Пьер Леметр

Алекс

Паскалине Жеральду, в знак нашей дружбы
Часть I

1

Алекс безумно нравилось это занятие. Уже почти час она выбирала, мерила, колебалась, уходила, возвращалась, снова выбирала… Парики и накладные пряди. Она готова была проводить здесь целые дни.

Года три-четыре назад она случайно зашла в этот бутик на Страсбургском бульваре. Не то чтобы она специально искала себе парик — просто ей стало любопытно. Примерив рыжий, она была настолько потрясена свершившейся переменой, что немедленно его купила.

Она могла позволить себе носить все что угодно, поскольку была действительно хорошенькой. Не всегда — это пришло в подростковом возрасте. До того она была довольно некрасивой девочкой, к тому же ужасно тощей. Но когда некий внутренний механизм сработал, эффект был стремительным и внезапным, как придонная волна, — ее тело изменилось невероятно быстро, и всего за каких-то несколько месяцев Алекс превратилась в красавицу. Никто не ожидал ничего подобного — включая ее саму. Ей никак не удавалось поверить, что эта возникшая словно из ниоткуда красота — настоящая. По правде говоря, она не вполне верила в это и сейчас.

Например, она не думала, что ей настолько пойдет рыжий парик. Это стало настоящим открытием. Она даже не подозревала всей масштабности перемены. Казалось бы, просто парик — столь необязательная, поверхностная деталь… Но у Алекс возникло ощущение, что в ее жизни и впрямь что-то изменилось.

Что до самого парика, после она его никогда не носила. Вернувшись домой, она сразу поняла, что он весьма неважного качества: откровенно фальшивый, нелепый, он выглядел убого. Она его выбросила. Нет, не в мусорное ведро — в дальний ящик комода. Время от времени она все же извлекала его оттуда, надевала и разглядывала себя в зеркало. Да, парик был воистину ужасен, всем своим видом он буквально вопиял: «Я — самая низкопробная дешевка!» — но это было не важно — то, что Алекс видела в зеркале, отражало ее собственный потенциал, в который ей так хотелось верить. Она вернулась в бутик на Страсбургском бульваре и рассмотрела парики лучшего качества. Пусть они и дороговаты для медсестры, работающей по временному найму, но их, по крайней мере, не стыдно носить. И понеслось…

Поначалу, надо признать, это было нелегко. Для закомплексованных натур вроде Алекс даже на выбор нижнего белья может уйти добрых полдня. Сделать тщательный макияж, выбрать одежду, найти подходящие к ней туфли и сумочку (точнее, удачно скомпоновать обновку с тем, что уже имеется, поскольку далеко не всегда есть возможность купить то, что понравится) — все это требует немалых усилий. Но вот вы выходите на улицу и вы уже совсем другая! Конечно, суть остается неизменной — но, по крайней мере, это хоть как-то помогает развеяться, особенно если выбор развлечений у вас невелик.

Больше всего Алекс нравились парики характерные — те, которые посылают окружающим четкие сообщения вроде: «Я знаю, о чем вы думаете» или: «А еще я сильна в математике». Парик, который она надела сегодня, сигнализировал: «Нет, меня вы не найдете в Фейсбуке!»

Сейчас Алекс взяла в руки понравившийся парик модели «Урбанистический шок» — и в тот же миг, мельком взглянув в витрину, заметила человека, стоящего на противоположной стороне улицы. Он делал вид, что кого-то или чего-то ждет, но это было уже в третий раз за последние два часа. Он шел за ней. Теперь Алекс была в этом уверена. «Но почему я?» — был первый вопрос, который она себе задала. Как будто мужчины могли преследовать кого угодно, но только не ее. Как будто она то и дело не ловила на себе их взгляды — повсюду: на улице, в транспорте… В бутиках. Она нравилась мужчинам всех возрастов — таково преимущество тридцатилетней. Но все же она была удивлена. «Вокруг полно женщин гораздо красивее меня!» Ну да, Алекс в своем репертуаре: кризис доверия, вечные сомнения… С самого детства. Вплоть до подросткового возраста она заикалась. Иногда это случалось с ней и сейчас в моменты сильной растерянности.

Она не знала этого человека, никогда раньше его не видела. И потом, пятидесятилетний тип, преследующий тридцатилетнюю… Не то чтобы моральные принципы Алекс были столь высоки — скорее это ее удивило.

Она опустила глаза и принялась разглядывать другие модели париков, делая вид, что выбирает подходящий. Затем пересекла магазин и остановилась в том углу, откуда можно было видеть тротуар. Она заметила, что мужчина довольно мускулист, хотя и грузен — костюм был ему слегка тесноват. Он чем-то походил на бывшего спортсмена. Рассеянно поглаживая белокурый, почти белый парик, Алекс пыталась вспомнить, в какой момент впервые осознала присутствие незнакомца. В метро! Она увидела его в глубине вагона. На секунду их взгляды встретились, и она успела разглядеть адресованную ей улыбку, которую он явно хотел сделать доброжелательной. Но в его лице было что-то неуловимо неприятное — может быть, слишком пристальный взгляд, как у человека, одержимого какой-то навязчивой идеей. Или, скорее слишком тонкие губы, с такого расстояния почти незаметные. Алекс инстинктивно опасалась людей с чересчур тонкими губами — они словно бы что-то сдерживали: то ли постыдные секреты, то ли угрожающие слова. В довершение всего — выпуклый лоб. Глаз она рассмотреть не успела и жалела об этом — она была уверена, что глаза никогда не обманывают, и судила о людях в первую очередь именно по ним. Но в любом случае — здесь, в метро, она не собиралась ни с кем знакомиться, тем более с подобным типом. Алекс не слишком демонстративно отвернулась в другую сторону и, порывшись в сумке, достала плеер. Она выбрала «Nobody’s Child»[1] — и вдруг у нее промелькнула мысль: а не видела ли она этого человека вчера или позавчера возле своего дома? Но возникший в памяти образ был смутным, и Алекс не чувствовала полной уверенности. Стоило бы снова повернуться и посмотреть на незнакомца внимательнее, чтобы подтвердить или опровергнуть догадку, но Алекс боялась, что он примет это за поощрение. В чем она была полностью уверена — так это в том, что после той встречи в метро увидела его снова, примерно полчаса спустя, на Страсбургском бульваре, когда возвращалась в магазин париков, — она решила все же купить присмотренные ранее черный полудлинный парик и накладные пряди. Она повернула обратно — и тут заметила его, чуть дальше, на тротуаре, — он резко остановился и сделал вид, будто разглядывает что-то в витрине. Это оказался магазин женской одежды. Незнакомец изучал витрину с фальшивой сосредоточенностью.

Алекс отложила парик. Непонятно отчего ее руки дрожали. Что за глупость! Она нравилась этому человеку, он ее преследовал в надежде попытать счастья, но не хотел приставать к ней на улице. Алекс встряхнула головой, словно желая привести мысли в порядок, и снова взглянула в окно. Незнакомец исчез. Она подалась вперед и посмотрела направо, потом налево — но нет, его нигде не было видно. Облегчение, которое она испытала, было все же не вполне искренним. Алекс повторяла себе: «Это глупо», но на душе у нее по-прежнему было неспокойно. Выходя из магазина, она не смогла удержаться от того, чтобы задержаться на пороге и снова посмотреть по сторонам. Теперь ее больше беспокоило отсутствие этого человека, чем недавно — его присутствие.

Алекс взглянула на часы, затем — на небо. Было тепло, до захода солнца оставался почти час. Ей не хотелось сразу возвращаться домой. К тому же нужно было зайти в булочную. Она попыталась вспомнить, что осталось в холодильнике. К походам за продуктами она относилась довольно небрежно. Все ее внимание было сосредоточено на работе, комфорте (в этом смысле она проявляла почти маниакальное рвение) и — хотя ей не слишком нравилось в этом себе признаваться — на одежде и обуви. И сумочках. И париках. Ей хотелось бы не думать ни о чем, кроме любви, но любовь в ее жизни была чем-то побочным, некой ущербной частью ее существования. Алекс надеялась на нее, ждала ее, потом от нее отказалась. Сейчас она вообще не хотела останавливаться на этой теме и пыталась думать о ней как можно меньше. Она лишь старалась, чтобы сожаление об отсутствии любви не привело к поздним ужинам перед телевизором, лишнему весу и как следствие — уродству. Однако, несмотря на свою целомудренную жизнь, она редко чувствовала себя одинокой. У нее было много планов, которые придавали ей бодрости и заполняли ее время. С любовью ничего не получилось — ну что ж теперь… Ей стало легче с тех пор, как она настроилась прожить в одиночестве до конца своих дней. Это не мешало жить нормальной жизнью и находить в ней удовольствие. Мысль о том, что она тоже имеет право на свои маленькие радости, как и все остальные, часто помогала Алекс. Например, сегодня вечером она решила поужинать в «Мон-Тонер», на улице Вожирар.



Она появилась немного раньше. Сегодня она пришла во второй раз. В первый это было на прошлой неделе. Миловидная рыженькая девушка ужинала в полном одиночестве. Наверняка ее многие запомнили. Сегодня с ней здесь здоровались как с постоянной клиенткой. Официанты подталкивали друг друга локтями и не очень умело заигрывали с Алекс, она улыбалась, они находили ее очаровательной. Она попросила тот же самый столик, села спиной к террасе, лицом к залу, потом, как и в прошлый раз, заказала полбутылки охлажденного эльзасского. Слегка вздохнула. Алекс любила поесть, но постоянно напоминала себе, что не стоит чересчур увлекаться. Проблема веса была ее пунктиком. Впрочем, пока еще она могла держать эту проблему под контролем — даже если она набирала десять-пятнадцать лишних килограммов и менялась до неузнаваемости, то через пару месяцев ей удавалось вернуться в прежнее состояние. Но она знала, что через несколько лет это будет уже не так легко.

