Великолепно. Придется во второй раз представиться Лукасу. Нет, уже в третий.

– Я Джорджина, – говорю я, указывая на розовый мех. Меня раздражает, что он этого не знает. Или притворяется, что не знает.

– Люк, или Лукас. Как вам больше нравится.

– Значит, Люк. Пишется Л-Ю-К. Как, э-э, Жан-Люк Годар.

О, заткнись, Джорджина.

– Я не француз.

Входная дверь распахивается, и появляется Девлин, который не то тащит, не то катит бочку. Могу поклясться, что мы с Лукасом оба вздохнули с облегчением.

– Вы здесь! Вы двое уже познакомились? – спрашивает Девлин.

– Мы установили, что я не кинорежиссер, а моя собака – не ресторанный критик, – мягко, но очень сухо произносит Лукас.

– Мы сейчас готовы открыться, кассы уже работают. Вам по-прежнему здесь нравится? – осведомляется Девлин, широко раскидывая руки. Бочка начинает раскачиваться, и он поспешно останавливает ее.

– Скажу вам со всей искренностью, что это просто невероятно, – отвечаю я. – Помню, как тут было раньше, а вы сотворили чудо.

Девлин встает в торжествующую позу, прижав кулак ко лбу.

– А вам не нравится? – обращаюсь я к Лукасу.

– Нравится, но, думаю, он переплатил, – отвечает Лукас в своей бесстрастной манере.

– Тьфу! – Девлин придвигает к себе стул и говорит: – Через секунду я вам все покажу, Джорджина. Пока что мы будем только втроем: вы, я и Люк. Может быть, найму еще кого-нибудь, когда начнет функционировать банкетный зал.

– Значит, он у вас есть?

– Да, и достаточно большой. – Девлин хватает с барной стойки лист бумаги и сует мне под нос. – Знаете, я стараюсь делать мероприятия разнообразными. Чтобы подчеркнуть, что «Уикер» больше не какая-то там забегаловка с полом, посыпанным опилками. С этим покончено. Вот посмотрите… Звонили из местной газеты: они ищут место, где могли бы проводить свои мероприятия бесплатно.

Я читаю:

ПОДЕЛИСЬ СВОИМ ПОЗОРОМ
Конкурс рассказов/вечер открытого микрофона
Вы писатель, который мог бы выступить на сцене?
Прочитайте короткий рассказ на тему позора, неловкой ситуации.
Говорят, разделить бремя с другими – значит наполовину его уменьшить.
Судьи выберут лучший из трех рассказов, и победитель получит колонку в «Стар».
Первая тема будет объявлена в следующую пятницу!
Первое шоу состоится в субботу, после Хэллоуина!


– Открытый микрофон. – Лукас содрогается. – Это будет крикливая поэзия, и мужчины в черных рубашках поло, играющие экспериментальную комедию, в которой нет ни одной остроты. Умники нью-эйджа будут просить вас дотронуться до вашего третьего глаза.

А он стал еще остроумнее, чем в прежние дни.

– Никто не ожидает, что ты будешь участвовать. Вы знаете каких-нибудь писателей? – обращается Девлин ко мне. – А вы писательница?

Как это мило – спросить о таком женщину в безвкусном искусственном мехе, которой платят за то, что она наливает пиво.

– Э-э… не то чтобы… Я хочу сказать… На самом деле мне бы хотелось писать, но не думаю, что это поможет мне стать писательницей.

Усмешка преображает лицо Девлина, и невозможно не улыбнуться в ответ.

– Вы идеально подходите! Это как раз для новичков! У вас будет время заняться этим на работе. Правда, Люк? Мы легко можем ее подменить на полчаса. Нужно, чтобы наш штат знали в лицо. Это поможет нам внедриться в местное общество.

Я издаю нервный смешок. Не только написать, но еще и прочитать это со сцены?

И мне подумалось, что Лукас Маккарти свысока смотрит на идею об общении клиентов со штатом паба. Он предпочел бы проводить время, разгуливая в куртке «Белстафф» со сворой английских гончих, следующих за ним, и масляным фонарем в руках.

Девлин снова поворачивается ко мне:

– Я буду брать людей на испытательный срок. И возьму на постоянную работу, только если вы почувствуете, что сработаетесь с ними. Думаю, совместимость очень важна. За вами последнее слово.

Голова Девлина дергается, а глаза сужаются. Не сомневаюсь, что у меня за спиной Лукас строит ему гримасу: «ТЫ СОВСЕМ СПЯТИЛ!»

