А. — Вчера по телефону Вы мне рассказали о себе. Теперь я знаю, кто Вы.

Я. — Я ведь не специалист-литературовед. Я люби­тель. Уже двадцать пять лет собираю все, что касается Вашего творчества: Ваши сборники, альманахи, журна­лы с Вашими произведениями, все, что касается Вашей жизни, биографии, деятельности, все, что пишут о Вас. Меня интересует все, что относится к Вам.

А. — Это и хорошо, что Вы не «специалист-литера­туровед». Вот посмотрите, что мне пишет один литера­туровед. (Вынимает из-под крышки стола письмо. Подает мне. Письмо — адрес: Ахматовой А А. ... — не потрудился написать имя и отчество полностью; обратный адрес: Мос­ква...). Читайте, читайте.

Письмо примерно такого содержания: Многоуважаемая Анна Андреевна. Я был в Красноярске. Там познакомился с одной девушкой. У нее я увидел тетрадь со стихами. Там были «Настоящую нежность не спутаешь...», «Проводила друга до передней...» (и т.д., около десяти названий), она говорит, что это Ваши или Цветаевой. Не могли бы Вы написать — чьи это стихи, Ваши ли, Цветаевой, знакомы ли Вам эти стихи... (Под­пись незнакома).

А. — Вот, пожалуйста, «специалист-литературовед». Вы, вероятно, знаете, что зто за стихи?

Я. — Это все из Ваших «Четок».

А. — Да, это все из «Четок». И вот, вместо того чтобы хотя бы посмотреть в мои сборники, узнать, отку­да эти стихи, «специалист» пишет мне. Как Вам это нра­вится?

Я. — Да, дальше некуда. До двадцати пяти лет, до женитьбы, я ничего почти не знал о нашей новой поэзии. Но когда женился, в семье моей жены имел место прямо

«культ Ахматовой—Гумилева». Братья жены на память читали десятки стихотворений Гумилева, моя жена по­знакомила меня с Вашей поэзией — прочитала на память всю Вашу «Белую стаю». Вот когда я вошел в круг Hoi-вой поэзии, Вашего творчества; поэзии Н.С. Гумилева. Потом начал собирать все, что относится к Вашему твор­честву, к Вашей жизни.

А. — Вас интересует также и творчество Николая Степановича Гумилева?

Я. — Да, я очень интересуюсь и его творчеством. Я собрал почти все его сборники, тоже стараюсь собрать все, что относится к его жизни и деятельности.

А. — Это очень большой поэт.

Я. — К сожалению, он не дал всего того, что мог бы сделать.

А. — Да, он очень рано ушел. Но и так он много сделал.

Я. — В первых сборниках Н.С. Гумилева еще чув­ствуется влияние символистов, но уже начиная с третье­го, с четвертого сборника он уже находит себя и полнос­тью открывает свое творчество. Но в первых сборниках, наряду с символистскими стихами...

А. (перебивая) — Почему наряду? Все, что он сде­лал, — все значительно. А в «Колчане» и в «Костре» — все свое, здесь он достигает вершин. Его долго не печа­тали и его очень мало знают. Но сейчас начали печатать. О творчестве Гумилева надо судить не по «Капитанам». У него много очень серьезных и важных стихотворений. «Капитаны» — это игрушка. Вот сейчас напечатали ряд стихотворений Гумилева в хрестоматии.

Я. — Да, в хрестоматии, составленной Тимофеевым для педагогических училищ.

А. — Его скоро начнут печатать. Мне сейчас пред­ложили составить, отобрать его стихотворения и проком­ментировать их. Но мне не очень удобно это. Может быть, Вы взялись бы составить свод его ранних стихог творений и прокомментировать их?

Я. - ?!

А. — За границей Гумилева много издают. Вот по­смотрите — сзади Вас — мне прислали первый том сочи­нений Гумилева, которые издают сейчас в Америке, в издательстве Чехова.

С интересом листаю первый том четырехтомного собрания сочинений Н.С. Гумилева. Издается под редакцией Глеба Стру­ве. В предисловии указано, что делается попытка собрать наи­более полно все творчество Гумилева — стихотворения, поэмы, драматические произведения, прозу и литературоведческие ра­боты. К собранию сочинений даны: биография, статья о творче­стве и копия послужного списка Н.С. Гумилева. Первый том — порядка пятисот страниц — стихотворения. Просто белая облож­ка. Издательство им. Чехова. 1962 г.

Я. — Это очень интересно. Я знаком только с рабо­той Г. Струве «Неизданный Гумилев», где он собрал не­опубликованные произведения Гумилева. Тоже очень ин­тересная работа.

А. — Гумилев вел очень тяжелую борьбу за новые пути в поэзии. Когда образовалась группа акмеистов, нам было очень трудно. У символистов были сильные пози­ции. У них были меценаты — такие, как миллионер Ря-бушинский, сахарозаводчик... <Терещенко>. У них были Журналы «Золотое Руно» и много денег. Наш журнал «Гиперборей» мы по очереди выкупали. Нас было толь­ко шесть человек — не семь, как говорят, а только шесть поэтов. На нас смотрели как на бунтарей, нам не давали проходу, нас поносили везде и всюду. И в таких услови­ях мы работали. Гумилев вел совсем неравную борьбу, очень тяжелую борьбу, и все-таки мы добились призна­ния. Это заслуга Гумилева. Какие же у Вас вопросы ко мне?

Я. — Мне хочется снова вернуться к поэме — «По­эме без героя». Как была задумана эта поэма? Какой был план поэмы? Когда можно надеяться увидеть полный текст этой поэмы?

А. — Очень трудно сказать, как была задумана по­эма. Она сама пришла. Она вытекает из всего моего твор­чества. Плана не было. Я писала ее частями, фрагмента­ми. Некоторые фрагменты печатала. Может быть, это я делала напрасно. И вот теперь она полностью закончена. Вот ее полный текст. Прочитайте. Только читайте все под­ряд. Не пропускайте и то, что Вы уже знаете. Читайте.

А.А. передала мне напечатанную на машинке поэму, при­мерно страниц пятьдесят, с заголовком на первой странице: «По­эма без героя», с латинским эпиграфом: «Deus conservat omnia». Сама А.А. занялась пометками в записной книжке. Я начал чи­тать. Поэма — это история, история живого времени, пред­шествующего полной катастрофе старой России, приведшего Россию к войне и революции — 1913 год. Так эта поэма и была озаглавлена сначала («1913 год»). Поэма с очень интересным ритмом и рисунком, с очень своеобразным звучанием. Поэма — зрима. При чтении сразу возникают перед глазами образы, вы­зываемые поэтом. А это самое главное в большом произведе­нии, когда художник заставляет не только понимать, а видеть и чувствовать то, что видит и чувствует он сам. Я читал эту поэму примерно полчаса.

А. — Прочитали?

Я. — Да, Анна Андреевна.

А. — Что Вы скажете?

Я. — Это очень большое произведение. Эту поэму надо прочитать еще два-три раза, чтобы все прочувство­вать и понять. Это — история. Это самое большое, что написано Вами. Поэма, мне кажется, занимает в Вашем творчестве, такое же положение, как поэма «Двенадцать» в творчестве Блока. На меня поэма произвела очень силь­ное впечатление.

А. — К поэме очень разное отношение. Многие ее не принимают. Я писала эту поэму долгое время. Она вытекает из всего моего творчества. За границей гово­рят, что это самое большое, что я написала. Там поэма уже вышла в двух изданиях. Недавно у меня был один швед литературовед. Он говорил, что у них эта поэма произвела тоже большое впечатление. Он много со мной говорил о ней. Даже записал на пленку магнитофона не­которые фрагменты.

