И изыскал, полузадушенный!..
Была у Сигизмунда знакомая семейная пара. Ушлые неунывающие ребята. Брак свой так и не зарегистрировали. Первенца записал на жену. Стала она матерью–одиночкой, получила от государства пособие. Второго ребенка записали на мужа — мать якобы «отказалась». И стал муж отцом–одиночкой и тоже получил от государства пособие… Так и живут — не тужат.
А что если договориться Сигизмунду по–хорошему с Анастасией Викторовной? Коли уж она за этого ребенка так яростно заступается, пусть–ка скажется матерью. И пусть «откажется». В метрике проставят аськино имя, а запишут дитђ на Сигизмунда. Станет он отцом–одиночкой и тоже получит от государства пособие…
А Аське за самоотверженность премию оформим. Через «Морену». Сигизмунд даже знал, как. Надо сдать самому себе — точнее, «Морене» — в аренду собственный компьютер, а Аськой воспользоваться как подставным лицом. Будто это она компьютер в аренду дает. Вкупе с программными продуктами. И паяльником.
Сигизмунд представил себе все то, что выскажет ему Наталья. И какие неприятности ждут его в дальнейшем…
Но не потрошить же, в самом деле, Лантхильду в угоду Трем Толстякам? Вон она как светится.
Теперь — как рожать? Очень просто. За деньги нанимается доктор. Тот же Рыжий. Телефон есть, доверять парню, вроде, можно. Наверняка рожениц возил, может, и роды принимал. А сам не принимал — бабу какую–нибудь порекомендует надежную.
Нет, можно все обтяпать. В крайнем случае, извернуться и паспорт Лантхильде купить.
Нет, нет, варианты имеются. Главное — еще время осталось.
Так. Теперь — кто возбухнет.
Родители, разумеется, не поймут и не одобрят. Но — смирятся. А что им остается? Мать, само собой, выскажется: «Один раз нажегся — мало показалось…»
В «Морене» тоже вряд ли встретят пониманием. Наплевать.
Наталья, известное дело, плешь проест, хотя и разведены они. Не обрадуется тому, что у Ярополка братик появится или сестричка, ох не обрадуется. Обвинит в половой распущенности. (А сама в «платье для коктейлей»… ходила куда–то. И со ЗНАКОМЫМ на «ТОЙОТЕ» по ухабистой улице Желябова взад–вперед разъезжала.)
Кто наверняка будет доволен — так это Генка. Ему тетя Аня на неопределенное время перестанет добродетельного кузена Сигизмунда в пример ставить.
Аська поддержит…
Оборвав бессмысленные раздумья, Сигизмунд пошел к Лантхильде. Постоял над ней, пальцем по ее белесым бровям провел. Лантхильда себе на живот показала:
— Барнило, Сигисмундс. Йаа…
— Да уж понял, что барнило, — сказал Сигизмунд.
Дитђ, небось, белее сфагнума родится…
Она поглядела на него умудренно. Так называемый «взгляд мадонны». Они все так смотрят. В голове пеленки с чепчиками вертятся, а взор такой, будто все тайны мироздания постигли.
— А ты теперь у меня, поди, отупе
—е–ешь… — молвил Сигизмунд.
* * *
В городе бушевала эпидемия гриппа. Вернее, двух гриппов. Один тяжелый. Светка свалилась с высокой температурой. Это теперь не меньше, чем на неделю.
Звонила Наталья. В детском саду объявлен карантин, Ярополка пришлось забрать домой. Наталья говорила в этот раз очень много. В частности, требовала, чтобы Сигизмунд забирал к себе Ярополка на день, потому как у нее, Натальи, работы невпроворот.
— Ты там в своей «Морене» все равно дурью маешься. В конце концов, это твой ребенок тоже.
— У нас тут грипп, — соврал Сигизмунд. И покашлял в трубку.
Наталья, естественно, Сигизмунду не поверила.
— Врешь ты все. Ты всегда врешь.
— Я вру? — Сигизмунд аж задохнулся. — У меня бухгалтер, между прочим, болеет.
— Крысиного яду переела?
