Колин Декстер

Загадка третьей мили

Моей дочери Сэлли



И кто принудит тебя идти с ним одну милю, иди с ним две.

МИЛЯ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Понедельник, 7 июля

В которой участник наступления при Эль-Аламейне[1] вспоминает самый трагический день своей жизни.

Их было трое, братьев Гилбертов: близнецы Альфред и Альберт и их младший брат Джон, убитый позже в Северной Африке. Именно о нем, о своем погибшем брате, думал Альберт Гилберт, сидя в конце дня в небольшом уютном ресторанчике в северной части Лондона. Он думал о Джоне, который не всегда мог постоять за себя, который в одиночку был, в сущности, столь же беззащитным, сколь грозной, неразлучной и практически неразличимой была их парочка, известная всем школьным товарищам как Альф и Берт; о том самом Джоне, которого они, старшие братья, всегда стремились взять под свою защиту; о том самом Джоне, которого они не смогли защитить в тот страшный день 1942 года.

Операция «Бросок» началась ранним утром второго ноября от рубежа дороги Рахман в направлении к западу от Эль-Аламейна. Гилберту всегда казалось странным, что военные историки говорят об этой кампании как о неслыханном стратегическом триумфе. Его собственные воспоминания об этой битве, в которой он участвовал хотя и недолго, но не без доблести, сводились в основном к картинам страшной неразберихи, царившей вокруг в течение всей предрассветной атаки.

«Танки должны прорвать линию фронта» — таков был приказ, отданный накануне вечером и переданный по цепочке сверху вниз от высших чинов танковой бригады, щеголявших красными петлицами, простым полевым офицерам и унтер-офицерскому составу Королевского Уилтширского полка, куда в октябре 1939 года завербовались Альф и Берт. Первым местом их службы была долина Солсбери, где их посадили на танки старого образца. Здесь оба вскоре получили звание старшего капрала, и отсюда в конце 1941 года вместе со своим полком они были доставлены морем в Каир. И поистине счастливым был для них обоих день, когда Джон прибыл в их полк для прохождения боевой службы.

Шла вторая половина 1942 года, время, когда обе стороны проводили подготовку своих укреплений накануне решающего сражения.

Ранним утром 2 ноября в ноль часов пять минут Альф и Берт вместе с остальными двинулись на своих танках вдоль северной Киднейской гряды, где тут же попали под сплошной огонь немецких 88-миллиметровых орудий и броневиков, база которых находилась в Тель-Агагире. Уилтширские танки шли на большой скорости, ведя огонь по вражеским линиям. Бой был горячим, но неравным. Вскоре британские танки вырвались далеко вперед, сделавшись открытой мишенью для противотанковых орудий немцев. Не имея никакого прикрытия, они подверглись жестокому обстрелу со стороны немецких позиций и были наголову разбиты.

Даже сейчас, когда с тех пор прошло столько времени, вспоминать об этом было тяжело и горько, однако Гилберт дал волю свободному течению своих мыслей. Теперь он мог себе это позволить. Да, настало время хорошенько припомнить все подробности.

...Танк, что был впереди примерно в пятидесяти ярдах, горел. Тело танкиста застыло, перегнувшись через край люка, левая рука безжизненно свисала вниз, в сторону главной орудийной башни[2], голова в каске была вся забрызгана кровью. Другой танк, слева, рывками двигался вокруг своей оси, грозя вот-вот замереть на месте, — немецкий снаряд вдребезги разбил его левую гусеницу. Четыре танкиста выбрались наружу и бросились бежать, надеясь найти спасение в безбрежных песках, что простирались позади.

Все вокруг грохотало, снаряды рвались с оглушающим шумом, шрапнель свистела в воздухе, неся смерть людям, оказавшимся в этот предрассветный час посреди пустыни. Солдаты что-то кричали, пытались защитить себя, как могли, бежали и умирали. Одни мгновенно, почти не испытав мучений, другие медленно, лежа со смертельными ранами на окровавленном песке. Были такие, кто заживо сгорал в танках, если так случалось, что крышку люка вдруг заклинивало или же перебитые конечности уже не в силах были сделать последнего отчаянного усилия.

Внезапно танк, что был справа от Гилберта, полыхнул огнем. Какой-то офицер быстро спрыгнул вниз и бросился бежать, прижимая к гpyди руку, из которой струей хлестала кровь. Он был уже на безопасном расстоянии, когда танк взорвался, вспыхнув ослепительным пламенем.

Стрелок из экипажа Гилберта крикнул ему сверху:

— Боже праведный! Ты только посмотри, что делается, Берт! Теперь я понимаю, почему немцы окрестили эти чертовы танки «ловушками для Томми»!

— Ты лучше, смотри не промахнись, Уилфред! — крикнул в свою очередь Гилберт.

Но ответа не последовало, потому что это были последние слова Уилфреда Барнза, рядового Королевского полка йоменов[3] графства Уилтшир.

Затем перед глазами Гилберта возникло лицо рядового Филлипса, который пытался открыть нижний люк, чтобы выпустить Гилберта.

— Надо быстрее сматываться, капрал! Хватит и того, что двое наших ребят уже получили свое.

Не успели они отбежать в сторону и сорока метров, как прямо перед ними разорвался снаряд, взметнув к небу столб песка, во все стороны полетели куски металла. Они бросились плашмя вниз. Когда Гилберт наконец поднял голову и огляделся вокруг, он обнаружил, что рядовой Филлипс мертв — кусок искореженного металла торчал у него из спины.

Ошеломленный, Гилберт в течение нескольких секунд сидел, не в силах сдвинуться с места. Кажется, его не задело. Он осмотрел свои ноги, потом руки, ощупал лицо и грудь, попытался пошевелить пальцами ног внутри армейских ботинок.

Еще тридцать секунд назад их было четверо. Теперь он остался один. Первое, что он осознал и что отчетливо запечатлелось в его памяти, было чувство бессильной ярости, которое, впрочем, тут же сменилось чувством огромной радости. Он увидел, что подкрепление уже близко — танки восьмой бронетанковой бригады были на подходе. Они проходили между подбитыми полыхающими громадами, что остались неподвижными, застыв на песке после первой атаки. Испытав огромное облегчение, Гилберт вознес краткую молитву Богу, возблагодарив его за то, что ему было дано пройти через весь этот ад и остаться в живых.

Внезапно он услышал чей-то голос.

— Ради всего святою, уходите отсюда, капрал!

Это был тот самый офицер с окровавленной рукой, лейтенант Уилтширского полка, известный всем как строгий поборник дисциплины, за которую он всегда ратовал как будто даже с некоторым пафосом. Впрочем, его вполне заслуженно уважали, и именно он в ночь перед атакой дал возможность своим солдатам прослушать по радио меморандум Монтгомери.

