Чарльз Грант

Гоблины

(Секретные материалы)

Посвящается Крису Картеру — и точка. Потому что можно сказать без преувеличения: вечерами, по пятницам, если бы не его великолепный сериал, который смотришь затаив дыхание, мне не оставалось бы ничего другого, как только засесть за работу.
Глава 1

В тот вечер бар буквально кишел призраками.

Греди Пирс кожей чувствовал их присутствие. Однако пока бармен исправно подливал выпивку, ему было на них наплевать.

Это были призраки, явившиеся из прошлого, из тех дней, когда в Форт Дике для прохождения курса боевой подготовки почти ежедневно прибывали все новые и новые партии новобранцев — главным образом призывников-срочников, напуганных или, наоборот, распираемых гордостью. Их выгоняли из автобусов сержанты-инструкторы со злыми лицами и злыми глазами, не знающие иного способа общения, кроме крика. Напуганных охватывал еще больший ужас. С распираемых гордостью мигом слетала всякая спесь. С того самого момента, когда их начинали стричь под ноль, становилось ясно: то, что им предстоит испытать на собственной шкуре, не имеет ничего общего с захватывающими вестернами в духе Джона Уэйна.

Начиналась реальная армейская жизнь.

И армия здесь была не киношной.

И вполне могло случиться так, что их отправят умирать куда-нибудь к чертям собачьим.

Кто-кто, а Греди не мог всего этого не знать — сколько таких желторотых юнцов прошло через его руки!

Но это было давно.

А сейчас какое ему дело, если призракам тех мальчишек, которые не вернулись, вздумалось вдруг встать у него за спиной и требовать, чтобы он заново обучил их военному ремеслу и чтобы на сей раз сделал это как следует. Проклятие, именно это им от него и нужно! Ну и плевать!

Сейчас ему хотелось одного — напиться. Что-что, а это у него действительно хорошо получалось.

Он сидел на высоком табурете, втянув голову в плечи, облокотившись о стойку и уставившись на свои сложенные вместе ладони. Создавалось впечатление, будто, прежде чем взяться за стакан, он собирается прочесть молитву. Седые, стриженые ежиком волосы, резко очерченное угловатое лицо — такова была его внешность. Одет он был в старую, всю в масляных пятнах рабочую солдатскую робу, а также куртку военного образца, порванную на плече. На ногах красовались стертые до дыр походные башмаки.

С того места, где он сидел, — у дальнего края стойки — были хорошо видны поцарапанные столики из темного дерева, кабинки, расположенные вдоль боковой стены, а также посетители — человек двадцать или около того, склонившиеся над выпивкой. Обычно в это время дня здесь царил сущий бедлам: велись отчаянные — и не всегда доброжелательные — дебаты о «Гигантах», о «Филлис», о «76-х»,[1] о правительстве. По джукбоксу[2] надрывался Вейлон. По телевизору, висящему на стене, демонстрировался очередной бейсбольный матч. И над всем этим слышалось мерное сухое потрескивание, доносившееся из того угла, где под единственной лампочкой стоял затянутый зеленым сукном стол для игры в пул. Случалось, заходили сюда и девицы, которые могли составить компанию любому желающему.

«Да и то сказать, — ухмыльнулся про себя Греди, — девицы пошли те еще: из них уже песок сыплется, да и страшны как смертный грех…»

Вечер выдался прескверный.

С самого утра лил дождь, сменившийся к концу дня мерзкой изморосью. Потеплело. В закоулках и подворотнях висели зыбкие клочья тумана.

На дворе стоял апрель, а погода скорее смахивала на ноябрьскую.

Греди взглянул на часы — только-только перевалило за полночь — и потер глаза костяшками пальцев. По последней и пора отчаливать, пока он еще в состоянии найти дорогу домой.

Он протянул, было руку — перед ним стоял наполненный до половины стакан с «Джек Дэниел» и кубиком льда в нем, но в следующее мгновение нахмурился и руку отдернул. Он готов был поклясться, что еще секунду назад стакан был полон.

«Да, малый, — промелькнула мысль, — а ты еще хуже, чем я думал».

Он снова потянулся к стакану.

— Думаешь, стоит, старина? — услышал он голос Аарона Ноэля. Этот человек был весь сплошная гора мускулов, так что казалось непостижимым, как это ему еще удается двигаться. Ноэль закинул полотенце за плечо и прислонился к полке, над которой висело затянутое облаком табачного дыма зеркало.

На нем была плотно облегавшая торс белая футболка с обрезанными рукавами, которые, видно, слишком стесняли движения. Аарон был довольно молод, однако вид у него был такой, словно он доживал уже вторую жизнь.

— Греди, не подумай, что я имею что-нибудь против. Просто сегодня я не собираюсь тащить тебя домой. Так что не обижайся.

— Не будешь моей подружкой? — ухмыльнулся Греди.

— Нет. Отвратная погода сегодня, верно? Вот так каждый раз — как только погода портится, у тебя сразу же отказывают тормоза, ты пьешь не в себя, вырубаешься, а в результате мне приходится буксировать твою паршивую задницу в ту чертову дыру, которую ты именуешь своим домом. — Ноэль покачал головой. — Сегодня ничего у тебя не выйдет. — Он озабоченно сморщил лоб. — Не рассчитывай. У меня сегодня деловая встреча.

Греди рассеянно посмотрел в окно — улица, залитая неярким неоновым светом, была подернута дымкой. На противоположной ее стороне зияли черные провалы витрин.

Греди расправил плечи, дернул себя за мочку уха и ущипнул за щеку — это был его испытанный способ, к которому он прибегал, когда хотел определить, в состоянии ли он дойти до дома и достаточно ли он пьян, чтобы уснуть мертвым сном и не видеть этих проклятых кошмаров. Пожалуй, сейчас он был бы не прочь еще чуток добавить, однако ему пока не удалось дойти до того состояния, когда можно спорить с человеком, который может одним пальцем перешибить тебе хребет.

По правде говоря, Ноэль неплохо относился к Греди. Сколько раз за последние пятнадцать лет он останавливал его, когда тот уже готов был ввязаться в Драку, исход которой был ясен заранее — Греди просто пришлось бы примкнуть к сонму своих призраков. Греди не мог объяснить, зачем Ноэлю это нужно, однако факт оставался фактом.

Он сосредоточенно уставился на стакан. От желания выпить у него засосало под ложечкой. Скорчив гримасу, он глубоко вздохнул и пробормотал:

— Ну и черт с ней.

Аарон одобрительно хмыкнул.

Греди сполз с табурета и, чтобы восстановить равновесие, некоторое время стоял, опершись левой рукой о стойку. Наконец решив, что он в состоянии двигаться и что при этом он не будет похож на пассажира судна, застигнутого штормом, Греди вскинул руку, отдавая честь бармену, затем швырнул на стойку помятую купюру и процедил сквозь зубы:

— Я тебе это припомню.

— Как будет угодно, — откликнулся бармен. — А сейчас отправляйся домой и проспись.

Греди извлек из кармана шапочку болельщика «Янки», водрузил ее на голову и направился к выходу.

Оглянувшись, он увидел, что Аарон уже беседует с каким-то парнем, стоящим у стойки.

— Спокойной ночи, джентльмены, — нарочито громко произнес он.

Кое-кто из посетителей вздрогнул и повернул голову в его сторону. Греди рассмеялся и вышел.

Не успел он очутиться на улице, как его начал донимать кашель, да так сильно, что ему пришлось прислониться к кирпичной стене, чтобы отдышаться.

— Дьявольщина, — пробормотал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Бросай-ка ты пить, старый хрен, бросай курить, пока не подох в какой-нибудь подворотне.

Некоторое время он стоял в нерешительности, затем перешел на противоположную сторону улицы и побрел по тротуару, держась поближе к заколоченным фанерой витринам закрытых магазинов и в который раз проклиная про себя этот паршивый городишко. Правительство только и знает что без конца урезает городской бюджет. Люди снимаются с мест и разъезжаются кто куда. И никто не спешил занять их дома.

Проклятие! Если уж ему на роду написано загнуться от пьянства, то пусть бы это произошло в каком-нибудь местечке получше — во Флориде, например, или вроде того. Где по крайней мере большую часть года тепло, черт побери! Его разобрала икота. Он со злостью сплюнул на тротуар и громко рыгнул.

Сказать по правде, не проходило и вечера, чтобы его не посещали подобные мысли, однако в действительности все оставалось по-прежнему. Будь проклята эта армия!

Ты, приятель, староват для нас. Вот твоя пенсия — катись на все четыре, старый хрыч.

Он снова рыгнул и сплюнул, всерьез подумывая о том, не вернуться ли ему к Барни — пропустить на посошок. Он бы расшевелил это гнездо — это уж точно.

Ругая себя на чем свет стоит, Греди прошел еще с полквартала, потом остановился и покосился через плечо. Асфальт был подобен черному зеркалу. В лужах дрожали и корчились отражения уличных фонарей и неоновых реклам. Впереди не было ничего — лишь мелкие лавчонки да конторы, а еще дальше — огни машин, словно тлеющие в ночи угли.

Греди оглянулся.

Улица была пустынна. Только рваные клочья тумана.

Что ты вбил себе в голову, старина? Не паникуй.

Он расправил плечи, выпрямился и перешел на противоположную сторону улицы. Еще пара кварталов — налево, затем направо — и он окажется у обветшавшего многоквартирного дома, в котором он и жил с тех пор, как его выставили из армии.

Он бы нашел это место даже с завязанными глазами, будь оно неладно.

Греди еще раз оглянулся — ему вдруг померещилось, что за ним кто-то следит.

Вот и конец квартала — он завернул за угол.

Черт, кто-то определенно болтался у него за спиной. Не то чтобы Греди слышал какие-то шаги — это была скорее иллюзия чьей-то близости. Наитие. Ощущение того, что он не один. Ему было знакомо это чувство — там, в джунглях, он чуть было не свихнулся, оттого что постоянно чувствовал, что они притаились за деревьями и наблюдают за ним, выжидая момент, чтобы нажать на спусковой крючок.

— Эй, там! — крикнул он в темноту, обрадовав шись звуку сооственного голоса, но тут же вздрогнул от испуга, услышав раскатистое эхо. Никого. Нет, кто-то там все-таки есть. «Чтоб тебя! — подумал он и повернулся, досадливо махнув рукой. — Мало мне неприятностей…»

Если это всего-навсего такой же пропойца, как и он, тогда плевать. Не страшила его и перспектива быть ограбленным — что с него можно взять?

И все же, пройдя квартал, Греди не выдержал. Он должен был убедиться, что все в порядке. Ничего. Ни души.

От внезапного порыва ветра, изморосью хлестнувшего по лицу, Греди прищурился. И тут внимание его привлекло какое-то движение — метрах в десяти от него, в начале того закоулка, мимо которого он только что проходил.

— Эй, черт бы тебя побрал!

Тишина. То, что ему не удосужились ответить, взбесило его окончательно.

С него было довольно и того, что армия испоганила ему жизнь, что он так и не смог выбраться из этого окаянного болота, что за спиной у него вечно торчат призраки — теперь-то он не позволит какому-нибудь молокососу морочить ему голову.

Греди вынул руки из карманов и двинулся назад. Он старался дышать размеренно и глубоко, сдерживая ярость, от которой его буквально распирало.

— Эй, ты, сукин сын!

Молчание. Ничто не шелохнулось. Дойдя до угла, Греди почувствовал себя в полной боевой готовности. Он остановился, расставил ноги и упер кулаки в бока.

— А ну-ка вылезай оттуда, приятель!

Легкий вздох. Может, это было всего-навсего дуновение ветра — как знать?

Далее чем на два метра ничего не было видно. По обе стороны от Греди вздымались кирпичные стены. Слева стояло несколько покореженных мусорных контейнеров. Снова поднялся ветер.

Греди показалось, хотя он и не был в этом уверен, что где-то здесь должен быть тупик. Следовательно, пока он тут стоит, мерзавец никуда не денется. Вопрос был в том, чем все это кончится — иначе говоря, достаточно ли он пьян, чтобы затевать эту разборку.

Он сделал шаг вперед и отчетливо услышал чье-то дыхание.

Медленное, сдержанное. Кто-то изо всех сил старался ничем не выдать своего присутствия.

Глупо. Если там кто-то и прячется, то рано или поздно он себя обнаружит. Пусть только шелохнется — Греди сразу же это услышит. Слишком много хлама кругом, слишком много воды — даже звук собственных шагов отдавался в ушах Греди ружейным выстрелом.

Между тем дыхание слышалось уже совсем близко.

— Да что время тратить на ерунду? — буркнул Греди и уже повернул было назад…

Как вдруг увидел, что справа, из кирпичной стены, к нему протянулась чья-то рука.

В руке блеснуло лезвие бритвы.

Ему была знакома эта штуковина — было время, он и сам такой пользовался.

Преострая вещица.

Когда лезвие полоснуло по его горлу, он почти ничего не почувствовал.

Греди уже почти выбрался обратно, на улицу, когда у него начали подгибаться колени, и он, привалившись к стене, в недоумении уставился на руку, сжимающую бритву. Ноги у него отнялись, он весь как-то сразу обмяк и сполз на асфальт.

— Черт, нечистая сила, — пролепетал Греди.

— Не совсем так, — услышал он в ответ. — Не совсем так, старина.

Только теперь Греди почувствовал, как горло его полыхнуло огнем и по груди плотной волной разлилось тепло. Туман застилал ему глаза. Только теперь до него дошло, что он сидит на куче мусора. И вдруг перед ним возникло лицо того, кто его убил…

Глава 2

Четверг выдался погожим. На пронзительно-голубом небе не было ни облачка. Шум машин угасал в молодой зелени деревьев и казался приглушенным. Зацветала вишня. Туристов в мемориальном центре Джефферсона было немного — главным образом пенсионеры, не спеша прогуливающиеся с фотоаппаратами на шее или видеокамерами в руках. По кромке приливного бассейна трусила группа джоггеров. Летели брызги из-под лопастей водяных велосипедов, седоки которых затеяли шуточную гонку.

Вот почему Фоке Малдер любил приходить сюда, когда ему необходимо было побыть наедине со своими мыслями. Здесь он мог спокойно посидеть на ступеньках. Над ухом не тараторили гиды, словно роботы, твердившие одно и то же изо дня в день. Не смеялись и не бесились дети. Словом, не было того балагана, который непременно возникал у мемориала старику Аврааму Линкольну или у памятника Вашингтону.

Его аккуратно сложенный темно-синий пиджак лежал рядом, на мраморной ступени. Малдер ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он выглядел значительно моложе своих лет — на лице ни морщинки, каштановые волосы растрепаны морским ветром. Его можно было принять за ученого.

Впрочем, Фокса Малдера это вполне устраивало.

Он уже почти доел свой сандвич и приготовился было выпить содовой, как вдруг внимание его привлек высокий мужчина в темно-коричневом костюме, направляющийся в его сторону по краю бассейна, попутно разглядывающий окружающих и всем своим видом дающий понять, что нисколько не удивится, если встретит вдруг какого-нибудь знакомого. Малдер посмотрел по сторонам и понял, что прошмыгнуть незамеченным за угол здания или спрятаться за деревьями ему уже не удастся.

— Эй! — крикнул мужчина, заметив его, и приветственно взмахнул рукой.

Малдер изобразил любезную улыбку и остался сидеть, как сидел.

Эта встреча не входила в его планы. Все, что ему было нужно в столь славный день, — это его сандвич с содовой, хотя, разумеется, он предпочел бы оказаться сейчас у Рипли, в Александрии, и пить холодное пиво. И неплохо бы еще наблюдать при этом, как вон та хорошенькая брюнетка выписывает неторопливые круги на роликах. В ушах у нее миниатюрные наушники, а на поясе — «уокмэн». Малдеру всегда казалось, что удержать равновесие на роликовых коньках так же сложно, как и на обычных — принцип-то тот же. Впрочем, он и на детских-то, с роликами в два ряда, не мог устоять — по крайней мере когда он пробовал это делать, то большую часть времени не катался, а сидел на заднице.

В этот момент брюнетка повернулась к нему лицом, и Малдер, словно внезапно ослепленный, часто-часто заморгал, успев, однако, заметить, какой очаровательный у нее загар и как идут ей красные шортики в сочетании с красной же футболкой.

И тут на лицо его набежала тень.

Это был тот, рыжий.

— Малдер, — произнес он, остановившись на две ступеньки ниже и улыбнувшись своей идиотской улыбкой, — где же вы были?

— Здесь, Хэнк, где же еще?

Специальный агент Хэнк Уэббер мельком взглянул туда, где под сводчатым куполом возвышался монумент Томасу Джефферсону. В глазах его мелькнуло недоумение.

— Знаете, а я ни разу здесь не был. — Он растерянно покачал головой и провел ладонью по отливающим медью волосам. — Что это вас сюда занесло?

Малдер пожал плечами.

— Здесь хорошо. Тихо, — ответил он и, понизив голос, добавил: — Не то что в конторе. Уэббер намека не понял.

— Так вы уже в курсе, что произошло? Малдер рассеянно посмотрел на него.

— Ах, да, — воскликнул молодой человек, глуповато улыбаясь, — откуда же вам знать — вы же были здесь!

— Хэнк, ты не перестаешь поражать меня своим талантом по части дедукции.

Уэббер тут же понес какую-то несуразицу, на что Малдер лишь улыбнулся и махнул рукой, давая понять, что это была всего лишь глупая шутка.

— Так что же я должен знать?

— Хелевито.

Малдер вздрогнул, на мгновение забыв, что его только что оторвали от завтрака.

— А что с ним?

— Его взяли.

Малдер не знал, то ли смеяться ему, то ли исполнить ритуальный танец победителя и окончательно шокировать этого мальчишку — то ли просто сухо кивнуть, что в конторе считалось признаком хорошего тона, сделав вид, будто у него, собственно, никогда и не возникало ни малейших сомнений относительно того, чем закончатся продолжавшиеся к тому времени уже три месяца поиски похитителя. Тем более что похищенного им ребенка уже освободили целым и невредимым. Малдер не сделал ни того, ни другого, ни третьего, а просто хлебнул содовой и снова принялся за свой бутерброд.

Уэббер засунул большой палец за пряжку ремня.

— Ага! Еще и двух часов не прошло. Вы все правильно рассчитали, Малдер. Мы установили слежку за домом в Билокси, где живет его родня. Так и есть — сегодня утром Хелевито подваливает туда один-одинешенек. Всю ночь гулял на каком-то теплоходе; просадил в рулетку половину того, что получил в качестве выкупа — вторая половина, видимо, досталась какой-нибудь смазливенькой блондинке. — Хэнк рассмеялся и, довольный собой, покачал головой. — Первое, что он сказал, когда его взяли, было: «Черт меня побери, почему я не поставил на «36» и на «красное»?»

Хэнк мечтательно кивнул. Не говоря ни слова, Малдер отправил в рот сандвич и запил его содовой.

— Ну как? — спросил Хэнк и еще раз покосился в сторону мемориала.

Мимо прошмыгнула стайка монахинь, которые оживленно болтали, а завидя Малдера с Уэббером, приветливо улыбнулись им обоим.

Брюнетка на роликах исчезла, не удостоив их даже взгляда.

Уэббер хмыкнул и принялся поправлять галстук.

— Ну как? — снова спросил он.

— Послушай, Хэнк. Человек завтракает, человек наслаждается свежим воздухом, солнцем… а особенно покоем и тишиной, которых ему так не хватает в конторе. Я что-то не совсем понимаю, чего ты от меня ждешь?

Молодой человек, казалось, был совершенно сбит с толку:

— Но как же… ведь если бы не вы, мы бы его так и не накрыли, верно? То есть я хочу сказать: всем, кроме вас, было невдомек, что у этого парня патологическая страсть к игре, так? Никому бы и в голову не пришло искать его родственников. Так что… — Он рассеянно развел руками. — Так что же, вы не рады?

— Радости через край, — сухо произнес Малдер и тут же пожалел об этом, заметив, что его юный коллега смотрит на него с каким-то детским укором. Он видел: этот мальчишка пока еще искренне верит в то, что каждый арест знаменует собой торжество справедливости и достоин соответствующих случаю слов, в то, что каждый мошенник, крупный ли, мелкий ли, упрятанный за решетку, это повод по крайней мере для небольшой вечеринки. Но он не мог знать другого — того, что чувство упоения, которое ты получаешь от работы, всегда одинаково. Будь это твой первый арест или сто двадцать первый, или даже миллионный. Как одинаково и твое отношение к этой работе — вот, мол, еще один паршивец получил по заслугам.

Однако хорошие агенты, лучшие из лучших, никогда не забывают о том, что, поддаваясь упоению, легко упустить из виду обратную сторону их работы — что где-то на очереди всегда стоит следующий мерзавец.

И эта очередь никогда не иссякнет.

Просто никогда.

Порой осознания одного этого факта оказывается достаточно для того, чтобы превосходный агент превратился в циника и начал совершать ошибки, которые зачастую приводят его к гибели.

Малдер не хотел, чтобы подобная участь постигла его.

У него еще слишком много работы.

Слишком многого он еще не успел сделать.

К тому же он так и не доел свой завтрак, а на столе в конторе его дожидаются несколько дел, находящихся на разных стадиях расследования. Это были не его дела. Его просто попросили взглянуть — может, он увидит то, что ускользнуло от внимания других.

В этом Малдер был мастером, к этому у него был талант — по крайней мере именно так говорили в конторе. Сам он смотрел на все это несколько иначе, вернее не смотрел вовсе — просто делал свою работу, не вдаваясь в подробности.

Когда Уэббер уже почти готов был расплакаться, Малдер наконец прожевал кусок сандвича, почесал подбородок и многозначительно поднял палец:

— Хэнк, я припоминаю, что это ты навел нас на след в Билокси. Мы ведь все это упустили из виду. Так что поздравлять надо тебя.

Сказав это, Малдер не поверил своим глазам — малый покраснел до ушей, застенчиво потупился и, не зная, что и сказать, принялся растерянно пинать носком ботинка мраморную ступеньку. Малдер понял, что, скажи он, к примеру, что-нибудь вроде:

«Да плевать мне на все это хотелось», — то этот мальчишка мог бы его, пожалуй, и убить.

— Спасибо, — пробормотал Уэббер, с трудом сдерживая улыбку. — Понимаете… для меня это так много значит. — Он безнадежно махнул рукой. — Я не хотел вам мешать. Просто подумал, вам будет интересно узнать.

— Ну разумеется! Нет, правда. Спасибо тебе.

— Ну ладно. — Уэббер попятился и, зацепившись за ступеньку, замахал руками, чтобы не упасть. Затем он застенчиво улыбнулся и тихо произнес: — Ладно, я, пожалуй, пойду. Хорошо?

— Разумеется.

— Так вы…

Малдер поднес ко рту остатки сандвича.

— Впрочем, само собой — что я спрашиваю?

Уэббер махнул на прощание рукой, достал из кармана темные очки и водрузил их себе на нос.

Теперь это был уже не мальчишка по имени Хэнк.

Перед Малдером стоял молодой мужчина в костюме, цвет которого не вполне соответствовал погоде, и темных очках — слишком темных, если учитывать, что солнце в тот день светило не очень-то и ярко. Словом, мужчина, у которого на лбу было написано, что он агент ФБР.

Малдер мысленно улыбнулся, наблюдая за тем, как Уэббер почти строевым шагом зашагал прочь. Доев остатки завтрака и запив содовой, Малдер посмотрел по сторонам и, не увидев ничего достойного внимания, закинул пиджак за спину и направился к зданию музея.

Ему здесь нравилось, особенно сейчас, когда вокруг не было ни души. Здесь его не преследовало то ощущение, которое неизменно возникало в музее Линкольна, — будто попал в храм, хотя он и испытывал чувство благоговейного уважения к человеку, фигура которого возвышалась над ним. Джефферсон не был Богом — он был человеком со своими слабостями и ошибками. Но ошибки, которые он совершал, нисколько не умаляли величия сделанного им.

Малдер любил приходить сюда, когда ему необходимо было подумать над очередной головоломкой, словно надеялся, что, осененный гением третьего американского президента, он сможет проникнуть в наиболее темные закоулки чужой души.

Сюда не долетал уличный шум, здесь не галдели туристы — лишь приглушенный звук его собственных шагов по мраморным плитам.

Сегодня Малдера занимало так называемое луи-зианское дело о произошедшем средь бела дня жестоком убийстве с целью грабежа — сумма похищенного составляла 25 тысяч долларов. Фигурировавшие в деле свидетели готовы были поклясться на Библии, что совершивший это человек в костюме бродячего клоуна в буквальном смысле растворился в воздухе. Прямо под куполом цирка.

Интуиция редко подводила Малдера. По версии следствия, этот случай не имел никакого отношения к категории «Икс», в которой он специализировался, — в деле как будто бы не было ничего таинственного и необъяснимого.

Ничего аномального.

Ничего такого, что позволило бы выделить это дело в разряд загадочных, которые Контора не любила, но не всегда могла позволить себе роскошь смотреть на них сквозь пальцы.

Потому-то они и обратились за помощью к Мал-деру. Нравилось это его начальству или не нравилось — а, как правило, оно было не в восторге от этого, — но по части подобных дел он считался мастером.

В данном случае чутье подсказывало Малдеру, что ему здесь делать нечего.

Однако не следовало исключать и вероятность ошибки. Такое в его практике уже случалось. Сколько раз его партнер. Дана Скалли, твердила ему: «Малдер, это самое заурядное дело, просто слегка странноватое. Никаких пришельцев, монстров или летающих тарелок». Малдер даже предложил ей выбить эти слова на специальных карточках, чтобы она могла молча вручать их ему всякий раз, когда он заикнется насчет того, что дело действительно попадает под категорию «Икс» и они должны как следует с ним разобраться.

Скалли, впрочем, ответила, что это не смешно.

И все же, хотя она и не любила признаваться в этом, слишком часто. Малдер оказывался прав.

Сейчас его больше тревожило другое обстоятельство: то, что, поспешив отнести данное дело к категории «Икс», он спровоцирует гнев руководства, которое может просто взять и прикрыть его отдел. Это соображение заставляло его постоянно быть начеку. Тем более что такое однажды уже случилось.

Он не хотел, чтобы это повторилось еще раз. Особенно теперь, когда он был так близок к тому, чтобы окончательно доказать, что Земля не одинока во вселенной… Так близок.

Кого-то это могло даже напугать: не слишком ли он близок к этому?

Кто-то называл его параноиком, тогда как сам он просто-напросто проявлял осторожность, не желая нарваться на нож или бритву.

Про него было известно также, что он любитель импровизации и частенько выходит за рамки инструкций, — это также не прибавляло ему популярности в высших эшелонах Конторы.

Ему повезло хотя бы в том, что его отдел вообще продолжает еще функционировать. Однако и на сей счет он не особенно обольщался. Просто занимался своим делом. И был настороже. Постоянно.

Слишком извилист был его путь, чтобы он мог позволить себе расслабиться.

Кончиками пальцев касаясь мраморного пьедестала, Малдер обогнул статую Джефферсона.

Ему хотелось одного — знать наверняка, что в этом луизианском деле не обошлось без нечистой силы. Больше ничего.

Он должен быть совершенно уверен — это не просто его безрассудное стремление увидеть то, чего нет.

А это непросто — сбхранять беспристрастность, особенно теперь, когда он подошел так близко.

Страшно близко.

Отступив на шаг, он надел пиджак и посмотрел на возвышающуюся над ним бронзовую фигуру президента.

— Ну что, как ты считаешь? — тихо произнес он. — Тебе виднее. Это ты купил это проклятое место — есть там что-нибудь?

И вдруг он почувствовал на плече чью-то руку.

Хотел обернуться, но невидимые пальцы сдавили плечо сильнее, словно приказывая не шевелиться.

В горле у него пересохло. Он молча повиновался. Страха не было, лишь тревожное ожидание.

Начинала затекать шея. Малдер наклонил голову.

Рука все так же сильно сжимала его плечо.

— Итак? — спокойно спросил он.

Мята. Он почувствовал едва различимый запах мяты — одеколон или лосьон после бритья? — и еще тепло, исходившее от одежды неизвестного, словно тот, прежде чем найти его, проделал долгий путь под палящими лучами солнца. Рука была на редкость сильной, но Малдер не мог увидеть ее, не повернув головы.

— Мистер Малдер. — Голос был мягкий и не очень глубокий.

Малдер кивнул. Он умел быть терпеливым, хотя и отличался вспыльчивостью и не любил, чтобы им понукали. Попытался расправить плечи — но пальцы, сжимающие плечо, не дали ему этого сделать.

— Луизиана. — Голос был обращен куда-то в сторону, и Малдер понял, что тот, кому этот голос принадлежит, повернул голову. — Это не то, что вы думаете — и все же советую вам отнестись к делу серьезно.

— Не возражаете, если я спрошу, кто вы? — тем же невозмутимым тоном осведомился Малдер.

— Возражаю.

— А если я спрошу…

— Возражаю.

Пальцы впились в плечо еще сильнее. Малдер поморщился от боли — видимо, оказался задетым какой-то нерв. Он кивнул. Все понятно — держи язык за зубами, не задавай вопросов и внимательно слушай.

Снаружи донеслись голоса — дети. Странно — на сей раз они вели себя тихо, как и подобает вести себя в подобном месте.

Раздался автомобильный гудок.

— Мистер Малдер, то, что ваш отдел работает снова, вовсе не означает, что вы больше никому не мешаете. Кое-кто хотел бы убрать вас с дороги, — легкий шорох материи, и голос стал ближе, перейдя на резкий шепот. — Вы по-прежнему беззащитны, мистер Малдер, хотя и не в наручниках. Не забывайте об этом. Не надо.

В тот момент, когда детские голоса звучали уже в стенах музея, эхом отражаясь от стен, рука особенно безжалостно сдавила его плечо. На глаза Малдера навернулись слезы. Почувствовав, как мелко затряслись его колени, он слабо вскрикнул и попытался выбросить вперед руку, но не успел и, ударившись лбом о постамент, завалился на мраморный пол. Когда в голове у него наконец прояснилось, он обнаружил, что стоит на четвереньках с опущенной вниз головой. Поморщившись от боли, он покосился направо — единственный, кто попал в его поле зрения, была маленькая девочка с косичками в ярко-синей курточке. В руке она держала мороженое.

— Вам нехорошо, мистер? — спросила она, облизывая мороженое.

Малдер осторожно потрогал плечо, мысленно выругался и, отдышавшись, слабо кивнул.

Появилась какая-то женщина. Мягко отстранив девочку, она спросила:

— Сэр, вам нужна помощь? Он взглянул на нее и, вымученно улыбнувшись, произнес:

— Просто закружилась голова…

Опершись о постамент, он с трудом поднялся на ноги. Женщина, а вслед за ней и дети — человек десять — опасливо попятились.

— Ничего, благодарю вас, — пробормотал он и, пошатываясь, направился к выходу.

Женщина вежливо кивнула.

Малдер вышел на улицу.

Налетевший ветер растрепал ему волосы. Малдер рассеянно смахнул их со лба. Плечо ныло, но боли он почти не ощущал. Зато он затылком чувствовал ледяное дыхание у себя за спиной.

Кем бы ни был этот незнакомец, он не угрожал ему — хотя ничего и не обещал.

Впервые за последнее время Малдер пребывал в легком возбуждении — верный признак того, что он снова вышел на охоту.

Только на сей раз его добычей должны стать не уголовники.

Его добычей должна стать истина.

Глава 3

Капралу Фрэнку Ульману обрыдло валяться на кровати. Болела спина, болела задница, болели ноги. Не болело только одно место — голова, которой Фрэнк и рассудил, что если он еще раз примется считать трещины на потолке, то непременно свихнется.

Нечего сказать, веселый выдался вечерок.

Самое же обидное заключалось в том, что причиной всему была его собственная глупость. В самом деле, вчера вечером он мечтал об одном — тихо выпить, снять девочку — его постоянная подружка сегодня работала, чтобы наутро не мучило похмелье. Ничего особенного. Он без проблем справил у сержанта увольнение и оделся в гражданское. Два уорент-офицера, всю дорогу спорившие о том, примет министерство обороны решение закрыть Форт Дике или нет, подбросили его до Мар-вилла.

Возле «Барни» он вышел.

Заказав себе выпивку, Фрэнк перекинулся парой слов с барменом, в очередной раз подивившись, как это тот умудряется таскать такую гору мускулов, посмотрел по ящику, как подают «Фил-лис». Затем его внимание привлекли разговоры о старине Греди — неделю назад бедняге полоса-л». бритвой по горлу.

Жаль. Он был по-своему привязан к этому бедо-лаге, время от времени угощал выпивкой и любил послушать его байки. Греди называл его «Сэл» — говорил, что, мол, Фрэнки как две капли воды похож на какого-то старого актера — или кем он там был? — по имени Сэл Минео. Первое время Фрэнк поправлял его, а потом перестал. Если парень считает, что он похож на кинозвезду — плевать.

И вот Греди приказал долго жить, а вместе с ним и Сэл. Жаль.

Он пропустил еще стаканчик, понаблюдал еще за одной подачей, а затем совершил свою первую ошибку: решил снять бабешку, сидевшую в одиночестве за столиком в глубине зала. При свете ламп она показалась ему ничего себе — впрочем, он и не собирался привередничать. Энджи здесь не было, но он-то был здесь! Тут-то Фрэнк и допустил промашку, потому что эта сучка никак не хотела, чтобы ее снимали, о чем и не преминула заявить во всеуслышание. Он продолжал настаивать, и она в конце концов предложила ему катиться к такой-то матери, а по дороге заняться сексом с самим собой, причем в крайне непристойной и неестественной форме.

Второй его ошибкой было то, что он швырнул перед ней на стол двадцатку и сказал, чтобы она либо заткнулась, либо соглашалась и еще чтобы не забыла вернуть ему сдачу.

В третий раз он ошибся, когда не послушался бармена, который начал было уговаривать его уносить ноги.

Уязвленный до глубины души, капрал Ульман, которого к тому времени уже порядком развезло, поскольку он пил «ерша», полез в бутылку и обозвал бармена педиком…

Очнулся он в гарнизонном госпитале ВВС, в Уолсоне, где ему наложили швы на подбородок и гипсовую повязку на левую руку. Перед глазами у него маячила зверская рожа сержанта — он был уже в госпитале, когда Фрэнки доставила туда полиция.

Приказ был краток: постельный режим, таблетки и чтобы носу своего не показывал.

Весь последующий день Фрэнки только и делал, что глазел в потолок. Рука болела изнуряющей, пульсирующей болью. Изжелта-лиловая от побоев физиономия походила на дорожную карту.

Никто не посочувствовал ему.

Сержант предупредил Фрэнки, что, когда тот встанет на ноги, он на нем живого места не оставит. Опять двадцать пять!

Решив, что терять ему все равно нечего, капрал Ульман свесил ноги с койки и минуту сидел, выжидая, пока пройдут круги перед глазами. Надо выбраться отсюда. Немного прогуляться. Подышать свежим воздухом. Может, даже сыграть где-нибудь в картишки и потрепаться. Что угодно, лишь бы не считать эти проклятые выбоины в потолке.

Он с трудом влез в больничную робу, натянул башмаки и почти уже дошел до двери, когда почувствовал острую боль в челюсти. Сперва он подумал отказаться от своей затеи, но затем решил, что теперь для него это дело чести. Подумаешь, рука да несколько синяков — хорош же он будет, если позволит себе отлеживаться на больничной койке из-за подобных пустяков.

Фрэнки выглянул за дверь — в коридоре второго этажа не было ни души. Да чего ради он должен здесь торчать? И это когда другие расслабляются в Марвилле или в Браунс-Миллс, пьют до одури, спят с бабами, ходят в кино.

От этой мысли он чуть было не взбесился.

Черт побери, и врезали-то всего разок. Всего один досадный промах, и вот, пожалуйста — очутился здесь, форменный инвалид. Не дай Бог, кто-нибудь позвонит Энджи.

Сукин сын!

Неожиданно его осенило: к черту карты — надо срочно выпить. Чего-нибудь успокоительного и обезболивающего.

Он знал, где его взять.

Через пять минут, прихватив карманный фонарик и проглотив какую-то таблетку, из тех, что ему оставил врач, Фрэнки вышел в коридор и прошмыгнул в палату Хоуи Джакера. В следующее мгновение он снова появился в коридоре, придерживая здоровой рукой засунутые под брюки две бутылки «Южного комфорта». Тупица этот Джа-кер — не закрывает тумбочку. Ну что ж, ему же хуже.

Через пять минут Фрэнки уже шел по улице. Сразу же за казармами начинался лес — туда-то ему и надо. Если пройти с полмили вглубь, по тропинке, выйдешь на небольшую поляну. Фрэнку показали это место прошлым летом. Оно было словно специально создано для тех, кто хотел спокойно выпить на природе или что еще…

Строго говоря, поляна находилась за пределами расположения гарнизона. Отдыхать там — значит уйти в самоволку.

Но шума никто не поднимал.

В конце концов лес он везде лес — что в пределах гарнизона, что — за…

Как только за деревьями исчезли огни казармы, капрал припал к бутылке и едва не задохнулся после первого же глотка — виски оказалось крепчайшее. Фрэнки стал пить не спеша, причмокивая, чувствуя, как при этом стихает боль в руке. Гениальная мысль — сбежать и напиться, не то что лежать и пялиться в потолок, чтоб ему провалиться. Он пригубил еще немного, сунул бутылку в широкий бандаж, на котором покоилась больная рука, и достал фонарик. Лучик, конечно, слабенький, но ведь ему главное — не напороться на сосновую или дубовую ветку. Тропа была вытоптана до такой степени, что напоминала желоб.

Он шел быстрым шагом, время от времени поглядывая на небо, надеясь увидеть там звезды или луну. Не то чтобы он боялся леса. Вовсе нет. Фрэнк Ульман вырос в городе, и лес мало что для него значил.

Настораживало другое. Ему казалось, что деревья издают какой-то голос.

Когда налетал ветерок, в ветвях их отчетливо слышался шепот. Создавалось такое впечатление, будто за спиной у него, боязливо прикрывая ладонью рот, тихо судачили о нем какие-нибудь старики. Когда же ветра не было, листья все равно шелестели, подчиняясь воле неких невидимых ночных существ, недоступных узкому белому лучу.

Фрэнк сделал еще глоток.

Лес что-то говорил ему.

Он остановился и, обернувшись, посветил фонариком вверх по тропе, но ничего не увидел, кроме серых стволов и темных кустов подлеска.

Выпив еще немного и пройдя еще несколько шагов, Фрэнк вдруг с ужасом обнаружил, что первая бутылка уже пуста. Чертыхнувшись, он швырнул ее в сторону, извлек вторую и сунул ее в бандаж. Попозже, надо оставить на потом.

Внезапно налетел порывистый ветер, сырой и холодный.

Ветви подрагивали, словно в танце, и перешептывались между собой.

«Пожалуй, не такая уж и гениальная это была мысль», — подумал Фрэнк. Может, вернуться, лечь в койку, напиться до беспамятства — и пусть сержант завтра делает с ним что хочет?

Голова у него раскалывалась, с новой силой разболелись рука и челюсть.

— Боже правый, — пробормотал он.

Новым порывом ветра его потащило прочь с тропы. Под ногами мельтешил затухающий луч фонарика, то и дело выхватывая из мрака мерцавшие зыбким светом клочья тумана.

Там, в темноте, определенно что-то двигалось.

Что-то большое.

Фрэнки шатало из стороны в сторону. Он уже пожалел о том, что так нализался, пожалел, что с дуру принял таблетки. В желудке его разгорался пожар. Все тело было покрыто потом.

Неожиданно похолодало.

Ветер стал ледяным.

И снова этот странный звук… Что-то двигалось в сторону Фрэнка, даже не стараясь скрыть своего приближения.

Фрэнк вспомнил «Дьявола из Джерси», но тут же посмеялся над собственной глупостью. Ну да, как же! Живой монстр в самом Нью-Джерси. Еще что придумаешь?

Неожиданно он скорчился от острой боли в желудке.

Отдышавшись, он кинулся дальше, с трудом продираясь сквозь кусты, больно цеплявшие за ноги. Сломанная рука горела огнем, и он придерживал ее здоровой правой, одновременно шаря по сторонам тусклым лучом фонарика, но луч лишь упирался во мрак.

Наконец, запутавшись в кустах, Фрэнк рухнул на землю, громко выругался и, вскочив на ноги, завопил, чтобы тот, кто преследует его, выходил немедленно и чтобы оставил в покое больного человека, который вдобавок заблудился и которому все это осточертело.

Ветер трепал его волосы и забирался за воротник.

На нос ему упала капля дождя.

— О Господи, — простонал он. — Что ж за наваждение такое?

Оно было там, в листве, над головой.

Теперь прямо у него за спиной, в темноте.

Фрэнк вытер пот со лба и вдруг заметил у себя под ногами тропинку. Размахивая фонариком, словно шпагой, он припустил по ней трусцой. Это была не та тропа, которая вела к госпиталю, но ведь выведет же и она куда-нибудь! Сейчас Фрэнк готов был оказаться где угодно — только бы выбраться отсюда.

Тупица! Он просто ничтожная тупица!