Андрей Михайлович СТОЛЯРОВ
Изгнание беса
СЕРИЯ «НОВАЯ ФАНТАСТИКА»
Основана в 1989 году Редактор Н. Н. Ключникова
Москва
Издательство «Прометей» МГПИ им, В. Й. Ленина
Андрей СТОЛЯРОВ
Изгнание беса
Рассказы и повесть
Москва
Издательство «Прометей» МГПИ им. В. И. Ленина
1989
Художник Яна Ашмарина
Столяров A.M.
Изгнание беса: Повесть и рассказы / Вступ. статья А. и Б. Стругацких; Авт. послесл. С. Переслегин.- М.: Прометей, 1989,-236 е.: ил!
Вторая книга из серии «Новая фантастика» составлена из произведений молодого ленинградского писателя Андрея Столярова.
Андрей Михайлович СТОЛЯРОВ
Изгнание беса
Художник Яна Ашмарина Зав. редакцией Н. И. Байков Редактор Н. Н. Ключникова Мл. редактор Л. Ю. Хритина Художественный редактор Владимир Решетов Технический редактор Антонина Баянова Корректор Лилия Кругликова
Аркадий и Борис Стругацкие представляют книгу Андрея Столярова «Изгнание беса»
Сравнительно недавно вошел в обиход новый термин «жесткая фантастика». Происхождение его неясно. Не исключено, что идет он от английского «hard SF», которое в свою очередь восходит к теперь уже международному «хард року». Никто не определил точно, что такое «жесткая фантастика», однако ясно, что речь идет о произведениях с резко обозначенной фабулой, ясной, и конкретной социальной, философской или даже чисто научно-фантастической идеей, что произведения эти захватывают с первой страницы и не отпускают читателя до конца, но, вместе с тем, рассчитаны на интеллигентное воображение, превыше всего ценящее достоверность деталей и характеров.
Новое поколение нашей фантастики, поколение 70-х и 80-х, с удовольствием и небезуспешно отдает дань этому направлению, причем Андрей Столяров здесь – среди первых. Собственно, он начал сразу же с «жесткой фантастики», и большинство его опубликованных до сих пор рассказов сработаны именно в этой манере.
Ни одного лишнего слова, жеста, эпизода,- но и ни единого потерянного звена фабулы. Никаких туманных изысков в области психологии, минимум рефлексии, но это – совершенно необходимый минимум, без которого наступила бы.атрофия художественного образа. Благородная скупость и отточенность детали, никакой кудрявой витиеватости, никаких сюжетных излишеств – только то, что абсолютно необходимо для создания достоверной и непротиворечивой картины мира, искаженного фантастическим допущением.
Почти канонический образец «жесткой фантастики», в известном смысле – эталон манеры.
Лично нам эта манера нравится чрезвычайно. Столярову, видимо, тоже. Недаром же, как мы полагаем, он решил выбрать из своих (теперь уже обширных) архивов именно эти произведения для своего первого серьезного сборника. Мы приветствуем это его решение.
Мы также надеемся, что читатели со временем увидят и другие ипостаси Столярова,- он писатель талантливый, разнообразный и умеет практически все. От научной фантастики – до магического реализма. От новаций абсурда -до вещественности «жестокой сказки». Но знакомство с новациями еще впереди. А сегодня мы предлагаем: Андрей Столяров – жесткая фантастика высокого класса!
Приятного чтения:
(Аркадий СТРУГАЦКИЙ) (Борис СТРУГАЦКИЙ)
6.02.1989 Ленинград
Некто Бонапарт
Прежде всего он повернул ручку на подоконнике, и стекла потемнели, становясь непрозрачными. Он не хотел, чтобы его видели, если они следят. Потом зажег матовый свет и осмотрел квартиру – встроенная мебель, плоский шкафчик, крохотная стерильная кухня с пультом во всю стену.
Ничего не изменилось.
Надсадно лопнуло ядро, воткнувшись в берег. Содрогнулись опоры. Полетела коричневая земля. Солдаты, смятые волной, попятились. Пули сочно чмокали в груду сбившихся тел. Заволокло пороховой гарью, раздуло ноздри. Знамя упало на дымящиеся доски. На другой стороне, за жарким блеском полуденной воды, визжала картечь. Была одна секунда. Только одна секунда в порохе и смерти, . среди ревущих ртов – под белым небом, на Аркольском мосту. Он нагнулся и, не видя, поднял знамя. Он был еще жив. Он кричал что-то неразборчивое. И вокруг тоже кричали. Ослепительное солнце разорвалось в зените, и солдаты вдруг обогнали его.
Он подошел к компьютеру и торопливо перебрал клавиатуру. Серебристый экран был мертв. Информация не поступала. Память была заблокирована. Это давало точку отсчета. Из сети его отключили в самом конце июня.
Ректор сказал:
– Мне очень жаль, Милн, но в вашу группу не записалось ни одного студента. Никто не хочет заниматься классической филологией, слишком опасно. И дотаций тоже нет.
– Я мог бы некоторое время работать бесплатно,- запинаясь, ответил он.
Ректор опустил глаза, полные страха.
– Вы слышали, что пропал Боуди? Сегодня утром его нашли, опознали по отпечаткам пальцев – так изуродован …
– Но не филологи же виноваты,- с тихим отчаянием сказал он.
– Мы получили предупреждение насчет вас,- объяснил ректор.- Мне очень жаль, у меня нет для вас денег, Милн.
Тогда он встал и, не прощаясь, вышел из чужой пустоты кабинета и пошел по чужой пустоте коридора, а встречные прятались от него, как от зачумленного.
Значит, июнь уже истек.
Это плохо. Он рассчитывал на больший запас времени. Примерно через месяц он получил приглашение от Патриарха, но следить за ним начали, видимо, гораздо раньше. Главное, выяснить, сколько ему осталось? Он потянулся к телефону и отдернул руку, обжегшись. Телефон, конечно, прослушивается. Если он будет справляться о дате, то они сразу поймут, что произошел повтор. И тогда его отправят в Карантин, откуда не возвращаются. Авиценна предупреждал об этом. Де Бройль попал в Карантин и не вернулся. И Дарвин попал в Карантин. И Микеланджело не вернулся из Карантина.
