Андре Олдмен

Последний игрок судьбы

Глава первая

ЧЕРНАЯ ГАЛЕРА

Небольшая фазела ходко бежала по синеве Западного моря. Весла были убраны, гребцы отдыхали.

Донна Эстраза, юная зингарка, стояла возле перил, ограждавших возвышение на корме корабля, и глубоко вдыхала морской воздух, стараясь унять дурноту, мучившую ее от самой Кордавы. Ей уже надоело путешествие, и волны, переливавшиеся всеми оттенками голубого и зеленого, уже не казались столь прекрасными, как поначалу. Кроме того, обитаемые места остались позади: желтые скалы и белые стены крепостей, темная зелень кипарисовых рощ и золотые купола храмов, под которыми жрецы денно и нощно молились за успех и безопасность путешественников, скрылись из глаз, берега теперь были пустынны.

Донну Эстразу успокаивало только обещание капитана Поулло, заверявшего, что еще до наступления ночи они будут в Мессантии. Карастамос, ее опекун и воспитатель, стоявший рядом, довольно потирал сухие ручки в предвкушении скорого отдыха на берегу. Он, как и Эстраза, успел разлюбить море, страдая от качки.

Попутный свежий ветер надувал оба паруса, фазела скользила по отлогим волнам. Капитан Поулло Кроче, аргосец, поседевший и обветренный, как морской утес, уверенно держал рукоять руля, всматриваясь в горизонт. Над его головой развевался золотой вымпел вольного порта Гарзея. Ветер крепчал, и капитан улыбался в усы.

— Позвольте подняться, месьор Поулло? — донесся с палубы задорный молодой голос.

— Прошу вас, месьор Лабардо!

По лестнице ловко взбежал невысокий коренастый юноша в зингарском берете, украшенном пером цапли.

Крупный горбатый нос и густые брови старили его, но достаточно было взглянуть на серо-синие веселые глаза, чтобы убедиться в том, что перед вами человек молодой, причем малый не промах. Юноша сей поднялся на борт судна прошлой ночью, и, хотя донна Эстраза не без основания считала, что «Ласточка» нанята старым Карастамосом исключительно в их собственное пользование, она не стала возражать против подобной компании.

Честь подъема на капитанский мостик, помещавшийся на корме, месьор Лабардо принял как должное, не замечая.

Он облокотился на резной барьер кормы рядом с девушкой и покрепче натянул берет.

— Вижу, вы вняли моим уговорам, донна, — произнес он бархатным голосом. — Надеюсь, вам полегчало.

— Вы были правы, — откликнулась Эстраза, — если смотреть на пенный след за кормой, морские волны перестают вызывать неприятные ощущения. И еще ветер — он освежает и бодрит.

Лабардо послюнил палец, поднял его над головой и усмехнулся:

— Здесь два ветра. Два воздушных течения, не правда ли, капитан?

— Так, месьор. Слева дышит, наполняя наши паруса, свежий Ветер Митры, о коем молятся жрецы в прибрежных храмах.

— А справа?

— Справа, месьор Лабардо, временами доносится горячий зной с Барахских островов. Говорят, он подобен ветрам, дующим на Серых Равнинах. Митра сотворил Барахские острова, чтобы добрые мореходы помнили о бренности всего сущего

— Но Красных Братьев мы до сих пор не встретили?

— Не говорите о них, месьор Лабардо. Путешествие не окончено, и о кровожадных псах рано забывать.

Вот тогда-то Эстраза услышала имя Амра.

— А правда ли, — спросил Лабардо, — что в здешних моря более всего опасаются некоего черноволосого демона, могучего, словно десница Мардука, и безжалостного, как стигийский змей Сет? Говорят, он бороздил воды на черной галере во главе черного экипажа, и его молодцы наводили ужас на все побережье от устья Черной до самого Куша…

— Это так, — отвечал капитан не сразу и неохотно, — зовут этого разбойника Амра, что значит Лев. Он был под рукой знаменитой Белит, пиратки, имя которой проклято всеми честными людьми западного побережья. Но не будем о нем говорить, лучше помолимся Бору, дабы и далее держался попутный ветер…

И капитан Поулло навалился на рукоятки руля. Фазела, скрипя и подрагивая, сделала полуповорот влево.

— Лучше нам держаться поближе к берегу, — проговорил мореход севшим голосом, — ветер, сдается мне, начал слабеть, придется переходить на весла, а на малой скорости опасность возрастает.

Теперь низкий, поросший густыми зарослями берег стал хорошо виден. Большая река извивалась по равнине и, бурля, вливалась в море. Мутная темная дельта густо поросла тростником и казалась безлюдной.