– Пошли, Кит, – говорит Лукас. – Ты проводишь Джорджину? – спрашивает он брата. – До понедельника, – обращается он ко мне, и я киваю.

Такой любезности я не ожидала. По-видимому, братья Маккарти, несмотря на небрежность в одежде и раскованное поведение, придают большое значение хорошим манерам.

– Вы привыкнете к этому угрюмому типу, – говорит Дев после того, как закрылась дверь за Лукасом.

– Вы оба живете в пабе? – спрашиваю я, чтобы сменить тему. Дело в том, что насчет привыкания к «угрюмому типу» нужно поразмыслить, когда я буду одна.

– Нет, наверху квартира с одной спальней, и там живет Люк. А я снял себе квартиру за углом.

Значит, Лукас будет тут маячить почти все время.

– А о чем вы собираетесь написать? – спрашивает Девлин, указывая на афишу. – Что-нибудь постыдное? А я никогда в жизни не делал ничего постыдного. – Он усмехается.

Я сглатываю слюну.

– Я тоже.

15

Если вы растете в семье, где у родителей несчастливый брак, то принимаете это и работаете над этим. Вы не говорите об этом прямо и не ожидаете, что все вдруг изменится. Это все равно что ждать, чтобы низкие потолки у вас в доме стали высокими. Вы покорно принимаете свою судьбу. Я расстраивалась, только когда бывала в гостях у подруги, у которой мама с папой дружелюбно спорили, без злости и повышенных децибел. Значит, такой брак возможен, думала я?

Когда я была маленькой, то сопровождала папу в его субботних вылазках – в универмаги «Умелые руки», к его другу Грэхему, в музыкальные магазины за джазовыми пластинками, на футбольные матчи, в дешевую лавочку за жареной рыбой с картошкой на ужин. Мне никогда не бывало скучно, и я сама набивалась в спутники. Поначалу Эстер тоже приглашали, но она ясно дала понять, что ей это неинтересно и она предпочитает заниматься своими делами.

Мне нравилось смотреть из окошка автомобиля, подпрыгивая на сиденье и держась за папину руку. Ноги у меня болтались, так как еще не доставали до пола.

Надо мной сюсюкали кассирши и продавщицы. Я никогда не была «девчоночьей» девочкой и предпочитала брюки и толстовки с изображениями супергероев. Почему-то это вызывало еще больше сюсюканья.

Не помню, с чего началась эта традиция, но часто папа, закончив какую-нибудь работу по дому, говорил:

– Куда, капитан?

Это означало выход в свет. С учетом возможностей города и бюджета я могла получить все, что хочу. Это было так волнующе! Только вообразите: ребенок у руля до самого вечера!

– Шоколадный пудинг?

Мы отправлялись в кафе универмага, и я получала башню из мусса с вафлей в форме веера, а папа прихлебывал из чашки чай.

– Приключение с полетом.

– «Бэтмен» в местном кинотеатре и попкорн.

– Катание на коньках.

Я неуверенно выписывала бесконечные круги на катке. Ботинки, взятые напрокат, были так туго зашнурованы, что врезались в тело. Папа в это время читал газету.

Затем последовал переходный возраст, когда я стала слишком большой для наших суббот. Папа бренчал своими ключами в прихожей, и ему приходилось перекрикивать гремящую музыку:

– Ты идешь – или как, Джорджина?

Мама отрезала:

– Черт возьми, конечно, она не пойдет с тобой в фермерский магазин, Джон.

Я чувствовала себя слишком взрослой для наших походов, но и слишком юной, чтобы отказаться. В результате мы с папой, выполнив свои поручения, встречались за латте, макиато и бисквитами с яркой глазурью.

Однажды, промозглой зимой, когда мне было пятнадцать, в голову пришла другая идея. К пяти часам вечера стемнело, и мама с Эстер пошли за покупками и еще не вернулись.

– Мы можем где-нибудь поесть карри?

Мама терпеть не могла острую пищу, и мне лишь изредка доводилось отведать еду навынос из индийского ресторана. Папа и глазом не моргнул:

– Сегодня суббота. Ты капитан.

Когда взрослый говорит «да» на твою спонтанную идею, ощущаешь такую свободу! Мама всегда находила пять причин, чтобы отказать: «Может быть, в другой раз». Папа понимал меня, а я понимала его.

