IV



Но в этот вечер мы с Егорычем были, по-видимому, сообщающимися сосудами. Во всяком случае, для эмоций. Потому что спокойствие, снизошедшее, наконец, на меня, без сомнения, досталось мне от моего собеседника. А взамен он получил мою нервозность, которая возрастала в нем с минуты на минуту.

Поддерживая со мной нейтральный программистский треп (о том, что-де для верности надо бы затирать нули перед записью или о разных таинственных остановах, о “грязи”, которую печатает иногда широкая печать, и тому подобной мистике), Егорыч все чаще посматривал на часы, а от часов его озабоченный взгляд прыгал в начинающую сгущаться темь за террасой. Он словно бы кого-то ждал. Но никто не шел.

Наконец, когда он привстал, сдвинул посуду и хотел уже уносить ее в дом, по дороге, ведущей к морю, послышались чьи-то шаги. Я обернулся и увидел, что снизу, из города, довольно быстрым шагом идет девушка. Она шла быстро и неровно, словно бы шатаясь, а когда она поравнялась с нашей террасой, я разглядел, что лицо у нее очень расстроенное. Похоже было, что она совсем недавно плакала. Девушка, проходя мимо, бросила в нашу сторону быстрый взгляд и чуть замедлила шаг, но затем отвернулась и снова полетела к гряде акаций, за которой был обрыв к морю.

Я посмотрел на Егорыча: уж не ее ли он ждал? Но нестандартный Егорыч,- хоть и оценивал с видимым напряжением всю ситуацию, вмешиваться в нее, вероятно, не собирался,

– Александр Егорович, - не вытерпел я, - что это с девчонкой? Расстроенная какая-то… И чего она на берег побежала?

Егорыч окончательно поднялся и, казалось, не слыша моих слов, направился к внутренней двери. Открыв ее, он, стоя в дверном проеме, обернулся ко мне и сказал:

– Я сейчас. Вот… стаканы отнесу. Посиди подожди здесь. Я сейчас приду. Поговорим еще.

Потом прошел в комнату и ногой закрыл за собой дверь.

Я остался на террасе один. Но одиночество мое продолжалось минут десять. Сверху, из-за кустов, появилось какое-то белое пятно (темнело быстро, и на пятьдесят-сто метров разглядеть что-либо было трудно). Пятно увеличивалось, послышались шаги, и я увидел, что пятно превратилось в ту же девушку, что недавно прошла мимо нас к морю, и что она направляется прямо ко мне…

Когда через пять минут Егорыч снова вышел на террасу, девушка (которую, оказалось, звали Леной) уже сидела по моему приглашению в одном из плетеных кресел и рассказывала свою историю. А вернее, уже закончила рассказывать. Благо история была несложна. Как говорится, четверо в “Москвиче”, не считая бензина. Путешествуют по асфальтовым волнам приморских шоссе. Один (вернее, одна) поссорился с тремя и решил доказать, что не нуждается в их обществе. Этим одним и была сидящая напротив меня немного напуганная симпатичная москвичка Лена. А напугалась она моря. Крупно поговорив со своей компанией, Лена объявила им о разрыве всех дипломатических отношений и покинула территорию враждебной партии. Надо было где-то ночевать, и с горячки она решила устроиться прямо на берегу моря, что казалось ей романтично и мило. Однако, кое-как пристроившись на совершенно неприспособленных к этому береговых камнях, Леночка (про себя я уже называл ее так) быстро поняла, что спать бок о бок с такой беспокойной громадой, как море, - занятие не для нее.

– Проходя мимо вашего крайнего дома, - говорила Лена (и была при этом совершенно права, так как дом, где обитал Егорыч, действительно стоял уже совершенно на отшибе), - я увидела, что вы не спите, и… с вами сидел еще второй мужчина, эффектный такой, с сединой… Он ученый, да?

Словом, она решила попроситься на ночлег. Мысленно чертыхаясь, что заметили опять-таки Егорыча, а не меня, я вкратце, кивая на Лену, изложил ее историю Егорычу. Егорыч с учтивостью заметил, что, не считая мансарды на втором этаже, в доме как раз три комнаты, и любая из них вполне сносно оборудована, если и не для жилья, то уж для ночлега. Вопрос, таким образом, был решен. Егорыч тут же увел Лену в дом, с тем чтобы она что-нибудь перекусила на сон грядущий.

Я остался на террасе и некоторое время не уходил в дом с тайной надеждой, что Леночка не сразу пойдет спать, а выйдет перед этим ко мне. Вдыхать теплое, сонное дуновение, долетающее с моря, слушать темную южную ночь, темнота которой вовсе не реагировала на острые уколы энергичных звезд, и шепотом, чтобы не услышал Егорыч, беседовать с Леночкой - согласитесь, программа у меня была что надо.

Но, как известно, осуществление даже самых лучших программ часто зависит вовсе не от тех, кто их разработал. Безуспешно прождав полчаса, я не выдержал и толкнулся в дом.

Хотя в моем времяпрепровождении не хватало всего лишь одного компонента, Леночки, я понял, что без этого одного компонента все остальные рассыпаются на части, а отнюдь не образуют системы. Итак, я вошел в дом, но, увы, в прихожей, которая в этом доме была и чем-то вроде кухни, увидел одного Егорыча, который, подвязав передник, спокойно полоскал чашки под рукомойником. Я говорю “увы”, потому что мне сразу стало ясно, что Леночка не посчитала беседу со мной слишком уж неотразимым впечатлением и в настоящее время, без сомнения, покоится в объятиях Морфея.

Егорыч взглянул на меня сосредоточенным взглядом человека, делающего простую работу, и без дальних слов отворил одну из боковых дверей и повернул выключатель (над ней).

Я вошел в комнату, закрыл за собой дверь и сел на кровать, убранную простым одеялом. У противоположной стены стояла брезентовая раскладушка, но совершенно пустая, без спальных принадлежностей. Оставалось спать. “Ну что ж, тоже неплохо”, - вспомнил я реплику из скабрезного анекдота и принялся расшнуровывать ботинки.

Когда я проснулся, то прежде всего увидел Егорыча, стоящего посередине комнаты, между моей кроватью и раскладушкой. Раскладушка отнюдь не была свободна от постельных принадлежностей, как вчера вечером, когда я в первый раз вошел в эту комнату. Более того, на этих принадлежностях, а точнее говоря, на подушке без наволочки и незастланном матраце спал не раздевшись некий юный субъект. На этого-то субъекта Егорыч и взирал с известной долей недоумения. Впрочем, весьма легкого недоумения. Егорыч все-таки человек спокойный. Разумеется, я все сразу же вспомнил, а вспомнив, рассказал Егорычу. Рассказ мой был еще короче, чем вчерашнее повествование Лены, и заключался в следующем: проснувшись ночью, я встал и вышел из дому. Вышел я отчасти просто так, просвежиться, отчасти же не оставляя невероятную мысль, что и Лена почувствует наконец всю невозможность сна в духоте комнаты. Перед домом действительно прогуливался человек, но это была не Лена, а совсем наоборот. То есть это был юный субъект, судя по рюкзаку, - из племени туристов, с усталым, но довольно бодрым лицом.

