Вячеслав Рыбаков

АРХИПЕЛАГ АТЛАНТИДА

Удельный князь Цзы спросил, как править. Учитель ответил: «Так, чтобы было достаточно пищи, достаточно военной силы и народ доверял». Удельный князь Цзы сказал: «Буде возникнет нужда отказаться от чего-либо, с чего из этих трех начать?» Учитель сказал: «Отказаться от достатка военной силы». Удельный князь Цзы сказал: «Буде возникнет нужда снова отказаться от чего-либо, с чего из оставшихся двух начать?» Учитель сказал: «Отказаться от достатка пищи. Ибо спокон веку смерти никто не избегал, а вот ежели народ не доверяет — государству не выстоять». Конфуций. «Лунь юй», XII, 7
Плохих людей нет. Хольм ван Зайчик
Я прекрасно понимаю, насколько нескромно и даже претенциозно звучит это название: Архипелаг Атлантида. Явная перекличка с названием великого произведения Александра Исаевича Солженицына слишком ко многому обязывает — настолько, что исполнить подобные обязанности невозможно даже в крупной вещи, не то что в небольшой статье. Я даже пытаться не хочу это делать. И, тем не менее, речь пойдет о явлении настолько аналогичном и параллельном ГУЛАГу, что мне смертельно хотелось уже самим заголовком поставить на одну доску именно явления — ни в малейшей мере не претендуя на то, что на этой самой одной доске стоят тексты, эти явления описывающие.

О ГУЛАГе за десятилетия, истекшие после выхода соответствующего «Архипелага», только ленивый не писал. Всяк желавший хоть мало-мальски засветиться, уже отметился: я про зверства преступного режима коммунистов тоже знаю! Меж тем о зеркальном отражении ГУЛАГа говорить как-то не принято. То ли оттого, что для массового сознания это явление само собой разумеется. То ли оттого, что демократы уверены, будто в нем нет ничего плохого, и благожелательно, уважительно молчат; а коммунисты лишь долдонят с показным гневом о преступниках, продающих Родину, не давая себе труда хоть слово сказать о том, что, во-первых, торговать чем-то ДЕЙСТВИТЕЛЬНО надо, но на этой Родине, кроме нее самой, продавать, увы, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нечего; и что, во-вторых, именно товарищ Сталин, товарищ Хрущев и товарищ Брежнев, не говоря уж о товарище Горбачеве, к этому состоянию Родину последовательно, пусть поначалу и не вполне осознанно, вели. И привели.

То ли оттого, что большинство пишущих пишет главным образом для того, чтобы в Архипелаг тоже как-то пробраться…

Во всяком случае — скорее всего, оттого, что и после смерти Сталина, и после Хрущевской оттепели, и даже после развала Союза Архипелагу Атлантида, в отличие от ГУЛАГа, ничего худого не делалось. Напротив, с каждым рывком по пути демократизации он лишь разрастался и набирал силы и соки.

Да простят меня либералы-идеалисты прежних эпох, ничего плохого не хотевшие, ничего от этих рывков не получившие и ни малейшего организационного, властного отношения к этим рывкам не имевшие! Но невольно закрадывается подозрение, что антитоталитарные рывки и предпринимались-то властью в значительной степени лишь затем, чтобы Атлантида расцветала все пуще. Ведь именно ее расцвет был наиболее действенным средством (притом и на колючую проволоку тратиться не надо) превратить в ГУЛАГ вообще всю страну, за исключением Атлантиды, и в зэков — вообще всех ее жителей за исключением тех, кто ухитрился проникнуть на поначалу незаметные, а в последнее десятилетие — напротив, с вызывающей, издевательской наглостью кичащиеся своими материальными достижениями Острова Блаженных.

Я не экономист. Но точно знаю, что законы экономики, увы, функционируют совсем не столь однозначно, как, скажем, законы физики. Хотя, помнится, даже там есть задача трех тел, принцип неопределенности и тому подобные сладкие блюда. Законы же экономики проявляются через повседневную жизнь людей, которые вносят в, казалось бы, простые формулы (помните, например, «товар-деньги-товар»?) массу нового. Поэтому одни и те же экономические жернова мелют совершенно по-разному, если отличаются, например, системы стимулов человеческой деятельности, иерархия их духовных приоритетов. Разумеется, экономика очень сильно сама влияет на все эти эфирные материи. Помнится, в конце восьмидесятых на всю страну был возмущенный ор, когда правительство Рыжкова для пополнения казны попыталось тишком продать за кордон кусочек устарелой танковой, что ли, дивизии. А теперь новейшие авианосцы за сотую часть реальной стоимости на лом толкаем — и ничего, нормально; рынок, господа, рынок! Удачная сделка!

Но, так или иначе сформировавшись, эфирные материи начинают, в свою очередь, оказывать сильнейшее воздействие на функционирование экономики. В том числе и самым непосредственным образом: через принятие государством определенных ЮРИДИЧЕСКИХ законов, сдвигающих действие законов ЭКОНОМИЧЕСКИХ в определенную сторону. В том числе и еще более непосредственным образом: через совершаемый большинством граждан страны каждодневный выбор, какие именно из законов они будут ПО ВОЗМОЖНОСТИ ВЫПОЛНЯТЬ, а от каких они будут ПО ВОЗМОЖНОСТИ УКЛОНЯТЬСЯ.

Важно понять, что люди, уклоняющиеся от выполнения каких-то законов, совсем не обязательно являются плохими. Просто-напросто законы, которые эти люди обходят, могут быть в определенном смысле НЕВЫПОЛНИМЫМИ. Во всяком случае, не выполнимыми без явного ущерба для себя или близких своих. Если принят невыполнимый закон, все население страны автоматически становится преступниками, и затем лишь от нужд власть имущих зависит, когда и кого хватать; для властей это очень удобно, особенно если они и впрямь заранее знают, что принятый закон выполнить невозможно, и вовсе не рассчитывают на его выполнение, рассчитывают лишь на повальную криминализацию общества. Но даже если власти принимают закон, который трудновыполним, но объективно полезен, для того, чтобы его выполнять, людям надо жертвовать чем-то личным — а на такое человек ПО ЗАКОНУ не способен, тут нужны совсем иные стимулы. Нематериальные. Эфирные. Из области психологии.