Мы пошли в одно заведение на Глоссоп-роуд, которого теперь больше нет. Папа надел очки для чтения и с авторитетным видом изучал внушительный выбор известных блюд, сорта хлеба, а также йогурты, чтобы «потушить пламя».

И сегодня (хотя я ценю индийский ресторан с коктейлями ласси, колониальными веерами и стильным интерьером) на самом деле мне хочется неоновой вывески, флоковых обоев, обжигающего карри, мелодии ситара, горячих полотенец лимонного цвета и щипцов. Это мое возвращение в прошлое по Прусту.

Как только я подцепила кусочек пападама и окунула его в чатни[55] с манго и острый маринад с лаймом, я поняла, что буду фанатом карри.

– Но ты же почти не притронулся к этому блюду! – сказала я, поглощая тикка масала, в то время как папа распространялся о прелести перехода к более интересным блюдам, когда закончится мой срок подмастерья.

– Оно не нравится твоей маме.

– Разве ты не скучаешь по этой еде?

Папа улыбнулся:

– Брак – это компромисс. Когда-нибудь ты это поймешь.

– Я не выйду замуж за того, кто не любит карри. Ни в коем случае.

Мама обычно терпела наши вылазки, находя в них положительные стороны. Но я помню наше возвращение в тот вечер. Она была в ярости.

Папа не предупредил ее, она зря приготовила цветную капусту с сыром, от нашей одежды «воняет» и ее придется стирать, почему не пригласили Эстер, почему мы не устроили семейный обед, сколько это стоило.

Сначала я пыталась умилостивить ее, но, когда это не удалось, скользнула вверх по лестнице и оставила их разбираться.

Эстер вернулась из Йорка после своего первого семестра. Насколько я понимаю, она проводила там время, общаясь с более шикарными людьми и стыдясь нас. Она вылетела из своей спальни и ворвалась в мою.

– Почему ты это делаешь?

– Что именно?

– Провоцируешь ссоры между мамой и папой. Ты же знала, что она разозлится, если вы пойдете куда-нибудь обедать. И ты знаешь, что можешь вить веревки из папы и он сделает все, что ты хочешь. А затем ты скользящей походкой удаляешься наверх и предоставляешь им орать друг на друга.

– Я не знала, что мама не в курсе.

– Откуда ей было знать, если ты ей не сказала? Папа никогда не пользуется своим мобильником. Он его даже не включает.

Эстер права. Честно говоря, я знала, что мама не в курсе. И также знала, что она скажет «нет». Вот почему я ей не сказала. Но не станешь же признаваться тому, кто и так на тебя сердит, что он прав. Это все равно что улечься, как антилопа рядом со львом, и предложить ему прокусить твою сонную артерию.

Это были неписаные правила нашей семейки: папа и мама могли в любой момент взорваться, а наша роль заключалась в том, чтобы действовать в качестве посредников, умиротворять и сглаживать.

– А почему именно я должна была говорить маме? – спрашиваю я.

Эстер яростно указывает пальцем вниз, откуда доносятся громкие голоса.

– ВОТ ПОЧЕМУ… Мне пришлось есть холодную цветную капусту с сыром, и мамино давление зашкаливало, в то время как ты развлекалась. И теперь атмосфера в этом доме стала еще ХУЖЕ. Мать твою так, Джорджина, ты чертова эгоистка.

Она хлопнула дверью. Я лежала на кровати, прислушиваясь к звукам скандала внизу. Голос мамы проникал сквозь пол спальни:

– Она не игрушка для твоего развлечения. Ей нужно где-то бывать со своими ровесниками.

– Я рад, что Джорджине еще хочется бывать вместе со мной. Она же здесь не будет вечно, не так ли?

– Если ты хочешь карри, то мог бы сходить с Грэхемом или с каким-нибудь другим приятелем.

– Она сама это предложила!

– Чтобы доставить удовольствие тебе. Она лишь старается доставить тебе удовольствие, а ты так эгоистичен, что позволяешь ей это.

Это была неправда. Однако я знала, что когда мама старается настроить меня против папы, то ей нельзя противоречить. Мы с папой – эгоисты. Такой приговор вынесли мама с Эстер.

Теперь я понимаю, что еще до скандала, который закатила мама, экспедиция на Глоссоп-роуд была овеяна меланхолией. Мы с папой оба нервничали, думая о том дне, когда я покину дом. Он маячил на горизонте, и мы заранее грустили.