Я. — Анна Андреевна, когда эта поэма будет напе­чатана?

А. — Это трудно сказать.

Я. — Мне очень хочется прочитать еще как следует эту поэму.

А. — У меня сейчас только один экземпляр ее. Сей­час я не могу Вам дать ее, но мне скоро напечатают еще и я Вам тогда дам.

Я, — Я Вам очень благодарен. Теперь я хотел бы вернуться к книге Страховского «Три поэта современ­ной России». Каково Ваше отношение к материалам очер­ка? Заслуживают ли доверия высказывания?

А. — Книга Страховского дает совсем неправиль­ное представление и обо мне, и Гумилеве, и Мандель­штаме. Это книга вредная. Страховский пишет о том, чего совсем не знает. Он даже искажает облик людей. Он пишет о лице Мандельштама с глазами, лишенными рес­ниц! В то время как у Мандельштама были длинные шел­ковистые ресницы. Он дает биографию Гумилева, под­робно пишет о каких-то мелочах, о каких-то старухах, опуская главное в его жизни, в его творчестве. О себе я уже не буду и говорить. Он совсем неправильно рассмат­ривает и оценивает творчество поэтов, о которых пишет. Этой книгой пользоваться нельзя.

Я. — Анна Андреевна, я собрал все Ваши сборни­ки, за исключением одного...

А. — Это, вероятно, «Вечер»?

Я. — Нет, это сборник 1946 года, который был на­печатан и потом уничтожен. Я этот сборник ищу уже много лет, но пока еще не достал. Очень немного оста­лось экземпляров этого сборника. Здесь, в Ленинграде, насколько я знаю, есть всего один — у Татьяны Михай­ловны Вечесловой, который Вы подарили, полученный Вами сигнальный экземпляр. Говорят, что Вы сами не имеете этого сборника. В Москве, насколько я знаю, имеется несколько десятков экземпляров этого сборни­ка. Найти его очень трудно. Но я не теряю надежды.

А. — У Вас не совсем точные сведения. В Ленин­граде этот сборник есть еще у Макогоненко. У меня тоже есть этот сборник, мне привез его Сурков, Он как-то был у Ермилова, увидел у него этот сборник и забрал (ста­щил) его для меня. Ермилов в конце сороковых годов написал ряд статей против меня, он тогда и получил эк -земпляр этого сборника. Сурков и завладел им. А Таню-ше Вечесловой я действительно подарила этот сборник. Только не сигнальный экземпляр, а я как-то, накануне выпуска этого сборника в свет, была в издательстве, уви­дела там целые штабеля готовых книг и взяла один себе. Вскоре ко мне пришла Таня Вечеслова, попросила что-нибудь почитать новое — я ей и подарила этот сборник.

Я. — Это очень интересно. Вот относительно этого сборника я хотел задать вопрос. Какова история этого сборника? В «Литературной газете» 24 ноября 1945 года было помещено интервью, в котором Вы отметили, что в этом сборнике предполагается дать цикл «Луна в зени­те». Этого не было, но был дан цикл «Нечет». Как был составлен этот сборник?

А. — Перед этим сборником был сборник «Из шес­ти книг» в 1940 году. Во время войны я много работала. И в этот — новый сборник, кроме уже известных сти­хотворений, должны были войти стихотворения военных лет, ташкентские стихотворения. Почему не вошла туда «Луна в зените»? По-видимому, этот цикл не оконча­тельно оформился. Цикл же «Нечет» мне представлялся в то время законченным.

Я. — Почему в сборнике 1960 года пет книги «Anno Domini МСМХХ1»?

А. — Стихотворения и из этого сборника включены в эту книгу. Когда мы с Владимиром Орловым компоно­вали этот, последний сборник, то он, очень не любящий иностранные начертания, выпустил этот заголовок.

Я. — Анна Андреевна, где и когда было Ваше пер­вое выступление в печати? Есть указания, что первым выступлением в печати было в журнале «Сириус», кото­рый издавал Н.С. Гумилев во время своего пребывания в Париже, в 1907 году. Журнал этот очень недолго суще­ствовал — всего выпущено было три номера. Об этом, например, есть в книге Козьмина «Писатели современ­ной эпохи»: «В этом журнале дебютировала Ахматова...»

Ю Собрат*, ю.....„.,„„-,_ т 5

А. — Нет, это не верно. Я впервые стала печатать свои стихи в журнале «Аполлон» в 1911 году и в акмеис­тским журнале Цеха Поэтов «Гиперборей» в 1912 году. В журнале же «Сириус» Гумилев напечатал мои стихи по своей инициативе — по памяти и под моей старой фа­милией — Горенко. Вы знаете — моя фамилия была не Ахматова, а Горенко?

Я. — Да, конечно.

А. — А я в этот журнал своих стихов не помещала.

Здесь наш разговор был прерван. Анну Андреевну вызва­ли к телефону. Пользуясь перерывом, внимательно осматриваю комнату, стараясь запомнить детали.

От окна справа — горка красного дерева, за стеклом раз­ные сувениры. Направо — тумбочка красного дерева, с ящиками и с круглым зеркалом наверху (по-видимому, служащая вместо туалета). Дальше — большая кровать красного дерева, с колон­ками в четырех углах, увенчанных чашами-светильниками. На правой колонке в изголовье повешены четки деревянные. Над изголовьем — рисунок Модильяни — портрет А.А. Дальше стоит ширма, отгораживающая кровать от второй половины комнаты. Дальше справа — шкаф красного дерева, с глухими дверцами, старинный. Слева напротив — полка-стеллаж с книгами. За ней — рабочий столик, за которым и протекали все наши разго­воры. Спиной к окну, в широком кресле, обитом красным барха­том, сидит А.А. В левом заднем углу — небольшая горка. Вдоль задней стены — дубовый резной ларь, на котором разложены папки с бумагами и книги. В правом углу — дверь. Сверху ком­ната освещается небольшим фонарем. А.А. вернулась, уселась в кресло.

А. — Какой у Вас следующий вопрос?

Я. — А. А., меня интересует история сборника «Бе­лая Стая», изданного в Тифлисе в 1919 году. В сборнике помещена незначительная часть стихотворений Вашего основного цикла «Белая Стая». Как производился отбор стихотворений в этот сборник? Вот этот сборник, я за­хватил его с собой.

А. — Покажите! Покажите! Я вижу этот сборник первый раз. Это очень интересно. Ничего об этом сбор­нике не знаю. Возможно, что кто-нибудь из петербурж­цев был там и предпринял это издание. Это было сдела­но без моего ведома. Это так называемое контрафакци-онное издание. Вы знаете, что такое контрафакционное издание?

Я. — Это издание без разрешения автора.

А. — Да. По прежним законам, при обнаружении такого издания в магазинах, на него накладывался арест и продажа разрешалась лишь в пользу автора. Таких из­даний было немало. Вот еще имеется издание моего сбор­ника «Четки», оно было напечатано где-то под Одессой.

Я. — Это издание без обозначения года издания, без обозначения места издания и самого издательства?

А. — Вы видели этот сборник?

Я. — Да. Этот сборник у меня имеется.

А. — Я сейчас занесу этот сборник — тифлисскую «Белую Стаю» — в мою библиографию. Сколько в нем страниц? Сколько стихотворений? (Записывает.) Что еще интересует Вас?

