Котэрра
Елена Хаецкая
Сосед с другой планеты
Произведения разных авторов и разной стилистической направленности объединены общим героем — кошкой. Точнее, даже не общим героем, а общей идеей. Веками кошка смотрит на королеву. Время от времени королева отрывается от своих таких важных повседневных дел и начинает всматриваться в кошку.
В первую очередь кошка, несомненно, — милое домашнее животное, которое как никто умеет приносить радость людям, живущим с ним бок о бок. «Спаси одну кошку — и ты спасешь Вселенную», — говорят друзья этих красивых хищных зверьков. Сборник открывается пронзительным стихотворением Аркадия Руха — «У кошки девять жизней»… О, если бы так! Если бы и вправду — «смерти у кошки нет»!.. Если и вправду все так хорошо, то откуда слезы? Есть смерть для кошки, есть, и так часто люди ответственны за это…
Загадочность кошки заложена в изначальном мифологическом представлении о ней. Кот — победитель тьмы и зла, он видит во мраке и успевает заметить зло и одолеть его прежде, чем оно набросится на человека. Поэтому кошку пускают в новый дом первой, а уж затем переступают порог хозяева. Однако, вместе с тем, кошка может и перейти на сторону зла (черный кот колдуньи). И человеку иногда остается лишь гадать, какие тайны скрывает звериная душа.
Несомненная волшебность, даже космичность кошки — в рассказах Олди «Хоанга» и Светланы Капинос «Ночь Белого Тигра». Волшебство явления крупного кошачьего, преподнесенное в этих произведениях — одновременно лирических и эпических, «вселенских» по месту действия (весь мир, вся душа), — означает: кошки пришли править миром, наполняя его бесполезной, как музыка, красотой.
«…Одичалый демон зноя, сыт на рассвете и легко касается вашей кожи мириадами теплых пальцев, мурлыча на весь небосклон:
— Хоа-а-а-а…».
Соединив свою душу с кошачьей, человек в состоянии открыть в себе сверхспособности, утверждает Юлия Андреева в рассказе «Кот-поводырь». Слепец, не ужившись с собакой-поводырем, неожиданно обретает спасение в дружбе с котом. Кот не нянчится с калекой, он заводит его на крыши и на деревья, небрежным взмахом лапы открывая перед ним все упоительное многообразие кошачьей жизни. И у человека открывается третий глаз. Он теперь может видеть. И видит он не то, что обычные люди, но нечто большее. Происходит трансформация — в данном случае желательная, ибо человек, не нашедший общего языка с собакой и обретший взаимопонимание с кошкой, перестает быть «человечным». Ему теперь явлен «кошачий космос».
Теме котов в космосе уделяют внимание несколько авторов. В конце концов, не только Белка и Стрелка открывали дорогу человечеству к звездам, но и коты. Иван Ситников в «Планете котов» описывает традиционную ситуацию, когда кота «первым запускают в новый дом». Только в данном случае это не просто дом, а новооткрытая планета. Дэн Шорин («Коты не умеют улыбаться») вызволяет с помощью своеобразного «кота» девушку Ингу, запертую в космическом корабле до конца дней ее. Кот Ушастик — герой рассказа Валентины Силич — в поисках любви может облететь Вселенную. А замечательная, лукавая и мудрая история Любови и Евгения Лукиных «Спасатель» вообще ставит с ног на голову представление о самоценности человека. В высокомерии своем человек считает себя пупом Вселенной и венцом творенья. Но посмотрите-ка, что произойдет в далеком будущем! Вовсе не люди представляют наибольший интерес для пришельцев из грядущего. Люди-то расплодились (а что им, на вершине пищевой цепочки, сделается!). Коты — вот редкость. Впрочем, так уж устроено это животное, что в ответ на человеческую любовь оно отвечает благодарностью и любовью. И в далеком будущем кот замолвит за человека словечко.
Еще ярче представлена тема «кошка — друг человека» в трогательном рассказе Елены Ворон «Армия спасения». Откуда-то — из другого мира, из другого измерения, с другой планеты — прибывает Армия спасения, кошки. «Задача Армии спасения проста: прибиться к людям, прижиться в домах и учреждениях — а после всем своим существом, каждым усом и шерстинкой нести голодным, озлобившимся, одиноким людям тепло, радость и утешение. Они ждали. Они надеялись». А как же мы выжили в дикие, лютые, голодные девяностые? — спрашивает автор. Кошки помогали людям спасти свою человечность.
