28-30 июня 1996 года
писано Еленой Хаецкой 4 июля того же года
Сказание о великомучениках тихвиенских
...Ибо неправильно говорить и писать \"Толкиен\", как делают это все по великой неграмотности своей и подверженности привычкам пагубным, а правильно говорить и писать \"Толкин\", и Толкиновское общество СПб оповещает об этом неустанно всех, кто с ним ни сталкивается.
А привычка все-таки есть привычка, и не могу я говорить \"Толкин\", когда привыкла я говорить \"Толкиен\".
И насмехается Толкиновское общество над всеми, кто подвержен такой пагубной и неправильной привычке, и потому многие иные названия искажает, например, вместо \"Тихвин\" принято говорить \"Тихвиен\", а вместо \"Торин\" - \"Ториен\"...
ПРЕДЫСТОРИЯ. Рыжий собрался в Чечню. Он рассказал мне об этом. Наутро позвонил и еще раз рассказал. Потом зашел, мы с ним испили пива и простились. Через день снова позвонил мне рыжий и сказал, что как есть он отбывающий в Чечню паладин и верный рыцарь, то не может уехать, не простившись со мной, и не пойду ли я с ним гулять в парк Ленина. Как есть я прекрасная дама и видный писатель, не могла отказать я отбывающему в Чечню паладину в столь малой просьбе и пошла гулять с ним в парк Ленина.
В парке с рыжим прощалось еще некоторое количество народа, и почти все пили пиво.
В том числе была и замечательная дама Вероника из града Тихвина.
Вероника врач, в СПб прибыла для очередной стажировки в ГИДУВе. Она из тех докторов, которым достаточно войти в комнату, чтобы больному уже стало легче: большая, толстая, пушистая. Она - энт. Или онт, как написано в том переводе, который я читала первым (Муравьевском).
Поведала нам женщина-древо, что намечается в граде Тихвине некое действо и дала листовку (вот точное содержание листовки):
\"ХОББИ-Т-КЛУБ \"ИДИ СО МНОЙ\" объявляет о проведении 29 июня 1996 года в городе Тихвине фестиваля менестрелей ЛЕГЕНДЫ ЛЮБВИ АЭРЕЛИН. В программе фестиваля: рыцарский турнир и единоборства, турнир авторов-исполнителей, поэтов и музыкантов, состязание поэтов-импровизаторов.
Принять участие в фестивале приглашаются все романтики, ищущие свою Волшебную страну и идущие к ней своими, только им ведомыми путями. Приглашаются рыцари, витязи, богатыри со дружинами и соратниками, все, для кого верность, доблесть и честь не пустые слова и коим наградой за победу в бою будет поцелуй (улыбка, взгляд) прекрасной дамы.
Победители же конкурса менестрелей будут участвовать в записи двойного альбома \"Песни Средиземья\" и создании большого сборника с текстами песен...\"
Вот такое завлекательное послание вручила нам дама Вероника.
Естественно, захотелось нам побывать на таком великом празднике.
Рыжий и я были увлечены иным: он - своим скорым отбытием в Чечню, а я - своим скорым отбытием в Лангедок.
Но расставаясь у грота в парке Ленина, обменялись мы торжественной клятвой, что по совершении надлежащих подвигов там, куда вскоре должны мы отправиться по зову сердца и велению чести, непременно сойдемся мы вновь, чтобы двинуться в сторону города Тихвиен и вместе с иными доблестными рыцарями и прекрасными дамами осчастливить град сей новыми славными деяниями.
Так что все происходило вполне куртуазно и не выбивалось за рамки жанра.
Лакуна в три или четыре недели. Рыжий успел побывать в Чечне и угробить, а также и спасти там некоторое количество раненых Рэмбо. Я успела проделать все свои чудачества в Лангедоке. Иные участники действа также совершили положенные им подвиги в иных местах, о чем здесь нет времени рассказывать, и в назначенный день собрались мы все на вокзале Московском, дабы отбыть в Тихвин.
Тусовка на вокзале в ожидании поезда. Банально, хотя всякий раз интересно. Рукояти мечей и топоров, торчащие из рюкзаков. Флегматичная писательница Семенова, взирающая на эти картины со своим неизменным мрачным видом (потом она обычно рассказывает: \"...я тихо хихикала в кулачок...\") Неожиданный вопль, прорезающий мерное гудение кассового зала:
- Хоббиты паспорта забыли!!
Хоббитов у нас было двое, оба весьма юные: один Ноб, а другой Перегрин. Обоим брали билеты по вовочкиному свидетельству о рождении, что вызвало серию однообразных и неизобретательных шуток у малопочтительных членов толкиновского общества насчет напложденных писательницей Хаецкой хоббитов.
Тусовка на вокзале в ожидании поезда. Банальность, которая кочует из истории в историю, и все равно упорно повторяется. Взорвавшийся в руках фуфырь с пепси-колой - пепси заливает рюкзаки и белый пол. Через несколько минут мы уже сидим в большой грязной луже, протянувшей свои мерзкие щупальца через весь кассовый зал.
Явление дежурного по вокзалу. Он в пятнистом защитном. Навстречу дежурному возникает рыжий, в таком же пятнистом и защитном и с группой крови на рукаве. Рядом с рыжим маячит Эрандил, тоже в защитном. Беседа между этими тремя, краткая и деловая. Дежурный уходит.
Явление уборщицы, маленькой, всклокоченной. Дальнейшее удачнее всего описано в романе \"Трудно быть богом\": \"Мэррзавец! Я заставлю тебя вылизать эту грязь языком!\"
Благородные рыцари и прекрасные дамы, равно как и видные писатели надлежащим образом приструнены. Уборщица яростно возит шваброй по рюкзакам и вокруг, отрубая щупальца нашей титанической лужи и уподобляясь тем самым святому Георгию, одолевшему змия.