Она достала из сумки книгу и попросила дополнительную вилку, чтобы переворачивать ею страницы во время чтения за едой. Как и на прошлой неделе, почти напротив нее, немного справа, сидел тот же тип со светло-каштановыми волосами. Он ужинал в компании приятелей — пока их только двое, но, судя по доносившимся до Алекс обрывкам разговора, остальные скоро подойдут. Он заметил ее сразу же, как только она вошла. Она делала вид, что не видит, с какой настойчивостью он смотрит на нее. Так продолжалось весь вечер. Даже когда прибыли остальные его знакомые и завязался общий разговор на вечные темы работы, жен, любовниц — все по очереди рассказывали истории из жизни, в которых были главными героями, — он не переставал на нее смотреть. Алекс получала большое удовольствие от этой ситуации, но все же не хотела открыто поощрять незнакомца. Он был недурен собой, лет примерно сорока — сорок пяти, производил впечатление добродушного человека, пил чуть больше обычного — это придавало его лицу трагическое выражение. Алекс оно даже слегка растрогало.

Она допила кофе. Единственной небольшой вольностью, которую она себе позволила, был взгляд, брошенный на этого человека перед уходом. Только один взгляд — и он удался ей в совершенстве. Он был мимолетным, но достиг цели. Алекс испытала странное чувство, приятное и болезненное одновременно, заметив в ответном взгляде откровенное желание — оно кольнуло ее почти физически, словно предвещая недоброе. Алекс никогда не могла подобрать слов, настоящих слов, когда речь шла о ее жизни, как в этот вечер. Вместо этого у нее появлялось ощущение, что в мозгу возникают застывшие образы, вроде стоп-кадров — словно фильм о ее жизни вдруг оборвался, и она не знает, как восстановить пленку, продолжить свою историю, найти слова. В следующий раз, если она здесь задержится, он, возможно, будет ждать ее на улице. Посмотрим. Ну то есть — как получится. Алекс слишком хорошо знала, как это происходит. Всегда более или менее одинаково. Ее отношения с мужчинами никогда не складывались удачно — но, по крайней мере, эту часть фильма она уже видела и запомнила. Ну что ж, пусть так.

На улице уже совсем стемнело, но по-прежнему было тепло. К остановке только что подъехал автобус. Алекс ускорила шаги, водитель заметил ее в зеркальце заднего вида и задержался, чтобы она могла успеть. Алекс почти бегом добралась до остановки, но внезапно, уже оказавшись возле дверцы, решила не садиться в автобус и немного прогуляться. Она сделала знак водителю, чтобы трогался с места, и тот в ответ изобразил преувеличенное сожаление, едва ли не отчаяние. Это было забавно. Он все же сделал последнюю попытку ее уговорить:

— Мой рейс на сегодня последний. Других автобусов не будет…

Алекс улыбнулась и кивком поблагодарила его. Что ж, ничего страшного, она пойдет домой пешком. Какое-то время она шла по улице Фальгьер, потом свернула на Лабруст.

Три месяца назад она жила в этом квартале, рядом с метро «Порт-де-Ванв». Она часто переезжала. До этого она жила возле станции «Порт-де-Клиньянкур», а еще раньше — на улице Коммерс. Многие люди терпеть не могут переезжать с квартиры на квартиру, но для Алекс это было насущной необходимостью. Она обожала переезды. Так же как парики, они давали ей иллюзию перемен. Это ее лейтмотив. Когда-нибудь она изменит свою жизнь на самом деле. В нескольких метрах впереди ее припарковался белый фургончик, въехав передними колесами на узкий тротуар. Чтобы пройти мимо него, она почти вплотную прижалась к стене ближайшего дома и тут же ощутила за спиной чужое присутствие — она догадалась, что это был мужчина, но не успела оглянуться, как от резкого удара кулаком между лопаток у нее перехватило дыхание. Алекс потеряла равновесие, пошатнулась и сильно ударилась лбом о кузов машины. Раздался глухой стук. Она разжала пальцы, выронив все, что держала в руках, и попыталась ухватиться за что-нибудь, чтобы подняться, — и не нащупала ничего, кроме пустоты. Мужчина схватил ее за волосы, но ему удалось лишь сорвать с нее парик. Прорычав что-то неразборчивое, он вцепился уже в настоящие волосы Алекс и одновременно ударил ее другой рукой в живот — этим ударом можно было свалить быка. Она не смогла даже закричать от адской боли — вместо этого она согнулась пополам, и ее тут же вырвало. Человек оказался невероятно сильным — он развернул ее к себе с такой легкостью, словно она была бумажной куклой, и засунул скомканную тряпку ей чуть ли не в горло. Это был он, человек, которого она видела в метро, а потом на улице, это точно был он! На долю секунды их взгляды встретились. Она попыталась ударить его ногой, но он стиснул ее своими ручищами, точно клещами, так что она оказалась не в силах сопротивляться, и потащил к фургончику. Ноги у нее подкосились, и, оказавшись у распахнутой дверцы, она рухнула на колени на пол машины. Человек пнул ее ногой в поясницу, швырнув в середину кузова, и Алекс упала лицом вниз, ободрав щеку. Он вошел следом за ней, бесцеремонно развернул к себе, уперся коленом ей в живот и резко ударил кулаком в лицо с такой силой, что она поняла: он умышленно хочет причинить ей боль, может быть, даже убить — эта мысль молнией промелькнула в ее сознании еще раньше, чем ее голова ударилась о пол, а затем конвульсивно дернулась вверх. Боль была такой, что Алекс не сомневалась: у нее проломлен затылок. Мысли путались, распадались на мельтешащие обрывки: я не хочу умирать, не так, не сейчас. Она скорчилась в позе эмбриона, ощущая мерзкий привкус рвоты во рту. Голова, казалось, вот-вот взорвется изнутри. Человек связал ей руки, грубо заломив их за спину, затем щиколотки. Я не хочу умирать сейчас, повторила про себя Алекс, дверь с грохотом захлопнулась, заурчал мотор, автомобиль резко съехал с тротуара. Я не хочу умирать сейчас.

Она была совершенно оглушена, но тем не менее сознавала все, что с ней происходит. Она плакала, задыхаясь от слез. Почему я? Почему я?

Я не хочу умирать. Не сейчас.

2

Голос дивизионного комиссара Ле-Гуэна, звучавший в телефонной трубке, был абсолютно безапелляционным:

— Да в гробу я видал твое душевное состояние! Мать твою, Камиль, ты меня достал! У меня под рукой никого другого нет, ты понял — никого! Так что — высылаю за тобой тачку, и изволь быть на месте!

Немного помолчав, он добавил уже более спокойно:

— И хватит меня бесить.

Вслед за этим комиссар бросил трубку. Вполне в его стиле. Слишком импульсивном. Обычно Камиль не обращал на это внимания. В большинстве случаев он умел находить с Ле-Гуэном общий язык.

Только на сей раз речь шла о похищении.

И Камиль не хотел за это браться — он постоянно говорил, что есть две-три вещи, которыми он больше никогда не будет заниматься, в том числе расследованием похищений. Со дня смерти Ирэн. Его жены. На девятом месяце беременности она упала на улице. Ее пришлось отвезти в клинику, а потом Ирэн похитили. Камиль больше не видел ее живой. Это его подкосило. Невозможно выразить его отчаяние. Он был уничтожен. Много дней он провел словно в параличе, полностью утратив связь с реальностью. Он переходил из клиники в клинику, из пансионата в пансионат. Он чудом остался жив, хотя никто на это уже не надеялся. Все месяцы его отсутствия сослуживцы задавались вопросом, сможет ли он однажды вернуться к работе. И когда он наконец вернулся, они были поражены: он держался точно так же, как до смерти Ирэн, разве что заметно постарел. Однако с тех пор он занимался лишь второстепенными делами: убийствами из ревности, криминальными разборками, бытовухой. Делами, в которых смерть уже позади, а не впереди. Не похищениями. Его больше устраивало, когда мертвые уже мертвы — окончательно и бесповоротно.

— Все-таки избегать живых — это не дело, — сказал ему однажды Ле-Гуэн, который, нельзя не признать, делал для него все, что мог. — Ты же, в конце концов, не в похоронной конторе служишь!

— По мне, — ответил Камиль, — так очень похоже на то.

Они были знакомы уже почти двадцать лет, уважали друг друга и не имели друг от друга тайн. Можно сказать, Ле-Гуэн — это Камиль, сменивший оперативную работу на кабинетную, а Камиль — Ле-Гуэн, отказавшийся от начальственного кресла. Все, что разделяет этих двух людей, — это две иерархические ступеньки и восемьдесят килограммов живого веса. И тридцать сантиметров роста. Иными словами, внешняя разница настолько огромна, что доходит до карикатурности. Ле-Гуэн не так уж высок, но Камиль — почти карлик: при росте метр сорок пять он вынужден смотреть на мир снизу вверх, словно тринадцатилетний подросток. Этим он обязан матери, Мод Верховен, художнице, чьи картины украшают собой каталоги многих музеев по всему миру. Она была великая художница — и заядлая курильщица. Сигаретный дым создавал вокруг нее нечто вроде постоянного ореола, и вообразить ее вне пределов этого мутно-голубоватого облака невозможно. Такой наследственности Камиль был обязан двумя наиболее примечательными факторами своей биографии — выдающимся талантом художника и гипотрофией, ставшей следствием огромных доз никотина, полученных еще во внутриутробный период. Последнее обстоятельство и сделало из него человека ростом метр сорок пять.

Он почти никогда не встречал людей, на которых мог бы смотреть сверху вниз. Зато наоборот… Такой рост — не только физический недостаток: в двадцать лет это еще и невыносимое унижение, в тридцать — проклятие, но с самого начала понятно, что это судьба. То есть такая вещь, говоря о которой волей-неволей используешь высокий стиль.

Благодаря Ирэн рост Камиля стал его силой. Ирэн побуждала его к внутреннему росту. Никогда, ни прежде, ни после, Камиль не чувствовал ничего подобного. Он пытался. Но без Ирэн ему не хватало даже слов.