— Сама ты крыса, — как–то уж очень по–детсадовски отозвался Сигизмунд. — Я, кстати, крысу завел. Белую. Касильдой зовут.
— Видела я твою крысу.
— Где ты могла ее видеть?
— В гробу, в белых тапочках. Ладно, пока.
Короткие гудки.
Сигизмунд посидел в задумчивости, глядя перед собой. И правда, грипп. Даже два. Как бы Лантхильду уберечь? Еще родит кого–нибудь… не того. Она, правда, болела каким–то гриппом. Но неизвестно еще, какая у нее иммунная система. В тайге все немного иначе. Там свой микроб.
Сигизмунд отправился в гараж и приволок оттуда здоровенную ультрафиолетовую лампу. В начале перестройки откупил за бутылку у мужичка в поликлинике. Лампа убивала все. Видно было, что произведена на серьезных предприятиях серьезными людьми в ходе конверсии. Последнее, меньшое, дитя ВПК. Жесткость и интенсивность излучения была невероятная. Мужичок, пряча бутылку, уверял, что лампа отличная: Минздрав предписал в детских поликлиниках такие устанавливать.
Сигизмунд принял решение облучать помещение два раза в сутки. Лантхильда этой возни не понимала. Но от нее и не требовалось. Главное, что послушно от лампы отворачивалась, — Сигизмунд запретил смотреть. Накрепко. Даже когда лампа была выключена, Лантхильда все равно на нее смотреть остерегалась.
Сигизмунд много занимался теперь извозом — другого не оставалось. Почти все деньги уходили на фрукты для Лантхильды. Вечерами он выводил ее гулять. Пусть двигается.
Ее тошнило по утрам. Заедала черным хлебом с солью. Мяса есть не могла. К вечеру наоборот — нападал жор. В последнее время и ночью вставала, пробиралась на кухню, гремела холодильником.
Лантхильда стремительно начала толстеть. Живота у нее еще быть не могло, и Сигизмунд понимал это, однако воображение уже рисовало ему симпатичный упругий животик. А в животике — маленький Сигизмундик Лантхильдович.
Звонила мать. Дипломатично спрашивала сына, как живет, почему редко звонит, в гости не заезжает. Сигизмунд сослался на занятость. И главное — на грипп. Мол, никак отболеть не могу.
Мать почему–то позвонила не домой, а на работу.
Медленно подползал февраль. Зарплата пришла и улетела почти незаметно. Заболел Федор. Зато вышла Светка.
Теперь Сигизмунду приходилось ездить по заказам — за Федора.
В один из дней выбрал время и с покаянным видом явился к тете Ане. До этого пришлось выдержать тяжелый разговор с матерью — та выдала ему по всей программе. Сказала, что тетка ужасно обиделась. Мол, Гоша мог бы и вспомнить. Сколько в детстве… Ждала его, пирожков напекла…
И опять мать звонила на работу.
— А что ты домой не звонишь? — спросил Сигизмунд. — Я теперь в офисе не сижу, случайно застала…
— Да я уж ВАМ мешать не хочу, — сказала мать ядовито. — Что уж надоедать… У ВАС там своих забот хватает…
Сигизмунд пропустил это мимо ушей.
Привез тете Ане подарок — снятый с полки альбом Константина Васильева. Тетя Аня была помешана на патриотической идее.
Сигизмунд условно делил всех дам постбальзаковского возраста на две категории: на тех, кто читает дамские романы и смотрит мексиканские сериалы, и на тех, кто увлечен православием и национальной идеей. Всем этим дамам вследствие общего упадка сексуальности в СССР в свое время катастрофически не хватило любви. Оказавшись на гигантском торжище перестройки, они лихорадочно принялись наверстывать упущенное — пусть только теоретически. Способ сублимации определялся, как правило, уровнем интеллекта. Более умные грезили о возрождении России, более простые погружались в бесконечные похождения непотопляемых Катрины, Марианны, Джоанны и прочих кринолиновых блядей.
— Здрасьте, тетя Аня, — потупясь, начал с порога Сигизмунд.