— О, Митра! — вздохнул капитан. — Это устье Громовой, но ветер слабеет с каждой минутой, а ночь еще не скоро…

Его усы уныло обвисли, в темных глазах заметались искорки страха.

— Что это чернеет?

Обернувшись, Лабардо указал пальцем вперед.

— Мыс Орла. Следующий за ним — мыс Сухого Пальца. Обогнув его, мы сможем возблагодарить Митру за помощь и заступничество.

Эстраза пристально вглядывалась в бегущие слева неясные очертания, моля Изиду о заступничестве. Ночь всегда была для нее чем-то жутким, таящимся за стенами надежного дома, но сейчас ночь была желанна: как только на море падала тьма, фазела заходила в ближайшую бухту, чтобы переждать опасности, подстерегавшие мореходов под светом холодных звезд.

— Вы дрожите, донна? — услышала она чуть насмешливый голос зингарца. — Позвольте предложить вам плащ.

В другое время ее оскорбил бы этот тон, но сейчас Эстраза с благодарностью приняла услугу молодого человека — легкий ворс подбоя лег на ее плечи.

— Клянусь Мучеником Лабардо, моим покровителем, вы напрасно беспокоитесь. Наш капитан достаточно опытен, а судно надежно и скороходно, думаю, вскоре все страхи окажутся позади, и огни Мессантии согреют наши сердца.

— Сладкими речами да полнятся чаши, — кивнула девушка, опираясь на руку спутника. — Что это за перстень у вас на пальце, месьор Лабардо? Я никогда не видела столь прекрасного камня!

— Это? О. это, подарок Светлейшего Даркатеса, Верховного Жреца Митры. Он подарил мне этот перстень, когда я три раза подряд победил его…

— Победил жреца?! — Эстраза не могла скрыть удивления.

— Это длинная история, но, чтобы скоротать скуку, я могу ее рассказать.

Месьор Лабардо говорил небрежно, даже нехотя. Сегодня утром он нарочно достал из шкатулки перстень с крупным желтым камнем, чтобы привлечь внимание юной дамы, с которой ему предстояло коротать путь из Кордавы в Мессантию. Камень был своеобразной индульгенцией его возможной нескромности, и потому молодой Лабардо заговорил о вещах, многими утаиваемых из ложной, как он считал, гордости.

— Позвольте вам открыть, донна Эстраза, что ваш покорный слуга — всего лишь деревенщина, родившийся в захолустье Пуантена. Да-да, прекрасная дама, не морщите ваш милый носик, Лабардо по прозвищу Смышленый — всего лишь сын виноградарей. И неблагодарный сын, прошу заметить. Я бежал из отчего дома, едва лишь минуло мне от роду восемнадцать зим, о чем, признаюсь, нисколько сейчас не жалею.

Донна Эстраза слушала речь юноши со всевозрастающим вниманием. Бежав из дому, Лабардо добрался до столицы Аквилонии, прекрасного и манящего города Тарантии, где решил посвятить себя изучению премудрой судейской науки. Лабардо не стал упоминать, что захватил из дома изрядную сумму в золотых монетах, скопленную его родителями за долгие годы виноградарских трудов. Денег хватило, чтобы определиться вольнослушателем в столичную академию, где, под неусыпным присмотром наставников и жрецов, молодежь с показным усердием и не слишком скрываемой тоской изучала пыльные эдикты и пандекты, а также квадриум наук, необходимых для будущих радений на благо отечества. Многие были определены в студенты родственниками, другие прибыли из обителей, сменив послушнические хитоны на черные мантии. Все они не могли взять в толк, как можно по собственному почину предпочесть вольное житье параграфам и кодексам: на Лабардо первое время косились.

Однако пуантенец быстро снискал расположение однокашников и даже заслужил прозвище Смышленый, правда, не на ниве познания, а за более увлекательное занятие.

Лучшей забавой студентов (конечно, после вина и девок) была игра, называемая «мельница». За расчерченной мудреным образом доской сражались двое противников, передвигая разноцветные фишки: каждый имел набор из двух цветов и должен был, выстраивая на доске замысловатые фигуры, побить фишки соперника либо запереть их в тупиках рисованных лабиринтов. Причем доски могли быть маленькими, для игры скоротечной и несерьезной, либо побольше, для более искусных игроков; настоящие же мастера пользовались досками, могущими уместиться разве что на огромном круглом столе посреди дворцовой залы.

Лабардо начал с малого, а кончил настоящей Игрой. Поначалу он одерживал верх над своими товарищами, выигрывая кружку браги или мелкую монету, со временем доски, на которых он играл, стали побольше, в кошельке зазвенело золото, а вскоре молодой пуантенец был удостоен чести посетить дворец графа Борромина, покровителя академии и большого любителя «мельницы».