— С вами все в порядке, сэр? — обратился к нему Гилберт.

— Могло быть и хуже, — офицер посмотрел вниз, на кисть правой руки —указательный палец висел на полоске мякоти. — А как вы?

— У меня все нормально, сэр.

— Мы пойдем назад, к Киднейской гряде — это, собственно, единственное, что нам остается.

Даже здесь, среди леденящих душу сцен бойни, голос у него оставался прежним. Это был тот самый довоенный голос диктора радио с чистым и четким оксфордским произношением.

Они брели по песку, с трудом переставляя ноги, и, пройдя несколько сот ярдов, Гилберт вдруг почувствовал, что совершенно выбился из сил.

— Давайте-давайте! Что с вами, сэр?

— Не знаю, сэр. Похоже, я уже не... — Он смотрел на свою левую штанину, нога у него горела огнем, грубое хаки все было пропитано кровью. Он потрогал ногу сзади — под пальцами было кашеобразное липкое кровоточащее месиво, половины голени как не бывало. Он жалко улыбнулся: — Уходите, сэр. Я прикрою вас с тыла.

Но ситуация внезапно изменилась. Танк, который двигался им навстречу в сторону немецких позиций, неожиданно резко развернулся на 180 градусов — снаряд угодил ему прямо в башню и снес ее. Мотор, тем не менее, все еще продолжал работать, мощно гудя и рыча, его шестерни вращались как жернова, со скрипом, напоминавшим скрежет зубовный в аду.

Но за этими звуками Гилберт услышал кое-что еще. Он услышал голос человека, в отчаянии звавшего на помощь, и, не медля ни секунды, бросился на этот зов. Танк двигался зигзагами, выбрасывая из-под гусениц в воздух струи песка, но человек на водительском месте был жив! Гилберт забыл обо всем — о себе самом, о своей развороченной ноге, о своем страхе, о своей недавней ярости, о том, что он чудом остался жив. Он помнил только о рядовом Филлипсе из Девизес...

Крышка нижнего люка представляла собой месиво из разбитой горячей стали, и она никак не хотела открываться. Гилберт бился над ней изо всех сил, и ему показалось, что крышка почти подалась. Пот градом катился с его лица, он снова и снова дергал крышку на себя и ругался в отчаянии. Вскоре загорелся бензобак, издав при этом нежный, свистящий, как будто бы виноватый звук. Гилберт понимал, что тому, другому человеку оставалось жить всего несколько секунд, он был обречен погибнуть внутри этой «ловушки для Томми».

— Ради всего святого! — закричал он, обернувшись к офицеру, что стоял позади него. Помогите! Помогите же мне! Я уже почти... — и, собрав остатки сил, он дернул крышку в последний раз. Руки с разбухшими от напряжения венами покрылись потом. — Вы что, не видите, черт бы вас побрал?! Вы что... — Голос его сорвался от отчаяния, и, обессиленный, он рухнул на песок, сломленный сознанием неудачи.

— Бросьте это, капрал! Отойдите! Я вам приказываю!

Гилберт отполз в сторону. Он вытер лицо и вдруг сквозь слезы заметил застывшее, ледяное выражение глаз того офицера — в них сквозило малодушие.

Теперь мало что сохранилось в памяти Гилберта, единственное, что он запомнил на всю жизнь, так это вопль того заживо сгоревшего парня. И только значительно позднее ему пришла в голову мысль, будто он узнал этот голос, но проверить это было нельзя — ведь он так и не увидел лица того солдата.

Как ему рассказали потом, вскоре он был подобран армейским грузовиком, и уже следующее воспоминание, которое сохранила его память, было о том, как он лежит в госпитале на белоснежных простынях, укрытый сверху красным одеялом. Лишь две недели спустя ему сказали, что его брат Джон, танкист-водитель из восьмой бронетанковой бригады, погиб в тот же день во время второй атаки.

Тогда Альберт Гилберт почти не сомневался, что в том танке был его брат. И все же даже теперь он не мог сказать точно, действительно ли это был он. Ему было ясно только одно, что никогда из его памяти не сотрется имя того офицера, лейтенанта, который однажды на рассвете во время битвы в пустыне у подножия гор в Тель-Агагире хотел проявить мужество, но так и не смог найти его в себе. Он носил имя Брауни-Смит, довольно занятное имя, с буквой «и». И дефисом посередине. Имя, которое с тех самых пор никогда больше не встречалось Гилберту, точнее, не встречалось до самого недавнего времени.

Да, до самого недавнего времени.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Среда, 9 июля

В которой комиссия Оксфордского университета в составе семи человек определяет на своем заседании, кто из студентов примет участие в последнем экзамене на степень бакалавра.

— Так или иначе, он все равно прошел бы первым, — произнес председатель комиссии.

Он окинул взглядом всех ее членов. Все, как один, не колеблясь, проставили плюсы возле букв «альфа» и «бета», кроме преподавателя по истории Древней Греции, который был настроен против — у него стояла плохонькая «бета» с двумя минусами и через дефис — «дельта». Он явно не относил данного претендента на степень бакалавра к разряду выдающихся умов.

— Ну, так как же, джентльмены? Я думаю, он все же заслуживает того, чтобы мы направили его на устный экзамен, не правда ли?

Пятеро из шести человек, сидящих за огромным столом, заваленном бумагами, ведомостями и зачетными книжками, единодушно проголосовали «за».

— Вы не согласны? — обратился председатель к шестому члену экзаменационной комиссии.

— Нет, не согласен, господин председатель. Он не заслуживает того, чтобы сдавать устный экзамен, у него нет для этого никаких оснований. — Он положил перед собой листок с записями. — Он совершенно однозначно продемонстрировал мне, что, кроме истории Афин пятого века, практически больше ничего не знает. Весьма сожалею. Если он всерьез претендовал на первое место, то ему следовало бы подготовиться лучше.

Он снова переложил свои бумаги. Лицо преподавателя, которое, видимо, уже с рождения носило печать высокомерия, приобрело в эту минуту еще более высокомерное и недовольное выражение. Всем присутствующим было известно, что во всем университете только он один умел поставить плохую оценку с видом великого одолжения. Более того, он всегда отстаивал свою точку зрения с невероятным ожесточением и непреложным сознанием собственной правоты.

— Всем нам, в общем-то, хорошо известно, — вмешался один из членов комиссии, что мы не можем иногда составить точного представления о знаниях студента, не так ли? Я имею в виду также и саму постановку вопросов, которые мы задаем, особенно это касается истории Древней Греции.

— Вопросы задавал я, с некоторой запальчивостью воскликнул его оппонент. — Они были предельно точными.

