На утро выяснилось, что ничего не изменилось. Блажь выбрасываться не пожелала. Забава по-прежнему смотрела на хозяина сияющими глазами, но теперь сквозь это сияние просматривались упрямство и безысходность. За завтраком, подавая чародею тарелку с пшенной кашей, Забава опять коснулась его плеча персями да так явно, что чародей недовольно обернулся и попросил служанку быть поосторожнее. Тогда Забава явилась убирать его кабинет в тот час, когда хозяин там работал, чем вызвала новое неудовольствие с его стороны. Чародей даже попросил своего эконома напомнить прислуге, что комнаты должны убираться в его отсутствие.
Дядя Берендей и тетя Стася вновь были вынуждены провести со своей племянницей воспитательную беседу. Сила солому ломит… В конце концов служанка перестала беспокоить своего хозяина, но всем, кроме чародея, было прекрасно видно, каких сил это ей стоит.
И когда у Забавы позеленели глаза, эконом, боясь, что переполненная Додолой девица наделает глупостей и будет изгнана хозяином из дома, засадил служанку на кухню и запретил ей появляться в тех помещениях, где она может столкнуться с чародеем. А когда племянница все-таки выскочила в трапезную, дядя собственноручно запер ее в чулане и продержал до вечера голодной, пообещав, что в следующий раз ослушницу засадят под замок до тех пор, покудова из ее глаз не исчезнет зелень.
Лишь тогда Забава сдалась. Она провела в кухонных работах первый месяц своего зеленца. Лишь одной Додоле были известно, что творилось у девушки на душе.
Дяде и тете было очень жаль племянницу, но что они могли поделать?.. Они пытались обратить внимание Забавы на молодых парней-слуг, работающих в дневное время в доме чародея, но все было тщетно: Забаву не интересовал ни один мужчина, кроме чародея. Оставалось надеяться, что дело поправит великий лекарь сердечных ран — время.
Великий лекарь надежд не оправдал: в начале второго месяца зеленца у Забавы случился нервный срыв. Два месяца она пролежала в больнице, вернувшись в дом бледной тенью той Забавы, что приехала в столицу. Но зеленец к тому времени прошел.
И хотя было видно, что со своей любовью Забава так и не справилась, теперь она уже могла встречаться с хозяином.
А когда тот сказал, что рад ее видеть, лицо Забавы изменилось так, что у Берендея от страха зашлось сердце. Ему стало ясно: добром дело не кончится.
Но ничего не случилось. День проходил за днем, Забава держала себя в руках, и дядя стал надеяться, что следующий зеленец придет к племяннице, когда она уже излечится от своей блажи и влюбится в кого-нибудь более подходящего.
3. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ТРАВЕНЬ
Первый день, проведенный в школе волшебников, запомнился Свету на всю жизнь.
По-видимому, привезли его в школу от Кудесника спящим, потому что дороги он не помнил, а проснулся уже в том помещении, которое стало его жилищем на долгие девять лет. В нем он находился и весь первый день.
Проснулся Свет от боли в спине. Обнаружил, что лежит совсем не в своей постели, а на чем-то очень жестком, и тут же все вспомнил. Конечно, он ведь не в Старой Руссе, он в Новгороде. Должно быть, уже там, где учат на волшебника. Ведь мама последние несколько дней твердила ему, что он теперь будет учиться не дома, а в столице, поелику на волшебников дома не учат.
Спать больше не хотелось. Хотелось узнать, где он оказался. Свет встал. Лежал он и в самом деле не на кровати. Странное деревянное сооружение, больше похожее на широкую скамейку, кроватью не назовешь. Нет ни спинок, ни пухового тюфяка. Дома у него, правда, пухового тюфяка тоже не было — отец говорил, что княжескому сыну негоже нежиться на перинах, — но матрас все-таки был помягче и потолще.
Свет осмотрелся. Кругом камень. Низкий потолок, серые ничем не украшенные стены, слева от «кровати» и почти под потолком маленькое оконце, сквозь которое виден кусочек голубого неба. Да, светлицей это жилище не назовешь, каморка какая-то для слуг. В стене напротив — деревянная дверь. Свет хотел было броситься к двери, рассчитывая посмотреть, что за нею находится, но, не сделав и двух шагов, вдруг обнаружил: это ему совершенно не интересно. Либо коридор, либо другая комната — ничего другого там быть не может. И не нужны они ему вовсе. А нужна ему одежда.
Он продолжил осмотр. Под окном стол, у стола табурет, над столом, ближе к окну, газовая светильня. Справа от стола висит на стене пустая полка. Еще дальше маленький шкаф, похожий на платяной. В шкафу — какое-то тряпье серого цвета, под шкафом — две пары башмаков. Ни обуви Света, ни его одежды нигде нет. А в каморке достаточно прохладно — вон уже и «гусиная кожа» появилась. Наверное, надо одевать то, что находится в шкафу.
Свет снял с вешалок серое тряпье. Тряпье оказалось рубашкой и штанами, хоть и неказистыми на вид, но сразу согревшими озябшее тело. И вполне удобными — наверное, шили по снятым с него размерам.
За шкафом оказалась небольшая ниша, в которой разместился умывальник. Едва Свет умылся и вытерся висящим тут же полотенцем, не интересующая его дверь отворилась. В каморку вошел черноволосый худощавый мальчишка одного со Светом роста, одетый в такие же, как у Света, рубашку и штаны. В руках
— прикрытый белой салфеткой поднос.
— Здравы будьте, новичок!
— Здравы будьте!
— Отец Ходыня сказал, вы будете трапезничать здесь.
— Кто это — отец Ходыня? — спросил Свет.
— Отец Ходыня — наш пестун, — ответил мальчишка. — А мы его воспитанники. Вестимо, отец Ходыня будет нас воспитывать. — Мальчишка поставил поднос на стол. — Меня величают Репня Бондарь.
— Светозар Сморода. — Свет аккуратно повесил полотенце на вешалку. — Сын старорусского посадника.
Мальчишка покусал нижнюю губу, засмеялся:
— В школе волшебников живут лишь сыновья Кудесника. — Он посмотрел на разворошенную «кровать». — А лежанку за собой положено заправлять.
Свету смех нового знакомца не понравился, и он хотел было затеять ссору. Но решил не связываться: ни к чему первый же день на новом месте начинать с драки. Да и отец просил его вести себя примерно…
— И как тут у вас, в школе волшебников?
— У нас тут нормально. Кормят лучше, чем в приюте. А теперь, опосля вашего появления, и учиться начнем.