Ле-Гуэн, в противоположность Камилю, был монументален. Никто точно не знал, сколько он весит, — он никогда этого не говорил. Кто-то считал, что сто двадцать килограммов, кто-то — сто тридцать, кто-то заходил еще дальше, но это не имело никакого значения: так или иначе, Ле-Гуэн был громаден, обвисшие от гипертрофии кожи щеки делали его похожим на хомяка, — но вместе с тем у него светлые глаза, в которых читается живой ум, и, хотя никто не мог этого объяснить, а мужчины не хотели даже признавать, почти все женщины находили комиссара весьма привлекательным. Поди разберись почему.

Камиль выслушал вопли начальника, ничуть ими не впечатленный, — за много лет он к ним привык. Он спокойно положил трубку, потом снова поднял ее и набрал номер Ле-Гуэна.

— Вот что, Жан. Я возьму это дело. Но ты передашь его Морелю сразу же, как только он вернется, потому что… — Он попытался обуздать эмоции и продолжал, чеканя каждый слог, отчего его бесстрастный тон казался почти угрожающим: — Я не хочу им заниматься!

Камиль Верховен почти никогда не кричал. Во всяком случае, делал это редко. Он и без того пользовался авторитетом. Он был маленьким, хрупким, лысым, но все знали: Камиль — человек-кремень. Ле-Гуэн и тот предпочитал с ним не спорить. Злые языки поговаривали, что в этой парочке Камиль — тот, кто носит брюки. Никто над этим не смеялся.

Камиль положил трубку.

— Черт!..

В самом деле, что за невезение! Надо же было случиться похищению, хотя подобные вещи происходят далеко не каждый день — здесь все-таки не Мексика, — причем именно в тот момент, когда он не на задании и не в отпуске. Камиль стукнул кулаком по столу — не слишком сильно, поскольку во всем знал меру. Ему претила несдержанность — и в себе, и в других.

Время поджимало. Он поднялся, схватил пальто и шляпу и быстро спустился по ступенькам. Несмотря на хрупкое телосложение, шаги у него тяжелые. Однако до смерти жены у него была легкая походка. Ирэн часто говорила ему: «Ты скачешь, как воробей! Мне все время кажется, что ты сейчас взлетишь!» Но она умерла четыре года назад.

Перед ним затормозил автомобиль. Камиль сел.

— Прости, забыл, как тебя зовут, — обратился он к водителю.

— Александр, патр…

Водитель прикусил язык. Все подчиненные знали, что Камиль терпеть не может обращения «патрон». Он говорил, что оно отдает медицинским телесериалом. Такого рода отзывы были ему свойственны. Он не чуждался резкости, и порой его заносило. От природы у него был твердый характер, а с возрастом и особенно с началом вдовства он стал мрачноват и раздражителен. Уже Ирэн это замечала: «Дорогой, почему ты так часто сердишься?» — спрашивала она. С высоты — если можно так выразиться — своих метра сорока пяти Камиль с наигранным удивлением отвечал: «Да, в самом деле, с чего бы?.. Для этого ведь нет никаких причин…» Вспыльчивый и сдержанный, резкий и дипломатичный — он мог быть и тем и другим, так что лишь очень немногие люди могли понять его при первом же знакомстве. И оценить по достоинству. На роль «души общества» он явно не подходил. По правде говоря, он и сам себе не очень-то нравился.

С тех пор как Камиль почти три года назад вернулся к работе, он брал себе стажеров без всякого разбора — это был настоящий подарок для руководителей служб, которые не хотели особенно себя утруждать. Что до него самого, он не хотел создавать постоянную команду после того, как распалась прежняя.

Он покосился на Александра. Этому типу подошло бы любое другое имя, только не такое величественное. Но в любом случае он достаточно велик, чтобы превосходить Камиля на четыре головы — что, впрочем, совсем несложно… К тому же он рванул с места, не дожидаясь приказа, что свидетельствовало о бодрости и хорошей реакции.

Машина летела стрелой — видно было, что Александр любит и умеет водить. Даже GPS-навигатор, казалось, с трудом успевает опередить его, и то на какие-то доли секунды. Он явно хотел произвести впечатление на шефа. Выла сирена, машина оставляла позади улицы, перекрестки, бульвары, ноги Камиля болтались в двадцати сантиметрах над полом, правая рука сжимала ремень безопасности. Не прошло и пятнадцати минут, как они прибыли на место. Было полдесятого вечера. Не слишком поздно, однако Париж уже выглядел спящим и мирным — совсем не похожим на город, где похищают женщин. «Женщина, — сказал свидетель, вызвавший полицию. Он впал в шок и явно не собирался оттуда выходить. — Ее похитили прямо у меня на глазах!» Что ж, такое и в самом деле увидишь не каждый день.

— Останови здесь, — сказал Камиль.

Он вышел из машины, поправил шляпу. Водитель поехал дальше. Полицейское ограждение виднелось примерно в пятидесяти метрах впереди. Это расстояние Камиль прошел пешком. Когда хватало времени, он всегда предпочитал сначала посмотреть на место преступления издалека. Таков был его метод. Первый взгляд мог принести большую пользу, поскольку был панорамным, тогда как после уже возникали отдельные детали, разрозненные факты, они без конца множились, не оставляя возможности отойти и посмотреть на общую картину. Такова была официальная причина, которую Камиль привел сам себе, чтобы выйти из машины за сто метров от того места, где его ждали. Другая, истинная, заключалась в том, что он просто не хотел туда идти.

Приближаясь к полицейским машинам, чьи включенные мигалки бросали резкие всполохи на фасады домов, он пытался понять, что ему предстоит.

Его сердце неровно, лихорадочно колотилось.

Ему и вправду было физически плохо. Он отдал бы десять лет жизни за то, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

Но как ни старался Камиль идти помедленнее, наконец он все же оказался у цели.

Произошло почти то же самое, что и в тот раз, четыре года назад. Улица, на которой он тогда жил, немного напоминала эту. Ирэн не оказалось дома. Она должна была со дня на день родить — они уже знали, что мальчика, — и ее, скорее всего, отвезли в роддом. Камиль метался по городу, сбивался с ног, искал, — чего только он не сделал в ту ночь, чтобы ее найти… Он выбился из сил, но все оказалось напрасным. А потом она умерла… Его жизнь превратилась в кошмар в один миг, очень похожий на этот. Поэтому сейчас у него неровно колотилось сердце и шумело в ушах. Чувство вины, которое он считал угасшим, вернулось вновь. Он испытывал усиливающуюся тошноту. Внутренние голоса спорили между собой: один побуждал к бегству, другой — к противостоянию. Грудь сдавливало, как в тисках. Камилю показалось, что еще немного — и он упадет. Но вместо этого он слегка отодвинул заградительный барьер, чтобы зайти внутрь охраняемого периметра. Стоявший в оцеплении полицейский, не приближаясь, слегка махнул ему рукой в знак приветствия. Если с майором Верховеном были лично знакомы не все сотрудники полиции, то, по крайней мере, заочно его знали все. Еще бы, он стал почти легендой — и неудивительно, при таком-то росте… и с такой-то историей…



— Ах, это вы?

— Ты разочарован…

Луи тут же бурно замахал руками, точно крыльями:

— Нет-нет-нет, вовсе нет!

Камиль улыбнулся. Все же он по-прежнему достаточно силен, чтобы не слететь с тормозов. Луи Мариани долгое время был его помощником, и Камиль знал его как облупленного.

Вначале, после убийства Ирэн, Луи часто навещал его в клинике. Камиль был не слишком расположен к разговорам. Рисование, которое раньше было для него чем-то вроде хобби, теперь стало его основным и, пожалуй, единственным занятием, которому он предавался целыми днями. Груды законченных рисунков, эскизов, набросков заполоняли его палату, которой, впрочем, он совсем не пытался придать некие индивидуальные черты. Луи ненадолго вытаскивал его в парк, и они прохаживались по дорожкам: один смотрел на кроны деревьев, другой — себе под ноги. Оба молча сообщали друг другу сотни вещей, но это все же не могло в полной мере заменить слов, которых они не находили. А потом однажды Камиль без обиняков сказал, что предпочитает быть один и не хочет затягивать Луи в свою депрессию. «Это не слишком интересно — смотреть на грустного полицейского». Такое неожиданное и резкое расставание причинило боль им обоим. Потом прошло время, какие-то вещи стали понемногу налаживаться — но было уже поздно. Траур закончился, осталось чувство опустошенности.

Они не виделись довольно долго, лишь иногда пересекались на официальных совещаниях, брифингах и тому подобных мероприятиях. Луи не сильно изменился. Есть такие люди, что и в старости молодо выглядят. И, как всегда, он был элегантен. Однажды Камиль сказал ему: «Даже в свадебном костюме рядом с тобой я буду казаться бомжом». Стоит добавить, что Луи богат, весьма богат. Размеры его состояния, так же как точный вес Ле-Гуэна, никому не были известны, но все знали, что оно велико и наверняка постоянно растет. Луи мог бы спокойно жить на ренту, не только он сам, но и следующие четыре-пять поколений его семьи были обеспечены до конца своих дней, — но вместо этого он служил в уголовке. К тому же он получил прекрасное образование, не имеющее никакой практической пользы, но сделавшее его человеком высочайшей культуры — Камилю ни разу не случалось уличить его в невежестве. Поистине он был достопримечательностью, этот Луи.

Он улыбнулся — ему было приятно и одновременно забавно встретить Камиля вот так, без всяких предуведомлений.

— Это вон там, — сказал он, небрежным жестом указывая на ограждение.

Камиль быстрым шагом направился за молодым человеком. Впрочем, не таким уж молодым…

— Сколько тебе лет, Луи?

Тот обернулся.

— Тридцать четыре, а что?

— Нет, ничего.

Тут Камиль осознал, что находится в двух шагах от музея Бурделя. Он явственно представил лицо статуи «Геракл-лучник». Победа героя над мифическими чудовищами… Камиль никогда не занимался скульптурой, ему недоставало для этого физической силы, и уже очень давно не писал картин, однако продолжал делать рисунки и наброски, даже излечившись от долгой депрессии — это было сильнее его, это стало частью его существования, он больше не расставался с карандашом; таков отныне был его способ смотреть на мир.

