Марианна Алферова
Елена Прекрасная
Глава 1.
Документ 1
Островитянин 7 — центру.
(Совершенно секретно).
Сканирование вновь дало отрицательный результат. Проводить дальнейшее сканирование Океана бессмысленно. Продолжаю наблюдение за объектом. Джи-джиду вне опасности.
1.
Кто видел настоящий хрусталь в веке тридцатом? Когда на межзвездном лайнере «Кир-2», медленно плывущем к точке входа в гиперпространство, вам предложат «Черную собаку» в хрустальном бокале, не верьте, что бокал настоящий. Ведь даже текила может быть поддельной. Ныне все имититируется, любые атомы можно заставить построиться в нужном порядке. Нынешние криэйторы гордятся своей властью и смотрят на прочих свысока: Мы создаем, а у вас нет выбора. Хотя на самом деле выбор есть. И если в спешке перескакивать с одной базы на другую, с одной разоренной планеты на другую, то всегда можно отыскать кусочек подлинности, созданный по прихоти щедрой на выдумки Природы.
А хрусталь… На планете Гласс есть бесконечный Хрустальный лабиринт. Лабиринт, который свел профессора Рассольникова с Альфредом Корманом. Корман был из той породы фанатиков, что помешались на лабиринте. А профессор всегда относился к легендам со здоровой долей скептицизма. Не то чтобы Платон Рассольников не верил в рассказы о Хозяине лабиринта и таинственных и кровавых жертвоприношениях. Эти легенды, судя по всему, не очень старинные, казались не более достоверными, чем сочинения Гомера. Однако любая поэма должна приводить к стенам Илиона, а в любых стенах археолога должен ждать золотой клад. Прежде всего черного археолога, потому как служители науки клянутся, что черепки их интересуют куда больше золотых масок фараонов. Кладоискатели показывали друг другу голограммы алтаря и драгоценных даров. Но как добраться до сокровищ, никто не знал. То, что из Хрустального лабиринта не вынесли еще ни единой вещицы, более всего и заинтриговало Платона. Он привык находить артефакты там, где другие терпели неудачу. Но было одно препятствие, которое стоило учесть: лабиринт редко кого отпускал живым. А те, кому удалось вырваться, болтали несусветные глупости. Из этих бредовых рассказов истомленных голодом и жаждой искателей древностей сложились легенды о Хозяине и жертвоприношениях.
И все же профессор Рассольников решил последовать за Корманом. Причина… О причине пока не будем говорить. Ради чего человек рискует? Не ждите искреннего ответа на этот вопрос. Корыстолюбие порицается, но еще больше порицается бескорыстие, ибо оно считается разновидностью безумия. Но быть безумцем — не самое плохое занятие в нашем мире. Профессор Рассольников тоже немного безумен — недаром он носит прозвище Атлантида.
Альфред Корман — археолог, скульптор и разнорабочий по совместительству, был ровесником Платона, но казался мальчишкой. Худощав, узкоплеч, длинноног, с копной черных вьющихся волос, с прозрачными глазами ангела, который пытается выдать себя за местного сумасшедшего. Альфред среди черных археологов был свой, имел кличку «Гектор» и всюду, где бывал, оставлял зашифрованные надписи о своих успехах и неуспехах — по неписаному правилу черных археологов. Впрочем, неуспехов было куда больше. Зато Альфред создал три теории, одну смелее другой, причем все три противоречили друг другу. Идти в лабиринт Гектор не боялся, ибо верил в Хозяина хрустальной спирали, и заявлял, что жертва для заклания уже готова.
На всякий случай Платон взял с собой бластер «фараон» и к нему три сменных батареи. Корман носил с собой маломощный «арминий» и не на поясе в кобуре, а под мышкой. Но дело не в мощности оружия. Почему? Да потому, что Гектор все равно победит.
— Но Гектор же проиграл! — возразил профессор Рассольников. — Победил Ахиллес.
— Нет, это только иллюзия временного лабиринта. Погрешность слишком маленького отрезка времени. На крошечном промежутке истина непременно искажается, и все уверены, сотни лет уверены, что победил Ахилл. Но чем больше проходит лет, тем очевиднее победа Гектора. С каждым тысячелетием очевиднее.
Профессор Рассольников пожимал плечами, слушая рассуждения Кормана. И немного завидовал, сам, не зная чему. Быть может, способности археолога-разнорабочего на ходу создавать теории, которые не требовали доказательств в силу своей безумности.
Лабиринт Гласса был обманом от начала и до конца. В его стеклянной прозрачности заключался первый и главный обман. Кажется, что видишь все вокруг, но то, что ты видишь — ложь. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Обманчивый и хрупкий мир после первого шага начинает двоиться и ведет смельчака сразу множеством путей. Оружие лучше держать в кобуре — разряд бластера обрушит потолок на головы археологам. Пусть свод укреплен металлическими арками — все равно он пугающе хрупок. Когда был построен лабиринт? Зачем? Никто не знает ответа. Круглая форма арок со временем превратилась в овальную. Если смотреть издали из одной галереи на другую, то арки начинают казаться единой цепью, сковавшей лабиринт. Металл прочен, но не вечен, и обручи во многих местах сплющило так, что они превратились в лежащие на боку сильно вытянутые буквы «о». Говорили, что часть лабиринта засыпано, но карты пока не составил никто. После трех суток блуждания по лабиринту Платон все чаще называл его хрустальным гробом. Тем более что мумии в лабиринте попадались часто. Правда, они не представляли особого интереса — то были останки застрявших здесь навсегда археологов. Карманы и сумки незадачливых предшественников Платон Атлантида на всякий случай обыскал. У одного трупа в нагрудном кармашке нашлась записка с емким словом: «Дерьмо». Другой вырезал на хрустальной поверхности целую строку ругательств. Третий резал стены бластером, пока галерея не обрушилась ему на голову и не погребла несчастного в прозрачном саркофаге.
Хрустальный гроб… цепи… как в сказке. Не хватало только принцессы. Был «фараон». Впрочем, толку от него никакого. Потому что никто на них не собирался нападать. На вторые сутки перестали попадаться мумии, и Платон понял, что они заблудились. Кто бы мог подумать, что так просто заблудиться в прозрачных галереях. Порой пленники видели вдали солнечный свет, клочок синего неба, и плотно-коричневые, а не прозрачные скалы. Но едва они пытались отыскать галерею, ведущую к этой спасительной непрозрачности, как тут же теряли из виду и небо, и скальную оправу желанной синевы, и опять начиналось бесцельное шатание по призрачным переходам. Когда пошли третьи сутки, Корман остановился в одном из тупиков перед хрустальной глыбой и спросил у Платона:
— Может, пора подумать о жертве? — при этом тонкие губы Кормана сложились в ехидную улыбочку. Он поглаживал хрустальную глыбу, как будто она была его союзником в предстоящем деле.
— Жертва будет кровавой? — поинтересовался профессор. За недолгое время их знакомства профессор убедился, что его товарищ никогда не говорит серьезно. Порой это сильно утомляло.
— А как же! — весело воскликнул Корман и подмигнул хрустальной глыбе.
Платон невольно проверил, на месте ли бластер, и облегченно вздохнул, обнаружив, что рукоять «фараона» торчит из кобуры.
— С жертвоприношением подождем! — профессор Рассольников постарался говорить так же весело, как и Корман.