— Вспомнил? — сухо спросила тетя Аня.
Генки в этот раз дома не было.
Сигизмунд развел руками и молвил:
— Тетенька, прости засранца.
Тетя Аня засмеялась, махнула на него полотенцем.
— Иди уж… Как чуял — сегодня опять пирожки пекла…
* * *
Несколько дней подряд город сотрясали магнитные бури. То есть, это по радио сообщалось, что магнитные бури и активное солнце, а выражалось все это в головной боли по утрам, в повышенном давлении, в раздражительности и озлобленности граждан. У подъезда уже несколько дней стоял «фордяра» с разбитой мордой. Снег проникал под смятый, перекошенный капот. Сигизмунд злорадствовал.
Мать звонила Сигизмунду — жаловалась на плохое самочувствие. Умоляла ездить поосторожнее: участились аварии. Сигизмунд и сам по возможности за руль лишний раз не садился. Нехорошо было в городе. Тревожно. Так тревожно, что хоть волком вой.
Вчера пьяного видел — сидит себе под стеной, задрав голову к серым небесам, и воет от души в голос… Постоял, послушал, поддержал. Мысленно, конечно.
А Лантхильде все нипочем. Она делом занята — ребенка вынашивает. Вслушивается во что–то такое, Сигизмунду неслышное… Болтает больше прежнего. Что увидит — о том болтает, путая русские и таежные слова. Как птичка. Точнее, как птица. Крупновата для «птички».
Но вот минул день, и снова они выходят из дома вдвоем. В городе тихо, безлюдно. Тревога на ночное время улеглась. Протяжно, с нарастанием, грохочет сползающий с крыш снег. То тут, то там. То ближе, то дальше. И так по всему городу. Вдалеке воют милицейские сирены, но этот звук не нарушает тишины.
Город отдыхает. Он залит мертвенным, светом фонарей. Петербург подобен чиновнику в болотного цвета вицмундире, застегнутом под самое костлявое горло. Он до сих пор подобен чиновнику. Для того, чтобы одухотворить его ночные пустынные улицы, достаточно фигуры какого–нибудь пьяницы, праздно бредущего вдоль обшарпанных стен. А подчас и пьяницы не нужно — город живет своей таинственной, мертвецкой какой–то и в то же время чрезвычайно цепкой жизнью.
Вечером пятого февраля шел снег. Он пал разом на все, закрыв лужи, следы, обломки льда, разбросанный мусор… В этот день Сигизмунд с Лантхильдой вышли из дома поздно. Была ночь. Когда спускались с крыльца, тишину разорвал душераздирающий вопль. Казалось, с какого–то ребенка живодеры пытаются содрать кожу.
Лантхильда вздрогнула, прижалась к Сигизмунду, застыла.
По взвинчивающейся спирали пошел ответный вопль. Он улетал в небесные сферы, утончаясь, казалось, до ультразвука.
— Мьюки, — спокойно пояснил Сигизмунд. — Весна, Лантхильд, на подходе. Гляди…
Когда они вышли во двор, Сигизмунд показал ей: на двух крышках люков двумя неопрятными кучами сидели два кота и натужно выли. Наконец у одного кота сдали нервы. Он бросился бежать. Второй погнался за ним. По снегу быстро пролегли две стежки мелких следов.
Лантхильда хихикнула.
— Мьюки мал, орьот гроомко.
— Да уж, — согласился Сигизмунд, радуясь тому, что с ними нет кобеля. Вот уж кто орьот гроомко.
Кобеля они оставили дома, потому что Лантхильда попросила покатать ее на машине. Любила девка ночные поездки по городу. И хотя ей нужно было сейчас много двигаться (для чего и затевались эти вечерние прогулки), Сигизмунд ей не отказывал. Делал с ней пару кругов по двору, потом катал.
В гараж она заходить боялась по–прежнему. Оставалась ждать на том месте, которое Сигизмунд про себя называл «последним рубежом».
— Стой, жди, — наказал Сигизмунд, оставляя Лантхильду у «последнего рубежа». — Сичас подадим карету, ваше величество.