Лестница была пуста. Он спустился на цыпочках и взял газету. Газеты ему доставляли, он уплатил за полгода вперед. Бэкон смеялся над ним, когда он выписал, единственный на факультете. А вот пригодилось.
Где теперь Роджер Бэкон? Говорят, что это был удачный запуск. Нет никаких доказательств – слухи, сплетни, легенды … Письмо Монтесумы никто не видел. Может быть, оно вообще не существует. Мистификация.
Газета была от девятнадцатого числа. Он облегченно вздохнул. Патриарх позвонит только двадцать шестого. Есть еще целая неделя. Он успеет, если только не наделает глупостей.
Первую страницу занимали сообщения с фронта: Помойка. неожиданно прорвала линию обороны сразу в двух местах на Севере и сходящимися клиньями отсекла Четвертую группу войск сдерживания от основных сил. – Контрудар специальной армии Хаммерштейна захлебнулся у Праты, глюонные лазеры, на которые возлагалось столько надежд, оказались бессильными. Командующий Четвертой группой докладывал, что своими силами он. пробиться не сможет, ведет ожесточенные бои по всей линии окружения. Уже началась эвакуация. Сообщалось, что число пораженных чумой невелико, но несколько больше /обычного. Потери при эвакуации – двенадцать тяжелых вертолетов. Соседняя статья, исполненная официальной бодрости, в тысячный раз поднимала вопрос о нанесении ядерных ударов по болевым точкам Помойки. Обсуждалась гипотеза «второй цивилизации», и приводился снимок аборигена, как всегда, плохого качества: лохматый оборванный человек, совершенно фантастической внешности – двухголовый и трехрукий -согнувшись, обнюхивал консервную банку. Он отбросил газету. Он уже читал ее – девятнадцатого июля. На счете.обнаружилось немного денег,и он снял их все. Достал паспорт, нерешительно повертел и бросил в утилизатор. Больше не понадобится. Он все время боялся, что откроется дверь и войдет Двойник. Правда, Авиценна клялся, что Двойника не будет: весь отрезок несостоявшейся биографии выпадает начисто, и проживаешь его снова. Но кто знает? Никто не знает. Сам Авиценна не уходил в повтор..
На улице г. Орел костер из книг и стульев, награбленных в покинутых домах. Какие-то бродяги явно призывного возраста жарили крыс, нанизанных на шампур. Крысы были здоровенные, как кошки, а бродяги – злые и наглые, небритые, воспаленные, готовые на все дезертиры. Он прибавил шагу, на него недобро покосились, но пронесло. Зато в конце улицы навстречу ему развинченной походкой наркоманов выплыли два юнца лет пятнадцати – контролеры мафи, оба в дорогих желтых рубашках навыпуск.
Он вспомнил. Это было именно девятнадцатого. Ему выбили два зуба и сломали ребро. Он обреченно вынул жетон на право хождения по району. На жетон они не взглянули.
– Плата за год,- лениво сказал старший.
Он покорно достал счет и смотрел, как они, подсоединив его к своему, перекачали все, что там было.
– А теперь в морду,- цыкнув на асфальт пенной слюной, сказал старший.
«Государство не гарантирует правозащиту тем гражданам, которые подрывают его основы».
Прилипающий шелест оборвался сзади. Остановилась машина, и кто-то поманил контролеров пальцем. Оба вытянулись. Милн пошел, напряженно ожидая оклика. Свернул за угол. Он весь дрожал. Это была «вилка». С этого момента события развивались не так, как раньше. Он не знал, хорошо или плохо это. Но все сразу осложнилось. У него не осталось денег. Чтобы выбраться из города, надо пройти три района мафи и везде платить.
Он нырнул в таксофон и оглянулся. За ним никто не следил. Он набрал номер.
– Да!- на первом же гудке, отчаянно, как утопающая, крикнула Жанна.
Милн сказал в пластмассовое горло:
– Вчера.
Это был пароль, о котором они договаривались.
– Завтра! Завтра! Завтра!- так же отчаянно крикнула она.
Что означало: приходи немедленно.
Он испугался: столько страха было в ее голосе. Может быть, засада? Но тогда Жанна не позвала бы его. Кто угодно, только не она. Он побежал мимо кладбища нежилых домов, мимо горелых развалин, мимо пустырей, заросших колючими лопухами, и заколотил в дверь, и дверь тут же распахнулась, и Жанна выпала ему на грудь, и, сломавшись, обхватила его детскими руками, и уткнулась мокрым лицом.
Она непрерывно всхлипывала, и он ничего не мог понять. Повторял:
– Зачем ты, зачем? . .
Она вцепилась в него и втащила в квартиру, и там, уже не сдерживаясь, захлебнулась обжигающими слезами, тихонько ударяясь головой о его подбородок:
– Тебя не было два месяца, я хотела умереть, всех выселили, ходили санитары и стреляли, я спряталась в подвале … пауки, крысы, я боялась, что ты позвонишь, пока я в подвале, я лежала и слушала шаги за дверью, почему тебя не было так долго? ..
– Не плачь,- сказал он, целуя молочную кожу в теплом проборе волос.- Тебе нельзя плакать. Как ты поведешь французскую армию на Орлеан? Добрый король Карл не поверит тебе.
Это была шутка. Слишком похожая на правду. Она слабо улыбнулась, одной тенью.
– Полководцы без армий. У тебя впереди «Сто дней», Ватерлоо и остров Святой Елены. А у меня – бургундцы, папская инквизиция и костер в Руане… Возьми меня с собой, я хочу быть там и первой пасть в самом начале сражения!
– Я назначу тебя своим адъютантом,- пообещал он.- Ты принесешь мне весть о победе. Это будет самая блистательная из моих побед.
Налил на кухне воды. К счастью, вода была. Жанна выпила мелкими глотками и вытерла лицо. Успокоилась. Она умела быстро успокаиваться.