Запас воды и питательных таблеток они взяли с собой только на шестеро суток. Но в лабиринте томила постоянная жажда. И вода кончилась быстро, все попытки экономить были так же бесполезны, как красная полоса на прозрачной стене, которую Платон вел от самого входа, но которая ни за что не желала стать нитью Ариадны и вывести археологов назад. Не помогли и зарубки на хрустальных колоннах: к исходу третьих суток все колонны на их пути были с отметинами. При этом Атлантида уже начал путать, какие сделаны его рукой, а какие оставлены предшественниками. Возможно, предшественников не было, или они не уродовали молекулярными резаками хрустальные столбы. Свои собственные метки археолог начинал воспринимать как чужие. Чтобы перебить жажду, профессор положил под язык сразу две питательные таблетки. Пить захотелось еще сильнее.
«Платон Атлантида умер в лабиринте от жажды» — уже мерещились ему заголовки в новостях. «Платон Атлантида сгинул, как таинственный материк…» «Ха-ха. Платон в лабиринте…» Почему-то все эпитафии в его мозгу превращались в издевки.
И вдруг он увидел текущую по прозрачной стене воду. Вода рябила, и бесконечные аркады казались погруженными в голубое озеро. Атлантида прижался к стене и лизнул поверхность, по которой — как почудилось ему, тек водный поток. Язык обожгло от нестерпимой горечи. Влаги не было: одна стена медленно скользила по поверхности другой, и это движение создавало иллюзию водного потока. Платон схватился за рукоять бластера. Но тут же вспомнил о мумии в хрустальном саркофаге и обломки арок, нависшие над последним приютом потерявшего терпение кладоискателя. Стены лабиринта перемещались. Бесполезны все зарубки и метки. Пленникам отсюда не выйти никогда!
А Корман выглядел беззаботным, только шуточки его становились все ехиднее. Впрочем, жажда его тоже мучила: Платон заметил, как его напарник на исходе третьих суток несколько раз приложился к пустой фляге. Потеряв надежду, они продолжали идти. Что толку! Вновь и вновь они замыкали очередное красное кольцо и выходили к исходной точке. И так, пока не кончился синтезатор краски. В хрустальном лабиринте барахлили приборы и не работала связь. И лишь далеко впереди время от времени возникало синее пятно выхода, дарующего свободу. Маячило до тех пор, пока из синего не превратилось в черное. Прошли еще одни сутки. Тогда они остановились. Возможно, они сделали новый круг, на этот раз бездоказательный и потому как бы мнимый. Платон выругался позаковыристее, но уже без злости, расстелил спальник на прозрачном полу и лег. Под ним проходили одна под другой пять или шесть галерей. Возможно, их больше, но другие едва угадывались по синеватым полосам в глубине. Колонны нижних ярусов прорастали сквозь верхние и распускались лепестками арок под потолком. Один ряд над другим, насколько можно разглядеть. Профессор на всякий случай сделал несколько голограмм. Если пленники выйдут наконец… Но выйдут ли? Усталость подавляла все чувства, даже желание спастись. Болели пятки и икры. Спина разламывалась вдоль хребта — вещмешок оказался устаревшей системы, без антигравитатора. Усталость затмила даже страх. Попроси Корман «фараон», профессор отдал бы, не задумываясь. Но Фред попросил лишь молекулярный резак. Зачем? Уж не собирается ли Корман прорезать проход сквозь галереи?
Но нет — у того были иные планы.
— Отлично! Можно сделать памятник нам обоим. Глупо лежать в могиле без памятника.
Удивительно, но после этих слов своего странного товарища Платон мгновенно заснул безмятежным сном. Как потом выяснилось, спал он почти сутки. А когда проснулся, увидел над собой хрустальную женщину. У нее была непропорционально маленькая голова, квадратные груди (причем левая заметно больше правой), треугольный живот, худые бедра и толстенные икры. Платон смотрел на эту стеклянную красотку, и почему-то ощущал во рту солоноватый привкус крови. Потом сообразил, что во время слишком долгого сна прикусил щеку.
— Что это? — поинтересовался он у Кормана.
— Наш памятник.
— Это?..
— Да, обнаженная женщина! По-моему, не самый плохой памятник на могиле двух холостых и не старых мужчин.
— Она… — Платон брезгливо скривил губы. — Не особенно привлекательна.
— Чем тебе не нравится моя Елена Прекрасная? — вызывающе спросил Корман. В прозрачных его глазах прыгали безумные огоньки. Платон подумал, что Корман спятил. Но почему-то не стал проверять, на месте ли «фараон».
— Я ради нее и десяти минут, не то что десяти лет, не стал бы осаждать Илион.
Профессор поднялся, взвалил на плечи мешок и двинулся по ближайшей хрустальной галерее. Сутки назад они уже проходили здесь — кровавая полоса ясно об этом говорила. Платон шел вдоль красной линии, пытаясь отыскать какой-то боковой ход, куда они не заглядывали прежде. Профессор так старательно глядел по сторонам, что не заметил, как впереди возникло синее полукружье неба под аркой непрозрачного свода. Археолог не помнил, когда исчезла кровавая линия, сделанная его рукой. Но она исчезла. Они с Корманом стояли у выхода из лабиринта.
— Хозяину лабиринта понравилась твоя Елена, — усмехнулся Атлантида.
— У него лучше вкус, чем у тебя, — отозвался Корман. — И помни, я спас тебе жизнь.
— Я запомню, что именно ты затащил меня в эту ловушку.
2.
Почему однажды утром вспомнил об этом не слишком приятном приключении? После лабиринта они с Корманом больше года шлялись с планеты на планету, попадали из одного переплета в другой, ничего стоящего не нашли, Корман едва не лишился ноги, Платон — своего счета в банке, дальнейшее сотрудничество было признано нецелесообразным, и друзья расстались. С тех пор прошло почти два года, и Корман никак не давал о себе знать. Значит, ничего интересного не нашел. Если б нашел — прислал бы весточку. Или кто-нибудь другой сообщил непременно. Да и что он мог найти человек наития, бессистемный дилетант, слишком порывистый, чтобы упорно идти к цели, слишком упрямый, чтобы видеть собственные ошибки?
Две недели отдыха профессор Платон Рассольников выторговал сам у себя после долгих споров. Да, одна половина его существа доказывала, что надо немедленно искать стабилизирующую полусферы, на существование которой смутно напоминали манускрипты Адониса. Вторая требовала отбыть на какую-нибудь отдаленную планетку Галактики, собраться с мыслями и систематизировать все, что удалось собрать за последние годы. А собрать удалось немало, хотя ценность некоторых находок была более чем сомнительной. Но надо же и отдохнуть в конце концов, не безумно и бездумно, как отдыхается в казино Земли-дубль, или на пляжах Геи-Квадриус. А вдумчиво, последовательно, с перспективой. «Я всегда отдыхаю с перспективой», — заявлял его странный друг Альфред Корман, то ли сумасшедший, то ли гений, которому профессор Рассольников был обязан жизнью. Впрочем, как убедился Атлантида вскоре после их знакомства, Корман все делал с перспективой, но почему-то обратной. Да, именно по сложным живописным законам: сначала немножко, потом побольше, еще больше, а потом все меньше, меньше, меньше. «Нелепо, но по законам прямой перспективы возможно только убывание», — это была еще одна из шуток Альфреда. Шутка, если вдуматься, не особенно смешная. Но в шутки Кормана лучше не вдумываться.
Наступало время перепутья… Впереди нечто значительное… Нет, не отдых по системе Кормана, а рождение Новой теории. Это особое чувство. Бывает, голова напоминает не светлую сферу, а чугунный шар, мыслей — ни грана, и все же в глубине души таится уверенность, что вот-вот будет найдено решение. И оно всегда находится. Лежит камнем на дороге, надо лишь об него споткнуться. Это так же непреложно, как то, что на планете, вращающейся вокруг собственной оси, есть ночь и день. Свет и тень. Бодрствование и сон.