Только удается это далеко не всегда. В миниатюре «Синякин и любительница животных» Сергей Арно представляет дикий, по-хармсовски жесткий абсурд «любви» к животным, которая довольно быстро заставляет человека терять человеческое лицо и превращаться в гротескное созданье, в монстра.
Очень мало в книге рассказов, в которых кошка выступает как обычное домашнее животное. Конечно, не существует «обычных» — все чем-то необычны, тем и хороши. Но, пожалуй, только Михаил Окунь в рассказе «Кошачий бог», описывая мистический эпизод прощания с умершим котом, воспринимает кота как существо подчиненное человеку, да вот еще чисто бытовая зарисовка Вячеслава Харченко «Сэр серый британский кот» представляет душевную связь хозяина и животного именно как ответственность высшего за низшего: хоть и пакостный был кот, да свой, а своего не бросают… А Ольга Цветкова в «Хвостатых снайперах» рассказывает случай анекдотический, заставляющий нас поверить в полную разумность хитрованских кошек с их проказами. Еще дальше заходит Сергей Пальцун в «Упредителе»: разумные кошки используют свое знаменитое «шестое чувство» для того, чтобы «упреждать» несчастные случаи, спасать людей от неожиданных катастроф. Коты-культуртрегеры изображены Дмитрием Володихиным в «Популяции хитрых котов», а в «мемуарном», пародирующем популярные одно время истории об угнетении писателей «кровавой гэбней» рассказе Евгения Лукина «Дело прошлое» «всерьез» говорится о том, что «товарищ майор» настоятельно посоветовал писателю Лукину перестать описывать котов и приступить к описанию собак класса «преданный Мухтар».
«Воспоминателен» и «феллинистический диптих» Андрея Балабухи. Те, кому посчастливилось слышать, как Андрей Дмитриевич пускается в воспоминания, оценят рассказ по достоинству. А кто не слышал — могут представить себе, как это звучит в прекрасном, вкусном устном исполнении автора. Два таинственных случая из жизни, связанные с кошками. Один раз кошка спасла рассказчика от смерти, а другой — от поэтессы-ахматессы, что, возможно, было и труднее в исполнении, и вызвало большую благодарность спасенного.
Сборник произведений о кошках, конечно же, не мог обойти стороной тему волшебства, издавна приписываемого этим созданиям. Кошка — лучший друг домового, утверждает Даниэль Васильев («Городовой Феня»). Жуткий сказочный образ Кота-Баюна рисует Олег Кулаков — это существо мощное, мифологическое и вместе с тем реальное, одновременно и притягательное, и страшное. Юлиана Лебединская в «Королевской кошке и Краснобородом Муже» утверждает, что казненные королевы начинают новую жизнь в кошках. (О, дивная тень Анны Болейн…).
Кошки и королевы «переселяют» нас в мир английской сказки — в мир «Мэри Поппинс» в частности. И вот появляется фарфоровая кошечка с каминной полки — наверное, самый трогательный рассказ сборника (автор Юстина Южная). Вся жизнь семьи, радостные — но чаще грустные, тяжелые — моменты глазами маленькой фарфоровой кошечки, у которой отбиты ушко и кончик хвостика, неизлечимые раны, оставленные временем и печалью. Немало «кошачье-английского» вспыхивает и в блестящем ассоциативном фейерверке Александра Смира. Следуя за стремительной мыслью автора, читатель в считанные минуты вспомнит все, за что он любит кошек в художественной литературе. Рассказ этот, короткий и яркий, буквально взрывается на страницах — и вдруг угасает, растворяясь в воздухе улыбкой Чеширского Кота…
Елена ХАЕЦКАЯ
Мария Лудикова
Аркадий Рух
Versus mortum
He надо ни слёз, ни тризны.
Я знаю один секрет:
У кошек есть девять жизней,
А смерти у кошек нет.
Они возникают розно
Под струи седых дождей,
И каждый — пока не поздно —
Спешит обаять людей.