Восемнадцать людей и нелюдей грузятся на Пикалевский поезд, двое остаются ждать следующего поезда, ибо не свезти одному поезду столь великого числа знатных рыцарей и прекрасных дам и не хватило всем билетов, не говоря уж о том, что одна из касс в панике сломалась, лишь стоило ей завидеть эльфийскую морду, сунувшуюся в окошечко со словами \"четыре билета до Тихвина\".
Какая банальность - тусовка в поезде. По общей просьбе пассажиров Торин прекратил спiвать валлийские пiсни и, смертельно обиженный, усладил наш слух громогласным чтением романа \"Меч и Радуга\" и краткой лекцией на тему \"Валлийские влияния на творчество Хаецкой\". То обстоятельство, что в моем творчестве нет никаких валлийских влияний, только подогрело Торина: неинтересно ему искать то, что есть, и куда достойнее внимания поиск того, чего нет и в помине... Наконец, он погрузился в высокоученую беседу с Эрандилом (потом оба разразились теорией впукло-выпуклости пространства) и затих.
Было душно и ехали мы долго, так что в конце концов возникло предложение основать город Тихвин в каком-нибудь другом месте, поближе к СПб.
Солнце уже садилось, бесконечная северная ночь тянулась, как жевательная резинка, над лесами, болотами и поселками городского типа. Рыжий подобрал себе дружину сплошь из добровольцев, чтобы ждать на вокзале Эондила с Нобом (которые должны приехать более поздним поездом). Затем построил нас всех и, пройдясь неспешным шагом перед строем, сказал зажигательную речь, в которой вкратце описал все те великие и славные подвиги, которыми нам надлежит потрясти город Тихвин: \"Мнэ-э... Сейчас вы пойдете за Вероникой в общежитие... мнэ-э... а мы тут Эондила с Нобушкой подождем. Мнэ-э... Ну а завтра... мнэ-э... Вероника вам расскажет по дороге. Ну и... мнэ-э... В общем, мнэ, так вот. Потом еще, мнэ... Ну, это завтра. Мнэ. В общем, Вероника покажет. А мы тут останемся. И... Аннатар, ты останешься? И еще Торин. Мнэ. А вы идите в общежитие. Мнэ-э... С Богом!\"
В таком роде он говорил еще довольно долго, но все имеющее начало имеет и конец, и потому случилось так, что мы отправились за Вероникой в общежитие.
ДОБАВЛЕНИЕ ВАЛАРА: КАК МЫ ШЛИ В ОБЩЕЖИТИЕ. Покуда ждали добровольцы Эондила с Нобушкой (что заняло довольно долгое время), крутили они раздолбанный аннатаров магнитофон, который изрыгал из себя валлийскую музыку во множестве. И слушал их некий господин Абдуллаев, сильно пьяный, и был растроган этой музыкой, ибо ее заунывные песнопения живо напомнили ему напевы далекой родины. И танцевал он с людьми и нелюдями, встав в круг, и, умилившись, пригласил их к себе домой на три дня и сулил множество денег, три комнаты, много кускуса с барашками, плова и рахат-лукума, если подарят они ему эту дивную кассету с валлийскими песнями. И дал великую клятву господин Абдуллаев, что придет на праздник, дабы снова узреть столь изысканное общество. Но тверды были люди и нелюди и за кассету свою горой стояли. И сберегли достояние наше и под громкое пение в час ночи с торжеством прошествовали по улицам города Тихвина и достигли общежития. Вот так оно и случилось.
Естественное наше любопытство по части программы заставляло задавать все новые и новые вопросы Веронике. Особенно интересовало нас, какие великие менестрели прибыли на состязание и что за славные песни предстоит нам услышать. И вообще, какая программа намечается?
Вероника успокаивающе сказала, что все в порядке. \"Завтра ваши рыцари - ха-ха - пойдут на тренировку, а все остальные - осматривать город и монастырь\", высказалась она наконец.
В общежитии, кроме нас, жили на других этажах несколько цивилов. Нам выдали белье, подушки и одеяла, мы перебазировались со всем этим богатством на пятый этаж, причем многие вынули спальники и, презирая удобства и растленную роскошь, улеглись на полу.
Вероника высказывала еще некоторое сомнение насчет того, чем будут заниматься добровольцы рыжего на вокзале - не пришлось бы наутро увидеть тихвинский ОМОН, штурмующий вокзал...
Больше ничего выдающегося в этот день не случилось и никаких подвигов больше мы 28-го числа не совершали, только писательница Семенова произвела ряд ритуальных действ, о которых можно поведать отдельно.
А именно: когда возвратились наши ха-ха рыцари вкупе с Эондилом и Нобом, решил Торин усладить атмосферу пением валлийских песнопений, что и проделывал с большим усердием и громкостью. И оттого стала ждать писательница Семенова, жившая вкупе с подругой своей Машей через тонкую стенку от Торина, что сейчас прилетят к ней благодатные ангелы в белых халатах с красными крестами и выдадут полагающееся им молоко за вредность условий проживания. Когда же этого не произошло, то взяла она веник и направилась в комнату Торина, дабы произвести ритуальное славянское действо подметания комнаты. Допрежь же подметания этого совершила писательница Семенова несколько танцев с веником, отгоняющих злого духа. Но и это не подействовало на Торина и продолжил он сладостно-воинственные песнопения свои.
Иных же подвигов этой ночью совершено не было.
И молвил Протасик, выбравшись утром на кухню, где электрическая плита включалась только после применения к ней пытки клещами (клещи же захватил с собой предусмотрительный Эондил, который никуда без орудия пыток не ездит, ибо никто больше на состязание менестрелей не догадался приехать с пассатижами - не принято на состязания менестрелей и славные турниры рыцарские с пассатижами ездить и через то отстутствие подобного обычая едва не поплатились мы отсутствием горячей пищи) - итак, молвил Протасик, на кухне оказавшись, что не может он, Протасик, отделаться от ощущения, будто находится он в пионерском лагере \"Орленок\" вовсе, а не посреди рыцарского турнира, дамой-энтом Вероникой нам обещанном.