«Мне нужна планета, где есть ночь и день. Остальное — излишки», решил Платон.
Итак, надо работать, а не отдыхать. Отдыхать он будет на каком-нибудь «Райском уголке», и без всякой перспективы, если не считать возможности очутиться вечером в койке сногсшибательной красотки.
Да, теория пока не вылупилась, но она плавала в мозгу зародышем. Желток, не получивший белка, еще не создавший собственную скорлупу теоретических выкладок. И чтобы все это создать, надо изолироваться от зудящих вызовов Галактического интернета, от постоянной трепотни друзей, от визитов знакомых и незнакомых женщин (тут Платон Атлантида сожалеюще вздохнул) и стать совершенно одиноким. Но где в Тридцатом веке можно почувствовать себя одиноким, отгороженным от мира, если этот мир пророс сквозь тебя спорами бесчисленным информсетей? Разве что на замерзшем метеорите. Эй, господа, ищу замерзший метеорит, подарите кусок необитаемого льда на две недели. А после этого можете растопить и утилизировать.
В «Сфере отдыха» метеорит для профессора Рассольникова не нашли, зато отыскали уединенную планету «Крон-3» и преподнесли, как райское яблочко, завернутое в чек в пять тысяч кредитов. Пять тысяч кредитов за две недели. Видно, яблочко в самом деле уникальное.
Что ни говори, а Галактика наша многообразна. В ней можно обнаружить все. Даже вполне приличную планету со сменой дня и ночи, с несумасшедшей силой тяготения — всего 1, 42 g, и это при том, что этот шарик никого практически не интересует. Есть какая-то база, поселение то ли изгоев, то ли сектантов, и штук семь или восемь полностью заброшенных деревушек. Представьте пригодный для жизни поселок, в котором нет связи. Звучит восхитительно. Сообщение «нет связи» у современного человека вызывает легкую панику, холод в спине и учащенное сердцебиение, но Платон именно об этом и мечтал. Нет связи! Это значит, что все двадцать четыре, простите, двадцать семь часов местных суток твои. И археолог направился на планету «Крон-3» в надежде на две недели перспективной работы.
3.
Уже на планете выяснилось, что атмосфера Третьего Крона не пригодна для дыхания, так что придется либо выходить наружу в скафандре, либо сидеть безвылазно в жилом модуле. Скафандры в комплекте из пяти штук предлагались прямо в космопорте за умеренную плату. Правда, все — устаревшего образца. Причем настолько устаревшего, что Платон целых полчаса изучал инструкцию. Возможно, именно в таком скафандре Армстронг делал первые шаги по Луне.
Прогулки в скафандре? Интересно, как они способствуют творческому процессу? Профессор Рассольников любил размышлять во время прогулок. Надо лишь найти нужный темп, и тогда покажется, что ты идешь в ногу со временем — оно по своему вектору, ты — по своему; так создается иллюзия временной невесомости. Все мысли, еще не явившиеся в этот мир, начинают хаотическое парение, и ты можешь поймать любую, самую дерзкую, и объявить своей собственностью. И с этого мига время начнет суетиться и делать тебе гадости. Но это уже не имеет значения — потому что ты знаешь, как уязвить его и остановить, и даже — опередить. Пусть злобствует, пусть пытается отыграться: миг торжества уже не отнять.
Но прогулка в скафандре лишает тебя свободы, необходимой для сражения со временем. Создавать новые теории, гуляя в скафандре, все равно, что думать, стоя в очереди на посадку в космопорте или у дантиста. Почему-то в этих двух местах очереди не изживаются. Будто там существуют особые споры, и очереди множатся вновь и вновь. Когда профессор Рассольников чего-то ожидал, все мысли из его головы испарялись, оставалось лишь чувство бешенства. В такие минуты время брало над ним верх. Платон чувствовал себя распятым на всех трех координатах пространства, и бесцельно потраченное время загоняло в его мозг серебряный гвоздь. А сознание, что кто-то способен естественно существовать в графленых клеточках, возводило его мучения в кубическую степень.
Итак, сразу по прибытии стало ясно, что искать новую теорию придется не во время прогулок по незнакомой планете, а меряя шагами отнюдь не обширные квадратные метры жилого блока. Однако все пять скафандров Платон взял с собой и направился в «дачный поселок» — там мысленно окрестил он место своего будущего затворничества.
Дачный поселок… Мерещился домик, окруженный деревьями, на берегу неспешно текущей сиреневой речушки. Что-то старинное… запахи… дорожки, посыпанные золотым песком… Цветы в горшках на подоконнике. Не муляжи, а настоящие, настойчиво требующие поливки сигнальными писклявыми чипами.
Опустив глайдер на ровной площадке перед жилыми блоками, профессор Рассольников выпрыгнул из машины и огляделся. Все скалы вокруг покрывал толстый слой ржавой пыли. Она припорошила крыши, создала причудливый рельефный узор на стенах, и даже на брошенном вездеходе выросли ветвистые кораллы цвета запекшейся крови. Археолог неспешно направился к двери жилого блока. Внутри что-то громко щелкнуло, включился свет, и вокруг Платона стало медленно расти красное облако. Тогда археолог понял, что это не пыль, а живые организмы. Он не был особенно большим поклонником живого. Мертвое куда интереснее и прибыльнее. И безопаснее. Мертвому не надо бороться за жизнь.
Двери раздвинулись, и поток воздуха обрушился на Платона. Вокруг заклубился красно-ржавый вихрь.
— Ухватитесь за ручки, — посоветовал домовой комп скучным голосом и закашлялся, как живой человек.
Теперь профессор приметил две ручки по бокам двери, изрядно затертые и изъеденные ржавчиной (или крошечными насекомыми?). Сопротивляться напору воздушного потока стало проще.
— Можно войти, — сообщил комп, решив, что обдувание прошло нормально. И вновь кашлянул, на этот раз, будто прочищая горло.
Платон вступил в шлюз. Сверху на него обрушился густой комок сине-зеленой слизи. Она облепила археолога с головы до ног. Не комок, а настоящий комище.
— Биологическая обработка, — сообщил комп. — Френд очистит ваш комбинезон от кровавиков за семь минут три секунды.
Семь секунд! Платон представил, как после каждой прогулки эта сине-зеленая масса с добрым именем френд будет ползать по комбинезону, пожирая остатки красной ржавчины. За эти семь минут и три секунды археолог непременно забудет все мудрые мысли, которые изволили поселиться в его мозгу на прогулке. Нет, от прогулок придется отказаться.
— Дать отсчет времени? — поинтересовался комп.
— Не надо, — огрызнулся профессор Рассольников.
Да, видать справедливо эта планета не пользуется популярностью. Семь минут показались семью часами.
Наконец френд медленно спустился на пол и, сыто урча, пополз к черному отверстию в углу. Черную эту нору Платон окрестил «Собачьей будкой». В давние времена люди держали собак для охраны. Часто на цепи и в маленьких домиках-будках. Бедные псы… Бедные люди. Лязгнули двери второго шлюза, и профессор наконец вступил вовнутрь жилого блока. Автоматически вспыхнули лампы под потолком. Серые ровные стены. Серый потолок. И с него причудливыми фестонами свешивалась вуаль мохнатой паутины.
— Убрать паутину, — потребовал гость, снимая шлем. Тут же скафандр сбежал к ногам археолога змеиной шкурой.
— Невозможно. То, что вы называете паутиной — это биопротивник кровавиков. Дополнительная защита. Неразумная. Полезность — сорок два процента.