Председатель устало посмотрел на присутствующих.

— Джентльмены, у всех нас был сегодня долгий, трудный день, и мы уже близки к тому, чтобы завершить нашу работу. Давайте же...

— Разумеется, он вполне заслуживает того, чтобы выдвинуть его на устный экзамен, тут даже не о чем спорить, — спокойным авторитетным голосом произнес один из присутствующих. — Я рецензировал его курсовую работу по логике и могу сказать, что отдельные места были просто блестящими.

— Не могу с вами не согласиться, — поддержал его председатель. — Мы, конечно, целиком и полностью доверяем той оценке, которую вы дали его курсовой работе по истории доктор Брауни-Смит, но...

— Вы председатель — вам решать.

— Да, вы совершенно правы. Я председатель, и поэтому наш претендент на степень бакалавра будет сдавать устный экзамен!

Дело неожиданно приняло несколько неприятный оборот, и преподаватель логики тут же попытался как-то сгладить неловкость ситуации.

— Может быть, доктор Брауни-Смит сам согласится принять устный экзамен у нашего претендента?

Брауни-Смит отрицательно покачал головой. Он чувствовал как ноет у него затылок.

— Нет! Я отношусь к нему с предубеждением. Кроме того, мне вполне хватило всей этой суеты с аттестацией, больше я ничего не собираюсь на себя брать.

Председателю тоже хотелось закончить собрание на более доброжелательной ноте, поэтому он продолжил:

— Может быть, тогда мы попросим мистера Эндрюса? Как вы считаете, ему можно это поручить?

Брауни-Смит пожал плечами:

— Ничего не имею против. Приятный молодой человек. Вполне подходящая кандидатура.

Председатель склонился над листом бумаги и записал: «Устный экзамен будет принимать м-р Эндрюс (Лонсдейл), 18 июля». Остальные тем временем начали складывать свои бумаги.

— Ну что ж, огромное вам спасибо, джентльмены. И, прежде чем мы завершим сегодня нашу работу, я думаю, мы должны еще назначить дату нашего последнего в этом учебном году заседания. Я почти уверен, что его следует назначить на среду, двадцать третьего, или же на четверг, двадцать четвертого числа.

Брауни-Смит оказался единственным членом комиссии, кто не вынул свою записную книжку. После минутного обсуждения собрание было назначено на 10 часов утра в среду, двадцать третьего, но Брауни-Смит, казалось, остался совершенно безучастным к этой информации.

Председатель не мог не заметить этого.

— А вас, доктор Брауни-Смит, устраивает назначенная дата?

— Я как раз хотел сказать, господин председатель, что, скорее всего, вряд ли смогу присоединиться к вам на последнем заседании. Разумеется, я очень хотел бы присутствовать, но мне просто необходимо быть... Одним словом, меня, вероятнее всего, не будет в это время в Оксфорде.

Председатель кивнул в ответ на это невнятное и сбивчивое объяснение.

— Ну, что ж, мы постараемся справиться без вас. Во всяком случае, все равно разрешите мне поблагодарить вас за ту помощь, которую вы, как всегда...

Он захлопнул толстый черный фолиант, что лежал перед ним на столе, и посмотрел на часы — было без двадцати пяти девять. Не удивительно, что под вечер у него стало накапливаться раздражение.

Шесть членов комиссии договорились пойти вместе в «Королевский герб» на Броуд-Стрит, чтобы восстановить свои силы. Что же касается седьмого, а именно доктора Брауни-Смита, то он попросил извинить его за то, что теперь должен уйти. Он вышел из экзаменационного корпуса, медленно прошел по Хай-Стрит и вошел в Лонсдейл-колледж через заднюю дверь, на которой висела табличка: «Только для преподавателей». Пройдя к себе, он принял шесть таблеток парацетамола и, не раздеваясь, улегся на кровать. В течение следующего часа его мысли бесконтрольно витали где-то далеко. Потом он уснул.

Утром следующего дня, в четверг, 10 июля, он получил письмо. Очень странное, интригующее письмо.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пятница, 11 июля

В которой мы узнаем о том, как преподаватель из Оксфорда сталкивается с порочной стороной жизни в одном из районов столицы, пользующемся дурной славой.

Член конгресса, магистр искусств, доктор философии Оливер Максимилиан Александр Брауни-Смит (с буквой «и» и дефисом) за всю свою жизнь — а ему стукнуло уже шестьдесят семь лет — так никогда и не смог привыкнуть к своему нелепому и страшно тяжеловесному имени. В школе его дразнили Омаром. Это прозвище было аббревиатурой, составленной из трех начальных и одной последней буквы его тройного имени. Теперь же, всего за год до конца его пребывания на должности в университете, выяснилось, что студенты наградили его прозвищем «Малярия», которое было еще хуже.

В какой-то момент его слегка удивило то, насколько быстро, всего лишь в течение нескольких недель, он примирился с тем фактом, что жить ему оставалось не больше года. «Воздух, и только воздух, если уж вы настаиваете на том, чтобы знать правду, доктор Брауни-Смит» — таковы были слова, произнесенные светилом медицинской науки.

Но, приближаясь теперь к платформе №1 на вокзале в Оксфорде, он не догадывался, что ему был отпущен меньший срок, чем предсказывал его дорогостоящий консультант.

Ему был ощущен гораздо меньший срок.

Подойдя к дальнему краю платформы, он опустил глаза вниз и с неприязнью посмотрел на пустые банки из-под пива и прочий хлам, что валялся на путях. На платформе почти никого не было, однако среди редких пассажиров, ожидавших поезд на Лондон (до вокзала Паддингтон), который отравлялся в 9:12, было несколько знакомых из Лонсдейла. Впрочем, по правде говоря, он не чувствовал ни малейшего желания разговаривать с кем бы то ни было. Слева под мышкой у него торчала газета «Таймс», только что купленная в станционном киоске. В правой руке он держал коричневый кожаный портфель, было солнечно, но для середины июля довольно прохладно.

Минута в минуту к платформе медленно подкатил дизель, выкрашенный спереди желтым. За ним, точно огромная шея, тянулся весь состав. Не прошло и двух минут, как Брауни-Смит уже сидел в купе для некурящих напротив какой-то молодой пары. Он решил, что ему будет лучше воздержаться от курения во время предстоящей часовой поездки, хотя был заядлым курильщиком и, несмотря на одышку, на протяжении вот уже пятидесяти лет продолжал выкуривать более сорока сигарет в день.

