах), а именно статью о «зловещих стихах». Вознаграждением для Вас, которое Вы обязаны принять, будет бокал вина в баре от меня перед ужином, во время которого я буду неукоснительно соблюдать все предписания администрации, в чем торжественно клянусь.


Номер 27.

Оставив это невинное, хотя и несколько помпезное, послание у администратора, Морс направился в гараж, размышляя о причинах, заставивших женскую половину номера 14 воспользоваться такси, а не автомобилем Н35 LWL. Размышления эти не были продолжительны, поскольку ему показалось, что он понял, почему миссис К. какая-то (Хардиндж?) вела себя столь странно. Нет, не странно, совсем не странно, если посмотреть на это с ее точки зрения. Забудь об этом, Морс! Достань атлас автомобильных дорог и выбери кратчайший маршрут к Оттери-Сент-Мэри.

Вскоре \"ягуар\" уже катился по дороге, солнце грело с каждой минутой все сильнее, и на чистейшем голубом небе не было ни облачка. К тому времени, когда Морс добрался до Хонитона, он почти уже забыл довольно странный факт – при произведенном перед отправлением осмотре гаража отеля он не обнаружил там экипажа с регистрационным знаком Н35 LWL.

Глава пятая

Выдержка из дневника, датированная 26 июня 1992 года (за неделю до появления Морса в Лайм-Риджис):

\"Слова! Некто – возможно, кто-то из янки – сказал: человека можно высечь словами. Я скажу – жгущие слова! Особенно обжигает вид слов. Они слишком могущественны. «Обнаженная» – могущественное слово. «Груди» – могущественное слово. Ларкин говорил, что, по его мнению, наиболее роскошный глагол в языке – «расстегивать». Но когда слова всего лишь шутка? О Господи, помоги мне! Пожалуйста, Боже, помоги мне! Вчера Том прислал мне письмо из своего нового дома в Мейдстоуне. Вот отрывок из него:
\"Здесь в саду у меня бродят очаровательные грудки[7]. Только не воображай, пожалуйста, что я, сидя в кабинете, наблюдаю в подаренный тобой бинокль за бронзовой, полуобнаженной, полногрудой синьорой, нежащейся на солнце в шезлонге. Нет! Всего лишь чудо какая забавная пара синичек, которые устроили себе гнездышко в домике, специально для этого прибитом к стволу бука. Помнишь стихи, которые мы учили в школе?
Titvre tu patulae recubans sub tegmine fagi[8]...
Таковы слова Тома. Но ведь любая нормальная, цивилизованная душа будет очарована мыслью об этих сине-черно-бело-желтых птичках (моя специальность!), ныряющих своим изящным тельцем в гнездышко. Ведь только испорченный и извращенный ум будет вместо этого представлять себе женщину в шезлонге. Любая чувствительная душа возрадуется славному гекзаметру Вергилия, вместо того чтобы видеть иной смысл слова. Господи Иисусе наш, ведь это только каламбур, не правда ли? По-гречески «paronomasia» (каламбур). Я сам не помнил этого, да вот заглянул в свой словарь литературоведческих терминов. И все-таки слова преследуют меня. В словаре я опять натыкаюсь на «порнографию», когда открыл раздел на \"П\". Слова! Ад проклятущий. Господи, помоги мне!
Наиболее часто предметом такой экзотической порнографии является садизм, мазохизм, фетишизм, трансвертизм, вуайеризм, нарциссизм, педерастия (или содомия) и некрофилия. Реже встречаются копрофилия, клептолагния и зоофилия.
Послужит ли мне слабым утешением то, что мои вкусы не простираются еще до этих трех «реже встречающихся» извращений – если я правильно использую это слово. Интересно, что стоит за средним термином из этих трех? В юридическом словаре его нет.
(Позднее.) Ужин в клубе очень хорош. После ужина я позвонил К. и почти осмелился поверить, что она действительно с нетерпением ждет следующего уик-энда. Я хочу только одного: заснуть и проснуться третьего. Но, кажется, я уже полжизни потратил, желая, чтобы наступил этот момент. Я пью слишком много. О Боже, помоги мне заснуть побыстрее!\"


Глава шестая

... и гнаться через жизнь с тех пор За дружбами, случайно завязавшимися. Сэмюэл Тейлор Колридж. Преподобному Джорджу Колриджу
Когда миновал полдень, Морс уже изрядно разочаровался в своем паломничестве по святым местам Колриджа.

Проехав около пяти миль к западу от Хонитона, он свернул с АЗО к маленькому городку Оттери-Сент-Мэри. Парковка оказалась почти неразрешимой проблемой. Когда он, наконец, добрался до информационного центра, то узнал всего лишь, что \"Колридж родился здесь в 1772 году в доме священника (строение не сохранилось) и был десятым ребенком преподобного Дж. Колриджа, викария в 1760 – 1781 годах и преподавателя начальной школы (строение не сохранилось). Быстро растущая семья вскоре перебралась в старое школьное здание (строение не сохранилось)...\". Сент-Мэри все-таки сохранился, и он обошел вокруг громадной церкви, изредка заглядывая в памятку \"Местные достопримечательности\", прикрепленную к деревянной дощечке, напоминающей по форме ручное зеркальце. Понемногу его охватило ощущение, что настало время освежить свои познания относительно таких архитектурных деталей, как \"фриз\", и \"карниз\", и \"гусек\". Его несколько смутило то обстоятельство, что автор памятки, по-видимому, слыхом не слыхивал о Колридже. И только по счастливой случайности, выходя из церкви, Морс заметил мемориальную доску на ограде церковного двора, на которой он опознал голову поэта под раскинувшим крылья альбатросом.

Через полтора часа после быстрой езды по М5 Морс был столь же разочарован деревней Хезер-Стоуи. \"Маленький домик под соломенной крышей, неудобный и сырой\", где Колридж жил в 1796 году, теперь был расширен, покрыт черепицей и (вне сомнений) имел центральное отопление. К тому же дом был закрыт для публики по субботам, а сегодня была именно суббота. Предлагаемая в церкви листовка для посетителей (\"Пожалуйста, берите – бесплатно!\") оказалась на удивление скучной и бессодержательной. Морс не был склонен последовать призыву священника и присоединиться к пастве этого прихода. Он опустил пятьдесят пенсов в щель на стене и безрадостно пустился в обратную дорогу к Лайм-Риджис.

Возможно, Стрейндж был действительно прав. Может быть, Морс принадлежит к той категории людей, кто просто не способен получить удовольствие от отпуска. Даже пинта пива, которую он выпил в довольно мрачном пабе в Хезер-Стоуи, не поправила его настроения. Он просто не мог понять, чего же ему хочется. Нет, пожалуй, все-таки понимал: для начала он хотел выкурить сигарету; еще он хотел занять чем-нибудь свой мозг – чем-нибудь типа заковыристого кроссворда, или преступления, или вчерашнего номера \"Таймс\". Но крылось за этой неудовлетворенностью еще кое-что, в чем он не был готов признаться даже самому себе: ему хотелось, чтобы на пассажирском сиденье рядом с ним находилась миссис Хардиндж (или миссис кто угодно). Внутренний голос твердил ему, что желания его дурацкие, но он к нему не прислушался.

В 15.45 он завел \"ягуар\" в гараж отеля; в гараже было всего три машины, и ни одна из них не имела оксфордширского регистрационного номера.

* * *