Досконально изучить распечатку с компьютера, до которой за истекшие сутки руки как-то все не доходили (вот и удачно, что часок выдался, есть теперь тема для завязки беседы со Святославом Михайловичем Лозовских — не просто: был я, знаете ли, вчера у лучшей подруги своей жены, а она сообщила, что вы как лучший друг мой жены…).
Потом он позавтракал — «чем богаты, тем рады».
Да-а, богаты в «Чайке», богаты. Не будь у Колчина вчера задачи посетить непременно и только «Метрополь», вполне сгодилась бы «Чайка» на отшибе для ужина с дамой в пристойной обстановке! Мало сказать — в пристойной.
Был Австрийский зал — с роялем, венскими стульями.
Был Финский зал, более походящий на внутренности сауны.
Был Русский зал — сплошь зеркальный, с морозным розовато-голубоватым орнаментом…
Все пустовало. Обитатели восстанавливались в номерах после вчерашнего. Только две дамочки поедали грузные пирожные с кофе. Им, дамочкам, бессонные ночи не впервой и нипочем.
Здра-асьте, дамочки! Пассажирки «порша»-сопровожденца. Их спутник, вероятно, на заслуженном отдыхе, в нумерах, — а они восстанавливаются отнюдь не сном, сон для них работа (и все же! как правильно? выспаться или переспать? о, великий, могучий!..). Иных бы с такого количества сладкого-сливочного разнесло, но нет, ничего — поджары, голодны… организмом сжигается все дотла (вот и — тьфу, тьфу! — Найоми Кэмпбелл, не псевдо в «Метрополе», но натуральная, жрет пирожные вволю, злорадно хихикая над конкурентками, изнуренными диетой: трахаться надо чаще-чаще-чаще, интенсивные физические упражнения — залог поддержания веса на должном уровне).
Есть резон, есть. То бишь интенсивные физические упражнения необязательно в постели, но от любых диет избавляют. Колчин, к примеру, может себе позволить что угодно в еде — пирожные так пирожные…
Он светски кивнул дамочкам (почти знакомы!), присел на венский стул в Австрийском зале.
Персонал вышколен — молчалив, приветлив, воспитан. А кофе-то, кофе! По-венски? По-венски. Однако! Это — кофе! Тот, кто утром кофе пьет, никогда не устает. Это — кофе.
Пока он смаковал (времени пока в достатке), дамочка лицом к нему что-то проговорила неслышно — дамочке спиной к нему. Обе хихикнули.
Колчин не умел читать по губам, но почуял — о нем, хотя дамочка не глядела в его сторону, а вторая не обернулась после неслышной реплики.
Он расплатился. Вышел на этаж к лифтам.
Тут же дамочки снялись со своих мест. Присоединились — в ожидании. Лифт. Биополе у них было сильное и однозначное. Особенно ощущаемое в тесноте лифта.
— На седьмой… — оповестил Колчин.
Кивнули, мол, нажимайте-нажимайте.
Нажал.
Приехали. Выпорхнули вслед за ним. Одна принялась рыться в сумочке, якобы в поисках ключа. Вторая якобы раздраженно пыхтела: вечно ты так!..
Колчин открыл свой номер. Зашел. Заперся. Даже не шагнул из коридора в комнату. Дальнейшее настолько предсказуемо, что он Даже от двери не стал отворачиваться — все равно сейчас открывать.
Ну, конечно! Робкий стук.
Открыл. Дамочки мялись у порога. То есть мяться мялись, но застенчивость мешалась с зазывностью:
— Знаете, ключ не найти. Посидим у вас? — логика здесь ни при чем: мол, ключ не найти, так спуститесь к портье, мол, все понимаю и сочувствую, но почему «посидим у вас»? ключ от этого, что ли, найдется?!
И той и другой стороне все ясно-понятно. И дело лишь за тем, насколько не возражает другая сторона, согласна ли с позитивным предложением той стороны.
Сю — отдых, праздник, развод.
Полчаса времени.
Еще двести баксов — на ветер? (Ибо отнюдь не воспылали внезапно дамочки к полузнакомцу внезапным чувством. Не за так. Просто отдыхают остальные, а тут — бодр-свеж и при деньгах, как ими вчера замечено.)
Супружеская верность? Один из поводов для выдворения жены из дома, один из Ци-Чу, это ревность — с пояснением: жена препятствует и дерзит, когда муж хочет взять новых наложниц. Широко жилось китайским мужьям!
— Какси колме какси… — дружелюбно напомнил он.
— То есть?
— Двести тридцать второй… — дружелюбно перевел он. — Вам, девочки, пятью этажами ниже.
— Импотент, что ли?! — моментально схамила одна.
— Просто гомик! — моментально подхватила вторая.
Обе они обменялись версиями друг с другом, вроде бы и нет тут Колчина в дверях.
Колчин закрыл дверь, повернул ключ. Еще из коридора просочилось «Может, онанист? — Да нет, жлоб!»
Он набрал номер портье:
— Добрый день. Проследите, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили… Нет, я в том смысле, что по этажам у вас шляются две особы… Нет, насколько мне известно, из двести тридцать второго… Да. Да, спасибо.
Он не импотент, не гомик, не онанист, не жлоб. Но не надо навязывать ему даже то, от чего бы он, в общем-то, и не отказался. Только — окончательный выбор Колчин оставляет за собой, он решает, но не за него!
Первым делом, первым делом…
Он еще набрал номер телефона, который вчера запомнил-снял у сиделки на Скобелевском.
— Диспетчер слушает.
— Я по поводу одной из ваших подопечных. Скажите, у вас остаются данные о работниках, которые уволились?
— Мы таких справок не даем.
— Даже если у ваших подопечных возникают претензии к уволенным? Обнаружение пропажи вещей, денег, драгоценностей.
— У нас такое невозможно.
— Ну, а если? Вы можете найти тех, кто уволился?
— Назовитесь, пожалуйста. Оставьте номер, по которому вы находитесь. Мы перезвоним.
— Слушайте! Я с вами не в игрушки играю! И не про ваших клиентов спрашиваю, а про тех, кто уволился! — он подпустил праведного гнева. Он не про одиноких-пожилых выпытывает, у него претензии к обслуживающему персоналу, ныне уволенному, но ранее нанятому вот этой самой конторой типа милосердия. И не он должен отчитываться, а — перед ним!
— А что пропало? Вещи? Или деньги? — отступил на попятную диспетчер.
— …Ну так что? Сведения об уволенных сиделках у вас сохраняются? — предварительной паузой дал понять Колчин, что не намерен обсуждать подробности претензии с диспетчером. Сами разберемся — вы только на вопрос отвечайте, не юлите.
— Знаете… я не знаю. Я — только диспетчер. Подойдите к нам с трех до семи. Сегодня. Или завтра с десяти до часу. Начальство вас примет. Фамилию только назовите нашей подопечной, чтобы мы могли по картотеке посмотреть.
— Спасибо. Всего хорошего.
На вопрос ему не ответили. То ли честь мундира-халата берегли. То ли следовали строгим инструкциям: спрос в нашем деле дорого стоит. То ли осторожничали на всякий случай — времена-то какие!