— Опосля моего появления?
— Да. — Репня сдернул с подноса салфетку. — Вы седьмой воспитанник отца Ходыни. Волшебное число…
Свет ничего из этого объяснения не понял, но переспрашивать не стал. Посмотрел на поднос. Там была тарелка любимой им пшенной каши, большая кружка молока и черный хлеб с маслом. Сразу жутко захотелось есть.
— Не буду вам мешать. — Репня ушел.
Свет с удовольствием позавтракал. После завтрака ему стало грустно, и он немножко поплакал. Потом заправил лежанку. На его взгляд, получилось вполне прилично, хотя мамки, наверное, заправили бы лучше.
А потом снова пришел Репня. Но на этот раз он был не один. Вслед за ним в каморку вошел высокий дядька в голубой одежде. Одежда была Свету знакома: в такой ходил брат Вольга, настраивающий у отца волшебное зеркало. И вообще такую одежду носили колдуны — Свет это знал.
— Здравы будьте, мой мальчик!
— Здравы будьте, дядя!
Репня громко хмыкнул, собрал со стола грязную посуду и ушел.
— Воспитанники величают меня отцом Ходыней, — сказал волшебник, садясь на табурет. — Так будете величать меня и вы, Свет. Согласно закону, вы зачислены в школу колдунов, будете учиться волшебству.
— А если я не захочу?
Отец Ходыня строго сдвинул брови:
— В этом ваш долг. Разве вам не говорили об этом?
Свет вздохнул:
— Говорили.
— Вот и хорошо. — Отец Ходыня не улыбнулся, но брови его разошлись. — Сегодня вы проведете день в своей келье. Трапезничать вам принесет Репня — с ним вы уже познакомились.
— А выходить отсюда нельзя? Тут скучно.
Отец Ходыня встал с табурета:
— Скоро вы забудете, что такое скука. А выходить вам и не захочется.
Отец Ходыня оказался прав. Едва он вышел, Свету совершенно расхотелось покидать келью. Вот минуту назад, когда отец Ходыня сидел на табурете, хотелось — да еще как! — и уже все хотение прошло.
Но скука осталась. И потому, когда Репня принес ему обед, Свет встретил его как старого друга.
— Скучаете? — спросил Репня.
Свет кивнул.
— Ничего, — сказал Репня. — Настанет вечер, пойдете на молебен. А завтра все будет нормально. Здесь так всех новичков встречают.
Много позже Свет узнал, что новичков встречают так для того, чтобы обострить их естественное детское любопытство, которое поможет им легче пережить начальный период разрыва с домом. Но тогда он этого не знал. И потому сказал:
— Плохо встречают.
Репня покусал нижнюю губу:
— Не умрете. Я вот не умер… Вы почти сразу учиться начнете, а я уже три месяца жду, покудова семерка наберется. Я у отца Ходыни первый.
И снова Свету захотелось с ним подраться.
— У вас тут дерутся?
Репня в ужасе вскинул руки:
— Что вы!.. Мы раз с Олегом в трапезной подрались, так нас на три дня посадили в карцер на хлеб и воду. Отец Ходыня говорит, что будущим волшебникам следует учиться сдерживать в себе Перуновы желания.
На хлеб и воду Свету не хотелось. Тем паче когда тебя ждут щи из щавеля и голубцы.
— Ну я пошел. — Репня направился к двери. — А то отец Ходыня не велел мне с вами разговаривать. Кстати, выходить не пытайтесь, на дверь наложено заклятье. — Репня исчез.
Это было интересно, и Свет, тут же забыв об обеде, попытался подойти к выходу. Ничего не получилось. У двери ему было делать совершенно нечего, и ноги не собирались туда шагать. А тело не собиралось ползти. Поневоле пришлось заняться щами да голубцами.
Репня приходил в келью в этот день еще трижды, болтал обо всякой чепухе, но изнывающего со скуки Света его болтовня приводила в восторг. Когда Репня унес грязную посуду после ужина, Свет с нетерпением стал ждать обещанного молебна.
Отец Ходыня зашел за ним, когда небо в окошке уже стало чернеть.
— Пора на молебен, мой мальчик. Перед отходом ко сну у нас принято воздавать хвалу Семарглу.
Слава Сварожичам, молиться Свет уже был научен. Дома по вечерам тоже молились, вставали на колени, кланялись стоящему в углу кумиру Сварога, благодарили Дажьбога и жену его Мокошь за жизнь и прожитый день, вспоминали и других богов. Кроме Семаргла. Мама говорила, что Семаргл не любит, когда ему молятся простые люди. Он не их бог, у него даже жены нет. И потому Свет спросил:
— С какой стати Семарглу? Он не мой бог.
— Отныне он ваш бог. — Отец Ходыня погладил Света по голове. — Семаргл — повелитель и защитник всех волшебников.
С отцом Ходыней Свет преодолел дверь своей кельи безо всяких сложностей. Они шли по скудно освещенным газовыми светильнями коридорам. Вдоль коридоров тянулись деревянные двери. Из дверей выходили люди: мальчишки в серых рубашках и штанах, подростки в темно-синих одеждах, похожих на халаты, мужчины в таких же балахонах, но голубого цвета. Все двигались в одном направлении.
Вскоре Свет с отцом Ходыней оказались в большом полутемном зале. Вошедшие в зал поворачивались в одну сторону и становились на колени. Опустился на колени и Свет.
У дальней стены зала, на небольшом возвышении, стоял кумир бога в голубых одеждах. Лицо кумира было удивительное — не строгое, как у Дажьбога, и не злобное, как у Перуна; не мрачное, как у Велеса, и не веселое, как у Ярилы. Лицо этого бога было ДОБРОЕ. Доброту излучали его глаза, ею дышала каждая черточка божьего лица.
Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов и богинь он не видел никогда — ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям, но отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу, хотя ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света иногда мама.
Потрясенный Свет даже не заметил, как началась проповедь. И лишь потом обнаружил, что в зале звучит мощный голос человека, одетого в оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны, и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в лицо Семарглу и словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко без надежды на возвращение…
В реальность его вернул громовой бас волхва:
— Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братия и воспитанники! Да убьем в себе Додолу!
Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие тут же отозвались:
— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!
Еще дважды гремел по залу голос волхва, и дважды откликались молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми, пропищал и Свет:
— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!
Через много лет, когда его положение в Колдовской Дружине позволило ему знать многое из того, чего не знают простые мужи-волшебники, Свет выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать особое чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.