Я. — Мне хотелось бы остановиться на статьях Льва Озерова. Им написано о Вас две статьи — в «Литера­турной газете» и в «Литературной России». Первая ста­тья несколько осторожная. Вторая статья — «Тайны ре­месла» — в «Литературной России» № 5 этого года очень Доброжелательная. Интересно, что он перекликается со статьей Валериана Чудовского в пятом номере «Апол­лона» за 1912 год. И тот, и другой проводят сравнение

Вашего творческого метода с методами японского искус­ства — легким контуром подчеркивать идею, вложенную в произведение. Меня интересует, как Вы относитесь к статьям Льва Озерова?

А. — Лев Озеров — мой большой друг. В своей ста­тье он очень благожелательно и хорошо отзывался обо мне и моем творчестве. Надо сказать, что эта статья была при­готовлена для первого номера «Литературной России», но стали откладывать от номера к номеру, и только в пятом номере статья была напечатана. Это не так просто.

Я. — Сколько времени Вы принимали участие в ра­боте Общества ревнителей художественного слова, ос­нованного Вячеславом Ивановым?

А. — Я вступила в Общество по предложению Вя­чеслава Иванова в 1912 году и была там до самого конца.

Я. — С чем была связана Ваша поездка в Новгород в 1914 году?

А. — В 1914 году, сразу после объявления войны, мой муж, Николай Степанович Гумилев, поступил доб­ровольцем в армию — «вольноопределяющимся». Он был зачислен в лейб-гвардии уланский полк и направлен в этот полк для военной подготовки перед отправлением на фронт. Полк в это время был размещен в Новгороде. Я отправилась в Новгород, чтобы провести с мужем те месяцы, которые остались до его отъезда.

Я. — А поездка в Воронеж в 1936 году?

А. — В Воронеж я ездила навестить Мандельшта­ма. Он был выслан в Воронеж на жительство. А после этого вскоре он был отправлен в Сибирь.

Я. — Там он и погиб.

А. — Да. Он умер 28 ноября 1939 года. Об этом совершенно точно известно. Есть много рассказов и вос­поминаний очевидцев.

Здесь наш разговор был прерван: Анне Андреевне вручи­ли конверт большого формата с каким-то официальным штам­пом.

А. — Интересно, что там прислали? (Вскрывая кон­верт.) — А! Вот хорошо, что это не напечатано, — ска­зала она, вынимая два листка со стихотворениями. — Нет, все-таки напечатали (вынимая газету и разворачивая ее).

Газета — «Металлургист Новокузнецка» от 16 марта 1963 го­да. На первой странице, внизу, напечатаны два стихотворения. Одно — «Один идет прямым путем...», второе — «Что войны, что чума?..».

А. — Ну вот теперь можно внести в библиографию еще одну газету, которой еще там не было, — «Метал­лургист Новокузнецка». Эти два стихотворения тоже следует внести в цикл «После книги». Запишите в свой список. Я, пожалуй, могу Вам отдать эти копии, кото­рые мне прислали. Даже подпишу их. (Подписывает на каждом листе под стихотворением: «Анна Ахматова».) Пусть это останется у Вас.

Я. — Большое спасибо, Анна Андреевна! Скажите, пожалуйста, Анна Андреевна, кроме Вас, в Вашей се­мье были дети или Вы были единственной дочерью Ва­ших родителей?

А. — Я была средней. Старше меня было двое и младше двое — два брата и две сестры.

Я. — Еще один вопрос о Н.С. Гумилеве. Н.С. Гу­милев совершил три путешествия в Абиссинию. Не из­вестно ли Вам, были ли отчеты об этих путешествиях и гДе они были помещены?

А. — Да, действительно, Николай Степанович три раза был в Африке. Первый раз, в 1907 году, он был в

Джибути. Второй раз он был в Аддис-Абебе, в Абисси­нии. Эти деэ путешествия он совершил сам, по своей ини­циативе. Последнее путешествие — в Сомали, в 1913 году. Эта поездка была организована Академией наук и за ее счет. Николай Степанович возглавлял эту экспедицию, имел определенные средства для ее организации, отчи­тывался в ней. Вероятно, есть материалы этой экспеди­ции, но это — в Академии наук.

Я. — Я очень благодарен вам, Анна Андреевна за все. (Встаю и раскланиваюсь.)

А. — Подождите. Я еще что-нибудь скажу. Вот, по­смотрите: вырезка из одной газеты двадцатых годов. Ге­оргий Иванов. Он пишет о «Тучке» — о студенческой квар­тире Гумилева. Вот пример того, как недобросовестно мож­но относиться к событиям и людям. Прочитайте ее.

Я читаю. Статья в газетный подвал — воспоминание о Куз-мине, о Блоке, о Гумилеве — случайные сведения в очень легко­весном тоне.

А. — Это все неверно. Он и не мог всего этого знать. Он тогда не бывал у нас и ничего о нас знать не мог. Ни о нашей жизни, ни о том, кто у нас бывал. Вообще все эти люди — Георгий Иванов, Страховский, Оцуп — были значительно моложе Николая Степановича и ни­чего достоверного не могли написать. Все их «воспоми­нания» построены на случайных слухах, сплетнях и из­мышлениях.

Недавно в «Нью-Йорк трибьюн» была напечатана пошлая статья, что большевики разрешили Ахматовой печатать эротические стихи. А я, слава Богу, за всю жизнь не написала ни одного эротического стихотворе­ния, хотя мне никто этого не запрещал.

ВСТРЕЧА С А.А. АХМАТОВОЙ 27 ИЮНЯ 1963 ГОДА

Пришел ровно в час дня. Дождь. Открыла сама Анна Ан­дреевна.

А. — Здравствуйте. Вы совсем промокли.

Я. — Здравствуйте, Анна Андреевна. Это ничего. Большое спасибо, что Вы разрешили мне сегодня навес­тить Вас.

А. — Садитесь вот сюда. Подождите, пожалуйста, немного, я кончу свой завтрак.

Выходит в соседнюю комнату-кухню. Я сижу, осматриваю комнату. На столе — книга с воспоминаниями. Это макет одного из томов последнего издания «1001 ночи». Я все удивлялся в прошлые посещения, заставая Анну Андреевну с этой книгой в руках, ее повышенному интересу к «Арабским сказкам». Ока­залось все просто: она записывала в эту тетрадь свои воспоми­нания. На шкафу — две старинных фарфоровых вазы в виде «ро­гов изобилия», синие с золотом. С изголовья кровати икона была снята. Четки <нрзб.> — за спиной на горке, сверху стоят две небольшие иконы. На стене слева — старый небольшой натюр­морт с потускневшими красками — фрукты. От окна налево — деревянный резной медальон-венок и в нем голова юноши в бе­рете диаметром сантиметров тридцать...

А. — Ну вот, нам теперь ничего мешать не будет.

Я. — Анна Андреевна, еще раз разрешите поздра­вить Вас с прошедшим днем рождения. Я надеюсь, что Вы хорошо провели свой день рождения?

А. — Спасибо. Это все затянулось на два дня. Было много народу. Это очень утомительно. Был один литера­туровед англичанин. Приехал из Москвы. И опять то же самое, что у всех у них. Он пишет обо мне работу. Счи­тает, что все мое творчество закончилось на «Четках». А все, что дальше писала, их не интересует. Они счита­ют, что после «Четок» я уже ничего не писала, ничего не сделала. Это сознательная тенденция относительно меня, которая проводится многими зарубежными и эмигрантс­кими литературоведами. Это все перепевы Страховского и других. Они совсем не понимают моего положения в Советском Союзе. Конечно, я была под запретом у нас — в конце 20-х, в 30-х годах. Меня практически не печата­ли. Но я не переставала работать.