— Ты знаешь статую «Геракл-лучник» в музее Бурделя? — спросил он у Луи.

— Да, — ответил тот и после некоторого раздумья добавил: — Хотя вообще-то, если память мне не изменяет, эта статуя находится в музее Орсе.

— Ты все тот же напыщенный засранец.

Луи улыбнулся. Эта фраза в устах Камиля могла означать: «Ты славный малый». Или: «Как быстро летит время… сколько же мы с тобой знакомы?..» В конце концов, могла означать и «Мы ведь не виделись с тобой с тех пор, как я убил Ирэн, так?..». В самом деле, странно было встретиться на месте преступления… Неожиданно Камиль произнес:

— Я просто временно замещаю Мореля. У Ле-Гуэна никого не оказалось под рукой, и он попросил меня этим заняться.

Луи кивнул, но выражение его лица осталось скептическим. Так или иначе, сам факт, что майор Верховен вообще взялся за это дело, был удивителен.

— Позвони Ле-Гуэну, — добавил Камиль. — Мне нужна следственная группа. Срочно. Учитывая, который час, вряд ли мы многое узнаем, но я все же попытаюсь…

Луи снова кивнул и достал из кармана мобильник. В оценке ситуации он был согласен с шефом. За такие дела можно браться с любого конца — либо начать с похитителя, либо с жертвы. Первый, разумеется, уже далеко. Что касается жертвы, она могла жить в этом квартале. Возможно, ее похитили неподалеку от дома. На такую мысль наводил не только похожий случай с Ирэн — об этом свидетельствовала криминальная статистика.

Улица Фальгьера. Еще один знаменитый скульптор, как и Бурдель… Оба полицейских шли посередине проезжей части — улицу перекрыли с двух сторон. Камиль поднял глаза к окнам верхних этажей. Во всех горел свет. Сегодня местные жители наслаждались бесплатным спектаклем.

— Один-единственный свидетель, — сообщил Луи, убирая телефон. — И место, где стояла машина, на которой приехал похититель. Криминалисты сейчас будут.

Они и в самом деле подъехали буквально через минуту. Луи поспешил им навстречу, отодвинув заградительный барьер, и указал на пустой прямоугольник асфальта у края тротуара, между двумя автомобилями. Четверо экспертов тут же приступили к работе, вооружившись всем необходимым оборудованием.

— Где он? — спросил Камиль, имея в виду свидетеля. Майор проявлял явное нетерпение — чувствовалось, что он не хочет здесь задерживаться.

У него зазвенел мобильник.

— Нет, господин прокурор, — произнес в трубку Камиль. — К тому времени, когда информация через комиссариат Пятнадцатого округа дошла до нас, было уже поздно перекрывать дороги.

Тон был сухим, не слишком вежливым для разговора с прокурором. Луи на всякий случай отошел. Он понимал нетерпение Камиля. Если бы речь шла о похищенном ребенке, уже объявили бы общую тревогу. Но похитили взрослую женщину. Так что придется справляться самим…

— То, о чем вы просите, будет нелегко, господин прокурор, — сказал Камиль.

Его голос стал тише. Он начал произносить слова медленнее. Тем, кто хорошо его знал, было известно, что это служит признаком нарастающего раздражения.

— Видите ли, господин прокурор, вот прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем, я могу наблюдать… — он помедлил, подняв глаза, — около сотни человек, прильнувших к окнам. Коллеги, которые уже работают в окрестностях, так или иначе оповестят о происшедшем еще две-три сотни людей. Если вы знаете способ, как в таких условиях избежать распространения информации, — то я весь внимание.

Луи молча улыбнулся. Майор Верховен в своем репертуаре. Луи был в восторге оттого, что он остался таким же, как прежде. За эти четыре года он малость постарел, но не потерял прежнюю хватку. И порой даже открыто пренебрегал субординацией.

— Разумеется, господин прокурор.

Но по его тону было абсолютно ясно, что он не собирается в точности исполнять распоряжение прокурора, каким бы оно ни было. Затем он отсоединился. Чувствовалось, что этот разговор лишь усилил его плохое настроение, вполне оправданное в данных обстоятельствах.

— И где, черт возьми, твой Морель? — резко спросил он.

Луи не ожидал такого вопроса. «Твой Морель…» Камиль несправедлив, но Луи его понимал. Предложить такое дело майору Верховену и в самом деле можно только от полной безысходности.

— В Лионе, — ровным тоном ответил он. — На каком-то общеевропейском семинаре… Вернется послезавтра.

Они вдвоем направились к свидетелю, возле которого стоял полицейский в форме.

— Чтоб вас всех!.. — проворчал Камиль.

Луи промолчал. Через несколько шагов Камиль остановился:

— Извини, Луи.

Но, произнося это, он смотрел не на собеседника, а под ноги. Затем снова перевел взгляд на окна, в которых виднелись лица зевак, глазевших в одном и том же направлении, — словно в поезде, отъезжающем на фронт. Луи хотел что-нибудь сказать, но потом понял, что в этом нет необходимости — Камиль уже принял решение. Наконец он произнес, на сей раз глядя прямо на Луи:

— Ну что, начнем?

Луи машинально убрал со лба прядь волос. Правой рукой. Такой жест был для него весьма типичным, и, если он делал его правой рукой, это означало: да, хорошо, согласен, давай начнем. Затем он указал на человека позади Камиля.



Это был мужчина лет сорока. В момент похищения он выгуливал собаку. Она и сейчас сидела у его ног. При взгляде на нее невольно возникала мысль, что Господь сотворил это существо, будучи весьма уставшим. Между собакой и Камилем вспыхнула ненависть с первого взгляда. Собака глухо заворчала, потом еще сильнее прижалась к ногам хозяина. Однако последний смотрел на Камиля с не меньшим изумлением. Затем перевел взгляд на Луи, словно спрашивая: что, и в самом деле можно стать большим полицейским чином при таком росте?

— Майор Верховен, — представился Камиль. — Хотите взглянуть на мое удостоверение или поверите мне на слово?

Луи смаковал каждое слово, наслаждаясь ситуацией. Он примерно знал, каким будет продолжение. Свидетель пролепетал:

— Нет-нет, все в порядке… просто…

— Что — просто? — перебил Камиль.

Собеседник испуганно замер.

— Просто я не ожидал… что… э-э-э…

Вариантов дальнейшего развития событий было два: либо Камиль толкнет этого типа, заставив потерять равновесие, а затем, ухватив за шею, будет пригибать его голову все ниже к земле, пока тот не запросит пощады, — порой он проделывал этот жестокий трюк, — либо откажется от такого намерения. На сей раз Камиль отказался. Он расследовал похищение, и дело не терпело отлагательства.

Итак, свидетель выгуливал собаку. И увидел, как похищают женщину. Все происходило у него на глазах.

— Девять часов вечера, — повторил за ним Камиль. — Вы уверены в точном времени?

Подобно большинству людей, свидетель, говоря о чем бы то ни было, по сути говорил о самом себе.

— Абсолютно уверен, потому что в половине десятого я всегда смотрю «Дорожный патруль»… А собаку вывожу за полчаса до этого.

Камиль спросил о том, как выглядел похититель.

— Он чуть выше среднего роста… то есть не слишком высокий, но довольно крепкий… здоровяк, что называется…

Ему и вправду казалось, что он сообщает необыкновенно ценные сведения. Камиль смотрел на него, заранее чувствуя усталость. К допросу подключился Луи. Какого цвета волосы? Какой примерно возраст? Во что был одет? «Не разглядел», «сложно сказать», «ну, обычно, как все»… Да, негусто…

— Ну хорошо, — наконец произнес Луи наигранно-бодрым тоном. — А какая у него была машина?

— Белый фургончик. В таких ездят работники частных сервисных служб…

— Каких? — спросил Камиль.

— Ну, не знаю… ремонтники… и прочие в таком роде…

— Почему вы об этом подумали?

Чувствовалось, что Верховен уже поставил на нем крест как на свидетеле. Тип недоуменно приоткрыл рот.

— Ну, ремонтники… они всегда ездят примерно в таких же фургончиках, — наконец произнес он.

— Да, — терпеливо сказал Камиль, — и обычно они помещают на фургончиках название своей фирмы, логотип, адрес и номер телефона. Так сказать, разъездная бесплатная реклама. Так что, на том фургончике было что-то подобное?

— Ну… вот конкретно на нем, кажется, ничего такого не было… Во всяком случае, я ничего не видел.

Камиль достал из кармана блокнот:

— Значит, так и запишем. Незнакомую женщину… похитил неизвестный ремонтник… и увез ее в фургончике без опознавательных знаков. Я ничего не забыл?

Владельца собаки охватила паника. Его губы задрожали. Он обернулся к Луи с таким выражением лица, словно хотел сказать: «Вот и делай после этого добро людям!»

Камиль устало захлопнул блокнот и отвернулся. Луи пришлось брать дело в свои руки. Как-никак это единственный свидетель, и ничего другого, кроме тех немногочисленных данных, что он сообщил, у них не будет, — придется обходиться тем, что есть. Камиль, не оборачиваясь, слушал продолжение допроса. Марка фургончика («Возможно, „форд“… вы знаете, я в этом не очень хорошо разбираюсь, сам я давно не вожу машину…»), сведения о жертве («Это женщина, я совершенно уверен»), описание мужчины («Сложно что-то сказать… он был один, во всяком случае, я больше никого не видел…»). Образ действий похитителя. Как выяснилось — жесткий.

— Она кричала, отбивалась… тогда он изо всех сил ударил ее кулаком в живот. Страшный удар! В этот момент я закричал — ну, понимаете, чтобы его напугать…

Камиль, с трудом сдерживаясь, слушал эти невнятные объяснения. Все повторялось… Ирэн тоже видел какой-то торговец, когда ее похищали. И говорил потом примерно то же самое: точно не знаю, ничего толком не разглядел… Все как тогда. Он словно возвращался в прошлое по собственным следам.

— Где именно вы стояли в тот момент? — спросил он.