За девять лет учебы в школе волшебников, с постепенным повышением своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился понимать пересыпанные специфическими терминами проповеди. Проповеди эти были разными — в зависимости от того, что происходило в прожитый день. Позже, когда он стал мужем-волшебником, ему пришлось бывать на еженедельных богослужениях, проводимых в храме Семаргла самим Верховным Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были разными. Но во все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:
— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!
4. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 69, ВЕРЕСЕНЬ
Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал своему отпрыску две вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми годам Репня Бондарь твердо знал: а) мать его Лада и сестра Купава — женщины и как всяких женщин их необходимо любить, уважать и защищать; б) волшебники — единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для большинства словенских мужчин, а второй стал естественным выводом для словенского рубежника, у которого содержанием всей жизни была работа и который был не слишком близок даже к обычным людям.
Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница княжества проходила в нескольких сотнях саженей от избы, где жили два Бондаря и две Бондаревы. Впрочем, самого Микулы в тот день дома не оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от семьи, на другой заставе, куда получил новое назначение. Через день-другой он собирался прислать за женой и детьми экипаж.
Однако вместо экипажа пришли ордынцы. Это была первая из серии провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах княжества. Нападение на заставу было хорошо подготовлено и прекрасно спланировано. Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.
Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в ту ночь они проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний Репня уже прекрасно разбирался в оружии — как-никак сын рубежника! — и сразу узнал голоса ордынских «чингизов». Голоса звучали солидно и во множестве. Пару раз, правда, им ответили и словенские «онеги», но быстро затихли. Конечно, мушкет «чингиз» по сравнению с винтовкой «онега» выглядит стареньким дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в упор, недостатки мушкетов как-то скрадываются…
В избу Бондаря ворвались пятеро. Молодые уверенные в себе ордынцы, все как один чернявые и узкоглазые — чистопородные монголы, сильные, опытные. Пока они ломали дверь, мама успела запихать перепуганного Репню в шкаф. Купава вскарабкалась на чердак. Дверца в шкафу оказалась закрытой не полностью, но Репне поначалу ничего не было видно. Он токмо понял, что зажгли светильню: по стоящей напротив шкафа родительской кровати побежали неверные тени. А потом грубый голос спросил по-словенски:
— Где мужик?
— Нет его, — сказала мама. — На другой заставе.
По-видимому, незваные гости знали это, поелику искать не стали.
— А щенки где? — спросил тот же голос.
— С отцом, — ответила мама.
Незванные гости загоготали, заговорили меж собой по-ордынски.
— А что, ягодка? — сказал грубый голос. — Холодно спать без мужика?.. Так и быть, я его заменю. Скидай одежду. Попробуем, сколь ты сладка.
Наверное, мама не поспешила выполнить приказ, поелику тут же послышался треск раздираемой материи. А потом Репня увидел в щель мамино обнаженное до пояса тело. В поле зрения появились двое ордынцев. Они держали маму за руки. Мама смотрела в сторону шкафа — Репне показалось, она глядит ему прямо в глаза — и что-то беззвучно шептала. Ордынцы содрали с ее стегон остатки разорванной ночной рубашки и опрокинули маму на кровать. А потом Репня увидел еще одного ордынца. Ордынец был без штанов. Внизу живота у него торчала огромная коричневая изогнутая, болтающаяся из стороны в сторону палка. Ордынец сказал грубым голосом: «Послушная, ягодка», — упал на маму, схватил ее за волосы. Репня зажмурился, ожидая, что сейчас случится что-то страшное, и страдая от собственного бессилия: ведь он должен был ее не только любить и уважать, но и ЗАЩИЩАТЬ.
Но страшного не было. Похохатывали ордынцы, переговаривались меж собой гортанными голосами, да слышалось чье-то шумное дыхание. И тогда Репня не выдержал и открыл глаза.
Голый ордынец прыгал на маме, поднимая и опуская задницу. Мама лежала тихо, повернув голову влево и глядя на шкаф. Нижняя губа ее была закушена, шуйца свисала с кровати до полу. Ордынец прыгал все быстрее. И тут мама вдруг облизнула языком губы и закрыла глаза. Репня подумал, что она сейчас умрет, и от ужаса затаил дыхание. Но мама снова облизнула губы и вдруг заурчала, как урчал списанный по ранению со службы и с тех пор ошивавшийся при кухне пес Полкан, когда повар Бермята давал ему свежую кровь. А потом мамина рука поднялась с пола, схватила ордынца за спину. Мама задергалась под ордынцем, закинула ему на задницу ногу. Репня услышал ее визгливый, какой-то ненормальный — такого он ввек не слышал — голос:
— Еще-о-ох!.. Еще-о-ох!
И понял, что прыганье ордынца маме приятно. Открытие это так поразило его, что он чуть не вылез из шкафа, желая понять, от чего же маме приятно. Но побоялся.
Ордынец содрогнулся, перестал прыгать. Другие загалдели громче. Ордынец слез с мамы, палки внизу его живота уже не было, там висел такой же, как у Репни, токмо большой и мокрый корень. А потом на маму взобрался другой ордынец…
Много позже, уже став взрослым, Репня понял, почему мать не сопротивлялась, когда ее насиловали. Она рассчитывала, что изверги насытятся ее телом и уберутся из избы. И таким образом Купава избежит поганых ордынских лап. Понять маму Репня понял, но ее визгливого «Еще! Еще» не простил никогда.
Тем паче что уловка не помогла. Грубый ордынец надел штаны и приказал осмотреть чердак. И тогда мама, корчащаяся под другим ордынцем, завыла. А потом завизжала, как задавленная собака, Купава.
Репню тоже нашли. Но не тронули.
— Пусть щенок живет, — сказал грубый ордынец. — Пусть запомнит нашу силу. — Он рассмеялся. — Его мать и сестра оказались сладкими ягодками. Странно, но язычницы всегда хороши в постели. Может, им помогают в этих делах их многочисленные боги.
Ордынцы убрались. А Репня сидел рядом с еще теплыми телами, гладил мамины и купавины волосы, старался не смотреть на их вспоротые животы. Плакать он не мог, и взгляд его так и привораживала картина, на которую он не хотел смотреть.
Вскоре подоспела помощь с соседних застав и близлежащего города. Ордынцев выбили за пределы территории княжества. Репню подобрали, пообещали, что отец заберет его через день-другой.
Но отец за сыном не приехал. Он был убит в те же часы, когда ордынские собаки терзали плоть его жены и дочери: на новую заставу Микулы Бондаря тоже было произведено внезапное нападение. Репню подобрали волхвы, поместили в детский дом при Южноуральском волхвовате. А через два года в нем проснулся Талант, и его перевели в школу волшебников.