– Мы, кажется, спятили,- сказала она.- Я здесь целых два месяца и каждую секунду жду, Что они приедут за мной. Но теперь – все. Мы уйдем сегодня же, да?
– Да,- сказал он.- У тебя есть деньги?
– Долларов десять, я последние дни почти не ела.- У нее вся кровь отхлынула от лица, сделав его мраморным.- Это очень плохо, что у меня нет.денег?
– Надо пройти три района мафи – значит, три пошлины.
Она.отпустила его и зябко передернула обнаженными просвечивающими плечами. Сказала медленно:
– Для женщин особая плата, я могу расплатиться за нас обоих.- Увидела в его руках телефонную трубку.- Куда ты? Кому?
– Патриарху,- застревая словами в судорожном горле, ответил он.- Лучше я сразу отправлюсь в Карантин.- Бросил трубку, которая, закачалась на пружинном шнуре. Посмотрел, как у нее розовеют щеки.- Выберемся как-нибудь, не плачь, Орлеанская дева, пойдем ночами, ночью даже мафи прячутся от крыс . ..
– Я тебя люблю,- сказала Жанна.
Он накинул куртку ей на плечи, потому что она дрожала.
– Слежки не было?
– Нет.
– Никто не заходил – ошибочно, не звонил по телефону?
– Как в могиле …
Тогда он улыбнулся – впервые.
– Конечно. Им и в голову не придет. Надо поесть чего-нибудь, завтра утром мы будем уже далеко, я тебе обещаю.
Они прошли на кухню, такую же стандартную, как у него. По пути он отогнул край занавески. Улица была пустынна.
Жанна держала в руках яркую банку.
– У меня только консервированный суп,- жалобно сказала она.- Но я могу заказать по автомату, хоть на все десять долларов.
– Не стоит,- ответил он.- Будем есть консервированный суп . . .
Машина с синим государственным номером -«пропуск всюду!», которая спасла его от мафи, стояла в конце улицы и поэтому не была видна из окна. В ней терпеливо, как истуканы, сидели четверо, очень похожие друг на друга. Когда он забежал в парадное, то человек рядом с шофером негромко произнес в рацию:
– Оба на месте.- Послушал, что ему приказывают.- Хорошо. Да. Прямо сейчас.
И все четверо вылезли из машины.
Ночью бежали Пракситель и Чингисхан. Они убежали не в повтор и не в преисподнюю по «черному адресу»- после катастрофы с СаваНароЛой, где совместились два образа, и установка, заколебавшись, как медуза, растворилась в пучине времени, запусков больше не было. Они поступили проще: в полночь, когда охрана до зеленых звезд накурилась биска, а дежурный офицер был пьян и спал беспробудным сном, Чингисхан, вспомнив навыки инженера, устроил лавинное замыкание в сети компьютера и отключил электронные шнуры, опоясывающие Полигон. Они спустились из окна по скрученным простыням, перерезали колючую проволоку и ушли в сторону станции, где след их терялся. Станцию еще в прошлом году распахали свои же бомбардировщики, и в хаосе вздыбленной арматуры спрятаться было легко.
Патриарху сообщили об этом под утро. Он поднялся с невесомостью измученного бессонницей человека. Его не волновал Пракситель – какой толк от скульптора? И Чингисхан его не волновал тоже: хотя полководцы были нужны позарез, но он лично никогда не верил, что этот нервный запуганный суетливый человечек может встать во главе монгольских орд. Бессмысленный побег – тому доказательство. На станции среди камня и голого опаленного железа долго не выдержишь, а за пределами ее их будут ждать военные патрули, контролеры мафи и шайки дезертиров, которые несомненно включатся в охоту. Дезертирам надо ладить с властями.
Гораздо больше его волновал вопрос об охране. Это был уже не первый случай, когда биск проникал на Полигон. И повальное пьянство стало нормой. Трудно было удержать в рамках фронтовые части, отведенные на короткий отдых и знающие, что через месяц-другой они снова будут брошены в гнилую кашу, кипящую на границах Помойки. Он позвонил генерал-губернатору, с удовольствием вытащил его из постели и потребовал немедленно организовать поиски.
Толстый дурак, который, как говорили, потерял руку не на фронте, а врезавшись на своем лимузине в танк во время маневров, долго кряхтел и надсадно откашливал прокуренные легкие, наверное, тоже вчера накачался биском, а потом важно заявил, что правительство, избранное волей народа, не может сотрудничать ни с мафи, ни с дезертирами. Патриарх не стал спорить и позвонил госсекретарю, с неменыпим удовольствием разбудив и его. Секретарь сразу все понял и пообещал неофициально переговорить с руководителями каморр.
– Вам они нужны живыми или мертвыми?- спросил он.
– Мертвыми,- сказал Патриарх.- Хватит публичных казней.
Затем он предложил расстрелять несколько человек из охраны – для назидания. Секретарь замялся, попробовал сослаться на ужасающую нехватку людей, но, в конце концов, дал согласие. И, почувствовав вследствие этого некоторый перевес, спросил, как обстоят дела с Поворотом, скоро ли приступят к реализации, потому что обстановка на фронте напряженная, честно говоря, дьявольски скверная обстановка, да и внутреннее положение страны не лучше, гидропонные станции не справляются, через полгода начнется всеобщий голод.
– Скоро,- раздраженно, ответил ему Патриарх.
Все они ждали быстрых и действенных результатов, как будто так просто было повернуть становой хребет истории. Емкость ее оказалась просто фантастической, выше всяких расчетов; запуск следовал за запуском, число опорных точек росло, а насыщения системы не происходило. Деньги, люди и энергия проваливались в бездонную яму. Иногда Патриарх с тревогой думал, что ошибся: для Поворота потребуется замещение всей массы когда-либо живших индивидуумов, а это практически неосуществимо. Наличными силами можно лишь переломать хребет в одной точке, и тогда вся новейшая история будет сметена невиданным ураганом времени.