Платон ругнулся и прошел в спальню. Постель автоматически вывалилась из стены — вся затканная седой паутиной.
— Паутину не уничтожать. Влезать внутрь спальника с предосторожностями, раздвинув отверстие, — наставлял домовой комп.
— Он же к утру меня спеленает окончательно, и я задохнусь! — запротестовал Атлантида.
— Лицо перед сном намажьте специальной мазью.
Седая паутина на стене заколыхалась и поползла в угол. Среди ажурных лохмотьев образовались уплотнения.
— Кровавики просочились? — спросил археолог, находя ситуацию забавной. Жаль, что нет рядом Кормана: шуткам не было бы конца. Черт… В последние дни он все время вспоминает Кормана. Надо было перед отлетом узнать, как дела у этого парня.
— Кровавики постоянно просачиваются. Рекомендуется поселить на домашний костюм и на скафандр лоскутки дружественной паутины.
Сомнений не было: место перспективного труда выбрано неудачно. Зародыш теории, плавающий в мозгу профессора Рассольникова, спешно закукливался, чтобы погрузиться в тайники памяти до лучших времен.
Черт с ней, с теорией! Надо срочно распаковать багаж, пока дружественная паутина не погребла его в одной из комнат. С дороги хотелось есть. А еще больше — выпить: в багажном контейнере хранился ящик текилы и пакет с лимонами.
«Надеюсь, кровавики не любят текилу», — подбодрил сам себя профессор Рассольников.
Багаж нашелся на удивление быстро — в ближайшей комнатке, уже затканный серыми нитями. Отбив у паутины добычу, археолог прошел в гостиную и уселся на стул, аккуратно отогнув лохмотья паутины.
— К вам посетитель, — сообщил домовой комп.
Платон вздрогнул от неожиданности. Он забрался на эту мерзкую планету, чтобы гарантировать себе полное, стопроцентное одиночество, куда профессор Биттнер не сможет слать свои назойливые указания, где будет молчать интернет… Ради одиночества археолог готов был улечься на кровать с паутиной и прогуливаться в скафандре в обществе кровавиков. И вдруг через полчаса после прибытия — посетитель!
— Кого еще черт принес? — прошипел Атлантида.
— Курьер. Галактический курьер.
— Что — ко мне галактический курьер? — переспросил он, не веря ушам.
— Именно к вам, профессор Рассольников. Впустить?
— Валяй.
Платон подумал почему-то о профессоре Биттнере. Пожалуй, ему по карману воспользоваться галактической курьерской службой. А больше некому. То есть, разумеется, есть масса людей, которые могут прислать курьера. Но им до профессора Рассольникова нет никакого дела. И какое дело у Биттнера? Какой-нибудь сверхвыгодный заказ? С годами Атлантида убедился, что все заказы Биттнера обычно заканчиваются большими убытками. Но Платон решил не отказываться. То есть не отказываться сразу. Оставаться на планете с кровавиками и охранительной паутиной ему уже расхотелось. Придумать новую теорию можно и в населенном месте — это решение далось неожиданно легко. Подойдет что-нибудь банальное: виноцветное море, белые барашки, острова с пальмами. Красотки с идеальными фигурами и ослепительными улыбками. И тяготение, чтобы чуточку меньше земного, и…
Шлюзовые двери распахнулись и в жилой блок бодрым шагом отставного сержанта вошел покрытый защитным чехлом андроид.
«Посланец не от Биттнера, — решил Платон. — Профессор Биттнер потребовал бы курьера-человека».
Посланец протянул Рассольникову коробку, поверхность которой вспухла пузырями после общения с сине-зеленым френдом. Платон глянул на электронный жетон. «Отправитель Альфред Корман». Надо же! Еще сегодня утром профессор вспоминал о своем друге-дилетанте. Одно странно: его приятель всегда без единого кредита и вдруг… курьер.
Платон вытащил из кармашка молекулярный резак и вскрыл коробку. Внутри лежало нечто. Бесформенный обломок. Серо-зелено-желтый. Явно подвергшийся воздействию очень высоких температур материал. Форма внезапно застывшая булькающая густая жидкость, но с одной стороны скол или срез и поверхность идеально ровная. Осколок чего-то большего. Как все мы. А рядом с этой в прошлом бурлящей, а ныне холодной и немой субстанцией, прямоугольник странного белого пластика с надписью. Платон взял прямоугольник, повертел в пальцах. Да это же никакой не пластик, а бумага. Самая настоящая плотная бумага. Археологу ли это не знать! Платон зачем-то даже понюхал бумажный прямоугольник. Пахло духами. Очень тонкий аромат. На бумажной карточке было написано: «Елена Прекрасная». И все.
Елена Прекрасная… Атлантида вспомнил хрустальную статую, пожертвованную Корманом Хозяину лабиринта. А что если этот осколок — часть прежнего творения его друга? Кто знает, может, хрустальная Елена привела кого-нибудь в такой восторг, что неведомый поклонник не пожалел на красотку разряда десинтера? Но к чему профессору Рассольникову остатки этой несчастной Елены? Что означала эта посылка? Зачем ее вообще прислали, да еще с курьером? Возможно, Корман пытался связаться по интернету, не смог, нанял курьера… Значит, торопился. Очень торопился.
— Больше сообщений нет? — спросил Платон у стоящего перед ним с равнодушным видом андроида.
Даже если глядеть на андроида сквозь мутноватую пленку защитного чехла, его нельзя принять за человека. Более того, на некоторых планетах на лоб андроидам ставят синие номера. Чтобы их сразу можно было отличить от людей. А кое-кто из людей вслед малюет себе на лбу синие цифры, пытаясь укрыться под личиной андроида. Не на всех планетах выгодно быть человеком. На некоторых даже опасно. После того, как профессора Рассольникова едва не сожгли живьем на… Нет, об этом лучше не вспоминать.
Ну что ж, придется вернуться в космопорт, чтобы связаться по интернету с Корманом. И как Альфред только узнал, где искать старого друга? Два года не виделись и… Не то, чтобы Платон очень хотел выяснить, что означает посылка. Скорее всего — это очередная дурацкая шутка Кормана. И от прочих его шуточек отличается лишь одним — ценой. Очень дорогая шутка. Корман любил загадывать загадки и наблюдать, как товарищ мучается, но не может разгадать головоломку. Сколько раз уже Платон клялся, что не будет поддаваться на нелепые провокации Кормана, и всякий раз попадался в одну и ту же ловушку: самолюбие не позволяло просто пожать плечами и отвернуться. Ну что ж, Корман позабавился еще раз… Но профессору Рассольникову хотелось покинуть место отдыха, и с каждой секундой все сильнее. Послание Кормана было лишь причиной, толчком…
Итак, пять тысяч кредитов выброшено в безвоздушное пространство. Эх, если бы археологи могли находить выброшенные на ветер деньги.
4.
Космопорт Крона-3 был погружен в спячку с вечера до утра и с утра до вечера. В маленьком непрезентабельном зальчике две служительницы, воспринимая свою работу как несправедливую и долгую ссылку, ожесточенно болтали. Диспетчер в полудреме, смежив один глаз и прищурив второй, обозревал вверенное ему пространство. Кровавиков не было видно, полотнищ паутины тоже. Зато под стульями и возле ячеек камер хранения застыли небольшие комья сине-зеленых френдов. В первый раз, после посадки, Платон их не заметил, занятый изучением инструкции к древним скафандрам.
— Мне нужна тахионная связь, — обратился Платон к диспетчеру.
Обе девицы перестали болтать и посмотрели на Платона. Обоим было сильно за шестьдесят — даже по нынешним меркам возраст далеко не юный.
Диспетчер махнул рукой в угол.