Ни волхвы, ни пестуны понятия не имели, какую печать наложила на восьмилетнего ребенка увиденная им сцена изнасилования матери. Они предполагали, что случившееся породит в душе сироты ненависть к ордынцам.
Репне часто снилась та ночь. Но он просыпался не от того, что видел вспоротые женские животы и мертвые глаза матери и сестры. Репня просыпался в холодном поту от того, что снова и снова раздавался в его памяти визгливый мамин — и не мамин — голосок: «Еще! Еще!» И снова и снова видел он скребущие по спине насильника-ордынца мамины нежные пальчики.
Через много лет посеянные в душу ребенка зерна ненависти и ревности проросли.
5. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ
Гостью привезли в половине девятого.
Свет уже закончил в физкультурном зале очередное сражение с духом Перуна и успел принять душ, когда Берендей доложил ему о прибытии Веры. И хотя у чародея не было ни малейшего желания до завтрака заниматься государственными делами, однако, помня о просьбе Буни Лаптя, он решил поступить вопреки своему желанию.
Гостья выглядела одинокой и беззащитной. Она стояла посреди сеней, прижав руки к груди, и широко открытыми глазами смотрела на спускающегося по лестнице Света. Похоже, она никак не ожидала такого поворота в своей судьбе. Или делала вид, что не ожидала…
На ней было все то же вчерашнее рубище, и прислуга встретила гостью с плохо скрытым удивлением. Однако невежливых реплик никто себе не позволил: Свет уже успел предупредить челядь. Даже Забава держала язычок за зубами.
Спустившись, Свет подошел к паломнице, с большим трудом — мышцы едва ли не отказывались совершать непривычную работу — изобразил на лице улыбку и проговорил:
— Здравы будьте, девица!
Паломница, похоже, проглотила ком, стоящий у нее в горле, и ответила:
— Здравы… будьте… — Как будто произносила вызубренные без понимания слова незнакомого ей языка. И после некоторой паузы добавила: — Чародей…
Свет сделал вид, что не замечает замешательства паломницы, и, повернувшись к прислуге, сказал:
— Вера будет в течение некоторого времени моей гостьей. Прошу любить и жаловать!
Он с удивлением заметил, каким взглядом одарила «гостью» Забава. Словно раненая волчица охотника…
О Сварожичи, сказал он себе. Кажется, мой разговор с нею был полностью бесполезным. Сколь же велики заблуждения людские! И сколь велики заблуждения женщины!..
Впрочем, ему тут же пришло в голову, что подобное отношение служанки к гостье может стать и полезным. В любом случае это будет дополнительный материал для наблюдений и выводов.
— Забава! — сказал он. — Проводите Веру в гостевую. Надеюсь, там все готово?
— Там все готово. — Забава произнесла эти слова самым мирным тоном, но ухо Света уловило в них малую толику раздражения.
Впрочем, возможно, он и ошибался, потому что Забава тут же — дружеским жестом — взяла гостью за руку и повела за собой.
Свет с Берендеем поднялись в кабинет.
— Полагаю, нашей гостье потребуется одежда? — спросил эконом.
— О Велес! — воскликнул Свет. — А ведь я и не подумал об этом!.. Конечно же потребуется. Сегодня же найдите портного, и чтобы к ужину у нее было платье.
— Портной у меня есть, — сказал Берендей. — Сколько платьев нужно заказать?
— И в самом деле, — удивленно сказал Свет. — Ведь одного же ей будет мало…
— Несомненно! Такой девушке мало будет и трех!
— Нет уж, — сказал Свет. — Три, и ни платьем больше.
— А домашние?
— Разумеется, — сказал Свет. — Двух хватит?.. Кстати, не забудьте о неглиже. — И поразился, с какой легкостью сорвалось с его языка новомодное франкское словечко. — Вызовите приказчика из одежной лавки и закажите все необходимое. — И вспомнив просьбы Буни Лаптя, добавил: — Денег не жалейте. Пусть она чувствует себя, как дома.
— А кто она такая? — спросил удивленно Берендей.
— Этого я вам сейчас сказать не способен… Но выходить из гостевой она сможет только в сопровождении вас или Забавы. Я наложу соответствующее заклятие.
Эконом понимающе кивнул головой:
— Где она будет трапезничать?
— Вместе со мной, разумеется…
Тут Свету пришло в голову, что девица, одетая в рубище, вряд ли будет чувствовать себя как дома за одним столом с чародеем.
— Когда ей сошьют платье, будет трапезничать за моим столом, а пока подавайте ей в гостевую. Предварительно поинтересуйтесь, какие блюда она предпочитает.
По-видимому, Берендей вспомнил о предыдущей гостье этого дома, потому что больше не удивлялся. Даже не спросил, когда доставят личные вещи нынешней гостьи.
Зато осмелился поинтересоваться:
— Вы не делаете ошибки, приставив к ней Забаву?
— Нет, — сказал Свет. — Вы свободны! Велите подавать завтрак!
Два часа, проведенные Светом в Институте истории княжества, оказались не слишком плодотворными. Полной потерей времени они, конечно, не стали, но и новых знаний не добавили.
Найденный при раскопках шелом и в самом деле принадлежал когда-то князю Ярославу Владимировичу. Свет свершил над находкой волшебные манипуляции, и ум его впитал в себя те события, которые пережил князь, когда носил найденный шелом. Происходило это в начале 66 века от сотворения мира (около 1015-1020гг. A.D.) — в период, который уже был в некоторой степени очищен от более поздних летописных искажений.
Но с другой стороны, это доказывало подлинность обнаруженной реликвии. А поскольку вновь полученное знание подтверждало обретенное ранее, подлинная летопись начала второго христианского тысячелетия могла считаться окончательно восстановленной.
Великий князь Киевский Владимир Красное Солнышко действительно умер в христианском 1015 году. Престол занял его сын Святополк. Сердце киевлян не лежало к новому князю, они бы хотели жить под братом его Борисом, ходившим в ту пору с ратью на печенегов. Но Борис не пожелал поднять десницу на старшего брата. В благодарность Святополк подослал к Борису наемных убийц. Следом убил он и еще одного своего брата, князя Древлянского Святослава, а вот с третьим братом, Глебом Муромским, его постигла полная незадача. Глеб изловил подосланных к нему убийц и, собрав рать, выступил против Святополка. Судьбина хоть редко, но порой наказывает злодеев, и братоубийца получил наконец свое. А Глеб сел на киевский престол.