— Вон там… — Свидетель указал место.

Луи уставился в землю.

— Перейдите туда, — сказал Камиль.

Луи закрыл глаза. Он подумал о том же, о чем майор Верховен, — но то, что сделает шеф, сам он не сделает. Свидетель, таща за собой собаку, прошел в сопровождении двух полицейских несколько шагов и остановился.

— Примерно здесь…

Он огляделся по сторонам, прикидывая расстояние, потом на его лице промелькнуло некоторое сомнение, и он переместился поближе.

— Здесь? — переспросил Камиль. — Не дальше?

— Нет-нет, — уверенно отвечал свидетель.

Луи пришел к тому же заключению, что и Камиль.

— Знаете, он еще несколько раз ударил ее ногой… — добавил свидетель.

— Ну что ж, теперь у меня есть общая картина, — сухо произнес Камиль. — Итак, вы стояли… в скольких метрах от происходящего? — Он вопросительно взглянул на свидетеля, словно уточняя: — В сорока?

Да, согласился тот, примерно так.

— Вы видели, как мужчина напал на женщину, — продолжал Камиль, — с целью похищения, и вот, находясь в сорока метрах, вы проявили храбрость: вы закричали.

Он посмотрел свидетелю в глаза. Тот растерянно заморгал.

Не говоря больше ни слова, Камиль вздохнул и отошел, бросив последний взгляд на псину, у которой был столь же мужественный вид, как и у ее владельца. Чувствовалось, что она очень хочет вмешаться в разговор.

Камиль снова испытывал ощущение, для которого никак не мог подобрать слова, — отчаяние, но какое-то… наэлектризованное. Из-за Ирэн. Он обернулся, посмотрел на пустынную улицу. И тут наконец его буквально затрясло — от облегчения. Он понял. До этого момента он выполнял свою работу — профессионально, методично, организованно; он проявлял инициативу, которой от него ждали, — но только сейчас, впервые с момента прибытия, он четко осознал, что на этом месте, всего около часа назад, женщина, живое существо из плоти и крови, была похищена, на нее напали, она отбивалась, кричала, но ее силой затолкали в фургон и увезли; что сейчас она находится взаперти, обезумевшая от ужаса; что, возможно, ее подвергают пыткам; что дорога каждая минута, а он медлит, потому что хочет держаться от этого на расстоянии, защитить себя, — другими словами, не хочет делать работу, которую сам выбрал. И что он законсервировал себя после смерти Ирэн. Ты мог бы сделать по-другому, сказал он себе, но не сделал. В данный момент ты здесь, и твое присутствие будет оправданно только в том случае, если ты найдешь похищенную женщину.

Камиль почувствовал головокружение. Одной рукой он оперся о капот машины, другой ослабил узел галстука. Ситуация была неподходящей для того, чтобы демонстрировать слабость. К нему подошел Луи, еще кто-то спросил: «Все в порядке?» Луи остался молча стоять рядом, словно ожидая приказа, — терпеливо, но с тайным беспокойством.

Камиль пришел в себя. У него было ощущение сильной встряски. Он обратился к криминалистам, работавшим на месте преступления, в нескольких метрах от него:

— Ну, что у вас?

Затем приблизился к ним. Когда место преступления — улица, найти что-то существенное всегда проблематично: приходится подбирать все подряд, поскольку никогда не знаешь заранее, что окажется уликой.

Один из двух криминалистов, повыше ростом, поднял голову:

— Окурки, монета… — Он взглянул на пластиковые пакетики, разложенные на крышке его чемоданчика, и добавил: — Иностранного происхождения… билет на метро, чуть подальше — бумажный носовой платок, использованный, и пластмассовый колпачок от ручки.

Камиль взял пакетик с билетом на метро и приподнял его, чтобы рассмотреть на свету.

— Судя по всему, — добавил криминалист, — жертве сильно досталось.

В водосточном желобе виднелись следы рвоты, образцы которой второй эксперт тщательно соскреб стерильной ложечкой.

Возле ограждения появилась группка новоприбывших полицейских. Камиль сосчитал их. Ле-Гуэн прислал ему пятерых.

Луи знал, чем предстоит заняться. Создать три группы. Сообщить им все первичные сведения, распределить для проверки ближайших улиц (учитывая поздний час, в небольшом радиусе от места преступления), дать указания — все эти процедуры у Камиля отработаны до автоматизма. Один из полицейских поступит в распоряжение Луи, вдвоем они обойдут местных жильцов и попросят спуститься тех, кто смотрел в окна в момент похищения, — возможно, удастся узнать что-то дополнительно.



К одиннадцати вечера Луи Обольститель отыскал единственный на всей улице дом, в котором еще оставалась консьержка — большая редкость в Париже по нынешним временам. Совершенно покоренная элегантностью Луи, она охотно разрешила превратить привратницкую в штаб-квартиру полиции. При виде майора Верховена консьержка невольно переменилась в лице — физический недостаток этого человека ранил сердобольных женщин подобно увечью бездомного животного. Она негромко ахнула и пробормотала: «Боже мой, боже мой!..» — но тут же, поднеся руку ко рту, нервно прикусила костяшки пальцев. Всем своим видом она сострадала, терзалась, ужасалась — и наверняка упала бы в обморок, если бы это не создало всем, включая ее саму, лишних сложностей. Немного придя в себя, она продолжала бросать на майора взгляды украдкой, после чего закатывала глаза с таким видом, как если бы у него была открытая кровоточащая рана, а она, насколько могла, разделяла его страдания.

Наконец, отведя Луи в сторонку, она шепотом спросила:

— Может быть, мне поискать для вашего шефа низенький стульчик?

Еще не хватало — сидя на детском стульчике, шеф будет казаться совсем крошечным.

— Нет-нет, спасибо, — отвечал Луи Почтительный, прикрыв глаза, — все в порядке, вы и без того невероятно любезны, мадам.

С этими словами он адресовал ей самую обаятельную из своих улыбок. Консьержка окончательно растаяла и через некоторое время принесла огромный поднос с кофе и сладостями. В чашку Камиля она добавила ложечку тертого шоколада.

Полицейские группы выполняли задания, Камиль потягивал кофе под сострадательным взглядом консьержки. Луи погрузился в свои мысли. Это было самое привычное для него занятие. Он был интеллектуалом и постоянно о чем-то размышлял. Пытался понять те или иные закономерности.

— Выкуп?.. — наконец осторожно предположил он.

— Секс… — отозвался Камиль. — Мания…

Можно было перечислять одну за другой самые распространенные человеческие страсти: жажду разрушения, обладания, бунта, завоевания… Они оба сталкивались в своей жизни с подобными убийственными страстями — и вот теперь машинально перебирали их, сидя в комнате консьержки, — неподвижные… почти праздные.



Ближайшие улицы были проверены, жители опрошены, их показания записаны, личные мнения учтены. Полицейские заходили в квартиры возможных свидетелей, каждый раз надеясь узнать что-то ценное, но их надежды снова и снова рассыпались в прах. Так прошла часть ночи.

На данный момент не было известно почти ничего. Похищенная женщина, без сомнения, жила не в этом квартале. Во всяком случае, не в непосредственной близости от того места, где произошло похищение. Здесь никто ее не знал. Согласно трем свидетельствам, она могла оказаться одной из тех женщин, что на данный момент отсутствовали — были в отъезде или в отпуске.

Но это не давало Камилю серьезной пищи для размышлений.

3

Она очнулась от холода. И от тряски — поездка оказалась долгой, а она, будучи связанной, не могла ничего сделать, чтобы не перекатываться по полу фургона, ударяясь о стенки. Когда фургон наконец остановился, мужчина распахнул дверцы, набросил на нее тяжелое полотнище вроде брезентового и, завернув в него, обвязал веревкой. Затем взвалил на плечо. Это было ужасно — чувствовать себя низведенной до состояния неодушевленного груза. И столь же ужасно было сознавать, что полностью находишься во власти человека, которому ничего не стоит вот так просто взвалить тебя на плечо. Уже по одному этому легко предположить, на что еще он способен.

Войдя внутрь какого-то здания, он совершенно бесцеремонно швырнул ее на пол и потащил волоком. Даже когда ровная поверхность сменилась уходящими вниз ступеньками, он и не подумал проявить больше осторожности. Голова Алекс ударялась о каждую ступеньку, невозможно было никак от этого защититься. Она завопила, но человек продолжал ее тащить. От очередного удара затылком о ступеньку она потеряла сознание.

Сколько прошло времени, прежде чем она очнулась, Алекс не знала.

Сейчас вокруг было тихо, но жуткий холод полностью сковал ее руки и плечи. Ноги тоже оледенели. Широкая клейкая лента стянула ее тело так плотно, что кровь едва циркулировала. Алекс открыла глаза. По крайней мере, попыталась, но сделать это удалось лишь наполовину — левый глаз был заклеен широкой полосой скотча. О том, как ее связывали, уже перенеся сюда, Алекс не помнила. Значит, она все это время была без сознания.

Она лежала на полу скорчившись, руки у нее были связаны за спиной, щиколотки плотно примотаны друг к другу. Она чувствовала боль в бедре, на которое давила всей своей тяжестью. Мало-помалу приходя в себя, она постепенно начинала ощущать боль во всем теле, как после автокатастрофы. Пытаясь понять, где находится, Алекс осторожно перекатилась на спину, и тут же у нее резко заныли плечи. Глаз, не заклеенный клейкой лентой, наконец полностью открылся, но она ничего не увидела. Господи, я ослепла, в ужасе подумала Алекс. Через несколько секунд ей все же удалось различить расплывчатые очертания странного места, словно перенесенного сюда из какой-то параллельной реальности.

Она сделала глубокий вдох и выдох, затем попыталась собраться с мыслями. Это был какой-то ангар или склад. Огромное пустое помещение, терявшееся в полумраке. Слабый рассеянный свет едва сочился с потолка. Бетонный пол отсырел. Пахло застоявшейся водой. Скорее всего, от этого и было так холодно — от влажности. Это место насквозь пропитано влагой.