И не только потому, что очень скучали бы друг по другу, но еще и оттого, что он останется наедине с мамой. Мы с сестрой служили буферами и тормозами. Да и вообще было необходимо, чтобы в доме жил кто-то, кого они любили. А теперь мы обе покидали наш пост. И Эстер, и я не знали, как они будут жить без нас. Оба завербовали себе союзника среди детей. Без нас тут будет бесконечная гражданская война.

Но неожиданно случилось так, что это папа покинул наш дом из-за трех закупоренных артерий.

Вот чему научила меня жизнь: не волнуйся о том, что тебя беспокоит. Возможно, вместо этого случится что-то, чего ты не ожидаешь и что в миллион раз хуже.

В любом случае суть в том, что я люблю карри.

И пусть цветная капуста с сыром катится ко всем чертям.



Я жду, пока официант принесет четыре пинты «Кингфишер». Мы подняли стаканы, чокнулись и отпили. И тогда я сказала:

– А мое угощение сегодня будет под сомнением, если я вернулась к Робину?

Рэв шутя делает вид, что захлебывается легким пивом, Джо задыхается от изумления, а Клем говорит:

– Это твоя вменяемость будет под сомнением, если ты простила эту гнусную собаку!

Я опускаю глаза в стиле принцессы Дианы и говорю:

– Он обещал мне измениться. Говорит, что спал только с Лу, и потому, что был напуган столь сильными чувствами ко мне. Он отказывается от счастья с помощью актов… осквернения.

– Если это правда, то меня сейчас стошнит, – решительно заявляет Клем.

– Я хочу помочь ему стать лучше, – заключаю я, обводя взором три лица, на которых застыла гримаса отвращения.

– С какой стати тебе это делать? – спрашивает Клем. – Почему бы не выбрать достижимую цель?

– Я верю, что он действительно хочет измениться, – отвечаю я, наслаждаясь этим приколом. Правда, я не думала, что мне удастся так легко убедить их, будто я настолько глупа. Пиррова победа.

– Ну да. Ар Келли[56] верил, что может летать.

Следует пауза, во время которой все смотрят на меня с тревогой.

– Хорошая попытка, Джордж, – говорит Рэв. – Но ты же слишком любишь карри, чтобы рисковать. Ведь так можно отбить всем нам аппетит в самом начале трапезы.

– Черт с вами, вы меня раскололи.

Я давлюсь от смеха, а мои друзья бранятся.

Мы в ресторане «Раджпут», который находится в Крукс. Вне всякого сомнения, это заведение вместе с «Лескар» – бальзам для моей души.

– Мы возьмем пападам? – спрашивает Рэв, и я отвечаю:

– ДА! Конечно!

Клем надувает губы и возражает:

– От этого блюда слишком толстеешь.

Мы осведомляемся:

– И что, теперь вообще его не есть?

И тогда Клем сдается:

– Ну хорошо, я закажу, если оно у них есть.

Сегодня вечером Клем в белых сапожках для танцев и маленьком платье-сарафане из собственного бутика. Она строго контролирует свое питание, чтобы достичь размеров, которые были у людей во времена продуктовых карточек. Она дошла до того, что, увидев объявление о симптомах рака, в котором говорилось: «Необъяснимая потеря веса», сказала: «О, как бы мне этого хотелось!» И мы заорали на нее.

Но лучше бы невроз Клем не проявлялся при Джо, толстушке с пышной грудью, которая ненавидит свою фигуру. Она ведет борьбу со своим весом с помощью кошмарных диетических обедов, напоминающих рецепты из журнала «Для женщин» семидесятых годов: консервированная свекла с кусочками творога и палочки перца. У нее такая комплекция, которую не в силах изменить никакой творог, и ее бесплодное самоистязание вызывает у меня грусть. Конечно, все мы подозреваем, что тут не обошлось без предмета ее страсти, Фила Потаскуна, который подогревает ее чувство неполноценности. Или ПОЛНОценности.

Пока мы едим закуски, Рэв развлекает нас последними историями о своих свиданиях в интернете.

– Она сказала, что ее гадалка по картам Таро предсказала, что в ее жизнь ворвется темный неистовый дух, затем исчезнет, но скоро вернется.

– Ее гадалка по картам Таро? – повторяю я.

– Да. Я сказал, что скорее похоже на то, что ее вырвет ромом со специями, и принес свои извинения.

Когда приносят основное блюдо, мы с Рэвом вводим Клем и Джо в курс дела насчет «Это Amore!». Я читаю целиком комментарии Грега Уизерса.

– Тебе так здорово удается писать подобные вещи! – восклицает Джо, когда затихает смех.