Нахрапом не удалось. Отложим на потом. Не исключено, придется наведаться в контору лично, представиться, изложить суть, вуалируя первопричину визита: начхать Колчину на Ревмиру Аркадьевну, а вот не помнит ли прежняя сиделка того дня, когда к Ревмире Аркадьевне дочь приехала? о чем говорили? долго ли? настроение? как скоро расстались?..
Впрочем, не факт, что сведения о прежних сиделках будут ему оглашены. Вам что, товарищ? По адресу ли вы обратились, товарищ?
Однако задачки надо решать не по мере поступления, а по принципу первостепенности.
Задачка с прежней сиделкой Ревмиры Аркадьевны превратилась в третьестепенную, когда всплыла Мыльникова с явочной квартирой для Инны, когда всплыл Лозовских Святослав Михайлович с крепкими завязками на «Публичку», пусть сам и в ИВАНе. А он, Лозовских, в ИВАНе? Именно сегодня, именно сейчас? Пора, молодой человек, пора на работу!
— Святослав Михайлович? Я от Инны. Колчиной. Из Москвы. Я от нее кое-что привез… Не могли бы вы посмотреть взглядом профессионала?
— Простите, с кем я разговариваю?
— Это ее муж. Я сейчас в Петербурге на несколько дней. Где бы нам встретиться?
— Я сейчас выезжаю на работу. В институт. Знаете, где это? На Дворцовой наб…
— Знаю-знаю. Мне Инна объясняла.
— Через минут сорок буду ждать вас у входа. Вы в чем будете?
— Я буду… в машине… — Колчин непроизвольно усмехнулся. — «Девятка»…
— Я в машинах не разбираюсь, — со сварливой горечью сообщил Лозовских, мол, некоторые на собственных авто разъезжают, а мы, грешные, предпочитаем пешочком-пешочком.
— Мы узнаем друг друга, Святослав Михайлович, — располагающе посулил Колчин. — Значит, сорок минут?
— Плюс-минус…
— Разумеется! — охотно согласился Колчин.
— Да! Простите… Вы мне сегодня не… Не вы мне звонили сегодня?
— Когда? — как бы расплошно переспросил Колчин.
— Час назад?
— Н-нет, не я.
— Минут тридцать назад?
— Да нет же. Вообще первый раз вам звоню… — почел за благо Колчин не признаться. Тон-то он сменил с профессорско-недоуменного на априорно-приятельский — слышал о вас только хорошее, не сомневаюсь, что и вы обо мне то же… и вот я здесь, от Инны…
— Странно! — глубокомысленно изрек Лозовских.
— Э-э, что?
— Нет-нет. Так… Значит, сорок минут! — не дано тебе, сэнсей-дундук, проникнуть в глубины размышлизмов старшего научного сотрудника.
(Во-во! А тебе, пацанчик с ученой степенью, не дано предугадать, как слово отзовется. Слово: от Инны…)
Колчин не солгал. Колчин сказал правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Но только ОДНУ правду: да, он, Колчин, — от Инны. Разве не так? Да, он кое-что привез от нее — шаолиньскую-монастырскую доску (он привез ее Инне в подарок из Токио, значит, теперь древний Инь — Ян — как бы от НЕЕ). И хорошо бы — настоящий специалист посмотрел, оценил. Колчину и в «Публичке» так сказали: это лучше не к нам, это лучше — в ИВАН. Кто в ИВАНе? Ну тк!
Симптоматично — Лозовских, боязливо осведомившись «с кем я разговариваю?», мгновенно приободрился после «это ее муж».
Никаких рефлексий: чем могу быть полезен? — с интонацией: а я-то при чем?!
Никаких покаянно-извинительных интонаций: давно ждал вашего звонка, сейчас вам все объясню!
Наоборот! Если б метафора овеществилась, то Колчин услышал бы в трубке гулкий продолжительный грохот — гора с плеч Лозовских свалилась после того, как Колчин сказал: «Я от Инны»;
Лозовских даже не задал ритуальных вопросов: как она? а вы без нее? а почему? И отнюдь не по причине нависания над телефоном ревнивой-угрюмой Даши, реагирующей на Инну Колчину… неадекватно (беда всех умствующих и прекраснодушных интеллигентов — откровения при ныне любимых женщинах о бывших, но присных любимых женщинах… ты же понимаешь? понимает, но не принимает! я ль на свете всех умнее, всех румяней и белее?! не я?! а кто?! где-то здесь у меня гостинец-яблочко завалялся?). Нет, не по причине Даши воздержался от вопросов Лозовских. Гора с плеч свалилась, эхо затихает, отдельные камешки еще сыплются с шуршанием — и замри! Не колебай зыбкое равновесие в природе громким голосом или (иначе) лобовым вопросом. А то сотрясешь почву под ногами — и следующая гора свалится уже не с плеч, но на голову, и погребет под собой.
Это, в трубке, — муж Инны. Он, муж, — от нее. Из Москвы. То есть Инна — в Москве. То есть вернулась полторы недели назад из Питера. То есть продолжает искать искомое — «Книгу черных умений» — а то и нашла уже: муж ведь сказал, что привез от нее… кое-что!
Колчин имел в виду подношение всеяпонского главы в Токио. Колчин про «Книгу черных умений» узнал только после тщательной, скрупулезной вычитки компьютерной распечатки файла spb. И связал Колчин воедино тэр-ма, Лозовских, Инну из-за неотложности Инниного визита в Питер, где ИВАН, в котором Лозовских… И… не ошибся Колчин — Святослав Михайлович даже не уточнил по телефону: кое-что от Инны — это в каком смысле, это что именно?! И верно! Не телефонный разговор. При встрече, при встрече. Сорок минут — и Лозовских к вашим услугам, Юрий Дмитриевич, и, разумеется, к услугам Инны Валентиновны. Неужели нашла?! И где?!
Где-где!..
Колчин сознательно заблудил Святослава Михайловича в интонационных дебрях — судя по тону, все нормально!
А ЧТО должно быть ненормального? ЧТО вы знаете, Святослав Михайлович, к чему сами причастны, Святослав Михайлович?
Ой, да ну! Чуть не извелся, на нервах весь! Хорошо — все благополучно кончилось! Обычно словоохотливость возрастает необычайно ПОСЛЕ того, как все благополучно кончилось, — и подробности, подробности, подробности. Леденящие душу подробности, из которых однозначно следует: до последнего момента не верилось в благополучный исход. Исход… ведь он такой, да? Благополучный? Иначе стал бы муж Инны столь спокойно назначать встречу, привет передавать от своей жены («Я от Инны» — толкуется как «Вам от нее привет!»)? Не стал бы! Он, дундук-сэнсей, такой — грубый и невежливый, напористый и прямолинейный.
На войне как на войне. А Колчин — воин. И Лозовских для него никто, лишь источник информации. Нейтральность тона с оттенком дружелюбия — элементарная приманка для простодушных. Они, простодушные (особенно отягощенный научными степенями и собственными кодексами поведения), моментально пасуют, теряются, если вдруг эмоция собеседника на раз-два-три превращается в свою противоположность. Как дети, ей-богу! «Иди сюда, иди! Хочешь конфетку? Шокола-адную. — Да. — Ну иди сюда. Во-от, умница… А ну подставляй жопу! Щас ремня!» Но ведь о другом договаривались, право!.. Хм! Фраза, объясняющая непоследовательность поступков, принадлежит в кино не только плохим парням, но и хорошему Арни-командосу: «Я солгал».