Я подошел к нему и узнал, что они с товарищем разделились и пошли разными путями к станице Краснопесчаной, на спор, кто быстрее. Он рассчитывал добраться до станицы гдето к вечеру, однако ночь застала его еще в пути, а теперь он с недоумением увидел, что вышел к морю, тогда как около Краснопесчаной никакого моря быть не должно было. Я, хоть и не знал местности, вспомнил, что станицу Краснопесчаную я проезжал поездом, и сообразил, что находится она километрах в двухстах от места, где мы стояли. Я поспешил обрадовать азартного ходока этим сообщением и поинтересовался, как это его занесло настолько в сторону.

– Дубина Рахматулов, - прошептал с яростью заблудший.

Оказалось, что в какой-то придорожной чайной он разговорился с шофером Рахматуловым и тот сказал ему, что как раз едет до “Красных песков”, как он выразился. Предвкушая победу в состязании с другом, злополучный путешественник четыре часа мотался в кузове ободранной рахматуловской полуторки. Когда приехали на место, Рахматулов махнул рукой вдоль по шоссе и сказал, что надо идти прямо, а сам газанул и скрылся в воротах какого-то склада, к которому они подъехали. Финиширующий турист бросился в указанном направлении, шел час, шел два, шел до вечера и ночью вышел вот в этом месте к морю. Все было ясно, за исключением одного пункта: то ли недалеко от городка действительно находились какие-то “Красные пески”, то ли шофер Рахматулов обладал повышенным чувством юмора. Но затруднение это было не из принципиальных, я вспомнил про свободную раскладушку, стоящую в моей комнате, и предложил бесприютному путнику переночевать у нас.



VI



Настало утро, и наше эфемерное общество распалось. Леночка решила, что ее ночной мятеж полностью удался и теперь она может диктовать оставленному ею триумвирату свои условия. Поэтому она, наскоро умывшись, наскоро попрощавшись и наскоро прощебетав Егорычу что-то о возможности встречи в Москве, скрылась от восхищенной четверки мужских глаз. Одна пара глаз принадлежала мне, другая - юному субъекту. Егорыч тем временем ушел в дом собирать вещи. Решено было отправляться немедленно. Мы вынесли вещи на улицу, Егорыч замкнул дверь и отнес ключ хозяину дома, который, оказывается, жил в это время за два дома, у родственников. Мы предложили молодому человеку доехать до Краснопесчаной с нами на московском поезде, но он пробурчал чтото невразумительное (я подозреваю, что у него был план найти ковчег, на борт которого вернулась Лена), мы простились с ним и двинулись на станцию.



VII



На работу я пришел специально пораньше. Я хотел сразу же пойти к Лебедеву, пока у него никого нет и не навалилась текучка. Но в коридоре меня цепко прихватил Альберт Кириллов (хмырь болотный, впрочем, бывают и хуже) и стал мне долго и нудно объяснять, что во второй тройке у армейцев с левым краем явные нелады. Пока я ему объяснял, что мне некогда, и почему мне некогда, и что я вот только на минуту и сразу же вернусь к нему, прошла все-таки немалая толика минут. И когда я входил к Лебедеву, я нос к носу столкнулся в дверях с выходящим из кабинета Егорычем. Мы раскланялись, и он быстро удалился по коридору.

Когда я вошел в кабинет, Лебедев поздоровался со мной и, не вставая, протянул мне несколько исписанных листков.

– Читай, - сказал он коротко и с некой философичностью на лице отвернулся к окну.

Я сел и стал читать. На первом листе было заявление Егорыча с просьбой уволить его по собственному желанию. Коротко и ясно.

На следующих страницах я прочитал следующее: “Тезисы к проблеме моделирования самоорганизации биологических систем…

1. Нет никаких реальных оснований считать, что моделирование на электронно-вычислительных машинах способно отразить закономерности формирования даже самых примитивных биологических коллективов.

2. Уже в настоящее время имеются реальные возможности изучать закономерности самоорганизации биологических коллективов,, состоящих из разумных существ, типа homo sapiens (так и написал пират, “типа”. Интересно, что он имел в виду?)”.

Далее в меморандуме Егорыча писалось следующее: “При самоорганизации сложных биологических существ требуется учитывать такое практически необозримое множество факторов, что их индивидуальный учет и оценка попросту невозможны. Надо брать интегральные, вероятностные факторы, которые уже сами являются суммой многих сотен и тысяч простых факторов.

Мною разработана методика выявления и учета таких интегральных факторов. Частичное описание этой методики дано в приложении к этому документу. Полное же описание методики составить в настоящее время не представляется возможным из-за важной роли, которую играют в ней интуитивные моменты, субъективные оценки сравнительного веса различных факторов и т. п.

Для демонстрации действенности методики я ставлю опыт по самоорганизации человеческого, коллектива. Я утверждаю, что в тех природных условиях, в которых будет проводиться опыт, самоорганизация будет проходить следующим образом:

1. Фаза так называемого “инкубационного периода”, когда коллектив состоит из одного человека. Длительность 6-7 дней.

2. Вторым в коллектив вольется мужчина средних лет.

3. После того, как в коллективе будет два человека, темпы его роста увеличатся. Интервал между появлением второго и третьего членов составит около полусуток. Третий член коллектива будет женщиной моложе 25 лет. Скорее всего студентка или только что окончившая институт.

4. От события, описанного в пункте № 3, до прибытия четвертого члена - всего несколько часов (3-4). Четвертый - молодой человек, вероятно, турист.

5. После прибытия четвертого человека наступает так называемая “i-я стадия насыщения”. В ней коллектив находится 5-6 часов, после чего начинается отлив.

6. Процесс самоорганизации до 2-й и далее стадий насыщения здесь не описывается, так как эксперимент намечается проводить только до 1-го пика”.

– Это я получил вчера по почте. От Войкина, - сказал Лебедев, имея в виду меморандум, - а сейчас он мне и заявление притащил. - Потом Лебедев спросил: - Ну как, тебе все понятно?

– Нет, Петр Михайлович, не все, - ответил я. - Зачем Александр Егорович заявление принес об увольнении, вот это непонятно. Ведь так все и произошло, как описано у него. Точка в точку. И отправил он письмо до моего приезда.

– А это он мне сам сейчас объяснил, - ответил Лебедев, - устно. Сказал, что его теория с современной точки зрения не является полностью научной, так как опыт не может быть воспроизведен в произвольных условиях.

– И что же, - спросил я Лебедева, - он удаляется, чтобы в уединении доработать свою теорию?

– Нет, - ответил начальник отдела. - Александр Егорович считает, что этот аспект его теории принципиально неустраним. Более того, он считает, что произвольная воспроизводимость опыта является не универсальным критерием научности, а всего лишь частным или предельным случаем.