Важно понять также, что плохие законы принимаются совсем не обязательно плохими людьми. Ядовитейшая каверза заключается в том, что эти вполне достойные люди могут считать принимаемые законы вполне хорошими. Для себя. В первую очередь — для себя; но любой нормальный человек не может не думать в первую голову о себе и о своих близких. Если он мыслит иначе — он либо фанатик, либо сумасшедший, а рассчитывать ни на тех, ни на других не стоит, потому что даже если манией является общее благо и счастье всего человечества — все равно от маньяка добра не жди. Кто-кто, а мы это знаем. Рассчитывать следует лишь на нормальных людей. Во-первых, они составляют подавляющее большинство, а во-вторых, они наиболее способны к конструктивной деятельности. Маньяки лишь ниспровергают основы того, что им кажется Вселенским Злом, а дальше, если случайно и добираются до власти, начинают в процессе утверждения Вселенского Добра вешать всех обычных и нормальных, потому что те не отвечают маниакальным критериям.

Но нормальный человек тем, в первую голову, и нормален, что хорошим считает то, что хорошо для него самого и для тех, кто ему дорог. Собственно, он этим-то и хорош. Кто-нибудь рискнет назвать хорошим человека, который плюет на нужды своей семьи? Которому до лампочки, получит его ребенок добротное образование или останется полуграмотным? Который, будучи в состоянии купить жене дубленку, будет заставлять ее ходить в джутовом мешке?

Однако психика нормальных людей работает так, что хорошее для себя они склонны считать хорошим для всех. Если вообще вспоминают о каких-то абстрактных «всех».

Стало быть, и тут мы упираемся в эфирные материи.

Чтобы хороший человек, принимая решения, не приносил вреда, лучше всего подходит ситуация, когда его интересы не противоречат интересам тех, кого затронет его решение. Различия могут быть, они примиряются компромиссами; но никакой компромисс невозможен между теми, чьи интересы прямо противоположны. Тут уж неизбежен поединок до окончательной капитуляции одной из сторон.

Поэтому ощущение полной противоположности интересов напрочь отшибает всякое желание искать компромиссы. Поэтому «не вводи во искушение»: не создавай ситуаций, в том числе — экономических, когда благо одних есть прямой ущерб другим. Находить равнодействующую куда проще и легче, пока машинка не заработала; потом, с каждым оборотом своего бездушного ротора, она примется разносить интересы разных совсем НЕ ПЛОХИХ людей все дальше, все безнадежней, и поиск компромисса окажется все более затруднен, пока не станет действительно бессмысленным — нету его уже, компромисса. Либо я прав, либо ты, и точка.

Но, стало быть, и в момент принятия решений, и затем, в момент куда более затрудненной и болезненной их коррекции в дело неизбежно вступает психология: способность помнить о так называемом «общем благе», о других… Причем не только от идейности, или там из общих соображений гуманизма, пролетарского братства либо общечеловеческих ценностей всевозможных — мы в ем этим соображениям знаем цену; а так, чтобы действительно, хоть чуток подумав, человек понял: ага, эти как бы чужие интересы — на самом деле тоже мои, просто более удаленные. Но при этом задуматься он все-таки должен — причем понятие «интересов других людей» тут служит запалом для размышлений; если не начнет об этом думать, так и не поймет, что чужие интересы — лишь продолжение его собственных. Эфир, одним словом. Идеализм, крепко сросшийся с прагматизмом.

При отсутствии этого идеализма совершенно неизбежно законодатели ориентируют всю экономику государства на удовлетворение лишь собственных потребностей, а законоисполнители девяносто процентов своего времени и своих усилий тратят на то, чтобы посылать принятые законодателями законы в задницу. Начинается веселая жизнь под названием беспредел. Некоторым она нравится. Большинство от нее стонет и криком кричит. Государства от нее разваливаются. Некоторым нравится и это.

Уже к началу восьмидесятых годов прошлого века в СССР создалась уникальная и, насколько мне известно, нигде в мире доселе не существовавшая ситуация. Вся высшая элита страны ЛИЧНО оказалась не заинтересована в дальнейшем существовании страны.

Это совсем не значит, что элита сознательно хотела стране зла. Нет. Элите не до высоких материй: добро, зло, страна… Этими мотивациями, как я уже упоминал, руководствуются очень немногие: подвижники, фанатики, маньяки… В каком-то смысле это все синонимы. Просто подвижник — это маньяк чего-то доброго и хорошего. Да и то, повторяю, пока не добрался до власти и не начал свое доброе и хорошее внедрять в повседневную жизнь обычных людей посредством карательной мощи государства. Истинным подвижником, наверное, можно назвать лишь того, кто в этом отдает себе отчет и, обладая при всем своем личном подвижничестве здоровой и толерантной психикой, сознательно уклоняется от всякой возможности силком заставлять следовать своему примеру, дает лишь пример духовный, моральный; тогда — да, тогда — впрямь святой.

Но уповать на святых в общегосударственном масштабе — занятие, увы, чрезвычайно печальное и вполне безнадежное.

Большинство во всех элитах, как и вообще любое большинство, руководствуется куда более приземленными мотивами, и правильно делает. Из приземленных мотивов и составляется нормальная жизнь обычных людей, какие бы высокие посты они не занимали. Поэтому, и только поэтому с элитами можно иметь дело. Есть общие темы для дискуссии. Во всяком случае, могут быть.

И вот получилось так, что продолжение существования страны оказалось за рамками системы жизненных стимулов и мотиваций большинства представителей элиты.

Дело было, повторяю, отнюдь не в их злокозненности, измене Родине или, скажем, маниакальной ненависти к, скажем, русскому народу. Повторяю: нет. Это все опять чересчур высокие материи.

Дело и не в пресловутой подкупленности врагом внешним. Вот псевдопатриоты и квазикоммунисты полюбили долдонить, что Горбачева на Мальте подкупили. Им, убогим, это кажется ответом на все вопросы. Им не приходит в голову следующий вопрос, совсем простой: а почему бы нам было не подкупить Рейгана или Буша? Уж на это бы держава не пожалела нефтяных зеленых… Но почему-то даже мысль подобная кажется идиотской и в лучшем случае смешной.

А почему, собственно? Почему то, что Горбачев за деньги стал действовать против собственного государства, кажется реальным, а то, что подобным образом станет действовать американский президент — абсолютно нелепым?