Платон запросил связь с Корманом. Девицы продолжали его разглядывать. Чего они так на него уставились? Вроде бы одет он обычно: трикотажный комбинезон, удобный для надевания под скафандр, в руках черный кейс. Обычный путешественник. Ну, молод, ну хорош собой…
Одна из девиц хихикнула.
И тут дали связь. Но вместо худого лица Кормана с высоким лбом, острыми скулами и тонкой прорезью ехидного рта, на экране возникла курносая физиономия со светлыми остриженными ежиком волосами и тяжеленной челюстью, занимавшей как минимум пол-лица. Поскольку на лбу у означенной личности не значилось синего номера, то Платон отважился предположить, что перед ним человек.
— Мне нужен Корман, — проговорил Платон, раздражаясь: он уже предчувствовал, что разговор с этим типом будет не особенно легким.
— Сожалею, но с этим джентльменом вы говорить не можете, — сообщил обладатель лошадиной челюсти. — Сержант Вил Дерпфельд к вашим услугам.
Тут только профессор Рассольников заметил ворот синей форменной рубашки. Полицейский?!
— Мне нужен Альфред Корман! — заявил Атлантида, ощущая неприятную пустоту в желудке.
— Три дня назад господин Корман погиб.
— Погиб… Как? — Что за дурацкая шутка! Оказывается, не один Фред обожает розыгрыши. Ведь он только что отправил посылку. — Попал в катастрофу?
— Его убили.
Та-ак. Профессор Рассольников поморщился: его всегда охватывало чувство нелепости при известии о чьей-то смерти.
— Кто его убил? — спросил археолог.
— Это я и выясняю. Можете прилететь сюда?
— Куда — сюда? — Известие об убийстве приятеля так его обескуражило, что Платон не мог ориентироваться в происходящем. Ощущение чудовищной ошибки все нарастало.
— На планету Райский уголок.
Райский уголок? Планета с тропическим климатом, один из самых дорогих курортов в Галактике. Без миллиона кредитов туда нечего и соваться. Когда-то Платон мечтал там отдохнуть. И вот…
— У нас есть нуль-портал, — сообщил Вил. — Где вы сейчас находитесь?
— На Кроне-З.
Вил затряс головой, давая понять, что это название ему ничего не говорит.
— Я прибуду, — пообещал Платон. — Доберусь до Вояджера. И оттуда сразу к вам.
— А что у вас с волосами, можно полюбопытствовать? — спросил Вил Дерпфельд. — Новая мода?
Платон поднес руку к голове. И ощутил под ладонью вместо прямых прядей что-то предательски мягкое, пушистое. Будто на голове у него примостился котенок.
— Да, новая мода! — профессор спешно отключил связь и бросился к зеркалу. На весь космопорт было одно-единственное зеркало, да и то в самом неприметном месте. Так и есть, прическа у профессора оказалась замечательная: огромная шапка пушистой дружественной паутины. Одна из шестидесятилетних девиц, заметив застывшего перед зеркалом пассажира, неспешно направилась к нему.
— За десять кредитов в нашей парикмахерской вас приведут в порядок, проговорила она очень сочувственно.
— Десять кредитов?
— Вы предпочтете сохранить эту прическу? — Она окинула критическим взглядом прическу профессора. — Через десять часов паутина вступит в симбиоз с вашим организмом и тогда…
— Хорошо… — выдохнул Атлантида.
Десять кредитов, это конечно грабеж. Нетрудно предположить некий симбиоз между работниками парикмахерской и дружественной паутиной. Особенно, когда Платон увидел, что вторая девица залезает в парикмахерский комбинезон. За три секунды мощный насос слизнул с его волос серые хлопья, потом профессора с ног до головы облили вонючим дезсоставом. Все тело стало немилосердно чесаться, а волосы теперь напоминали проволоку. Девица не слишком уверенно предложила вымыть клиенту голову, и даже что-то стала искать в шкафчике, выбрасывая на пол пустые флаконы.
Платон поспешил от мытья головы отказаться.
— Вы говорили с копом? — поинтересовалась парикмахерша, странно ухмыляясь и оглядывая Атлантиду. — Они во время любого разговора непременно пользуются детектором лжи.
— Я знаю, — буркнул Платон. Знать-то он об этом в самом деле знал, но почему-то во время беседы с Дерпфельдом об этом факте не вспомнил.
— Если хотите избежать неприятностей, то купите таблетки «антиправды». Одна штука под язык — и сорок восемь часов ни один детектор вас не возьмет за яйца.
— Я только свидетель, — сказал профессор не очень уверенно.
— Ха-ха… — последовал ответ.
Платон оценил всю многозначительность интонации этого краткого, но емкого восклицания, и купил в киоске блок таблеток «антиправды». Наверняка переплатил вдвое. Немного подумал и положил таблетку под язык.
Челнок на Вояджер прибудет через три часа. Три часа, вычеркнутые из жизни. Ожидание… Платон достал из кейса электронный жетон, снятый с посылки. Коробка с осколком была отправлена Фредом Корманом четыре дня назад. То есть за день до смерти. И в самом деле, с планеты Райский уголок. Почему-то Платон не обратил на этот факт внимания. Дорогущая планета. Говорят, проживание на ней дороже, чем на Старой Земле. На то и Ра-й.
Глава 2. Райский уголок
Документ 2.
Островитянин 7 — центру.
(Совершенно секретно).
Новые данные отсутствуют. Объект ничего не предпринимает. Просмотр старых материалов не дает результатов. Почему не обеспечили охрану Корману? Почему так медлили? Теперь след потерян. Придется все начинать сначала. Прошу сообщить результаты расследования, как только они появятся.
1.
Да, нуль-портал на планете Райский уголок был. Но это не облегчало жизнь путешественникам. Когда Платон шагнул из нуль-портала на зеркальный пол просторного зала, три охранника в сине-белой форме направили на него три «магнума» и хором взревели:
— Стоять!
Платон замер с поднятыми руками. Чип на багажном контейнере пропищал:
— Взрывчатки нет. Разрешение на ношение оружия имеется. Оружие опечатано и находится в багаже.
— У вас есть пропуск на планету? — спросил один из полицейских, но бластер не опустил.
— Нет никакого пропуска. Лицензия Межгалактического Археологического Общества есть, а вот пропуск…
— При чем здесь МГАО? На нашей планете нечего раскапывать. Вы будете отправлены назад за собственный счет, — сообщил полицейский, суровея с каждым словом. Его коллеги строили совершенно зверские рожи.
— Меня сюда вызвали! — повысил голос профессор Рассольников, и не менее гневно нахмурил брови в ответ. — Сержант Вил Дерпфельд хотел поговорить со мной как со свидетелем.
— А, Вил… — На физиономии старшего отразилось глубокое разочарование. И он наконец опустил свой «магнум». Его коллеги сделали то же самое. — Поль, свяжись-ка с сержантом Дерпфельдом и сообщи, что его свидетель явился. И пусть оформит пропуск по всем правилам хоть раз! А пока извольте пройти в силовую кабину и ждать там прибытия сержанта Дерпфельда.
Платона довольно бесцеремонно затолкали в прозрачный параллелепипед вместе с багажом. Вот дерьмо! Похоже на собачью будку… Не слишком ли часто эти будки стали попадаться на пути?
«Я — человек несуеверный», — поспешил напомнить себе профессор Рассольников.