Я выключаю телефон и бросаю его в сумку.

– Спасибо.

– Ты писатель с превосходным чувством юмора, – говорит Рэв, макая в соус кусочек роти[57]. – Ты умеешь обращаться со словами и хорошо рассказываешь истории. И у тебя большой опыт в индустрии сервиса. Может быть, можно как-то сложить эти две вещи?

Погодите… конкурс рассказов о позоре?

– Полагаю, я хорошо умею рассказывать истории других людей, – задумчиво произношу я. – Однажды Робин сказал, что у меня есть «комические импульсы, но не хватает дисциплины».

– Черт возьми, и что это значит? – осведомляется Клем, с завидным аппетитом расправляясь с пасандой из ягнятины. Завтра она компенсирует это томатным супом «Хайнц», диетической колой и ментоловыми сигаретами. – А как у него самого с дисциплиной?

– Он сказал, что я выражаю желание писать и говорю, как писательница, но никогда не пишу. Он прав, – констатирую я.

Юная пара за соседним столиком подзывает официанта. Я вижу, что молодой человек, которому не больше двадцати пяти лет, старается произвести впечатление на спутницу, у которой грива волос, зачесанных назад, и маленькое облегающее платье.

– Мы же это не заказывали?.. Зачем же тогда это приносить? Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы это блюдо не было включено в счет.

Официант извиняется, а парень кипит праведным гневом. Я хорошо знаю этот тип. Разговаривает с тобой, как султан с рабом.

– Он нарушает Правило Официанта, – тихо произношу я.

– А что это такое? – спрашивает Джо.

– Это теория, что никогда нельзя доверять тому, кто груб с официантом, – объясняю я. – Или с официанткой.

– Правило Официанта, – повторяет Рэв. – Это разумно. Я мог бы сэкономить время, используя этот тест.

– Разве вы об этом не слышали? – Три головы отрицательно мотают.

– Это одна из великих основополагающих истин жизни. Типа того, что никогда не следует встречаться с тем, кто жалеет деньги и увиливает от чаевых или изображает: «О нет! Я забыл свой кошелек». Научно доказано, что он не может быть хорошим человеком. Итак, теперь вы знаете все, что следует знать.

– Но он действительно мог забыть кошелек, – возражает Джо, справедливая и добрая. – Иногда такое случается.

– Мог. И если ты забыл кошелек, то должен обязательно заплатить, как только его найдешь, не так ли? – отвечаю я.

– Да, конечно.

– Забавно, что те, кто забывает кошелек, никогда потом не платят.

И тут до меня доходит, что, несмотря на начальный пассаж: «Но я вела слишком скучную жизнь», у меня кое-что найдется для конкурса рассказов «Поделись своим позором».

– Интересно, когда я консультирую какого-то ужасного субъекта, – говорит Рэв, – если он признает, что ужасен, его логическое обоснование обычно заключается в том, что другие люди не позволят ему выйти сухим из воды. Знаете, как будто он ребенок, а другие люди – морально ответственные взрослые. «Если они оставят банку с печеньем с открытой крышкой, зная, что я люблю печенье, что произойдет? Конечно, я съем печенье». Он не способен взять на себя ответственность.

– А если ты съешь печенье и возьмешь на себя ответственность? – задумчиво произношу я. – Тогда ты будешь ужасным человеком?

– Не-ет, – тянет Рэв. – Хотя я полагаю, что это зависит от количества и качества печенья. И от того, стало ли пожирание печенья привычкой. Ну и, конечно, важно, кого ты хочешь видеть в роли того, кто должен тебя простить.

– Я пропала, – говорит Клем, и я произношу про себя: Ты мне будешь говорить!



Через час сочетание нирваны, порожденной атмосферой «Раджпут» и пенистым легким пивом, придает мне уверенности, чтобы рискнуть рассказать о своей новой работе в «Уикер».

– Послушай, Джо. Странная штука: один из братьев, которым принадлежит этот паб, когда-то учился с нами в школе. Лукас Маккарти.

Когда я произношу два запретных слова, меня пробирает дрожь, и я чувствую, что выдала себя интонацией.

Джо морщит лоб:

– Лукас Маккарти?

– Да, ты знаешь. – Я отвожу взгляд, чтобы стереть салфеткой воображаемое пятнышко соуса с коленей. – На наших занятиях по английскому языку в выпускном классе?

– Лукас… Маккарти… – повторяет Джо. – Нет, это мне ничего не говорит.

– Темные волосы. Ирландец. Однажды мне пришлось сидеть с ним за одной партой. Миссис Пембертон заставила нас поменяться местами для совместного изучения «Грозового перевала», и меня посадили с ним.

Теперь я выложила все карты на стол, и дело за Джо.

– О, я помню! – восклицает Джо. – Мне пришлось сидеть рядом с этим противным Шоном!

– Да, – с надеждой произношу я.

Джо мотает головой:

– Все равно я не помню никакого Лукаса. Он тебя вспомнил?

Я рада этой подсказке. Мне хочется продолжить разговор о нем. Господи, помоги мне. Я снова возвращаюсь к своему наваждению.

– Вообще-то, это странно.

И я рассказываю, как Лукас не узнал меня на поминках, а потом снова не узнал, когда я пришла в паб.

– Я уже два раза представлялась, хотя сама помню его со школы. Наверное, меня можно удивительно легко забыть.

Я рассказываю это скороговоркой, глотая слова, и неожиданно останавливаюсь. Вне всякого сомнения, я выдала себя девическим трепетом в голосе и вспыхнувшим румянцем.

– Тебя невозможно забыть, ты как милый херувим, – решительно возражает Джо, и в голосе ее звучит нежность. В один прекрасный день Джо станет для кого-то лучшей мамой в мире, но пока что она моя лучшая подруга.

Допив вторую кружку пива, Рэв говорит:

– Не похоже на правду?

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Ты говоришь, в тот вечер, когда были поминки, он возражал против того, чтобы нанять тебя. Так как же он мог несколько дней спустя не знать, кто ты? Это непременно должно было запечатлеться у него в мозгу. Даже если он и не узнал тебя после школы.

– Ну, он возражал… а потом забыл, что возражал?

– Даже если и забыл, при виде тебя должен был вспомнить. Он не был пьяный на поминках?

– Нет, не думаю. Он обвинял брата в том, что тот опьянел, но сам был в полном порядке.

– Думаю, этот парень слегка выпендривался и изображал крутого.

Лукас притворялся, будто не знает меня? Дважды? Если это так, то он превосходный актер. Я вовсе не думаю, что это правда, но так приятно это слышать, что я подыгрываю, чтобы услышать еще.

– Зачем Лукасу притворяться, что он меня не знает? – спрашиваю я.

– Ну, чтобы произвести на тебя впечатление. Чтобы одержать верх, изображая безразличие. А почему он не хотел, чтобы тебя наняли?

– Он сказал, что я неизвестная величина и у них не «Хутерз». И зачем нанимать блондинок, которые приглянулись его брату?

– Ха-ха, он думает, что его брат запал на тебя, – хихикает Клем.

– О нет, Девлин женат и явно предан жене. На поминках он не отходил от нее, когда выдавалась свободная минутка.

– Значит, если Лукас ворчливо утверждает, что ты будешь соблазном, то он имеет в виду себя, – заключает Рэв.

Мое сердце бешено колотится. Это фантазия, но какое счастье это слышать!

– Не думаю, что он говорил, будто я соблазнительна. Скорее… легкомысленна.

– Но что-то же его завело, – говорит Клем. – Просто так людям не устраивают три собеседования подряд, чтобы нанять на работу в бар. Лукас падок на женщин?

– Гм-м, – уклончиво произношу я, кивая и морща нос, что можно понимать как «да», «нет» и «может быть».

– Что касается противоположного пола, то тут ты милая и невинная душа, Джордж. Джо, ты не будешь доедать этот кусок курицы? – осведомляется он, указывая на ее тарелку с тикка масала[58]. – Хорошо, давай его сюда. – Рэв качает головой и, выразительно глядя на Клем и Джо, добавляет: – И поэтому ты дошла до того, что начала встречаться с Робином Макни.

Я хохочу:

– О, все не так. Он был ошибкой, но я не так уж плохо разбираюсь в уловках мужчин, не правда ли?

– Я имел в виду не столько твое суждение, сколько скромность, Джордж. Ведь со стороны было очевидно, что Робин задирает тебя, – отвечает Рэв.

– В самом деле?

– Да. Вместе вы смотрелись, как Золушка и крыса, которую волшебная палочка превратила в кучера.

16

Рано утром в воскресенье я проснулась как от толчка. Мне снился кошмар. Я в грубой средневековой деревне, и орущая толпа пускает в меня стрелы.

Стрелы вонзаются в доску, к которой я привязана, со свистом пролетая у самого лица. Их острые концы находятся в опасной близости от моего тела, и они в любую секунду могут пригвоздить меня к доске. Я в ужасе вскрикиваю.

Когда я прихожу в себя, то понимаю, что стрелы мне приснились, чего нельзя сказать о шуме. Приподнявшись на локте, я жду. Что-то ударяется в мое окно. Я выпутываюсь из одеяла, пересекаю комнату и открываю окно. Высунувшись наружу, я вижу на другой стороне улицы мужчину с пышной копной волос. Он прикрывает рукой лицо, словно смотрит прямо на солнце. Черт возьми, да это же?..

– Робин? – зову я.

Он смотрит на меня. Его лицо белеет в темноте.

Женский голос:

– Какого хрена ты тут делаешь, хулиган, мешок с дерьмом?

О нет! Это Карен. Ее спальня прямо подо мной, и у нее, наверное, открыто окно.

– Две Рапунцель по цене одной! – с усмешкой говорит Робин и, издав короткий крик, начинает танцевать. Вокруг летают мелкие предметы, которыми бомбардирует его Карен.

– Что это, черт побери? О! О… перестаньте… что вы делаете?!

– А, не нравится! Убирайся, пока я не вызвала полицию.

– Я только хочу поговорить с Джорджиной!

– Джорджина… – Бесплотный голос Карен звенит подо мной. – Ты знаешь этого долбаного шутника? Он чуть не разбил мне окно.

– Да, знаю. Но лучше бы не знала.

– Всего пять минут твоего времени, – молит Робин, прижав руку к сердцу. – Обещаю, пять. Или я начну петь. Какую серенаду тебе спеть? «О, Джорджина, в самом деле ничего не было…» ОЙ! Знаете ли, это чертовски больно! – Робин сердито смотрит на Карен, как будто у него есть право негодовать. В этом весь Робин.

– Будет еще много, ты, засранец! У меня полно консервов «Кэдбери». Я получаю их даром, и мне не приходится расплачиваться.

– Зато расплачиваюсь я, о Удивительно-Сердитая-Леди-Которая-Живет-Под-Джорджиной.

– Я спускаюсь. У тебя есть пять минут, – ору я.

Не дожидаясь новой порции снарядов от Карен, я закрываю окно и спускаюсь на два лестничных пролета, чтобы впустить Робина с черного хода.

Он что-то задерживается. Наверное, все еще выясняет отношения с Карен.

Но отвечать за это перед Карен придется мне.

В конце концов Робин появляется из-за угла, стряхивая шоколадный порошок с темно-синей куртки с подкладкой из шотландки.

От него пахнет свежим ветром и пабом. Судя по развязной походке, которой Робин входит на кухню, он очень доволен своим представлением под окнами. Возможно, даже подумывает использовать это в каком-нибудь номере на сцене. Подумать только, еще недавно мне нравился этот фигляр!

– Что ты хочешь? – спрашиваю я, скрестив руки на груди. При этом я вдруг обнаруживаю, что под пижамой нет бюстгальтера.

– Я хотел с тобой поговорить, но ты не отвечаешь на телефонные звонки. Я нахожу это весьма обидным, честное слово.

Он бесподобен!

– И ты решил, что очевидный следующий шаг – бросать камни в мое окно на рассвете и будить мою соседку?

– Ох! – Робин корчит рожу. – Она похожа на Ангелу Меркель.

Я бросаю на него яростный взгляд и шиплю «тсс».

– Я сделал что-то романтичное и неожиданное. Именно то, чего тебе хочется от мужчины. Этот жест должен показать тебе: я тот самый мужчина.

Я никогда не говорила Робину ничего подобного. Наверное, он или сексист, или думает, что «не спать с другими» – какой-то недостижимый идеал.

– Что ты хочешь? – спрашиваю я резко, чтобы покончить с этим слегка ироничным тоном, которого он пытается придерживаться. Меня бы не удивило, если бы это был первый набросок какой-нибудь сценки, над которой он работает.

– Давай мне второй шанс.

– Ты его не получишь. С какой стати? Что случилось с принципом «моногамия – это не мое»?

– Вот именно! – пылко восклицает Робин, и я шиплю: «ЗАТКНИСЬ!» В любую секунду Карен может снова взорваться.

– Да, все это было не для меня. Я полагал, ты знала, что это не для меня… – Я морщусь. – А потом я подумал: а почему бы и нет? Ты невероятная девушка. Ты умна, ты остроумна. Ты заставляешь меня смеяться. Господи, мне же скоро будет сорок!

– Вау, как вдохновенно! У тебя уже не хватает энергии на грязные игры с едой?

Робин смотрит на меня, и его взгляд, как он считает, выражает страстное томление.

– Давай попробуем. Будем поступать по-твоему. Я весь твой.

О господи! Он считает, что я выиграла джекпот. Еще бы, шанс укротить Робина Макни! Я пытаюсь скрыть, что нахожу это омерзительным.

– Робин, я застала тебя, когда ты занимался сексом с другой. Я не могу это забыть. Прости, если ты не ожидал такого резкого, окончательного разрыва. Но что поделаешь. Когда ты трахаешься с другими, это отпугивает таких зануд, как я, причем навсегда. А сейчас я возвращаюсь в постель, так что уходи из моего дома.

Робин качает головой:

– Ты думаешь, Лу мне больше нравится? Дело в этом? Считаешь, что она затмила тебя? Но мужчины иначе относятся к сексу.

– О боже, Робин. Ты что, не слышишь: уходи…

– Мужчины и женщины… Мы же совершенно по-разному смотрим на секс.

– Пожалуйста! – Хотя мне не следует попадаться на удочку, я позволяю поймать себя.

– Просто мы такие! Существуют такие муравьи, которых изучают ученые. Ими завладевает гриб. Мозг остается мозгом муравья, но гриб управляет его клетками. Мозг – это место водителя, но за рулем гриб. Либидо мужчины устроено похоже. Мы можем сознавать, что это неправильно, и питать сильные чувства к кому-то другому. Но, когда нам предлагают себя, мы занимаемся сексом. В девяти случаях из десяти, – объясняет Робин. – За рулем гриб.

– И ты на полном серьезе утверждаешь, что контроль враждебного гриба над мозгом заставляет тебя заниматься сексом с другой? Ты что, репетируешь на мне свой эстрадный номер?

– Нет! – Робин театральным жестом ерошит волосы и пытается опереться на кухонный стол, но ему мешает тостер. – Когда у тебя есть пенис и работа, на которой ты встречаешь женщин, жаждущих отдаться, – это все равно что быть привязанным к деревенскому дурачку на пивном фестивале. Это неотвратимо.

– А что, у женщин нет таких же желаний, под влиянием которых они могут поступать так же?

– Есть. Но я думаю, что женщины менее зависимы от них. Они разумнее. Я отношу это и к Лу: она понятия не имела о твоих чувствах. Она сказала, что никогда бы не стала со мной спать, если бы знала.

– О боже, как это удобно! Женщины должны были тебя остановить. Это же банка с печеньем Рэва.

– Что?

– Послушай, это любопытно с антропологической точки зрения, как вся болтовня о «Мужчинах с Марса»[59]. Но непонятно, почему ты рассказываешь мне все это. Это не имеет отношения к делу. Сколько раз я могу тебе повторять? Все кончено.

– Послушай, может быть, ты еще не поняла, но, черт возьми, я от тебя без ума, Джорджина Хорспайл.

Робин действительно перепутал мою фамилию. Я изо всех сил стараюсь сохранять невозмутимое выражение лица, поэтому ему не удастся узнать о своем промахе. Он станет бесценным украшением коллекции перлов от Робина.

– Мне плевать. А теперь мне нужно поспать, так что, если не возражаешь… – я выпроваживаю Робина за дверь, – пока – и спасибо за милые слова.

Уже собираясь уходить, Робин оборачивается и задумчиво, театральным жестом подносит палец к губам. Как Коломбо, когда он пытается перехитрить подозреваемого, который думал, что допрос закончен, и расслабился.

И я понимаю, что Робин спланировал все это, от начала до конца – швыряние камней, речь о грибах и муравьях, как бы импровизированный уход. Значит, он знал, что я, скорее всего, его отвергну.

– Джорджина, я знаю, что был не прав, когда спал с Лу. Но я не могу отделаться от чувства, что это произошло как раз вовремя, чтобы дать тебе повод уйти. Это похоже на то, как дергаешь дверные ручки и ищешь другой выход – и вдруг обнаруживаешь, что дверь незаперта.

– Если вспомнить, что именно я увидела, когда вошла в твою квартиру, то это все равно что открыть иллюминатор в самолете. Итак?

– Вот о чем я хочу спросить: до того, как это случилось, ты действительно была в меня влюблена и хотела серьезных отношений?