Да потому, что личные, человеческие интересы американского президента и общие интересы Америки как таковой совпадали и совпадают в куда большей степени, нежели интересы, скажем генсека Компартии Советского Союза — с интересами самого Советского Союза. И весь народ уже в восьмидесятых годах это ощущал; то есть насчет Рейгана он в массе своей ничего не ощущал, Рейган народу до фени — но про ген и прочих секов ощущал вполне. Не ощущали этого только сами секи.

Оставаясь в большинстве своем вполне приличными по своим обыденным человеческим качествам людьми.

Дело-то, еще раз повторю, отнюдь не в том, что им страстно хотелось сгубить Святую Русь. Дело в давней и фатальной ошибочности выбора главной цели общенационального производства. Именно эта ошибочность привела к тому, что высшую и среднюю номенклатуру уже не надо стало даже подкупать. Она сама себя нескончаемо подкупала.

На корню.

Не подлежит сомнению, что еще с конца двадцатых годов практически вся экономика СССР была ориентирована на войну и только на войну. Кто сомневается — пусть глянет, сколько заводов встало и сколько народу осталось без работы, когда СССР выпал из гонки вооружений.

Оставим сейчас за кадром субъективные причины такой ориентации; попытка мимоходом разобраться еще и в этом нас может далеко завести. Коммунистическая пропаганда всю жизнь уверяла, что это была вынужденная мера, единственно возможный ответ злобному капиталистическому окружению, со всех сторон грозившему удушить и потопить в крови первое в мире государство рабочих и крестьян. Диссиденты и перебежчики, в свою очередь, заявляли, что это было закономерным следствием омерзительного стремления кровавого советского режима к мировому господству. Как всегда бывает в подобных случаях, истина наверняка лежит где-то посредине.

Грех сказать, но это нам сейчас неважно.

Важно то, что жизнь человеческая проходит не в танке, не подлодке, не на артиллерийском лафете. Все, или почти все эти железяки могут быть лучшими в мире; так оно и случалось с СССР в двадцатом веке по крайней мере дважды: в сороковых и, вероятно, к середине восьмидесятых. Железяками можно было гордиться. Ими можно было восхищаться. Ими можно было побеждать. Что с того?

Сколько бы ни длилась война, как бы блистательна ни была победа — и во время войны, и, в особенности после нее люди просто живут. И воюют за эту жизнь, и побеждают ради нее. Даже погибают — ради нее.

Жизнь — это уютный дом, удобная одежда, добрая и обильная еда, доступные врачи и хорошие лекарства. Это чистые и здоровые дети. Это не загнанная и не расплющенная бытом, благодарная за побрякушки и парфюм жена. Это транспорт, в котором не выдавливает кишки давкой и не выдувает мозги сквозняками.

Вероятно, вожди, еще с двадцатых годов помаленьку лишая нас всего этого с тем, чтобы склепать лишнюю сотенку броневиков или зениток, искренне полагали, будто делают все мыслимое и немыслимое для укрепления обороноспособности страны. И, вероятно, так бы оно и было, если бы — о, эфирные материи! ну какое отношение они имеют к экономике? правильный менеджмент, лизинг и консалтинг, и все о\'кэй, не правда ли? — они СЕБЯ и свои семьи лишили того же.

Но не для того они становились вождями, чтобы жить в землянках и питаться тухлятиной наравне с прочим населением. Как говаривал в «Семнадцати мгновениях» профессор Плейшнер, «фюрер должен быть в тепле».

Однако и это еще не катастрофа. Это аморально, это подло, это чревато социальным напряжением — но это еще НЕ КАТАСТРОФА. Имущественное неравенство — вещь, увы, неизбывная. Имущественно равны только голые. Никогда не было и, скорее всего, никогда не будет так, что министр и бомж смогут жить в одинаковых апартаментах и учить детей в одном и том же университете. Что уж греха таить: у министра действительно гораздо меньше свободного времени для беготни по магазинам и поездок на трамваях, чем у бомжа. И ответственность у министра больше. Если бомж допустит небрежность, ее мало кто заметит — а если небрежность допустит министр, последствия могут быть самыми плачевными для всех бомжей страны, и не только для них. Стало быть, не зазорно министру иметь для работы и отдыха условия лучше, чем бомж. Не в зазоре беда. В конце тридцатых годов разница между имущественным положением элиты и низов в США была больше, чем разница между имущественным положением верхов сталинской номенклатуры и зэков в лагерях. Сталин был мужчина суровый и стремления к роскоши в своих верных соратниках не одобрял. Ну и что?

Беда заключалась не в расслоении, а в том, что в США своя же собственная, так сказать, отечественная промышленность производила и то, что нужно для счастья бомжу, и то, что нужно для счастья министру. Тогда как в первом государстве рабочих и крестьян своя, отечественная промышленность специализировалась на выпуске бытовой продукции лишь для самых неприхотливых, самых замызганных бомжей. Ни на что иное ее уже не хватало: бомбардировщики надо было клепать. Разумеется, чтобы нести на краснозвездных крыльях счастье всем бомжам планеты.

И чем дальше, тем все в большей степени ее не хватало ни на что, назначенное для нормальной, обыденной человеческой ЖИЗНИ.

А теперь вопрос на засыпку: что сделает министр или секретарь обкома, которому надо купить одежку и ботинки, если свои заводы клепают лишь ватники да сапоги? Если во всех обычных магазинах только жуткого вида робы висят да сверкают опорки по семь кило весом каждая, да с бронированной подошвой, которая успевает набить любому обладателю кровавые мозоли даже при кратких перемещениях от служебного кабинета до служебного автомобиля и обратно?

Обычным-то товарищам, при всей их неприхотливости, тоже больно и тоже противно. Но они все это носят и радуются любой обновке: деваться-то некуда. А вот что сделает министр?

Правильно. Так или иначе он добудет это за рубежом. Там, где промышленность работает не только на оборону (плохо работает, хило, танки там дерьмо, пушки — хлам), но и, главным образом, на жизнь человеческую.

А ей, промышленности-то эксплуататорской, только того и надо. Опаньки! Еще один покупатель. Потом еще один. Потом супруга покупателя… Потом детушки решили дачу обставить…

Работает буржуазная промышленность, оживляется! Золотишком платят!

У слуг победившего народа (наркомов там, или секретарей областных комитетов) возможности для такого маневра всегда найдутся.

Опять-таки: при Иосифе Виссарионовиче этот процесс, сколько я могу судить, еще как-то держали в рамках. Госдачи и госрезиденции обставляли, во всяком случае, свои краснодеревщики… поначалу.

Потом процесс пошел.