И спросила Протасика дева-хоббит, возросшая среди эльфов и потому носящая эльфийское имя:
- Как тебя зовут?
- Таня, - не моргнув глазом отвечал Протасик, чем поверг деву-хоббита в двухминутный ступор. И понял Протас, что опять брякнул что-то неприличное.
Действо намечалось в помещении ДК Завода Трансмаш, куда отвела нас дама Вероника, когда завершили мы утреннюю трапезу свою. По дороге озирались мы, ибо дивным казалось нам отсутствие других менестрелей, рыцарей и прекрасных дам, и повсюду ожидали мы увидеть иных гостей празднества, устроенного городом Тихвиен. Подкатил, правда, какой-то автобус и даже прозвучало, что вот, мол, прибыли менестрели из города Пскова. И столь велико было желание наше увидеть кого-нибудь еще, что поверили мы в это от всей души. И только потом, когда дурман немного развеялся (ибо не развеяла всего дурмана писательница Семенова, когда веником ритуально махала - столь велики были чары, наведенные на Тихвиен злокозненными силами), сообразила Таллэ, что никогда не был славен Псков менестрелями и не слыхала она за все долгие годы своих странствий ни о каких славных менестрелях из города Пскова.
Первые сомнения закрались в души наши, когда завели нас в помещение, живо воскресившее в памяти наиболее пожилых картины заседаний парткома, и выдали стульчики, точно такие же, какими гордится любой детский сад, крошечные (разве что овражный гном поместится), из светлого дерева, лакированные. Пристроив зады свои в эти детсадовские стульчики, приготовились доблестные ха-ха рыцари и прочие члены толкиновского общества услышать, какой программой намерен услаждать их город Тихвиен. И велико же было изумление наше, когда выяснилось, что услаждать культурной программой никто нас не собирается и что, напротив, это мы прибыли в Тихвиен, дабы усладить его полномерной культурной программой.
На нас напустили даму-терминатор, массовика-затейника с большим опытом работы с молодежью (ибо сказано: бойся закваски пионерской и комсомольской), которая изрекла буквально следующее:
- Я понимаю, что все вы люди молодые, не слишком еще дисциплинированные, но тем не менее...
И потребовала, чтобы выделили мы рыцарей для турнира, числом не менее двух пар, дабы бились они перед публикой тихвиенской, взоры услаждая.
Тут пуще прежнего забеспокоились мы, ибо вдруг стало доходить до тусовки, что не ее, тусовку, здесь развлекать будут, а напротив - она, тусовка, развлекать тихвиенцев сюда приехала.
И еще одно внятно стало нам: автобус с псковскими рыцарями глюком был. Нет никаких рыцарей из Пскова. И менестрелей тоже нет.
И поняли мы тут, на детсадовских стульчиках сидя, что, прибыв в Тихвиен в надежде крутых здесь встретить, сами наиболее крутыми оказались. И оттого уныние вошло в сердца многих, и многие не захотели биться, скрыв принадлежность к рыцарскому сословию и проявили пассивность, а пионерского задора не проявили. Наконец встали и вышли вперед Валар, Торин, Перегрин и Рейстлин. Воистину то был рыцарственный поступок, да и выглядели наши ха-ха рыцари так, будто на заклание шли.
А дама-терминатор с большим опытом работы с молодежью потирала руки, всем своим видом являя брожение закваски комсомольской и пионерской.
И остались рыцари; прочие же отправились с Вероникой осматривать достопримечательности города Тихвиен.
И славный же это город! Красоты его достойны всяческого внимания и похвалы, ибо стоит он на чудной речке, и монастырь его виден отовсюду и с какой стороны ни посмотри, дивен он со своим Успенским собором и колокольней вида невиданного. В общем, сплошной Левитан кругом цвел махровым цветом, и река сверкала на солнце, и пахло свежескошенным сеном, и сероватоголубые луковки собора как на воздусях висели, если издалека смотреть и из-за деревьев.
Говорил Протасик о средневековом взгляде \"из-под капюшона\" и был воистину прав, ибо преискуснейше вписан собор в арку ворот, если под нею стоять.
Внутри же собора множество прекрасных фресок 17 века увидели мы и дивились им долго под объяснения экскурсоводские. Могильные плиты на паперти увидели мы также. Ибо прежде было при монастыре кладбище, но после стали местные хулиганы портить плиты, а местные умельцы - воровать их и переделывать под надгробия для родственников своих усопших. И тогда перенесли плиты в собор, дабы сберечь оставшееся. Однако кладбище так заросло, что теперь трудно сказать, кто где похоронен. Поэтому малопонятно было нам, как будут тихвиенцы возвращать плиты на место. Но, возможно, будет явлено чудо и приидет ангел с точной схемой захоронения, и передаст эту схему распорядителю работ (ой, что-то завралась я).
Покой в монастыре царит такой, что Таллэ чуть не заснула.
И по всему чувствуется, невзирая на многочисленные надписи, сделанные хулиганами, как местными, так и пришлыми, что место это свято и что сквернить его не осквернить. Внутреннего огня, в этом монастыре заключенного, хватит на то, чтобы еще несколько веков выжигать любую скверну. И даже если церковь снести (а ее, наоборот, восстанавливают с тщанием великим), то останется свет на этом месте.
А может быть, это фанатизм во мне говорит.
После тесных, упиханных в узкий футляр средневековых городских улиц, тулузских монастырей казался мне этот русский монастырь непомерно широким, полным воздуха и света. Там было, где раскинуть руки во всю ширь - а в Тулузе если и сделать это, то непременно в противоположную стену упрешься пальцами.