Ярослав в это время княжил в Новгороде и подумывал, в случае неудачи Глеба, сам рассчитаться со Святополком за смерть братьев, планируя после победы собрать под свою десницу всю Русь. Победа Глеба изменила его планы. Размышляя над происшедшим, Ярослав понял, что на фундаменте заимствованной религии объединить страну удастся не скоро. Однако он прекрасно понимал и другое: разнузданное язычество — тоже слабый клей для создания единого народа. А потому, отказавшись от проведенного отцом крещения, не вернулся и к полному язычеству. Верховным богом был провозглашен свой бог — Сварог, но ввести полный монотеизм Ярославу не удалось — народ не желал отказываться от других своих богов. Ярославу хватило ума не хвататься за меч.
В результате к 1040 году на основе нового Пантеона — некоего симбиоза язычества и монотеизма — на севере Русской равнины возникло единое государство Словенское, столицей коего стал Господин Великий Новгород, а Ярослав Владимирович получил в народе прозвище Мудрый. Справедливости ради, надо сказать, что сын его Всеволод Ярославич, а особенно внук Владимир Всеволодович — неоднократно мыслили приобщить крещеную Киевскую Русь к своей вере, но вместо этого им пришлось заниматься отражением крестовых походов, кои сообразительные и предприимчивые папы римские, понимавшие, что за враг появился на северо-востоке Европы, начали собирать уже во второй половине XI века. В конце концов западноевропейские рыцарские полчища стали тем молотом, который на наковальне местной веры и выковал страну, уже почти тысячу лет растущую и набирающуюся сил, ведомую в будущее Рюриковичами — потомками Ярослава Мудрого. Во всяком случае, когда в первой половине XIII века из просторов Центральной Азии в Европу явилась орда, ведомая монгольскими ханами Темучином, а позже Батыем, и быстро захватившая государства Средней Азии и раздробленную Киевскую Русь, на границах Великого княжества Словенского ей устроили встречу, навсегда отбившую у татар желание заглядывать севернее Дебрянска и Менеска. А в самом конце века нашествия Святослав III и вовсе загнал орду назад, в азиатские степи.
Второй особенностью Словенской Руси — в отличие от христианских стран того времени — стало то, что Сварог и Сварожичи поощрительно относились к волшебству и волшебникам. Более того, в начале становления волхвовата сами волхвы в большинстве своем были волшебниками. В результате в землях Словенских возникла особая культура, резко отличающаяся от остальной Европы и своими достижениями в колдовских науках быстро заставившая церковь христову изменить свое негативное отношение к ведьмам и магам — ведь с чужими волшебниками способны бороться только такие же волшебники.
Колдовская наука проникала во все области жизни, волшебники начинали играть в делах общества все более и более важную роль, и закономерным итогом этого процесса стало формирование еще одной ветви власти — наряду с волхвоватом и воинством — Колдовской Дружины. Конечно, католический мир не мог спокойно взирать, как на севере Русской равнины набирает силу нехристианская страна. Этнические процессы одной силе всегда противопоставляют другую, и у границ Словенской Руси быстро сформировались два мощных государства — Скандинавская империя севернее Варяжского моря и Польское королевство — юго-восточнее.
И лето за летом, век за веком проходили в постоянных схватках, развивающих военное искусство и волшебную науку…
Впрочем, академик Роща воспринял отчет Света без разочарования.
— В исторической науке любое знание бесценно, — сказал он, и Свету ничего не оставалось как согласиться.
— В очередной раз восхищен вашим Талантом, — продолжал академик, — и радуюсь, что он проникает лишь в достаточно отдаленное прошлое. Иначе не видать бы мне от вас помощи, как своих ушей.
— Я и сам этому рад, — сказал Свет. — Если бы я был способен проникать умом во вчерашний день, то сыск и министерство безопасности завалили бы меня уликами с мест преступлений по эти самые уши.
6. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ЗАБАВА
Тоска для Забавы стала привычным ощущением.
Убирала ли она комнаты или подавала чародею на стол, ложилась ли спать вечером или вставала рано утром, в душе ее не было и капельки веселья. Рана-то на сердце постепенно поджила, перестала саднить, но зато душа превратилась в какой-то комок, бесформенно-тяжелый, бессмысленно-пустой, не дающий радоваться молодости и жизни…
Особенно донимала Забаву тоска в банный день. После парилки, посиживая с домочадцами на свеженьких простынках в предбаннике и попивая квас, Забава всякий раз была вынуждена переносить их неумеренные восторги. Ольга без устали восхищалась ее телом и предлагала вознести хвалу Додоле за то, что она одарила Забаву подобным богатством. Не отставала от нее и тетя Стася. Она тут же заводила разговор о том, что богине семьи одной хвалы мало — Додоле нужно, чтобы подобное богатство не пропадало за ненадобностью. И кстати, не один мужичок уже готов наложить на это богатство свою лапу. Конечно, тетя Стася не произносила в точности таких слов, но Забаве казалось, что при том смысле, который имела в виду тетя, именно они и должны были звучать.
Забава растирала простыней свой плоский живот, смотрела на свои круглые стегна и упругие высокие перси с небольшими розовыми сосками и думала о том, что единственного мужичка, которому она позволила бы наложить на это богатство свою лапу, оно, богатство это, интересует так же, как ее — строительство новой христианской церкви в столице. Кажется, строят такую где-то в Волотово. Или в Савино?..
А Ольга восторгалась все безудержней, а тетя усиливала свой нажим. «Вот такой-то — справный парень, из приличной семьи, и детей любит… Или вот такой — тоже ничего!» Приходилось тете отвечать, опосля чего тетя обижалась и больше о возможных забавиных женихах не заикалась. До следующего банного дня…
Разумеется, Забаву и саму интересовала собственная судьба. И не токмо в банный день. Ее очень пугал очередной зеленец, который наступит в следующем году. А то, что он наступит, сомневаться не приходилось: ведь боги создали женщину не токмо для того, чтобы влюбляться, но и для того, чтобы рожать детей. Вернее, не так: боги создали женщину для того, чтобы она, влюбляясь, рожала детей. А не сходила от любви с ума…
Забаве было страшно. Она прекрасно понимала, что когда придет зеленец, ей не составит больших трудов найти мужчину и заманить его к себе в постель. У мужчин, правда, глаза цвета не меняют, но ведь всем известно, что зеленец у них длится всю сознательную жизнь… Но она также понимала и другое — разрешится она через девять месяцев от бремени не дитем любви, но пасынком. А пасынков боги нередко наказывают за грех их родителей…
Вот тут Забаве и пришло впервые в голову, что мать ее когда-то согрешила — ведь все остальные боги относятся к безмужности совсем не так, как Додола. И что происходящее с нею сейчас — лишь расплата за грех, совершенный когда-то Светозарой Сосниной. Разве несчастная любовь — не божье наказание?.. А божье наказание люди должны принимать безропотно…
Но душа ее бунтовала. И Забава давно бы уже сходила в храм Додолы и помолилась богине, попросив ее поразить сердце равнодушного слуги Семаргла, но ведь мать Заряна не раз говорила ей, что Додола ввек не помогает тем, кто не способен обольстить мужчину самостоятельно, — в таких женщинах нет духа Додолы, и они не пользуются ее покровительством.