И людей МОЖНО ПОНЯТЬ. Ну неудобно же! Обувь жмет, штаны кособокие, сортир воняет, кран каплет, зеркало кривое… нельзя так жить. Если у человека есть возможность выбрать между хорошей вещью и плохой — он обязательно выберет хорошую, и нельзя его в том винить. Нельзя. Не виноват человек, если не хочет жить в хлеву, спать на насесте и носить половые тряпки. Не вводи во искушение.

Ввели.

Министр ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может работать в тех же условиях, что участковый уполномоченный и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может жить в условиях фабричного общежития.

То есть потом-то привилегии, конечно, растлевали их — но первым и основным толчком являлась объективная потребность в определенных условиях и столь же объективная невозможность эти условия создать за счет, что называется, продукции отечественных производителей.

В значительной мере уже при храбреце Хрущеве, поклявшемся зарыть капитализм, а в брежневское время — и совсем во всю ивановскую, высший слой номенклатуры питался, одевался, увеселялся, обставлял свои хоромы и восстанавливал подорванное непосильными интригами здоровье НЕ продукцией своей страны.

Происходит в стране какое-то научное и промышленное шевеление, или нет — ЛИЧНО владыкам естественнейшим образом стало НЕ ВАЖНО (ну, разве что геронтология их волновала исключительно отечественная — великая же тайна была от всех врагов, что наши вожди стареют…). Они управляли страной — но как людей, как нормальных мужчин и женщин их интересовало лишь производство в странах евроатлантического замеса. Параллельно, симметрично с Архипелагом ГУЛАГ в стране возник и, в отличие от ГУЛАГа, неудержимо рос Архипелаг Атлантида.

Все, что не Атлантида, постепенно стало по условиям добывания и ПОНЯТИЯМ проживания, если с Атлантидой сравнивать, чем-то вроде основательно присушенного Никитой сталинского ГУЛАГа. Так сказать, взамен. ГУЛАГ умер — да здравствует ГУЛАГ.

Кто в лагерях в наибольшем почете?

Тот, кто при кухне. И себя накормит, и нужным людям подбросит.

Это же мы видели в шестидесятых и, тем более — в семидесятых годах по всей стране. Еще Райкин высмеивал, картинно ужасаясь: товаровед, а идет, как простой инженер… мол, это же совершенно противоестественно, чтоб товаровед был уравнен с каким-то там инженером. Конечно, противоестественно. Закон зоны такого равенства не терпит.

Так что же тем, кто от кухни вдали? То есть — большинству?

Черта ли нам всем было в европейских либеральных ценностях! Кто там что в них понимал! Евроантлантическая цивилизация стала привлекательной только потому, что привлекательным выглядел ее быт. Повседневный быт, и только. Ведь большинству людей — нормальных, совсем не плохих людей — нужен в жизни только он; во всяком случае, в первую очередь — он. Это уж потом вражьи идеологи и диссида спохватились и на каждом западном ботинке, на каждой тряпке и железке стали пританцовывать: вот что дают права человека! Насколько это действительно так — отдельная тема (хотя пример нынешнего Китая заставляет усомниться в жесткой и однозначной корреляции); для нас сейчас существенно, что это действовало и впрямь оглушающе, вдумываться было трудно. Тряпки и железки-то были и впрямь хороши. Особенно по сравнению с убогим, подчас — ужасающим бытом наших будней.

И еще более особенно — по сравнению с бытом нашего же начальства.

Потому-то и работали денно и нощно глушилки, а низовые кагэбешники, бедолаги, блюли нашу идейность всеми доступными им средствами, кто как превозмогая вызываемую этим занятием тошноту (ну, за исключением садистов и человеконенавистников, разумеется — этим-то подобное занятие было в радость; но садисты попадаются где угодно, даже среди учителей в школах). Потому-то идеологи тогдашние так стращали нас странным словом «вещизм». Потому-то вожди так и боялись буржуазной пропаганды, так и берегли нас от нее. Потому что на НИХ самих она ДАВНО УЖЕ ПОДЕЙСТВОВАЛА. «Готов ходить хоть в бабкином салопе коль это модно в Западной Европе» — высмеивал молодежную тягу к дубленкам их давно отупевший «Боевой Карандаш» в то самое время, когда ИХ дети уже щеголяли во всем, что модно в Западной Европе, и это считалось совершенно нормальным. Аборигенов СССР сажали и расстреливали за валютные операции в размере жалкой сотенки баксов, атланты же и атлантки коллекционировали бриллианты… Они-то, вдохновители и организаторы всех наших побед, в душах своих ничего вражьей пропаганде противопоставить не могли — и потому были убеждены, что и мы окажемся столь же беспомощны и бессильны и ничего ей противопоставить в душах своих не сможем.

Стремление одеться так же, как твой начальник, и купаться в такой же, как у него, ванночке оказалось приравненным к антисоветизму. С этого момента советизм был обречен. Именно с этого, не раньше и не позже. Не лагерями Сталина и не перестройкой Горбачева он был погублен. Этим.

Шила в мешке не утаишь. Особенно с течением времени — когда волей-неволей, мало-помалу атлантический быт кусочками, огрызками, объедками принялся падать в среднее руководящее звено, потом — к родственникам и потомкам среднего руководящего звена, потом — к тем, кто как-то сумел присосаться к самым крайним, самым тоненьким капиллярам растекания по стране муляжей и бледных копий подлинной роскоши Архипелага Атлантида… Не от хорошей ведь жизни и не с жиру бесясь советские граждане, вполне еще преданные делу Ленина, переживавшие за Гагарина и за Кастро больше, чем за самих себя, уже в шестидесятых принялись лихорадочно носиться в поисках чешской обуви и польской косметики; а уж кому свезло достать для подруги австрийские дамские сапожки, тот вообще некоторое время ощущал себя при коммунизме.

Да что говорить! Я и сам, ничуть не желая своей стране зла и даже не помышляя о том, чтобы ей с кем-то изменить, тем не менее, впервые опубликовав рассказик в какой-то из стран тогдашней народной демократии и получив гонорар в каких-то чеках (уж не помню, как их звали), в восемьдесят пятом году галопом кинулся в соответствующий магазин («Альбатрос», что ли? на Васильевском, у Тучкова моста) и, теряя дыхание от восторга, купил себе синий бархатный пиджак. Он до сих мой лучший убор, и я до сих пор на все торжественные мероприятия шастаю только в нем. Помните, у Твена про Тома Сойера: «Костюм назывался тот, другой, и это дает нам возможность судить о богатстве его гардероба». Так вот ТОТ, ДРУГОЙ костюм был совершенно естественным, закономерным, неизбежным образом куплен ДАЖЕ МНОЮ, инстинктивно патриотичнейшим молодым человеком (а теперь, по авторитетному признанию «Литературной газеты», даже идеологом русского нацизма) не в обычном советском магазине и не на обычные советские деньги.