И долго еще бродили мы вокруг да около монастыря, а он то показывался из-за верхушек деревьев, то вдруг вырисовывался во всю мощь с холма, а то колокольня предивным образом оказывалась возле храма, хотя на самом деле стоят они друг от друга на расстоянии - так менялся ракурс.
И перешли мы реку, в этом месте бурную из-за плотины, и спустились к источнику, который вытекал из трубы и развел жуткое болото, уходящее также в реку.
Возле такого источника по всем правилам должен был висеть щит с надписью: \"Кто в этот щит мечом постучит, тот потеряет свой собственный щит\", но вандализм и некуртуазность местных жителей дошли до крайних пределов, ибо ни щита, ни надписи, ни поджидающего в кустах Черного Рыцаря мы возле источника не обнаружили, а обнаружили лишь вполне цивильную бабу с бидоном.
Напились мы светлой воды, и будто бы сил у нас прибавилось, хотя их и без того было много (только скрывали мы это от дамы-терминатора, дабы не припахала еще больше).
И возвратились мы в общежитие, а Вероника посулила вечернюю прогулку на развалины Колизея.
С тем и приступили мы вновь к жестоким пыткам, которым подвергли электрическую плиту в общаге нашей, и снова вонзали пассатижи в ее непокорную плоть и поворачивали обрубки ее выключателей и так и эдак, покуда не добились своего.
Валар же организовал сбор денег и отправился покупать разного рода дивные напитки и купил их во множестве.
Вечернее небо над Тихвиеном выделывалось, как девка на смотринах: и так вспыхнет, и эдак, то золотой лентой обмотается, то вдруг розовыми шелками поразит, а то расстелит темнофиолетовый бархат и поверх этого пустит ослепительное золотое шитье. Колизей действительно лежал в руинах, трибуны его рассыпались, гладиаторская кровь проросла травой, как в известной песне Виктора Цоя. Кругом царила тишина, благолепие и благорастворение воздухов, каковое мы довольно быстро осквернили, разведя костер.
Огромная вероникина собака затеялась играть со Скальдом, и множество раз взбегали оба на обрыв по-над речкой и снова скатывались к воде, и желтые волосы Скальда уже начали слипаться от пота, а добродушное чудовище (видом сходное с Фенриром) вывалило язык такой длины, что это выглядело почти непристойным.
Торин же решил явить нам чудо хождения по воде, разулся и принялся переходить от одной волны к другой, покуда не угнездился на камне. И Вовочка, пораженный сим чудом, тотчас же разулся тоже и направился к Торину, после чего хитростью, интригами и ложью (ибо подкуп был бы здесь неуместен) согнал Торина с нагретого камня, чтобы устроиться там самому.
И засели мы у костра, раскупорили напитки и постарались забыть о позоре, который уготовила для нас комсомольско- пионерская дама-терминатор на завтрашний день, и для того выпили напитков всяких немало. Торин же с отрешенным видом странствовал по тропинке туда и сюда, но у костра, где драли мы глотку под гитару, не останавливался, ибо не употребляет он напитков и не любит шумного веселья, предпочитая вместо того наслаждаться природой.
И спето было немало дивных и иных песен.
И еще несколько отважных рыцарей отправились на покорение высоких заброшенных башен и покорили их числом две, отчего возвратились к костру воодушевленные и похвалялись этим подвигом шумно; другие же не понимали, чего ради стоило куда-то лазить.
30 июня
ЧУДО УМНОЖЕНИЯ ПОДУШЕК И ПОЛОТЕНЕЦ. - И было явлено нам некое чудо, еще раз подтвердившее святость великомучеников тихвиенских, общим числом двадцать (а на самом деле двадцать один, о чем будет рассказано в ином месте, ибо это тоже было чудом). Когда вселялись мы в общежитие, рыжая тевтонская морда назначила старшим по группе видного писателя Елену Хаецкую, свалив на нее всю ответственность за проблемы галантерейные и низведя демиурга до уровня банальной кастелянши. Прочая же тусовка с радостью восприняла это, ибо кому-то иному надлежало заботиться о простынях, полотенцах, подушках и прочем дерьме, а тусовке оставалось только проявлять безответственность и кобениться, например: \"Лично я привык(ла) спать в спальнике, зачем я буду брать простыни, а вот от подушки не откажусь...\"
В результате полусонная тормозная вахтерша вкупе с озверевшей кастеляншей (она же - видный писатель) составили какую-то филькину грамоту, и подмахнула писательница Хаецкая грамоту сию, презрев все наставления многоопытной крестной своей, которая по лагерному опыту (времен культа личности) знала твердо и знание это крестнице своей передала: ничего никогда не подписывать. Но столь утомлена была писательница Хаецкая, что позволила взять себя измором и подписала бумагу сию.
Однако вознаграждены были мучения эти, ибо в момент сдачи белья, подушек и прочего дерьма произошло чудо умножения. Ибо по ведомости значилось 19 наволочек, 20 подушек, 20 одеял, 15 простынь, 15 пододеяльников и 20 полотенец, а при сдаче число подушек чудесным образом умножилось на одну, то же самое и с полотенцами; число же наволочек возросло на две; количество же прочих предметов осталось неизменным. Так истинная добродетель привела к новому торжеству и славе великомучеников.
ЧУДО УМНОЖЕНИЯ ВЕЛИКОМУЧЕНИКОВ. - Теперь настало время рассказать о чудесном умножении числа великомучеников. Отправившись поутру на вокзал узнать расписание поездов, обнаружили там Скальд, Алкис и еще несколько добродетельных и приверженных истине господ нового члена тусовки толкинутой. Прибыл этот новый великомученик не вместе с коллективом, а самостоятельно. Точно следуя инструкции, полученной от Вероники, изучил этот самостоятельный великомученик указанную в листовке дислокацию (а сказано там было, что размещаемся мы вовсе не в общежитии, а в палатках на берегу озера) и стал искать озеро. И нашел он не одно, а два, ибо сказано: обрящет ищущий.