А кроме как от Додолы, ждать помощи было неоткуда. И потому Забава решила безропотно нести на своих плечах выпавшее ей божье наказание. А если такая жизнь приведет ее к сумасшествию — что ж, на все воля богов! К тому же, Додола не бросит свою дочь, если та не сдастся, рано или поздно богиня поможет ей сломить упрямство того, кому Мокошь предопределила быть возлюбленным Забавы. Тем паче, если «безропотно нести выпавшее наказание» означает еще и добиваться от суженого ответного чувства.
Так решила Забава. И в один из вечеров сделала первый шаг.
В тот вечер была не очередь Забавы нести хозяину вечерний чай, но Забава воспользовалась тем, что Ольга припоздала, и, схватив на кухне поднос, помчалась наверх.
Свет даже и не заметил, что с подносом явилась не та служанка — скорее всего, он и не знал, кто должен подать ему вечерний чай.
— Благодарю вас! — раздраженно сказал он, когда она поставила поднос на стол. — Я сам налью. Вы свободны.
Забава стояла справа от него, переминаясь с ноги на ногу. Наконец Свет осознал, что рядом с ним по-прежнему кто-то находится, и поднял на служанку удивленные глаза.
— Я ведь вам сказал, что…
Свет не договорил, потому что Забава стремительным движением расстегнула на кофточке две пуговицы и обнажила левую грудь, нацелившуюся на хозяина отвердевшим розовым соском.
— Возьмите меня, — прошептала Забава. — Я люблю вас.
Лицо Света вдруг перекосилось.
— Уберите эту… это, — сказал он. (Забаве показалось, что он едва не выговорил «эту гадость».) — Я вас больше не задерживаю. И передайте эконому, чтобы он зашел ко мне, как освободится.
Забава отшатнулась, пристыженно опустила голову, спрятала грудь в наперсенник и застегнула пуговицы. Потом подняла на хозяина поблескивающие не скатившимися слезинками глаза и прошептала едва слышно:
— Не надо говорить эконому. Вы можете выгнать меня и сами. Скажите, и я передам дяде.
На этот раз чародей Свет посмотрел на служанку с любопытством:
— Ах да, вы же племянница Берендея!..
Если бы в его взгляде была хоть толика мужского интереса, Забава бы немедленно повела плечами, выпятила в сторону хозяина перси, но во взгляде чародея было что угодно, опричь интереса к ней как к женщине, и Забаве оставалось лишь смиренно слушать.
Свет даже не встал из-за стола.
— Я не собираюсь выгонять вас. И вашему дяде ничего говорить не собираюсь. — Он поморщился. — Я не понимаю ваших чувств, но знаю, что они возможны среди людей. Я прощаю вас, хотя вы мне и помешали. — Он снова поморщился.
Забаву бросило в жар. Уже из его «Ах да» она поняла, как мало значит ее любовь для этого человека, но гримаса его была просто убийственной: так морщатся, съев лимон либо попробовав прокисший суп. Или увидев что-либо уродливое… Уж лучше бы он дал ей пощечину!
Забава выпрямилась, закусила губу.
— А я не нуждаюсь в вашем прощении! — не выдержала она. — Так что можете меня выгнать!
Она повернулась и, не оглядываясь, вышла из кабинета.
Расплаты она ждала со страхом, но без сожаления: в конце концов, чему быть — того не миновать. Однако расплаты не последовало. Ни в тот вечер, ни на следующий день дядя не объявил ей хозяйскую волю. Более того, он даже не сделал ей выговора за несдержанность.
И Забава поняла, что все случившееся между нею и Светом чародей решил не выносить из кабинета. Но больше подобных скоропалительных предложений она ему не делала. Просто старалась почаще бывать у него на виду — если, конечно, позволял этикет взаимоотношений между служанкой и хозяином — да, проходя мимо дверей кабинета, если хозяин пребывал там, мысленно обращалась к нему: «Я же люблю вас! Неужели вы и в самом деле не понимаете, что это такое? Ведь вы же волшебник!»
День проходил за днем, но ничего в жизни Забавы не менялось. По-видимому, звание «волшебник» оказывалось недостаточно серьезным для того, чтобы хозяин влюбился в свою служанку.
7. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 71, ЛИПЕЦ
На первом же уроке по теории колдовства выяснилось, что отец Ходыня является не только пестуном, но и учителем. Что он способен не только следить за тем, чтобы воспитанники вовремя умывались и трапезничали, учили уроки и укладывались почивать, но и способен укрепить в своих воспитанниках Талант и развить его. Впрочем, совсем не этим открытием запомнился Свету тот, первый урок.
Пестун привел их в свою келью, всех семерых своих воспитанников. Усадил на простую деревянную скамейку, велел подождать и вышел.
Воспитанники с любопытством крутили головами. На одной из стен висела обычная школьная доска, только раза в три меньше, чем в классах, где учили арифметике, языку и прочим общим наукам. Зато место на остальных стенах занимали полки, уставленные коробочками, баночками, корзинками. Под потолком висело чучело летучей мыши. Репня Бондарь немедленно сунулся к одной из полок, намереваясь заглянуть в ближайшую банку, но отец Ходыня помешал этим поползновениям.
Он вошел в келью, неся в руках накрытый покрывалом странный предмет, который, после того как пестун поставил его на стол и снял покрывало, оказался круглой деревянной клеткой — на манер птичьей. Но в этой клетке сидела кошка — правда, не черная, а серая. Она равнодушно оглядела мальчишек сквозь прутья зелеными глазами и, свернувшись в клубочек, замурлыкала.