Но еще он был человеком с чувством собственного достоинства. Облаченный в белый костюм с бледно-лиловым цветком «mamillaria blossfeldiana» в петлице, в белой шляпе, с тросточкой в руке, он уже представлял себя на набережной Райского уголка под испепеляющими взорами местных красавиц. А вместо этого пленение в тесной «собачьей будке». И парочка пожилых туристов пялится на него во все глаза, как будто он достопримечательность этой райской планеты. И копы перешучиваются, поглядывают в сторону «будки» и заключают пари. Держать себя непринужденно, насколько это возможно в его положении, — вот все, что можно пока сделать. Но попробуйте изобразить чувство собственного достоинства в силовой кабине!
2.
Вил Дерпфельд не торопился прибыть в зал ожидания. Платон промаялся целый час, глядя сквозь прочнейший стеклопласт на роскошные стеклянные пирамиды Райского уголка в обрамлении какой-то почти ненастоящей буйной зелени. Деревья росли ярусами — пышные кроны сменялись переплетением лиан, чтобы внизу разостлаться цветущим кустарником. В яркой листве мелькали сочные оранжевые плоды, почему-то похожие не на фрукты, а на елочные игрушки. По мощеным разноцветным камнем аллеям прогуливались полуобнаженные парочки. И меж ними — полицейские в форме. Обилие полицейских… По штуке на каждого туриста. Платон всегда считал, что охрана должна быть незаметной. Если охрану выставляют напоказ, то либо не все ладно с самой системой охраны, либо у хозяина не все в порядке с психикой, и ему пора посетить психотерапевта. Или… Это какой-то особый шик — кичиться охраной?
Наконец Вил Дерпфельд явился. Этот начинающий полнеть белокурый гигант вовсе не торопился познакомиться со своим свидетелем. Однако пропуск принес. И профессор Рассольников был освобожден из временного плена. Пропуск был необычного вида — внешне полная иллюзия желтого лимона средних размеров с остреньким носиком. Его полагалось носить на шее, подвешенным на цепочке. Причем все время и так, чтобы было видно.
— На вашей планете все носят на шеи такие «лимоны»? — не поверил Платон и глянул на пожилую пару в зале ожидания. Никаких «лимонов» на них не было.
— Это временный пропуск. Если вы — член клуба, то «песня» вам ни к чему. Мы называем эту штуку песней. В случае нарушения правил она начинает мурлыкать какую-нибудь песенку-дешевку. И вас тут же хватают под белы ручки и ведут. — О работе «лимона» сержант рассказывал с видимым удовольствием.
— Что-то вроде желтой звезды, — уяснил Платон.
— А что такое желтая звезда? — не понял полицейский.
— Это не относится к делу.
— Объясните, что такое желтая звезда, — Вил посуровел. — Я требую.
Профессор объяснил. Причем не очень кратко. Говорил минут пятнадцать. Вил Дерпфельд слушал внимательно. Потом удовлетворенно кивнул:
— Теперь я это знаю. — Будто галочку поставил против «желтой звезды». — Едем в «Эдем». Это наш самый лучший отель. Знаете, что такое Эдем?
— Разумеется.
— Я тоже теперь это знаю. Выяснил в интернете, — поведал сержант с гордостью. — Дорогая штучка.
— Дорогая?
— Ну да, плата высока: всю жизнь не ругайся, баб не трогай, по морде никому не смей врезать, всяким неудачникам и лентяям помогай. И в награду номер с песнями и прочей дребеденью. Я предпочитаю номер с девочками.
«Тупица», — подумал Платон.
Полицейский глайдер ждал их на спецплощадке. У входа дежурил полицейский. На Платона коп посмотрел неприязненно, как на любой другой планете смотрят на арестованных. Нет, на арестованных, пожалуй, смотрят более дружелюбно. Обычно так на других планетах смотрят на осужденных. Причем на большие сроки и за что-нибудь мерзкое. Например, за кражу денег со счета пенсионного фонда служителей закона. Нетрудно догадаться, что причина тому — желтый лимон, висящий гирей на шее археолога.
— Я буду жить в «Эдеме»? — спросил Платон, усаживаясь на сиденье глайдера рядом с Дерпфельдом.
— Как же, разогнался! Полицейское управление оплачивает твое пребывание на планете, — сержант почему-то перешел «на ты». — «Эдем» нам не по карману. Так что мне велено приютить тебя в моей норе. А в «Эдем» мы летим потому, что именно там был убит Корман.
Выходит, погибшему по карману было проживание в «Эдеме». А ведь еще два года назад Фред не мог выложить на шахтерской планетке Адонис за комнатушку несколько кредитов. Но этими сведениями Платон не стал делиться с полицейским.
— Давно знаешь Кормана? — Тот уже начал допрос.
— Около трех лет. Он спас мне жизнь. — Теперь, когда Корман мертв, можно в этом и признаться без ущерба для самолюбия.
— У него были враги?
— Куча. Но обычно этим людям нечем было заплатить за выпивку в дешевой забегаловке, так что приобрести пропуск в здешний рай…
— Пропуска на нашу планету не продаются, — прервал профессора Вил Дерпфельд. — Сюда можно попасть только по приглашению, вступив в клуб друзей Ра-я. Теперь ты это знаешь.
— Тем более, глупо спрашивать о врагах, — пожал плечами Атлантида. И пожалел, что не остался на Кроне-3. Симбиоз с паутиной уже не казался таким ужасным. Паутина хотя бы не выказывает каждую секунду свое превосходство.
— Они могли попасть сюда по приглашению, — настаивал полицейский. Я… — он сделал заметное ударение на этом «я», — допускаю, что такое приглашение можно подделать.
Выходило, что начальство Дерпфельда таких допущений не делало.
— Хочешь сказать, что Корман был членом клуба? — удар по самолюбию был весьма ощутим. А профессор Рассольников никогда не скрывал ни от себя, ни от других, что он человек честолюбивый.
— Разумеется, и он, и его жена.
— Фред женился? — Платон был удивлен. В который раз.
— Ну да. Забронировал номер в «Эдеме» на весь период медового месяца. Бедняга потрахал женушку две недели, и его кокнули.
Может, Альфред женился на какой-нибудь очень богатой пожилой дамочке, которой лет двести. Биокоррекция ныне творит чудеса. Столетние красотки выглядят как сорокалетние. А ради того, чтобы числиться в первой сотне галактических миллиардеров, можно забыть про год рождения своей жены. Впрочем, строить теории — это по части полиции, хотя вряд ли этот тип мог придумать какую-то версию, если судить по высоте его лба. Платон с сомнением окинул взглядом голову полицейского. Лоб, впрочем, был не таким уж и низким. Если не сравнивать его размеры с размерами челюсти.
Глайдер опустился прямо на огромный пруд. Внизу скользили рыбки, колебались седые водоросли. Сама поверхность была, как стекло, антигравитационная пленка накрывала пруд невидимой крышкой.
— И где номер Кормана? — спросил археолог, оглядывая белоснежную колоннаду, окружавшую пруд.
— Все ЭТО его номер. — Вил сделал широкий жест. — Там бассейн. Вон там прогулочный парк. В конце галереи столовая…
— Мы будем обедать?
— Нет. — Казалось, Дерпфельд не понимал шуток. Интересно, как он общался с Корманом? Вероятно, они не были знакомы. К взаимному удовольствию. — Конгресс «АнтиФоменко» хотел снять этот номер для своей конференции, но устроителям он оказался не по карману. Им пришлось довольствоваться более скромными помещениями. А вот «фоменковцы» проживали здесь целых две недели. Как раз незадолго до прибытия вашего друга.
— Они тоже члены планетарного клуба?
— Устроитель конференции. Остальные получают песни.
— Песни? Ах, да! Временные пропуска.
— Кстати, мне понравилась их последняя теория: никакой цивилизации на Старой Земле никогда не было. Ее выдумали отшельники с Тау Кита. По-моему, в этом что-то есть.