На сегодня у него было несколько дел, но в первую очередь он ознакомился с диагнозом, который принес хмурый санитар – палач с лицом херувима. Бонапарт находился в Карантине уже трое суток. Были назначены гомеопатические процедуры с элементами устрашения. Наблюдающий врач прописал еще интенсивную психотерапию, но Патриарх воспрепятствовал, продублировав запрет письменно,- предосторожность далеко не лишняя, когда имеешь дело с бандой садистов. Патриарх знал, к чему приводит интенсивная психотерапия, ему нужен был живой человек, а не кукла на шарнирах. Судя по анамнезу, пациент находился сейчас в нужном состоянии: напряженно-подавленном, близком к панике – лихорадочно искал выход из ситуации. Любой выход.
Он подписал диагноз.
– К двенадцати подадите его сюда.
– Процедуры?- осведомился санитар.
– Без процедур,- Патриарх поймал недовольный взгляд голубых фарфоровых глаз.- Вам крови мало? Идите!
Санитар вышел, не козырнув. Патриарх подавил жаркий гнев. «Одна ошибка, и я сам окажусь в Карантине»,- подумал он. Мельком просмотрел сводку. Секретарь был прав. Обстановка не радовала. Помойка, накопив силы, перешла в наступление по всему фронту. Армии отходили с тяжелыми боями. Следовало ожидать, что придется оставить Хэмптон – его заводы уже эвакуировались, а на левом берегу Праты создавался новый рубеж обороны. Четвертая группа войск сдерживания, неделю назад попавшая в котел, после неудачных попыток деблокирования получила приказ рассредоточиться и пробиваться мелкими соединениями. Потери были колоссальные. Командующий пропал без вести. Появился новый вид чумы, стойкий к аутобиотикам. В разделе секретной информации сообщалось, что наступление Помойки началось после того, как в один из ее предполагаемых мозговых центров была сброшена нейтронная бомба. На акции настоял Объединенный комитет штабов.
Патриарх выругался. Как будто первой атомной бомбардировки было недостаточно. Он переключил компьютер и надиктовал записку в правительство, где категорически возражал против употребления в борьбе с Помойкой методов, продуцирующих сильные технические следы, в том числе – радиацию. Совершенно очевидно, что Помойка представляет собой некий организм, возникший путем цепной самосборки в результате накопления промышленных отходов до критической массы. Источником пищи для нее являются экскременты цивилизации. Бессмысленно пытаться уничтожить агломерат с помощью тех средств, которые стимулируют его рост и размножение. Ничего более идиотского придумать нельзя. Он не смягчал выражений. Он надеялся, что хотя бы резкость заставит их задуматься. В конце сводки скупо сообщалось, что вчера была предпринята очередная попытка установить связь с аборигенами, но обе заброшенные группы исчезли. Еще более скупо сообщалось, что в Восточных странах Помойка проявляет длительную пассивность, это связывалось с широкой натурализацией производства.
– Конечно,- пробормотал он.
На очереди была .докладная секции Исторического Террора. Докладная была отпечатана на бумаге, в обход компьютера – вероятно, чтобы усилить впечатление. Руководство Секции полагало, что ситуация катастрофически ухудшается, медлить более нельзя,, необходимо, срочно осуществить запланированные Теракты в интервале XVII -г- XIX веков в количестве до трехсот единиц.
Он скомкал бумагу и бросил ее в утилизатор. Секция ИТ была создана год назад и отражала безумный замысел Управления разведки – что сплошной Одномоментный террор, осуществленный в опорных точках истории, может привести к желаемому результату.
– Покончить самоубийством мы всегда успеем,- вслух сказал Патриарх.
Далее он принял отцов-пилигримов. Отцы-пилигримы волновались и требовали скорейшего запуска. Это были лучшие его кадры, удивительным образом сохранившие веру в первоначальные идеалы страны. Зелень. Слепые романтики. Патриарх отвечал неопределенно. Запуск имеет смысл, когда темпор – место персонификации, отработан до мельчайших, деталей, иначе не произойдет замещения исторической личности. А материалов по «Мэйфлауэру» практически не было. Не удалось реально биографизировать ни один образ. Вся эта группа была обречена. Скорее всего, их просто разбросает по истории, и они навсегда пропадут во тьме веков. Он объяснил им это. Они были все равно согласны.
– Письмо Монтесумы,- напомнили ему.
Это был сильный аргумент, и он отпустил их, обещав сделать все возможное.
Письмо Монтесумы. было обнаружено еще в начале века в тайнике храма при раскопках бывшей столицы ацтеков – Теночтитлана (современный Мехико) англо-французской экспедицией: Флеминг, Жоффр и Тюзе. Написанное на иератике, оно не поддавалось переводу. Только недавно, в связи с организацией Полигона, когда начались систематические поиски в архивах, было установлено, что текст его зашифрован личным кодом Патриарха.
Монтесума очень сжато излагал события. Замещение личности произошло не совсем гладко: ему потребовалось симулировать болезнь, чтобы ближайшее окружение императора на заподозрило подмены. Особенно трудно было с языком, оказавшимся весьма далеким от того, которому его учили. Тем не менее все обошлось. Монтесума, он же Джон Герфтон, сразу же начал проводить чрезвычайно жесткую политику на завоеванных территориях, фактически геноцид.. Когда Кортес вторгся в империю, угнетенные племена выступили против центральной власти и развалили боевую мощь ацтеков. Монтесума, как и было, запланировано, сдался в плен, а затем призвал своих подданных покориться испанцам. Дальнейшее известно: ацтеки восстали, Монтесума был убит, сопротивление испанцам возглавил Куаутемок, но было уже поздно – Кортес захватил Теночтитлан, и освоение Америки произошло на полвека раньше, соответственно раньше началось развитие ее Северной части.