Так каково было тем, у кого несоветское постоянно мозолило глаза и торчало под боком!

Вы представьте только, как их жгло и снедало желание сделать так, чтобы оно было у них не под боком, а прямо под рукой! Ежедневно! Всегда! При покупке каждой новой рубахи и установке каждого нового унитаза!

Железный занавес, всякие там сталинские и просто советские запреты на, скажем, иномарки до поры до времени подтормаживали и подмораживали выпадение атлантической манны. Но ведь кто принимает законы? Да те самые люди, которые заинтересованы в манне больше всех.

Так началась демократизация и попытки влиться в общеевропейский дом.

Этак-то они еще при Брежневе начались. Мы об этом понятия не имели — об этих подспудных, но таких простых и очевидных причинах разрядки. А ведь до чего просто: прими соответствующий закон, разрешающий покупать и привозить, легально иметь здесь своим то-то и тот-то приобретенное за кордоном; а потом, когда законы утверждены — только руку протяни. И — купи…

Купи. Вот оно, магическое слово.

Но ведь покупать надо в обмен НА ЧТО-ТО!!!

Какая незадача. Тут-то все было к их удовольствию за так, за счет казны. Но буржуи этой прогрессивной методики улучшения жизненных условий не понимают. Деньги — товар. И никак иначе. Ну, подарить могут кое-что, но ведь тоже не за так, а за какие-то услуги; а услуги эти — штука хоть не слишком, но все же опасная и, во всяком случае. хлопотная. Просто купить — надежнее.

Нельзя этих людей осуждать. Представьте, как они устали и издергались, как осточертело им бояться всяких там комиссий партконтроля из-за, например, совершенно необходимой итальянской мебели для очередной дачи! Пусть мебель сия стоит столько, сколько какой-нибудь знатный сталевар, честный герой труда, годами ночующий у домны, за всю жизнь не заработает — это неважно, у него все равно нет возможности ее купить; а у них она была, была, и всего-то надо было — эту возможность РЕАЛИЗОВАТЬ.

А почему сын не имеет права месячишко отдохнуть на Гавайских островах? Словно какой-нибудь студент Шурик вынужден отдыхать в Крыму? Ну, пусть в госрезиденции, это естественно — но все равно, сказать срамно: в каком-то задрипанном, обыкновенном советском Крыму!

Ох, не вводи во искушение…

Повторяю еще раз: атланты не были виноваты. Экономическая ситуация не оставляла им выхода. Они бились в жестоких тисках. Но ни один нормальный человек, ни один заботливый семьянин не мог бы сделать иного выбора, чем сделали они. Потому что промышленность и культура производства собственной страны в принципе не могли дать им тех бытовых условий, которые постоянно были у них перед глазами во время тех или иных переплясов с басурманами. Условий, к которым они уже, в сущности, привыкли и на которые они — кроме шуток! — имели все права. Для того, чтобы устоять, надо было быть подвижниками.

Но про подвижников мы в начале все уже сказали.

Значит, следовало быстро и радикально решить две серьезные проблемы: первая — узаконить возможность частных и бесконтрольных контактов с заграницей с целью абсолютно легального приобретения и ввоза того, что нужно руководителям в быту. И вторая — узаконить возможность частного и бесконтрольного вывоза того, на что можно это нужное приобретать.

Мы-то думали, что перестройка — это падение железных стен для-ради свободы слова и совести, путь к процветанию и подъему экономики, раскрепощение творческой энергии широких масс, окончательный отрыв от тоталитаризма, полный крах системы лагерей… На самом деле это был кратчайший путь к решительному и кардинальному расширению Архипелага Атлантида и к превращению в один громадный лагерь всего, что к Архипелагу не относится.

Не надо понимать так, будто я однозначно считаю злом то, что было начато Горбачевым и довершено Ельциным. Свободы и права, возможность перемещения через границы по собственной инициативе, вне запретов и разрешений казны, ситуация, когда врать или не врать, продаваться или нет зависят только от твоего личного выбора — это великие достижения. Но надо понимать, что для нас все эти райские кущи были целями, а для тех, кто их организовывал — лишь средствами достижения их особых, совсем иных и строго определенных целей.

Самое забавное, что они, вероятно, не все и не вполне отдавали себе в этом отчет. Я не исключаю, что, например, Горби честно мог полагать, будто вот-вот и впрямь устроит народу небеса обетованные. То, что на пути к этим небесам ему и всем присным его сразу сделалось вольготнее и удобнее — это же было очевидным доказательством того, что верным путем пошли товарищи! Сейчас нам тут в Кремле стало лучше, а скоро и всему народу станет лучше!

Но, конечно, были люди, просчитавшие все гораздо жестче и точнее. Не могло не быть. Слишком уж все очевидно.

Уже в это время руководство страны в своей обычной человеческой жизни практически не зависело от экономики страны, руководимой ими. Эта экономика фигурировала в их политических планах, разумеется, в речах на заседаниях и пленумах; в рабочее время они, наверное, даже озабоченно хмурили брови иногда: ух ты, слабо работает экономика, опять не хватает денег на новую атомную подлодку и на новую безвозмездную подачку прогрессивному режиму людоедов в Экваториальной Африке… да-да, и еще на продовольственную программу тоже не хватает…

Но только в рабочее время. Только от сознания своего высокого долга и призвания, только в силу большевистской принципиальности и неусыпной заботы о народе.

Мы знаем, сколь сильны эти стимулы в наших вождях.

В остальном же, чисто по жизни, их волновало всерьез только функционирование НЕ СВОЕЙ экономики. Только колебания цен на НЕ СВОЕМ рынке и на НЕ СВОИ товары. А как могло быть иначе?

Психология…

Им уж и не нужен стал подъем отечественной экономики. Слова по этому поводу они произносить горазды были, но многие из них как раз оказались в нем НЕ заинтересованы. Опять-таки в первую очередь психологически: кому ж охота перестать чувствовать себя сверхчеловеком и оказаться вдруг в том же отношении к быту и комфорту, как и всякий, кто прилично зарабатывает? Это же унизительно! Ради чего тогда была вся карьера, все риски и интриги, предательства, унижения и прогибы перед начальственными креслами, полными старых маразматиков?