— А цивилизацию Тай Кита выдумали на Старой Земле. Круг замкнулся, получился парадокс первичности, и теперь никто не знает, какая цивилизация ложная, а какая истинная. Может быть, вернемся к делу Фреда?
— Я знаю, что за день до смерти Корман отправил тебе посылку. Что в ней было?
— Обломок неизвестно чего. И никаких разъяснений. — Профессор Рассольников решил не сообщать о странной записке, а то придется рассказывать этому типу, кто такая Елена Прекрасная, Парис, Менелай и другие. Еще заставит читать «Илиаду» наизусть.
— Это «неизвестно что» при вас?
— В моем багаже.
— Нужен анализ. Не волнуйся, сперму и кровь не требую — только твой багаж.
— Сделать анализ можно. Если обещаешь сообщить мне результаты.
Дерпфельд стал думать. Причем думал довольно долго.
— Хорошо, если в данных не будет ничего секретного, так и быть, я наплюю на инструкции и намекну…
— В каком смысле — секретного?
— В секретном. А теперь глянь по сторонам и скажи, нет ли здесь чего-нибудь странного. Какой-нибудь заковыристой вещицы.
Они медленно шли по аллее, уставленной статуями из золотистого мрамора. Да, статуи золотистые, как лучи солнца на Старой Земле, а базы статуй из полированного черно-красного гранита. Поначалу Платон решил, что это голограммы. Но, коснувшись одной из мраморных красоток, убедился, что камень настоящий.
Аллея вела к одноэтажной вилле. Стеклянные двери раскрылись, и галерея вывела в просторный холл с мелким бассейном посередине. Пол был оригинален — прозрачной покрытие, а под ним — будто вмерзшие в лед человеческие тела — юноши и девушки, причем совершенно обнаженные. Разумеется, голограммы. Но производило впечатление. Все двери холла находились в режиме невидимости. Платон открыл ближайшую. Оказалось столовая. Круглая беседка с круглым столом посередине, и вкруг стола двенадцать стульев с золочеными подлокотниками. Вьюнки, усыпанные голубыми и белыми цветками, обвивали ажурные колонки.
— Можно узнать, что здесь собственно принадлежит Корману и что гостинице?
— Он купил мебель для этого номера.
Платон опустился на стул. Просто потому что почувствовал настоятельную потребность в поддержке. Дорогущий стул оказался не особенно удобным. Платон предпочитал сенсорные кресла, что приспосабливаются к своим седокам. Эти статуи и золоченая мебель так потрясли воображение профессора, что признание прозвучало как бы само собою:
— Я знаю, что два года назад господин Корман имел на счету двенадцать кредитов. Ровно столько, чтобы можно было не закрывать счет. А теперь… вот… эта мебель. Сколько же денег у него сейчас на счету? Разумеется, это тайна…
— Не тайна. Все те же двенадцать кредитов. Но продавцы мебели, как и прочего барахла, — драгоценностей, одежды, антигравитационного оборудования и косметики — считали твоего приятеля платежеспособным.
— Я хочу его видеть… То есть его тело.
— Не советую.
— Может быть, убит вовсе не он.
— Господина Кормана опознали, — веско заявил сержант.
— Не можешь предъявить его тело?
— Могу. Идем, раз тебе охота. Морг здесь. И хорошо, что с утра не ел.
— Где здесь?
— В номере. Этот номер «Эдема» предусматривает все, что может понадобиться современному человеку. Включая многоконфессиональную церковь, родильную палату, искусственную матку для взращивания зародыша и морг.
3.
Блестящий ящик выкатился из холодильника и раскрылся согласно программе сам собою, ибо он был создан лишь для того, чтобы хранить и чтобы раскрываться, равнодушно демонстрируя содержимое. Голова Кормана в ореоле густых черных волос казалась почти живой. Запрокинутое лицо. Острый подбородок. Нос с горбинкой — горбинка у мертвеца сделалась чуть заметнее. Шея с острым кадыком. Широкие плечи, опять же худые, и руки очень длинные, покрытые густыми темными волосами. Но от ключиц до самого лобка тело имело вид освежеванной туши из мясной лавки начала двадцатого века — тонкие пленки красного на белых ребрах, ямина, прежде вмещавшая внутренности, и сероватая белизна позвонков под слоем запекшейся крови.
Платон отвернулся, пытаясь справиться с конвульсивными спазмами желудка. И кинулся вон из морга. Да, хорошо, что он не ел — желудочный бунт прекратился после нескольких глубоких вдохов.
— Зачем? — прошептал Платон, когда из морга неспешной походочкой вышел Дерпфельд. — Зачем его вскрывали? Неужто нет больше сканеров и…
— Тело нашли в таком виде.
— Где? В морге?
— Нет. В спальне. И никаких намеков на внутренности. Как будто их кто-то сожрал. И даже крови почти не было. Чистые простыни — лишь несколько капель вокруг…
— Его убили в другом месте, а тело перенесли, — Платон иногда почитывал детективы, все больше классику, про те времена, когда не было молекулярных анализаторов и детекторов правды в каждом полицейском участке. Ныне все загадки разрешаются сразу или не разрешаются никогда. Слишком тороплива жизнь: вчерашнее преступление становится фактом прошлого, разгадано оно или нет. Статистика говорит — раскрываемость семьдесят процентов. И значит, тридцать не раскроют никогда. Тридцать безнаказанных преступлений из ста запланированы. Статистика неопровержима. Странно даже, что Дерпфельд копается с этим делом. Видимо, процент семьдесят не достигнут еще на Райском уголке — и это объясняет все.
— Может быть, и так. Но это «другое место» пока не найдено.
— Что нужно от меня? — Платон чувствовал себя совершенно раздавленным. Если бы Вил Дерпфельд попросил его сейчас признаться в убийстве Кормана, он бы это сделал.
— Думал, ты что-то можешь прояснить. Зачем же я тебя притащил на Ра-й? Чтобы ты только ахал и блевал?
— Я не блевал.
— Но собирался. Честно говоря, я сильно разочарован.
— Я тоже. Мне надо зайти в бар и выпить.
— Пей, — милостиво разрешил полицейский. — Ты же не арестованный. Но выпивка за твой счет. И еще вопрос… — Дерпфельд чувствовал, что свидетель сейчас мягче воска и не торопился выпускать добычу. — Как у Кормана было со здоровьем? Какие-нибудь хронические заболевания?
— Никаких… Насколько я знаю, конечно. Были травмы… В экспедициях всегда что-то случается… Но он тут же о них забывал. Впрочем, у него не было ничего серьезного. — Археолог напряг свою генетически уплотненную память. — Если не считать случая в замке Семи башен. Кормана завалило в подземелье и раздробило ногу. Доктор Ежевикин его заштопал. Симпатичный такой старикан. У него был один недостаток: он все время поучал нас по всем вопросам.
— Вы брали с собой доктора? В экспедицию — доктора?.. Это же безумные бабки!
— Доктор Ежевикин — искатель приключений. Как я, как Корман. Ездил, так сказать, из любви к старине.
4.