Ровно в двенадцать привели Милна. Санитар толкнул его на стул и, повинуясь нетерпеливому жесту Патриарха, снял наручники. Милн выглядел неплохо, только у глаз жесткими кругами скопилась чернильная синева. Он положил ногу на ногу. Патриарх испытывал сильнейшее раздражение, видя перед собой этого невысокого сухощавого юношу с резкими чертами молодого Бонапарта. Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами захлебывались в вонючей пене и разлагались заживо, тронутые обезьяньей чумой. Шайки дезертиров наводили ужас на города. Правительство было бессильно. Отцы- пилигримы, лучшие из лучших, элита нации, готовы были завтра же безоговорочно идти на верную, смерть, чтобы хоть немного отдалить наступление Ночи. А в это время кучка высоколобых интеллигентов, отвергнутых собственным народом,- мизер в масштабах государства – заумно рассуждает о том, что существующая политическая доктрина давно, исчерпала себя, сгнила, опрокинулась внутрь социума и низвергла цивилизацию в недра гигантского природного катаклизма. Чушь, болтовня – вредная болтовня, прибежище для отчаявшихся и опустивших руки.
Патриарх Спросил грубо:
– Видели Карантин? -
– Да,- сказал Милн.
И ничего не добавил, потому что добавлять было нечего.
– Будете работать?
– Почему бы вам не направить меня в армию?- сказал Милн.- Там я принесу больше пользы, чем крутясь в дурацких маскарадах.
Патриарх сдержался. Все-таки перед ним сидел Наполеон. Этот замкнутый юноша с изумительной легкостью победил в четырех военных играх, начисто разгромив коллективный разум генштаба.
– Вы думаете, Милн, что у вас нет дублера?- прищурившись, спросил он.
– Думаю, что нет,- спокойно ответил Милн.
Он был прав. Легко заместить Спинозу: многим был известен скромный шлифовальщик стекла? В крайнем случае соседи удивятся, решив, что нищий фйлософ окончательно спятил. И очень сложно заместить полководца, который постоянно находится под прицелом тысяч внимательных глаз, чьи привычки, вкусы, наклонности изучены тщательно и до предела. Здесь мало одной внешности, внешность можно подогнать, это нетрудно. Но должен быть темперамент Наполеона, и честолюбие Наполеона, и главное,- грандиозный военный талант Наполеона, иначе кандидат проиграет первое же сражение и все полетит к черту.
Патриарх сказал:
– Незачем направлять вас в армию, Милн. Поздно. Лет тридцать назад это, возможно, имело бы какой-то смысл, но не теперь. Война проиграна. Впрочем, и тридцать лет назад тоже не имело смысла: тогда решали, не генералы, а совсем другие люди.
Милн пожал плечами:
– Помойка не есть артефакт развития. Помойка есть неизбежный порок нашего общества. Вы осуществите Поворот истории, технический скачок, и она возникнет на сто лет раньше – только и всего.
– Ладно,- миролюбиво заметил Патриарх.- Вы, конечно, меня переспорите. Вы научились дискутировать у себя в университете. Я хочу сказать другое: с вами была девушка, Милн, подумайте о Жанне.- Он посмотрел, какая будет реакция. Реакции не было. Милн сидел – нога за ногу.-: Мы можем отправить ее в Карантин или на фронт с эшелоном «веселых сестер». «Сестры» неплохо зарабатывают, солдаты щедры, потому что не знают, будут ли они живы завтра…
Милн сухо сказал:
– Разве я отказываюсь работать на вас? Я не отказываюсь. Но Жанна пойдет со мной.
– Жозефиной Богарнэ?- ядовито спросил Патриарх.- Нет, Милн.. Жанна останется здесь, тогда мы будем уверены, что вы обойдетесь без самодеятельности. Обещаю вам, с ней ничего не случится.
Милн немного подумал.
– У меня вопрос,- сказал он. – Пожалуйста.
– Что происходит с теми людьми, которых мы замещаем?
Патриарх выпятил нижнюю губу.
– Вы играли в бильярд, Милн? Шар бьет по шару? Мы вышибаем их дальше в прошлое. Если хотите – да!- убиваем их!
– Хорошо,- сказал Милн.- Но давайте быстрее. Надоело. И не думайте, что вам удастся обмануть меня. Пока я не буду уверен, пока я не буду уверен до самого конца …
– Не беспокойтесь – устало сказал Патриарх,- получите свою Жанну.
Он был разочарован. Неужели они ошиблись? Настоящий .Наполеон при упоминании о Жанне просто бы пожал плечами.
– Завтра же начинайте подготовку,- приказал он.
– Сегодня же,- ответил ему Милн.
Обоих привезли вечером, когда остывающее солнце,, потрескивая, уходило в длинные темно-зеленые тучи на
горизонте и багровые тени протянулись от ворот через весь двор. Чингисхан сдался сам, не выдержав жажды, и его прикончили дезертиры, а Праксителя загнали в здание вокзала, под искореженную арку, у него был пистолет, он отстреливался, а когда патроны кончились, бросился с пятиметровой высоты на бетонную площадь.
Милн сидел у окна и видел, как. черный «пикап» с кровавыми, грубо намалеванными крестами въехал во двор й санитары в серых халатах выкатили из него носилки.
– «Скорая помощь»,- сказал кто-то.
Все побежали. И Милн побежал тоже. Но в коридоре пропустил других и, прижавшись к пластиковой стене, осторожно кося по сторонам, прочел записку. Записку только что сунул раздатчик – не глядя, хмурыми руками: «Встретимся в преисподней». Подписи не было. Он скатал крохотный промасленный шарик и проглотил его.
Преисподняя!
Механизм запуска таков, что кандидат должен быть обязательно идентичен темпору – месту персонификаций. Это возможно в двух случаях: если уходишь в повтор – в собственное прошлое, тогда совмещаешься с самим собой, идентичность полная. И второе – когда идешь по программе и замещаешь реальное историческое лицо, подобие которому достигается в результате подготовки.
Вот и все. Третьего пути нет. Третий – преисподняя.
Он спустился во двор и вместе со всеми подошел к тому, что лежало на носилках.
Авиценна, немного впереди, сжимал слабые кулаки.
– Зачем уродовать?-тихо говорил он.- Убили бы – просто . ..
Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:
– А чтобы веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой то же будет.
– Мразь. Тупое мужичье,- сказал Авиценна.
Между кучкой санитаров с автоматами и толпой было метра три неживого пространства.
Непреодолимый барьер.