Я попрощался и вышел от Лебедева. Все было ясно. Нестандартный Егорыч завершил еще один виток своей биографии. На этот раз его вынесло на теорию, которая не удовлетворяла критерию научности. Он сам это прекрасно видел. Но теорию он создал правильную, в этом я убедился, как говорится, воочию. А правильная теория не может быть ненаучной. Придется Егорычу подождать, пока лобастые лоцманы науки подведут свой корабль к островку его “ненаучной” теории и освоят его.



Юрий МОИСЕЕВ “АНГЕЛ-ЭХО”



В капиталистических странах действуют правительственные организации, которые осуществляют повседневный контроль за общественной и личной жизнью своих граждан; систематически составляются дополняемые досье. Фирмы изготавливают электронную аппаратуру для подслушивания и одновременно для борьбы с ним. Из газет


1



Титаническая статуя Ангела, возвещающего божественную премудрость, нависла над городом, угрожая немедленной гибелью сомневающимся, инакомыслящим, отступникам. Левой рукой она прижимала к груди толстенный фолиант - свод указаний, запрещений, ограничений и наставлений, а правая, с указательным пальцем, вытянутым в гневном экстатическом порыве, возносилась к терпеливым небесам. Скульптор вложил в свое создание выражение мощи и пугающе-злобного упорства. В провалах глазниц под стянутыми бровями металось пламя слепой фанатической одержимости. Разверстый рот готов был в любую секунду потрясти окрестности пронзительным, включая ультра- и инфрадиапазоны, криком… Вокруг головы статуи сверкал на солнце металлический ореол.

Франсуа стоял рядом с Ларсеном в тени деревьев и внимательно рассматривал статую. Редкие прохожие тоже изредка поднимали взор на истукана, но, опасливо озираясь, ускоряли шаг.

Франсуа и Ларсен пошли по дорожке и вдруг заметили, что в стороне от статуи пролетела цепочка серебристых не то пчел, не то стрекоз. Франсуа взмахнул рукой, чтобы поймать одну из них. Ларсен резко задержал его руку.

– Ты что! Этот командор, - Ларсен кивнул в сторону статуи, - шуток не любит.

– Истукан как истукан, - пошутил Франсуа.

– В нем командный пункт Интегратора общественного мнения, - шепотом предупредил Ларсен. - Тебе не известно?! Мы уже наловили этой кибернетической нечисти к твоему приезду, не вздумай охотиться на его пташек.

– Что еще за затея? - Франсуа шагал по аллее, изредка оглядываясь на каменного гиганта.

– Люди боятся чудовища не случайно, - вполголоса произнес Ларсен. - Они беседуют полушепотом, а ты… С тобой тут погибнуть можно…

– Я вижу, вас тут совсем запугали, - пожал плечами Франсуа. - Боитесь каменного идола… Ха-ха.

Они дошли до бара, расположенного на крыше гостиницы, и заняли столик возле окна, откуда огромный каменный истукан был отлично виден. Сооружение в форме фигуры было окружено мостиками, лестницами, площадками. Голова гиганта то и дело испускала лучи света, которые искрами разлетались по сторонам.

Потягивая прохладительное и наблюдая за Франсуа, который с любопытством и недоумением иноземца, недавно прибывшего в город, разглядывал достопримечательность на площади, Ларсен жестом останавливал гостя, как только он пытался комментировать свои впечатления от статуи.

За плечами у Франсуа исследовательская работа в морозных ущельях Сибири, на гобийских ревущих ветрами плоскогорьях, в могучих джунглях Амазонки. Там человек - прежде всего личность. И в людях там воля соединяется с открытостью характера, гостеприимностью и гениальностью. Опасливые взгляды, шепот, предупредительные жесты приятеля удивляли Франсуа. Но и Ларсен не без недоумения смотрел на Франсуа, плотного, крепкого, с обветренным округлым лицом человека в немодном костюме; сразу можно было сказать, что это сильная и независимая личность. “Нелегко тебе у нас придется”, - подумал Ларсен.

Провожая Франсуа в кабину лифта и нажимая кнопку, Ларсен сказал:

– Не спеши высказываться о наших порядках.

– Понимаю! - кивнул Франсуа. - У городских властей много хлопот. Попытаюсь внести в них некоторое разнообразие.

И кабина лифта пошла вниз.

– Шеф, мне не нравится жужжание наших пташек, - сказал высокий офицер, входя в кабинет начальника Интегратора, и, раскрыв ладонь, стряхнул на стол крошечное механическое существо, которое, затрепетав крылышками, заскользило по полированной поверхности стола, всякий раз поворачивая усы-антенны в ту сторону, откуда раздавался голос.

– Суммарный объем информации, которую приносят эти бестии, минимален. По-видимому, она рассеивается на улицах во время их возвращения; демонстрации, пикеты, митинги протеста, а по сведениям “пчелок” - все это блеф…

Офицер нажал кнопку на панели прибора около стола и, нагнувшись на секунду над “пчелой”, включил запись. В ди-намике послышалось потрескивание разрядов, и затем возник юношеский ломающийся басок: “Мери, я тебя люблю…” Девичий грудной голос ответил: “Не надо, Джек, не здесь…” Потрескивание разрядов заглушило голоса.

– Зачем нам эта информация? - Офицер схватил “пчелу” за крылышки и посадил в магнитную ловушку.

– Ясно, капитан, - иронически произнес шеф, поправляя очки. - Но чем больше будет подобной информации от всех этих неведомых Джеков и Мери, Жаков и Мадлен, тем лучше. Пусть они обнимаются и тратят энергию, а не ходят на площади… Впрочем, - шеф потер лоб, - информационный мед этой “пчелы” словно кто-то слизнул магнитным полем. Похоже, что это покушение на права городского совета и карманы налогоплательщиков.

Он повернулся во вращающемся кресле к пульту управления и нажал клавишу внутреннего обзора. На экране возник сборочный цех. Глубоко в подземелье на конвейере рабочие собирали из унифицированных узлов “пчел”: крепили блок питания, две пары крыльев, магнитную спиральку записи. Готовое изделие - крохотная блестящая коробочка с крыльями, похожая на пчелу, - взлетало и удалялось по воздуху в особую ловушку. На экране промелькнуло изображение полигона с кольцами трасс испытуемых “пчел”. В акустической камере лаборанты в белых халатах проверяли способность “пчел” вести запись на различных скоростях полета. В звукоизолирующих обоймах кассеты с “пчелами” поднимались лифтами в командный центр. В заданное время очередной рой вспархивал и кружился у головы статуи и, получив командный импульс, устремлялся в город.

Каждая серия летала по намеченной улице, аллее парка, фиксируя речи прохожих, их реплики, возгласы, диалоги; отдельные “пчелы” внедрялись в комнаты, в кабинеты, в салоны дворцов, в квартиры, в залы ресторанов, вокзалов, фиксируя голоса. Обработка электронно-вычислительными машинами массива информации сотен тысяч “пчел” позволяла властям прогнозировать настроения жителей огромного города и принимать превентивные меры.