Однако на берегах озер этих не было никого из тусовки нашей, согласно с тем, что сказано в Писании: \"земля же была безвидна и ПУСТА, и Дух Божий носился над водою\".
Но не стал унывать тусовщик этот, исполненный веры и прочих добродетелей, переночевал, где Бог послал, а наутро уныло потащился на вокзал, чтобы в обломанном состоянии отбыть в Санкт-Петербург. Но не бросает Господь тех, кто явил истинную добродетель, и послал навстречу великомученику этому иных великомучеников, дабы встретились они случайно на вокзале, и увидели друг друга, и велика была их взаимная радость. Облом сменился ликованием, и потащили обретенного двадцать первого друга в общежитие и накормили консервами и согрели светом любви своей.
Так явлено было еще одно чудо в добавление ко всем прочим чудесам, в Тихвиене просиявшим.
Итак настал день бесславья нашего, когда мы, ежеминутно спотыкаясь о каких-то корреспондентов, которые были утомительны тем, что сами не ведали, чего им от нас надобно, добрались-таки до дворца культуры и с размаху влетели в стальные клещи рук дамы-терминатора.
Празднество разворачивалось на ступенях, огороженных заранее веревочкой; по углам же ристалища этого фиглярского были расставлены, подобно башням сторожевым на стенах замка, несколько фигур местного ОМОНа. Зрители тихвиенские собрались, как и положено толпе, внизу, под ступеньками, где теснились и колыхались во множестве, ибо погода стояла хорошая.
Перед толпою же, принимая различные причудливые позы для более изысканного ракурса, кочевряжился оператор тихвиенского телевидения. Над оператором же высилась суровая писательница Семенова с видеокамерой, являя сходство с непоколебимой скалою (ею подобное положение обыкновенно комментируется впоследствии как \"я тряслась от хохота\").
Весь этот концерт был затеян, как явствовало из различных афиш, в поддержку Бориса Ельцина, а рыцарский турнир и состязания менестрелей, обещанные дамой Вероникой в парке Ленина, были местным комитетом по борьбе с молодежью превращены в очередной концертный номер большого общегородского мероприятия.
Словом, влипли мы.
Путешествие по этому предивному заповеднику совка доставляло наиболее извращенным персонажам изысканное эстетическое наслаждение. Полированные столы, еще не остывшее место на стене, где некогда висел портрет Ленина, детсадовские стульчики, фельдфебельская выправка дамы-терминатора - о!
Да и само мероприятие... о!
Нас загнали в вестибюль, откуда по одному выпускали на помост. (Не хватало только плахи, а жаль).
В разгар безобразия прискакал хоббит Ноб и сказал мне взволнованно, что видел боковой ход. Можно просочиться и смотреть на действо из толпы.
Мне хотелось уйти из холла, поскольку там отирались обосранный мною с головы до ног \"представитель власти\" (по меткому выражению писательницы Семеновой, \"недобитый комсомольский клоп\") и иные недобитки.
Дама-терминатор, просматривая список участников (нас заставили продиктовать имена и названия \"номера\"), разволновалась. \"Графа Аннотара с песней ДРАКАР\" она кое-как прожевала. Дуэт \"Сумасшедшая леди Милдред и ее Тень\" кое-как проглотила. Но когда дошла до \"Линда Угнеле с танцем РАССКАЗ КОРОЛЯ-ОНДАТРЫ О РЫБНОЙ ЛОВЛЕ В ПЯТНИЦУ\", у нее будто кость поперек горла встала - это было уже чересчур.
Терминатор подрулил к нам и спросил, что имеется в виду. Линда Угнеле, она же Таллэ, вся в белых шелках, показала ей кассету. К несчастью, на кассете было обозначено время звучания песни - 9 минут.
Что-о? Вы собираетесь [\"гнать эту роялистскую агитку про какого-то звероподобного короля нашей почтеннейшей тихвиенской публике, призванной голосовать за Ельцина\" - из невысказанного] целых девять минут?!!
Ну да, а что?
Терминатор сказал, что это слишком долго. Терминатор сказал, что законы сцены. Терминатор сказал, что не допустит, ибо. Терминатор сказал, что ни в какие рамки не, поскольку. И вообще публика устанет. Не нужны народу нездоровые сенсации - см. выше, ниже и сбоку.
Валар же кипятился и стонал по совершенно иному поводу. Причиной для стона Валара были прекрасные дамы. Ибо, как метко заметил Протасик, \"наши ха-ха рыцари и ваши ха-ха прекрасные дамы\".
Дамы были тихвиенские. Это были рослые девицы, облаченные в невиданные одежды. Невиданные никем и никогда. Ни в одну эпоху и ни в одной стране. И даже на наиболее извращенных игрушках никто не носил того, что они надели на себя.
Большинство облачилось в отставные свадебные туалеты. Иные были в каких-то турнюрах, однако в силу сугубой рослости прекрасных дам шлейф, вместо того, чтобы волочиться по полу и подметать ступени (как положено любому уважающему себя шлейфу, что вызывало гневные инсинуации средневековых проповедников, о чем здесь нет времени рассказывать), свисал наподобие свиного хвостика и бился о каблуки такого размера, что мадам Помпадур - изобретательница каблуков - в гробу переворачивалась с громким мучительным стоном.
Другая же дама была в зеленом туалете с поперечными (наподобие тельняшки) оранжевыми полосами.
Дама же, которую Валару велено было наименовать прекраснейшей и объявить королевой турнира, наградив жуткими искусственными розочками, имела лик придворной молочницы (в лучшем случае) - или придворной коровы, кому что нравится - а чтобы Валар не ошибся в выборе, была наделена стоячим воротником а-ля Кащей Бессмертный в советской экранизации. (Таллэ: \"А блестки у нее на рукавах были приклеены клеем БФ-6\").