– Превратили страну в Помойку, а теперь – что? Тушенкой вас кормить?- сказал старший.
Санитары глядели угрюмо. Как голодные волки. Крикни им – разорвут. Их набирали из фермеров, и они люто ненавидели городских за то, что земля не родит, за то, что сын в армии, за то, что пришлось бросить распаханную отцовскую ферму и перебраться в город на благотворительные подачки.
Милн взял Авиценну за локоть и втянул обратно:
– Не связывайся.
– Ладно,- сказал Авиценна.- Пойдем ужинать. Грюневальд, стоявший рядом, наклонился к ним:
– Австриец что-то затевает. Весь третий сектор не вышел на занятия.
– Наплевать,- сказал Авиценна.- Хоть бы они сдохли, паразиты.
И пошел через двор – тощий, нескладный, метя пыль полами стеганого халата.
– Не нравится мне это,- бубнил Грюневальд.- Ты слышал, что изменили план запусков?
– Я иду вне очереди,- рассеянно ответил Милн.- Извини, Грюн, мне пора.- Догнал Авиценну и насильно повернул его за угол, где была глухая стена.- Слушай, Авиц, что такое преисподняя?
У Авиценны вспыхнули черные восточные глаза на худощавом лице …
– Откуда ты знаешь?
– Знаю,- сказал Милн.
– Это старт в ничто, уничтожение оттуда не возвращаются …
Негромко хлопнуло над крышами, и в темное небо к первым игольчатым звездам взлетел красный комок ракеты. За ним – еще два. Диким трехглазым божеством повисли они над Полигоном, исторгнув неровный свет. Все сразу исказилось, как в кривом зеркале. Закричало множество голосов. Побежали какие-то люди – вниз и вверх.
– Кажется, финал,.- сказал побледневший Авиценна. Прямо на них выскочил Калигула, окруженный сенаторами. У каждого поверх тоги с пурпурной каймой был накинут короткий автомат.
– Вот и ты, голубчик, давно пора,- сказал запыхавшийся Калигула. Выстрелил с пояса. Авиценна выше лба поднял угольные брови, опрокинул лицо:- Зачем?- мягко сел на асфальт, голубая чалма размоталась. Тогда Калигула ударил его ногой:- Получи, голубчик!- Обратил светлые, со слезой, яростные глаза на Милна.- Проходи, проходи, не задерживайся!..
Милн пошел по колеблющейся земле. Сзади гоготали сенаторы. Прыгало и двоилось в глазах. Здание административного корпуса переваливалось с боку на бок. Перед ним качалась дверь. Оттуда густо повалили отцы- пилигримы. Тоже вооруженные. Его грубо толкнули:- Нализался, не мог потерпеть . . .- Каким-то образом он втиснулся внутрь. Он ничего не понимал. Началась большая ликвидация? Он слышал о таком – убирают всех, не оправдавших надежд. Но почему Калигула? Он же рядовой кандидат, ждущий запуска.
Надо было срочно найти Патриарха. Коридор изгибался блестящей пластиковой кишкой. Милн ускорял шаги. Патриарх обещал, что его обязательно вернут обратно, выдернут из Святой Елены, уже есть методы. И Жанна будет ждать его. Опять обман. Жанна в преисподней. Это смерть. Не для него. Для Жанны. Он почти бежал и поэтому чуть не споткнулся о человека, который лежал поперек коридора. Чуть не наступил на вытянутую руку. Человек был в новенькой форме, один из охранников Патриарха. Умер он недавно. Милн решительно перешагнул через него и открыл дверь.
В кабинете Патриарха, куда никто не приходил сам, куда людей приводили и откуда людей уводили, а бывало, что только приводили и человек исчезал навсегда,- за обширным компьютерным столом, заваленным бумажными секретными документами, сидел Австриец. Он быстро-быстро перебирал желтые бланки, которые грудой топорщились перед ним. Личный сейф Патриарха был распахнут, и нутро его вывернуто. Одновременно Австриец хмыкал, чмокал, удовлетворенно цыкал зубом, ковырял синим карандашом в ушах и, как припадочный, болтал обеими ногами. Чесал потную щеточку усов под носом. На нем был военный китель без погон с солдатским железным крестом времен первой мировой войны.
– А . .. Милн,- сказал он приветливо, продолжая цыкать и ковырять.- Хорошо, что зашел. У нас тут небольшая чистка. Пора навести порядок. Я полагаю, что ты любишь, когда порядок? Я так и думал. Я всегда говорил, что военные должны держаться вместе. Я и в проскрипционных списках отметил тебя особо, чтобы случайно не кокнули. Но все-таки лучше посиди у себя в комнате, мало ли что. Санитары на нашей стороне, так что не бойся.
– Я и не боюсь,- напряженно сказал Милн.
– Вот и отлично. У тебя когда запуск?
– Послезавтра.
– Мы тебя запустим послезавтра, можешь не сомневаться. Я верю в тебя, Милн. А сейчас иди, мне надо работать…
Милн неловко повернулся, но в кабинет, расшибая лбы, ввалились отцы-пилигримы вперемежку с сенаторами – красные, взволнованные, с пистолетами и ножами, а кое-кто и просто с ножками от табуреток.
– Ушел!-закричал Калигула.- У него потайной ход в комнате!
Милн пошел прочь сквозь расступавшихся отцов. Ему кивали:- Вот и Милн с нами … А куда ж ему? . . Правильно, молодец, Милн .
– Он старался выбраться побыстрее. За спиной набухал взрывной лай Австрийца:
– В этот исторический момент, когда вся нация в железном единстве, отбросив сомнения, сплотилась вокруг идеи Великого Поворота…
И резкий голос Калигулы:
– Не время, Адольф . . .
Это был переворот. Дворцовый мятеж. Смена правителя. Тотальная оккупация истории обернулась банальной оккупацией Полигона. Ящерица сожрала свой хвост. Теперь будет не Патриарх, а Австриец. Он точно учел момент, и на его стороне санитары. Интересно, как к этому отнесется правительство? Хотя правительству все равно, лишь бы получить результаты. Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя было ожидать.
