Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Пафнутий бежал, не разбирая дороги. Он только одно и знал: что должен оказаться как можно дальше от оскверненной Авдотьиной кровью земли, что ему нельзя даже дышать тем воздухом, что прикасался к ее губам. Зелье вскипало в его жилах и требовало добавки. Каждая косточка в теле Пафнутия ныла.

Он не знал, где отыщет себе спасение. В доме Флора сейчас не до него: там готовятся представить государю прошение о признании Глебова невиновным (ох, сколько слуг туренинских будут допрошены с пристрастием!) и о передаче всего глебовского имения его сыну Севастьяну.

На берегу Волхова Пафнутий остановился, глянул вниз, в фиолетовые волны реки, и ему почудилось: там — спасение, там — забвение всех печалей. Но почти тотчас среди волн разглядел он уродливую рожу беса, который с готовностью тянул к Пафнутию руки и бормотал: «Иди, иди сюда!»

— Нет уж! — сказал ему Пафнутий. — Эдак мне и после смерти, до скончания вечности не будет от тебя спасения!

И побежал дальше.

И случилось чудо. На дороге ему встретились Харузин и Наталья.

— А, вот ты где! — как ни в чем не бывало объявила Наталья. — А мы тебя разыскиваем, Пафнутий.

Пафнутий остановился, разинул рот и воззрился на друзей. Казалось, для них в этой встрече не было ничего необыкновенного, а он смотрел на них как на диво, явленное ему Богом во спасение.

— Она мертва, — выговорил наконец Пафнутий.

— Кто? — удивилась Наталья. — Туренина? Ты что, ходил смотреть на казнь? — девушка сморщила нос. — Какая гадость!

Пафнутий разрыдался. Он кричал и плакал, а после бросился на землю и начал бить по ней кулаками и пятками, вздымая пыль. Наталья растерянно смотрела на него, затем перевела взгляд на Эльвэнильдо.

— Что это с ним?

Эльвэнильдо пожал плечами.

— Я ее любил! — выкрикивал Пафнутий. — Я ласкал ее! Она била меня плетьми, она меня ненавидела! А потом требовала ласк! Она хотела, чтобы я целовал ее! Я лобызал ее… а туда кол!

— Хватит! — заорал Эльвэнильдо, побагровев, и с силой пнул лежащего Пафнутия в бок.

Гвэрлум поджала губы и надменно проговорила:

— Никогда не думала, что ты такой ханжа, Эльвэнильдо. Обычное дело. Французский поцелуй.

— Не желаю этого слышать! — надсаживался Харузин. — Мне плевать! Да, я ханжа! Я это все ненавижу, понятно? И всегда ненавидел!

— Ну ладно, ладно, — снисходительно позволила Наталья.

— А она умерла… — пробормотал Пафнутий.

— И зелья у тебя больше не будет, — сказал ему Харузин. — Да?

Пафнутий сел, держась за отшибленный бок.

— Ну, да… — согласился он. Как ни странно, слез на его лице не было. Он рыдал сухо, бесслезно.

— Когда я с Неделькой странничала, — важно произнесла Гвэрлум, — мы с ним встречали одного старика отшельника… Помнишь, мы рассказывали? — И когда Харузин кивнул, продолжила: — Ну так вот, Флор хочет, чтобы мы на время всех этих судебных дел отправились к нему.

— Флор? — поразился Харузин. — А ему-то что?..

— Не перебивай. У Флора голова обо всех болит, — сообщила Гвэрлум. — Он и о том, и об этом подумать успевает. Хозяин!

Эльвэнильдо глянул на «темного эльфа» искоса и промолчал. Он видел, что Наталья влюблена, и каждое решение Флора приводит ее в глубочайшее восхищение.

Впрочем, судить Флора непредвзято, то следует признать: он редко ошибается. Настоящий лидер, этого не отнимешь.

— Флор будет занят устройством глебовских дел. А Пафнутий скоро оголодает без своей отравы и начнет чудить, сам знаешь, какие у нарков ломки бывают.