Дефицит и талоны для всех, кроме них самих, устраивал их гораздо больше. Да вдобавок давал возможность поднять народ на возмущение этими самыми маразматиками и на том возмущении самим шустро въехать в начальственные кресла…

Атланты просто не могли не дозреть до решения влиться в пресловутый общеевропейский дом посредством стряхивания с Архипелага Атлантида остальных девяноста пяти процентов так называемой империи. Другими словами, всего того, что этим Архипелагом не являлось. Они еще, скажу по совести, на удивление долго держались. Неплохие люди были, правда! Настоящие коммунисты!

Но дело было, наверное, не только в их замечательных личных качествах, а еще и в том, что в советскую пору существовало, например, среднее звено руководства, которое жило все-таки еще в СССР, в России, — а не в Архипелаге. Существовали выдвиженцы, работяги из низов, опора режима, какое-то время — плоть от плоти своих Челябинсков и Сыктывкаров. Существовали ведущие ученые, которые имели кое-какие возможности влиять на процесс принятия решений; власть нуждалась в них и в их лояльности из-за оружейных потуг, и прислушивалась к ним, но сами они в большинстве своем тоже оставались вне рамок Архипелага. Существовали властители дум, диссиденты, которые, мечтали о жизни как, как в Атлантиде — но не как в Архипелаге Атлантида, что существенно. Все эти группы хоть чуток, да уравновешивали естественный эгоизм жителей Архипелага — и обусловленную этим эгоизмом безответственность, пренебрежение страной.

В девяносто первом году и этому пришел конец.

Ельцинское распыление общегосударственной собственности привело к тому, что Архипелаг стремительно разросся. Теперь в нем живут ВСЕ, кто обладает хоть какой-то властью. Можно сказать и обратное: все, кто не живет в нем, не обладают ни малейшим влиянием на то, что происходит со всеми нами. Здоровье, благосостояние, быт атлантов практически не зависят от положения в стране, в которой они распоряжаются. Подобной независимости, подобного отрыва элиты от ЭКОНОМИКИ собственной страны (а, следовательно, и вообще от дел страны) не было ни в наполеоновской Франции, ни в предреволюционной России, ни в фашистской Германии.

А ведь теперь на самый верх внедрилась еще и так называемая мафия — не вполне точно предсказанное и не вполне управляемое порождение неизбежной стохастичности процесса дележа экономики империи между атлантами. Наследники преступных группировок, которые возникли во времена позднего застоя в виде «теневой экономики», распухли от деньги, зашибленной благодаря горбачевскому «сухому закону» на паленом спиртном, к моменту Пущи окрепли уже настолько, что вполне могли сказать свое веское слово, когда началась приватизация. Мафия теперь — единственный более-менее равный визави власти; не ученые-атомщики, не красные директора, не Солженицыны и не Сахаровы. Только братва.

Но ей на экономическую стратегию развития Отечества тем более начхать.

Демократия для нее — это свобода торговать своей страной (больше-то торговать нечем, ведь создавать что-то новое, доселе не существовавшее — станки, книги, формулы, молоко — они не умеют). Просто-таки умиляют телеинтервью с героями нашего времени, на чей пример нас призывают равняться: сидит перезрелый комсомольский мальчик лет тридцати, тридцати пяти от силы, и сообщает надорвавшейся и разоренной стране: «Я заработал свои сто восемьдесят миллионов долларов своими руками…»

А всякая попытка обуздать торговлю своей страной и разгул хватательных рефлексов мелкого чиновничества — это что? Правильно, возрождение сталинизма и фашизма, а также установление полицейского государства.

Не зря же главными спонсорами борьбы за свободу слова и за права человека стали у нас теперь паханы всесоюзного значения.

Вожди мрачных тоталитарных времен относились к стране, как к ножкам своего начальственного кресла. Но они понимали, что другого кресла у них нет и быть не может — и уж хотя бы как о кресле о стране заботились. То, что это не мертвая деревяшка, а живые люди, каждый из которых — это, понимаете ли, целый мир, — мало вождей заботило. Однако ножки должны были оставаться крепкими, красивыми, содержаться в образцовой чистоте…

Нынешние вожди, прогрессивно влившиеся в мировую цивилизацию, относятся к стране как в разменному фонду, безраздельно предназначенному для покупок кресел за рубежом. Слил по дешевке, скажем, ракетную промышленность — и уже никакой за нее головной боли. Украл, выпил, на Майорку.

То есть структура распределения колоссальной, извините за выражение, прибавочной стоимости, которая была запрограммирована и выверена еще в тридцатые годы, оказавшись чрезвычайно выгодной и удобной для элиты, осталась практически неизменной по сей день. Во времена тоталитарные чуть ли не вся эта самая стоимость омертвлялась в виде гор оружия и колючей проволоки — и это было ужасно и чудовищно. Во времена демократические, благословенные, ровно столько же омертвляется в виде царственного быта чудовищно расплодившихся атлантов. Большинство населения материальной разницы между этими двумя положениями даже не ощущает: из этого большинства в совершенно одинаковой степени выжимались и выжимаются все соки, его точно так же обрекают на нищенское существование в разваливающихся, десятилетиями гниющих без ремонта бараках. С одним лишь отличием: тогда все это издевательство было КАК БЫ для Родины, а теперь — уже окончательно и неприкрыто ради неуемных физиологических потребностей тех, кто верхом на Родине сидит.

Правда, сейчас обе силы — госструктура и мафия — после десяти лет шабаша выяснили вдруг, что без страны, на которую они опираются, их, несмотря на их ворованные миллиарды, за кордоном все равно никто с распростертыми объятиями не ждет. Исключения есть, конечно, но не исключениями держатся массовые мотивации. И вот с обеих сторон запели о возрождении великой России и русской национальной идеи. Верить заоблачным певцам нельзя — именно потому, что они за облаками; что они на самом деле имеют оттуда в виду тут знать нельзя. Но использовать этот момент — можно и должно.

Только вот как?

Слова «самостоятельность», «независимость», а тем более «свой путь» и «самобытная цивилизация» неизбежно и вполне оправданно звучат как бородатый анекдот для всех тех, кто даже нужду справляет в стопроцентно импортном исполнении. И особенно для тех, кто, еще не дорастя до подобной стадии приобщения к общечеловеческим ценностям, лишь о ней и мечтает.