У перехода в отсек Темпорации загородка была опущена. Как всегда. Он постучал. Ленивый санитар велел:
– Пропуск.
– У меня приказ,- соврал Милн.
– Ничего не знаю. Пропуск.
Милн повернулся и пошел обратно. В соседнем коридоре была крышка аварийного люка. Он налег на крестообразную рукоять. Уныло завопила сирена, но он не обращал внимания. Им было не до него. Люк открылся, и Милн протиснулся в затхлую пасть трубы. Освещения не было. Угадывались скобы, идущие вверх. Он полез, чувствуя спиной пульсирующие кабели, добрался до развилки и пополз по другой трубе, стараясь не сбиться – свернул влево и опять влево. Потом спустился. Он почему-то не подумал, как выйдет отсюда, уперся в крышку люка, и она подалась – была отвинчена. Он спрыгнул в редкую темноту и по гулкости удара понял: кабина настройки.
В левой секции крикнули:
– Кто?
Он увидел Патриарха, сидящего на корточках около Цихрона, с которого был снят кожух и обнажена внутренность спрута, вмороженная в льдинки микропроцессоров. Одной рукой Патриарх держал пистолет, а другой копался в белых кристалликах. Лысина его блестела. Он сразу же выстрелил, и пуля гулко чокнула по резиновой шине на стене.
Милн отшатнулся за фарфоровую плитку секции.
– Не будьте идиотом,- сказал он.- Нас услышат.
Будто в подтверждение этих слов заверещал телефон позади \"него. Милн взял трубку.
– Одно слово, и стреляю,- шепотом предупредил Патриарх.
– Да,- сказал Милн в трубку.- Нет,- сказал он. Нажал на рычаг.- Вас. ищут. Я ответил Калигуле, что здесь никого, но он не поверил, по-моему..
Патриарх покусал дуло ощеренными зубами.
– Давно надо было отправить в Карантин этих параноиков. Поздно . . . Выбросили меня, как ветошь. Генерал-губернатор ответил, что не вмешивается в дела Полигона. Каково? Не вмешивается! .. Мальро когда-то писал, что мы единственная страна в мире, которая стала великой державой, не приложив к этому ровно никаких усилий. А почему, Милн? Потому что ей расчистили исторический путь … Я – расчистил . ..
– Мне нужна Жанна,- сказал Милн.
– Жанна? Жанна в изоляторе,- быстро ответил Патриарх. – Знаете что, Милн, идите к Жанне, забирайте ее, они вас не тронут, вы им нужны. А я исчезну. Раз и навсегда, будь оно проклято!- Говоря это, он, почти не глядя, втыкал кристаллы в гнезда – ошибся, чертыхнулся и переставил. Вдруг закричал шепотом.- Вы что, не понимаете, они меня убьют!
– Мне нужна Жанна,- повторил Милн.- Или вы не уйдете отсюда.
– Жанну запустили позавчера,- обреченно сказал Патриарх.- Конечно, я обманул вас, Милн, но не я отдал приказ, меня заставили …
– Хорошо,- сказал Милн. Он убедился.- Тогда мне нужна преисподняя. Я иду с вами. Что такое преисподняя?
– Смерть!- взвизгнул Патриарх, и по визгу стало ясно, как он напуган.- Это смерть, запуск без темпора, без конкретного адресата! Я же объяснял вам основы хроноклаузы. Выброс может произойти где угодно, еще до образования Земли, в пустом Космосе!
В дверь позвонили, и сразу же забарабанили нетерпеливые кулаки, и Калигула скомандовал:
– Откройте, Милн!
Патриарх, пристанывая, порхал длинными пальцами над клавишами пульта, будто играл на пианино. В такт нажимам загорались зеленые концентрические круги на стенах.
Милн вышел из-за плиты и положил руку на пульт.
– Мне нужна преисподняя.
– Откройте, Милн!
Патриарх поднял пистолет.
– Я успею разбить пару индикаторов,- спокойно сказал Милн.- У нас мало времени.
В дверь ударилось что-то грузное, и она затрещала.
Вышли вечером и шли всю ночь до рассвета. Табор вел Апулей. Он один умел ориентироваться по звездам в этом гнетущем пространстве, где на тысячи километров, стиснув землю кожистым покровом, распласталась толстая коричневая губка, Было очень важно не сбиться и выйти точно к Синим Буграм, куда собирались остальные колонии: левее, за Пратой, шевелил голые пальцы лишайник, жрущий любую органику, а на восток простирались бесконечные болота, которые, накапливая энергию для очередного выброса иены, булькали и кипели живой плазмой. Там было не пройти. Позади, за темной линией горизонта, как при большом пожаре, отсвечивали по небу блеклые розовые сполохи – колония Босха принимала удар на себя. Босх отдал им всех своих лошадей, и уже из этого становилось ясным, как он оценивает исход предстоящего боя. Получилось восемь повозок – неуклюжих, тяжелых, из остатков дерева и металла, не переваренных Помойкой. У той, где лежала Жанна, были автомобильные колеса без шин. Все равно трясло невыносимо. Горьковато дымились родники. Оранжевые слизни размером с корову упорным неутомимым кольцом окружали табор. Изредка тот, что поближе, сворачивал к людям – проверяя. Тогда навстречу ему выходил Вильгельм Телль и натягивал звонкий лук. Стрела, ядовито пискнув, впивалась в основание рожек-антенн, слизень вскрикивал, как ребенок, по студенистому телу пробегала мелкая голая дрожь, и сверху галдящим водопадом низвергались жадные птицы.
К рассвету начался дождь, шепотом пробирающийся из одного конца бескрайней степи в другой. Кинулись запасать воду – в глиняные горшки, в чашки и просто в ладони. С водой было плохо.
Милн держался за край повозки и видел, как Жанна ловит ртом слабую дождевую паутину.
– Я принесу тебе попить,- сказал он. Дернул за повод Пегого, у которого кузнечными мехами раздувались бока от запального бега, пошел вдоль табора. Его спрашивали без всякой надежды:- Ну как?- Он не отвечал. Оглядывался на сполохи.