Да Колчин и не солгал. Просто сказал не всю правду. А вся правда Колчину и неизвестна. Дополнения к правде будут, Святослав Михайлович?
Но не попался Лозовских на элементарную приманку. Ибо чуть раньше попался.
Колчин прикидывал, сможет ли он сразу распознать Лозовских. Народу на набережной было не густо. Набережная хоть и Дворцовая, но отрезок не прогулочный — до Эрмитажа идти и идти вперед, до Летнего сада идти и идти назад. А с Невы — мозглый декабрьский ветер. Так что народу — раз, два и обчелся.
Сорок минут истекли. Плюс-минус, сказал Лозовских. В машине вполне можно переждать — тепло, не дует.
Святослава Михайловича Лозовских Колчин распознал не по внешности, а по поведению. Внешне — какой же это старший научный сотрудник?! Скорее торговец мелким оптом, лицо кавказской национальности, небритое лицо кавказской национальности — еще не борода, уже не щетина. Куцая куртка, шарф в три с половиной оборота, горбонос. Еще кепку-аэродром бы! Но голова непокрыта — ранние седины полукучерявой-полулысой головы. Или снегом присыпало? И, да, ручки-жгутики, раннее пузико, спина горбом — от зябкости сутулится, от сидячей работы?
Так что Колчин чуть было не прозевал платонического друга Инниной питерской юности. Наверно, это подсознательно: должно ведь что-то быть в Славе Лозовских, если ему в свое время было уделено внимание Инны Колчиной (пусть и не Колчиной, а Дробязго тогда-давно). Ка-ак? Э-этот?.. М-мда… (между прочим, оборотная сторона медали, которую Колчин мысленно себе вручил за тонкое понимание нюансов ущербной психологии ущербных индивидуумов. Сам-то!)
Лозовских проявил себя поведенчески — встал на виду, поднявшись на три ступеньки к парадному подъезду ИВАНа, завертел головой, почти вплотную к глазам подносил наручные часы — рано смеркается в декабрьском Питере.
Колчинская «девятка» была в полусотне метров от парадного входа — там ближе не припарковаться.
Синий «фольксваген-транспортер» тоже был в полусотне метров от парадного входа, даже ближе, в сорока. Только он, «фольксваген-транспортер», стоял не доезжая до ИВАНа.
Колчин же на «девятке» проехал мимо Питерского филиала, удостоверился — он и есть, тогда и притормозил. Разворачиваться не счел нужным — и отсюда все хорошо видно, в зеркальце. Вчера Мыльникова пару раз вскидывалась «вот здесь как раз нужно было…», и случалось это с ней на Петроградской стороне. Следовательно, если Лозовских идет на встречу в институт из дома (откуда ж еще!), то объявится он следом за «девяткой», то есть тем же путем. Впрочем, Лозовских и на метро может… Плохо знаком Колчин с питерским метро. Где тут ближайшая станция, с какой стороны? Ладно, как-нибудь он, Колчин, сориентируется!
Вот именно! Как-нибудь. А те, кто находился до поры до времени в синем «фольксвагене-транспортере» (такой… микроавтобус), ориентировались не как-нибудь. Они местные, они питерские, им нет нужды удостоверяться — ИВАН это ИВАН, они в курсе. И потому затихарятся не доезжая до трех ступенек, оставят сорокаметровую дистанцию, которую пешеход должен пройти, уже попав в их поле зрения: «Он? Вроде бы… Вроде бы или он?! Да он, точно! Угу! Тогда — вперед!»
Два крепыша выпрыгнули из «фольксвагена-транспортера», перебежали от парапета к домам на набережной, двинулись по ходу — по ходу Лозовских. А синий микроавтобус сдержанно зарычал, готовый чуть что стронуться с места.
Колчин не видел, как два крепыша выпрыгнули и перебежали. Микроавтобус вовсе не попадал в зеркальце — и на кой ему микроавтобус?! Когда проезжал мимо него, мельком отметил затемненные стекла — ну так они почти у всех подобных полупассажирских-полугрузовых малышей затемненные или матовые. А пристроившись следить за входом в институт, напрочь про «фольксваген-транспортер» забыл — Святослав Михайлович пользуется общественным транспортом и своими двумя.
Святослав Михайлович, не исключено, воспользовался общественным транспортом и на своих двоих пришел к ИВАНу. Почти вовремя. Плюс-минус.
Колчин помигал ему задними габаритными огнями, но Лозовских, вероятно, настолько редко (никогда!) имеет дело с автомобилями и владельцами автомобилей, что простейший опознавательный сигнал (эй! я здесь!) никоим образом на него не повлиял. Как стоял, так и стоит!
Колчин вышел из «девятки», на секунду-другую выпустив Лозовских из поля зрения. Когда же он снова увидел Святослава Михайловича — теперь не в зеркальце, а «живьем», — картина кардинально изменилась.
Лозовских уже не стоял, как стоит. Старшего научного сотрудника «живьем» взяли с боков два крепыша и волокли через дорогу, к парапету. Неровен час — топить собрались?!
Нет, не топить. Синий «фольксваген-транспортёр» проехал сорок метров и тормознул аккурат между парапетом и захваченным пленником. Туда, в микроавтобус, ему и дорога.
Лозовских неумело упирался, приседая, пытаясь вырвать руки из захватов. Но третий крепышок, выскочивший на подмогу, обогнул группку и сзади дернул упрямца за щиколотки, подхватив его, будто тачку.
Боковая раздвижная дверь микроавтобуса уже открылась — тело было предано «фольксвагену-транспортеру».
Боковая раздвижная дверь микроавтобуса закрылась.
Крепыши оперативно попрыгали внутрь — на водительское место, на место рядом.
Синий «фольксваген-транспортер» стал набирать скорость.
За все про все ушло не более десяти секунд.
Колчин вполне успел бы. Во всяком случае, не опоздал бы. Знать бы только наверняка, к чему успел, к чему не опоздал. А Лозовских ли это? Или действительно мелкий оптовик какой-нибудь горбоносый? Ну никак внешне это не старший научный сотрудник! И зачем бы старшего научного сотрудника впихивать башкой вперед в затемненный микроавтобус?! А вмешиваться в карусель с крепышами, у которых случились разногласия с мелким горбоносым оптовиком, — Колчин отнюдь не всеядный поборник справедливости, у него СВОЯ задача. Но если это таки старший научный сотрудник, то задача, СВОЯ задача, Колчина осложняется. Оказывается, добыча досталась другим охотникам. Он-то, будучи охотником, выслеживал добычу и проглядел конкурентов. Отнюдь не потому, что отказало вдруг чувство боевой ситуации. Иная ведь ситуация — не бой, но охота.
А вот теперь — да. Вполне даже и боевая ситуация. Потому-то хоть и пожертвовал Колчин секундами для принятия окончательного решения (вмешаться? не вмешаться?), остатка времени хватило…
Он не стал выскакивать на дорогу перед микроавтобусом и бессмысленно махать руками: стойте, стойте! Объехали бы на вираже, а то и поперли бы напропалую (другое дело, что ЮК увернуться от микроавтобуса, уйти от столкновения — плевое дело, но… другое дело… контакта бы избежал, но крепышей на колесах не остановил бы).
Он в три движения вернулся за руль «девятки», но… не стал терзать ключ зажигания: щас догоним и перегоним! По малознакомым трассам города вслед за теми, кому эти трассы знакомы много лучше? Заранее обречь себя на проигрыш. Колчин всегда обрекал себя на выигрыш. Заранее.
Он сунул руку в «бардачок», извлек замшевый футляр-портмоне. Опять очутился на набережной.
Микроавтобус только-только просвистел мимо, показал Колчину «задницу». Дистанция увеличивалась и увеличивалась. Еще чуть — и будет поздно.
Колчин метнул сёрикен в автобусную «задницу», а для полной гарантии — метнул второй сёрикен. Туда же.
Хлопнуло два выстрела. Есть попадание! В оба задних колеса. Выстрелы — лопнувшие камеры. «Фольксваген-транспортер» резко притормозил, протащился по инерции, остановился.
Сёрикен, если судить по видеобарахлу, — исключительно орудие ниндзя. Только и знают ниндзя, что сёрикенами бросаться. Та же страсть у них к сёрикенам, что у Пушкина — к камням. (Замечено летописцем: «Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!») Ну да если судить по видеобарахлу, иных талантов у ниндзя нет, кроме как сёрикенами бросаться и скакать в манере «попрыгунчиков» постпереворотного российского периода. В конечном-то счете один-единственный герой-персонаж управляется с толпой ниндзя, будто на легкую разминку вышел. Ниндзя — мальчики для битья, если судить по видеобарахлу…
Колчин — не мальчик для битья. Он — не ниндзя (и не Андрей Зубарев, обученный специфической метательной технике), но по колесам «фольксвагена-транспортера» попал. Есть! Кое-что умеем! Умеем, черт побери! Пусть специализация и несколько иная. Да и сёрикены нестандартные, своеобразные сёрикены, «разрушительные материалы» из магазина «Строительные материалы» на Скобелевском. Удачно он их вчера приобрел, удачно он их вчера не подарил Вике Мыльникову!
Крепыши снова повыскакивали из микроавтобуса, засуетились у «кормы», приседая на корточки, цокая языком. «Запаска» у них наверняка есть, но не две же «запаски». Вишь ты, вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?
Не доедет, парни, не доедет. Не то что до Москвы, но и до вашей конторы не доедет. Куда вы колчинскую добычу собрались везти? Это его добыча. Отдайте!
Крепыши не приняли Колчина в расчет. Они толком и внимания на него не обратили. Та же охотничья замыленность глаза, что и у Колчина чуть раньше: мы — охотник, вот — добыча, берем! И ни мысли о возможности иного охотника. Они даже не состыковали мысленно прокол двух шин в одномоментье и крупную фигуру поодаль. Сам миг метания сёрикенов мудрено уловить. И не назад они глядели, набирая скорость, а вперед. Вперед, вперед!
Сбавьте обороты, ребятушки…
И когда Колчин приблизился к ним на расстояние вытянутой руки — тоже не состыковали, не сопоставили. Ну идет мимо какой-то. Пусть идет мимо. Слышь, иди мимо!
Ах, ты — не мимо? Ты вон из той «девятки»? И что? Автолюбительское братство? Помочь решился: проблема, парни? Езжай, езжай! Без тебя как-нибудь. Что, не понял?!
Да нет, понял. Это вы, крепыши, не поняли.
— Мужики! Не видели тут такого… чернявого? — Колчин и не пытался обмануть крепышей тоном рубахи-парня. Наоборот, он придал голосу угрожающее веселье: я знаю, что вы знаете, что я знаю.
— Ага! — сразу понял крепыш. — Вот как!
— Кру-у-ут! — протянул второй крепыш.
— Глянь в салон. Может, там? — поманил третий крепыш: ты знаешь, что мы знаем, что ты знаешь…
Они, трое, наконец-то свели воедино внезапную аварию с крупной фигурой ЮК. Только не в курсе они, что крупная фигура — ЮК. И приглашение глянуть внутрь «фольксвагена-транспортера» подразумевало: нарываешься? получишь!
Они, трое, оказались не в пример вчерашним «метропольным» мордоворотам профессиональней. Черный не черный, но коричневый пояс каждый из них имел. Судя по замашкам. Замашки, то есть замах у них был короткий, четкий — почти без замаха. О, святая простота!
Если воспитанники ЮК от душманов голыми руками отбиваются, то сам учитель — и подавно. Это вам, крепыши, не показательный бой для глазеющих германцев. И коричневые пояса — не уровень для Колчина, который сдуревшего Гришаню Михеева, а заодно и чернопоясного Баца-Бацалева уложил в нокаут из-за н-недопонимания.
Крепыши тоже явно н-недопонимали, с кем связались. Ну, буквально вдалбливать приходится!
Ногами они, правда, не стригли — поостереглись на скользкой мостовой. Однако что касается цки, что касается учи, то бишь протыкающих, то бишь секущих ударов, — по полной программе. По поводу «что касается» — это крепышам помнилось, касаний Колчин не дозволил. Даже блоки не утрудился поставить. Просто ушел, унырнул. Полная программа, по мысли крепышей, должна бы длиться подольше. А не так…
Колчин дослал промахнувшегося бойца в затылок (в Косики-каратэ по затылку, конечно, нельзя бить, а он и не бил, дослал просто — чтоб соприкосновение лица противника с бортом микроавтобусика получилось полновесней… вдалбливать так уж вдалбливать!).
Второй крепыш прозевал лоу-кик — по голени — кхакнул от боли, выбыл из игры.
Третий сам упал, решил было все же стригануть ножкой — маваши-гери. Если руки коротки, если цки, если учи не достигают цели, почему бы не попытаться? Потому! Скользко ведь! Боковой круговой удар — не для декабрьской наледи.
Колчин не ставил задачу выключить крепышей всерьез и надолго. Три невменяемых тела на мостовой в самом что ни на есть центре Санкт-Петербурга — а мимо то и дело проносятся легковушки! — привлекут внимание самого ленивого, самого нелюбопытного. И так-то достойно мимолетного удивления: почему до сих пор никто не заинтересовался? Выяснение отношений с тремя крепышами заняло, по меркам боя, немало времени, с полминуты! Хотя удивление и впрямь мимолетное. О! Что там?! Кто там?! И пролетели мимо. То ли милиция берет группку бандитов, то ли бандиты очередную разборку затеяли. Не мешайте, отвернитесь, мимо летите. Телевизор хоть изредка смотрите? Значит, в курсе, как это бывает. И не встревайте — сорвете мероприятие!
Подобные мероприятия, правда, заканчиваются либо тем, что фигуранта (фигурантов) оперативненько засовывают в машину, оперативненько срываются с места и — вроде и не было ничего (видели, видели! только что одного повязали, в микроавтобус затолкали! где-где?! а! уже уехали!), либо подобные мероприятия заканчиваются укладыванием вояк носом в асфальт, руки за голову, ноги врозь, и под прицелом штатного оружия ожидается подмога, спецтранспорт.
Затаскивать по одному трех крепышей в «фольксваген-транспортер» Колчину несподручно. Он бы, наоборот, вытащил кое-кого из микроавтобусика — Лозовских Святослава Михайловича.
Заставлять же крепышей нюхать почву бесперспективно — подмога Колчину не подоспеет, да и «ствола» у Колчина нет.
Так что он ограничился вразумляющим показательным сеансом: есть у вас, мужички, какая-никакая квалификация? Тогда должны оценить квалификацию ЮК — и остыньте, не рыпайтесь, на случайную удачу в игре с мастером способен рассчитывать лишь дилетант, а вы, мужички, уже не дилетанты, не так ли?
Они — не дилетанты. Потому не рыпнулись. Зато на стук головы о «фольксваген-транспортер» изнутри выпрыгнул еще один похититель (а сколько их всего? может, еще с полдюжины греются в салоне? такой микроавтобусик вмещает человек десять-двенадцать). Количество для Колчина не имеет значения. Качество — да. Это было новое качество. Четвертый крепышок держал в руке пистолет. «Вальтер», что ли? Ствол укороченный…
Сначала Колчину показалось — блеф! Очень похоже на спортивную модель «Марголин» — банковских служащих и самолетных заложников пугайте «Марголиным»! Однако… не «Марголин». И не «Вальтер». Насколько Колчин знаком со стрелковым оружием, это все-таки «Дрель» — да, на основе «Марголина», только вполне убойный экземпляр, десятизарядный магазин, калибр 5,45. Некоторые спецподразделения МВД именно «Дрелью» и оснащены.
Колчин, да, знаком с «Дрелью», набивал руку и глаз в подвальном тире РУОПа, пользуясь любезностью майора-полковника Борисенко. Но знакомство иного рода… как бы от него уклониться? Если эта, с позволенья сказать, «Дрель» сейчас (вот сейчас!) просверлит в нем дырочку, то… не вовремя.
Что там в арсенале — против «ствола»? Упасть, убежать, прикинуться дураком? Еще сделать вид «сдаюсь», выгадать секунду и успеть извлечь-метнуть третий сёрикен — уже не по колесам, а по руке.
Ни намека на мандраж Колчин не ощутил. Он ЗНАЛ, что победит.
Что говорил-завещал Токугава Иеясу?
«Тот, кто твердо усвоил основное положение о ничтожестве жизни, тот всегда выйдет победителем из всяких опасностей, в жертву которым падут другие».
Непомерное самомнение, переоценка себя и недооценка соперника — не из этой оперы, из другой оперы. Просто ЮК выпил чашку воды, просто он — воин и никто больше.
(Отчего мы проиграли русско-японскую войну начала века? Оттого: русское «либо пан, либо пропал!» само по себе допускает вероятность поражения — «либо пропал», а для самурая такая вероятность психологически исключена, удалена из сознания, если уж ты воин.)
Колчин — воин. Он ЗНАЛ, что победит. И заминка возникла по единственной причине — «Дрель». Именно «Дрель», стрелковое оружие спецподразделений. Да, победит он. Но — кого?!
Крепыши — они и в спецуре крепыши, хилякам там делать нечего. Или действительно блюстителям понадобился гражданин Лозовских? Форма одежды ныне что у блюстителей, что у бандитов — полуштатская, полувоенная. Методы воздействия тоже… что у блюстителей, что у бандитов. Взяли гражданина Лозовских быстро, профессионально. А кто? Этот вопрос Колчин непременно собирался задать, когда обстановочка разрядится. Но если она сейчас (вот сейчас!) разрядится пулей в Колчина, тогда не он будет задавать вопросы, но ему. Серьезных повреждений пуля из «Дрели» не нанесет — попадая в кость, плющится, не гуляет по телу.
Уйти от крепышей он уйдет в любом случае, даже с пулей в плече, в руке, в ноге — но и вопросов не избежать, начиная с портье в «Чайке», кончая дежурной сменой травмпункта. Это лишь видеобарахло вводит в заблуждение: перетянул рану носовым платком, накинул что-нибудь сверху, продолжаешь гулять, прихрамывая-приволакивая-скособочившись, — и окружающие бровью не ведут…
А если упредить «Дрель» броском сёрикена (да успел бы, успел метнуть!) — то… в кого? Физически повредить блюстителя, который при исполнении? Уйти он уйдет, но тут-то его искать начнут, ох, начну-у-ут. Опять же «девятка» — вот она, номера московские, крепышами «срисованные».
Прятаться на данном этапе — не входит в планы ЮК. Особенно не «светиться» — да, входит, но не прятаться. Не прятаться, а, наоборот, искать! Вот искал-искал и нашел гражданина Лозовских… Где, пардон, нашел? А тут он, тут, Святослав Михайлович, — внутри. Отдайте!
Не отдают… С оружием наголо охраняют.
Колчин сдался. То есть не так чтобы у него опустились руки. Руки у него как раз обезоруживающе поднялись, мол, сдаюсь-сдаюсь. Тактический ход. Если крепыши — спецура, то — договоримся. И про Лозовских выясним в спокойной обстановке. Если крепыши — бандиты, то… одолеть их никогда не поздно, пусть и прибарахлились они где-то «Дрелью».
— Руки на борт! — скомандовал вооруженный крепыш. — Ноги! Шире ноги! — и подбил ступней.
Колчин подчинился. Даже из этой, как считается, беспомощной позы есть шанс (и не один — для мастера!) извернуться. А тот, кто тебя поставил эдаким манером, невольно расслабляется, уже не тычет стволом в спину, уже не держит на мушке.
Колчин был готов среагировать на любой удар сзади. Трое крепышей вряд ли побороли искушение долбануть обидчика: крутой, да? н-на! Если и не все трое, то самый из них обиженный, вдолбленный ранее мордой в «фольксваген-транспортер». Вот тогда бы и «Дрель» не уберегла блюстителей (бандитов?).
Никто его не долбанул. И не внезапный приступ милосердия нахлынул на крепышей. Была это элементарная опаска — произвел ЮК должное впечатление, произвел. Так называемая аура — не на-а-адо его сейчас трогать! Только в пределах допустимого. Он допустил, чтобы его обхлопали по бокам, чтобы влезли в нагрудный внутренний карман. Документики, гражданин! Притом обыскивали как-то осторожно, приговаривая полушепотом «Не бось! Не бось!» Не столько Колчина увещевали, сколько себя.
Паспорт и водительское удостоверение — в машине, в «бардачке» (вот и ладненько! а то неувязочка: Юрий Колчин? Ильяс Сатдретдинов? сличайте! сличайте!). Футляр-чехол с оставшимися сёрикенами. Ежели спецура, то от придирок он запросто избавится: поезжайте в «Строительные материалы» и там спросите, нет, вы поезжайте и спросите! Бумажник…
— Ого! — издал кто-то из крепышей.
Да уж. Материально ЮК для поездки в Питер обеспечился. Ну? Вы кто? Спецура или шпана?
Они рылись в бумажнике. Потом вдруг всё смолкло. Будто все четверо дематериализовались. Колчин даже повернул голову — незаметно, только чтоб краем глаза. Никто из четверых не дематериализовался. Были они тут, никуда не делись. Но — не дыша. Но — соляными столпами. Вооруженный крепыш вовсе утерял цель, направив ствол «Дрели» в небо, как в копеечку, — в этой же руке с пистолетом он держал-рассматривал колчинский бэдж с токийского чемпионата. Остальные тоже пялились в бэдж, заглядывая через плечо, норовя потрогать: дай-ка мне, дай-ка! отцепись!
Обычный бэдж, закатанный в пластик, с цветной колчинской фотографией:
’94 WORLD KOSHIKI KARATEDO
CHAMPIONSHIP
Kengo Or Juri Kolchin
Чувство боевой ситуации Колчину не изменило — и дало недвусмысленно понять: бой кончился. Иппон!
Не спецура, не бандиты. Серединка на половинку.
Бэдж, удостоверивающий сэнсея ЮК, не панацея от нападок спецуры ли, бандитов ли. Сказано в качестве вопроса в недавнем интервью: «…выражая почтение и признавая заслуги российских единоборцев. И в то же время на родине известность наших мастеров менее… м-м… чем в Японии. Как бы вы, Юрий Дмитриевич, прокомментировали…»
Он бы прокомментировал так, применяясь к ситуации на Дворцовой набережной: «Лучшая помощь — это когда не мешают!»
Для питерской спецуры, для питерских бандитов — он достаточно смутная фигура, да, что-то про такого слышали, сами не сталкивались, при встрече сразу в толк не взяли бы.
А вот для КОНКРЕТНОЙ серединки-на-половинку ЮК — это моментальный столбняк, руки по швам, поклон. ЮК для них — это ЮК! ТОТ САМЫЙ! Глава АОЗТ «Главное — здоровье» на видном месте фотографию имеет: «Сэмпаю от сэнсея». О, Колчин, о!
«Мы вернемся к вопросу», — посулил Вика Мыльников сэнсею Колчину. Вернулся. Своим путем. Пути пересеклись.
Вероятно, Вика Мыльников не стал допытываться у жены Галины Андреевны, чем и зачем занимался с ней сэнсей в рождественскую-вчерашнюю ночь. Сэнсею видней, да и жена демонстративно молчит или же не менее демонстративно говорит: «Юрий велел не говорить». И ладно. Отношение учитель — ученик — сие свято (да никакой Мыльников не колчинский ученик! ну пусть, пусть Вика тешится мыслью…), однако надо и другое отношение (муж-жена) уважить: про сэнсея он, сэмпай, не спрашивает, но он, сэмпай, обещал сэнсею навести все возможные и невозможные справки по поводу «младшей подруги»: «Она ведь твоя подруга! Она же у тебя останавливалась! Ты же не можешь не знать, с кем она здесь была, общалась! Ты скажи с кем — а куда она делась — это выяснять мне. Ответственность-то перед сэнсеем на мне. Что с жены взять, какой с нее спрос!»
Пробежка-прощупка по, так сказать, «крутым крышам», наследникам Толомарина-Гладышева и прочим-прочим, — само собой разумеется. Но подлинный профессионал никогда не работает по одной-единственной версии, он — сразу в нескольких направлениях. Вика Мыльников — профессионал, бывший мент, — опрос свидетелей первым делом! Мягкий, но дотошный…
Кто-кто? Что еще за ДРУГ?! А фамилия?
Лозовских.
Да ничего никто с ним не собирается делать. А это который в институте востоковедения? Я его, кажется, даже видел, ты нас и знакомила. И что, он с твоей подругой ЗДЕСЬ встречался? Ночевали?..
А я и не вообразил что-то, я просто спрашиваю: У ТЕБЯ они оба были?..
Да, конечно, общее дело, общая работа. Где, говоришь, он работает? Точно — в институте востоковедения? Я не ошибся?..
Так-так. А ты с ним встречалась, говорила после уезда своей подруги? Почему?..
Ну, теперь-то повод есть. Я сам поговорю. Нет-нет, не надо тебе. Тебе — не надо. Какой, говоришь, у него телефон? Что значит — не говоришь! Давай, давай, говори. Да ничего ему не будет! Сама же утверждаешь: он ни при чем. Просто убедимся…
И… нашему московскому гостю не советую рассказывать. А то поставим в неловкое положение — и его, и себя.
Ну как же! Этот… Слава… У ТЕБЯ ведь с твоей подругой встречался? Жена, значит, у этого… у Славы… ревнует?
…В общем, способность профессионала-дознавателя извлечь максимум сведений из ненавязчивого разговора со свидетелем. А затем подключаются имеющиеся в наличии силы охранного предприятия «Главное — здоровье». И установка приблизительно такова: брать фигуранта по возможности незаметно, у дома не рекомендуется (соседи, окна во двор — а санкцию прокурора на задержание хрен получишь, даже если ты мент в законе, про АОЗТ и не упоминать!), лучше — у института (он туда-то непременно явится, проверено телефонным звонком, а там малолюдно, и фигурант — один из немногочисленных прохожих); брать фигуранта жестко, жутко, чтоб в штаны напустил, чтоб деморализовался. И куда его? А сюда, на Каменный остров, к нам, «Главное — здоровье». Вика Мыльников сам с ним побеседует!
Беседа с подозреваемым — это не беседа со свидетелем. Она — в наступательной манере, сурово. Никаких «Простите великодушно, не вы ли?» Сразу: «Ты! Мы знаем, что ты!»
Вероятно, Вика Мыльников подобными методами и добился бы хоть какого-то результата. А то и не добился бы! Залысо-курчавые субтильные интеллигенты замыкаются намертво, когда речь о близких друзьях, тем более — о близкой подруге. Опыт общения с компетентными органами недавней-давней поры: ни слова! иначе только хуже будет! всем!.. Всякое, конечно, бывало — и раскалывались, шли на диалог, со страху набалтывали, бывало. Вот на этих примерах и убеждались: лучше — ни слова! иначе только хуже будет! всем!..
Вот действительно! «Лучшая помощь, это когда не мешают!» Еще то ладно, что Вика Мыльников не посвятил своих бойцов в суть, мол, тут же наезжайте на клиента: «Куда девал такую-то?! Кому сдал?!» Хватило ума! За собой оставил эту процедуру. Только теперь, придется Вике Мыльникову и от этой процедуры воздержаться. Колчин сам займется.
Но ранее выработанная линия поведения искривилась, закрутилась в штопор! Спаси-и-ибо, «сэмпай», спаси-и-ибо! Как бы из штопора выйти! Попробуй теперь объясниться с Лозовских Святославом Михайловичем на уровне «конфетку хочешь?» Старший научный сотрудник пусть и гуманитарий, но сложить вместе один да один да один в состоянии: один: муж близкой подруги, дундук-сэнсей, назначает встречу елейным голоском; да один: на месте встречи набрасываются бандиты, заламывают руки, швыряют в автобус; да один: вдруг откуда ни возьмись появляется дундук и всех побеждает, освобождая пленника.
Нет, не зря Святослав Михайлович столь невеликого мнения об умственных способностях тех, кому от природы досталась сила. Сила есть — ума не надо! А у Святослава Михайловича есть ум, есть, есть! Им, умом, и раскидывать не надо особенно: ишь, муж-силовик! только и хватило фантазии на банальную инсценировку сродни подростковой «она идет, вы — на нее, тут — я, бац-бац, вы разбегаетесь, она — моя!»
Очень трудно переубедить Святослава Михайловича в случайном совпадении, практически невозможно.
Тем более, что «вы разбегаетесь» сыграно настолько плохо, настолько неестественно! Никто и не разбежался, просто выдали пленника — аккуратно, с полным уважением к благодетелю Святослава Михайловича:
— А что нам говорить?..
— Передайте Виктору, что я ему позвоню.
— А… с этим?..
— Я его забираю. Так и передайте Виктору. Он поймет. Он знает.
— А… вы не свяжетесь с ним прямо сейчас? У нас там телефон. В кабине.
— Тащите!.. Виктор? Колчин. Я на набережной… С твоими… Подгони кого-нибудь, у них авария небольшая. А парня я у вас забираю… Да. Да, ты правильно понял. Нет, сейчас я не намерен это выяснять. Еще свяжусь с тобой… Да, передаю…
Он передал трубку крепышу с «Дрелью» (теперь без «Дрели» — в карман, в карман!). Принял от двух крепышей (еще двух, сидевших с добычей внутри «фольксвагена-транспортера») съежившегося Лозовских, сказал:
— Здравствуйте. Я — Колчин.
— Я почему-то так и понял… — обличающе-беспомощно огрызнулся Лозовских, будто хваленый подругой-Инной муж-сэнсей представился «Я — Дубровский». «Тише, молчать, — отвечал учитель чистым русским языком, — молчать, или вы пропали. Я — Дубровский». Что ж, помолчим… Не из почтения к учителю, но из презрительного опасения: разбойник! что от него ждать!., не подчинишься — рубанет ладонью по горлу… или кинет в ослушника острой штучкой, не знаю уж, как у них, у разбойников, их штучки называются!
Штучки называются сёрикен.
Кстати, о сёрикенах. При нынешних мелкооптовых поставках чего только ни… Самые неожиданные штучки выставляются на продажу! И продавцы частенько понятия не имеют, чем торгуют. Импортные штучки, инструкции — на импортном. Кто знает, кому надо, тот купит. И частенько — за бесценок.
Цена сёрикенов, правда, была указана немалая.
Только есть у Колчина сильное подозрение — никто понятия не имел, ЧТО именно продается по этой цене.
Набор дисков для настольного деревообрабатывающего станка? Их всегда много, они всегда разнообразно-зубчато заточены.
Комплект крестообразных ножей от импортной мясорубки-овощерезки-соковыжималки? Они там за рубежом с жиру бесятся — нос воротят, ежели продукт измельчен кубиками, не октаэдрами…
Вполне вероятно, ни то, ни другое, а и впрямь сёрикены. Чем рынок не шутит! Во всяком случае (не во всяком, но в данном, конкретном!), эти острые звездочки сгодились в качестве сёрикенов. И как!
— В машину только мою заглянем, — объяснил Колчин Святославу Михайловичу. — Кое-что возьму.
— Очки раздавили… — досадливо поморщился Лозовских, обозначив слабую попытку направиться не к «девятке», а к парадному подъезду ИВАНа, мол, ни зги не вижу без очков, лучше сразу — на рабочее место, там и ощупью давно ориентируешься без усилий. Но подчинился спасителю, обреченно побрел к машине в полусотне метров.
Колчин не уличил: очки? почему очки? Лозовских перед нападением на него крепышей был без каких-то там очков.
То была слабая попытка с достоинством сбежать: известны нам, интелям, все ваши бандитские якобы хитроумные уловки — пройдемте, жертва, из машины душегубов к машине душелюба, на минуточку, кое-что взять… я злодеев погубил, я тебя освободил, будь послушен! Известны, известны уловки! Все вы заодно — что группа захвата, что одиночка перехвата. Насильно втиснуть интеля в микроавтобус, дабы он уже по доброй воле, пугливо озираясь, уселся в «девятку» с благорасположенным к нему дундуком. Хорошо-хорошо, он по доброй воле, но если дундук действительно благорасположен, то… очки бы взять запасные, тут неподалеку, в институте. Сбегаю, а? Не сбегу…
Не сбежит. Безвольно-добровольно побрел с Колчиным. Безвольно-добровольно переминался, пока Колчин забирался внутрь, нашаривал на заднем сиденье футляр с шаолиньской доской «Инь — Ян», пока Колчин выбирался, ставил на сигнализацию.
— Меня с нею потом выпустят? — спросил Колчин.
— Выпустят… — отозвался Лозовских, даже не взглянув. Просто слово заманчивое: выпустят! И тебя выпустят, и меня… меня ведь выпустят? Ай! Мы что, в самом деле туда уже идем, к ИВАНу? Не в логово на машине «освободителя»? Выпустят?..
А, нет, не лукавил — извлек на ходу полупустую оправу из бокового кармана куцей куртки, сардонически хмыкнул: так и знал, раздавили!
Очки, молодой человек, надо на носу носить, не в куртке. Но что да, то да, — это их не спасло бы, когда мыльниковская гвардия налетела на полузрячего фигуранта. Брякнулись бы сразу на асфальт — вдребезги.
— Сейчас, — ненужно объяснялся Лозовских, ускоряясь по мере приближения к ступенькам института, — сейчас я только очки найду. У меня в столе — вторые, запасные, другие.
Колчин шел следом. Вроде конвоира. Но когда они оказались в вестибюле ИВАНа, из ведущего стал ведомым, — Лозовских приободрился, дома и стены помогают: этот, который сзади, ладно уж, со мной! не отставай, заплутаешь!
Слева — вахта, справа — вахта. Слева — археологический институт, справа — востоковедения. Процедура выдачи ключа. Коридор. Лестница. Лестница. Лестница. Могучая дверь, укрепленная еще и раздвижной решеткой. Тибетский фонд.
16
Очки меняют лицо. Общеизвестно. Однако не до такой же степени! В беспощадном детстве очкариков унижают «профессором». Почему-то кличка (звание?) «профессор» очень обидна в беспощадном детстве. Возможно, из-за несоответствия: мал-глуп, а в очках, будто стар-мудр. С годами гордость очкарика, если тот и в самом деле пошел по научной стезе, становится паче унижения: я-то профессор, а вы? толпа? недоумки? быдло? Кто матери-истории ценен? Башковитый интеллектуал? Или рядовой дуболом? Или мелкий торгаш?
Святослав Михайлович Лозовских, откопав в столе запасные очки, нацепив, разительно преобразился. Было теперь не какое-то там небритое лицо кавказской национальности, был теперь лик библейской принадлежности. Робейте, недоумки!
Колчин отнюдь не оробел, но отдал дань — перед рукописями Колчин, сказано, благоговел. А тут их столько! И таких!
Он предоставил Лозовских время и место отвлечься от уличного инцидента и самоутвердиться:
— О-о, да тут у вас… Ого!
Стеллажи заполняли комнату вдоль и поперек, ксилографические доски, а также древние блокноты-«недельки» с тесемками теснились на стеллажах — волосок меж ними не просунуть.
— А у меня — вот… — он осторожно вытряхнул, постукивая пальцами, шаолиньскую доску из футляра-пенала. — Что вы про нее скажете? — имитируя робость недоумка перед профессором.
— Ну, что скажу… — пренебрежительно скривился Лозовских, как юбиляр, которому преподнесли роскошный «адрес» тисненой кожи с золотым конгревом, только у него, у юбиляра, эдаких «адресов» — вагон и маленькая тележка, нет бы чего пооригинальней! — Доска. Шао-линь. Каллиграфия очень приличная. Научная ценность… относительна. Это всё, что вы хотели мне показать?
Колчин удрученно повел плечом: всё, извините, осознал, что мое всё — полное ничто по сравнению с содержимым Тибетского фонда питерского ИВАНа.
— Я-то думал!.. — с превосходством не закончил фразу Лозовских.
Конечно! Он думал, Колчин привез с собой минимум «Книгу черных умений» — непонятные места перевести.
Лозовских, что называется, оттягивался после уличного инцидента. Он принялся вещать о том, чему был если не хозяином, то распорядителем. Вещать не тоном увлеченного идиота, полагающего заразить собственной увлеченностью дундука, который проявился в достаточной мере на набережной с инсценировкой похищения-освобождения. Вещать он принялся враждебно-лекторским тоном: вот сколько здесь всего, вот насколько обширны и глубоки мои познания, вот до какой степени интель выше дуболома, вот на кого и на что покусился дундук, только и умеющий сёрикены метать. А Лозовских умеет бисер метать, знает он, знает, сколь безнадежно метать бисер перед… перед теми, кто интеллектом не вышел. И эту безнадежность тоном педалирует — обладающий хотя бы зачатками интеллекта почувствует разницу! Лозовских оттягивался, продлевая и продлевая обзорную лекцию, отодвигая на потом основной вопрос, который все не задавался и не задавался: Инна?!
Здесь — буддийский канон. Привезен из провинции Сычуань. Два стеллажа под подлинные слова Будды, сто восемь томов, каждый с кирпич толщиной. 1824 года создания. А напротив — двести двадцать шесть томов, комментарии индийских авторов к Канону.
А здесь — неподъемные тома, с золотым обрезом, в сафьяне. Монахи переписывали специально для многомудрых мужей-академиков — только левые страницы заполнены, правые чисты, дабы многомудрые делали на них свои пометки.
А этот вот сундук-ящик, куда рослого человека упаковать можно, — там молитвослов семнадцатого века империи Ганси.
А вот она — знаменитая коллекция Цыбикова. Это наш, отечественный, бурят. Под видом паломника рыскал на Тибете, скупил и вывез из Лхасы в 1903 году. Не иначе, целый караван снаряжал — под мышкой столько не утащить.
Да и коллекция Бородина не намного уступает по объему.
По объему — да, а по содержанию?
Видите ли, от начала до конца собрание Тибетского фонда так и не изучено. Только в первом приближении. Существует стойкое заблуждение у маргиналов: Тибет — такое место, где аборигены по воздуху ходили, с инопланетянами общались накоротке, снежных людей ловили и приручали. Отнюдь, отнюдь. В основном книги посвящены описанию ритуалов, бухгалтерским расчетам при проведении очередных полевых работ. К примеру, те же дуньхуанские свитки — корпели над каждым обрывочком. А там? Рецепт эликсира молодости? Технология изготовления философского камня? Нет. Там: фрагмент списка недоимщиков волости Могаосян: «Община Гао Чжу-эр из 82 человек, из них уже уплатили налог 65 человек, числятся задолжниками 17 человек: Ду Лю-дин, больной…» и так далее; фрагмент прошения Ду Фу-шэна о предоставлении земельного надела: «…участок под садом и постройками, всего пятнадцать му, примыкает к озеру… Прошу вашего рассмотрения…» и так далее; циркулярное предписание о явке монахов на ремонт плотины: «Всем поименованным выше захватить каждому с собой по две вязанки хвороста и по одной лопате… Двоих из опоздавших, которые придут последними, наказать пятнадцатью ударами палок. Те, кто не явится совсем, будут строго наказаны гуанем… Каждый сам делает отметку против своего имени и быстро передает дальше, не должен задерживать…»
И — так далее. Учет и контроль.
Впрочем, снежный человек есть. Есть такой в одной из книг Тибетского фонда. Вот. Своего рода энциклопедия животного и растительного мира. Рисунки, рисунки. Подписи. Эту подпись переводят как «большая обезьяна». Но рисовали на Тибете максимально приближенно к оригиналу, особенно для энциклопедии. Судите сами, большая обезьяна? Типичный снежный человек. Бигфут. И тем не менее, такая находка — исключение, — подтверждающее правило: на Тибете люди жили своей естественной, но не сверхъестественной жизнью. Если судить по собранию рукописей в Фонде Азиатского департамента. А собрание это — наиболее полное из всех имеющихся.
Кое-что, конечно, хранится в Санкт-Петербургском Буддийском храме, единственном в Европе. Там поклонники мистики могли бы найти нечто соответствующее своим наклонностям, но не в наши времена, много раньше. Петр Бадмаев, небезызвестный исцелитель и знакомец Григория Распутина, весьма способствовал становлению храма — в прямом смысле: пожертвовал гигантскую сумму на строительство. В 1913 году основано это прибежище буддистов. Так что по прямому назначению использовали его лишь четыре года. Ясно, почему? После октября 1917 храм превратили в «многопрофильный объект». Первоначально в доме при храме расквартировали красноармейскую часть, древнейшие рукописи пустили на рынок в качестве самокруточной и подтирочной бумаги. Позднее использовали помещения под физкультурную базу, там же разместили радиостанцию-«глушилку» и лабораторию Зоологического института. И только четыре года назад, в 1990, храм передали дацану, буддийской общине.
Сегодня при храме живут десять монахов. Каждое утро — служба. Затем доктор буддийской философии, зазванный из Индии, проводит уроки тибетского, монгольского, английского языков. Остаток дня — дежурство по кухне, молельня, медитация, изучение книг… тех, что еще уцелели.
Настоятель — ахалар-лама Федя Мусаев…
(В распечатке файла spb: Федя Мусаев. Есть такой!)
Федя — потому что такой юный?
Федя — потому что они с Лозовских вместе на восточном факультете Санкт-Петербургского университета учились. Он, Федя, старше лет на десять, ему где-то сорок с хвостиком. Но все равно — Федя.
А где этот храм? По месту?
Да на Приморском проспекте, рядом с Елагиным островом. Но там — интерес только с точки зрения экзотики. Серьезных ученых там вряд ли что заинтересует. Были… вместе. Лозовских возил специально по просьбе… Убедились…
Если уж искать нечто уникальное, то не в ИВАНе, где не все изучено, но все инвентаризовано… то не в храме на Приморском, где ничего не осталось… а — в подвалах крупных библиотек. Нет, не в запасниках, именно в подвалах.
И что так?
Видите ли…
И Лозовских Святослав Михайлович, не изменив враждебно-лекторскому тону, рассказал ту самую легенду: частные собрания, Гончаров, Мельников-Печерский, 1918, Луначарский, Дюбуа, фосген… Никакого фосгена, само собой, нет, но в остальном — все так.
Он, Лозовских, не просто метал бисер врассыпную. Если сосредоточиться, то в этой бисерной россыпи улавливается система — от общего к частному. Все более раздражаясь и досадуя.
Он, Лозовских, ни разу не упомянул Инну — сказав о Буддийском храме, не представляющем интереса для серьезных ученых, уточнил «Были… вместе», не уточнил — с кем? Мол, сами знаете с кем!
Объяснив про тривиальное содержание подавляющего большинства рукописей-книг, съязвил по поводу искателей секретов-рецептов бадмаевских целительных порошков, эликсиров жизни, прочих чудес в решете — по поводу кого конкретно съязвил? Сами знаете, по поводу кого!