Харузин знал это только понаслышке и из книги «Электрокислотный прохладительный тест», однако кивнул, не желая вступать с Натальей в пререкания. Наталья и сама была осведомлена исключительно со слов «продвинутого» однокурсника. К счастью.

— У меня один вопрос, Гвэрлум, — проговорил Харузин, — ты помнишь, где конкретно обитал этот отшельник?

— Ну… — Наталья замялась на мгновение, но тут же нашлась. — Видишь ли, это такой святой человек — полагаю, если он сочтет нужным, чтобы его нашли, мы его отыщем в два счета.

У Харузина не нашлось, что возразить.

* * *

Лесная избушка, тихий шелест листвы, еле слышный звон капель там, где с камушка срывается тонкая струйка родника… Одинокий свист отважной птицы… Старческое лицо, исчерченное морщинами, такое доброе, что, кажется, так и расцеловал бы каждую морщинку… Не то человек, не то гном, житель Полых Холмов, во всяком случае — некто совершенно чудесный…

Харузин пытался разговаривать связно, делать выводы, основываясь на том, что успел узнать из долгих бесед с Лавром.

— Господь, Врач душ и телес человеческих, посредством освященных благовоний духовно очищает воздух — среду обитания нечистых духов — и тем самым отгоняет их от нас, — пояснял он Наталье, которая завороженно наблюдала за старцем. Тот сжигал можжевеловые ветки, улыбаясь и покачивая головой.

Пафнутий успокоенно спал.



Глоссарий



Акафист — определенное богослужебное последование, особенно прославляющие Господа, Матерь Божию, святых.

Брашно — еда, пища.

Веко — круглая невысокая коробка, в которой держат хлебные корки, оставшиеся от трапезы.

Виды скаредные — накладные маски-личины, потешные одежды и украшения.

Влазня — прихожая в жилой избе.

Волога — жидкое съестное, варево, обязательно скоромное, часто с салом.

Жальники — поминки.

Желвь — опухоль.

Живот — жизнь; имущество; «из клетей животы грабят» — т. е. воруют из кладовок имущество.

Жито — главенствующая зерновая культура; в данном случае — ячмень и рожь.

Забелки — сливки (от слова «белый»).

Заспа — крупа (овсяная, ячная, полбенная), которую засыпают в похлебку «для сытости».

Звар — соус; сусло, вскипяченное с медом, перцем и сухой малиной.

Изба корчемная — харчевня.

Калья — похлебка, что-то вроде борща.

Клеть — неотапливаемая пристройка, которая использовалась как летняя спальня и кладовая; соединялась с жилым срубом сенями.

Ключница — амбар.

Кощунство — рассказывание «кощун», языческих преданий, легенд, сказок.

Кощуны — предания, языческие легенды.

Кут — угол деревенской избы.

Мотыло — кал, навоз.

Невейница — невеянное зерно, зерно с половой, с мякиной.

Остуда — постыдное деяние.

Повалуша — главное помещение жилого дома.

Преснечики — житные лепешки на молоке, лепешки с творогом.

Притча — несчастный случай.

Прохлада — жизнь в достатке.

Репище — огород, на котором выращивали капусту, лук, чеснок, но преимущественно репу, которая в те времена была так же популярна, как теперь картошка.

Решетный хлеб — ситный, из муки, просеянной сквозь сито.

Рухлядь — пожитки, одежда.

Свита — верхняя теплая одежда из сукна.

Став — деревянная чаша (от слова «ставить»).

Стерва — падаль. Отсюда — стервятник, падальщик.

Супарень (ударение на первом слоге) — «третий пол», русское название для гомосексуалиста.

Татьба — кража.

Тело — начинка.

Тельное — котлеты, колобки из мяса, очищенного от костей.

Ужица — веревка, прочная снасть.

Ужицы — узы, веревки.

Укроп — теплая вода.

Ухой называли суп вообще.

Фиал — сосуд.

Хайритизма — часть Акафиста, начинающаяся словами «Радуйся» («хайре» по-гречески).

Хоромина — жилой дом.

Хохолки — мелкие ерши.

Яглы — мягкая ячневая каша в горшке.