На экране показался приемный туннель. Вернувшаяся со “взятком” очередная серия “пчел”, пройдя шлюзовую камеру, планируя, медленно плыла в токе сжатого воздуха мимо звукоснимающих устройств. Затем они проходили “магнитный Душ” и по вертикальной шахте снова возвращались в командный центр.

– Странно, - задумчиво проговорил шеф, глядя на погасший экран, и повернулся к капитану. - Если мы отправим сводку и укажем в ней, что индекс общественного спокойствия равен единице, то есть отклонения общественного мнения от нормы равны нулю, - и это в нашем-то городе! - то это возмутит сенат. Они направят к нам комиссию для проверки, заодно и части национальной гвардии. - Шеф взволнован заходил по кабинету.

– Шеф! - Капитан вытянулся. - Мы выпустили серию игрушек “колибри”. Если “пчелы” проходят меридиональныe трассы и возвращаются по пеленгу, то “колибри”, как вы знаeте, были предназначены для свободного полета в любом направлении и возвращаются самостоятельно. Они собирали весьма ценную случайную информацию. Эти летающие магнитoфоны имеют элементы самоорганизации.

– Ну так в чем повинны “колибри”? - буркнул шеф, останавливаясь напротив подчиненного. - Я не хуже вас знавд общие места кибернетики. Вы полагаете, что “пчелы” и “колибри” сбивают друг друга с истинного пути? Мы можем навлечь на себя гнев начальства, если усомнимся в ценности “колибри”. Они были присланы безо всяких оговорок!

– Вы меня не поняли, шеф! - воскликнул капитан. - Я не хочу расследований сенатской комиссии, но “колибри” мешают “пчелкам”…

– Доложите о ваших сомнениях, - шепотом произнес шеф, озираясь по сторонам.

– Я полагаю, - тихо начал капитан, - кто-то сбивает наших пташек с истинного пути. Некоторые из них допускают в полете странные отклонения, избыточную самостоятельность, Возможно вмешательство в их электронные схемы извне. Чтобы исключить подозрения, надо было бы препарировать сотни, а то и тысячи “колибри” и обработать результаты на электронно-вычислительных машинах. Но это дорого!

– Ничего! Мы все оплатим! Введите жесткий режим “магнитного душа”, повысьте напряженность полей для “колибри” и оставьте контрольную серию и обычные процедуры для нее, Придется разделить “колибри” и “пчел”. Не мешает нам посоветоваться с руководителем проекта “колибри”, не посвящая его разумеется, в существо наших затруднений, а просто noд предлогом выяснения потенциальных возможностей этих чертою вых пташек.

Когда дверь за капитаном закрылась, шеф нажал клавиш на селекторе, вызывая службу безопасности Интегратора.

– Слушаю, шеф, - раздался настороженный голос.

Начальник Интегратора помедлил, почесал затылок и, накoнец, бросил в микрофон:

– Ставлю перед вами две задачи, полковник. Свяжитесь городским управлением полиции и с их помощью установит контроль напряженности магнитных и электрических полей всей трассе возвращения. Согласуйте все детали с командным пунктом Интегратора. Перепроверьте самым скрупулезным oбразом личные дела наших сотрудников, особенно капитана сона.

– Слушаюсь, шеф!

– Возлагаю большие надежды на результаты ваших усилий, - не без угрозы в голосе закончил он.

Освободившись от забот, шеф повернулся к окну. Металлические шторы взлетали вверх, открывая великолепную панораму. Огромный город окружал вознесшуюся в небо статую, между зданиями, как в ущелье, текла река автомобилей, и, словно лягушечья икра, прижатая к берегу волнами и ветром, едва заметно двигались толпы людей. Шеф чувствовал себя властителем душ безымянных, копошившихся внизу и не подозревавших ни о чем прохожих. Каждый человек был для него не существом со своей судьбой, своими надеждами и страхами, со своей волей и разумом, а только источником опасной информации, пищей для прожорливых электронных чудовищ, день и ночь в залитых ослепительным светом подземных залах перемалывающих суждения людей, их мысли и поступки.

Понаблюдав за эволюциями роя “колибри” и “пчел”, шеф собрался было закрывать шторы, как вдруг ему показалось, что одна “колибри” спикировала на “пчелу” и таранила ее.

Та не сумела уклониться, но, оправившись, снова полетела.

Шеф уперся лбом в гибко поддавшееся стекло, потом кинулся за биноклем и долго стоял у окна, пока у него не начали слезиться глаза. Но его летучие подопечные вели себя вполне послушно. Совершали облет статуи и затем сериями уходили в город. Шеф пожал плечами и отошел от окна:

– Вот чертовщина! - В голосе его явно не было уверенности.

Франсуа изучающе оглядел сосредоточенные нахмуренные лица членов Комитета действия и, пренебрегая признаками несогласия и нетерпения, спокойно сказал:

– Наша затея с магнитными ловушками, несмотря на ее остроумие, обречена. Вы снимаете запись с возвращающихся “пчел”, и это удается вам только потому, что они всегда возвращаются по одной трассе. А если трасс возвращения будет несколько и они будут периодически менять свое направление? Если установят контроль напряженности полей?

– Тогда что-нибудь придумаем! - упрямо возразила новенькая девушка.

– У Кэтрин несокрушимая логика! - шутливо воскликнул Ларсен. Приунывшие было члены Комитета оживились.

А Франсуа смотрел в глаза девушки, восхищаясь затаенной в них застенчивостью и волей. Легкие пепельные волосы, словно облачком, парили над чистым лбом. Франсуа сказал:

– Надо менять свою тактику своевременно, не дожидаясь подсказки противника, опережая его. Если мы не можем управлять событиями, то должны направлять их.

Кэтрин слегка наклонила голову, словно разглядывая на ладони предложенную на обсуждение идею, и, как бы соглашаясь, кивнула. И Франсуа, продолжая беседу, уже не терял из поля зрения ее лицо. Нахмурившись, Франсуа придвинул к себе плоский ящик, стоявший перед ним на столе. Из ящика доносился непрерывный шелестящий звук, напоминавший тарахтение майских жуков и детское чувство горделивой радости, когда перед сном прикладываешь к уху спичечную коробку и слушаешь, как жуки безнадежно пытаются выкарабкаться. Когда он открыл ящик, в нем, намертво пришпиленные магнитным полем, словно бабочки в коллекции, судорожно трепетали крыльями ряды “пчел” и “колибри”. Дымок сигареты над ящиком заколебался.

Положив в орбиту глаза часовую лупу, Франсуа осторожно достал “колибри”, точным движением вскрыл лепестки ее панциря, острием гибкой иглы легко коснулся нескольких точек в электронной схеме. Затем он положил “колибри” на стол.

Свободной рукой достал “пчелу” и, удостоверившись, что окна закрыты, убрал руку, подхватив лупу в ладонь.