В первые дни знакомства профессор Рассольников считал Кормана чистым служителем чистой науки — точной копией образа сумасшедшего ученого. Образа, который уже более десяти веков не сползает с экранов компов, голографов и с электронных страниц упрямо не желающих умирать книг. У Кормана никогда не было дома ни на одной из самых захудалых планет, он таскал свой старенький научный комп в кейсе, ел что попало, и даже к женщинам был равнодушен. В том смысле, что Фред не делал различия между живыми женщинами и андроидами для сексуальных услуг. Но однажды Корман признался Платону — кажется, они выпили тогда изрядно после провала очередной экспедиции — так, вот, дилетант Корман признался своему другу профессору Рассольникову, что мечтает стать богачом. Да, да, очень-очень богатым. Галактическим миллиардером. И когда-нибудь на какой-нибудь планете он отыщет такое…
Что именно он должен отыскать, Фред не сообщил, многозначительно замолчав на полуслове. Но видимо знал, что искать, если в свадебное путешествие отправился на Райский уголок. Тогда к словам приятеля Платон отнесся, как к очередной шутке. Но, видимо, это был тот единственный случай, когда Фред говорил серьезно.
Все это обдумывал Атлантида, заказав порцию «Черной собаки» в баре. Великолепная золотая текила, кока-кола без химического привкуса, кубики льда и настоящая вишенка. О цене лучше не спрашивать. Профессор пил в одиночестве — Дерпфельд отправился в полицейский участок. В баре царил полумрак, лишь столик светился. Постояв несколько минут, пока играла тихая музыка, и кружились под потолком разноцветные светильники, столик медленно поднялся в воздух и поплыл на улицу, как будто ему надоели отделанные темными панелями стены, зеркальный пол и низкий потолок. Стул с Платоном последовал за столиком. Их что-то связывало — программа чипа или дружественная паутина. Биосистемы обычно надежнее, но профессор предпочитал добрую старую электронику. И стол, и стул выплыли в синие небо так плавно, что из бокала не пролилось ни капли. Столик со стулом скользнули меж пышных макушек местных пальм и опустились возле бассейна с изумрудной водой. Полупрозрачная раковина шезлонга парила в полуметре над песочным напылением дорожки.
Сидящая в шезлонге женщина улыбнулась Платону.
Как описать ее красоту? Своеобразная? Необыкновенная? Поразительная? Роскошная? Ни один эпитет не подходил. Все вместе слишком перегружали образ. Нарисовать, изваять — вот первое, что приходило в голову при виде этого тела. А потом — приступ отчаяния — не суметь. И никто не сумеет. Тут нужен Фидий или Лисипп. Все лини, все формы безупречны. В каждом изгибе плавность. Веки не просто прикрывали глаза, они их обводили, прочерчивая контур — никогда профессор прежде не видел таких глаз. Тонкие лепестки ноздрей были созданы резцом скульптора — иначе не скажешь. Такой овал лица бывает лишь у очень юных особ. А губам не нужен контурный карандаш, сама природа обвела контур этого рта. Брови не требовали ни коррекции, ни подкрашивания — линия была идеальной — волосок к волоску. Серебристая чешуя напыленного купальника прикрывала тело незнакомки до колен. Но сквозь прозрачную чешую можно было разглядеть и розоватые холмики сосков, и темный треугольник внизу живота. Линии ее тела были так же идеальны, как и лицо. И никакой искусственности. Ноги длинные, но длина соразмерна с телом; талия тонкая, но не кажется перетянутой невидимым шнурком; груди упруги, но не напоминают втиснутые под кожу теннисные мячи.
Красавица меланхолически отколупывала чешуинки купальника и бросала их в воду. При этом время от времени она проводила рукой между ног, но этот жест не выглядел вульгарным — при ее красоте ей позволительно было делать все.
— Платон Атлантида, — представился археолог и слегка приподнял шляпу. При этом он не мог оторвать взгляда от роскошных золотых волос незнакомки после купанья они немного спутались, их кольца завились в беспорядке. Невольно хотелось запустить пальцы в эти пряди…
Несколько секунд она его внимательного разглядывала. Разумеется, она заметила все, и то, что костюм слегка помят, и цветок кактуса в петлице, и дурацкий лимон на шее.
— Я слышала о тебе, и слышала что-то очень хорошее. Но что — не помню… — она разыгрывала дурочку, и ей это шло. — Или я слышала о каком-то другом Платоне?.. Впрочем, неважно! Как ты относишься к платонической любви, Платон?
— Равнодушен…
— Разве ее нет?
— Под платонической любовью философ Платон имел в виду любовь мужчины к мужчине, которая не заканчивается физической близостью. Так что я отношусь к подобным эмоциям равнодушно.
— Елена, — представилась она. И замолкла многозначительно, ожидая, что он воскликнет: «Елена Прекрасная!» Но он промолчал. И этим немного разочаровал ее и озадачил. — Елена Корман, — добавила она. — Молодая вдова. — И при этом ни на секунду не омрачилась. — Мы недавно поженились с Альфредом.
Она? Дерпфельд сказал, что Корман женился… Но… эта красавица… Невероятно… Такая красотка подошла бы для молодого галактического миллиардера. Ясно, что она знала себе цену — тут уж сомнений никаких. И вдруг эта Елена рядом с худым угловатым Корманом, страдающим хроническим безденежьем — самым страшным заболеванием нашего мира.
— Поздравляю… — проговорил Платон хриплым голосом… И не отрываясь, смотрел на серебристый купальник. Все меньше и меньше оставалось на нем чешуинок. Тут только сообразил, что с венчанием поздно поздравлять.
— С чем поздравляешь? С вдовством? — усмехнулась Елена. Зубы ее были белым белы. Казалось, они светятся.
— Поздравляю себя с тем, что увидел вас, — вывернулся профессор Рассольников.
— А-а… — она одобрительно махнула ресницами. Улыбка дрогнула в уголках губ. Еще одна чешуинка купальника полетела в изумрудную воду.
Платон решил не задавать лишних вопросов. Не испытывал желания. Пусть Дерпфельд допрашивает Елену Прекрасную. А он…
— Не хочешь искупаться? — предложила она. — Вода чудесная. Ласковая. Улыбчивая вода.
Повинуясь ее приказу, шезлонг медленно поплыл над водой. Елена соскользнула в бассейн без плеска — ее идеальное тело вонзилось в изумрудную воду стрелой. Платон последовал за ней — прямо в костюме. Под водой он попытался обнять ее восхитительное тело, но она ускользнула. Пока Платон всплывал на поверхность, успел потерять шляпу и сбросить пиджак.
— Только пиджак не теряй! — крикнула она и взмыла из воды прямо в раковину шезлонга — золотой поясок вокруг талии оказался антигравитационным шнуром дискретного действия.
— Богиня! — крикнул археолог, рассекая воду и устремляясь за неспешно плывущим шезлонгом.
— Я жду вас в холле, — небрежно бросила она через плечо, и раковина шезлонга помчалась быстрее.
5.
Платон проснулся посреди ночи. Кровать была необъятна. Вся — пена. И в пене обнаженное тело Елены Прекрасной. Свет падал полотнищами, чередуя тьму со светом изумрудного оттенка. Не Луна — ибо у планеты Райский уголок нет спутников — искусственное освещение. Но светильник, парящий в высоте, казался самой настоящей Луною. Только эта Луна никогда не убывала — На Райском уголке всегда полнолуние. Ночи оборотней и влюбленных.
Платон поднялся. Ночь с вдовушкой была… как бы это выразиться… Ошеломительной. Платон прикинул, куда направиться первым делом: в туалет или в столовую. Решил, в туалет. Туалет в номере огромный, как кабинет ученого. Напротив унитаза — полка с электронными книгами в пластиковых обложках. Платон оглядел коллекцию: наверняка она заказана Корманом. Хотя, кто знает, может быть, и Еленой Прекрасной. За тысячу лет непрерывной эмансипации женщины с трудом выучились читать в туалете. Профессор выбрал единственную книгу по археологии «Находки Эгейского моря» и опустился на унитаз, который любезно принял форму его тела.