Парацельс спал в последней повозке, под брезентом. Интересно, где он достал брезент? Милн растолкал его, и Парацельс, продрав слипшиеся веки, тоже спросил:
– Ну как?
Плохо,- ответил Милн, не вдаваясь в подробности.- У тебя вода есть?- Взял протянутую флягу. – Брезент я, пожалуй, тоже заберу,- добавил он.
– Сутки хотя бы продержитесь?- тоскливо спросил Парацельс.
– Вряд ли.
Милн вернулся и укрыл Жанну. Положил флягу рядом с ней, под руку.
Есть хочешь?
Жанна покачала головой. Говорить не могла. Он все-таки, присмотрев участок помоложе, вырезал ножом губочный дерн и подал его, перевернув желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.
– Вчера,- сказала она.
– Завтра, завтра,- ответил он.- Не разговаривай, тебе нельзя.
Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо привыкнуть – иная биосфера. Милн сам болел неделю. И другие болели. Но у Жанны адаптация протекала особенно тяжело.
Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:
– Этот мир уже погиб. Мы присутствуем на его похоронах,- вяло махнул рукой на желтую мокрую цепь повозок.- Траурный кортеж. Там .. . там . .. та-рам … там … та-рам …
– Хотите пить?- спросил его Милн, доставая флягу.- Вы должны довезти ее, вы мне обещали.
– Хочу,- сказал Патриарх.- Но не буду. И не считайте меня лучше, чем я есть, мы все – мертвецы, затянутые преисподней.
Милн опять обернулся, ему не нравились сполохи. Они явственно, цветной гармошкой растянулись вдоль горизонта. Это могло означать только одно: жидкая оборона Босха прорвана, и ударные части Хаммерштейна устремились на Север.
Его место было там.
– Наверное, Помойка создает хроноклазм – воронку, компенсируя наши перемещения во времени,- уныло сказал Патриарх.
На другом краю неба, точно отблеск еще одного проигранного сражения, занимался день. И гул его катился но степи, нарастая.
– Воздух!- закричал Апулей.
В тот же момент Милн увидел четкие звенья, идущие над рассветом, распластав крылья. Передние уже клюнули вниз.
– Ложись!
Люди выпрыгивали из повозок. Серия осколочных, раздирая уши, легла прямо на табор. Вздыбились щепастые доски. Дико заржала кобыла с перебитыми ногами. Укрыться в голой степи было некуда. Милн придавил Жанну к земле, к теплой губке, из которой исходил резкий и горький запах. Запах смерти. Он видел, как волной подбросило Апулея и тот, раскинув ноги, медленно крутанулся в воздухе. Их тут всех перестреляют! Легла серия зажигалок, разбросав вокруг тучи фосфорных брызг. Губка дымилась, но не горела. Кто-то дернул Милна за плечо. Он оглянулся. Рукав был взрезан. Наверное, осколок. Привязанный к повозке Пегий пятился и храпел. Парацельс, поднявшись во весь рост, нацепив на шест свою белую рубашку, размахивал ею:
– Сдаемся!
– Дурак! Здесь в плен не берут!- крикнул ему Милн.
Парацельса перебило наискось красной пулевой плетью. Жанна обнимала Милна за шею и целовала в губы, бессмысленно и горячо:-Мы умрем вместе? Да? Я так и хотела! . .- Заходило следующее звено. Это был конец. Он видел дырчатые решетки лопастей, нацеленные на него. Ближайший родник вдруг выплюнул зеленую струю плазмы, которая, как жаба, мгновенно языком слизнула с неба тройку самолетов. И еще дальше – заплескались зеленые кудри. Целый лес. Уцелевшие штурмовики, надсаживая моторы, паническими свечками вонзились в зенит. Наступила тугая тишина.
– Мы живы?- спросила Жанна. Она не верила.- Мы живы, живы, живы . . .
Милн, поглаживая хрипящего Пегого, прыгал – ногой в стремени. Оттолкнул землю и перевалился в седло. Пегий шарахнулся.
– Я умру без тебя!- крикнула Жанна.
Она лежала среди раздробленных повозок и тел. Кое-кто шевелился. Курились воронки. Дождь °гек по лицу. Он знал, что все равно опоздает, но жестоко теребил коня. Он не ожидал, что сопротивление лопнет так быстро. Он все-таки рассчитывал еще на сутки, чтобы уйти в глубь Помойки, под прикрытие болот. Позавчера Хаммерштейн, собрав на южном выступе кулак из трех армий, нанес рассекающий удар, имея целью выход на рубеж Праты. Они хорошо подготовились, артналет был страшен, и новые лазеры выжигали почву в луче до двух километров при каждом выстреле. Милн знал о наступлении, но Помойка находилась в ремиссии: маслянистая плазма спокойно блестела в родниках и в бездонных трясинах. Фронт был разрезан на десять кровавых кусков, танки вырвались на оперативный простор, а вслед за ними в образовавшиеся бреши, закрепляя успех, хлынули грязно-серые колонны пехоты. Выбора не было. Мили, как щепотку соли, швырнул в бушующий лазерный костер колонию Босха, лучших сенсоров, способных выжать плазму даже из камня, а Боливар, забрав остальных, пошел на Север, чтобы активировать болота.
Теперь колония была опрокинута; и горстка людей рассеялась по равнине, накрытой светлеющим небом. За спинами их, на твердом горизонте, вспухали земляные грибы, из которых ползли белые приземистые керамические жуки.
Первым добежал генерал Грант и схватил за стремя, обратив вверх пятно вместо лица. Все пропало. Запасы живой плазмы исчерпаны. Помойка реагирует вяло. Кентавры, как помешанные, прут вперед. Надо срочно спасаться, уходить в топи. Гете знает тайные тропы . . . Милн высился над ним, будто гранитный памятник. Он не отвечал, ждал, пока добегут остальные, а когда они добежали и прокричали то же самое, мокрые и слабые под дождем, то он надменно, с сознанием величия, отделяющего его от простых смертных, спросил: