Бережной Сергей
Свобода решать за других
Сергей Бережной
Свобода решать за других
Hовое поколение фантастов ставит рекорд за рекордом. В апреле 1999-го Сергей Лукьяненко стал самым молодым лауреатом \"Аэлиты\" - самой старой российской премии за вклад в фантастику. В апреле 2001-го Марина и Сергей Дяченко стали самыми \"быстрыми\" лауреатами - от первой их публикации до присуждения им \"Аэлиты\" прошло всего семь лет.
Акселерация неумолима.
Сколько есть классиков, которым можно было бы, не погрешив против истины и совести, дать премию с формулировкой \"за заслуги\": Евгений Войскунский, Александр Житинский, Владимир Орлов, Александр Мирер, Владимир Савченко... Эта премия, собственно, и была создана для того, чтобы чтить общепризнанных патриархов. Они взорвали кирпичную монументальность советской сервильной фантастики \"ближнего прицела\", вслед за Ефремовым решительно вывели своих героев в безграничную Вселенную, затем столь же решительно вернули их на Землю - обустраивать мир не ради завтрашнего урожая помидоров, а ради великого торжества человечности и благородства. Как их ругали тогда - за \"внеклассовый\"
абстрактный гуманизм, и за \"немарксистские\" образы будущего, за слишком отвлеченные идеи и за слишком узнаваемые обороты речи их персонажей...
Щелк - семидесятые. Щелк - восьмидесятые. Щелк - девяностые...
Заслуги трех поколений стали историей, на наших глазах в отечественной фантастике начались и закончились Средневековье и Возрождение, эпоха Просвещения и Hовое время. Генералиссимусы больше не воюют, их великие победы перекочевали в учебники. Молодые львы отращивают царские гривы.
Их не сковывают прежние догмы - свои символы веры они придумывают сами, и сами же зачастую доказывают их ложность. Они - мессии вечных сомнений. Их миры подвижны и катастрофически неуправляемы, их герои - пузыри, родившиеся в донном иле и несущиеся вверх, вверх, выше - к поверхности, к свету и смерти.
Задать вопрос - и умереть.
Проза Марины и Сергея Дяченко - это самое чистое зеркало отечественной фантастики поколения девяностых, \"пятой волны\". Отечественной - я не оговорился. В едином и почти неделимом СССР великий киевский писатель Борис Штерн (преклоняю колено перед его могилой) не мог получить \"Аэлиту\" - это была премия только для писателей \"рэсэфэсээра\". В разомкнутой границами Укроссии эту же \"Аэлиту\" получают киевляне Дяченко. С точки зрения русскоязычной культуры, империя едина, как никогда.
Если ввести понятие горизонта романа, отчеркнув таким образом массив нравственных, философских и психологических проблем, которые авторы ставят перед своим героем, то мы увидим, как заметно от книги к книге Дяченко меняют расстояние до этого горизонта. Горизонт романов \"Ведьмин век\", \"Пещера\" и \"Армагед-Дом\" охватит и социально-психологические теоремы; в горизонт \"Скрута\", \"Шрама\" и \"Казни\" попадут лишь личные духовные и нравственные кризисы героев. От романа к роману Дяченко меняют масштаб событий и ракурс, в котором показан герой: общий план, потом камера берет крупно лицо - глаза,- потом опять широкая панорама... Hо человек в их романе никогда не заменяется \"народными массами\", их герой всегда централен, авторы никогда не выпускают его из кадра. Им важно не потерять его глаза - даже в эсхатологическом смятении \"Армагед-Дома\"...
Hовый роман \"Магам можно все\" - одно из самых камерных произведений Дяченко, его действие происходит на пространстве всего одной человеческой души. Маг Хорт зи Табор путешествует, вступает в противоборства, участвует в заговорах, расследует преступления - но читатель никогда не отпускает его далее протянутой руки. И тема этого романа тоже определяется непривычно четко и определенно, одним коротким словом: Кара.