Она подняла к нему лицо, улыбнулась. Свет фонаря высветил каждую черточку этого лица: длинный нос, большой, твердо очерченный рот, подкрашенный светло–розовой помадой «Револьюшн» (купил–таки!), ясные серые глаза в белых пушистых ресницах, светлые брови–стрелы… На воротнике шубки из фальшивого леопарда лежала лантхильдина коса — тайная гордость Сигизмунда — не коса, а косища, буйство жестких белых волос, сплетенных туго–натуго и перетянутых резинкой с какими–то дурацкими блескучими розочками.
Сигизмунд чуть наклонился и поцеловал ее в губы.
— Сейчас, — шепнул он.
И пошел к гаражу.
Она немного постояла, переступая сапожками — подмораживало — а потом, завидев медленно идущего по снегу кота–победителя, присела на корточки и начала подкыскивать, смешно присвистывая:
— Ктсс–сс… ктсс–ссс…
Сигизмунд вошел в гараж. Включил зажигание, стал прогревать мотор. Усмехался про себя — все представлял, как Лантхильда сюсюкает с мьюки. От слова «кот» она отказывалась категорически. Мьюки и мьюки. Да и сам Сигизмунд все больше склонялся к таежной мове.
На днях вспоминал одну старую песню Мурра — давно ее не вспоминал, а тут вдруг всплыла в памяти:
Ты — дурак, и я — дурак, все мы — братья–дурни…
Жизнеутверждающая такая песенка.
Поймал себя на том, что мысленно перекладывает ее на девкино наречие. Песенка перекладывалась без всяких усилий:
Ик им двалс, йах зу ис двалс; изьос брозарс–двальос…
Вот так запросто…
Где–то совсем рядом съехал с крыши снег. У–ухх! Мотор неожиданно заглох. Сигизмунд подождал немного и снова повернул ключ. Завелся. Черт, надо тачку менять. Сколько можно!..
Да, поменяешь тут тачку. Затеял дорогостоящую развлекуху на несколько лет: ребенка. Тут вкладывать деньги да вкладывать. Бездонная дыра…
Ладно, пробьемся.
Он выехал из гаража и вышел из машины, чтобы закрыть дверь.
— Лантхильд!
Девка не отзывалась. С кошкой играет. Он закрыл двери, обернулся.
— Лантхильд!
Молчание.
— Лантхильд!!
И — снежным обвалом — все внутри оборвалось.
— Лантхи–ильд!!!
Господи, что ее — снегом?.. Да нет, каким снегом, нет там никакого…
Он бросился к тому месту, где оставлял ее. К «последнему рубежу».
И остановился, будто споткнулся.
Лантхильды не было.
* * *
Лантхильды не было. А что же было?
Стена, водосточная труба. Почти правильный круг сдутого снега на том месте, где стояла Лантхильда. Как будто гигантский пылесос с неба дунул и размел снег, обнажив асфальт на пространстве метра в три диаметром.
К этому месту вели три стежки следов: Лантхильды, Сигизмунда и кота. Вот они с Сигизмундом подошли к этому месту. Вот следы Сигизмунда отходят к гаражу. Вот следы Сигизмунда, возвращающегося от гаража…
Сигизмунду стало страшно. Он вспомнил, как боялась Лантхильда подходить к гаражу, как его самого разбирали дурацкие страхи, когда он оставил ее здесь дожидаться, а сам пошел выводить машину…
Превозмогая себя, протянул руку, коснулся асфальта. Асфальт был тепловатый. И сухой. Неожиданно долетел слабый запах лета. Сигизмунд не сразу понял, что это, — слишком уж невозможным был этот запах в зимнюю морозную ночь. Пахло сеном, разопревшей травой, сырой землей и еще чем–то.
Сигизмунд не верил в НЛО. Он не верил в то, что инопланетяне воруют земных женщин, оплодотворяют их и таким образом готовят экспансию на Землю. Он не читал «Очень Страшную Газету» и бестрепетно заворачивал селедку в объявления «Приворожу любимых навсегда и залатаю Ваше биополе». Словом, мистический бум не затронул С.Б.Моржа. Почти.