Первое, что всплыло в памяти Алекс из предшествующих забытью эпизодов, — это человек, который тащил ее, прижимая к себе. Она вспомнила сильный и резкий запах пота, в котором было что-то животное. В самые трагические моменты вы часто думаете о каких-то совсем незначительных вещах. Он схватил меня за волосы и выдрал огромный клок — вот что он прежде всего сделал. Представив свою голову с проплешиной на месте выдранной пряди, Алекс расплакалась. На самом деле, конечно, причиной было не это воображаемое уродство, а все сразу — похищение, усталость, боль. И страх. Она плакала, с заклеенным ртом это оказалось трудно, она начала задыхаться, закашлялась, кашлять тоже было трудно, она ощутила удушье, глаза переполнились слезами. К горлу подступила тошнота. Даже извергнуть рвоту наружу было бы невозможно… Ее рот заполнился чем-то вроде желчи, которую она заставила себя проглотить. Это удалось с огромным трудом. Ей снова стало дурно.

Делая над собой огромные усилия, Алекс старалась дышать, размышлять, осознавать. Несмотря на всю безнадежность ситуации, она стремилась обрести хоть немного спокойствия. Людям почти всегда недостает хладнокровия, но утратить его полностью значит обречь себя на гибель. Алекс пыталась успокоиться, хоть немного унять бешеный стук сердца. Понять, что произошло, что она здесь делает, почему здесь оказалась.

Размышлять… Помимо ломоты во всем теле этому начал мешать переполненный мочевой пузырь, все более настойчиво напоминая о себе. В таких случаях Алекс никогда не могла долго терпеть, и теперь ей не понадобилось и минуты, чтобы принять решение: она расслабила мышцы и стала мочиться под себя — это получилось не сразу и заняло некоторое время. Это не было постыдной слабостью — она сама приняла такое решение. Если бы она этого не сделала, то ей пришлось бы мучиться, возможно, несколько часов подряд, а закончилось бы скорее всего тем же самым. Оценивая ситуацию в целом, можно было с уверенностью сказать, что у нее гораздо более серьезные проблемы, чем вынужденная необходимость мочиться таким образом, — так что она предпочла не создавать себе дополнительных неудобств. Правда, спустя несколько минут она стала мерзнуть еще больше — о таком последствии своего поступка она не подумала. Алекс дрожала все сильнее, уже не сознавая, от холода или от страха. Она попеременно видела перед собой два образа: человека в метро, который улыбался ей, и его же — когда он набросился на нее, ударил и затащил в фургон. Боль от падения была такой сильной, что на некоторое время оглушила ее.

Внезапно где-то далеко грохнула металлическая дверь, и отзвуки этого удара несколько раз повторило эхо. Алекс мгновенно перестала плакать и вся обратилась в слух — напряженная до предела, на грани окончательного срыва. Судорожным рывком перевернувшись на бок, она пыталась принять такое положение, чтобы максимально смягчить удар, — она была уверена, что похититель будет ее избивать, что для этого он ее сюда и привез. Она почти перестала дышать от ужаса. Вслушивалась в приближающиеся шаги — размеренные и тяжелые. Наконец человек остановился перед ней. Сквозь ресницы она разглядела его обувь — огромные тяжелые ботинки, идеально вычищенные. Он ничего не говорил. Он неподвижно возвышался над ней, словно охранял ее забытье. Так продолжалось довольно долго. Наконец Алекс решилась, полностью открыла глаза и посмотрела вверх, прямо на него. Руки у него были сцеплены за спиной, лицо не выражало никаких особенных чувств. Казалось, он не собирается ничего предпринимать. Он просто разглядывал ее, слегка склонив голову, — так, как если бы перед ним была вещь. Снизу его голова казалась массивной, брови — необыкновенно черными и густыми, почти полностью скрывающими глаза. Но самым примечательным был его лоб, широкий и выпуклый, превышающий по размеру остальную часть лица. Он словно выпирал откуда-то из недр черепа. Это придавало человеку какой-то первобытный вид… Недоразвитый… Непрошибаемый… Алекс машинально искала нужное слово. И не находила.

Она попыталась заговорить, но ей мешала клейкая лента. Так или иначе, все, что ей удалось бы произнести, было бы: «Пожалуйста, прошу вас…» Она пыталась сообразить, что ему сказать, если он ее развяжет. Ей хотелось найти какие-то другие слова, кроме этих, жалких и умоляющих, но ничего другого не приходило на ум — ни вопроса, ни просьбы, только мольба. Слова не приходили — мозг словно застыл. Лишь смутно трепыхалось нечто вроде: он меня похитил, связал, запер здесь — что он собирается со мной делать?..

Не в силах сдержаться, Алекс снова заплакала. Человек отошел, так и не произнеся ни слова. Он остановился в углу помещения и резким жестом сдернул с какого-то непонятного предмета укрывавшее его широкое брезентовое полотнище. Все это время Алекс повторяла про себя, как заклинание: только бы он меня не убил.

Сейчас он стоял к ней спиной, наклонившись, и обеими руками тянул к себе что-то тяжелое (ящик?), скрежещущее по бетону. На нем были матерчатые темно-серые брюки и полосатый пуловер, сильно растянутый и далеко не новый.

Протащив непонятный предмет несколько метров, он прекратил пятиться и посмотрел вверх, словно прикидывая высоту. Выпрямившись, он какое-то время стоял, по-прежнему глядя вверх и уперев руки в бока, как будто обдумывал, как лучше взяться за дело. Наконец он обернулся и взглянул на Алекс. Затем подошел к ней и опустился на одно колено — оно оказалось у самого ее лица. Резким движением он вытянул руку и сорвал клейкую ленту, опутывавшую ее лодыжки. Потом его грубая ручища ухватила за край ленты, залепившей губы Алекс, и бесцеремонно рванула ее. Алекс вскрикнула от боли. Он выпрямился, одновременно подхватывая ее с пола одной рукой. Конечно, она не такая уж тяжелая, но все-таки… одной рукой! От такого резкого подъема у нее закружилась голова, и она едва удержалась на ногах — тем более что тело, долгое время остававшееся без движения, ее почти не слушалось. Пошатнувшись, она ткнулась головой в грудь незнакомца. Он с силой сжал ее плечо и развернул в противоположную от себя сторону. Прежде чем она успела произнести хоть слово, он разрезал путы на ее запястьях.

Тогда, набравшись храбрости, Алекс произнесла те слова, которые все это время вертелись у нее на языке, — даже не размышляя о том, какое будет продолжение:

— Пожалуйста… прошу вас…

Она не узнала свой собственный голос. К тому же она снова начала заикаться, как в детстве.

Сейчас они стояли друг к другу лицом, как на очной ставке. Алекс вдруг пришла в дикий ужас от одной мысли о том, что он может с ней сделать, и на мгновение ей захотелось умереть — вот прямо сейчас, ничего не требуя. Пусть он просто ее убьет… Чего она боялась сильнее всего — долгого ожидания, за время которого ее доконает собственное обезумевшее воображение, рисовавшее жуткие картины всего того, что он способен с ней сотворить. Она почти воочию видела собственное тело, словно уже не принадлежащее ей, неподвижно лежащее на полу в той же позе, в какой пребывало еще совсем недавно, покрытое ранами, кровоточащее, страдающее от невыносимой боли… Это была она и как бы уже не она. Алекс отчетливо видела себя мертвой.

Холод, запах мочи, страх и стыд… Что угодно, лишь бы он меня не убил… пусть только он меня не убивает…

— Раздевайся, — сказал человек.

Голос звучал бесстрастно и непреклонно. Это был приказ. Алекс открыла рот, но прежде чем она успела произнести хоть слово, человек отвесил ей оглушительную пощечину — такую сильную, что она пошатнулась и сделала шаг в сторону, потом, потеряв равновесие, еще один и упала на пол, сильно ударившись головой о бетон. Человек медленно приблизился к ней и схватил ее за волосы. Это было невыносимо больно. Он рванул ее вверх. Чувствуя, что еще немного — и он буквально сдерет с нее скальп, Алекс уцепилась обеими руками за его руку, пытаясь заставить ее разжаться. Затем, неожиданно для себя, нашла в себе силы рывком подняться на ноги. Когда на нее обрушилась вторая пощечина, человек все еще держал ее за волосы, так что она не упала — ее лишь с силой встряхнуло, и голова резко дернулась в сторону. Пощечина буквально оглушила ее — Алекс чувствовала лишь звон в ушах и вновь нахлынувшую боль.

— Раздевайся, — повторил человека. — Догола.

И отпустил ее. Алекс сделала неуверенный шаг, стараясь удержаться на ногах, но вместо этого рухнула на колени и снова застонала от боли. Он приблизился, склонился над ней. Прямо над ней оказалось его грубое лицо, тяжелая голова с выпирающим лбом, холодные серые глаза…

— Ты поняла?

И, словно в ожидании ответа, снова занес над головой руку с широко раскрытой ладонью. Алекс торопливо пробормотала несколько раз подряд «Да, да, да» и поспешно поднялась на ноги — все что угодно, лишь бы не получить еще один удар. Очень быстро, чтобы он понял, что она абсолютно и всецело готова ему повиноваться, Алекс стянула майку, сорвала лифчик и начала торопливо расстегивать пуговицы джинсов — как если бы всю ее одежду вдруг охватило пламя. Она хотела раздеться как можно быстрей, чтобы он снова ее не ударил. Наклоняясь, разгибаясь, она стягивала все, что на ней было, — все, все! — и вот наконец выпрямилась, опустив руки вдоль тела, и лишь в этот момент отчетливо поняла все, что только что потеряла и никогда больше не вернет. Ее поражение было абсолютным — раздеваясь так быстро, как только могла, она словно заранее соглашалась со всем, говорила «да» в ответ на все. В каком-то смысле она только что умерла. Ее ощущения были почти нереальными, как будто она существовала отдельно от своего тела. Возможно, поэтому она нашла в себе силы спросить:

— Чего вы… от меня хотите?

У него и в самом деле фактически не было губ. Даже когда он улыбался, получалось все что угодно, только не улыбка. Сейчас это скорее походило на скептическую гримасу.