Явившись невесть откуда, —
А впрочем, к чему нам знать?
Им нужно простое чудо,
Чтоб жизни свои начать.
А там — лабиринт историй,
Событий, романов, драм.
Есть место любви и горю,
Тоске и надежде там.
Король городских помоек,
Подвалов гроза и крыш —
И баловень новостроек,
Полупудовый малыш.
И смерти у них различны.
Мы этот печальный сказ
Опустим, как слишком личный.
Но так — только восемь раз.
Девятая жизнь — иная.
Девятую жизнь свою
Кошачии проживают
В открытом лишь им раю.
И там, в потайной отчизне,
Все знают простой секрет:
У кошки есть девять жизней,
Но смерти
у кошки
нет.
Аркадий РУХ
Генри Лайон Олди
Хоанга
Любовь Бурлакова
Та, что творит добро.
Есть в этом слове нечто притягательное, слабый отзвук флейт несбывшегося, вкус липкой ириски, запретной и оттого самой сладкой на свете. Помните? Хоа-а-анга… Пьянит аромат жасмина, самовольно вторгаясь в соленый запах моря, южное солнце, одичалый демон зноя, сыт на рассвете и легко касается вашей кожи мириадами теплых пальцев, мурлыча на весь небосклон:
— Хоа-а-а-а…
Слышите?
И еще — тайна, которая заставляет сердце трепетать птенцом в ладони, предвкушая чудо.
Чувствуете?
Ее звали именно так — я это понял с первого взгляда.
* * *
В тот день я проснулся гораздо раньше обычного с твердой уверенностью в неизбежности чуда. Так просыпаются дети в свой день рождения; с возрастом, увы, ощущение праздника тускнеет, покрывается мохнатой пылью, будто монета, закатившаяся под диван — чтобы застрять в щели между полом и плинтусом на долгие годы.
Тихонько, стараясь никого не разбудить, я оделся и вышел на улицу.
Ноги сами понесли меня в нужном направлении. И я совсем не удивился, когда увидел ее. Чудо должно было произойти — и оно произошло.
Понимаете?
Она сидела у входа в парк, прямо посреди тротуара, и ждала.
Ждала меня.
Я подошел к ней и сел рядом.
— Здравствуй, Хоанга, — сказал я.
И она, чуть зажмурившись, улыбнулась мне своей обворожительной улыбкой.
Можно, Хоанга?
Да…
Я протянул руку и впервые коснулся ее — ее, полосатого Чуда по имени Хоанга.
Тигры.
Почему они так волнуют нас, не дают покоя, почему нас, хилых выродков обезьяньего племени, так влечет к могучим хищникам? — посмотреть хоть одним глазком, постоять рядом, пусть по разные стороны разделяющей решетки, но рядом, вместе…
У вас по-другому?
Помню прекрасную, полную теплой грусти и света повесть Сарояна «Тигр Тома Трэйси». В детстве я зачитывался ею, да и став взрослым многократно доставал с полки потрепанный томик — и всякий раз ко мне на миг возвращалось то детское ощущение прикосновения к Чуду. А нечеловечески простые, безумно вдохновенные строки Блэйка? «Tiger, tiger, burning bright in the forest of the night…»?! Для меня они в свое время стали шоком, чудесным откровением! Или не помню уж чей рассказ «Автоматический тигр»? Или «Тигр для Мальгуди» Р. К. Нарайана? Или крохотная миниатюра, где тигры — совсем не те, кем они нам кажутся…
Ловцы тигров в сети из слов — мы с вами одной крови.
Мы сидели рядом. Смотрели, как поднимается солнце. Мы впитывали его лучи, и радостное томление не проходило — наоборот, усиливалось, заставляя меня ближе придвинуться к ней, обнять за шею…
Я знал: мне можно.
Можно вот так сидеть, можно гладить мягкую, на удивление шелковистую шерсть, можно улыбаться, когда она время от времени лукаво косилась на меня зеленым глазом. Да, знаю не хуже вас, что у тигров глаза желтые, — но у моей Хоанги глаза были зеленые, с озорными золотистыми искорками.
Я ведь уже говорил вам: Хоанга — это чудо.
Помните?