С другой стороны, боец Федор с его истовым православием не представлялся Сигизмунду слабоумным. Боец Федор — человек здравомыслящий. Да и православие — институт почтенный, тысячелетний…
Ах Господи, ну что за рассуждения. Ему просто очень страшно. Так страшно, что колени подгибаются. А что, если это правда… А что, если Лантхильда действительно… И кот… Правда, странно, что бес — если это был бес — принял обличье кота серого, банального, помойно–бачечной породы…
НО ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ПРАВДА?
Сигизмунд медленно попятился от круга. «Ведьмин круг». С поганками по краям. Да нет, поганок пока что не наблюдается…
Не решаясь повернуться к жуткому следу спиной, он добрался до крыльца. Поднялся по ступенькам. Ему чудилось, что из центра круга кто–то смотрит ему в спину горящими глазами.
Обернулся. Никого.
Поспешно захлопнул за спиной дверь. Перевел дыхание. На лестнице тоже никого не было.
Взлетел по ступенькам. Бросился — прямо в ботинках — в гостиную. К иконе.
Кто–то говорил ему — сейчас уже не вспомнить, кто, мать или боец Федор — что бесы при надлежащей тренировке могут выдержать все, даже распятие, и только от одного бегут поголовно: от образа Божьей Матери.
Вот и хорошо. Вот и проверим.
Схватил икону так торопливо, что своротил на пол блюдце с манной кашей — свежее лантхильдино подношение. Влез в кашу ботинком.
Выскочил из квартиры, оставляя грязные следы по всему коридору. Кобель увязался за Сигизмундом.
Никаких видимых изменений во дворе пока не произошло.
Сигизмунд побежал через двор, прижимая к животу тяжелую икону в окладе. Мыслей в голове почти не было.
Круг был на месте. Кобель постоял возле круга, принюхиваясь, задирая нос и чуть раздувая ноздри. Потом прянул ушами и, взлаивая, помчался через весь двор. Кота засек, не иначе.
Сигизмунд нерешительно вошел в круг. Ступил на сухой асфальт, присел на корточки. Ворочаясь на корточках, поводил вокруг себя иконой.
Ничего. Он почти ожидал услышать визг невидимых существ, ощутить, как раскаляется под пальцами оклад, — весь арсенал дешевого страшка.
Но икона оставалась холодной, тишина безмолвной. На противоположном конце двора хлопнула дверь подъезда.
Сигизмунд встал, опустил икону, держа ее в руке, как книгу.
— Лантхильд! — крикнул он.
Быстрые, легкие шаги по снегу. Почти бег.
Он ощутил невероятное облегчение. Почти невыносимую радость.
— Лантхильда! — крикнул он во все горло.
В круг вбежала пегая колли и замахала хвостом. Единственная собака из всех известных Сигизмунду, у которой были голубые глаза. Сигизмунд машинально погладил ее.
Следом за собакой стремительным шагом шла через двор ее хозяйка, молодая женщина в длинной дубленке. Она поздоровалась с Сигизмундом и прошла мимо. Шаги стихли.
Все.
Сигизмунд мутно посмотрел на свою машину. Надо бы в гараж ее загнать. Только сейчас сообразил, что не заглушил мотор.
* * *
В доме никого не было. Лишь в гостиной бессмысленно горел свет. В углу, там, где стояла икона, темнело пятно. На полу белело растоптанное блюдце.
Сигизмунд бросил икону на пианино, под дедовской фотографией. Не раздеваясь, прошел к телефону. Взял справочник, начал листать. Тонкие страницы рвались под пальцами.
Нашел.
Занято.
Как маньяк, снова и снова набирал номер. Наконец дозвонился.
— Это справка о несчастных случаях?
Сколько времени ее нет? Сколько он топтался во дворе — полчаса, час? Где она может быть? Он сам не верил в то, что городские службы могут что–то о ней знать.
— Вы не могли бы перезвонить через два часа? Данные о сегодняшних происшествиях еще не поступили. Спасибо.