Первой поднялась в воздух “колибри” и сделала несколько кругов по комнате, словно в поисках выхода. Люди внимательно наблюдали за нею, не понимая еще смысла манипуляций Франсуа. Но когда взлетела “пчела”, то “колибри” немедленно атаковала ее, с налета ударив грудью. “Пчела” упала на подоконник, снова было поднялась, но, сбитая вторично, закружилась на месте: одно крыло у нее беспомощно повисло.

“Колибри”, сделав круг над поверженной, набрала скорость.

Франсуа подошел к окну, открыл его, не обращая внимания на протестующие возгласы; осатаневшая “колибри” умчалась в ночное небо.

– Зачем же ты ее выпустил?! - воскликнул Ларсен.

– Не стоит волноваться, - поднял руку Франсуа. - Задачу свою она выполнит, хотя одна “колибри” весны еще не сделает. Надеюсь, главная проблема решена. Если мы перестроим схемы нескольких сотен, может быть, и тысяч “колибри”, то с “пчелами” разделаемся. Теперь предстоит спровоцировать “священную войну” между “колибри”.

– Но разве “колибри” не откажутся нападать друг на Друга?

– У меня не было времени разобраться поподробнее в потрохах этих пташек, - ответил он, - но, если бы я был конструктором, то я постарался бы вложить в них нечто вроде запрета нападать на “своих”.

Девушка зачарованно, по-детски, слегка вытянув шею, слушала его.

– Животные одного вида практически никогда не убивают друг друга в распрях из-за самки, хотя оберегают охотничью территорию или места иерархии стаи, - продолжал Франсуа. - Дело ограничивается только взаимным признанием реального соотношения сил. Скажем, волк, признавший свое поражение в драке, застывает и покорно подставляет сонную артерию - самое уязвимое место - клыкам соперника. А тот чисто символически хватает побежденного за глотку и отпускает подобру-поздорову. Этот великий инстинкт сохраняет особь и, следовательно, вид. Так вот, если подобие этого инстинкта не реализовано в схеме “колибри”, в чем я убежден, то все в порядке.

– Они убьют друг друга! - воскликнула девушка.

– Все это просто, - неохотно бросил Франсуа. - Сложнее, что наши кибернетики, по-видимому, неподкупны. То есть их поведение однозначно. Но не следует преувеличивать информацию, получаемую от “колибри” и “пчел”, она слишком противоречива и не позволяет судить о настроениях жителей огромного города.

– Как? Вы не верите в мощь городской скульптуры? - ахнули присутствующие.

– Да, конечно, - кивнул Франсуа. - Ваш Интегратор напоминает мне давнишнюю историю начала развития радиолокации. Операторы иногда получали на экранах отраженный сигнал от активных слоев ионосферы, так называемое “ангелэхо”. И вся эта нелепая информация, которую приносят “пчелы” и “колибри”, - не более чем “ангел-эхо”. Информация от призраков! Охота за призраками!

– Ничего нет упорнее и живучее призраков,- сквозь зубы вымолвил Ларсен. - Их невозможно уничтожить до конца.

– Почему вы не предупредили меня вовремя, черт побери! - рявкнул шеф. - Из последней метеосводки следовало, что грозовой фронт обойдет город далеко на севере. Что помешало скорректировать сводку?

– Циклон, шеф, - оправдывался далекий, еле слышный, словно из преисподней, тенорок. - Повреждены линии связи.

– А радиослужба? А погодные радиобакены в океане? Они, конечно, сорваны с плавучих якорей и не смогли уйти на глубину? - Шеф бросил трубку и вызвал командный пункт Интегратора.

– Сколько “колибри” и “пчел” ушло в полет? Почти все? Великолепно!

– Что случилось, шеф?

– Идет циклон! Дайте аварийный сигнал возвращения.

– Почему же не сработала метеослужба? - встревоженнб отозвался голос.

Шеф прервал разговор, но сразу раздался сигнал вызова.

На экране видеофона появилась голова офицера в шлеме.

– Докладывает командир патруля северного сектора. Вся трасса возвращения усыпана “пчелами”. Я выставил оцепление и направил транспорт по другим улицам.

– Правильно сделали, лейтенант. Ждите на месте, я выезжаю.

Нахлобучив фуражку и путаясь в рукавах плаща, он ринулся к двери, не обращая внимания на новый вызов видеофона, на экране которого возникла взволнованная физиономия полицейского. У командного пункта он задержался и рывком открыл дверь. Взбудораженные операторы столпились перед тремя огромными дисками радиолокационных экранов, и никто даже не обернулся. На экранах сходились и расходились мерцающие точки. И после каждого столкновения оставалась только одна точка. Дежурный центра наконец заметил его и вытянулся.

– Происходит что-то совершенно непонятное…

Шеф, не дослушав его, бросился к лифту. Завывая клаксонами, машины понеслись в город в сопровождении эскорта мотоциклистов. На трассе возвращения их встретил командир патруля.

– По всей трассе идет форменное сражение между “пчелами” и “колибри”. Когда я докладывал вам, гибли только “пчелы”, а сейчас начали падать и “колибри”.

Шеф, подняв бинокль к глазам, шагнул вперед, под его ногами, как пустая ореховая скорлупа, захрустели тела “пчел” и “колибри”. Окинув беглым взглядом пустынную улицу, он увидел шевелящиеся крылья - некоторые из его подопечных яростно кружились по земле, тщетно пытаясь взлететь. Шеф непроизвольно сморщился и взглянул вверх. Несколько минут он наблюдал за воздушным побоищем, происходившим на всех этажах трассы, и у него вырвалось:

– Это катастрофа!… - Опомнившись, он взглянул на окружающих, но им было не до него. Ни одной “пчелы” уже не было видно в поле зрения. А “колибри” поистине обезумели. Если одни продолжали полет как ни в чем не бывало, то другие, словно в них вселилась нечистая сила, грудью сшибали своих коллег, сами погибали, но им на помощь шли все новые и новыe “сородичи”.

– Вызовите командный центр! - бросил шеф офицеру, не отрывая бинокля от глаз. Когда над машиной закачалась поя налетевшим шквалом антенна, он подошел к микрофону: - Сколько “колибри” прошли приемный туннель?

– Считанные единицы. Непонятно…

Шеф вызывал командиров патрулей в других секторах рода и, выслушав их доклады, уже не заботясь о реакции подчиненных, схватился за голову:

– Это катастрофа! Это разгром…

Снова ударил сильный порыв ветра, упали первые тяжелые редкие капли. Все бросились к машинам. А дождь, словно дожидался того, припустил изо всех сил, с веселой яростью барабаня по крышам домов, листьям деревьев, шлемам мотоциклистов.

Струйки дождя прошлись по ветровым стеклам автомобилей.

По асфальту побежали бурные ручьи, крутя резные листья платанов, крылья сбитых “пчел” и “колибри”. Один за другим поплыли армады воздушных пузырьков, лопаясь и снова возникая.

