Александр Прозоров

Наследник

Необязательное для чтения вступление

Среди отзывов на свои книги я нередко встречаю комментарии вроде: «Прозоров опять на три года ошибся в указании даты смерти князя рязанского Глеба Ростиславовича», «Прозоров не упомянул про два серебряных блюда сасанидской династии, найденные в Иране», либо: «Прозоров должен знать, что человечество не умеет написать непротиворечивый лагранжиан взаимодействия элементарных частиц, летающих быстрее скорости света…».

Посему, во избежание возможного недопонимания, считаю своим долгом сразу предупредить, что данный сериал написан исходя из космогонии сэра Фреда Хойла, отца-основателя современной астрофизики, президента Королевского астрономического общества Великобритании, лауреата бесчисленного множества премий и наград за свой вклад в науку, в том числе — премии ЮНЕСКО; автора теории стационарной Вселенной — не такой модной, как теория относительности, но никем так и не опровергнутой, а также теорий магнитной сепарации и панспермии, ныне получающих все новые и новые подтверждения и потому ставших основой современной геологии и астробиологии. Кроме того, события русской древности реконструированы в данном сериале на основании «Сказания о Словене и Русе» и русских былин, а вовсе не мифологии Герхарда Миллера.

Надеюсь, данное предупреждение избавит внимательного читателя от желания уличить автора в несоответствии описанных им фактов альтернативным научным теориям и позволит полностью отвлечься от реальности на приключения героев. Или как обычно говорят студентам при поступлении в вуз:

— Забудьте все то, чему вас учили в школе. Теперь вы узнаете, как все происходит на самом деле…

ПЛАНЕТА «КОРИДОРА»

Несмотря на ясный летний день, в час жертвоприношения святилище внезапно заволокло влажным, молочным туманом, столь густым, что в нем не различался ни близкий частокол стен, ни врата, ни тем более огромный священный вяз, что рос на опричном взгорке над речной излучиной. Кисло запахло мочеными яблоками и болотом — запахло настолько резко и неожиданно, что Радогост, седовласый и седобородый, одетый в неизменную серую полотняную рубаху, опоясанную лишь тонким красным шнуром, поторопился вскинуть руку над сложенным хворостом, не прочитав должного заговора. Однако костер все равно вспыхнул, с жадным потрескиванием набирая силу и выхватывая из марева всех четверых просителей: самого волхва, худощавого и бледного, в простых поршнях и темных полотняных штанах; старого князя Всеграда, кутающегося в длинную малиновую епанчу из катаной шерсти, и княжича Вышемира с непокрытой, бритой наголо головой, безусого и безбородого — завернувшегося в длинный плащ, но только рыжий, подбитый рысью у ворота и по краям подола. Короткая окладистая борода и усы старшего княжеского сына тоже были рыжими, голубые прищуренные глаза смотрели на огонь с подозрением, а бритая макушка уже начала покрываться коротким жестким «ежиком».

Четвертым паломником был Святогор, младший княжич. Такой же широкоплечий, как и брат с отцом, он, в отличие от всех, был в сверкающей кольчуге, надетой поверх длинной, ниже колен, стеганки. Его широкий пояс с медными накладками провисал от тяжелого меча, двух ножей разной длины и внушительного размера поясной сумки. Высокие яловые сапоги были красными, равно как и закрывающий голову подшлемник. Усами и бородой Святогор еще не обзавелся, что, в сочетании с карими глазами, острым носом и тонкими, почти женскими бровями резко отличало его от брата. Правой рукой княжич удерживал возле себя за узду тонконогого чалого коня, а левой успокаивающе поглаживал его по морде.

Однако скакун чуял неладное, часто всхрапывал и нервно топтался, пытаясь отойти в сторону.

— Услышь голос родичей своих дальних, могучий Велес, — торопливо заговорил Радогост, испугавшись, что нарушение заведенного обычая сведет весь обряд к пустой трате времени и сил. — Отзовись на призыв друга верного, что много лет подарки тебе дарил, пиры в твою честь правил, здравицы за тебя кричал! Не единожды руку помощи давал ты князю Всеграду, не оставь его призыва и на этот раз…

Волхв провел рукой над костром, высыпая в пламя щедрую горсть ароматных трав, и тут же втянул ноздрями взметнувшийся сизый дымок. Болотный смрад отступил, сменившись ароматом полынной пряности и благородным древесным дымом, люди ощутили в телах приятную легкость, и Радогост воодушевленно продолжил:

— Лети, слово мое, за реки, за леса, через горы, через овраги, долетай до моря-океана, до острова Буяна. На острове том лежит бел-могуч Алатырь-камень. Ты стучи, слово мое, в камень Алатырь, ты буди, слово мое, радуниц-власяниц. Пусть бегут они к великому Велесу, пусть поют ему и танцуют, пусть веселят и ласкают. Пусть напомнят великому Велесу о верном друге, пусть зовут его к нашему огню, нашему угощению. Пусть сажают на крепкого коня, пусть погоняют гибкой плетью…

Волхв прислушался к чему-то, неведомому простым смертным, сделал торопливый жест Святогору, подзывая его ближе. Младший княжич подвел коня к огню, Радогост же отступил к старшим идолам, тут же вернулся с чашей. Князь, приносивший жертвы уже не в первый раз, распахнул плащ, вытянул меч, быстрым взмахом снизу вверх глубоко рассек шею скакуна и тут же уронил оружие, едва не чиркнув кончиком клинка по земле.

Покачнулся.

Вышемир подскочил к нему, поддержал отца. Тот, восстановив равновесие, отер лезвие тряпицей, спрятал клинок обратно в ножны, широко расставил ноги и запахнул епанчу.

Волхв за это время успел смазать губы и лицо идола конской кровью, объясняя, кого нужно привезти, повторил заговор вызова бога, объясняя путь, и только после этого пролил оставшуюся в чаше кровь скакуна в огонь. Костер в ответ выбросил облако темного дыма, и люди явственно увидели, как оно обрело очертания лошади и помчалось через туманную дымку вверх и в высоту. Чалый, уже упавший от слабости на утоптанный песок, вздрогнул в последний раз, и замер, расставшись с отправившейся в дальний путь душой.

— Он услышал нас, — с видимым облегчением кивнул Радогост. — Он поскакал за скотьим богом! На такой зов Велес откликается всегда. Скоро он будет здесь.

Святогор задумчиво посмотрел на прекрасного скакуна, отдавшего свою душу ради послания, посланного к Алатырь-камню. Сердце его остро кольнуло жалостью. Славный был жеребец: игривый, стремительный, крепкий. Но, увы, в этом мире всегда и за все приходится платить. Смерды платят за покой хлебом, воины платят за серебро кровью, князья платят за право власти и серебром, и покоем, и кровью одновременно. Иногда — не своей кровью, а чужой. Ради здоровья отца княжич выбрал сегодня из табуна именно этого скакуна, его кровью расплатился за возможность отправить весть в чертоги далекого бога, его жизнью пожертвовал за отцовскую болезнь, им самим — за ведовской обряд.

Ученики волхва уже зашевелились в тумане, торопясь убрать жертву, засыпать песком кровавое пятно, привести святилище к опрятности до появления княжеского покровителя. Быстрыми неслышными тенями они метнулись к туше, протянули под ней веревки, подняли, унесли. Еще пара мальчишек суетились с кожаными ведрами, подчищая последние следы.

Костер затрещал, пламя заметалось из стороны в сторону, словно неощутимый людьми ветер попытался его загасить. По бокам от огня среди тумана заметались тени, как бы вылетая из самого очага: взмахнул крыльями ворон, описал над святилищем широкий круг, опустился на частокол; выпрыгнула стремительная рысь, тут же скрывшись за низким Перуном, похожим на пузатый пенек; гулко ухнул филин; не спеша вышел волк, усевшись у идола верховного бога. Следом появился могучий, выше человека в холке, медведь, издалека принюхался к людям, обогнул их и занял место за спинами.

— Идет… — еле слышно предупредил волхв.

И действительно — взметнулось жарким цветком пламя, и из него вырвался всадник, могучий и величественный, в одной лишь косоворотке на развернутых плечах, с длинной узкой бородой, развевающейся от ветра, и столь же длинными, ничем не закрепленными волосами. Одной рукой бог держался за конскую гриву, в другой сжимал посох, в полтора человеческих роста в длину, в руку толщиной, со сверкающим камнем на вершине.

— Прими почтение наше и уважение, могучий Велес, — склонился в низком поклоне Радогост. — Прими благодарность за внимание свое и покровительство. Не из прихоти пустой потревожили мы покой твой, а из нужды крайней, умом нашим неодолимой. Занемог князь наш, Всеград, сородич твой и друг давний. Все силы свои приложили мы, Велес, дабы избавить его от хвори. В бане отогревали, от лихоманки заговаривали, отварами травными поили. Не хватает мудрости нашей, дабы избавить его от болезней. На тебя одна надежда, всемогущий! Исцели Всеграда, верни ему силу и бодрость, верни огонь в его жилы, ясность его взору. Верни здоровье князю нашему, исцели его, сделай прежним воином, славным и непобедимым!

Скотий бог напряг руку, и жеребец захрипел, затанцевал, светящимся силуэтом перебрасываясь то на один, то на другой клуб тумана, всадник же наклонился вперед, внимательно всматриваясь в глаза князя, пока, наконец, не отпрянул и не ударил посохом в землю. Святилище отозвалось утробным гулом, и из огня вышла стройная женщина в длинном алом платье с золотым шитьем по подолу. Голову ее украшала черная до пояса коса, лицо же было белым, как снег, и даже губы выделялись лишь тонкой, чуть темнее кожи, полоской.

— Испей зелья, что вернет тебе удаль молодую, друг мой! — указал на нее Велес.

Женщина молча вскинула к груди ладони, и в них оказалась овальная костяная чаша с тонким светящимся ободком. Князь Всеград качнулся, но смог удержать равновесие без посторонней помощи, протянул руку, принимая драгоценный сосуд, поднес к губам, осушил большими глотками и перевернул, показывая всем, что внутри не осталось ни капли. Вернул чашу владелице, с некоторым удивлением провожая собственную руку взглядом. Потом внезапно рывком скинул на землю епанчу, выхватил меч, легко описал им в воздухе несколько сверкающих кругов, перебросил из ладони в ладонь, довольно захохотал и вернул в ножны:

— Твое лекарство невероятно, великий Велес! — воскликнул князь. — Уже много лет я не ощущал себя таким бодрым и сильным! Я легок и бодр, словно юный отрок в первом походе!

— Идем со мной, друг мой, — кивнул ему скотий бог. — Я покажу тебе, где славный воин сможет вдосталь насладиться своей удалью. Идем!

Жеребец встал на дыбы, одним скачком прыгнул в пламя и без остатка там утонул. Следом в огонь вошли волк и рысь, туда же спорхнули ворон с филином, величаво прошествовал в очаг медведь. Женщина протянула Всеграду ладонь, сжала руку князя и величаво прошествовала в самый жар. Исцелившийся воин с невероятным для смертного спокойствием шагнул вслед за ней — и огонь внезапно схлопнулся, превратился в язычок сизого дыма, умчавшийся к зениту, к открывшейся в небесах голубизне. А вместе с ним исчез и туман. Мгновенно, словно никогда и не было. И уже снова мелькали в вышине ласточки, снова пахло из-за ограды сладким липовым цветом, стрекотали кузнечики и затекала на усыпанный песком взгорок полуденная жара.

Волхв сложил перед лицом ладони и смиренно склонил голову.

— И что теперь? — не понял Вышемир. — Где отец?!

— Отец!!! — Святогор первый понял, что князь вовсе не ушел в пламя вслед за богами и их священными зверьми, а остался здесь, на земле, распластавшись между Купалой и Колядом, за спиной старшего княжича. Воин упал возле Всеграда на колени, приподнял его голову, приник ухом к груди, все еще надеясь уловить дыхание или хотя бы слабое биение сердца.

— Он ушел, княже, — тихо сказал ему Радогост. — Велес исцелил недуги отца твоего всесильной чашей ночной Мары и забрал туда, где все воины вечно здоровы, удалы и веселы. Князь заслужил право на беззаботный отдых от земных тягот. Он был истинным русичем, достойным внуком Сварога. Ныне он уже в Золотом мире обнимает своих отцов и дедов, пускает по общему кругу хмельную братчину. Он ушел.

— Отец! — Святогор, внимая словам волхва, осторожно опустил мертвую голову князя на песок, немного задержал ладонь у него на груди, потом закрыл усопшему глаза. После короткого колебания провел рукой вниз, расстегнул пряжку, вытянул ремень с оружием, положил возле себя, запахнул епанчу, заворачивая Всеграда в плащ. Выпрямился, удерживая отцовское оружие за ножны.

Братья замерли друг против друга, молча глядя глаза в глаза, и даже Радогост в эти мгновения затаил дыхание. Колебание длилось, наверное, целую вечность, пока Святогор, стиснув зубы, не преклонил вдруг колено. Он опустил голову и обеими руками вскинул вверх пояс отца:

— Твой меч, Вышемир, князь муромский!

— Брат! — Вышемир, не принимая оружия, поднял Святогора и крепко обнял, прижимая к себе. — Брат, брат мой. Для меня ты всегда останешься братом!

Волхв облегченно перевел дух и даже поцеловал заговоренную ладанку, висящую у него на шее на тоненьком ремешке.

Обошлось…

* * *

Тем временем, в двух днях пешего пути от святилища, в густом еловом лесу, в небольшом жердяном домике возле ручья, две женщины тоже занимались чародейством. Правда, со стороны догадаться об этом было невозможно, ибо одна, молодая зеленоглазая девушка в простеньком и поношенном сарафане, сидя возле ткацкого станка, перебрасывала при свете масляной лампы из руки в руку челнок с тончайшей куделью, набивая легкую ленточку в ладонь толщиной, а вторая, уже совсем старая и морщинистая, одетая в кофту и несколько полотняных и шерстяных юбок одна поверх другой, старательно лущила колотушкой сухие стебли крапивы.

Однако, если прислушаться к бормотанию старухи, можно было разобрать очень интересные советы.

— Родовая порча, она штука серьезная, — причмокивая и пришепетывая, рассказывала знахарка, — но при желании и терпении справиться можно и с ней. Токмо сотворить сие выйдет не так просто. Ленточек таковых сразу две надобны будут. Их соком ягодным в разные цвета придется окрасить. Они просительнице в волосы вплетаются и носятся никак не менее нежели половину луны не снимая. По окончании срока девице проклятой пойти к реке следует и найти растущую недалеко от воды осину. В том месте, опустившись на колени, пусть умоется, нашептывая: «Сова умна, днем слепа, из ночи прилетела, на солнце угорела. На ветвях сиди, меня сторожи. Я тут на день, и на ночь, и до крайнего срока, отныне, присно и во веки веков…»

Старуха стряхнула получившуюся волосяную кисть, отложила в сторону, вынула из толстого снопа еще несколько стеблей и продолжила:

— Обряд сей завершив, пусть идет к избранному дереву, ленты свои снимет, свяжет узлом и вплетет в ветки, наговаривая: «Осина, осина, забери себе ленту, с девичьей косы, с чистой души, с белого тела, с родовой крови. Будь красива-прелестна, для черта невеста». Опосля опять к реке, мыться и шептать: «Ты, вода, текла из-за гор, по полям, лесам, лугам широким. Под небом синим, в ночи черной. В тепле грелась, в холоде мерзла, черноту снимала, красоту открывала. Забери, вода, чужое-наносное, глаз черный, слово злое, судьбину горькую, слезы неплаканные. Отныне, присно и во веки веков».

Знахарка распрямилась, повела плечами, горько простонала:

— Тяжко как мне в этой-то плоти. Когда же Мара чашу мою наполнит, глоток последний поднесет? Ни мед, ни горчица костям ужо совсем не помогают. А твои сестренки-то где? На кого оставила?

— Грибы недалече собирают. Грибы, они мясистые. Ввечеру суп с репой сварю, сытыми ляжем. Ныне год грибной. И покушать вдосталь получается, и на зиму насушить.

— И Пленка тоже сбирает?

— Даже лучше Чаруши. Та живая. И поиграться ей хочется, и побегать. А Плене что скажешь, то и делает, пока не остановишь… Нечто и правда избавления от ее недуга не найти?

— На изгнание лихоманок и ломок всяких лучший заговор — это на «волосатика». Ну, тебя я ему уж учила. Сильнее оного нет. Коли не помог, стало быть, нету от недуга спасения. Иные, мыслю, планы у богов на твою сестру. Порушить их тебе не удастся.

— А на меня какие?

— У всех разные, — снова взялась за колотуху ведьма. — Я мыслю силу свою тебе передать и покой обрести долгожданный. Радуница твоя, полагаю, желает тебе мужа хорошего и детишек побольше, боги же могут и славы великой тебе пожелать, звания княжеского и богатства великого. Да токмо помочь тебе им ныне недосуг.

— Так недосуг, что я в старых девках осталась?

— Зато знахаркой получишься умелой. Учение мое тебе легко достается, скоро и сама исцелять, отсушивать и привораживать научишься.

— Не помогает что-то учение сие суженого найти.

— Так ведь для великого успеха и силу надобно приложить великую, умница моя. У кого рана быстрее закроется — у того, кто Карачуна проклянет и рукой на ссадину махнет, у того, кто водицей омоет и тертым желтоголовиком засыплет, али у того, кто мхом закроет и заговор целебный нашепчет? Как полагаешь? От раны похожей кто-то может и вовсе руки или ноги лишиться, а у другого даже шрама не останется. И кому как жить, лишь от тебя, знахарка, зависит.

— Где же взять мне силу для такого заклинания, что мужа мне сможет найти, баб Ягода?

— Копить, милая, копить. Росу полнолунную с одолень-травы собирать, клыки медвежьи в настоях папоротниковых вымачивать, кровь девственную искать, заговоры на зелье каждый вечер начитывать. Чтобы намоленное стояло, накопленное, неодолимое. Чтобы судьбу могло переломить, а не просто к утехам плотским склонить, мужнюю жену из памяти выветрить, сердце горячее охолонить. Привороты-отвороты, грыжа-лихоманка, сглазы, следы — сие все ведовство простое, в любой миг доступное. Для перелома судьбы чародейство могучим, как топор, быть должно. А топор, сама знаешь, поперва из жижи болотной надобно накопать, опосля в кринице пережечь, молотом проковать, в огне горна закалить. Так и здесь выходит…

— Росу полнолунную… — прошептала ученица. — Сколько же лет зелье сие копить надобно?

— Много… Очень много лет, — ответила старуха.

— Ты копила! — поняла молодая женщина. — Это зелье у тебя есть!

— Пока молода была, испытать желала. Но годы перехитрили. Пока изготовила, поняла, что поздно о кусте ракитовом мечтать. Не та стала, чтобы с княжичем юным на пиру гулять, детей рожать, сыновей растить. Опоздала.

— Бабушка Ягода, — сглотнув, прошептала ученица. — Отдай его мне!

— Экая ты быстрая, — усмехнулась ведьма, стуча колотухой. — Сама понять должна, сколь велика цена такому зелью. Другого, мыслю, на всей земле русской не сыскать. Пусть лучше на полке стоит, цены достойной ждет. Дабы не так обидно было за силы на него потерянные.

— Отдай его мне, — взмолилась женщина. — Я для тебя… Я все, что угодно!

— А что с тебя взять-то, сироты? — пожала плечами старуха. — Тебе, кроме юности да тоски, и расплатиться нечем.

— Все! Все, что угодно!

— Тоска в нашем мире никому не нужна, а юность… Что за прок в муже, да без юности?

— Ты же мудрая, бабушка Ягода, — присела перед старухой на корточки ученица. — Ты умнее всех. Ты самая лучшая. Я знаю, ты придумаешь. Ты знаешь, как беду мою разрешить и самой без обиды остаться. Ты только скажи, намекни хотя бы. Я на все, на все согласна!

— На все, сказываешь? — усомнилась ведьма.

— Да, бабушка! — ощутила слабину молодая женщина. — Что угодно, только пожелай! Кровь всю свою тебе отдам, волосы, голос!

— Мужа пожалей, — крякнула знахарка. — На что ты ему без крови, голоса и волос?

— Бабушка Ягода, милая моя… Скажи же, что сделать для тебя могу?!

— Сама-то чего просишь? — поинтересовалась в ответ ведьма.

— Мужа хочу хорошего! Красивого, богатого, сильного.

— Не прогадай.

— Хочу лучшего мужа на всей земле! — жадно выдохнула ученица.

— Можно и лучшего, — согласилась старуха. — Какого пожелаешь, такого и получишь. Хочешь лучшего? Будет тебе лучший. В слове своем уверена?

— Конечно! — не поняла странного намека молодая женщина.

— Ну, коли об этом уговорились, тогда тебе плату назову… — Ведьма поднялась, пробежала пальцами по висящим на стене березовым туескам, сняла один, открыла, вытянула на падающий из раскрытой двери свет костяную ладанку на тонком сыромятном ремешке. Открыла, осторожно вытряхнула на ладонь ослепительно-белый бутон, похожий на бутон сирени, на длинной, с половину мизинца, зеленой ножке.

— Что это?

— Цветок папоротника, — ответила ведьма. — Я хочу, чтобы ты в тот час, когда ощутишь себя счастливой, воткнула его к себе в волосы.

— И что тогда случится?

— Он будет у тебя в волосах.

— А зачем?

— Это будет твоей платой за чары, которые привлекут к тебе мужа, — улыбнулась, любуясь цветком, ведьма. — Не знаю, как это случится. Может статься, на тебя наткнется в саду юный князь и возжелает невероятной страстью. Либо тебя похитят, доставят к некоему властелину, и он, очарованный твоей красотой, сделает тебя своей женой. Или ты увидишь какого-то красавца, в отчаянии прижмешь нож к его горлу и потребуешь, чтобы он на тебе женился, и он вдруг согласится. Не знаю как, но заклинание приведет суженого к тебе или тебя к нему. Вы станете мужем и женой, и он будет лучшим мужем на земле. Ты согласна?

— Да, — не стала больше препираться ученица.

— Поклянись!

— Клянусь!

— Нет, этого мало, — поморщилась старуха. — Ты должна поклясться тем, что для тебя дороже всего, чем не пожертвуешь ни за что, даже если очень захочешь нарушить обещание.

— Жизнью? Здоровьем? Сестрами?

Ведьма молчала, погрузившись в размышления, пока, наконец, не догадалась:

— Поклянись мне покоем матери… — пробормотала она. — Согласна?

— Да!

— Протяни руку… — Ведьма положила цветок на ее ладонь, накрыла сверху своей, крепко сжала пальцы: — Смотри мне в глаза и повторяй: клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час, когда стану чувствовать себя счастливой за своим мужем, буду вставлять сей цветок себе в волосы.

— Клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час… — послушно повторила ученица, глядя в черные провалы глаз старухи, и неприятный холодок пробежал по ее коже, взъерошил волосы, забрался в ноздри.

— Хорошо. — Ведьма разжала пальцы, забрала цветок, ничуть не пострадавший, несмотря на приложенную к нему силу, заныкала бутон в ладанку, которую убрала обратно в туесок.

— Ты не дашь его мне? — удивилась женщина. — Как же я буду его в волосы вставлять?

— Ценность больно большая, как бы не потеряла, — ответила старуха. — Вот замуж выйдешь — прибегай, тогда и отдам. Теперича раздевайся.

— Зачем?

— Зелье сие не пить надобно, а руны им на теле начертать, жертву твою манящие. Впитаются, следа не оставив, не опасайся. Но дело свое сделают. Сие верно, как восход Хорса утренний, как гнев Карачуна зимний, как жар Ярила весенний.