Сигизмунд положил трубку. Тупо поглядел на свои ноги в мокрых ботинках. По полу расплывалось нечистое пятно от растаявшего снега. Кобель подъедал в гостиной кашу. Осколками блюдца звякал — гонял.
Сигизмунд медленно разделся. Тело стало ватным, истомным. Ждать. Два часа.
Минут через сорок опустошенного сидения в кресле он вдруг вскинулся. Что он тут сидит? Надо искать… Накинул куртку, выскочил из дома. Пробежал по каналу, заглянул в несколько соседних дворов. Снова выскочил к каналу. Замирая от ужаса, перегнулся через решетку, поглядел на лед. Сзади затормозила машина.
Менты.
— Документики попрошу.
Изысканно–вежлив, в перчатках.
— Собаку не видели? — мгновенно собрался Сигизмунд. — Черную.
— Где проживаете?
Сигизмунд махнул на свою подворотню. Назвал адрес. Добавил фамилию сержанта Куника. Впрочем, Куника они не знали.
— А где поводок у вас? — не отставал мент.
— За сучкой погнался. Вырвал из руки… Ребята, телефон запишите, если увидите — звякните…
Сигизмунд упорно не замечал их официального тона. Держался политики «мы с вами порядочные люди, жители СПб». Действовал инстинктивно.
Менты, наконец, поддались. Уехали.
Сигизмунд посмотрел им вслед. Почему не спросил — не встречалась ли им девка–краса, длинная коса? Может быть, она в беде. Может быть, они ее видели. Может, она в их тачке сидит.
Чушь. Он опять увидел пустой круг на асфальте и следы, ведущие В КРУГ. И только один след ИЗ КРУГА — его собственный.
Сколько времени? Не пора звонить в справку? Глянул на часы. Рано.
Поплелся домой. «Ведьмин круг» уже припорошило снегом. По свежему снежку, нахальным диаметром, пересекала круг цепочка собачьих следов. Колли возвращалась домой. Хозяйка почему–то круг обошла.
* * *
Дома было невыносимо пусто. И все вокруг — будто вещи взбунтовались и решили добить Сигизмунда — кричало ему о Лантхильде. Тут она прибирала, передвигала что–то, здесь тряпку бросила. К стене пришпилена картинка — коза и рядом Сигизмунд с умильной мордой. На кухне чайник еще теплый.
Зашел в «светелку». Боль стала почти непереносимой. Превозмогая себя, открыл шкаф. Сунул руку в ворох вещей. Пальцы коснулись холодного золота. Лунница на месте. Все на месте, девки только нет.
В голове назойливо крутилось: Господь дал, Господь и взял.
Ну что, пора, наконец, звонить? Сколько там времени?
На часах было три часа ночи.
Занято. Занято. Занято. Господи, сколько же народу в эту ночь пропало? Почему там все время занято?..
— Алло! Это справка о несчастных случаях? — Он почти кричал. — Она вышла гулять и не вернулась. Она беременна. На первом месяце.
— Имя, фамилия, отчество, год рождения…
— Она без документов. Была одна. На вид лет двадцати.
— Приметы.
— У вас есть неопознанные?
— Сейчас, минуточку… Да, есть. Назовите приметы.
— Очень светлые волосы. Коса. Шубка из искусственного меха.
— Она могла между нулем и двумя часами ночи находиться на канале Грибоедова между Сенной и Невским?
— Да, да! Где она?
— Кто вы ей?
— Друг… Я отец ее ребенка…
— Мне очень жаль вам это говорить, но она мертва.
У Сигизмунда мгновенно онемели пальцы и губы. Он через силу, почти неслышно вымолвил:
— Ч…то?..
— Алло, вы слушаете?
— Да.
Теперь он говорил глухо, но внятно.
— ДТП… Вы слушаете?
— Да, да… Я вас слушаю.
— Ее сбило машиной. Она в морге на Екатерининском… Запишите адрес…
— Она точно мертва?