— Что ж, мальчики мои, — сказал отец Ходыня, — сегодня мы непосредственно приступаем к тому, ради чего вас сюда собрали. Первое, что вам следует себе уяснить — колдовская наука является одним из китов, на которых держится могущество и благополучие любого развитого государства. А потому она требует к себе чрезвычайно серьезного отношения. Обыкновенное мальчишеское любопытство — это не то, на чем зиждется колдовство. — Отец Ходыня строго посмотрел на Репню Бондаря. — Колдовство зиждется на трудолюбии и чувстве ответственности, а чувство ответственности не позволяет воспитаннику совать свой нос туда, до чего он еще не дорос… Бондарь!
Репня встал, виновато глядя на пестуна. Отец Ходыня подошел к полке и взял в руки банку, на которую покушался Репня. Открыл крышку, поднес банку к воспитанникам.
— Любопытные могут посмотреть.
Любопытными оказались все. Заглянул, разумеется, и Свет: интересно ведь. Банка была полна какого-то серебристого порошка.
— Это высушенные цветы папоротника, — сказал пестун. — При неправильном с ними обращении могут свести волшебника-недоучку с ума. — Глаза отца Ходыни сделались холодными и строгими. — Надеюсь, впредь столь легкомысленным образом ваше любопытство проявляться не будет. А воспитанник Бондарь сегодня вечером пять раз перепишет «Правила обращения с колдовскими атрибутами»! Ясно?
— Ясно. — Репня мученически вздохнул.
Вздохнул и Свет: свободного времени у Репни сегодня не будет — «Правила» насчитывали сорок параграфов на четырех страницах. Если потратить на каждую страницу по десять минуточек, переписка займет более трех часов!..
— Это наказание научит вас, Репня, чувству ответственности, — сказал пестун. — А для всех остальных послужит уроком.
Репня сел, уныло посмотрел на Света. Свет изобразил на лице горячее сочувствие и подмигнул наказанному.
— Теперь займемся непосредственно материалом нашего сегодняшнего занятия, — продолжал отец Ходыня. — Прежде чем мы приступим с вами, судари мои ясноглазые, к вопросам, связанным с теорией колдовской науки, я бы хотел, чтобы вы уяснили для себя две вещи. — Он сделал паузу и убедился, что все его слушают. — Вещь первая. Изучение волшебства — это главным образом одиночество. — Он поднял указательный перст десницы. — Вестимо, существуют стандартные заклинания и стандартный набор колдовских атрибутов, но… — Он снова сделал паузу. — Талант каждого из вас сугубо индивидуален. Кому-то Семаргл дал больше, кому-то меньше, и вам самим предстоит определять наилучшие для себя заклинания и атрибуты. К примеру,
— он снова обвел воспитанников глазами, — каждый волшебник, хоть и используя стандартные заклинания, по-своему накладывает охранное заклятье на двери помещений. Мощь заклятья, длительность его действия и трудности, с коими столкнется тать, возжелавший проникнуть в заклятые вами двери, зависят от технологии наложения заклятья. На практических занятиях каждому из вас предстоит опытным путем подобрать наиболее подходящую персонально для каждого из вас технологию: ритм заклинания, интонационную окраску, предметную атрибутику… В силу разницы в Талантах то, что найдет для себя Бондарь, окажется малоподходящим для Смороды и наоборот. Поэтому мы и отрываем вас от ваших родителей, поэтому каждый из вас живет отдельно от других воспитанников, поэтому ни один волшебник не заводит собственной семьи. Ясно?
— Ясно! — хором отозвались воспитанники.
— А теперь вторая, еще более важная вещь. Ее я вам продемонстрирую экспериментально. Так будет гораздо нагляднее.
Отец Ходыня подошел к полке, выбрал несколько коробочек, достал из ящика стола ступку и пестик. Бросив в ступку по щепотке каких-то кристалликов из разных коробочек, он принялся растирать содержимое пестиком. Потом достал из стола тонкую свечку на низком подсвечнике и зажег ее. Воспитанники, уже понявшие, что наблюдают некое колдовское действо, во все глаза следили за манипуляциями своего пестуна.
Отец Ходыня простер к клетке с кошкой руки, нараспев произнес непонятные слова. Кошка встала, потянулась, снова замурлыкала, помахивая пушистым хвостом. Отец Ходыня что-то крикнул, вскинул руки к потолку.
И тут шерсть на кошке встала дыбом. Кошка зашипела, потом заорала благим матом и принялась носиться по клетке на манер белки в колесе.
Отец Ходыня взял щепотку порошка из ступки, бросил в пламя свечи. Полыхнул багровый всполох, по келье поплыл вкусный запах.
Свет с шумом перевел дыхание и почувствовал, как его сердце ухнуло куда-то в самый низ живота. И навалился страх, жуткий, душный, беспросветный. Вокруг Света взметнулись в небо толстые колья, забушевал кругом кровавый огонь. И сквозь огонь уставилась на него мерзкая морда какой-то образины. Сердце скакнуло из живота под горло, и он задохнулся от ужаса, закрыл глаза руками, сжался в комок, пытаясь втиснуться в землю. А потом раздался за кольями громоподобный рык…
Все исчезло. Воспитанники с испугом смотрели друг на друга, дрожащие и потные. Отец Ходыня открыл клетку, взял кошку на руки, погладил, почесал за ухом. Кошка успокоилась, улеглась вздыбленная шерсть, поднялся трубой хвост. Пестун посадил кошку назад, в клетку, и прикрыл покрывалом.
Отставив клетку в сторону, он обвел взглядом перепуганных мальчишек, покивал головой.
— То, что я сейчас вам показал, называется «Ночное волшебство». Оно направлено не на пользу, а во вред живым существам. Я специально проделал этот эксперимент, чтобы вы на всю жизнь запомнили, чем может обернуться для других людей — и не токмо людей — ваше творчество. — Он снова обвел взглядом воспитанников. — Собственно говоря, я всего-навсего напугал это животное, а потом дал вам почувствовать, что оно в данный момент ощущает. Однако сам по себе страх может оказаться причиной смерти, и тогда я бы стал убийцей. К счастью, этого не случилось, а то бы я был немедленно дисквалифицирован… Что вы ощутили, Бондарь? — Он посмотрел на Репню.
— Жуть! — только и сумел произнести Репня.
— Вот именно — жуть, — сказал пестун. — А могло быть и хуже. И потому занятия Ночным колдовством категорически запрещены как для отроков, так и для мужей-волшебников. Пойманные на нем немедленно подвергаются наказанию.
— А каково это наказание? — тут же спросил Репня.
— А наказанием является лишение вас Таланта.
— Разве человека можно лишать Таланта? — с сомнением произнес Свет. — Ведь Талант дан ему Семарглом.