Шеф, нахохлившись, сидел в машине, мрачно уставившись перед собой. Не осмеливаясь его потревожить, вокруг, насквозь промокшие, стояли мотоциклисты охраны и патрульные. Наконец он очнулся и раздраженно махнул рукой. Кортеж развернулся и медленно направился к Интегратору. В потоках дождя, ярко освещенная прожекторами, грозно, непоколебимо возвышалась статуя, словно беспощадное существо, явившееся из неведомых космических глубин, чтобы поработить Землю. В подножие холма раз за разом ударили разряды молний, прокатились сокрушительные удары грома, в которых утонули завывания сирен, и ливень забушевал еще яростнее.

А в глубинах парка укрылись от дождя под огромным платаном члены Комитета. Весело блестя глазами, перебивая друг друга, они рассказывали о воздушных подвигах “колибри”-бунтовщиц. Иногда сквозь плотную поверхность листвы пробивался дождь, поежившись от расторопной струйки, попавшей за воротник, никто не обращал внимания на такой пустяк. Франсуа с удовольствием смотрел на оживленное, разрумянившееся лицо Кэтрин, на ее развевавшиеся волосы с капельками дождя.

И вспоминал великого итальянца, советовавшего собратьямхудожникам писать лица людей, попавших под дождь, который как бы снимал на время преграды между миром и человеком, раскрывая, открывая его подлинное лицо под маской.

Дождь затих так же внезапно, как и начался, и соборный сумрак под куполом платанов рассекли лучи солнца. И оживишлись птицы. Сначала пробные трели солистов, затем их голоса раполнили воздух: так быстрые струйки воды устремляются в ручей.

– Ну что ж, пока ваш драгоценный Идол не догадается приспособить это птичье царство для чтения мыслей, вы моркете их высказывать вслух и даже не очень часто оборачиватья. Не так ли, Ларсен? - весело сказал Франсуа, дружески бняв его за плечи.

– Все так, Франсуа! - сказал тот. - Но у шефа зреют замыслы усовершенствовать конструкцию “пчел”, выпустить серию “шершней”.

Дружный хохот людей заставил птиц на секунду примолкнуть, но, убедившись, что им ничего не угрожает, они снова начали пересвистываться в густой листве.

Ушли грозовые, могуче клубившиеся облака. И к заходящему солнцу потянулись вытянутые, окрашенные во все оттенки радуги перистые облака. Словно гигантские птицы с размахом крыльев от одного края горизонта до другого стремительно летели к своему огненному гнезду.



Элеонора МАНДАЛЯН СФИНКС



День выдался трудный. Гроссе не хотелось ехать домой, где его никто не ждал, кроме старой ворчливой экономки. В ресторане же в это время обычно собирались его приятели. Но ему не повезло - он попал на семейный ужин. Женщины, даже если они жены приятелей, требуют к себе внимания. А ему хотелось отдыха и покоя. Гроссе хмуро жевал, уткнувшись в тарелку.

– Ты сегодня не в духе, мой друг, - заметил Эдмонд Браун - тучный пожилой человек с обрюзгшим лицом. - Неудачная операция?

– Напротив, операция удалась, хоть и оказалась чертовски сложной. Пришлось собирать по кусочкам приехавшего из Франции “парфюмерного короля” и его секретаря, по роковой случайности попавших в автомобильную катастрофу. Чуть ли не полностью заменить им кожу, заново вылепить лица.

– Потрясающе! Я всегда говорил, что ты - великий человек.

Гроссе криво усмехнулся.

– Я хочу выпить за тебя, дружище. - Браун потянулся за бокалом.

Гроссе перехватил его руку: - А вот этого-то как раз делать и не надо. Алкоголь для тебя яд.

– Знаю, - невесело согласился тот. - Да иногда тормоза подводят.

Присматриваясь профессиональным взглядом к тяжеловесной, неповоротливой фигуре Брауна, к пергаментно-желтому цвету его лица, Гроссе бесстрастно размышлял о том, что Эдмонда не мешало бы подлатать, можно бы кое-что ему предложить кардинальное, не будь они знакомы. Но, увы, со знакомыми он ни в какие сделки не вступает. Таково его железное правило…

С улицы донеслись крики, визг тормозов, свист, топот бегущих ног. Музыка и разговоры смолкли - все настороженно прислушались.

– Том! - окликнул Гроссе официанта. - Взгляни-ка, что там стряслось.

…Том вернулся взволнованный и с порога объявил: - Похитили сына старой Бетси. Она рвет на себе волосы и голосит на всю улицу. - Том умолк, но губы его продол,жали беззвучно шевелиться.

– С чего ты взял, что его похитили? - Хауард, один из приятелей Гроссе, до ухода в отставку был начальником полиции, и подобные происшествия все еще занимали его.

– Жена аптекаря, сэр, видела, как серый автомобиль с погашенными фарами преградил дорогу Джо, как двое верзил л схватили его и, не дав опомниться, затолкали в машину… Это ужасно! - Черный Том раскачивался из стороны в сторону, словно маятник старинных часов, и все повторял: - Ужасно… ужасно…

– Грубая работа, - пробормотал Гроссе.

– Два случая за две недели…

– И четвертый - за последний год, - заметил хозяин реcторана, выходя из-за стойки бара. - Почему они похищают только бедняков, хотел бы я знать.

– А до бедняка никому нет дела, - гневно сверкнул белками Том.

– Чертовщина какая-то! - Майкл Уилфорд, еще минуту назад осоловело дремавший в углу стола, сразу протрезвел. - Людей крадут как баранов, а полиции хоть бы что.

– Полиция давно, но, увы, безуспешно занимается этим таинственным делом, - отозвался Хауард, поскольку все взгляды невольно обратились к нему. - До сих пор не удалось обнаружить даже следов преступников. Похищенные исчезают бесследно, будто проваливаются в преисподнюю…

– Право же, - вмешался Гроссе, - какое все это имеет отношение к нам? Пусть полиция заботится о порядке в городе. Мы все равно не можем ничем помочь…

Клиническая больница ортопедии и травматологии на холMe была одной из достопримечательностей города. Сверкал стеклом и белизной камня, зимой она выглядела торжественной и величественной, летом ее живописно обрамляла густая релень парка. На собственные средства Гроссе отстроил это великолепноe здание, оснастил его новейшей аппаратурой, тщательно подобрал штат квалифицированнейших специалистов.

Он пользовался непререкаемым авторитетом среди сотрудников и широкой популярностью у горожан. Его репутация была безукоризненна.

Лицо Гроссе всегда сосредоточенно, взгляд насторожен и цепок. Он высок, подтянут, возможно, излишне худощав. Привычка резко поворачивать голову в сочетании с холодным блеском серых глаз, круглых и хищных в минуты гнева, придает облику нечто орлиное.

К концу рабочего дня Гроссе вызвал по селектору старшую сестру клиники:

– Зайди ко мне, Клара. И захвати что-нибудь перекусить. Я ужасно голоден. Только побыстрее. Нам предстоит трудная ночь.