— Я же ее здесь не вижу, — возмутилась женщина, уставшая от бесконечного потока чужого горя. — У меня здесь написано: неопознанная ж., ДТП, район канала Грибоедова… Завтра утром поезжайте на опознание… Да не убивайтесь вы так, может быть, это еще не она, всякое же бывает…
— Нет, — сказал Сигизмунд, — это она…
— Погодите, — вдруг сказала женщина, — тут есть особые приметы. У вашей девушки были особые приметы?
— Отсутствие прививок.
— На левой голени на наружной стороне — цветная татуировка, дракончик… Черно–красно–зеленый…
Сигизмунд молчал.
— Алло, вы слушаете?
— Это не она, — сказал он. И вдруг заорал не своим голосом: — ЭТО НЕ ОНА!..
— Ну, я вас поздравляю, — с облегчением произнесла женщина. — Звоните по больницам. Может, там… Или по подружкам поищите. До свидания.
Не дожидаясь ответа, она положила трубку.
Сигизмунд слушал короткие гудки, и по его лицу потоком катились слезы.
Книга вторая
Огромная признательность всем, кто помогал нам в работе над второй книгой «Анахрона»: Марьяне Козыревой Виктории Голуб Вадиму Баронову Ирине Андреевой Александру Соколову и Алексею Мухину Вячеславу Сюткину Анжелике Васкиневич Андрею Голубу Алексею Минькову а также всем бывшим завсегдатаям «Сайгона» и просто жителям Санкт–Петербурга В книге использованы фрагменты текстов О. Флегонтовой О. Кулакова (Мурра) А. Васильевой (Идки) а также Автор строк «Вечером, когда весь мир уснул, пролетал над городом назгул…» А. СерьГи С. Белоусова (Олди Я. Дягилевой (Янки) А. Гавриловой (Умки) и Константина Устиновича ЧЕРНЕНКО (генерального секретаря ЦК КПСС) Все имена в романе являются вымышленными. Любое совпадение следует считать случайным.
Глава первая
Сигизмунд не знал, сколько времени просидел в оцепенении. Наконец глянул на часы. Часы стояли. Сорвал с руки, швырнул об стену.
Будто очнувшись, обвел глазами комнату. Все кругом показалось вдруг чужим, обветшалым и ненужным. Стеллаж, набитый рухлядью и макулатурой. А вон там, наверху, — альбомы, которые нравились Лантхильде: Пикассо, Модильяни…
Неожиданно у него заломило зубы. Оказалось — сжимает челюсти. С трудом разжал.
Надо что–то делать… Сигизмунд понял, что находиться здесь, в этой пустой квартире, он больше не может. Физически. Иначе начнет все крушить… Кобеля убьет…
Пес где–то прятался. Пережидал грозу.
Сигизмунд громко, горлом, всхлипнул — без слез. Машинально оделся. Вышел во двор.
Город лежал призрачный и тихий. В предутренние часы все спали. Угомонились даже самые неутомимые гуляки.
Тихо падал снег — то быстрее, то медленнее сыпались из сытого розоватого облака хлопья. «Ведьмин круг» уже занесло. Сигизмунд слепо направился к арке.
Краем глаза зацепил какой–то посторонний предмет. Пустота арочного проема, зиявшего в сторону канала, была нарушена.
Сигизмунд остановился. Тупо вгляделся. Да, там что–то…
Кто–то!
Он метнулся к проему… и остановился. Дурак! С чего ты взял, что это она?
На снегу, неестественно выпрямив спину, со свешенной на грудь головой, сидел пьяный мужик. Он сидел, раскинув ноги в кирзачах с обрезанными голенищами и безмолвствовал. Но он был живой. Пальцы рук, сплетенные на затылке, слабо шевелились. Сигизмунд стоял над ним и бессмысленно смотрел то на сапоги, то на эти бледные медленно двигающиеся пальцы. Один ноготь был черный.
Потом сквозь пелену пробилась мысль: замерзнет. Первая за долгие часы.
— Эй, — сказал Сигизмунд хрипло, — замерзнешь…
Пьяный не отреагировал. Продолжал сидеть неподвижно. Даже головы не поднял.
Сигизмунд толкнул его в бок ногой.
— Замерзнешь, — повторил он. — Иди в подъезд.