Вот по этому-то поводу и стонал Валар.
И придумали великомученики новое развлечение, стремясь включить в число великомучеников также и прекрасных дам и потому подвергая их различным испытаниям. Так, покуда шло переодевание в двух различных гримерках, полюбили великомученики ненароком заглядывать в гримерку прекрасных дам и задавать им различные идиотские вопросы. И еще искренне полюбили великомученики тихвиенские бегать по коридорам за шествующими взад и вперед прекрасными дамами и кричать им в спину:
- Простите, это не вы - дама Валара?..
Но не хотели прекрасные дамы венца великомученического и потому огрызались всячески.
И вот объявил распорядитель праздника, что выступают ныне перед почтеннейшей публикой \"гости из Санкт-Петербурга\", после чего на помост выпустили прекрасных дам. Заиграла музыка из \"Лебединого озера\", вызывая воспоминание о путче номер один. Дамы одна за другой выходили и, вихляя бедрами, принимались бродить по кругу.
Плачевно заблуждался Валар, когда сравнивал их облик с обликом провинциальных девиц на выданье, какие во множестве гнездятся в пьесах Островского. Подобные картины характерны для провинциального борделя средней руки. Впрочем, поскольку автор данного жития никогда не бывал в провинциальном борделе средней руки, то и в эту характеристику, возможно, закралась ошибка.
После проходки дам, рассевшихся, наконец, на стульях в углу помоста, выпустили наших ха-ха рыцарей. Все роли были распределены заранее, и официальный победитель турнира был назначен еще вчера на репетиции. Поэтому когда Перегрин заныл, что нет у него оружия, что не взял он с собой оружие, что вот по странной случайности не имеет он при себе никакой убивалки, сказал ему хладнокровно Торин:
- Ничего страшного. Ты снимешь меч с моего трупа.
И возрадовались сердца всех, кто слышал эти мужественные слова.
Вышел также Эрандил, призванный быть судией неправедным, и подсуживать Валару велено было ему.
А Ноб, Эондил и я в толпе стояли и мерли с хохоту, так что едва не падали со ступенек (стояли мы сбоку помоста, наверху лестницы, однако за веревкой и спинами ОМОНа).
Сперва взял микрофон Эрандил, дабы возвестить начало турнира. И начал он, как и подобает доброму католику и паладину, с молитвы, и воззвал к Господу, и взывал к нему по всем правилам и довольно долго. Ибо так принято в Толкиновском обществе.
Когда оператор местного телевидения услыхал это, то сделалось у него лицо как бы изумленное и выронили дрогнувшие руки его снимательный аппарат. Вот до чего дошло язычество и невежество жителей тихвиенских.
Дама же терминатор, распорядительница торжеств, в панике поглядела на рыжего. Рыжий же сделал рожу, означавшую: \"Что поделаешь, принято так у нас\", после чего продолжил углубленную молитву.
А надобно сказать, что Эрандил и рыжий были в пятнистой зеленке и армейских ботинках. У рыжего поверх зеленки как-то набекрень была надета кольчуга, а поверх кольчуги болтался белый плащ с рыжим, в цвет волос, тевтонским крестом. Прочие же рыцари были в джинсах и черных плащах, каковые нашлись в рюкзаке у Таллэ.
После молебна начался первый поединок, и Валар сокрушил своим топором Dragka bloth (что означает \"Пью Кровь\") Торина. И пал Торин.
К губам Валара поднесли микрофон, и Валар сказал, что победил он. Тогда нагнулись и подали микрофон Торину, спросив, не хочет ли он сказать чего и не нужна ли ему помощь какая. Торин же отвечал слабым голосом, что сказать ему нечего, ибо отправляется он к Господу, а оружие его пусть заберет тот, кому оно нужнее. И с тем отошел Торин.
Тогда выскочил вперед Перегрин и сказал, что ему это оружие придется очень кстати, ибо убивалку свою он сломал в битвах неустанных с неверными. Торин продолжал лежать, поскольку был трупом, и настойчиво ждал, пока его унесут. Ибо неслучалось такого, чтобы труп на собственных ногах покидал поле боя. Тогда подняли Торина и уволокли, однако нести его никто не захотел, ибо отнюдь не легок Торин в качестве трупа.
И стали сражаться Перегрин с Рейстлином, наскакивая и отскакивая преискусно и мечами сталкиваясь в воздухе и взбивая ногами ковер. И то и дело вынуждены были они прерывать поединок свой и пинать ногами ковер, расправляя его. И много раз они так поступали.
Больше всего это напоминало сцену поединка Гамлета с Лаэртом в фильме \"Берегись автомобиля\".
Выступали же они под боевой марш Ирландской Республиканской Армии и бились ровно столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы песня была доиграна до конца.
После этого Валар бесславно добил победителя второго поединка и начал нести какую-то ахинею по поводу прекрасных дам, поскольку потерял жуткую розочку, каковой, по светлой мысли распорядителей праздника, должен был отметить Королеву Турнира. Наконец, обретя сию святыню, с обреченным видом потащился вручать ее Кащею Бессмертному. И вручил, имея при том вид одновременно несчастный и угрожающий.
Затем распорядитель стал выгонять по одному и дуэтами выступающих, спотыкаясь на наших диковинных именах. И пели мы дивные песни страшными голосами, утыкаясь мордами в микрофон.
Граф Аннатар (распорядитель почему-то поперхнулся на титуле), сверкая очками, грозно проревел песню про дракар, который уходит прочь, в ночь, увозя последнего ярла.
Все опечалились.
Потом еще песни исполнялись. Писательница Хаецкая отчаянно фиглярствовала вкупе с Протасиком, и обе они, путая слова и музыку, исполнили \"Начальника гвардии дворца\" (пропаганда пьянства). Писательница Семенова жаловалась, что оглохла на одно ухо, ибо мы так орали, что ей из динамика надуло.
Когда же дошло до выступления Торина (ибо тот, чудесным образом воскреснув, изъявил желание усладить слух собравшихся валлийскими песнопениями), писательница Семенова заранее содрогнулась, предвидя, как из динамика понесется пение сие. Однако ушла она впоследствии непокалеченной, и в этом также можно усмотреть проявление милости Господней.
Ибо пел Торин пресвирепо, глазами престрашно вращал и сверкал и запугивал собравшихся тихвиенцев всячески.
Завершив непотребства свои, собрались мы снова в холле, где каждого выступавшего распорядители празднества одаряли памятными подарками. И требовали они также, чтобы за подарки мы расписывались, причем цивильными именами в особой ведомости. И пришлось диктовать также адрес, а паспорта они не спрашивали, но всем своим видом показывали, что могли бы и спросить и не делают этого только вследствие демократизации общества.
Славным рыцарям вручались пивные кружки размера необъятного, что было весьма канонично, ибо принято в Толкиновском обществе пить пиво. Прекрасным же менестрельшам дарились наборы стаканов из тонкого стекла, причем, проявляя скупость нерыцарственную, одаряли дуэты одним набором, а не двумя. И спросили распорядители также дуэт \"Сумасшедшая леди Милдред и ее Тень\", почему они одну только песню исполнили, а не две, подозревая дуэт сей в злонамеренном стремлении заполучить памятный приз на халяву. И соврали что-то леди Милдред с Тенью своей, ибо не могли они признаться распорядителям, что \"Начальник гвардии\" - единственная песня, которую они знают и могут исполнить почти не спотыкаясь.
У Торина же была командировка от Петербургского радио и требовал он, чтобы директор дворца подписал ему командировку сию. Директор же стоял в толпе и тешил взоры свои выступлением каких-то девочек-пионерок из местной студии танца, которые по окончании бесчинств толкинутых медленно вальсировали по площадке под липко-сладостное \"Ностальжи\". И ревел престрашно Торин, расхаживая взад-вперед по холлу. И кишки директора астрально свисали с окровавленных рук Торина, хотя внешне этого не было заметно.
Рыжий же тевтонец пришел на помощь другу своему и, отловив даму-терминатор, ужасно орал на нее, вытаращив голубые глаза свои и оскалив все свои зубы в квадратной ухмылке, что мнэ никогда больше не приедет он в Тихвиен и нет у него мнэ желания больше видеть город сей, а зато есть у него мнэ надежда, что и у дамы-терминатора также нет никакого желания видеть мнэ Толкиновское общество.
Дама-терминатор мелко тряслась от ярости, глядя на оскаленные зубы рыжего, и кивала в ответ на каждую пулеметную очередь, каковыми он поливал ее щедро.
Да, не приедет больше рыжий в Тихвиен. (\"Я долго это терпел! Я долго терпел это надругательство!\" - надрывался тевтонец во всю мощь своей тевтонской глотки, в то время как откуда-то из глубины холла доносилось, то удаляясь, то приближаясь, грозное рычание Торина).
Да, нет больше у нее желания видеть здесь, в Тихвиене, Толкиновское общество СПб. (\"И ключ от гримерки не отдадим, пока вы Торину командировку не подпишете!\" - вопил тевтонец.)
Да, лучше бы никогда им не сходиться под одной крышей, а то ведь и кровь пролиться может. (\"И все это безобразие - все это два балла! Два балла!\" - разорялся рыжий, который наконец нашел слова, понятные этой комсомольско-пионерской деятельнице). Дама-терминатор недвусмысленно дала нам понять, что и мы сами - на два балла.
После дело каким-то чудесным образом уладилось, командировку подписали, печать поставили, ключ от гримерки отдали, словом, взаимный террор неожиданно принес конструктивные плоды. К величайшему облегчению устроителей праздника, все мы забрали свои шмотки, в рекордно короткое время собрались, построились и, врубив на всю мощь раздолбанный магнитофон Аннатара, в лад запели марш Ирландской Республиканской Армии и так, наводя леденящий ужас на окрестности, промаршировали к вокзалу.
Было девять часов вечера. Расположившись на вокзале, отнюдь не прекратили мы песнопений своих. Напротив, подкрепив силы свои пельменями в сопредельном кафе и вознеся тост во славу Ирландской Республиканской Армии, еще громче начали воспевать мы свободу. И пустились в пляс и исполнили плясок предивных немало, из коих лучшей была пляска с пивной бутылкой - коллективная импровизация на тему Святого Грааля.
И вылезла почтенная женщина из окошечка кассы и спросила нас, когда же поезд прибудет, увозящий нас прочь из города Тихвина. И утешили мы почтенную женщину, сказав, что поезд наш придет в час ночи.
Скальд же и еще несколько великомучеников, чьи имена ускользают сейчас от автора жития (но которые вольны прочитать написанное и вписать имена свои, ибо это совпало бы с желанием автора) в целях экономии денежных средств, и без того скудных, уехали электричкой до Волховстроя, дабы там, просидев на вокзале пять часов, пересесть на утренние электрички и так добраться до исторической родины.
И проводили мы товарищей своих, и осталось нас пятнадцать.
И пошли мы проститься с городом Тихвином и вечерней порою посетили монастырь, и еще раз поразились покою, тишине и святости места этого. И было это хорошо.
По возвращении на вокзал обнаружили мы все ту же картину. Изрядно охрипший магнитофон продолжал изрыгать из себя песнопения валлийские и гэльские. Наконец сдохли в магнитофоне батарейки, как ни тряс его Торин, и перешли мы на самообслуживание. И здесь начинается отдельный рассказ о великомученичестве святого и преподобного великомученика Ториена Тихвиенского.
ПОДВИГ СВЯТОГО ПРЕПОДОБНОГО ВЕЛИКОМУЧЕНИКА ТОРИЕНА ТИХВИЕНСКОГО. - Дабы развеять скуку вокзальную, начал Торин один петь ирландские песни и пел их громко. И ходил он с кружкой пивной, полученной от распорядителей празднества, и бросали мы все в эту кружку звонкую монету, имея тайное желание сподвигнуть также и местную публику на подобное же проявление милосердия. Но кисло и тухло взирала на нас публика местная и не отходила от своих баулов и чемоданов, которыми заполонила вокзал.
А вместо того подошли к Торину два местных мента и угрюмо спросили того, чего это он цирк тут устраивает.
- Артисты мы, - резонно отвечал им Торин с надлежащей кротостью, - с праздника едем. Артисты всегда цирк устраивают.
И кружкой встряхнув, вновь песни свои завел.
Но менты по тупости своей не прониклись ни святостью, ни кротостью, ни милосердием, а напротив, еще больше укрепились в бессердечии и жестоковыйности. И молвили менты Торину:
- А ну, ты!.. Умный стал, да?..
Резонно отвечал им на это Торин, что всегда был он умным и никогда глупым не был, и потому странным представляется ему вопрос такой.
Озлились тут менты, ибо представилось им, будто насмехаются над ними.
- С нами пойдешь, - сказал один из них и ухватил Торина за локоть.
С достоинством высвободившись, молвил на то Торин вполне резонно:
- Никуда я с вами не пойду и не собираюсь я идти с вами в узилище, ибо не совершал я ничего противозаконного.
- С нами, падла, пойдешь, - сказали на то менты, в угрюмство впав окончательное.
- И вовсе не пойду я с вами, ибо ничего плохого не творил я и неправда все это, - сказал Торин непреклонно.
- А ну документы покажь, умник, - прорычал мент недружелюбно. - А ну покажь паспорт.
- Покажу я вам паспорт, ибо есть у меня документы разные и во множестве есть они у меня, и удостоверение с Петербургского радио у меня есть, - молвил на то Торин. - И могу я вам также предъявить его и взять у вас даже интервью я могу.
Тут менты озверели вконец и скрутили Торина, отобрав у него паспорт и документы иные, и потащили его в узилище престрашное.
Прочие же великомученики Тихвиенские повели себя именно так, как и вели себя великомученики за веру Христову, а именно: как только преторианцы скрутили сотоварища их, тотчас же устремились они вослед с криками: \"И нас, и нас тоже арестуйте и подвергните пыткам жестоким!\" И об этом можно прочитать у Евсевия Кесарийского и иных церковных писателей, так что и повторяться нет смысла.
Итак, собрались мы все у железной двери, которая перед носом нашим с ужасным грохотом захлопнулась, и стояли в печали. У писательницы Семеновой был унылый вид, ибо, судя по всему, думала она: \"Ну вот, опять повинтили, опять удостоверением члена Союза писателей размахивать придется и невиновность доказывать...\" Ибо неоднократно уже случались с нею подобные истории.
Из-за двери доносились крики отчаянные: то мент и Торин взаимно друг на друга орали. И еще был в ментовке за решеткой арестованный за дебоширство пьяница, так вот этот пьяница, уподобляясь толпе иерусалимской, очень осуждал Торина из-за решетки и всячески поносил того.
И обвиняли менты Торина также в том, что он угрожал им интервью.
Эрандил же молвил с видом глубокомысленным:
- Судя по всему, разговор ведется на повышенных тонах...
Спустя некоторое время дверь железная распахнулась, и оттуда вышвырнули Торина, который уподобился петуху трубадурскому, изрядно ощипанному, но не побежденному. Гордо встряхнул головой Торин, сверкнул глазами в полумраке, и все великомученики большой толпой обступили его и с торжеством повлекли к выходу из вокзала.
И решили мы выбираться из здания вокзала, ибо близилось время штурма Пикалевского поезда.
Торин же, уединившись на платформе, устроил шумный молебен за спасение души ментов тупорылых. И велика была святость Ториена Тихвиенского.
(Рейстлин: \"Спрячь Ториена за дверью ментовки - вынесем вместе с ментовкой\").
В поезде же часть людей и нелюдей уснула, истомленная приключениями, а часть принялась распивать коньяк, одеколоном отдающий, и распила его премного. И решено было также напоить проводника, и без того уже подпитого, дабы тот явил свет истинного милосердия и подобрал на халяву в Волховстрое товарищей наших и довез их до Питера.
Итак, забрались мы в тесное купе проводника и долго пели под гитару, и спели про дракар, и про начальника пьяного, и иные дивные песни, и не забывали подливать коньяк проводнику. Так длилось время и было уже три часа ночи.
В три часа ночи прибыл поезд в Волховстрой. Тотчас же выскочили мы из вагона душного и побежали резво к зданию вокзала, дабы извлечь оттуда томящихся в ожидании товарищей наших.
Велик же был облом наш, когда никаких сотоварищей мы в Волховстрое не обнаружили и возвратились в вагон ни с чем.
И хотелось нам уже спать, однако проводник только-только раздухарился и требовал продолжения банкета. И уныло продолжили мы банкет и продолжали его до пяти часов, когда заснули все.
И не спали только четверо гнусных стройбатовцев, сильно пьяных, каковые на гитару нашу покушались, ибо желали осквернить ее своими грязными и богомерзкими песнями с употреблением слов непотребных.
Не давали мы гитару, однако схитили они ее коварно с верхней полки. А после рассказывал рыжий, что явился ему дракон четырехглавый, с бритыми головами и харями ужасными, и гитару он требовал, и бился рыжий, но одолел его дракон.
Под утро вытащили мы гитару из-под тел спящего дракона четырехглавого и водрузили ее на место.
А больше никаких подвигов и чудес явлено не было, разве что собака писательницы Хаецкой, препорученная заботам матушки Валара, сожрала на месте временной дислокации чужую кофту мохеровую, над чем немало потешались мы впоследствии.