Как только поезд тронулся, он развернул «Тайме» и занялся кроссвордом. Ему не удалось ответить ни на один из первых трех вопросов по горизонтали, однако, когда он дошел до четвертого, его кривой рот дрогнул в некоем подобии ухмылки. Он еще раз перечитал слова, весьма уместные для описания обстоятельств, связанных с его путешествием: «Ради чего турист отправляется в Сохо[4]?» Затем написал: «Стриптиз», после чего начал довольно быстро вписывать буквы по вертикали и по горизонтали, так что кроссворд был уже почти разгадан еще до того, как они подъехали к Редингу.

Ему хотелось, чтобы пара, сидевшая напротив, обратила внимание на его недюжинные способности в решении кроссвордов, но он с прискорбием подумал, что они, скорее всего, обратили внимание лишь на его указательный палец — безобразный обрубок, где не хватало одной фаланги. Он откинулся назад, вытянув, насколько это было возможно, свои длинные ноги, закрыл глаза и погрузился в размышления о том странном поводе, который заставил его сегодня отправиться в Лондон.

В Паддингтоне он вышел из поезда едва ли не последним. Проходя мимо стойки, где проверяли билеты, он взглянул на часы и увидел, что еще только 10:15, а стало быть, времени впереди было еще много. Он подошел к справочному бюро и взял расписание поездов по линии Лондон — Рединг — Оксфорд, затем отправился в буфет, купил себе кофе, закурил сигарету и, углубившись в расписание, стал прикидывать, каким поездом он сможет вернуться домой. Его удивляло, что он не чувствует никакой усталости. Он прикурил еще одну сигарету от первой и задумался о том, в котором часу в Лондоне обычно открываются пабы и клубы. Должно быть, часов в одиннадцать? Впрочем, это было не так уж важно.

Было 10:40, когда он вышел из привокзального буфета и быстрым шагом направился в сторону метро. Здесь, на линии «Ватерлоо», он встал в очередь, чтобы купить себе обратный билет, и тут только обнаружил, что забыл расписание поездов в буфете на столе. Но, в общем, это тоже было не важно. Поезда ходили часто, и выбор был большой. Стоя в очереди, он прикинул, в какое примерно время ему нужно будет уехать из Лондона.

Он, конечно, не мог знать, что ему не придется возвращаться в Оксфорд сегодня вечером.

В метро он открыл портфель и вынул из него два листа бумаги. Одним из них было письмо, адресованное ему и напечатанное не слишком аккуратно. Брауни-Смит сразу подумал, что печатал его непрофессионал, хотя само письмо было написано хорошим слогом. Он еще раз взглянул на письмо и снова удивился тому, какое оно все-таки странное. Второй лист представлял собой документ и был напечатан более профессионально (а как же иначе, ведь печатал его сам Брауни-Смит). На нем располагался список студентов Оксфордского университета с названиями колледжей в скобках против каждой фамилии и заголовком, напечатанным ярко-красными заглавными буквами: «Первый курс. Гуманитарные предметы». Но Брауни-Смит лишь бросил любопытный взгляд на эти два листка через свои бифокальные очки, словно хотел просто убедиться, что они на месте, и ничего более.

На станции «Эджвер-Роуд» он задумчиво посмотрел сквозь стекло вагона. Ехать ему предстояло еще две остановки. Внезапно он впервые ощутил трепет волнения где-то в районе желудка. Это письмо... Такое странное! Даже его адрес выглядел как-то необычно, со всеми подробностями, указанными прямо на конверте: комната 4, лестница Т, второй двор, Лонсдейл-колледж, Оксфорд. Редко кто указывал такие подробности, и это заставляло предположить, что для человека, написавшего письмо, было очень важно, чтобы оно непременно дошло. Кроме того, он явно хорошо знал расположение помещений внутри колледжа... Лестница Т, второй двор... Брауни-Смит мысленно представил себе, как он снова поднимается по ступенькам этой хорошо знакомой лестницы, как делал это на протяжении последних тридцати лет, до первой лестничной площадки, где до сих пор еще висит над дверью табличка с его именем, написанным готическими буквами. А прямо напротив его двери — комната 3, которую занимает Джордж Вэстерби, преподаватель географии. Он поселился там примерно тогда же, когда Брауни-Смит занял свою комнату, точнее семестром раньше. Они ненавидели друг друга, и это было известно всему колледжу, хотя все могло быть иначе, если бы Вэстерби сделал хотя бы малейший шаг к примирению. Но он так и не сделал его.

В 11:05 крутой эскалатор вынес Брауни-Смита на залитую солнцем площадь Пиккадилли. С нее он свернул на Шефтсбери-Авеню и тут же очутился в лабиринте улиц и переулков, заполнявших пространство вокруг Грейт-Уиндмилл-Стрит. Здесь повсюду было разбросано множество маленьких кинозалов, где показывали крутое порно с голыми и полуголыми девицами абсолютно во всех видах. Здесь же находились клубы, куда прохожих зазывали на эротические представления и стриптиз «нон-стоп». На каждом шагу попадались книжные магазины, в которых лежали самые толстые глянцевые журналы для педофилов и любителей скотоложства. Брауни-Смит медленно шел по крикливо оформленным улицам, проходя под оранжевыми и желтыми вывесками, мимо зазывающих дверей, ощущая атмосферу вседозволенности, что окружала его, и чувствуя, как он неумолимо погружается в ту выгребную яму, имя которой Сохо.

С Бруэр-Стрит он свернул на узенькую улочку и, наконец, увидел то, что искал. На фасаде дома висела вывеска:

Бар «ФЛАМЕНКО»

Девушки с обнаженной грудью

(Вход без членских взносов)

Приглашаем спуститься вниз

Широкие низкие ступени, ведущие из фойе вниз, в подвальное помещение, когда-то были покрыты темно-красной дорожкой, но теперь ее средняя часть напоминала вытоптанный газон перед зданием Национального треста в разгар жаркого лета. Он пошел было мимо бара, но в его походке появилась очевидная неуверенность, которую сразу же заметил юнец с прыщавым лицом, развалившийся в кресле в проходе на пути в заведение.

— Здесь красивые девушки, сэр, — произнес он. — Проходите прямо вниз. Членских взносов у нас нет.

— А бар уже открыт? — спросил Брауни-Смит. — Я только хотел выпить.

— Бар у нас всегда открыт, сэр. Проходите прямо вниз. Парень отступил в сторону, и Брауни-Смит, сделав роковой шаг через порог, медленно спустился в бар «Фламенко». Facilis descensus Avenio[5].

Внизу он в нерешительности остановился перед бархатной портьерой, недоумевая, куда ему теперь идти. Внезапно занавеска раздвинулась, и из нее показалась очаровательная всклокоченная головка молоденькой девушки. На вид ей было не более девятнадцати-двадцати лет. Ее карие глаза мрачно отливали черной и синей краской, густо наложенной на ресницы и веки, в то же время чувственные губы были свежи и не тронуты помадой. Она провела розовым язычком вокруг нежного рта и милым очаровательным голосом совсем просто попросила всего один фунт.

— У вас ведь не существует членских взносов, так написано на дверях. Юноша наверху сказал то же самое.

На лице у девушки заиграла улыбка при виде столь легковерного человека, спустившегося по этим широким удобным ступеням.

— Это не членский взнос, просто плата за вход. Вы понимаете, что я имею и виду?

Она не отрываясь смотрела на него, и глаза ее становились все более чувственными. Он сдался, и его фунт быстро исчез за темно-красной портьерой.

Бар «Фламенко» представлял собой помещение с низким потолком, стулья здесь были расставлены по два. Молодая и нисколько не обнаженная девушка подвела его к столику и указала ему на стул, приглашая садиться. Протянув ему меню в кожаном переплете, она молча вернулась на свое обычное место за импровизированной стойкой бара, где тут же погрузилась в чтение астрологических предсказаний, опубликованных в «Дейли миррор».

Брауни-Смит внимательно изучил длинный список цен в меню и пришел к заключению, что даже полуалкогольные напитки стоят здесь не меньше трех фунтов. Он решил, что при такой невероятной дороговизне лучше всего, пожалуй, будет заказать два раза по полстакана пива, и как раз в этот момент услышал голос официантки.

— Можно принять у вас заказ?

Он посмотрел поверх очков на молодую женщину, что стояла перед ним, чуть наклонившись вперед. Выше пояса на ней решительно ничего не было, ее длинная розовая юбка широко распахнулась, обнажив ногу от самою бедра

— Пиво, пожалуйста.

Она сделала пометку в блокноте, который держала в руках.

— Хотите, чтобы я посидела с вами?

— Да, хочу.

— Тогда вам придется купить мне что-нибудь выпить.

— Хорошо.

Она показала на самые нижние строчки в меню:

«Месть Фламенко» — смесь зеленого шартреза с возбуждающим «Койнтро».

«Фейерверк Сохо» — невероятное соединение чувственной водки с восхитительным вкусом «Тиа Мария».

«Восточный экстаз» — неотразимая алхимия омолаживающего джина и горячащего кампари.

Цена: 6 фунтов.

6 фунтов!

— Мне очень жаль, — произнес Брауни-Смит, — но я просто не могу себе этого позволить...

— Я не смогу посидеть с вами, если вы не купите мне выпивку.

— Но ведь, согласитесь, это же страшно дорого! Я просто не могу себе поз...

— Отлично! — отрезала она и, не говоря больше ни слова, пошла прочь от его стола. Несколько минут спустя она вернулась с маленьким стаканчиком пива, с деланным безразличием поставила его на стол и тут же ушла.

Из ниши за спиной Брауни-Смит совершенно отчетливо слышал разговор.

— Ты сам откуда?

— Из Австралии.

— Хорошо там?

— Конечно!

— Хочешь, я посижу с тобой?

— Конечно!

— Тогда тебе придется купить для меня что-нибудь выпить.

— Говори что, крошка!

Брауни-Смит отпил из стакана тепловатого пива и стал смотреть по сторонам. Кроме австралийца, сидевшего неподалеку от него, он заметил еще одного посетителя — мужчину неопределенного возраста. На вид ему можно было дать от сорока до шестидесяти лет. Он сидел возле стойки и читал книгу. По контрасту с его облысевшей макушкой и сильно тронутыми сединой висками в его аккуратно подстриженной черной бороде практически не было седых волос. Брауни-Смиту вдруг пришло на ум, что этот мужчина, скорее всего, переодет и скрывается от кого-то. Это его подозрение подтверждалось также и тем, что на мужчине были — ни к селу, ни к городу — черные очки. Ко всему прочему, они, должно быть, мешали ему различать текст, в который он, казалось, был так погружен.

С того места, где сидел Брауни-Смит, интерьер бара выглядел уныло-однообразным. Повсюду можно было заметить печать бедности. Ковер, положенный впритык к темно-красной дорожке, что покрывала лестницу, был грязным и потертым. Под каждым пластмассовым столом на нем виднелись заплаты. Плетеные стулья казались непрочными и шаткими, так что было сомнительно, чтобы они смогли удержать клиента более внушительной комплекции. Стены и потолок когда-то давно были выкрашены белым, но теперь все они были в грязных подтеках от постоянного дыма и выглядели неряшливо. Однако неожиданно для себя Брауни-Смит обнаружил в этом убогом месте присутствие культуры: в зале тихо и неназойливо звучала задумчивая мелодия моцартовского концерта для фортепьяно «Эльвира Мадиган» в исполнении Баренбойма — в этом Брауни-Смит мог бы поклясться, — и это показалось ему столь же неуместным, как исполнение шейка в соборе Святого Павла.

Портьера раздвинулась, и в бар вошел еще один посетитель. Через некоторое время к нему подошла та самая красавица с обнаженной грудью, которая принесла Брауни-Смиту его пиво. Мужчина возле стойки перевернул еще одну страницу. Австралиец за соседним столиком продолжал бесстыдно лапать официантку, подчеркивая тем самым, что именно она продавала. У нее было то, что ему было нужно, и теперь все упиралось и цену, которую она хотели получить за это. Девушка за стойкой постигла наконец все, что «Дейли миррор» могла дать но части предсказаний, Баренбойм плавно переходил к финальным тактам неземного моцартовского произведения.

Брауни-Смит допил последний глоток пива и поставил пустой стакан на стол. Две официантки, что работали в зале, с энтузиазмом поглощали то, что сегодня в меню было представлено как «Фейерверк Сохо», «Месть Фламенко» и т. д. Видя, что никто и не думает его обслуживать, он поднялся со стула, прошел к бару и сел на одну из табуреток рядом со стойкой.

— Мне кажется, я заплатил за два стакана пива, — произнес он.

— Сейчас принесу, — последовал ответ.

— Ничего, не беспокойтесь. Я посижу здесь.

— Я же сказала, сейчас принесу.

— Вы не хотите, чтобы я здесь сидел?

— Сидите там, где вы сидели, я понятно говорю?

Все ее попытки держаться в рамках приличия были напрасными, слова звучали резко и неприязненно.

— Хорошо, — сказал Брауни-Смит спокойно. — Не буду вас беспокоить.

Он уселся за стол, что стоял в нескольких метрах от стойки, и стал ждать, наблюдая за девушкой.

— Вы что, не слышали, что я сказала, а? — произнесла она угрожающе.

Брауни-Смит между тем продолжал делать вид, что ничего не понимает. Он решил, что вводить тяжелую артиллерию пока рано. Ситуация явно забавляла его.

— Уверяю вас, я отлично слышал, что вы сказали. Но...

— Пеняйте на себя! Мое дело было предупредить, — снова нервно выкрикнула девица, хотя ни о чем она его не предупреждала. — Если вы хотите, чтобы с вас живьем шкуру спустили, так сауна прямо через дорогу. Понятно?

— Но я не...

— Учтите, я больше не стану вам повторять, мистер.

Брауни-Смит встал и медленно направился к бару. Мужчина, что читал книгу, перевернул еще одну страницу. Казалось, ему было абсолютно безразлично, чем закончится истерика официантки.

— Я бы хотел только получить кружку хорошего пива, если у вас такое имеется, — произнес он совершенно спокойно.

— Если вам не нравится это пиво...

Брауни-Смит внезапно грохнул стаканом по стойке и посмотрел девушке прямо в глаза.

— Пиво? — переспросил он. — Позвольте и мне теперь сказать вам кое-что, мисс. Это у вас не пиво, это конская моча!

Расклад сил тут же резко изменился. Девушка, совершенно потеряв контроль над собой, вытянула руку в сторону темно-красной портьеры. С негодованием указывая на выход дрожащим пальцем с красным ногтем, она заорала:

— Вон отсюда!

— Ну уж нет, я заплатил за два стакана.

— Вы же слышали, что сказала леди, — вмешался тот самый мужчина, который читал книгу.

Его глухой, с западным акцентом голос прозвучал зловеще и весьма внушительно, хотя он не повысил его и на полтона, не двинулся с места и даже не оторвал глаз от своей книги.

Однако Брауни-Смит никак не отреагировал на его слова, а только продолжал вызывающе смотреть на официантку.

— Зарубите себе на носу, со мной так не разговаривают!

Эти слова были произнесены шипящим голосом с такой силой и убежденностью, что лишили девушку дара речи. В ту же минуту мужчина, что сидел возле стойки, закрыл свою книгу и, наконец, поднял глаза. Пальцами правой руки он провел снизу вверх по бицепсам левой руки, а затем медленно сполз с высокого табурета. Хотя ростом он был на два-три дюйма ниже, чем Брауни-Смит, он казался опасным противником. Больше он не произнес ни слова.

Бархатная портьера, через которую Брауни-Смита впустили и бар, находилась всего в каких-нибудь трех метрах слева от него. У него было еще несколько секунд, чтобы прибегнуть к сравнительно легкому, но бесславному выходу из создавшегося положения. Но он не стал этого делать. Прежде чем он успел сообразить, как поступить дальше, он вдруг почувствовал, что его схватили за левое запястье и тащат к двери, на которой было написано «Служебный вход».

Пока преследователь Брауни-Смита спокойно стучал в эту дверь, его зрительная память зафиксировала две вещи: лицо австралийца с выражением удивления и паники одновременно и название книги, которую держал в руках мужчина с бородкой. Книга называлась «Я знаю твои номера. Кехель».

Судьбе было угодно, чтобы неизвестный австралиец, сидевший не более чем в четырех-пяти метрах от двери, был обречен хранить молчание. И ни одна живая душа не смогла бы узнать от него об этом эпизоде. Но даже если бы у него и была причина рассказать об увиденном, кажется маловероятным, чтобы он захотел вспоминать это маленькое загадочное происшествие. Что же касается двух мужчин, то, прежде чем за ними закрылась дверь, один из них, тот, который спровоцировал скандал и чьего имени — Брауни-Смит — так никогда и не узнал австралиец, внезапно посмотрел на свои наручные часы и сказал голосом, который прозвучал неправдоподобно спокойно:

— О Господи! Оказывается, уже ровно двенадцать.

Как только Брауни-Смит перешагнул порог офиса, его пронзила та знакомая ослепляющая, пульсирующая боль, от которой некуда было деться. Казалось, будто пила прокладывает свой путь через его мозг. Эта боль мгновенно отключила его сознание, вызвав полное беспамятство. Вскоре она стихла, так же неожиданно, как и возникла, и он понял, что снова может контролировать ситуацию.



Устремив свой взгляд на газон второго двора, Джордж Вэстерби следил за тем, как долговязая фигура (на несколько дюймов выше его самого) вышагивала по направлению к домику привратника. Это было тем же утром в 12:15. Прежде всего он подумал о том — и он был счастлив этим, — что ему осталось совсем недолго лицезреть своего ненавистного коллегу Брауни-Смита. Он, Джордж Вэстерби, отпраздновал недавно свой шестьдесят восьмой день рождения и теперь собирался уйти на пенсию. Действительно, фирма по перевозке мебели уже начала упаковку и погрузку его обширной библиотеки, большая часть его дорогостоящих книг уже была связана в стопки, уложена и упакована в коробки из-под чая, которые заполнили почти все пространство на полу. Скоро сюда придут грубые мускулистые мужчины, которые внесут в комнату деревянные ящики, уложат в них все его бесценное имущество и перевезут затем на новую квартиру в Лондоне, которую он приобрел совсем недавно. Там, конечно, будет гораздо меньше места, и ему придется поломать голову, как разместить это огромное количество книг. Впрочем, все это будет потом, после того, как он вернется из отпуска с островов Эгейского моря... Азия, потом Лазурное море...

И хотя, стоя у окна, он, казалось, целиком и полностью погрузился в раздумья о своем ближайшем и отдаленном будущем, его мысли на самом деле были заняты Брауни-Смитом. Для него он всегда был только Брауни-Смитом. Он никогда, даже про себя не позволял себе называть его «Малярия» Брауни-Смит, словно такая фамильярность могла бы снизить накал их вечной вражды.

Теперь оставалось всего несколько дней, когда ему еще несколько раз придется обедать вместе с этим ненавистным человеком. Оставалось всего несколько ленчей, где они иногда будут стоять в напряжении от того, что оказались в непосредственной близости, и, наконец, всего одна встреча в колледже в начале следующей недели — самая последняя. Потому что летний триместр в колледже теперь близился к концу. Это был его последний триместр, а скоро наступит его последний день, пойдут последние часы его прерывания в колледже. А потом, наконец, настанет тот момент, когда он бросит последний взгляд на этот безукоризненный газон.

Итак, прохладным утром 11 июля Джордж Вэстерби стоял у окна второго этажа, думая одновременно сразу обо всем этом. Но в тот момент он не знал, да и не мог знать, что Лонсдейл-колледж уже никогда больше не увидит Брауни-Смита в своих тихих двориках.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пятница, 11 июля

В которой нашему скорбному взгляду открывается распутство людей из высшею общества.

Оказалось, что водитель такси знал, куда нужно ехать, и Брауни-Смит спокойно устроился на заднем сиденье машины. Однако постепенно его волнение начало усиливаться. Он мечтал о том, чтобы они ехали еще долго, но не прошло и пяти минут, как такси остановилось около дома номер 29.

Это было огромное четырехэтажное здание с балконами, расположенное на шикарной террасе прямо за площадью Рассела. Хотя кирпичные стены оригинальной кладки были грязными внизу от выхлопных газов, в целом дом выглядел весьма элегантно. По обе стороны от черной двери, которую украшали круглые сияющие ручки из меди и такой же почтовый ящик, стояли белые колонны. Деревянные рамы были выкрашены в белый цвет, а аккуратные, приоконные ящики добавляли красочные пятна зеленого и красного в эту палитру. Прямо перед домом, всего в пяти футах от подвального помещения, тянулась черная ограда, вделанная в бетонное основание. На ней висела доска с надписью:

ЗДЕСЬ МОЖНО КУПИТЬ

ИЛИ СНЯТЬ РОСКОШНЫЕ КВАРТИРЫ.

Обращаться к Бруксу и Гилберту (эксклюзивные агенты).

Тел.:01-4832307

Осмотр только по предварительной договоренности.

Брауни-Смит поднялся по трем пологим ступеням и нажал на кнопку звонка. Он задумчиво вертел в руке голубую карточку, которую вскоре засунул во внутренний карман пиджака. Он ждал.

За массивной дверью не было слышно ни дребезжания звонка, ни прочих признаков жизни. Тогда ему впервые пришла в голову мысль, что его просто здорово надули. Он вдруг с досадой подумал, что и в самом деле впутался в какое-то совершенно постыдное, недостойное его дело, так что иначе как дураком, причем старым дураком, его и назвать то нельзя.

Он обернулся и посмотрел на оживленную улицу. Его внимание привлекла женщина аристократической наружности, которая только что вышла из такси совсем недалеко от того места, где он стоял. Нет, даже и сейчас было еще не поздно! Он мог преспокойно выкинуть все это из головы, мог позвать такси...

Дверь за его спиной тихо отворилась.

— Что вам угодно? — послышался женский голос, и его внимание снова привлек западный акцент.

— Я друг мистера Салливана, — с трудом выговорил он робким, внезапно севшим голосом. Ему вдруг пришло в голову, что сейчас его голос совершенно не похож на уверенный голос преподавателя университета.

— У вас назначена встреча?

Он вынул из кармана маленькую прямоугольную карточку и протянул ее женщине. Слова, напечатанные на ней, были исключительно краткими, но, в то же время, как он убедился, исключительно важными: «Просьба принять данного посетителя». Больше на карточке не было ничего, кроме нескольких звездочек, что располагались в правом верхнем углу.

Женщина отступила в сторону, приглашая его войти, и, пропустив его внутрь, бесшумно закрыла за ним дверь.

Наконец она сказала:

— Вы — важный клиент, сэр. Мы рады приветствовать вас у себя.

При этом она радушно улыбнулась и провела его через небольшую прихожую, застеленную ковром светло-оливкового цвета. Широкая лестница, расположенная прямо против входной двери, была покрыта дорожкой точно такого же цвета. Поднявшись на несколько ступеней вверх, женщина обернулась и снова улыбнулась ему, обнажив при этом свои ужасные зубы.

— Все, кто приходит с голубыми карточками, у нас на втором этаже, сэр. Правда, в это время дня, вероятно, не все наши девочки на месте. Обычно наплыв посетителей бывает ближе к вечеру. Но я уверена, что в любом случае вы не будете разочарованы. Отсюда еще никто и никогда не уходил разочарованным.

Поднявшись до площадки второго этажа, она опять обернулась и посмотрела на него пристально и оценивающе, как портной, который мысленно снимает мерку с богатого клиента. Некоторое время она в нерешительности стояла посреди коридора, глядя то влево, то вправо, словно пыталась определить наиболее достойное место для такого посетителя. Наконец, она распахнула дверь комнаты, что находилась прямо напротив лестницы, причем сделала это с такой уверенностью, которая могла означать только одно — эта дама была хозяйкой данного заведения.

В комнате за столом, что стоял слева от двери, сидела блондинка примерно сорока лет, с пышной грудью, в длинном розовом платье. Хозяйка представила ей клиента, и она неторопливо улыбнулась в ответ.

— Мне показалось, что ты свободна днем, Ивонна?

— Если понадобится, вечером я тоже буду свободна, мадам, — ответили блондинка, сильно растягивая слова, и снова очаровательно улыбнулась, показав прекрасные ровные зубы.

У нее были мастерски выполненные макияж и прическа: влажная помада очерчивала контуры чувственного рта, а волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке ее изящной головки.

— Паула тоже свободна?

— Да, она скоро освободится, мадам. Днем у нее клиент, но потом она будет свободна.

— Ну, что вы скажете? — спросила мадам, обращаясь к Брауни-Смиту. — Хотите остаться с Ивонной, сэр?

Он судорожно сглотнул и кивнул в знак согласия.

— Хорошо, тогда я, пожалуй, пойду. Но вы должны помнить, что имеете право получить любые удовольствия, какие только вам захочется. Я надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Абсолютно все, что вам захочется.

— Я вам очень признателен.

Она повернулась, собираясь уже выйти, и спросила:

— Вы, должно быть, близко знакомы с мистером... Салливаном? Не так ли, сэр?

— Я просто смог оказать ему небольшую услугу в свое время. Вот и вес. Знаете, как это иногда бывает.

— Конечно. Обещайте, что вы дадите мне знать, если Ивонна сделает вдруг что-то не так, как вам хотелось...

— Я думаю, вам не следует беспокоиться.

Мадам вышла. В горле у Брауни-Смита внезапно пересохло, он почувствовал, как волна эротического желании охватывает его, и тщетно пытался противостоять ей. На помощь Ивонны рассчитывать тоже не приходилось, поскольку она все еще сидела за столом, записывая что-то в своем дневнике, отделанном кожей. Она слегка наклонилась вперед, и ему стало видно, что под платьем у нее на довольно пышных бедрах надето кое-что еще.

— Я уже с вами, сэр. — Она поднялась из-за стола и подошла к нему. — Позвольте мне взять ваш плащ.

Брауни-Смит снял свой светло-коричневый летний плащ, который не снимал с тех пор, как покинул Оксфорд. Она аккуратно перекинула плащ через левую руку, взяла его под руку и повела к двери в дальнем конце комнаты.

Если первая комната, где почти не было мебели, отличалась простотой, то вторая по контрасту с ней показалась ему пышной и даже несколько мрачноватой. На стене висели две кроваво-красные лампы, разливая вокруг приглушенный свет. Толстые желтые занавески на единственном окне были задернуты так, что между ними пробивалась лишь узенькая полоска дневного света. Мебель казалась вызывающе безвкусной. Длинный низкий диван был завален кучей разноцветных подушек. Широкая постель, с которой уже было снято покрывало, словно манила к себе, сияя ярко-желтыми простынями и наволочками.

Напротив дивана стоял высокий узкий шкафчик с распахнутыми дверцами, заставленный всевозможными бутылками, а рядом с ним — кинопроектор, объектив которого был направлен на белое пространство стены слева от занавешенного окна. В воздухе стоял тяжелый, всепроникающий запах сладких духов. Выло совершенно естественно, что, оказавшись и такой атмосфере, Брауни-Смит почувствовал нарастающее напряжение между ног.

— Хотите чего-нибудь выпить?

Она подошла к шкафчику и стала перечислять все, что там было: виски, джин, кампари, водка, ром, мартини...

— Виски, пожалуйста, — сказал Брауни-Смит.

— «Гленфидич»?

— Да, это как раз то, что я люблю.

— И я, — откликнулась Ивонна.

Ему показалось, что в шкафчике стояло по две бутылки каждого напитка — одна откупоренная, другая еще не распечатанная. У него сложилось впечатление, что кто-то постарался учесть вкусы буквально любого клиента. В какой-то задумчивости и даже с некоторым удивлением он наблюдал за тем, как она откупоривает еще непочатую бутылку бледного солодового виски, наливает в его бокал и подает ему.

— Может, вы... э-э-э... тоже выпьете?

— Ивонна. Пожалуйста, зовите меня Ивонна. А я буду звать вас «сэр», потому что мадам... она настаивает на этом. Но вы зовите меня просто Ивонна!

Он слушал, как говорила Ивонна, и вдруг ему почему-то пришло в голову, что ее французский акцент какой-то ненастоящий, деланный, да, так и есть, совершенно фальшивый. Но что ему, собственно, до этого? Для его привередливой стыдливой натуры было гораздо важнее другое — он боялся, как бы в дверь кто-нибудь не вошел. Поэтому, сделав большой глоток из своего бокала, он тут же поделился с Ивонной своими опасениями.

— Я надеюсь, к нам никто не войдет?

— Нет-нет! Мадам, вы помните, она сказала: вы можете иметь все, что вы хотите? Так? Если вы хотите, чтобы я заперла дверь, я закрою ее. Если вы хотите Паулу, вы можете иметь Паулу, годится? Но я надеюсь, вы хотите меня, нет?

Она прошла к двери и повернула ключ, потом подошла к шкафчику, налила себе джин с сухим мартини и, наконец, села рядом с ним на диван, прижавшись бедром к его ноге. Они чокнулись.

— Я надеюсь, мы хорошо проведем время вместе, а? Мне всегда нравится это, если я немного выпью.

Брауни-Смит сделал еще один глоток и вдруг почувствовал, что как-то необычно быстро хмелеет.

— Я вижу, теперь стало лучше? — лукаво спросила Ивонна.

На мгновение его сознание слегка затуманилось, так что он не сразу понял, что именно она сказала, но, когда она взяла у него из рук стакан, он с радостью доверился ей, наблюдая в каким-то чудесным предвкушением, как она удаляется от него.

— Тебе понравилось мое платье? — спросила Ивонна. Она уже вернулась и теперь снова стояла перед ним, держа в левой руке стакан с новой порцией виски. — Оно делает мою фигуру лучше, нет?

— У тебя прелестная фигура.

— Ты так думаешь? Но как же здесь жарко! Может, ты снимешь свой пиджак?

Она наклонилась к нему, помогая снять пиджак. Платье у нее было мягкое на ощупь, ее тело — нежным. Приглушенный свет разливался по комнате. Он сидел в пассивном ожидании, предоставив ей действовать. Она просунула пальцы под манжеты, ловко расстегнув запонки, которые он носил по университетской привычке, и, потянув за рукава, сняла с него рубашку.

— Только посмотреть, есть ли у тебя, как это называется, тату?..

— Нет, у меня нет татуировки.

— У меня тоже нет, — сказала она. — Но скоро ты сможешь убедиться в этом сам.

Она села почти вплотную к нему. Брауни-Смит снова выпил несколько глотков скотча, стараясь немного расслабиться. Но Ивонна не дала ему такой возможности. Она взяла его правую руку и положила ее себе на плечо, укрытое платьем.

— Тебе нравится так? — спросила она.

О Господи, подумал он, за что мне такое испытание! Его рука сначала гладила ее платье, а потом осторожно проскользнула под него, ощутив нежную кожу на ее шее.

— Можно мне?..

— Тебе можно все.

Но даже в тот момент, когда она произносила эти волшебные слова, ее глаза сияли каким-то непонятным блеском. Внезапно она вскочила и слегка оттолкнула его обеими руками.

— Но сначала у нас будет фильм, о\'кей?

Брауни-Смит нехотя согласился и уселся на стул, что стоял перед проектором, пытаясь настроиться на эротическое шоу. Очевидно, это входило в ее программу. Она конечно же нуждалась в дополнительном эротическом допинге. Ему сделалось грустно, но, как воспитанный человек, он не мог показать своего удивления.

На белой стене возле желтой портьеры тем временем появилось изображение, и то, что он увидел, было намного хуже тех эротических фильмов, которые Брауни-Смит ходил смотреть в кинотеатр «ABC» во время каникул в Оксфорде. Он пожалел, что Ивонна отказалась сесть рядом с ним, но она сказала, что ей придется постоянно следить за проектором, иначе качество изображения будет никуда не годным.

Все это показалось ему довольно странным. Уже виденным ранее.

Проектор заработал, и на экране появился мужчина в коротком деловом пиджаке и прекрасная блондинка в длинном розовом платье, которые с бокалами и руках возлежали на диване, заваленном подушками. Вот камера крупным планом показывает, как рука мужчины медленно проскальзывает в глубокий вырез и обнажает крепкую округлую грудь. Вслед за этим мужчина, постепенно возбуждаясь, раздевает блондинку, и они, тяжело дыша, сплетаются в объятиях. И, наконец, финал, сопровождаемый эротическими стонами дамы.

Жужжание и щелканье проектора прекратилось, и он почувствовал, как она подошла сзади и положила руки ему на плечи.

— Тебе еще не надоело? — Она обошла вокруг него и села к нему на колени. — Ты уже хочешь получить меня?

Он судорожно сглотнул.

— Сзади на платье длинная «молния» — вот она. Потяни ее вниз, тяни! Да, вот так!