В ожидании Клары Гроссе достал из сейфа две тонкие папки в пластиковых переплетах. Еще раз тщательно сверил данные партнеров: показатели кардиограмм, электроэнцефалограмм, результаты радиоизотопных и изоиммунологических исследований и прочее. Данные донора были великолепны, что и следовало ожидать от молодого здорового организма. А главное, по всем показателям подходили реципиенту Р. О.

В дверь постучали: три быстрых удара и один после паузы.

Он открыл дверь и, впустив Клару, запер снова. Она поставила на стол поднос, Гроссе нетерпеливо сорвал прикрывавшую его салфетку.

– Со вчерашнего вечера ничего не ел, - ворчливо пожаловался он.

Клара с материнской озабоченностью покачала головой.

– Эрик, я совсем не вижу тебя последнее время, - упрекнула Клара.

– Могла бы привыкнуть… - Гроссе сосредоточенно жевал.

– Я и привыкла. И все же…

Кларе было уже под сорок, но выглядела она значительно моложе. Движения быстрые, энергичные. Фигура мальчишески сухая, с плоским животом и грудью, без намека на женственность. Единственное украшение - огромные, влажно мерцающие черные глаза, опушенные очень длинными густыми реcницами. Но, постоянно щурясь, она будто намеренно старалась скрыть их привлекательность.

В клинике Клару не любили и боялись. Беспощадная требовательность к подчиненным, резкие окрики и всевидящее око создавали ей славу бездушного робота, лишенного даже проблесков человечности. Неизменная холодная отчужденность, надменность и замкнутость отпугивали от нее и коллег.

Клару это вполне устраивало. Ее лицо смягчалось лишь в присутствии Гроссе. Она будто скидывала с плеч тяжкое бремя возложенной на нее ответственности, позволяя себе расслабиться, передохнуть…

На селекторе вспыхнула лампочка. Гроссе нажал клавишу.

– Сэр? К операции все готовы. Ждем дальнейших указаний, - доложил голос из динамика.

– Состояние донора?

– По-прежнему напуган, нервозен. Может, инъекцию транквилизатора?

– Ни в коем случае! Никаких искусственных торможений, хите. Мы спустимся через четверть часа.

Передав Кларе пластиковые папки, Гроссе тщательно запер cейф и двери кабинета. Коридор административного отделения был пуст. Рабочий день кончился, из сотрудников остались Только дежурные стационара. Гроссе и Клара направились в ротивоположную от выхода сторону, туда, где коридор заканщвался глухой стеной. Так, по крайней мере, считали работники клиники. Гроссе снял изоляционный футляр с висевшего нa груди “медальона” - и в ту же секунду часть стены ушла сторону, обнажив темный проем.

Едва они ступили в проем, стена сомкнулась позади них.

.Некоторое время их окружал полный мрак. Потом в глаза ударил прямоугольник света, и Клара первая шагнула в кабину. Лифт устремился вниз, в подземную часть здания.

…Узкие серые коридоры с редкими, наглухо закрытыми дверьми петляли и разветвлялись, подобно лабиринтам египетских Пирамид.

Глубоко под землей, в недрах холма, на котором гордо возышалась клиника, укрылась еще одна, не менее обширная, но никому не известная, где тоже безраздельно царствовал Гросc. У нее имелась своя тщательно засекреченная клиентура, персонал, свои ученые и уникальные специалисты. Подминая клиника сотнями тончайших нитей переплеталась с верхней, пользуясь ее лабораториями, богатым эксперименальным опытом, ее сырьем. Верхняя клиника служила своеобрaзным полигоном, опытной базой для Нижней, составляя единое, нераздельное целое.

…Остановившись у одной из дверей, Гроссе приказал подождать. В небольшой, облицованной серым камнем комнaте, где всю мебель составляли кровать, тумбочка да стул, водились двое: пожилая женщина в халате и юноша в полoсатой больничной пижаме. Юноша уставился на вошедшего oкруглившимися от страха глазами.

– Здравствуй, Джо, - по-приятельски приветствовал его Гроссе.

Юноша ответил дробным стуком зубов.

– Тебе холодно? Ты простудился? - Гроссе потянулся к лбу.

Тот дернулся в сторону.

– Это доктор, Джо. Он хочет узнать, нет ли у тебя темпeратуры, - успокаивающе сказала пожилая женщина.

Ее подопечный лишь затравленно переводил взгляд с одного на другого, еще глубже отодвигаясь в угол постели.

– Не дури, Джо! - Гроссе повысил голос. - Я должен обследовать тебя, измерить давление, пульс, послушать сердце. Только и всего.

– Чего меня обследовать, - наконец заговорил юноша срывающимся голосом. - Зачем меня схватили, зачем привезли сюда? Что вам от меня надо? Я совершенно здоров. Слышите? Совершенно! - Он был близок к истерике.

Гроссе молча ждал.

Отважившись на протест, юноша тут же обмяк, сдался. Его круглые черные глаза наполнились слезами. Всхлипывая, шмыгая покрасневшим носом, он жалобно затянул:

– Выпустите меня отсюда. Ну пожалуйста. Очень вас прошу.

– Почему ты решил, что тебя не хотят выпустить? - Подсев поближе, Гроссе взял холодную вздрагивающую руку Джо, заговорил доверительно и грустно, глядя ему в глаза: - Понимаешь, глупыш, какая штука… Ты очень серьезно болен. Мы не хотели тебя пугать. Но ты сам вынуждаешь сказать тебе об этом…

– И что же теперь со мной будет? - тихо спросил Джо.

– Все будет как надо, если доверишься мне. Одна очень маленькая, совсем легкая операция, и ты снова здоров. Снова на воле, со своими друзьями. И с мамой, которая шлет тебе поклон и просит быть мужественным. Ведь ты у нее единственный сын. Единственная надежда.

– Вы видели маму?! - вскричал юноша. - И она знает, что я здесь?

– Глупыш. Разве может быть иначе? Тетушка Бетси просила меня о помощи. Кому, как не ей, знать о твоей болезни. Тебя увезли силой, уж не обессудь, она уверяла: добровольно в больницу не пойдешь.

– И то верно. Не пошел бы… - Лицо юноши просветлело, упоминание о матери оказало магическое действие.

– Так как, Джо, доверяешь мне? Будешь делать все, кaк я скажу?

– Да, доктор… - еле слышно прошептал Джо.

– Я не сомневался в твоем благоразумии. А теперь пойдешь за тетей Гретой. И помни: операция совсем легкая, неопасная. Ты ничего даже не почувствуешь, обещаю тебе.

Гроссе ободряюще похлопал юношу по плечу и вышел иЗ палаты. Клара, ожидавшая в коридоре, присоединилась к нему.

– Мне надо переговорить с реципиентом, - обронил от не оборачиваясь. - А ты пока проверь, все ли готово к транcплантации.

Клара молча свернула в боковое ответвление коридора, Гроссе проследовал в отсек для богатых клиентов.