Ученица разделась. Старуха же, порывшись средь туесков, нашла блестящий от воска глиняный пузырек и предупредила:

— Ныне же молчи! Одним разом все руны надобно нанести, и чтобы зелья на все хватило, но лишней капли ни одной не осталось. При сем мне еще и чары надобно наговаривать, силу в зелье пробуждающие. Молчи и не шевелись!

Женщина замерла, слегка расставив руки, и ведьма, рисуя прямо пальцем по белой нежной коже, начиная от шеи вниз, распевно заговорила:

— Жару Ярилову, суду Ниеву, Ладанной ласке, Полельной песне в час сей поклон шлем об общей судьбе, общей плоти, общем доме, общих детях, общем бытие. В ночи и дне, на темноте и свете, в горе и радости, на людях и наедине. От ночи сладкой до реки смоляной, от слова булатного до молчания последнего. Летите, поклоны наши, через овраги глубокие, через реки широкие, через густые дубравы, через высокие горы…

* * *

В эти самые мгновения малый десантный транспорт, развернувшись обгорелыми дюзами к безымянному желтому карлику третьего галактического рукава, ударил в черноту космоса жарким термоядерным пламенем, безжалостно опустошая баки охладителя в форсажном тормозном режиме. Ротгкхон лежал в мягком декомпрессионном кресле, плотно облегающем тело единственного члена экипажа, и смотрел на данные, стремительно выстреливающие мимо глаз в линейном информационном режиме. Следя за выявленными характеристиками, он пытался хоть примерно оценить перспективы звездной системы, лежащей на задворках давно умершей империи «мокрушников» — прозванной так, естественно, ее бывшими недругами. И сама империя, и ее недруги уже давно сгинули во мраке истории, уступив место более молодым и активным государствам, но вот обидная кличка, похоже, прилипла к третьему галактическому рукаву навечно.

Или не обидная? Ротгкхон тоже принадлежал к расе «мокрушников», но никакого дискомфорта от этого факта не испытывал.

— Плотность звезды нормальная, — прошептал пилот. — Одиночная, масса ноль восемь стандарта, светимость один-один. Это «коридор». Цвет в «коридоре», угловой момент в «коридоре»… Ну же, во имя девяти друидов! Водород, водород, водород… девяносто пять! Есть! «Коридор» среднего класса! «Живая система»! — И уже во весь голос он распорядился: — Борт, сигнал штабу: «Вербовщик семнадцать третьей смены „живую систему“ подтвердил. Начинаю разведку». Добавь координаты звезды к сообщению.

— Команда исполнена, — подтвердил транспорт. — Приступаю к тестированию систем курсовой обороны.

Космический корабль был боевым и отлично знал об опасностях звездных систем «коридора» без дополнительных напоминаний.

Огромный космос, при всем своем разнообразии, во всех, даже самых далеких уголках подчиняется одним и тем же физическим законам. Эти законы всегда и неизменно скручивают облака межзвездного водорода массой от половины до двух «стандартов» в плоские нибулы, которые теряют момент вращения, сбрасывая его в газопылевые диски переменного состава. Из-за разницы в химическом составе, диски всегда распадаются на неизменные одиннадцать планет, из которых с той же неизбежностью три всегда взрываются. Сперва две самые далекие от звезды, внешние, фиксируя для ученых начальный этап развития «живой системы», а для путешественников — опасность столкновения с мелкими ледяными астероидами, а затем одна внутренняя, пятая — разрушение которой отмечает середину цикла звездного развития.

Но самым важным для союзов, империй, диктатур и республик было то, что уже с начального этапа развития всех желтых карликов «коридора» на третьей планете возникают достаточно комфортные условия развития белковых организмов. Почти сразу после появления такой планеты на нее неизменно попадает хоть одна бактерия, споры которых носятся в космосе в неисчислимых количествах, и вскоре следует буйный взрыв жизненного развития.

Именно поэтому желтые карлики «коридора» всегда были предметом напряженного поиска астрономов, главной ценностью галактических карт и важнейшей составляющей навигации. Разумеется, не потому, что ученые стремились исследовать их все до единой — на это не хватило времени и сил еще ни у одной империи или республики. Желтые карлики «маршрута» вводились в память спасательных капсул космических кораблей, чтобы в случае аварии экипажи и пассажиры выбрасывались именно на эти координаты — туда, где есть достаточная возможность выжить.

Разумеется, случались и накладки. Иногда протооблако звезды оказывалось не водородным — и тогда планеты формировались хаотично, были безводными и бескислородными. Иногда на стадии формирования системы в нее забредала блуждающая планета и, калеча своей гравитацией чистоту протодиска, превращала звезду в безжизненного, беспланетного «двойника».

Однако найденный Ротгкхоном карлик состоял из водорода и не имел никаких отклонений ни по плотности, ни по орбите. То есть — был чистокровным «коридором»!

Коридором жизни.

— Зафиксирован внутренний пояс астероидов, — по голосовой связи сообщил корабль. — Тест систем закончен. К бою готовы.

— Дозаправка нужна? — на всякий случай поинтересовался Ротгкхон.

— Заполненность баков охладителя ноль восемь, — ответил борт.

В качестве рабочего вещества для охлаждения дюз годилось, в принципе, любое вещество с температурой плавления выше единицы, и внешний астероидный пояс звезд «коридора» для пополнения запасов был наиболее удобен. Здесь всегда в избытке хватало ледяных астероидов из азота, метана и воды. Просто лови да в бак запихивай. Посторонний хлам фильтры потом вычистят.

— Сигнал из штаба пилоту, — сообщил транспортник. — «Сообщение признано важным. Ваше задание особо актуально. Повторяю: особо актуально».

— С одной стороны, это радует, — вздохнул Ротгкхон, закрывая глаза. — Это значит, что армия империи добилась очередного успеха в битвах с союзами республиканского сопротивления. Власть Наследника признал очередной десяток планет и жаждет насладиться благами равноправия. С другой — отдуваться за эту удачу придется нам, вербовщикам. Что же, пускай. Коли штабу невтерпеж, сэкономим для них немного времени на ловле ледышек. Ноль восьми нам для нескольких полетов хватит. Передай штабу: «Начинаю глубокую разведку».

— Сигнал отправлен. Приступаю к стабилизации траектории.

Предупредив пилота, космический корабль прекратил торможение и развернулся бронированным носом вперед, нацелившись острием рассекателя на совсем уже близкую звезду. Локатор курсового обзора выстрелил белым световым импульсом, дающим в вакууме наилучшую отражающую способность. Пространство впереди было чистым. Отозвавшиеся цветными искорками астероиды оказались слишком далеки, чтобы представлять опасность. Новая вспышка, потом еще, еще… И вдруг белая подсветка сменилась нежно-голубой: нестерпимым для глаз всеполостным энергетическим импульсом. Две голубых искры — два астероида на удалении нескольких световых мгновений рассеялись в пар, а уцелевшие мелкие осколки превратились в брызги, столкнувшись с натянутым от рассекателя к бортам микроволновым полем. Еще одна искра — и транспорт вошел в безопасное внутреннее пространство звезды, тут же развернулся и опять перешел в режим торможения, снижая скорость с двух десятых световых до оптимальных для разведки пяти сотых.

— Внутренний пояс, — предупредил транспорт. — Стабилизация траектории.

Разумеется, при неторопливом движении на межпланетных скоростях корабль вполне мог просчитывать орбиты замеченных астероидов относительно себя даже в условиях переменного ускорения, но заниматься этим без особой необходимости транспорт не хотел.

Впрочем, на этот раз опасных космических объектов на его пути не встретилось.

— Местоположение планеты параметра «коридор» обнаружено, — сообщил пилоту борт. — Выход на орбиту через одиннадцать часов.

— Специально прикинул, чтобы я выспаться успел? — улыбнулся Ротгкхон. — Что же, спасибо, приятель. Воспользуюсь. Теперь мне очень долго будет не до отдыха.

* * *

В свой последний путь князь Всеград отправился от ворот Мурома, с обширного утоптанного пустыря, на котором обычно собираются окрестные смерды в ожидании открытия ворот, либо останавливаются на ночлег путники, припозднившиеся к закрытию города. Ладья правителя была поставлена здесь на толстые дубовые чурбаки и глубоко погрузилась в охапки хвороста, сложенные под килем. На поднятой мачте полоскался на ветру парус с красным крестом — древним амулетом путешественников, — палуба и скамьи были выстелены коврами, заставлены бочонками с вином и медом, завалены караваями хлеба, жирными окороками, обледенелыми куриными полтями из погребов. Всем тем, чем князю предстояло угощать своих родичей, друзей и верных воинов, ушедших в Золотой мир раньше него.

Неподалеку от ладьи стояли длинные ряды столь же щедро накрытых столов. Возле них все хлопотали дворовые девки и служки, поднося из погребов и от детинца новые и новые блюда с угощениями, миски, бочонки и кувшины. Они еще выставляли последние ковши, выкладывали на подносы соленые огурцы, длинные перья лука, моченые яблоки — когда из города послышался многоголосый женский плач, быстро становящийся все громче и громче. Засуетившись, дворня торопливо закончила работу и вдоль рва, вырытого под высокой, рубленной клетями деревянной стеной, ушла от стола в сторону реки.

Плач же достиг ворот. Дружинники вынесли на подъемный мост князя Всеграда, в дорогом облачении восседающего на кресле, с помощью двух слег превращенном в носилки. Четверо ратников в красных плащах поверх кольчуг, в алых сафьяновых сапогах и островерхих шлемах несли почившего правителя, позади шагали оба княжича, простоволосые, одетые в скромные одежды: рубахи и шаровары, заправленные в обычные поршни. Остальные воины показную смиренность не демонстрировали, но тоже были с непокрытыми головами и без брони — хотя, конечно же, остались при оружии.

Кресло правителя города поставили во главе стола, вытащили из-под него слеги. Сыновья остановились за спиной отца, остальные воины собрались на пустыре сбоку. Последними из города вышли волхвы: Радогост, повесивший голову и задумчиво перебирающий четки, за ним еще двое опытных служителей богов, возраст которых выдавали седые волосы, а также несколько молодых ребят, тоже в перетянутых тонкими шнурами рубахах, но бритых наголо, безусых и безбородых. Двое из них несли за широкие ручки огромную медную братчину. Плакальщицы остались в Муроме — для женщин на мужской тризне места не было.

Братчину ученики волхвов водрузили на стол перед князем. К ней подступил Радогост, трижды провел кругом над ней ладанкой с древними амулетами:

— Не быть в сосуде сем дурным мыслям и злым помыслам, быть в нем токмо чести, славе и единению, — проговорил он, — силами Хорса и Белбога, словом Свароговым, рукой Мариной, волей Триглавы заклинаю тебя от чужой силы, черного духа, дурного глаза и кривой лихоманки. Быть тебе сосудом храбрости и единокровия.

По его знаку ученики споро наполнили братчину ставленым хмельным медом из дубовых бочонков, отступили. Радогост поднял княжескую руку, ненадолго прикоснулся ею к одной из ручек, вернул обратно на подлокотник, повернулся к воинам:

— Князь пред дальней дорогой за службу верную вас благодарит, храбрые витязи, храбрости неизменной и здравия вам желает. Испейте с ним последнюю братчину, верные воины!

Волхв отступил, его место занял Вышемир, взялся за огромную чашу:

— Ты был лучшим примером для нас, отец. О твоей храбрости и мудрости гусляры станут слагать былины веками. Пусть твой новый дом станет лучше прежнего… — Он напрягся, с видимым усилием оторвал братчину от стола, сделал глоток, поставил обратно.

— Спасибо за учение, отец, — кивнул Святогор. — Постараюсь достойно нести звание твоего сына.

Он отпил и уступил место у чаши старому Дубыне, служившему Муромскому князю еще до рождения княжичей.

— Доброго пути тебе, друже, — крякнул воевода, берясь за чашу. — Присмотри там и для меня местечко. Мыслю, скоро и моя пора настанет…

Так, по кругу, из рук в руки, братчина и прошла от дружинника к дружиннику, от одного воина к другому, от умудренных опытом воевод до новика, всего месяц назад приехавшего из стольной Русы искать славы в южном порубежье. Однако, поскольку каждый ратник делал лишь по маленькому глотку, братчина завершила свой круг изрядно полегчавшей, но не пустой. Радогост снова коснулся рукой князя рукояти огромной чаши, сказал:

— Здравницу князь провозглашает своей дружине! — И отступил.

— Спасибо, отец. — Вышемир уже с легкостью поднял сосуд, немного отпил, передал братчину младшему брату.

Тот тоже кивнул:

— Не забывай нас, отец! Не оставляй своей поддержкой и вниманием. — Отпил, передал дальше.

После недолгого путешествия громадный кубок остался в руках боярина Гродислава — именно он сделал последний глоток. Дружинник отнес братчину во главу стола и поставил перед князем. Радогост кивнул. Его ученики поднесли и наложили на борт ладьи сходни. Четверо оружных воинов снова взялись за кресло, взнесли его на судно, поставили перед мачтой. Следом за ними поднялся волхв, склонился к уху почившего правителя и, чувствуя себя полным дураком, стал рассказывать Всеграду, как правильно найти дорогу в Золотой мир, какие на пути мертвого могут встретиться ловушки, как пересечь Калинов мост, где можно отдохнуть, а где не стоит задерживаться. Разумеется, глупо объяснять все это тому, кого на глазах всего святилища призвал сам могучий Велес, кого увела за руку повелительница Мара. Князь уже давно восседал по одесную от скотьего бога, среди славных предков и побратимов… Однако обычай есть обычай, и отступать от него Радогост не хотел.

Наконец волхв выпрямился, сошел вниз, и ученики тут же убрали сходни.

Боярин Гродислав расстегнул поясную сумку, вынул огниво, трут, ломтик бересты. Высек искру, раздул, запалил полоску коры, поднес ее к факелу, скрученному из вымоченного в горячем бараньем жире рогоза. Тот быстро и жарко разгорелся. Воин подошел к ладье, отвесил бывшему повелителю низкий поклон:

— Прощай, княже… — и пошел вокруг корабля, через каждые два-три шага запаливая хворост. Когда он вернулся к остальным дружинникам, погребальный костер уже полыхал, выбрасывая языки пламени выше крепостной стены и превращая последние дары, угощение для мертвых, сокровища князя и его самого в густой черный дым, уходящий в небеса длинным и широким, черным сальным языком…

* * *

— Есть контраст! — доложил пилоту транспорт.

— Что там? — переспросил Ротгкхон, допивая в пищевом отсеке фруктовую мешанину, именуемую в каталоге как «сок густой, аналоговый». Ничего натурального этот напиток и близко не напоминал, но на вкус вербовщику нравился. Сладко-кислый, с желтой мякотью, хорошо утоляет жажду. Чего еще от сока требуется?

— При сканировании планеты в атмосфере обнаружено вытянутое черное пятно с тепловой точкой у основания.

— Типа «костер»? — усмехнулся пилот.

— Очень крупный. Очаг локальный, стихийным пожаром не является.

— Хочешь сказать, нам уже повезло? Дай картинку! — Ротгкхон сел к столу и отставил опустевший стакан. Над столешницей появилась полусфера медленно катящейся влево зеленой поверхности, изрезанной реками, озерами, мысами и морями. В одном месте на фоне густой зелени и вправду просматривалось одинокое черное пятно, узкое с одной стороны и размытое с другой. — Дай картинку на основание облака!

Изображение прыгнуло вперед, сконцентрировавшись в указанной точке. Ротгкхон оценивающе склонил голову:

— Интересный паучок проглядывается. Овал с линиями внутри и расходящимися полосками снаружи. Похоже на город с прилегающими дорогами. Как считаешь?

— Вероятность высока.

— Вот и я так думаю. Выводи оптику на предел и стабилизируй для накопления резкости. Хочу подробную картинку.

— Выполняю, — согласился корабль.

Пилот, отвернувшись, прицелился стаканом в лючок утилизатора, метнул — но промахнулся. Сходил за стаканом, вернулся на место, метнул снова — и опять не туда. Не поленился сходить еще раз, и с третьей попытки попал-таки в цель.

— Что у нас с накоплением контрастности? — поинтересовался он.

— Это город. Период начальной цивилизации.

— Уверен? — Ротгкхон крутанулся лицом к столу. — Слишком уж нам везет. Когда все с самого начала слишком гладко, потом неизменно обнаруживаются неприятные сюрпризы.

Вместо ответа транспорт увеличил резкость картинки, и вербовщик уже своими глазами смог увидеть простейшие укрепления, которые имели смысл только до возникновения огнестрельных и таранных боевых систем, огромное количество лодочек с гребным и парусным оснащением при полном отсутствии чего-то более солидного, и множество небольших домиков при полном отсутствии крупных жилых комплексов.

— Да, ты прав, — кивнул пилот. — Чистейший начальный период. Обитатели?

— Нет стабильных объектов для накопления резкости.

— Ну да, само собой. Живые объекты стабильными не бывают, а мертвые нам без надобности… — Ротгкхон почесал в затылке. — Ладно, будем надеяться на удачу. В худшем случае я просто вернусь с нужными данными. Готовь посадочный модуль и отправь в штаб сигнал о высадке, чтобы зря не дергали. На связь выйду по готовности.

— Сигнал отправлен. Модуль тестируется.

— Тогда туши свет. Пока дойду до среднего модуля, тестирование как раз завершится.

Вскоре от зависшей на высокой орбите темной громадины оторвался небольшой птенчик, похожий на каплю воды, но только с крылышками и вертикальным стабилизатором на хвосте, стремительно рухнул на планету и вскоре, чиркнув огненным метеором по верхним слоям воздуха, вошел в атмосферу.

Посадочные модули десантных транспортов использовались для полетов довольно часто, а потому конструктора не стали жертвовать их аэродинамикой ни ради компактности, ни ради уменьшения массы. Эти аппараты летали лучше любых птиц и вполне могли при планировании обогнуть половину планеты, ни разу не включив двигатель. Но на этот раз от Ротгкхона такого подвига не требовалось. Еще во время высотного прохода он наметил несколько водоемов, достаточных по размеру для посадки и без следов строений по берегам. С разворота он прошел над городом уже на средней высоте, включив всю бортовую аппаратуру в режим фиксации, после второго виража снизился к одному из озер, показавшемуся наиболее удобным, спикировал и, почти не подняв брызг гладким брюхом, плавно и красиво соприкоснулся с поверхностью воды. Погасив скорость, пилот отвернул к берегу, приткнулся в него носом и дал бортовым летным системам приказ перейти в режим ожидания.

— Ну, во имя девяти друидов, давай, глазастый, показывай, чего ты там успел возле города отснять? — потребовал он от модуля.

Картинка высветилась прямо на лобовом стекле: земляные валы, лодки, стены, дома. Но на этот раз он смог подробно рассмотреть во всех подробностях местное население: женщин в полотняных одеждах, мужчин и в тканых костюмах, и в кожаных, и в металлических. Жителей с веслами и ведрами, с мечами и корзинами, с копьями и сетями. Еще в городе и вокруг оказалось множество животных, однако с первого же взгляда на строителей городка можно было мгновенно отделить разумных обитателей от скота, самок от самцов, понять примерное строение их общества и назначение как оружия, так и основных инструментов. Просто потому, что все они были «мокрушниками»! Точно такими же, как и сам Ротгкхон.

— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — поморщился он. — Если не случится какой-нибудь крупной гадости, я отсюда, наверное, смоюсь. Слишком большое везение всегда кончается конфузом.

Правда, наличие здесь собратьев по генотипу Ротгкхона как раз особо не удивило. Все же эта планета — часть бывшей империи. Желтые карлики «коридора» всегда служат желанными маяками для спасательных капсул, и за целые эпохи сюда вполне могли опуститься один или даже несколько экипажей с потерпевших крушение кораблей. В малой общине сохранить огромный багаж знаний цивилизации пятого друида невозможно, и уже через три-четыре поколения несчастные неминуемо одичали. Однако постепенно расплодились так, что освоили планету от края и до края. Кроме того, вполне могла деградировать и обычная человеческая колония, даже крупная, но в силу каких-то причин надолго оставшаяся без связи. Такое тоже случается сплошь и рядом.

В общем, то, что в «мокрушном» рукаве галактики на одной из планет обитали «мокрушники», было вполне естественно. Но уж подозрительно идеально здешние обитатели подходили для нужд вербовщика. Все шло слишком, слишком хорошо… И поэтому Ротгкхон внимательно просмотрел запись еще раз, выискивая нестыковки, ловушки или еще какие-нибудь скрытые дефекты здешних обитателей. Однако так ничего и не заметил.

— Ладно, приступим к этапу номер два, — решил он. — После него все станет окончательно ясно. Борт, сканирование ведется?

— На удалении двух переходов имеется скопление гражданских лиц, на удалении единицы имеется малое скопление, еще два на удалении один-один и один-три… — Система управления модулем выдавала расстояния, исходя из возможностей разового пешего перехода, от отдыха до отдыха, три полноценных перехода в день. Такая система издревле считалась самой удобной для понимания и осталась неизменной даже во времена сверхсветовых скоростей. Ибо даже в эпоху межзвездных перелетов человеку рано или поздно, но все равно куда-то приходится идти пешком.

— Что за скопление самое ближнее?

— Трое гражданских, предварительная оценка: женщины. — Поскольку туземцы планеты ничем не отличались от большинства разумных обитателей третьего рукава галактики, посадочный модуль при сканировании изначально опознал их как людей, и теперь различал лишь по полу и наличию или отсутствию оружия.

— Надеюсь, биохимия у них тоже обыкновенная. — Ротгкхон поднялся из анатомического кресла, достал из приборной панели инъекционный пистолет, проверил, на месте ли «поворотник» в левом нагрудном кармане, перешел в задний отсек, застегнул на поясе «экзоноги» — щиколотки у этой модели захлестывались автоматически, — на голову набросил маскхалат. Свободно свисающее легкое полотнище, предназначенное для пехотных частей империи, экранировало бойца во всех спектрах излучения — магнитном, оптическом, тепловом, поглощало радио, инфра- и тахиволны. В общем — превращало своего владельца в полную невидимку. Тем более — для дикарей.

Проверив уровень зарядки аккумулятора, Ротгкхон открыл люк, выбрался наружу и недовольно поежился: когда половину жизни проводишь в космосе, как-то забываешь, что на планетах бывает переменная температура воздуха, разная влажность и прочие превратности погоды. Немного поколебавшись, вербовщик решил не тревожить аварийный запас модуля и провести разведку так, налегке, благо отлучаться надолго он не собирался.

Вытянув из внешнего люка крепежный тросик, он захлестнул его вокруг дерева с белой гладкой корой — а то как бы модуль ветром не унесло, перевел ноги на средний режим и побежал в направлении ближних замеченных туземцев.

«Экзоноги» обладали повышенной проходимостью, но особой скоростью не блистали. Здешняя звезда успела переместиться почти на четверть небосклона, когда компактный датчик движения наконец указал близость целей. Вербовщик снизил скорость, перевел систему в режим минимальной мощности, стал красться вперед, аккуратно перебираясь от одного шершавого коричневого дерева к другому и выглядывая вперед из-за ствола перед каждым перемещением.

Вскоре он увидел цели: трех туземок в длинных балахонах, собирающих что-то с земли то в рот, то в овальные емкости. Трех ему было много — вербовщик наметил в качестве жертвы высокую женщину, показавшуюся самой взрослой, а значит — опытной.

Ротгкхон выдвинулся из-за дерева, немного так постоял, проверяя качество маскировки. Старшая подняла голову, глянула прямо на него, но явно ничего не заметила и вернулась к сбору плодов местной травы. Вербовщик, уверенный в своей незаметности, стал обходить жертву, намереваясь напасть со спины. Однако та внезапно выпрямилась, посмотрела ему в самые глаза. Ротгкхон замер, а как только женщина отвернулась, торопливо сместился в сторону — и едва не оглох от истошного вопля. Вскинул руки к ушам, шарахнулся за деревья, потом все же выглянул.

Две туземки из трех, бросив емкости, драпали со всех ног. Третья, растерявшись, смотрела по сторонам. Опасаясь остаться вовсе без добычи, вербовщик решительно шагнул к ней, доставая инъектор, высунул руку через прорезь, коснулся прибором ее шеи и нажал на спуск. Лекарство подействовало мгновенно: глаза женщины закатились, и она рухнула, как после прямого попадания ионизирующего импульса. Ротгкхон насилу успел подхватить добычу и закинуть на плечо.

Краешком сознания он отметил, что визги беглянок прекратились: они остановились вдалеке и теперь ошарашенно наблюдали за творящимися с товаркой чудесами. Но вербовщику было все равно — ведь его самого туземки не видели. Ротгкхон перевел «ноги» на максимальную скорость и помчался обратно к модулю.

Вернувшись назад, он уложил пленницу на стол медицинского отсека, раздел, застегнул на голове шлем и скомандовал модулю:

— Сделай полный анализ. — А сам ушел в кабину, по пути выдернув из шкафчика стандартный десантный паек: паштет, сок, меланоловые сухари для укрепления зубов, десертная паста.

Пока пилот подкреплял свои силы, системы как раз управились с оценкой местного организма и выдали вполне ожидаемый анализ…

— Вид организма: арнак, кариотип сорок шесть, подкласс белатон, — вслух прочитал Ротгкхон. — Короче, как и ожидалось, «мокрушница». Мы родились с туземкой в разных рукавах галактики, но все равно так близки по происхождению, что даже можем заиметь общих детей! Вот было бы смешно, если я нашел потерянную прародину «мокрушников».

Тайна происхождения «арнаков» была безнадежно потеряна в бездонном лабиринте научных архивов уже погибшей империи. Разумеется, ответ на этот вопрос где-то когда-то существовал. Но на пике могущества державы каждая из тысяч входивших в государство планет стремилась присвоить славу прародины себе, выискивая для этого неопровержимые и твердые научные аргументы. Среди этих тысяч «неопровержимых» фактов реальные затерялись навсегда еще тысячи веков назад. Все, что могли сказать ученые мужи, так это то, что предок арнаков был водяным существом — это доказывали рудиментарные мышцы в носу, опущенная гортань, гладкая кожа, умение задерживать дыхание… В общем — все те сотни особенностей организма, что нацелены на умение нырять и плавать. Признаки, за которые арнаки и были прозваны «мокрушниками».

Но ни на одной из планет империи этот предок, увы, так и не был найден.

Тайна породила слух, согласно которому арнаки были созданы легендарной «изначальной» расой специально для участия в войнах. Ведь бойцы, одинаково хорошо живущие и в воде, и на суше, имеют немалое преимущество перед покрытыми шерстью врагами, способными драться только на воздухе. Потом якобы создания взбунтовались против своих создателей и перебили всех «изначальных», захватив их империю.

Однако эта легенда вдребезги разбивалась простым фактом: умение нырять было у арнаков рудиментарным, наполовину утерянным качеством. А искусственные организмы всегда создаются полностью завершенными, без подобных недоделок…

— Борт! — не выдержал Ротгкхон. — Сколько еще ждать?! Мозговая матрица готова?

— У пациента нет цельной матрицы, — ответил модуль. — Обнаружены значительные врожденные повреждения глубинных участков мозга. Его память не имеет полноценной связи с активной нервной тканью.

— Слава седьмому друиду! — благодарственно вскинул руки пилот. — Маленькие и простые неприятности лучше больших и неожиданных. Выходит, я ухитрился сцапать самую бесполезную из трех туземок. Бывает и такое. Хоть чего-нибудь из ее матрицы вытащить получится?

— Восстановлен речевой блок. Идет обработка ценностной и религиозной структуры. К сожалению, строение памяти фрагментированно. Причинно-следственные связи запутанны.

— Как долго продлится анализ?

— Нет обоснованного прогноза.

— Может, проще другую «мокрушницу» поймать? — Вербовщик прошел в медотсек, откинул полку дополнительной койки, вытянулся на ней, вынул из гнезда и натянул на виски диагностический шлем: — Дай мне речевой блок и восстановленные структуры. Потом разберусь.

Тут же голова закружилась, как при невесомости, перед глазами запрыгали радужные пузырьки, в животе Ротгкхона возникла холодная слабость. Поначалу после правки подкорковой памяти его даже тошнило — но теперь он уже привык и свой обед удержал на месте.

— Все?

— Речевой блок интегрирован. Как вводить ценностную и религиозную структуру?

— Иллюстративно… — Он сжал кулаки. Голова снова закружилась, перед глазами замелькали невнятные образы, зазвучали слова песен, он увидел хороводы, свечи, снова услышал песни, мелькнуло лицо матери, снова зазвучали песни. — Заканчивай! Без внедрения.

Сознание словно загудело от внезапно нахлынувшей пустоты — Ротгкхон резко сдернул шлем, сел на полке:

— Бесполезно, борт! Нет у нее ни религии, ни памяти. Вместо них только песни. На одной поэзии и держится. Голоса да образы ближних родственников. Надо же, чтобы так не повезло! Заканчивай сканирование. Ее матрица в любом случае нестандартная. Использовать невозможно.

— Шлем отключен.

Ротгкхон освободил голову пленницы, отстегнул зажимы и присел рядом, думая, как поступить дальше?

По уму, сняв информацию, носителя было бы желательно исключить из общества. Или, проще говоря — убить и утилизировать. Чтобы тот ни о чем не проболтался остальным туземцам. Ведь сканировать спящий мозг нельзя, и препарат инъектора не лишал жертву сознания, а погружал в пограничное состояние, некое подобие сна. И та могла что-то осознать, что-то понять или увидеть. Да еще и биохимия туземцев иногда отчебучивала самые неожиданные чудеса…

Но с другой стороны — исчезновение одного из жителей деревни могло встревожить соседей, и путник, появившийся после такой неприятности, наверняка вызовет подозрение.

— Де-ре-вня, — вслух произнес Ротгкхон. — Соседи. Тиун. Староста. Мама. Сосед. Дура. Чур-чура. Чур не за обжог. Речевой центр работает. Может, обойдется?

Он провел рукой по телу неподвижной пленницы.

А ведь она была хороша! Сильная, правильно сложенная, большеглазая и гладкокожая, с густыми волосами и тонкими пальцами. Образцовое тело для ребенка арначки — хоть сейчас в каталог. Жалко, что умственно неполноценная.

— Пленка у нас дурочка… — повторил он фразу из ее памяти. — Если дурочка, то не выдаст. Кто ее будет слушать? Но если дурочка, то зачем ее жалеть? Борт, ее возможно вылечить?

— Восстановление нервных связей возможно при длительном стационарном лечении, — ответил модуль. — Но отсутствие линейного развития на начальном этапе и поэтапного воспитания делает невозможным достижение пациентом…

— Все, я понял, — отмахнулся Ротгкхон. — Раз она выросла дурочкой, превратить в умницу уже не получится, даже если вылечить.

— Прогноз лечения не однозначный, — добавил модуль. — Вероятность восстановления функций на уровне ноль три.

— Короче, бесполезно… — вздохнул он. — Жалко, такая красота пропадает.

— Прогноз на здоровое потомство благоприятный, — неожиданно высказался борт.

— А будет ли оно у этой малышки? — пожал плечами Ротгкхон. — Кому такая нужна? Четвертый друид учит, что разумное существо должно ценить потребности души выше плотских желаний. А эта бедняжка не то что влечения испытать не способна, она даже ненавидеть, похоже, не умеет.

— Возникло движение гражданских лиц от основных мест пребывания в нашем направлении, — резко оборвал его колебания борт.

— Разве здешний день не закончился? — удивился Ротгкхон.

— Темный период суток настал, — подтвердил модуль. — Но движение продолжается.

— Значит, ищут именно ее, — понял вербовщик. — Наверное, не просто дурочка, а родственница кого-то из вождей. Будет разумнее ее вернуть.

Туземцы передвигались медленно, и у Ротгкхона хватило времени и на то, чтобы нарядить пленницу обратно во все три юбки, рубаху и сарафан, завязать на голове платок, а затем, используя подзарядившиеся «ноги» отнести малышку на тропинку за рощей, оставив на открытой лужайке на пути у местных смердов.

— Найдут и успокоятся, — аккуратно пристроив голову женщины на выпирающий замшелый корень, решил вербовщик. — А как волнение стихнет, тогда я вторую вылазку и организую.

* * *

Рассвет наступил неожиданно — когда солнце, поднявшись из-за густых березовых крон на противоположном берегу, ударило своими пронзительными лучами прямо в глаза спящего в пилотском кресле вербовщика. Мужчина вздрогнул, потянулся, зевнул:

— Во имя девяти друидов! Борт, отчего не зафильтрован лоб корпуса?

— Режим экономии батарей. Атмосферный свет опасности для зрения не представляет.

— Нашел на чем ужиматься… — Ротгкхон поднялся, покрутил головой, руками. Всем хорошо анатомическое кресло: плотно облегает, спасает от ударов, гасит перегрузки. Вот только крутиться в нем, пока спишь, невозможно — и тело затекает.

Вербовщик прошел ко входному люку, выпрыгнул на берег, втянул носом воздух, пахнущий влажной от росы травой, сладковатым липовым цветом. Над озером, с легким сухим треском, стремительно носились стрекозы, над головой шелестели от слабого ветра трепетные березовые листочки, вдалеке мерно и многоголосо квакали лягушки… В общем — речевой блок пленницы встал у него в памяти великолепно, как влитой.

Вербовщик снова потянулся, глядя на озеро, почесал нос и вдруг решился:

— Эх, мокрушник я или нет? — Он быстро скинул спецовку, вошел в воду, сделал глубокий вдох и нырнул, проплыл несколько саженей, загребая ладонями воду, вынырнул, перевернулся на спину и замер, глядя в ползущие совсем близко белые облака: — Великая сила — инстинкт! Вроде уже сколько месяцев воды не видел, ан все едино макнуться тянет…

Он втянул воздух, извернулся, ныряя в глубину, вдоль дна скользнул к берегу и уже под самыми березами выбрался на берег. Одеваться не стал: подхватил комбез, вошел вместе с ним в модуль, кинул в утилизатор, взял из шкафчика свежий и вернулся в кресло, по дороге прихватив еще и контейнер с пайком.

— Селектировано движение в направлении модуля, — внезапно сообщил борт. — Один объект, гражданский, женщина. Удаление один ноль.

— На ловца и зверь бежит! — обрадовался Ротгкхон, торопливо заглатывая паштет. — Нужно перехватить.

В этот раз он сразу включил «ноги» на максимальную скорость и вышел к точке перехвата так быстро, что легкий завтрак не успел рассосаться и неровно бултыхался в животе. Получив сигнал сканера о близости цели, Ротгкхон сбросил мощность гидронасосов до минимума, стал пробираться через густую ивовую поросль медленно и осторожно, всматриваясь вперед — и почти сразу заметил вчерашнюю знакомую: деваху в коричневом платке и длинном выцветшем сарафане. Туземка быстро двигалась навстречу, вглядываясь в подрагивающую землю, чуть в сторонке от равномерной череды глубоких ям.

Ротгкхон невольно оглянулся — за ним, насколько хватало глаз, тянулись точно такие же прорехи! «Экзоноги», работая на полную мощность, толкались от земли с такой силой, что следы напоминали пробоины от выкорчеванных пней. Вербовщик тихо выругался — и тут ему в голову пришла еще более невероятная догадка:

— Великие друиды! Да ведь она меня выслеживает!

Эта мысль заставила его приподнять голову выше и вглядеться в девушку повнимательнее. Но ничего особенного Ротгкхон в ней не увидел. Девица как девица. Волосы по местному обычаю спрятаны под платок, одежда не просто поношенная, а серьезно истрепана, на широком сыромятном поясе — плоская сумка в две ладони шириной и нож, рукоять которого прихвачена веревочкой, чтобы не потерять. В общем, самая обыкновенная «мокрушница». Или, как они себя здесь называли: смертная, баба, смердка, девка, девушка, женщина, внучка Сварогова, человек. Но в любом случае, против анатомии не попрешь — воинами у арнаков могут быть только мужчины.

Однако, на всякий случай, Ротгкхон предпочел сместиться влево, уходя подальше от предательской цепочки оставленных следов. В экономичном режиме таких глубоких ям ноги уже не выбивали. Вербовщик еще раз выглянул над кустами и…

Вот, проклятье! Шустрая девица успела не просто его обойти, но и переключилась с поисками на свежую тропу!

Ротгкхон, ощутив себя в непривычной роли жертвы, инстинктивно двинулся вправо и навстречу туземке, чтобы выйти за ее спиной на свои следы и по ним незаметно скрыться — но вовремя спохватился. Что за чушь? Это он охотится, а не на него!

Вербовщик вытянул из кармана инъектор, стал мягко подкрадываться к туземке, осторожно раздвигая ветки и ступая как можно тише. Все же брать пленных лучше быстро и тихо, без лишней беготни. Однако девушка тоже оказалась начеку, резко отпрянув и схватившись за нож. Ротгкхон затаился, давая ей время успокоиться, потом сделал медленный шаг вперед, еще один…

— Я тебя вижу, леший! — внезапно громко заявила она и вытянула руку, указывая на вербовщика. — Я тебя вижу! Открывайся!

Ротгкхон замер, отчаянно соображая — что делать в такой ситуации? И что вообще означает требование туземки? Но когда девица решительно двинулась к нему с явным намерением сдернуть маскхалат, он смирился и откинул полотнище на спину:

— Ну, хорошо, ладно, — вздохнул он. — Ты меня увидела. Что теперь?

— Теперь ты должен исполнить три моих желания… — медленно, непривычно растягивая, слова ответила туземка, изумленно рассматривая вербовщика. — Вот, значит, каков ты обликом, леший, когда не таишься и пнями-корягами не прикидываешься?

— Ты серьезно? — невольно вырвалось у Ротгкхона. — Я должен исполнять твои желания?

— Да, — уверенно кивнула туземка. — Ты ведь леший! Я тебя увидела. Теперь ты уже прятаться от меня не можешь. Ты должен откупаться. — Она вскинула руку с тремя растопыренными пальцами и стала загибать их по одному: — Я хочу, чтобы ты исцелил мою сестру; я хочу дорогих подарков; и я хочу выйти замуж за князя!

Ротгкхон изумленно хмыкнул и кивнул:

— Это все? Ну, тогда ладно. Пошли.

Разумеется, когда объект идет на исследование сам — это намного удобнее, нежели тащить его на плечах. Вербовщик проводил туземку на модуль, пропустил вперед себя в медицинский отсек, уколол в шею инъектором, раздел, укрепил на столе, надел шлем и отступил:

— Борт, полный анализ. Качество мозговой матрицы?

— Оптимальное. Сканирование завершено, — почти сразу ответил модуль.

— Отлично. — Ротгкхон привычно откинул резервную полку, забрался на нее: — Дай мне поверхностное наложение. А объект проверь по генетическому коду и общему состоянию здоровья.

В этот раз перенос информации прошел без сучка и задоринки. Вербовщик и охнуть не успел, как знал о своей жертве все, целиком и полностью. Ее звали Зимавой, была она двадцати двух лет от роду, семь лет назад во время пожара успела с сестрами выскочить из полыхающего дома, а родители с братьями так и остались внутри. Теперь они втроем жили в уцелевшей бане, из хозяйства их сил хватало только на держание кур, да еще община дозволяла сиротам рыбу ловить сколько смогут. Тем и перебивались: что в сети зайдет, да что за лето насобирать успеют. Проще говоря — нищенствовали.