Я. — Достаточно просмотреть Ваши сборники 1940 и 1961 годов, чтобы убедиться — ряд стихотворений, и их не мало, датирован годами этого периода — 1924 год, 1925 год, 1927 год, 30-е годы. Какая же может быть речь о том, что Вы в это время не работали?

А. — Конечно, в разные годы, у каждого поэта, пи­сателя продуктивность не одинакова. В конце 20-х го­дов я писала меньше, в 30-е годы я писала больше, осо­бенно много писала в середине 30-х годов. Но я никогда не переставала работать. Это прямо с какой-то опреде­ленной целью хотят меня поставить в такое положение, что вот, Ахматова интенсивно работала, много писала, выпустила ряд сборников и вдруг замолчала — все кон­чилось. Кому-то нужны эти выдумки. Вот и этот англи­чанин тоже на той же позиции — его интересует мое твор­чество только до «Четок», а когда я ему возражала, это просто не доходило до него.

Я. — Анна Андреевна, в прошлый раз Вы очень интересно рассказали о создании акмеизма — нового на­правления в поэзии. О влиянии в этом направлении на Н.С. Гумилева Вашего творчества и творчества О. Ман­дельштама. Мне хотелось бы больше узнать об истоках акмеизма, об истории его возникновения.

у\\. — Что же можно, здесь дополнительно сказать? Возникло это направление в 1911 году. Был организован «Цех Поэтов», куда входили все акмеисты. Был создан орган акмеистов — журнал «Гиперборей»; с августа или сентября 1911 года он начал выходить; был выпущен ма­нифест акмеиста Н.С. Гумилевым. Николай Степанович предложил тогда многим символистам, связанным с нами дружбой и творчеством, в частности М. Лозинскому и В. Гиппиусу, войти в наше объединение. М. Лозинский отказался, сказав: «Я был символистом и умру символи­стом». Вас.Вас. Гиппиус тоже отказался — так что нас оказалось акмеистов 6 человек (Н. Гумилев, А. Ахмато­ва, С. Городецкий, О. Мандельштам, М. Зенкевич и Н. Нарбут). Конечно, творчество мое и Мандельштама оказало влияние на Н. Гумилева, когда он формулировал основные положения акмеизма, манифест акмеизма. Раз­ве мои «Четки» имеют что-нибудь общего с символиз­мом? Где тут символизм? Точно так же и творчество Оси­па Мандельштама: ничего общего с символизмом оно не имело к тому времени. Оно потеряло всякие связи с ним. Вот о Мандельштаме за границей тоже вымышляют са­мые невероятные вещи. Этот англичанин, который у меня был, утверждал, что Мандельштама утопили в канаве — так он кончил свою жизнь. Когда я ему говорила, что это неверно, что нам точно известно все о последних днях Мандельштама, он мне не верил, говорил: «У Вас невер­ные сведения». Не хотел верить, предпочитал другую версию. Вот Нарбут, тот действительно «утонул». Они там, за границей, совсем изолгались и пользуются самы­ми ненадежными источниками.

Я. — Сейчас должны выпустить «Сочинения О. Мандельштама» в издательстве «Советский писа­тель», в большой «Библиотеке поэта». Это даст правиль­ную ориентировку читателю.

А. — Да, я знаю. Эта книга уже готова и скоро вый­дет. Я вхожу в состав редакционной коллегии этой кни­ги. Но не знаю, пойдет ли это на пользу.

Я. — Конечно, должно пойти. В особенности, если книга будет иметь хорошее предисловие — вводную ста­тью — и снабжена хорошим комментарием. Кто это сде­лал?

А. — И вводная статья, и комментарий в книге хо­роши. Вводную статью писал Македонов, комментарий Хазин. Но я не знаю, нужна ли эта книга? Мандель­штам далек от современного читателя. Надо знать очень хорошо те условия, в которых он писал, литературные интересы того времени и все те особенности жизни об­щества 10-х годов, чтобы ясно представлять творчество Мандельштама — понимать его. Таких людей не так мно­го. Кто по-настоящему любит и понимает Мандельшта­ма, тому этой книги не надо. У них и так все есть, что написал он. А остальным он не нужен — не понятен.

Я. — А Ваша книга, Анна Андреевна? Когда мож­но ждать ее?

А.-Я уже говорила, что отдавала свой сборник в одно из московских издательств, но он пролежал там 9 месяцев без результата. Я забрала его оттуда. Теперь есть указания, чтобы им занялись ленинградские издательства. Когда и как он будет напечатан — трудно сказать.

Я. — Я хотел бы вернуться к Вашему циклу «Рек­вием». Что положено в основу этого цикла? Когда он создан? Каков его состав?

А. — Как это этот цикл не дошел до Вас? Ведь он уже давно и достаточно широко распространен среди моих читателей. Ну, может быть, у меня будет свободный эк­земпляр, тогда я Вам дам. Реквием составлен из моих стихов, самые ранние из которых относятся к 1935 году и до 1940 года. Это лишний раз опровергает мнение, что я ничего не писала в 30-е годы.

Я. — Окончательная редакция «Поэмы без героя» к какому относится году?

А. — Окончательная редакция относится к 1962 го­ду. Дайте, пожалуйста, из чемодана сзади Вас желтую папку, я Вам сейчас покажу. (Перебирает папки.) Здесь «Реквиема» нет, а вот последняя редакция «Поэмы без героя». Посмотрите.

Экземпляр полный, с латинским эпиграфом, правками ру­кой Анны Андреевны. В примечаниях отмечено, что заключи­тельная часть изменена и приводится ранняя редакция (1957 год). Этот экземпляр датирован 1962 годом и в конце подпись: «Анна Ахматова».

А. — У меня сейчас опять ни одного экземпляра. Был для Вас приготовлен, но мне пришлось отдать его. Сейчас в Комарово перепечатывают для меня поэму, и я оставлю Вам экземпляр.

Я. — Спасибо. Анна Андреевна, кто подготавливал сборник 1946 года?

А. — Кто подготавливал? Конечно, я его готовила сама. Главным редактором был Владимир Орлов.

Я. — В каком положении находится сейчас Ваша работа «Пушкин на Невском взморье»?

А. — «Пушкин и Невское взморье». Я эту работу сей­час уже закончила полностью и передала в «Новый мир».

Я. — Можно надеяться, что мы скоро увидим эту работу напечатанной?

А. — Это трудно сказать.

Я. — Анна Андреевна, у меня еще три вопроса о Николае Степановиче Гумилеве. Можно Вам их задать? А. — Пожалуйста.

Я. — В «Биржевой газете» в 1914—1915 годах пе­чатались корреспонденции Н.С. Гумилева — «Записки кавалериста». Были ли они в дальнейшем собраны?

А. — Нет, «Записки кавалериста» собраны дальше не были. Они остались в газете. Николай Степанович пи­сал очень много корреспонденции с фронта, которые пе­чатались в «Биржевой газете» под общим названием «За­писки кавалериста». Это продолжалось, пока он был в лейб-гвардии уланском полку. Но потом, в конце 1915 го­да или в начале 1916 года, его перевели в другой полк, и начальство ему запретило писать в газеты. Пришлось прекратить.

Я. — Что Вам известно о повести «Веселые бра­тья...»? Когда Н.С. начал работать над этой повестью? Какова ее идея?

А. — Об этой повести я мало знаю. Н.С. работал над ней, когда был в Лондоне в заграничной команди­ровке. В начале 1917 года Н.С. был отправлен на Сало-никский фронт. Туда он ехал через Париж. В Париже он задержался. Жил то в Париже, то в Лондоне. В это вре­мя он и писал эту повесть. Я ее мало знаю.

Я. — Когда Н.С. Гумилев начал работу над сборни­ком «Шатер»?

А. — Это заказной сборник. Он начал этот сборник во время войны, находясь в госпиталях. Он был ранен несколько раз, находился достаточно долгое время на излечении, вот в это время он и работал над этим сбор­ником. Потом, в 1921 году, он был в Севастополе и там напечатал этот сборник.

Я. — Этот сборник был напечатан также в Ревеле. Причем с очень сильными разночтениями.

А. — Да. За этим сборником приезжали из Риги (?), и Н.С. дал туда подбор сборника «Шатер» в вариантах, сильно отличающихся. Потом сборник переправили в Ревель, там и напечатали.

Я. — Вы сказали, что «Шатер» был заказным сбор­ником. Какое издательство его заказывало?

А. — Кажется, Гржебина.

Я. — Еще один вопрос, Анна Андреевна. Чем был обусловлен Ваш переезд в Киев в 1905-м и в 1910 годах?

А. — До 1905 года мы жили сначала недолго в Пав­ловске, а затем в Царском Селе. В 1905 году мои родите­ли разошлись, и моя мать с детьми уехала на юг. Там у нас было много родственников со стороны моей матери. В Ки­еве жила моя двоюродная сестра, я у нее и поселилась. В Киеве в 1906 году поступила в последний класс Фун-дуклеевской гимназии, ее окончила в 1907 году. Потом мы ездили на юг к маминой сестре. Естественно, что моя мать после развода хотела быть поблизости к своим род­ным и мы, дети, были вместе с ней. После я снова верну­лась в Киев и поступила на Высшие женские курсы. Про­училась там один год. Дальше мы решили снова обосно­ваться в Петербурге и переехали туда. А затем, в 1910 году, я ездила летом в Киев и провела там лето на даче у знако­мых перед тем, как вышла замуж за Николая Степановича.

Я. — Большое спасибо, Анна Андреевна. Прости­те, что я отнял у Вас столько времени и утомил Вас.

А. — Нет, ничего. Не спешите. Ко мне в два часа Должен прийти Солженицын. Он звонил и просил раз­решения зайти. Я сейчас свободна. (Вынимает папку с бу­магами, перебирает их.) Меня за границей не хотят при­знавать совсем после «Четок». Всячески поддерживают легенду, что я все последние годы молчала и ничего не писала. И этот самый англичанин литературовед, кото­рый был у меня, пишет сейчас исследование о моем твор­честве и тоже только до «Четок». Все последующее они прямо перечеркивают. И это имеет далекие корни. Вот Георгий Иванов пишет обо мне еще в 1928 году — это из нью-йоркского издания «Петербургских зим» было ис­ключено — вот посмотрите, заметка...

Передает мне вырезку-подвал из газеты. Там Г. Иванов пишет о Блоке, Кузмине и дальше об А. Ахматовой... Примерно следующего содержания: «Читатель ждет от Анны Ахматовой таких стихов, какие она писала раньше, до революции: \"На пра­вую руку надела перчатку с лсеой руки...\", а не то, что она стала писать позже: \"Все расхищено, предано, продано...\". Ее стиль, ее творчество кончились, а это новое не найдет читателя...» (Та­ков смысл заметки).

А. — Вот видите, это совершенно сознательная тен­денция показать, что я как поэт, как Ахматова заверши­ла свой путь на «Четках», а дальше ничего не дала. Так писать — значит ничего не понимать в творчестве, в раз­витии поэта.

Я. — А как же, Анна Андреевна, последующие сборники — «Белая Стая», «Подорожник», «Аппо Domini»?

А. — Ну, это все на их совести. Я еще раз повто­ряю. Эмиграция вся настолько выродилась, изолгалась, запуталась, что не только нельзя им верить — к ним нельзя серьезно относиться. К сожалению, их слова, всех этих Ивановых, Страховских, Оцупов, повторяют и мно­гие иностранные литературоведы. Вот письмо Марины Цветаевой ко мне — это копия, два экземпляра. Возьмите один экземпляр себе.

Я. — Большое спасибо. Марина Цветаева меня очень интересует. Я заинтересовался ею, когда познако­мился с циклом ее стихотворений, посвященных Вам, в сборнике «Версты», и затем увлекся ее творчеством. Очень сложная и тяжелая жизнь пришлась на ее долю.

А. — Да, у меня есть ее воспоминания. Я их знаю. Вот посмотрите... Вы знаете немецкий язык? Переводы моих стихотворений на немецкий язык. Это прислал мне один немецкий пастор, он живет в Израиле, он занима­ется литературой и переводит стихи на немецкий язык. Специалисты немецкого языка говорят, что переведено точно и хорошо. Здесь ряд стихотворений с копиями — заберите себе.

Я. — Большое спасибо. Анна Андреевна, были ли собраны Ваши ранние стихотворения, написанные до «Вечера»?

А. — Нет, они не были собраны и не печатались. И я считаю, что это не надо делать, и не собираюсь делать. Вот Лермонтова и погубило то, что в его собраниях сочи­нений все его зрелые стихотворения тонут в массе детских и юношеских стихотворений. Его бабушка, которая тща­тельно, с самого раннего возраста собирала все написан­ное им, сослужила ему плохую службу. Зачем это надо?

Я. — А Пушкин? Ведь у него собраны юношеские стихотворения и тоже очень хороши.

А. — Пушкин — исключительное явление, все, что он писал, — гениально!

Я. — Анна Андреевна, Вы ведь состоите в Пуш­кинской комиссии Академии наук. Какими вопросами занимается эта комиссия?

А. — С изучением Пушкина — пушкиноведением — сейчас очень плохо. Старые специалисты сейчас уходят один за дрз/гим, а молодежь не хочет им заниматься. Это очень трудно: надо знать иностранные языки, надо знать прекрасно историю того времени, жизнь общества, ус­ловия жизни, современников Пушкина, их интересы. Это одно уже очень сложно, трудно, требует большой куль­туры исследователя и очень много труда. Чтобы напи­сать одну оригинальную работу, надо очень много затра­тить времени в библиотеках, в архивах и т.д. Это, по-видимому, и отталкивает молодых литературоведов от этого пути. А Пушкинская комиссия почти совсем не работает. Проведет одно-два заседания в год по случаю знаменательных дат — в июне и в феврале — этим и ог­раничиваются. Собираются в эти юбилейные дни, сде­лают однн-два доклада и этим ограничиваются, друг дру­гу в глаза не смотрят — стыдно!

Я. — Большое спасибо. Теперь, я надеюсь, Вы по­едете отдыхать окончательно? А то Вам пришлось по­ехать в Москву, а сейчас приехать в Ленинград. Это уто­мительно.

А. — Значительную часть времени я живу в Моск­ве, там и работаю. Я пробыла там всю осень. Занима­лась переводом одного румынского поэта.

Я. — Какого поэта, Анна Андреевна?

А. — Аргези. И в Ленинград приходится приезжать, здесь уже ничего не поделаешь. Сейчас поеду в Комаро-во и буду там жить до глубокой осени.

Я. — Вы меня простите, Анна Андреевна. Я у Вас столько отнял времени. Вы, наверное, очень утомились,

А. — Нет, что Вы. Я сейчас свободна. Сейчас ко мне еще придут. Когда вернетесь из санатория, из отпус­ка, приезжайте в Комарово ко мне на дачу.

ВСТРЕЧА С А.А. АХМАТОВОЙ 26 ИЮНЯ 1964 ГОДА

Утром, около 11 часов, 26 июня позвонила по телефону А.А.

А. — Здравствуйте, я приехала в Ленинград, и если Вы свободны, заходите. Я дома.

Я. — Здравствуйте, Анна Андреевна. Наконец-то Вы приехали. Разрешите Вас еще раз поздравить с днем рождения. Мне очень хотелось бы Вас увидеть. В какое время можно зайти к Вам?

А. — Можно сейчас.

Я. — Сейчас, к сожалению, я еду в институт.

А. — Я буду свободна до семи часов. В семь часов ко мне придут по делу. А вечером сегодня я уеду в Кома­рове.

Я. — Я обязательно постараюсь быть у Вас часов в пять.

А. — Приходите. Много интересного. Ровно в пять я был у А.А.

А. — Здравствуйте! Я Вас попрошу немного подож­дать, я сейчас кончу свои дела. Вот посмотрите: «L\'Unita» с заметкой обо мне и Модильяни, Журнал с моей стать­ей о Модильяни. Эту статью Вы знаете. Вот новый польский сборник моих стихов. Посмотрите.

Я. — Спасибо.

Страница из газеты «L\'Unita» с заметкой «Ахматова и Мо­дильяни» — фотография 1911 года: А.А, стоит, освещается солн­цем, в белом костюме, в белой шляпе.

Толстый журнал, майский номер, на итальянском языке «Европейская литература. Европейское искусство. Европейское кино». В нем перевод статьи А, Ахматовой «Модильяни» — вос­поминания о встречах в 1911 и 1912 годах, с рядом фотографий:

а) фотография 1911 года — та же, что в «L\'Unita»;

б) фотография 1912 года: сидит без шляпы, в белом;

в) 1924 года: лежит на постели, закинув руку за голову;

г) 1926 года: сидит в кресле в комнате, с короткой причес­кой;

д) 1946 года: стоит, в черном костюме, с сумочкой в руках, надпись: «А. Ахматова во время выступления А. Жданова с ре­чью против ее творчества»;

е) 1963 года: голова, профиль;

ж) 1963 года: у входа на дачу, с А. Сурковым и двумя ита­льянскими литераторами;

з) снимок с единственного уцелевшего (из 16-ти) рисунка Модильяни (свинцовый карандаш или уголь), который висит над кроватью А.А.

Сборник стихов, переведенный на польский язык, выпу­щенный в Варшаве в 1966 году. Вскоре вернулась А.А.

А. — Ну как, интересно?

Я. — Очень интересно! Вам известно, Анна Андре­евна, что в Праге вышел тоже сборник Ваших стихов?

А. — Нет, в Праге еще не вышел. Это объявили преждевременно. Спасибо Вам за поздравление ко дню рождения. Я его получила.

Я. — Как вы провели свой день рождения? «Лите­ратурная газета» отметила Ваш юбилей...

А. — Не только «Литературная газета». В «Лите­ратурной России» была тоже заметка о юбилее и о вече­ре, посвященном юбилею. Вы разве не видели? Но я к этому отношусь спокойно. Вот видите, какая куча по­здравлений! (Показывает на ларь, на котором действитель­но лежит груда писем). Все поздравления к юбилею.

Я. — Я в «Литературной России» за 26 июня ниче­го не нашел.

А. — Это было за 19 июня. Сейчас я Вам покажу. (Пошла за портьеру, где стоит кровать.) Вот, смотрите.

Я. — Ах, это я пропустил. (Просмотрел заметку.) Постараюсь обязательно достать.

А. — Ну, это сейчас, наверное, уже невозможно.

Я. — Буду пытаться. Анна Андреевна, как Вы про­вели время в Москве? Много работали? Что-нибудь под­готовили к печати?

А. — Я была очень занята. Очень много работала, хорошо работала. Вот окончательно (показывает на пап­ку) подготовила к печати сборник «Бег времени». Его включают в план выпуска 1965 года.

Я. —- Его выпускают в Москве?

А. — Нет, в Ленинграде.

Я. — Вы за время пребывания в Москве много на­печатали — в «Новом мире», в «Звезде», в «Литератур­ной России», в «Днях Поэзии». В москозском «Дне Поэзии» напечатали значительную часть «Поэмы без героя». Когда же эта поэма полностью увидит свет?

А. — Вот в этом новом сборнике «Бег времени» «Поэма без героя» будет напечатана полностью. Мною подготовлено много. «Новому миру» я передала полный цикл стихов «Requiem». Для «Литературной России» дала также подборку стихов. Перевела много стихов ла­тышского поэта Межелайтиса, и перевела хорошо. В Москве я встречалась с латышским писателем... <про­пуск> он говорит, что это наиболее точные, наиболее близкие переводы из всех ему известных. Переводила <... > поэта Аргези.

Я. — Анна Андреевна, мне еще раз хочется поздра­вить Вас с премией, которую Вам присудили в Италии.

А. — Вы знаете об этом? Да, мне присудили пре­мию — Большую литературную премию Италии — мил­лион лир. Вот теперь собираюсь в сентябре в Италию для получения премии.

Я. — Это Вам не будет трудно?

А. — Я сейчас чувствую себя очень хорошо. И если так буду чувствовать себя, то я смогу поехать. Это все было очень интересно. Я узнала, что мне присуждена премия, и когда меня спросили, где я хочу, чтобы мне вручили премию — в Москве или в Италии на Праздни­ке вручения премий в мае или в сентябре, я ответила, что буду получать премию в Италии. В мае там стоит очень жаркая погода — я не поеду, а вот в сентябре, если все будет благополучно, я поеду туда: погода будет хорошая и будет легко. Ну вот, согласие я дала, а думаю, как же дальше, надо иметь разрешение на выезд, визу, паспорт, а хлопотать я о себе не хочу. Я считаю, что о присужде­нии мне премии известно и, следовательно, мне должны выдать соответствующие документы без моего ходатай­ства. Вскоре мне позвонили из правления Союза писате­лей, спрашивают, намерена ли я ехать за премией. «Да, намерена». — «Так надо подать соответствующую просьбу, заявление». На это я сказала, что заявления подавать не буду, так как о присуждении мне премии зна­ют и если считают, что я могу и должна ехать за ее полу­чением, то соответствующие документы и без моих заяв­лений будут выданы. Об этом разговоре сообщили Сур­кову. Он обратился в ЦК. Там ответили: «о премии зна­ем», «пусть подает заявление», «рассмотрим». Сурков говорил, что Ахматова подавать заявление не собирает­ся, и передает разговор со мной. В ЦК отвечают: «обсу­дим», «сообщим». Потом недели через три звонят из Союза писателей и сообщают: «Анна Андреевна, из ЦК пришло письмо: разрешить поэтессе Ахматовой вы­ехать за границу за получением Литературной премии в Италии. Срок выезда и время пребывания установить по усмотрению Ахматовой, когда найдет нужным и на сколь­ко найдет нужным». Вот после этого я обратилась к Сур­кову и сказала ему: «Я получила разрешение на выезд за границу. Это все сделано было без моих просьб, а вот теперь, имея это разрешение, я хочу Вас спросить — как Вы думаете, могу ехать за границу я одна, без сопровож­дающего, после того как отметили мой такой солидный юбилей, после перенесенных инфарктов? » Сурков: «Ду­маю, Анна Андреевна, что это нельзя». — «Так вот те­перь я уже буду просить^ чтобы мне разрешили иметь сопровождающего». Сурков: «Кого бы вы хотели взять с собой?» Я назвала троих: Ирину Николаевну (Луни­ну), ее дочку (Анечку) и мою «московскую дочку» Нину Ольшевскую. С ними я буду совершенно спокойна и уве­ренна. Кого же из них выберут, мне все равно. Это я пре­доставляю на усмотрение тех, кто будет выдавать разре­шения. Ирину Николаевну и Анечку вы знаете, а с Ни­ной вы сегодня встретились в дверях, при входе. Сурков сказал, что передаст о моей просьбе. Он снова позвонил в ЦК, рассказал о нашем разговоре. Там ответили: «об­судим», «сообщим». Дня через три звонят из правления и говорят, что в ЦК склонны отпустить со мной моск­вичку, Нину.

Я. — Как все это интересно! Как же Вы поедете туда, Анна Андреевна?

А. — Я хочу самолетом долететь до Парижа, побыть там немного. Я ведь не была в Париже 50 лет. Со време­ни встреч с Модильяни. Там много изменилось. Из Па­рижа мы поедем в Северную Италию. Потом в Рим. А из Рима — на остров Сицилия — там будет Праздник вру­чения премий. А после этого я, наверное, побуду некото­рое время там. Как Вы думаете, за что я получила пре­мию?

Я. — Вы так много работали, Анна Андреевна, пос­ледние годы, так много сделали. Вероятно, это за сово­купность всей работы...

А. — Я уверена, что премию я получила за «Рекви­ем». Эта вещь произвела большое впечатление. Она в 1963 году вышла в Германии, в Мюнхене, и после этого была переведена на все языки мира, была напечатана во всех странах мира.

Я (вынимая из портфеля мюнхенское издание «Реквие­ма»). — Анна Андреевна, вот это издание? Вы его виде­ли? Здесь прекрасный ваш портрет Сорина.

А. — Вы уже имеете? (Перелистывая.) Хорошо. Как же вы достали?

Я. — Совсем случайно.

А. — Сколько вы дали за этот сборник? (Видя, что мнусь.) Ну, сколько? Не смущайтесь!

Я. — Я заплатил сорок рублей. Это ведь большая редкость. А для меня это громадная ценность.

А. — Как дорого!

Я. — Ну что ж поделать.

А. — А теперь я вам расскажу о самой большой сен­сации. Недели за три до моего отъезда в Ленинград ко мне пришел один очень высокопоставленный человек. Он близок к Аджубею, к редакции «Известий». С ним очень считаются, он пользуется большим авторитетом. И он мне сказал, что собираются реабилитировать Гумилева, и спросил, как бы я к этому отнеслась. Я сказала, что ни­когда не верила в виновность Гумилева. Он, конечно, ни в чем не виноват и его реабилитация была <бы> только восстановлением справедливости. Дальше он рассказал, что были подняты дела, связанные со следствием по делу Гумилева, по делу «таганцевского заговора», по делу са­мого Таганцева, и выяснилось, что собственно никакого «таганцевского заговора» не было. Что Гумилев ни в чем не виноват, не виноват и сам Таганцев ни в чем. Никако­го заговора он не организовывал. Он был профессор ис­тории в университете в Ленинграде. Был большим ори­гиналом, но политикой, а тем более заговорами, не зани­мался. А было следующее: действительно была группа — пять моряков, которые что-то замышляли и, чтобы отве­сти от себя подозрения, составили списки якобы заго-ворческой группы во главе с профессором Таганцевым. Включили в эти списки много видных лиц с именами, в том числе и Гумилева, отведя каждому свою определен­ную роль. Для того, чтобы самим, таким образом, ос­таться в тени при любых обстоятельствах. Всего ими в списках было упомянуто 61 человек. Из них казнили — 51 (?). Так вот, весь этот заговор оказался несущество-вавшим, и теперь, после рассмотрения всех материалов, Гумилев будет реабилитирован. И даже сам Таганцев будет тоже реабилитирован. Вот так мне сказал этот че­ловек, которому нельзя не верить: он слов на ветер не бросает. Потом он увидел у меня 1-й том четырехтомни­ка Гумилева, сказал, что он эту книгу еще не видел, что эту книгу они еще не получали, и попросил у меня ее на несколько дней посмотреть. Я дала. Он ушел, и долго о нем я ничего не слышала. Я уже начала беспокоиться. Недели через две он снова пришел ко мне. Вернул книгу. Я у него спросила: «Ну, как же с реабилитацией Гумиле­ва, Вы не ошиблись?» «Нет, — говорит он, — это вопрос решенный. И в самом скором времени это будет сдела­но». Далее он сказал, что решено издать сочинения Гу­милева, и просил меня порекомендовать — кого из писа­телей следовало бы поставить редактором.

На этом разговор наш прервался, так <как> вошли и ска­зали, что пришел посетитель.

А. — Я сегодня вечером уезжаю в Комарове Хочу застать белые ночи на взморье. Но я, наверное, там дол­го не пробуду. Я здесь оставляю все дела и очень может быть, что через несколько дней снова появлюсь здесь. Звоните и заходите.

Я. — Всего хорошего, Анна Андреевна!

А. — До свидания.

ВСТРЕЧА С А.А. АХМАТОВОЙ 2 ЯНВАРЯ 1965 ГОДА

В 18.30 я пришел к А.А. Проводили в комнату А.А.

А. — Здравствуйте. С Новым Годом. (А.А. сидела на кровати.)

Я. — Здравствуйте, Анна Андреевна, очень рад Вас видеть, я совсем не думал, что Вы в Ленинграде. Звонил перед Новым Годом, мне сказали, что Вы выехали из Рима и едете в Москву и пробудете там до середины ян­варя. Я послал Вам поздравление с Новым Годом в Мос­кву. Как жаль, что я не знал, что Вы здесь.

А. — Так случилось, что я приехала раньше. Пой­демте к столу. Садитесь сюда, вот на этот стул.

Я. — Как Вы себя чувствуете, Анна Андреевна? Вы, вероятно, очень устали с дороги?

А. — Да, дорога была трудная, неудобная, ехали через Сен-Готардский туннель, очень трясло. Хотела ехать обратно другим путем, но сказали — каким путем ехали сюда, таким надо ехать и обратно. Утомительно.

Я. — Как Вы себя там чувствовали, А.А.? Все ли было хорошо?

А. — Было нелегко. Жарко, до 50°.

Я. — Как там все прошло? Было интересно?

А. — Все это было в г. Катания. В старинном замке Урсино XII века. Было очень много народа. Пришлось идти по проходу между стульев по залу к президиуму. Там мне председатель вручил конверт. Этот конверт я положила на стол, не посмотрев в него. Но председатель улыбнулся, взял этот конверт со стола, открыл его, пока­зал, что в нем чек на миллион лир — это премия, и поло­жил мне в сумочку. Затем мне вручили вот этого рыца­ря-марионетку. Мужчинам, получающим премию, вру­чают такую же куклу, но даму в костюме тех времен.

Я. — Вам был вручен какой-нибудь значок, диплом?

А. — Нет, ничего этого не было. Конечно, было бы неплохо, если бы они вручали, например, кольцо-перстень с гербом. Ничего не было. Везде в газетах об этом много писали, и поэтому считается, что все и так знают об этом хорошо. Мне там было предложено вот это издание «Бо­жественной комедии» Данте — вот оно лежит сзади Вас — с замечательными рисунками Боттичелли. Это именной том, на нем вытеснено мое имя.

(Том размером 30x45 см, толщиной 5—6 см, в футляре.)

Я. — У нас в газетах было много заметок об этом событии. Вот у меня здесь восемь вырезок. А там это обсуждалось в газетах? Много писали?

А. — Было много всего написано. Была статья с бе­зобразной руганью. Вот одна газета с большой статьей.

* «Малиновые костры».

Вот смотрите: статьи на первой странице с продолжени­ем на третьей, на пятой. Вот фотографии: 12 года и пос­ледняя. На последней странице перевод всего «Реквие­ма». А наши заметки мы собрали, не все, конечно. Пе­редайте мне сумочку! (Передаю.) Вот три газетные вы­резки из «Литературной газеты» и «Известий», вот одна из «Литературной России» и вот небольшая заметка Чу­ковского «Красные костры»* в «Неделе». Это, навер­ное, все у Вас есть?

Я. — Все, кроме заметки Чуковского. Ее я пропус­тил. Без Вас вышел восьмой том Тагора с большим ко­личеством Ваших переводов.

А. — Да, это мне досталось с большим трудом. Все это было перед самым отъездом. Как понравились Вам переводы? Их там много.

Я. — Это громадный труд! Больше 760 строк. Пе­реводы очень хороши, я прочел их с интересом, с боль­шим интересом. Затем, вот вышел ленинградский «День поэзии» с Вашими «Песенками». Московский «День поэзии» пока не появлялся. Вот здесь, на 22-й странице. Ваши стихи и после них статья Алексея Павловского к Вашему юбилею.

А. — Статья вам понравилась? Хорошая статья?

Я. — Статья хорошая.

А. (смотрит «День поэзии», листает). — А это, пос­леднее мое стихотворение откуда они взяли? Вы мне хо­тите подарить эту книгу?

Я. — Мне было бы очень приятно, если Вы ее при­мете.

А. — Спасибо. Мне ее, конечно, пришлют, но пока ее у меня нет. Но деньги уже перевели.

Я. — Вот, А.А., я еще принес Вам <нрзб.> сбор­ник.

А. — Это что — надо подписать? Напомните.

Я. — Это Вы хотели дать с Вашей подписью моск­вичу в обмен на ваш двухтомник 22—23 годов.

А. — Ах да! Это я для Вас достану.

Я. — 13 декабря канадское радио сообщало на рус­ском языке, что подготавливается сборник ваших стихот­ворений на английском языке и что переводы для этого сборника подготавливает посол Канады в Москве.

А. — Это я слышала. Это очень интересно. Может быть, этого канадца мне и представляли на приеме в по­сольстве. Наш посол Кузнецов (?) мне представлял мно­гих из дипломатического корпуса, возможно, что и этот был там.

Я. — Но это переводит посол Канады в Москве.

А.—Да. Но там было очень много разных дипло­матов из разных стран.

Я. — Интересно, что подготовкой сборника зани­мается посол.

А. — Ну, в этом ничего удивительного нет, дипло­маты часто занимаются литературоведением, интересу­ются литературой, поэзией.

Я. — А.А., какие сборники стихов Вы видели в Италии? Что там нового издали из Ваших стихов?

А. — Ничего нового там нет, кроме тех двух сбор­ников, которые вышли два года тому назад. Поэзией мало интересуются, мало издают, очень дорого стоит. Мой сборник стоит 3500 лир. Хороший завтрак на двоих из нескольких блюд с вином стоит 2000 лир. Вот какие цены на книги! Переводы плохие.

Я. — А Гумилева издают?

А. — Ничего об этом не слышала. Вот моя статья о Модильяни итальянским издателем продана в Англию солидному литературному журналу. Должна скоро там выйти с некоторыми дополнениями.

Я. — И с тем же циклом фотографий?

А. — Да, наверное.

Я. — А об этом Вас поставили в известность? Как-нибудь Ваши интересы обеспечили?

А. — Нет! Что Вы! Все это делается помимо автора.

Я. — А.А., я видел сводный план издания на 1965 год, и там помечен в издательстве «Советский пи­сатель» Ваш сборник «Бег времени» с включением цик­лов «Полночные стихи», «Реквием» и «Поэмы без ге­роя». Я был приятно удивлен, потому что перед отъез­дом Вы говорили, что «Реквием» не включается. Прав­да, Вы говорили, что рецензент, кажется Твардовский, выражал пожелание, чтобы этот цикл был включен в Ваш новый сборник. Может быть, это оказало действие на издательство, а может быть, премия, полученная Вами, и большая популярность «Реквиема» во всем мире.

А. — Вот это очень интересно. «Реквием», конеч­но, пора печатать. Его переводят на все языки мира. Печатают во всех странах. Это хорошо.

Я. — Что еще нового, А.А.? Какие приглашения еще были?

А. — Когда я была там, я получила приглашение из Франции, из Парижа. Приглашали приехать и высту­пить. Но это не удалось сделать. Вот что я хочу спросить у Вас. Какое Ваше мнение — мнение человека, связан­ного с научными кругами, — скажите, как по-вашему, случайно или нет сообщение о присуждении мне почет­ной степени доктора филологии Оксфордского универ­ситета появилось во время моего пребывания в Италии? Может быть, это случайно. А может быть, это сделано намеренно.

Я. — Сам факт присвоения Вам этого почетного зва­ния не случаен. Он был оговорен раньше. Еще в ноябре Вы получили телеграмму, где они запрашивали Ваше со­гласие.

А. — Да. И я тогда же отправила им ответ с согла­сием. Потом получила от них подтверждение получения моей телеграммы.

Я. — Так как они точно знали, что Вы получаете пре­мию Этна-Таормина, и знали время вручения премии, то очень может быть, что эта торжественная часть — заседа­ние, на котором утверждалась присвоенная Вам почетная степень, специально было организовано в это время, в на­дежде, что Вам удастся приехать. Это не исключено.

А. — Да. Это может быть и так.

Я. — А.А., Вы в Москве долго задерживались? Были там какие-нибудь запросы к Вам со стороны изда­тельств?

А. — В Москве я была очень недолго. Ко мне никто не обращался там. Меня только навестили трое молодых людей — из них одна девушка,.очень симпатичная. От­рекомендовались, что они из АПН — это бывший ТАСС (?), и сказали, что меня разыскивает представитель «Лайфа» — это такой журнал типа нашего «Огонька» — и хочет получить от меня интервью. Я сказала — пусть приезжают в Ленинград. Она меня разыщет в Ленин­граде. Вообще, «Лайф» — журнал среднего пошиба. В первом номере «Нового мира» должны появиться мои стихи. Они долго лежали в «Литературной России» и так и не были напечатаны.

Я. — Какие Ваши ближайшие планы? Поживете ли в Ленинграде или поедете в Комарово?

А. — Я сейчас на несколько дней уеду в Москву, потом побуду немного в Ленинграде, а потом поеду в Комарово. Всего хорошего.

Я. — До свидания, А.А.

ВСТРЕЧА С А.А. АХМАТОВОЙ 14 ЯНВАРЯ 1965 ГОДА

В 15 часов позвонила А.А., меня не было дома, придя до­мой, я позвонил в 18 часов и в 18.45 был у А.А.

А. — Здравствуйте. Садитесь вот сюда. (АА. сиде­ла за письменным столом, в черном шелковом халате, в сан­далиях, прическа — хвостом.)

Я. — Здравствуйте, Анна Андреевна. Как съезди­ли в Москву? Как Вы себя чувствуете?

А. — Я никуда не ездила. Плохо себя чувствовала. Сказывается и погода, и усталость. А в Москве мороз. У меня был врач — очень хороший, и он запретил мне уезжать.

Я. — Плохо с сердцем? Это, вероятно, погода — такая неустойчивая. Я очень чувствую всякую перемену погоды.