…От неоновых светильников, скрытых в панелях стен, в большой просторной комнате было светло как днем. Мягкая удобная мебель, телевизор. Широкая механизированная постель, при необходимости легко превращающаяся в операционный стол, кресло, каталку.

– Хэлло, сэр! - Голос Гроссе бодр, дружелюбен. - Как спалось?

– И вы еще спрашиваете! - Худосочный человек с усталым морщинистым лицом, полулежащий в кресле, недоволен. - Видно, вы забыли, доктор, что имеете дело с занятым человеком. Каждая моя минута - деньги! Я не могу себе позволить столь преступно обращаться со временем.

– К сожалению, сэр, мы пока не научились выращивать доноров, как инкубаторских цыплят. Мы отлавливаем их как охотники дичь, с одной весьма существенной разницей: за такую охоту легко можно поплатиться собственной головой. По нашим правилам “улов” не должен превышать двух особей в год. Однако нам пришлось пойти на дополнительный риск, поскольку мальчишка, пойманный десять дней назад, по своим данным оказался для вас непригодным. Моим ребятам пришлось снова выйти на охоту… что, кстати сказать, найдет отражение в вашем счете. Ну а что касается “драгоценного времени”, так смею заверить: если бы сейчас вы не “теряли” его, то в очень скором будущем его у вас не осталось бы вовсе. Результаты радиоизотопного исследования подтвердили - опухоль злокачественна. А это, как понимаете, конец! - Гроссе сделал выразительную паузу, поудобнее устроился на диване и продолжил: - Однако мы вовремя блокировали опухоль, и это позволит нам удалить печень, заменив ее здоровой…

– Именно поэтому я и обязался перевести на ваш счет астрономическую сумму, - не преминул напомнить клиент.

– “Астрономическая сумма” - плата не только за мое мастeрCTBO и мой риск. Прежде всего это плата за вашу жизнь.

– Не будем ссориться, - отступился усмиренный клиент, обозначенный в досье инициалами Р. О. - Я только хотел бы знать: когда мною займутся?

– Сегодня, мой друг. Сейчас… Если вы нас не задержите.

– Я задержу вас?! - удивился клиент. - Да я…

– Небольшая формальность. Согласно нашему договору вы Обязуетесь сохранять полнейшую тайну, в чем и дадите сейчас расписку.

– Сейчас? Перед операцией? Неужели нельзя?…

– Нет, -сухо оборвал его Гроссе. - Нельзя. С этим вопросом мы должны покончить до операции.

– Ладно, давайте вашу бумаженцию, - согласился. Р. О, Гроссе протянул отпечатанный на машинке текст.

– Вам нужно переписать его собственной рукой, поставить дату и подпись.

Когда пациент кончил писать, Гроссе внимательно все прочитал, сложил расписку вчетверо, спрятал в нагрудном кармане халата.

– За вами придет сестра. И верьте, причин для беспокойства нет - я работаю без брака.

Когда близким Клары стало известно о ее связи с Эрихом Гроссе, “с этим сыном висельника”, реакция родителей оказалась столь бурной, что привела к разрыву с семьей.

В те годы Гроссе с головой ушел в исследовательскую работу, ставил опыт за опытом. Он наладил тесные контакты с видными учеными-медиками, имел доступ в самые секретные лаборатории, занимался хирургической практикой под руководством светил хирургии. Его время было расписано по минутам.

Клара все терпела. Она всегда была под рукой и постепенно сумела стать Гроссе необходимой. Он проникся к ней определенным доверием, и все же круг ее обязанностей и полномочий был строго ограничен. Она знала ровно столько, сколько он разрешал. Клара чувствовала, как мало места ей отведено в его мыслях, сердце, в его времени. Но вынуждена была мириться, потому что понимала: иначе этот человек не может.

Пожалуй, самым счастливым периодом в ее жизни были годы строительства клиники. Она приехала вместе с Гроссе, не колеблясь покинув родные места. Потому что где он - там ее родина, там ее дом.

Гроссе нанял для Клары недорогую двухкомнатную квартиру, а себе купил добротный старый дом на окраине города, поближе к клинике.

Клара не понимала, почему Гроссе решил обосноваться в маленьком провинциальном городишке, почему вдруг ушел в тень на взлете своей головокружительной карьеры.

Но самое страшное ждало впереди. Это началось вскоре после официального открытия клиники, когда однажды вечером перед нею разверзлась глухая стена потайного хода. Посвящение в новую жизнь оказалось для Клары равносильным извержению вулкана, стихийному бедствию… катастрофе.

Гроссе отвел ее в свой подземный кабинет, усадил напро-тив и выложил все начистоту. К тому времени он уже прекрасно знал, что Клара изменит скорее себе, чем ему. И не ошибся: она не только не порвала с ним, но стала его первой помощницей. За отвратительную сделку с собственной совестью!

Клара возненавидела… не его, нет, - себя. Но об этом знала только она одна. Клара поджидала Гроссе в предоперационной. Он вошел как всегда, стремительно.

– Все готово, сэр. - В ответственные моменты между ними не существовало близости.

– Контейнеры для консервантов?

– Доставлены. - Клара следила, чтобы голос ее не дрогнул. - А нельзя обойтись без них? Ограничиться только печенью? А на ее место вшить донору другую из имеющихся у вас резервов? Печень прошлогоднего клиента С. Т., например. Молодой организм справился бы с циррозом…

– Зачем? - резко возразил Гроссе. - Хочешь сохранить ему жизнь? Подумаем.

Сговорчивость была не в характере Гроссе, и Клара не поверила ему, но возражать не осмелилась. Она поджала губы и с каменным лицом последовала за ним в донорскую. Это помещение преследовало тайную цель: усыпить бдительность жертвы. Обычная мебель, на стенах несколько гравюр. Столик с медикаментами скрыт за расписными ширмами.

Джо привели именно сюда. Он остановился посреди комнаты, пугливо озираясь по сторонам. Когда вошли Гроссе с Кларой, Джо, как маленький ребенок, крепко ухватился за руку Греты, будто та могла уберечь от пугающей неизвестности, серым кошмаром навалившейся со всех сторон.

– Пойди сюда, Джо, - голос Гроссе журчал как ласковый ручеек. - И помни, мама просила тебя быть мужественным.

Юноша нехотя отпустил руку Греты, робко шагнул вперед.

– Сними пижаму и ляг на тахту.

– Совсем раздеться? - Юноша покосился на Клару, покраснел.

– Она врач. Врачей не стесняются. Ну же! Поторапливайся.

Джо поспешно стащил с себя больничную одежду, лег, - Молодец! А теперь расслабься. Дыши ровно и постарайся ни о чем не думать. Один только укол, и ты уснешь.

Джо доверчиво улыбнулся и прошептал: - Спасибо вам, доктор.

– Литический “коктейль” номер три. Быстро!

Шприц еле заметно вздрагивал в руке Клары, когда она искала вену. Юноша уснул мгновенно, ничего не почувствовав.

И уже никогда больше ничего не почувствует…