Упрекнуть таких людей, если оставаться честными, никак нельзя. Если у человека в его доме текут краны, лопаются трубы и словно три Байконура ревет, не давая уснуть, сливной бачок, всякий нормальный человек ОБЯЗАТЕЛЬНО захочет заменить все это на то, что не будет течь, лопаться и реветь. И что ему остается делать, если не течет, не лопается и не ревет только то, что сделано не в России?

Переломить ЭТУ вот чисто бытовую, чисто психологическую ситуацию не поможет никакое воскрешение оборонки или даже авиакосмической отрасли. Никакие «Акулы» и «Бураны».

Беда в том, что «Акулы» и «Бураны» тоже, к сожалению, совершенно необходимы. Судя по ситуации вокруг России — в значительно большей степени, нежели в семидесятых годах…

Геополитическая ситуация действительно ухудшилась по сравнению со временем холодной войны многократно. Можно до хрипоты и до потери пульса молотить языками о том, что прибалты нас не любят исключительно по нашей же вине, или о том, что талибы хозяйничают у нас в подбрюшье не только в результате американской и пакистанской политики, но в не меньшей степени — и в результате нашей собственной. При всей очевидной верности подобных сентенций они, к сожалению, ни в малейшей степени не помогают ответить на конкретный вопрос: что теперь с этим делать? как обеспечить обороноспособность и безопасность? По либералам получается, что надо просто поднять руки и с покаянным криком «меа кульпа» ползти на кладбище. Но уговорить целый народ, все еще довольно многочисленный, разом покончить с собой — невозможно. Особенно когда он отдает себе отчет в том, что наиболее рьяные призыватели покаяться намерены спокойно и с чувством выполненного долга, в кругу семьи, следить за здешним коллективным самосожжением из парижских кафе.

Даже несомненно благо — прекращение ядерной гонки, отказ от размахивания боеголовками — не обернулись для России уменьшением угрозы. Для США — да, обернулись, вон они сейчас как закусили удила, машут круче прежнего. Для России — положение даже в ядерной сфере стало БОЛЕЕ уязвимым.

Чем тут помогут киселевские сетования о том, что Путин тот чересчур часто ездит отдыхать в Сочи?

Сердце кровью обливается, глядя, скажем, на ту же Чечню. Оставим за скобками не совсем невероятную гипотезу, что продолжение войны сильно выгодно многим жителям Кремлевской волости; не пойман — не вор. Тогда тот поразительный факт, что всех этих стариков Хоттабычей до сих пор не отловили и не передушили, можно объяснить, по-моему, лишь одним: средства нашей электронной разведки находятся приблизительно на уровне эпохи, когда Пророк впервые произнес слово «джихад». Это вполне можно понять: денег нет. Отдых на Майорке сотен тысяч чиновников, депутатов, махинаторов и воров всех уровней, а также их бесчисленных родственников и корешей недешево стоит А сколько все они чуть ли не ежедневно киллерам за выполненную работу отстегивать должны!

Должен сразу оговориться: среди моих друзей есть, помимо коллег, чуток порядочных и состоятельных предпринимателей, которые, несмотря ни на что, пытаются что-то ПРОИЗВОДИТЬ; так вот смею уверить: пахать им приходится так, что не им, ни их семьям уже много лет не до Майорок. Они, по-моему, с советских времен не знают, что такое вообще отпуска. Но это тоже в каком-то смысле подвижники; их крайне мало. И работать им, что показательно — становится с каждым годом не легче, а труднее.

Так что пусть мои критики не шьют мне огульную и тупую классовую злобу. А то знаю я их: с облегчением и злорадством решат, что я все это пишу исключительно от зависти, и на том прекратят напряженно, на пределе своих интеллектуальных возможностей, осмыслять данный текст.

Да, в институте, где я работаю, даже доктора-профессора с мировыми именами получают меньше тысячи рублей в месяц. Такие, как я — и того меньше. Так что в качестве востоковеда мне и надеяться нечего помочь Отчизне. Но вот, скажем, гонорар за очередную книжку у меня просто руки чешутся отнести, затянув свой поясок потуже, в какой-нибудь Банк Содействия Вооруженным Силам. Уж на деньги, которые дают автору за целую-то книжку, наверное, можно сварганить хоть полтора современных полупроводника… А если так поступят все писатели? Авось и разглядим Басайку со специального спутника!

Что останавливает, например, меня?

Да то, что почти наверняка эти деньги пойдут не долгой и извилистой тропкой, в конце коей — полтора полупроводника в суперсовременном радаре, а путем куда более торным, простым и ясным. И в конце его — полтора кирпичика в стене очередного особняка очередной любовницы очередного олигарха… где-нибудь, скажем, на Коста-дель-Соль. Любовнице в потеху, испанской экономике на радость.

То же самое с пожертвованиями не добровольными, а принудительными. Вот взять повышение тарифов каких-нибудь — например, на телефон, да еще с грядущей поминутной оплатой. Найдите мне человека, который верил бы, что формируемый таким образом денежный поток пойдет на улучшение телефонной сети, на обновление и строительство новых АТС… Не найдете. Разве что в психдиспансере. Все с фаталистическим, совершенно уж мертвенным (и потому, вероятно, роковым для себя и страны) безразличием уверены, что это — только для повышения зарплат телефонным служащим. Только. Как не работало толком ни черта — так и не будет работать, хоть в полста раз плату повысь. Все проедят.

А стремительное увеличение количества финансовых структур-посредников… каждая ведь отщипывает, и все по закону, государство вполне правовое…

Или железные дороги взять…

А ведь, между прочим, если обычный человек не может на несколько дней сгонять на другой конец страны к другу погостить — ни по ценам не может, ни по удобству коммуникаций не может, — это и есть фактический распад страны. Каждый приколот к своему углу, ровно сушеное насекомое булавкой. Люди не общаются, книги не довозятся, пресса не поступает (Интернет — так он и с Африкой Интернет, при чем тут целостность страны); и всё, единой Родины для большинства населения нет. Едина она сейчас только для атлантов и их махинаций. Ну, отчасти еще для военных, быть может. В горячие точки свозят ребят со всех градов и весей — но, прости Господи, кто поручится, что они не защищают попутно с единством и конституционным порядком эти самые махинации?

Для остальных, по их ощущениям, по их повседневной жизни, распад уже состоялся.

Но это к слову.

В общем, кто на чем сидит — тот на том и пытается хоть на краешек Атлантиды вскарабкаться. Хоть на коралловую отмель близ бережочка.

И людей опять-таки легко понять. Ну нельзя, невозможно прожить, получая так и столько, как и сколько встарь. Нельзя! Разве что в землянке, или в полузатопленном вонючем подвале у чуть тепленьких труб; осточертевший комфорт лесоповала, особенно нестерпимый нынче, когда витрины так и блещут, «паджеро» так и снуют… Несчастных, в массе своей совсем не плохих людей просто-таки вынуждают, обрекают на грабеж. Даже по телевизору убедительнейшим образом заверяют по двадцать раз на дню: «ведь я этого достойна». Конечно, достойна, кто спорит. Все этого достойны.

Вот и повышаются все тарифы.

Худо лишь то, что реально производящих НОВОЕ людей (от хлеборобов до микробиологов), процесс увеличения благосостояния, за редчайшими исключениями, почему-то никак не захватывает. В Атлантиду можно проникнуть, занимаясь лишь перераспределением уже произведенного (зачастую еще при большевиках), либо требованием очередной оплаты уже давно оплаченного (тоже зачастую еще при них). Это, наверное, основной и фатальный ее недостаток. В Атлантиде гремят лишь ложки (ну, и пылкие законодательные, патриотичные либо правозащитные речи; да еще, пожалуй, заказные выстрелы — но пальба и взрывы это единственное, чем атланты делятся с аборигенами более чем охотно).

Тем же, кто с сошкой, настоятельно рекомендовано демократизованный ГУЛАГ не покидать.

Не скажу, что я стопроцентно уверен именно в таком вот смысле всех тарифов и всех банков Содействия. Но вероятность вышесказанного велика. Подозрение — еще больше. А подозрение действует на мотивации не слабее, чем уверенность. Подчас даже сильнее.

Но ведь я не выродок. Значит, так думаю не один я. Многие.

Именно поэтому народ не способен ни на какое усилие. А без усилий теперь явно не устоять. Но кто в состоянии в очередной раз совершать их — это после столетней-то страшной череды обманов, оскверненных надежд, опрокинутых ожиданий, пошедших прахом неимоверных напряжений и жертв? Отрывать от себя последнее не ради того‚ чтобы нам крепче и надежнее стоялось‚ а ради того‚ чтобы им мягче и безмятежнее лежалось?

Да ни за что! Задавитесь, сволочи!! Что урвал — то мое, а остальное — хоть огнем гори…

Это не экономика. Не менеджмент и не консалтинг. Это, как любили говорить когда-то, человеческий фактор.

Покуда существует Архипелаг Атлантида, он будет работать только таким образом. А покуда он работает таким образом, ничего невозможно сделать. Ничего.

Однако размыт, потеснен и разрушен сей плод социалистической экономики может быть только экономическими же средствами. Любые силовые акции приведут лишь к более или менее масштабным изменениям персонального состава атлантов, и только. «Грабь награбленное» мы уже проходили.

Как в рамках той юридической базы, которую все более беззастенчиво пишут под себя сами же атланты, чисто правовыми средствами скорректировать экономику таким образом, чтобы она перестала работать лишь ради удовлетворения неудержимо растущих аппетитов Архипелага — тайна сия велика есть…

Однако можно сказать наверняка: те, кто говорит, будто это невозможно и надо сносить все до основания, — либо лживые подонки, либо прекраснодушные дураки. В свое время Маяковский, иллюстрируя генеральную линию партии, лихо писал про капитализм, который лежит поперек движения истории неподъемной тушей: «Выход один — взорвать!» В семнадцатом взорвали — результат известен. Противники Горабачева с показной скорбью долго пели: «Он пытался реформировать систему, но система оказалась неспособной к реформированию…» Снесли и взорвали стр-рашную систему — результат известен.

Скажу крамолу: нереформируемых систем не бывает.

Просто, с одной стороны, те, кому по долгу службы следовало бы хорошо подумать, что надлежит в данный момент менять, а что беречь и лелеять пуще глазу, думать очень не любят. И не очень-то умеют. И оттого либо цепляются за формальности и твердят о незыблемости устоев, либо машут на все рукой и идут на поводу у демагогов. Подсознательно используя для оправдания своего специфического безделья все, вплоть до любви к народу. Николай Второй буквально за пару лет до революции, обретаясь в любимой Ливадии — месте, будто самим Богом предназначенном для того, чтобы среди поразительной красоты и доброты природы спокойно, без ожесточения РАЗМЫШЛЯТЬ И РАЗБИРАТЬСЯ, предпочитал вместо этого в полной солдатской выкладке по полдня бегать по окрестным горам, чтобы лично проверить, не тяжело ли воевать российскому солдату. Вот ведь как притворялся перед собой, будто что-то делает. Подменял физкультурой тяжкий царский труд — думать и решать, что именно в его державе преходяще и достойно изменения, а что — вечно, на чем держава стоит. Колом встала солдату сия забота!

А с другой стороны, те, кого не устраивает их положение в системе и кто надеется, круша и кроша, в одночасье занять местечко пожирнее — поют на все голоса, будто система стопроцентно и безысходно порочна. Им, исходя из лучших побуждений, подпевают мечтательные дурачки, которые искренне убеждены, будто начинать жизнь на заваленных трупами дымящихся руинах легче и благороднее (очистительная буря, понимаете ли!), чем просто переклеить обои и заменить трубы.

Именно эти две позиции на совершенно инстинктивном уровне сформулировал Ленин знаменитой фразой про верхи, которые не могут, и низы, которые не хотят. В его исполнении фраза воистину получилась абсолютно физиологичной и сознательно направленной на провоцирование непреодолимого, не поддающегося логическому анализу, фатально нарастающего взаимного отторжения.

Меж тем речь-то идет лишь о том, что наверху нет понимания, а внизу нет доверия. А ведь и то, и другое — дело наживное. При наличии желания и при соответствующих стараниях, разумеется.

Все великие реформы в истории человечества происходили именно в этой ситуации. И все великие катастрофы — тоже. Разница была лишь в положительной либо отрицательной равнодействующей понимания и доверия.

Когда баланс отрицателен, между двумя полюсами проскакивают испепеляющие искры. Между двумя жерновами перемалываются миллионы людей.

Хватит.

2001