Отец Ходыня кивнул:
— Вы правы, мальчик. Однако Талант дается Семарглом для того, чтобы человек использовал его на благо других людей. Пока это все, что вам следует знать и понимать. Итак, я формулирую два основных закона жизни волшебников. — Он опять поднял перст десницы. — Первое. Сила колдуна — в одиночестве. Второе. Ночное колдовство лишает колдуна Таланта. Повторите.
Воспитанники повторили.
И повторяли не один год.
8. НЫНЕ: ВЕК 76, ЛЕТО 2, ЧЕРВЕНЬ
Свет появился в Институте нетрадиционных наук без четверти два. Ждать не пришлось ни минуты. Охрана была предупреждена, и стражник тут же проводил чародея к академику Барсуку.
Войдя в кабинет, Свет поздоровался и огляделся. Он уже бывал здесь раньше и потому сразу заметил, что в кабинете произошла перестановка. Нет, рабочий стол Барсука стоял на прежнем месте, у дальней стены. Не сменили своих привычных мест и шкафы, в которых, помимо трудов Барсука, хранились многочисленные документы, необходимые ему в работе. Зато стол для совещаний увеличился в размерах, и за ним сидели отнюдь не сотрудники академика. Впрочем, сотрудники академика — двое молодых людей — в кабинете тоже присутствовали. Они стояли у небольшого демонстрационного столика, который расположился возле шкафов. На столике разместилось странное сооружение: колесо на оси с изогнутой, как ворот у колодца, ручкой, над колесом на металлических спицах два небольших металлических шарика. Рядом с сооружением, на простенькой деревянной подставке лежала украшенная хохломской росписью шкатулка.
На странное сооружение бросали любопытные взгляды все присутствующие. Во главе стола восседал белогривый и сухой, как жердина, Кудесник Колдовской Дружины Остромир. Хозяин кабинета академик Ярополк Барсук, маленький и худенький, похожий на бородатого мальчишку, занимал место ошуюю, а справа от Кудесника утвердился министр безопасности Путята Утренник. Здесь же пребывали читающий какую-то бумагу секретарь Кудесника Всеслав Волк и привычно сверкающий лысиной опекун министерства безопасности от палаты чародеев Буня Лапоть. Остальные были Свету незнакомы, но по их мундирам можно было сделать вывод, что они представляют на совещании различные ведомства министерства ратных дел. Впрочем, никого из воевод не было: по-видимому, обещанные на сегодня чудеса большого интереса у высшего военного руководства еще не вызывали.
Едва Свет сел на свободный стул, Путята Утренник встал:
— Начнем, пожалуй, судари мои… Мы собрались с вами здесь для того, чтобы присутствовать при эксперименте, подготовленном академиком Барсуком. Смею надеяться, что эксперимент этот будет иметь весьма огромное значение. И потому отношение министерства ратных дел к происходящему представляется мне несколько легкомысленным. Впрочем, я надеюсь, что присутствующие на нашем совещании сотрудники министерства сумеют оценить увиденное и доведут информацию до воевод. — Министр безопасности посмотрел строгим взглядом на ратников и повернулся к Барсуку: — Прошу вас, академик!
Поднялся хозяин кабинета:
— Я бы хотел сначала продемонстрировать уважаемым сударям результаты нашей работы, начатой в грудне прошлого лета. Хотел бы также попросить всех присутствующих приберечь вопросы на потом, а покудова выполнять все мои просьбы.
Он сделал знак своему сотруднику. Тот взял со стола хохломскую шкатулку и подал академику.
Барсук повернулся к присутствующим:
— Я хотел бы пояснить сударям ратникам, почему на эту демонстрацию приглашен чародей Сморода. Дело не токмо в том, что он самый сильный в стране щупач и потому работает на министерство безопасности.
Свет слегка удивился — называть себя работником министерства безопасности он бы не стал. Впрочем, академик мог и не знать сути взаимоотношений чародея Смороды с министерством безопасности.
— Дело еще в том, — продолжал Барсук, — что, опосля Кудесника, чародей Сморода — самый сильный в стране волшебник, и потому заклятье, наложенное на любой предмет совместно Кудесником и чародеем Смородой, вряд ли может быть снято кем бы то ни было в приемлемые для нашего эксперимента сроки.
Ратники переглянулись, но предпочли оставить это вступление без комментариев. Лишь один из них кивнул головой.
Академик снял с шуйцы поблескивающий изумрудом перстень, открыл крышку шкатулки и положил украшение внутрь. Затем передал шкатулку одному из своих сотрудников. Тот вернул разукрашенный ящичек на прежнее место, на подставку рядом со странной установкой.
— Поелику судари ратники — не волшебники, я поясняю свои действия. Сейчас я попрошу Кудесника и чародея Смороду наложить на шкатулку охранное заклятье. Перстень я положил туда потому, что заклятье, наложенное на пустую шкатулку, оказывается гораздо более слабым, чем то же заклятье, наложенное на шкатулку, в которой лежит ценная вещь. Волшебникам это хорошо известно.
— Академик совершенно прав, — отозвался Кудесник.
Барсук удовлетворенно потер руки:
— А теперь я прошу Кудесника и чародея Смороду наложить на шкатулку совместное охранное заклятье.
Свет с Кудесником переглянулись, кивнули друг другу. Их ауры, видимые из всех присутствующих только волшебниками, стали ярче, глаза закрылись, губы шевельнулись.
— Заклятье наложено, — сказал Кудесник.
Барсук снова потер руки:
— Могут ли присутствующие здесь волшебники подтвердить наложение заклятья?
— Подтверждаю, — сказал Всеслав Волк.
— Подтверждаю, — эхом отозвался Буня Лапоть.
— Сколько бы времени потребовалось вам, чтобы снять наложенное заклятье? — спросил Барсук.
Буня и Волк прикрыли глаза, пошевелили губами.
— Думаю, не менее получаса, — сказал Лапоть.
Волк лишь согласно кивнул.
— Судари ратники могут проверить, — сказал Барсук. — Прошу кого-нибудь попытаться достать мой перстень.
Один из представителей министерства ратных дел, рыжебородый и широкоплечий, встал, сделал несколько шагов к демонстрационному столу и вдруг остановился.
— У меня нет ни малейшего желания прикасаться к вашей шкатулке!
Академик слегка улыбнулся:
— И не удивительно… Как известно, действие охранного заклятья в том и заключается, чтобы у незванных гостей пропало всякое желание взять охраняемый предмет или войти в охраняемое помещение.
— Это известно всем и каждому. — Ратник пожал плечами и вернулся за стол.