— Да что ты можешь предложить, грязная шлюха?

Он задал вопрос тоном гурмана, словно и впрямь решил ее «снять». Для Алекс эти слова имели смысл. Для любой женщины они имеют смысл. Она судорожно проглотила слюну. Она подумала: он не собирается меня убивать. Все ее мысли теперь вращались вокруг этой уверенности, сплачиваясь в неодолимую преграду для противоположных доводов. Что-то говорило ей, что в конце концов он все-таки ее убьет, но круговой поток мыслей окутывал ее сознание все плотнее, плотнее, плотнее…

— Вы можете… со мной п-переспать… — пробормотала она.

Нет, не так. Она почувствовала, что нужно сказать это иначе… не в такой нейтральной манере.

— Можете меня оттрахать… — запинаясь, добавила она. — Можете делать все, что хотите…

Его улыбка застыла. Он сделал шаг назад и слегка откинулся назад, чтобы рассмотреть ее целиком, с головы до ног. Алекс слегка развела руки в стороны, словно предлагая себя: она хотела предстать перед ним полностью открытой, незащищенной, показать, что всецело отдана ему во власть, принадлежит ему душой и телом, — чтобы выиграть время, только выиграть время. В подобных обстоятельствах время — это жизнь.

Человек спокойно рассматривал ее. Его взгляд медленно скользнул сверху вниз и надолго остановился на промежности. Алекс стояла не шелохнувшись. Он слегка склонил голову набок, на его лице отразилось сомнение. Алекс испытывала жгучий стыд из-за того, что стояла перед ним вот так, полностью выставив себя напоказ. А что, если она ему не нравится, или ему недостаточно того, что она может дать? Что он тогда с ней сделает? Наконец он слегка кивнул с таким видом, словно был недоволен, разочарован: чем-то она ему не угодила. И, как будто для того, чтобы дать ей четко это понять, он сжал ее правый сосок большим и указательным пальцами и повернул его так резко и сильно, что Алекс буквально сложилась пополам, закричав от невыносимой боли.

Затем он разжал пальцы. Алекс схватилась за грудь. Глаза у нее вылезали из орбит, она с трудом переводила дыхание, переступая с ноги на ногу — боль ее буквально ослепила. Почти не замечая непроизвольно катившихся по щекам слез, она с трудом спросила:

— Что вы… собираетесь делать?

Человек улыбнулся и произнес таким тоном, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном:

— Как что? Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь, грязная шлюха.

Затем сделал шаг в сторону — с подчеркнутой торжественностью, словно актер на сцене.

И тогда Алекс увидела. За его спиной на полу лежала электродрель. Возле деревянного ящика. Не слишком большого. Как раз с нее.

4

Камиль скрупулезно изучал план Парижа. У входа в привратницкую стоял присланный из комиссариата полицейский в форме и терпеливо объяснял все новым любопытным, что им незачем здесь задерживаться — разве только у них есть что сообщить по поводу недавнего похищения. Похищение! Такое событие! Настоящая сенсация, сродни театральной. Правда, исполнительница главной роли отсутствовала, но это никого не смущало — в самих декорациях уже было что-то магическое. Целый вечер новость обсуждалась на все лады, как в деревне: а кто, а кого, не знаю, говорят, женщину, это-то я понял, а кого именно, ее тут кто-нибудь знает, а кто-нибудь ее знает? Слух летел все дальше, и вот уже дети спускались вниз в надежде что-нибудь увидеть, хотя им давно полагалось спать, но взрослые были слишком возбуждены, чтобы обращать на них внимание. Кто-то спрашивал, приедут ли с телевидения; вообще все раз за разом задавали одни и те же вопросы; полицейский, дежурящий у входа, чувствовал, что голова у него идет кругом, но по-прежнему терпеливо ждал, сам не зная чего, лишь стараясь оставаться в полной боевой готовности на случай, если что-нибудь произойдет — но ничего не происходило. Наконец возбужденный гул начал стихать, интерес понемногу ослабевал, темнота все сгущалась — еще пара часов, и настанет глухая ночь. Первоначальное возбуждение сменилось нарастающим раздражением — из окон все чаще доносились окрики, призывающие к молчанию. Люди уже хотели спать и требовали тишины.

— Пусть вызовут полицию, — сквозь зубы процедил Камиль.

Луи, как обычно, сохранял спокойствие.

На своем плане он отметил основные линии, сходящиеся в точку, где было совершено похищение. Получилось четыре маршрута, которыми, с наибольшей вероятностью, проследовала жертва: с площади Фальгьер или с бульвара Пастера, с улицы Виже-Лебрен или с противоположной ей улицы Котантен. Она также могла проехать на автобусе номер 88 или 95. Станций метро поблизости нет, но нельзя исключать, что женщина доехала до одной из них: «Пернети», «Плезанс», «Волонтер», «Вожирар»…

Если завтра они по-прежнему ничего не найдут, надо будет расширить периметр, прочесать все более отдаленные кварталы в поисках малейшего свидетельства… как будто дело может ждать до завтра, когда эти гребаные свидетели соизволят проснуться, как будто время терпит!

Похищение — одно из самых нерядовых преступлений: жертвы у вас перед глазами нет, как при расследовании убийства, и вам приходится многое домысливать. Что и пытался делать сейчас Камиль. Под его карандашом возникал силуэт женщины, идущей по улице. Затем он слегка отстранился и посмотрел на свое произведение критическим взглядом — женщина была подчеркнуто, даже преувеличенно элегантной, словно светская львица. Камиль, пожалуй, еще не так стар, чтобы рисовать подобных женщин. Он перечеркнул рисунок и, не обращая внимания на телефонные звонки, начал снова. Почему она представлялась ему такой юной? Потому что старух не похищают? Впервые он подумал о ней не как о «женщине», а как о «девушке». Итак, девушку похитили на улице Фальгьер. Он старательно рисовал ее: короткие волосы, джинсы, сумочка на ремешке через плечо. Нет, не так. Следующий рисунок: облегающая юбка, высокая грудь. Он опять раздраженно перечеркнул набросок. Мысленно он пытался разглядеть ее, но видел только, что она молода, — все остальное было смутно, как в тумане. А когда наконец увидел — это оказалась Ирэн.

В его жизни не было другой женщины. После одноразовых встреч, которые иногда посылал ему случай, — не чаще, чем мог на то рассчитывать мужчина такого роста, — он испытывал чувство вины, отвращение к себе и боязнь того, что придется регулярно возобновлять эти встречи для поддержания «нормальных отношений» — его сексуальные потребности зависели от стечения слишком многих обстоятельств, чтобы стать регулярными. Было лишь единственное исключение: с одной девушкой, которая однажды, что называется, оступилась, и он помог ей выпутаться из неприятностей. Закрыв кое на что глаза. Тогда он прочитал в ее взгляде облегчение, больше ничего. А потом встретил ее недалеко от своего дома — как будто случайно. Бокал вина на террасе «Ла Марин», ужин вдвоем… Они оба молчаливо соблюдали правила игры. Затем зашли к нему, чтобы выпить еще по стаканчику, а потом… Как правило, такие вещи неприемлемы для честного полицейского. Но это было трогательно и не вполне обычно — подобное выражение благодарности, совершенно искренней. Во всяком случае, так говорил себе Камиль всякий раз, когда испытывал укол вины. Конечно, два года, проведенные вовсе без женщин, — это уже само по себе вполне законное оправдание, однако все же недостаточное. Он чувствовал, что совершил не самый лучший поступок. Так или иначе, они провели приятный спокойный вечер, к тому же ему не пришлось притворяться, что он верит в ее чувства. Она знала его историю, поскольку ее вообще много кто знал: в свое время убийство жены майора Верховена было громким делом. Она говорила самые обычные вещи, затем непринужденно разделась, и они занялись любовью без всяких предварительных ласк. Все это время они смотрели друг на друга, и лишь в самом конце Камиль непроизвольно закрыл глаза — невозможно было поступить иначе. После этого они время от времени встречались на улице — она жила неподалеку. Анна, лет сорока. Выше его на пятнадцать сантиметров. Она повела себя тактично, не осталась на ночь, сказала, что вернется домой. Сразу поняла, что Камилю так будет легче. Когда они виделись, она делала вид, будто между ними ничего не произошло. В последнюю встречу вокруг было много народу, и она даже пожала ему руку. Почему он вспомнил о ней сейчас? Пытался понять, не относится ли она к тому типу женщин, которых мужчина может захотеть похитить?

Мысли Камиля обратились к похитителю. Убийства совершают тысячью способов и по тысяче причин — но все похищения похожи. И одно всегда можно сказать с уверенностью: для похищения нужен подготовительный этап, некий разбег. Конечно, можно совершить похищение под влиянием внезапного эмоционального порыва, например вспышки ярости, — но такие случаи весьма редки и к тому же заканчиваются быстрым разоблачением. В большинстве случаев преступник долго и тщательно готовится, продумывая все детали. Статистика не слишком утешительна: первые часы после похищения считаются решающими, затем шансы на спасение быстро сокращаются. Держать заложника слишком обременительно, и от него предпочитают поскорее избавиться. Тем или иным образом.

Луи повезло первому: он обзванивал все автобусные парки, выясняя, кто из водителей был за рулем между семью и половиной десятого вечера, и вот у него, словно у терпеливого рыбака, наконец клюнуло.

— Водитель восемьдесят восьмого автобуса совершал последний рейс, — негромко сообщил он Камилю, прикрыв трубку ладонью. — Около девяти он увидел девушку, которая бежала к остановке, чтобы успеть на автобус. А потом вдруг решила не садиться.

Камиль отложил карандаш и поднял голову:

— Какая остановка?

— «Институт Пастера».

Камиль ощутил холодок, пробежавший вдоль позвоночника.

— Почему он ее запомнил?

Луи повторил вопрос в трубку. Затем передал ответ:

— Она была хорошенькая.

— Вот как…

— Да, и он уверен насчет времени, — добавил Луи. — Он говорит, что помахал ей, она в ответ улыбнулась, он сказал, что это последний автобус на сегодня, но она все равно пошла пешком — по улице Фальгьер.

— В какую сторону?

— В сторону спуска, по правой стороне.

Так, направление совпадает…

— Приметы?

Луи начал задавать вопросы, но результаты оказались явно неудовлетворительные.

— Расплывчато. Очень расплывчато.

С красивыми девушками всегда так: очарованный внешностью в целом, мужчина не замечает отдельных черт. В лучшем случае запоминает глаза, губы, зад или даже все три эти детали, но вспомнить, во что она была одета, — уже непосильная задача. Таков изъян всех мужчин-свидетелей, женщины гораздо более наблюдательны.

В этих раздумьях Камиль провел остаток ночи.



К половине третьего утра все, что можно сделать, было сделано. Теперь оставалось надеяться, что вскоре что-то произойдет, — какое-нибудь неожиданное событие, которое даст им в руки путеводную нить. Например, похититель потребует выкуп, и тогда в расследовании откроется новая перспектива. Или будет найден труп — что закроет любые перспективы вообще. Словом, какой-то знак, что-то, за что можно будет ухватиться.

Ключевой задачей на данный момент являлось установление личности жертвы. Но пока в полицию не поступило ни одного заявления об исчезновении женщины, которая соответствовала бы имеющимся данным.

Ничего примечательного не случилось и в прилегающих к месту преступления районах.

А между тем прошло уже шесть часов.

5

Ящик был сквозным — зазоры между досками достигали десяти-двенадцати сантиметров. Снаружи можно было прекрасно разглядеть все, что находилось внутри. Но сейчас ящик пустовал.

Человек схватил Алекс за плечо, сжал с невероятной силой и подтащил к ящику. Потом выпустил и, спокойно отвернувшись, как будто ее здесь больше не было, подобрал инструмент — это оказался электрический шуруповерт. Вооружившись им, человек отодрал одну доску в верхней части ящика, затем другую. Он стоял спиной к Алекс, слегка наклонившись. На его мощном покрасневшем загривке выступили капли пота. «Неандерталец» — такое слово неожиданно пришло на ум Алекс.

Она стояла прямо за ним, на небольшом расстоянии, обнаженная, одной рукой закрывая грудь, а сложенной лодочкой ладонью другой руки лобок. Она все еще испытывала стыд, даже в такой ситуации, хотя это выглядело нелепо. От холода она дрожала с ног до головы, но терпеливо ждала. Ее пассивность была абсолютной. Она могла попытаться сделать хоть что-нибудь: наброситься на него, ударить, убежать. Склад был пустым и огромным. Там, впереди, метрах в пятнадцати от них, зиял широкий проем — когда-то его, должно быть, закрывали раздвижные двери. Пока человек отдирал доски, Алекс тщетно пыталась сообразить, как ей лучше действовать. Убежать? Ударить его? Попытаться выхватить у него инструмент? Что он будет делать, когда полностью вскроет ящик? «Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь», — сказал он; но как именно он хочет ее убить? Внезапно Алекс осознала пугающую нестабильность своего душевного настроя, всего за каких-то несколько часов капитально изменившегося: от «Я не хочу умирать!» к «Лишь бы он сделал это быстро». В тот момент, когда она это поняла, почти одновременно произошли две вещи. Первая: в ее голове молнией вспыхнула простая, но твердая и решительная мысль: не сдавайся, сопротивляйся, защищайся, сражайся! И почти одновременно — вторая: человек обернулся, положил шуруповерт на пол и протянул руку к плечу Алекс, собираясь ее схватить. Непонятно откуда взявшаяся решимость пронзила ее, словно шальная пуля, — и Алекс бросилась к дверному проему в противоположной стене огромного зала. Человек не успел среагировать вовремя — всего за доли секунды она перескочила через ящик и побежала, несмотря на закоченевшие босые ноги, со всей скоростью, на какую была способна. Холод исчез, страх испарился, осталось одно побуждение — бежать, выбраться отсюда. Бетонный пол был ледяным, жестким, скользким от сырости и выщербленным во многих местах, но она уже ничего не чувствовала, ее словно затянуло в поток собственного стремительного бега. Порой ее ноги взметали снопы брызг, случайно попадая в лужи гниловатой застоявшейся воды — очевидно, дождевой, натекшей сверху. Алекс не оборачивалась, лишь мысленно повторяла: «Беги, беги, беги!» Она даже не знала, преследует ли ее похититель. Ты быстрее. Это очевидно. Он старый, грузный. Ты молодая и легкая. Ты живая. Промчавшись сквозь проем, Алекс немного замедлила бег — как раз чтобы успеть заметить слева, в глубине зала, другой проем, очень похожий на этот. Залы тоже были одинаковыми. Где же выход? О том, что, выбежав из здания, она может оказаться голой посреди людной улицы, Алекс даже не подумала. Ее сердце колотилось с головокружительной быстротой. Она умирала от желания оглянуться, чтобы понять, насколько отстает от нее преследователь, но потребность выбраться отсюда пересиливала. Третий зал. На сей раз Алекс остановилась, с трудом переводя дыхание, и едва удержалась, чтобы не рухнуть прямо на месте — о нет, она не могла в это поверить! По инерции она побежала снова, но к глазам уже подступали слезы. И вот она стояла у наружной стены здания, перед дверным проемом, через который могла бы вырваться на свободу.

Если бы он не был замурован.

Его закрывали огромные красные кирпичи, между которыми виднелись потеки засохшего цементного раствора, нанесенного кое-как, явно наспех, лишь бы только возвести эту преграду. Словно не до конца веря своим глазам, Алекс ощупала кирпичи. Они тоже сочились сыростью. Заперта… В одно мгновение холод охватил ее с новой силой. Она обрушила кулаки на кирпичную кладку и завопила — то ли в надежде на то, что ее услышат снаружи, то ли просто потому, что говорить уже не могла. Выпустите меня! Я вас умоляю! Она колотила все сильнее, но наконец обессилела и замерла неподвижно, прижавшись к стене, как к дереву, словно хотела слиться с ней. Она больше не кричала, лишь умоляющий стон застрял где-то в горле, не в силах вырваться. Она беззвучно рыдала, почти приклеившись к стене, будто афиша. Затем внезапно замолчала, ощутив присутствие человека у себя за спиной, совсем рядом. Ничуть не торопясь, он спокойно шел следом за ней и вот уже почти приблизился. Его шаги звучали все громче. Алекс стояла не шелохнувшись. Шаги замерли. Ей казалось, что она слышит его дыхание, но скорее всего это была иллюзия, вызванная страхом. Не говоря ни слова, он схватил ее за волосы. Эта его манера стала для нее уже почти привычной; грубо вцепившись всей пятерней в самую гущу волос, он бесцеремонно рванул ее голову к себе. Алекс пошатнулась, запрокинулась всем телом назад и с полузадушенным стоном тяжело рухнула на пол. Она готова была поклясться, что ее парализовало. Не в силах удержаться, она стонала от боли, но он не оставлял ее в покое. Он изо всех сил пнул ее ногой по ребрам, а затем, поскольку она даже не нашла в себе сил пошевелиться, нанес еще один удар, еще более жестокий. «Шлюха», — процедил он. Алекс снова закричала. Она поняла, что это не прекратится, и собрала все силы, чтобы скорчиться и хоть как-то защититься от ударов. Это была неверная тактика — видя, что она не подчиняется, он ударил ее снова, на сей раз в крестец, мыском ботинка. Она завопила от боли и, опершись на локоть одной руки, подняла другую вверх умоляющим жестом, словно говоря: прекратите, я сделаю все, что вам угодно. Он больше не шевелился, он ждал. Алекс, пошатываясь, поднялась на ноги и попыталась идти — с трудом держась прямо, не слишком хорошо ориентируясь, едва не падая; то и дело ее заносило куда-то вбок, отчего она передвигалась зигзагами. Очевидно, он решил, что она идет слишком медленно, и пнул ее ботинком в зад, отчего она пролетела несколько метров и упала плашмя, но почти сразу же поднялась и, несмотря на ободранные до крови колени, продолжала идти, уже быстрее. Все кончено. Ему больше нет необходимости чего-то от нее требовать — Алекс сдалась. Она добралась до первого зала, вошла в проем. Теперь она была готова на все. И полностью обессилена. Приблизившись к ящику, она обернулась и взглянула на похитителя. Ее руки бессильно свисали вдоль тела — теперь ей уже все равно, она полностью утратила стыд. Человек стоял неподвижно. Что он сказал недавно?.. «Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь, грязная шлюха».

Он взглянул на ящик. Алекс тоже. Она понимала, что это точка невозврата. То, что она собирается сделать, то, что она соглашается принять, будет необратимо. Непоправимо. Никогда уже она не сможет вернуться назад. Он ее изнасилует? Убьет? Если убьет, то до или после? Долго ли ей придется мучиться? Чего он хочет, ее молчаливый палач? Ответы на все эти вопросы она получит совсем скоро… Оставалась лишь одна-единственная загадка.

— Ска… жите… — умоляюще произнесла она, почти шепотом, словно просила оказать ей доверие. — Почему… почему я?

Человек слегка нахмурился — как если бы плохо знал язык, на котором она говорила, и пытался уловить смысл ее вопроса. Алекс непроизвольно завела руку назад и провела пальцами по шероховатым доскам, из которых был сколочен ящик.

— Почему я? — повторила она.

Человек медленно улыбнулся. Это ужасное отсутствие губ…

— Да потому, что я хочу увидеть, как сдохнешь именно ты, паршивая шлюха.

Он произнес это таким тоном, словно речь шла о самой обычной и очевидной вещи — казалось, он даже немного удивлен тем, что приходится отвечать на такой глупый вопрос.

Алекс закрыла глаза. Слезы снова потекли по ее щекам. Ей захотелось вспомнить всю свою жизнь, но ничего не получалось. Пальцы уже не гладили деревянный ящик — теперь она прижала к нему раскрытую ладонь, словно для того, чтобы удержаться на ногах.