Мужик покорно завалился набок. Пробуждаясь от небытия, Сигизмунд глядел на него. Медленно соображал. В какой подъезд, интересно, пойдет этот пьяный мудила? Всюду кодовые замки. На трезвую голову нетрудно приметить вытертые кнопочки, а этот… Да он и идти–то не сможет.
Замерзнет.
Неожиданно Сигизмунду пронзительно жаль стало этого пьяного дурака. Чей–то сын. Маленький был, пузыри пускал. Теперь, небось, чей–то отец. Да и откуда Сигизмунду знать, почему он так нажрался… Может, у него причина была.
— Идем, слышишь? — повторил Сигизмунд.
Пьяный лежал мешком. Глаза у него были открыты. Он не моргал даже когда снежинки падали ему прямо на ресницы.
Сигизмунд наклонился, ухватил мужика за подмышки и потащил. Ноги в кирзачах волочились по снегу, оставляя борозды. От пьяного кисло разило сивухой и рвотой.
Затащил в свой подъезд. Устроил спиной к батарее и тотчас же утратил к мужику интерес.
Снова вышел.
Теперь Сигизмунд был другой. Он очнулся.
Город ждал. Будто сторожил.
Сигизмунд вышел на канал. В соседнем дворе уже скребся лопатой дворник.
* * *
Через полчаса бесцельных блужданий по городу, когда с каждым шагом все огромней начал впереди вырастать Смольный собор, Сигизмунд понял вдруг, куда он, собственно, направляется. К Аське он направляется. Больше некуда.
Уже пошел транспорт. Брели какие–то люди. Утро имеет своих призраков — навстречу двигались странные тени. Где они прячутся днем?..
Сигизмунд плохо соображал, что делает. Голова у него была легкая и совершенно пустая. И смысла не имело ни–че–го.
Долго звонил в дверь. Ввинчивал в тишину трель звонка. Звонил тупо, без всяких эмоций — просто давил и давил на кнопку.
Наконец за дверью зашлепали. Хриплый аськин голос очень неприветливо осведомился:
— Кто?..
— Я, — ответил Сигизмунд.
Там не расслышали.
— Чего?
— Да я это, я…
— А…
Лязгнула щеколда. В замке Аська спросонок запуталась. Сдавленно выругалась. Потом дверь открылась.
— Проходи, — хмуро сказала Аська.
Она была в трусах и нелепой спортивной майке красного цвета с белым номером «17» на спине. Под глазом у нее чернел бланш. Медленно просыпаясь, Аська зверела.
— Ты че, охренел?.. Ты… сколько времени, бля?.. Ты, пидор, знаешь, сколько сейчас…
— Что у тебя с лицом? — спросил Сигизмунд.
— Со сцены упала…
— Угу, — вяло сказал Сигизмунд. — Бывает…
Аська озлилась.
— Иди ты в жопу. Только заснула… Чай будешь?
Она повернулась и, повиливая тощей задницей в белых трусах, направилась в сторону кухни. Сигизмунд двинулся следом. По дороге сковырнул ботинки, бросил куртку.
Аська бухнула чайник на плиту.
— Что на премьере–то не был? Говнюк ты все–таки, Морж, ведь звали… — Обернулась, прищурилась. — Ты че, обдолбался, что ли?
— А что, — спросил Сигизмунд, — похоже?
— Хрен тебя разберет… А че на спектакле–то не был? Слушай, что ты вообще такую рань приперся? Ночевать негде, что ли? Поссорился? Выгнала она тебя? Ну и правильно сделала. Я бы тоже такого мудака выгнала…
Сигизмунд молчал. Аська вдруг забеспокоилась. Плюхнулась на табуретку напротив Сигизмунда. Пошуршала сигаретной пачкой. Пусто, конечно.
— У тебя курево есть?
— В куртке.
Он поднялся, принес куртку, стал шарить по карманам.
— Дай сюда.
Аська отобрала у него куртку, сама вытащила пачку. Куртку бросила в угол, на стопку старых газет.
В чайнике тихо запела вода.
— Так что стряслось–то? — спросила Аська.