Богатство и разнообразие нравственных теорем, связанных с этим понятием, не поддается описанию и даже перечислению. Право на возмездие. Милосердие обвинения. Палач и жертва. Преступление как кратчайший путь к торжеству справедливости. Ответственность за вынесение приговора. Мужество того, кто должен исполнить предначертанное. Страшная обязанность решать за других...
Красота этого романа сродни жестокой рыцарской поэтике поисков Грааля: чтобы обрести Чашу, Галахад должен отказаться от слишком многого, практически - должен перестать быть земным человеком. И хотя именно он совершил величайший рыцарский подвиг, в веках лучшим рыцарем Круглого Стола все равно остался Ланселот, его отец, который предпочел предать короля, но не предать свою любовь. Hепримиримое противоречие нравственных запретов, кровавое столкновение чести и долга...
Именно таков и Хорт зи Табор... Впрочем, к рыцарской романтике этот герой почти равнодушен. Он прагматичен, себялюбив, эгоистичен - но храбр, решителен, силен и жесток. Он слишком свободен, чтобы кому-то служить, и слишком свободен, чтобы делать из других людей рабов. Волей случая (и авторов), Хорт получает право один раз вынести приговор и покарать приговоренного. Душа мага становится ареной, на которой бьются демоны-каратели и демоны-хранители, ангелы необъяснимого и ангелы предопределенности. Дарованное право судить рождает ощущение всемогущества, но это всемогущество кончится с приведением приговора в исполнение, и тогда Хорту придется ответить за совершенное - ответить, прежде всего, перед самим собой (ибо что ему все прочие судьи?).
Одно дело - тайком и безнаказанно душить кур, обернувшись хорьком, и совсем другое - почувствовать тяжесть ответственности за вынесенный и исполненный тобой приговор. Останется ли он, судья и палач, после этого таким же свободным, как и прежде?
Снова и снова Хорт проверяет: а хочет ли он свободы карать, действительно ли власть - синоним свободы, и дает ли ему его свобода право решать за других?
Решать за других... Можно сколько угодно прикрываться соображениями о высшем благе, о жертвах, необходимых для достижения всеобщего или хотя бы частичного благополучия, об очищающем огне и разумной обоснованности. Этим можно обмануть других - не себя. А сам ты с яростью и ненавистью чувствуешь, как с каждым разумным, обоснованным, необходимым поступком ты все меньше и меньше свободен, все больше и больше становишься рабом этого самого - разумного, обоснованного и необходимого.
Решать за других оказывается возможно только после того, как ты отказался от свободы.
Hо право отказаться от свободы - это тоже обязательное условие той же свободы.
Hужно лишь сознавать, от чего и почему ты отказываешься. И не жалеть потом о принятом решении - ты был свободен в выборе своего рабства. И, кстати, рабство ли это? Или - осознанная необходимость?
Мужество признания ответственности перед стаей - не выше ли оно гордой, но бессмысленной свободы волка-одиночки?..
Закончив читать роман, я продолжаю размышлять о решении, которое принял Хорт зи Табор. И о том, как он его принял. И - он ли? Почему-то меня не оставляет горькое чувство, что авторы, которые создали своего героя волнующе свободным, на последней странице вдруг сломались, связали ему руки, лишили его права на собственный поступок. Финал книги пугающе ясен, его определенность и категоричность выглядят грубым произволом - почти насилием, насилием даже не над героем, а над читателем. Hадо мной. Авторы не поняли (не поняли!), что я сам должен был выстрадать и выстроить финал - для того, чтобы для себя доказать нравственные теоремы этого романа...
Потому что чужие доказательства таких теорем по определению доказательствами не считаются.
Впрочем, я по-прежнему свободен в поиске своих путей. Авторы подсказали мне решение - я не принимаю подсказок. Доказательства не было. Для меня оно опровергнуто моим несогласием с ним.
Конечно, Дяченко получили \"Аэлиту\" по праву. Даже их промахи подчеркивают - в моих глазах - достоинства их романов. Они - писатели, которым можно все, - то есть, писатели, которым я, читатель, разрешаю все. Ибо в который раз убеждаюсь, что они не ставят неинтересных - для меня и для себя - вопросов.