А потом, когда солнце поднялось окончательно, мы переглянулись, подмигнули друг другу, и оба поняли — пора. Хоанга сладко потянулась, дав мне ощутить, как играют под ее шкурой гибкие мускулы, как бурлит в них нерастраченная, веселая сила, требуя выхода!
Мы встали и пошли.
Куда глаза глядят.
Ранние прохожие спешили мимо, по своим прохожим делам. Кое-кто вдруг шарахался в сторону, изумленно охая, спешил убраться подальше — но когда я пару раз оглянулся, то вдруг увидел: улыбки. Мечтательные, изумленные, робкие… всякие. Улыбки пробивались сквозь обыденность лиц первой травой, упрямо расталкивающей серую плоть асфальта — на день, на час, на миг, а там будь что будет! Опомнитесь! — Чудо задевает вас жарким боком, Чудо тихо порыкивает, требуя уступить дорогу, Чудо мягко ступает по мятым бумажным стаканчикам и вчерашним окуркам, как вам не ступать никогда, или нет — сегодня вы дойдете до угла летящим шагом, забыв себя, того себя, о ком следовало бы вообще никогда не вспоминать.
И тогда я подумал, что теперь знаю, как выглядят нимбы вокруг голов святых.
Тех святых, что в миру зовутся юродивыми.
Ведь так?!
«Ну… — обалдело вылупился на нас похмельный мужичок со скамейки, служившей ему кроватью. — Может, и так… во дают!»
И зачем-то одернул мятый пиджак.
Вот, судорожно доставая из кобуры пистолет, подбежал усатый старшина. Резко остановился метрах в десяти, суетливо рванул затвор, забыв снять свой «Макаров» с предохранителя.
— Гражданин, немедленно отойдите! Вы что, не видите, кто рядом с вами… Сейчас я буду стрелять!
— Вижу я все прекрасно, старшина, — улыбаюсь я ему. — Только ни в кого вы стрелять не будете. Не в кого тут стрелять. Понимаете?
И становлюсь боком, чтобы загородить от старшины мою Хоангу. С него станется, пальнет наобум…
Старшина теряется и почти сразу находится.
Сказывается выучка.
— Почему без намордника? И без поводка? Не положено!
Я честно пытаюсь представить себе Хоангу на поводке и в наморднике — в результате чего начинаю хохотать.
— Ну я… мне тово… сообщить придется! — старшина сконфуженно пятится, тыча пистолетом в кобуру, безнадежно промахиваясь; и на усатом лице его помимо воли начинает проступать простодушная улыбка.
Увидел наконец!
Я машу ему рукой, и мы идем дальше.
И нам совершенно все равно, сообщит старшина куда-нибудь или нет. От нас не убудет.
Мы идем по просыпающемуся городу, моя рука лежит на спине Хоанги, и нам обоим хорошо.
Видите? — это мы.
А это вы.
Наконец мы сворачиваем в переулок, в котором я живу. Хорошо, что жена вчера убрала квартиру, — стыдно было бы привести Хоангу в тот захламленный вертеп, который обычно представляет из себя наше обиталище. Но сегодня — другое дело. Жена как чувствовала, умница!
Все-таки не зря я бредил тиграми всю свою сознательную жизнь! Жена сама не раз покупала мне календари и открытки с усатыми мордами, полными сурового обаяния, — и теперь она ничуть не удивилась.
— Нашел свою ненаглядную? — брови ее шутливо хмурятся. — Одной женщины мало, развратник? Как зовут-то хоть?
— Хоанга.
— Хоанга, ты, наверное, голодная? Этот обормот о еде, конечно, и не подумал!
Хорошая у меня жена!
Завидуете?
Вообще-то тигры едят мясо. Много. Это если кто не знает.
Хоанга тоже ела мясо. Наверное. А еще она ела мороженое «Забава», наполовину сливочное, наполовину шоколадное. И кизиловое варенье, деликатно выплевывая косточки в миску.
Но об этом — после.
Вы когда-нибудь пробовали пригласить тигрицу в городскую квартиру? Пусть даже достаточно большую, четырехкомнатную?
Подозреваю, что нет.
Так вот, я вам открою страшную тайну — ей там будет тесно!
Стоит ли удивляться, что спустя час мы снова выбрались на улицу: Хоанга, я, моя жена и сын. Всей семьей.
И пошли бродить по городу.
Я всегда любил месяц май. И всегда знал, предчувствовал: если моя жизнь когда-нибудь перевернется с ног на голову — это непременно случится в мае.
Вы никогда такого не чувствовали?
Да, чудес не бывает — навсегда. И даже надолго. Но май морочил нам головы, и мы искренне верили, что ошиблись.
Мы гуляли по улицам, бесконечно ели мороженое, с полчаса просидели в маленьком кафе под открытым небом, а люди за соседними столиками улыбались нам, и подмигивали Хоанге, и еще предлагали заказать соленых орешков или пепси-колы — а Чудо улыбалось им в ответ своей неповторимой улыбкой; в итоге я всерьез начал ревновать тигрицу к ним всем…
О, будь я сам тигром!
Нет, тигром я не был. Но все равно сидел и блаженно улыбался.
Почти как Хоанга.
Зря смеетесь: так, как у нее, у меня все равно никогда не получится.
И у вас — тоже.
Когда мы уходили, нас не хотели отпускать, а горбоносый грузин-бармен все кричал вслед:
— Прихадыты ищо! Завтра прихадыты! Завтра! Я вашэй красавицэ такой шашлык сдэлаю!..
Нас фотографировали — и мы, включая Хоангу, ничего не имели против. А один парень с «Поляроидом» вскоре догнал нас и неловко протянул снимок.
— На память! И еще… — он повернулся к Хоанге. — Спасибо, что ты есть! Это просто здорово!
Хоанга благосклонно обошла вокруг фотографа, потершись об него.
— Можете ее погладить. Она разрешает, — улыбнулся я. — И не забудьте почесать за ухом.
…Парень ушел, обалдев от счастья, и еще долго оглядывался, пока не затерялся среди прохожих.
— Да, Хоанга, он прав, — наклонясь, прошептал я тигрице. — Спасибо, что ты есть.
«Пожалуйста», — вежливо дернулось ухо, за которым минутой раньше чесал счастливый парень.
Ночь. Цикадами потрескивают рдеющие угли, покрываясь мудрой сединой пепла, без конца пищит какая-то ночная птица, и сияющие глаза звезд с прищуром смотрят на землю.
Кто сказал, что звезды — холодные и колючие?
Они теплые и добрые. Они образуют в небе свое межзвездное братство, где бриллианты идут по цене пыли под ногами; и когда-нибудь мы тоже…
И вы.
Мы лежали у костра. На прихваченном с собой широченном пледе в легкомысленную клетку — он оказался настолько велик, что места хватило всем, даже нашей замечательной тигрице.
Мы лежали и смотрели на звезды, вдыхая смолистый запах сосен.
Четыре пары глаз блестели в ночи, разбрасывая по лесопосадке золотистые искры.
Все-таки прав тот, кто сказал, что тигры — совсем не те, кем они нам кажутся.
А потом был еще один день праздника, и еще, и еще…
Хоанга не делала ничего особенного. И мы не делали ничего особенного.
Мы просто гуляли по городу.
Наведались в знакомое кафе, и горбоносый бармен немедленно выставил перед Хоангой благоухающий шашлык.
— Дэнэг нэ нада! Абидышь! Подарок!..
Мы бродили по площадям и улицам, по паркам и аттракционам — и раскрашивали лица улыбками.
А еще горстями швыряли в чужие глаза искры из золота.
На третий день я обратил внимание, как чисто выметены улицы. И отнюдь не только в центре — мы забирались на окраину тоже. Город потерял свои обычные сумерки в любое время суток; теперь он, мой город, стоял на свету и изумлялся сам себе. Исчезли вечные груды мусора у киосков — владельцам сделалось стыдно. Ведь ОНА может пройти мимо… Позор! Бранные слова быстро становились редкостью; недельная сводка происшествий оказалась на удивление скупой.
Не верите?
И не надо. Лучше мы бросим спорить с вами и пройдемся не спеша по бульвару, взорвав вокруг себя фейерверк праздника.
Если хотите, если вам по-прежнему неинтересно жить, вызывайте пожарных.
Вот мы с Хоангой: идем, смеемся и лишь изредка грозно порыкиваем на слишком уж нахальных мальчишек. Мол, мы вам все же тигры, а не кошки — понимать надо! Мы, хищники, народ такой…
Шалопаи понимали. С первого раза.
И мы с достоинством шли дальше.
Смотрите нам вслед.
Чудеса не вечны. И даже наоборот.
Это знает каждый.
Под вечер пятого дня Хоанга улыбнулась нам чуть грустно. Виновато улыбнулась, гася искры взгляда. И я понял — пора. Теперь ей пора.
— Счастливого пути, — я присел рядом и обнял ее, как тогда, в первый раз, в парке. Горечи не было; только тихая грусть, сотканная из тишины и света. — Мы будем ждать тебя…
И завопил от радости, пугая соседей по подъезду, когда зеленый глаз, плеснув лукавым золотом, подмигнул мне в ответ!
Я был уверен, что это означало — «жди»!
Наш сын уже спал, набегавшись за день; спал и улыбался во сне. Хоанга с моей женой закрылись в соседней комнате… вот так всегда! Даже если одна из женщин — тигрица, у них все равно найдутся свои женские тайны, которые нам, мужчинам, не предназначены! Ну и ладно. Тайны — это все-таки здорово!
Потом мы еще долго сидели у окна все вместе.
Прощались.
Наутро мой сын облазил всю квартиру. Даже под диван заглянул. И тайком утирал кулачком слезы. Мужчины не плачут.
Я его понимал.
Я тоже с удовольствием заглянул бы под диван, чтобы вытащить стертую монетку надежды, застрявшую в щели между полом и плинтусом еще в те времена, когда я засыпал и просыпался улыбаясь.
Тигры.
Почему они так волнуют нас, не дают покоя, почему нас, хилых выродков обезьяньего племени, так влечет к могучим хищникам? — посмотреть хоть одним глазком, постоять рядом, пусть по разные стороны разделяющей решетки, но рядом, вместе…
У вас по-другому?
* * *
Я шел пустым парком, пиная вчерашние окурки и топча мятые стаканчики из бумаги. Год Тигра, неслышно ступая по земле мягкими лапами, брел рядом; и далекие псы захлебывались в страхе хриплым лаем.
«Доигрался? — беззвучно вопрошал внутренний голос с интонациями опытного следователя, поднаторевшего раскалывать на признания вшивых интеллигентов. — Чудо ему, уроду… А финал? Финал-то где?! Дядя писать будет? Например, патетика: спецназ окружает вас, Хоанга рвет когтями бронежилеты, ты заслоняешь ее от роковой пули… Не нравится? Морду воротишь? Тогда лирика: ты садишься ей на спину, и полосатая красавица уносит тебя в край, где зори розовеют над синью залива, а маленькие эльфы с крылышками из слюды…»
— Пшел вон! — вяло огрызнулся я, а Год Тигра только рыкнул, и внутренний голос поспешил убраться восвояси.
От его финалов нас тошнило.
Из-за поворота аллеи стремглав вылетела голенастая девчушка лет тринадцати. На роликах. Она неслась на нас вихрем в цветных налокотниках и наколенниках, пока вдруг не заложила крутой вираж, словно чего-то испугалась. Едва не поцеловавшись со старым ясенем, девчушка описала круг, второй, третий…
Я ощутил себя в центре мишени.
Вот сейчас невидимый палец тронет спусковой крючок…
Девчушка наконец решилась и по прямой подъехала почти вплотную.
— Как ее зовут? — спросила она, глядя рядом со мной и чуть-чуть вниз.
Улыбка первой травой прорастала на бледных губах, еще лишь понаслышке знающих о насилии помады.
— А тебя? — спросил я.
…Хоанга. Та, что творит добро.
Есть в этом слове нечто притягательное, слабый отзвук флейт несбывшегося, вкус липкой ириски, запретной и оттого самой сладкой на свете. Помните?..
Любовь Лукина, Евгений Лукин
Спасатель
Виновных, понятное дело, нашли и строго наказали. Однако в тот ясный весенний денёк, когда подъем грунтовых вод вызвал оползень берега и только что сданная под ключ девятиэтажка начала с грохотом расседаться и разваливаться на отдельные бетонные секции, мысль о том, что виновные будут со временем найдены и строго наказаны, как-то, знаете, мало радовала.
В повисшей на арматурных ниточках однокомнатке находились двое: сотрудница многотиражной газеты «За наш труд» Катюша Горина, вцепившаяся в косяки дверной коробки, и распушившийся взрывообразно кот Зулус, чьи аристократические когти немилосердно впивались в Катюшино плечо. Место действия было наклонено под углом градусов этак в шестьдесят и всё ещё подрагивало по инерции.
— Ой, мама… — осмелилась наконец простонать Катюша.
И ради этого она выстояла десять лет в очереди на жильё?.. Где-то за спиной в бетонной толще что-то оборвалось, ухнуло, и секция затрепетала. Зулус зашипел, как пробитая шина, и вонзил когти до отказа.
— Зулус!.. — взвыла Катюша.
Потом в глазах просветлело, и она отважилась заглянуть вниз, в комнату. В то, что несколько минут назад было комнатой. Стена стала полом, окно — люком. Всё пространство до подоконника скрылось под обломками, осколками, книгами. Телевизор исчез. Видимо, выпал в окно.
— Ой, мама… — ещё раз стонуще выдохнула Катюша. Легла животом на косяк и ногами вниз начала сползать по стенке. Лицом она, естественно, вынуждена была повернуться к дверному проёму. В проёме вместо привычной прихожей открылись развороченные до шахты лифта бетонные недра здания. И всё это слегка покачивалось, ходило туда-сюда. Зрелище настолько страшное, что Катюша, разжав пальцы, расслабленно осела в груду обломков. Скрипнула, идя на разрыв, арматура, и Катюша замерла.
— Вот оборвёмся к лешему… — плачуще пожаловалась она коту.
Не оборвались.
Кривясь от боли, сняла с плеча дрожащего Зулуса. Далеко-далеко внизу раздался вопль пожарной машины. С котом в руках Катюша подползла к отверстому окну-люку. Выглянула — и отпрянула. Восьмой этаж.
— Эй!.. — слабо, безо всякой надежды позвала она. — Эй, сюда!..
Висящая над бездной бетонная секция вздрогнула, потом ещё раз, и Катюша почувствовала, что бледнеет. Расстегнула две пуговки и принялась пихать за пазуху Зулуса, когтившего с перепугу всё, что подвернется под лапу. «Надо выбираться, — выплясывало в голове. — Надо отсюда как-нибудь подобру-поздорову…»
А как выбираться-то? Под окном — восемь этажей, а дверь… Кричать. Кричать, пока не услышат.
— Лю-уди-и!..
Секция вздрогнула чуть сильнее, и снаружи на край рамы цепко упала крепкая исцарапанная пятерня. Грязная. Мужская.
Оцепенев, Катюша смотрела, как из заоконной бездны появляется вторая — голая по локоть — рука. Вот она ухватилась за подоконник, став ребристой от напряжения, и над краем рамы рывком поднялось сердитое мужское лицо. Опомнившись, Катюша кинулась на помощь, но незнакомец, как бы не заметив протянутых к нему рук, перелез через ребро подоконника сам.
Грязный, местами разорванный комбинезон. Ноги — босые, мозолистые, лицо — землистого цвета, в ухабах и рытвинах. Пожарник? Нет, скорее — жилец…
Наскоро отдышавшись, мужчина поднялся на ноги и оглядел полуопрокинутое шаткое помещение. Катюшу он по-прежнему вроде бы и не замечал. Его интересовало что-то другое. Он осмотрел углы, потом, привстав на цыпочки, заглянул в дверной проём — и всё это на самом краешке окна, с бездной под ногами.
Озадаченно нахмурился и с видимой неохотой повернулся к хозяйке.
— Где кот?
— Что? — испуганно переспросила Катюша.
— Кот, говорю, где?
Катюша стояла с полуоткрытым ртом. Видя, что толку от неё не добьёшься, мужчина достал из кармана металлический стержень и принялся водить им из стороны в сторону, как водят в темноте карманным фонариком. В конце концов торец стержня уставился прямо в живот Катюше, и землистое лицо незнакомца выразило досаду. Зулус за пазухой забарахтался, немилосердно щекоча усами, потом выпростал морду наружу и вдруг звучно мурлыкнул.
— Отдайте кота, — сказал незнакомец, пряча стержень.
— Вы… Кто вы такой?
— Ну спасатель, — недовольно отозвался мужчина.
— Спасатель! Господи… — разом обессилев, Катюша привалилась спиной и затылком к наклонной шаткой стене. По щекам текли слёзы.
Мужчина ждал.
— Ну что, мне его силой у вас отнимать?
Катюша взяла себя в руки.
— Нет-нет, — торопливо сказала она. — Только с ним… Зулуса я здесь не оставлю… Только с ним…
Мужчина злобно уставился на неё, потом спросил:
— А с чего вы взяли, что я собираюсь спасать именно вас?
— А… а кого? — Катюша растерялась.
— Вот его… — и незнакомец кивнул на выглядывающего из-за пазухи Зулуса.
Шутка была, мягко говоря, безобразной. Здесь, на арматурном волоске от гибели, в подрагивающей бетонной ловушке… Однако это был спасатель, а спасателю прощается многое. Катюша нашла в себе силы поддержать марку и хотела уже улыбнуться в ответ, но взглянула в лицо незнакомцу — и обомлела.
Это было страшное лицо. Лицо слесаря, недовольного зарплатой, который смотрит мимо вас и цедит, отклячив нижнюю губу, что для ремонта крана нужна прокладка, а прокладки у него нет, и на складе нет, вот достанете прокладку — тогда…
Незнакомец не шутил. От страха Катюша почувствовала себя лёгкой-лёгкой. Такой лёгкой, что выпрыгни она сейчас в окно — полетела бы, как газовый шарфик…
— Я буду жаловаться… — пролепетала она.
— Кому?
— Начальству вашему…
— Сомневаюсь, — морщась и массируя кисть руки, сказал незнакомец. — Во-первых, начальство мое находится в одиннадцати световых годах отсюда, а во-вторых, когда вы собираетесь жаловаться? Через сорок минут будет повторный оползень и секция оборвётся… Отдайте кота.
Внизу заполошно вопили пожарные машины. Штуки три…
«Сейчас сойду с ума», — обречённо подумала Катюша.
— Я вижу, вы не понимаете, — сквозь зубы проговорил мужчина. — Моя задача — спасение редких видов. А ваш кот — носитель уникального генетического кода. Таких котов…
— Ах, так вы ещё и пришелец? — нервно смеясь, перебила Катюша. — Из космоса, да?
Незнакомец хотел ответить, но тут над головой что-то со звоном лопнуло, секцию бросило вбок, и все трое (считая Зулуса) повалились в обломки.
— Отдайте кота, — повторил мужчина, с омерзением скидывая с себя полированную доску.
— А я?
— Что «я»?
— Но ведь я же человек! — шёпотом, как в лавиноопасном ущелье, вскричала она, еле удерживая бьющегося за пазухой Зулуса.
— Ну и что?
Цинизм вопроса потряс Катюшу до такой степени, что на несколько секунд она просто онемела. Потом в голове спасением возник заголовок её же собственной передовой статьи.
— Но ведь… — запинаясь, произнесла Катюша, — главная ценность — люди…
Незнакомца передёрнуло.
— Ничего себе ценность! — буркнут он, поднимаясь. — Вас уже за пять миллиардов, и что с вами делать — никто не знает… И потом — перестаньте врать! Что за ценность такая, если её ежедневно травят дымом из мартена и селят в доме, готовом развалиться! Ценность…
— А разум? — ахнула Катюша.
— Что «разум»?
— Но ведь мы же разумны!
— Знаете, — устало сказал мужчина, — на вашей планете насчитывается четыре разумных вида, причём два из них рассматривают людей как стихийное бедствие и о разуме вашем даже и не подозревают…
Кажется, он и впрямь был пришельцем из космоса… Внизу всхрапывали моторы, клацал металл и страшный надсаженный голос орал команды.
— Как вы можете так говорить? — еле вымолвила Катюша, чувствуя, что глаза её наполняются слезами. — Вы же сами — человек! Мужчина!