Почти год Лабардо учился премудростям Игры и вскоре добился больших успехов. Он освоил самые замысловатые ходы и фигуры, имевшие не менее замысловатые названия, которыми щеголяли записные игроки: все эти «телеги со склона», «каре легкой конницы», «ветер из угла» и так далее. Он обыгрывал сильнейших и только графу Борромину время от времени сдавал партии, но столь искусно, что граф так и не заподозрил, что с ним играют в поддавки.

Вельможа весьма благоволил юноше и даже предложил ему добиться при дворе должности и титула, от чего пуантенец вежливо отказался. К тому времени ему уже опротивели древние манускрипты и пергаменты, покрытые кляксами чернильного сока: отныне Игра полностью поглотила Смышленого. Он понял, что гораздо лучше оставаться свободным, а деньги можно легко выигрывать: в тавернах ли, во дворцах ли — все равно. Вместо того чтобы смолоду погребать себя в тиши скрипториев, он решил отправиться в путешествия и посмотреть мир.

И тут случилось событие, переломившее его жизнь.

Оно застало юношу в таверне, за кубком темного аргосского вина. Плосколицый нотариус Дато, который тоже не пропускал ни одного сборища во дворце Борромина, влетел в таверну, запыхавшись, глотнул из чужой кружки и выпалил:

— Лабардо, друг мой, жребий брошен! Вчера ко двору нашего короля прибыл зингарский посол. От кого, как ты думаешь?

Все молчали. Дато допил кружку, вытер рот рукавом и встал в позу.

— Сей посол — сам Картаконес, Преподобный Держатель Чаши и правая рука Верховного Жреца кордавского Храма Митры, знаменитого Даркатеса!

Большинству посетителей таверны эти имена ни о чем не говорили, но игроки в «мельницу» отлично знали Светлейшего Даркатеса, слывшего непобедимым и первейшим искусником передвигать фишки по лабиринтам. Сам граф Борромин отзывался о нем с большим уважением, смешанным, впрочем, с легким презрением, питаемым обычно аристократами по отношению к выходцам из низов, кем, собственно, и был верховный зингарский жрец, поднявшийся на верхнюю ступень социальной лестницы благодаря необыкновенной хитрости, вероломству и умению сдавать партии зингарскому королю столь же искусно, как сам Лабардо «ложился» под своего благодетеля-графа. Впрочем, сии подробности были известны лишь посвященным, для остальных Светлейший Даркатес сиял, словно звезда в высоком небе.

В Кордаве время от времени устраивались настоящие турниры, на которых не преломляли копья, а мерились силами за «мельничными» досками. В тот год как раз намечались подобные состязания, и посол Верховного Жреца прибыл в Аквилонию, дабы подыскать здесь достойных игроков. Граф Борромин рекомендовал ему Лабардо, Дато и еще одного молодого человека, который не смог, впрочем, отбыть из Тарантии по семейным обстоятельствам.

Вместе с Преподобным Картаконесом друзья отправились вначале в Танасул, а оттуда, сев на роскошную барку, предоставленную наместником, поплыли вниз по реке Ширке и Громовой — в Кордаву, столицу Зингары. Они почти не выходили из каюты, разыгрывая между собой все возможные начала партий, выстраивая самые замысловатые фигуры из фишек, помогая друг другу выйти из самых отчаянных положений. Дато был вторым среди игроков после пуантенца (если не считать графа Борромина, конечно), и время они провели с большой пользой.

По ночам, под скрип уключин и плеск воды за бортом, Лабардо снилось золото. Много золота, мешки, сундуки с крепкими запорами и даже бочки, полные звонкой монеты. Еще ему снились дворцы с огромными залами, фонтанами и цветными витражами в окнах, толпы слуг и наложниц, огромные виноградники… Да, он подарит виноградники своим родителям и сделает так, чтобы старикам никогда не пришлось гнуть на них спину. Пусть работает тот, кто менее удачлив; он, одаренный богами даром побед за деревянной доской, достоин лучшей жизни и может теперь отдать отцу и матери долг — с большими процентами, разрази всех Мардук своими молниями! Лабардо знал, что ставки на кордавских турнирах высоки, и надеялся в самом скором времени стать богатым человеком.

И он не ошибся: ставки действительно оказались высоки. Даже слишком, особенно — последняя.

Он с блеском обыграл тридцать восемь человек (в том числе и Дато, выбывшего из состязаний на третий день), прежде чем Верховный Жрец удостоил его своим вниманием.

Предстояла заключительная игра, состоявшая из трех партий, причем, если претендент проигрывал первую из них, он считался побежденным. А это значило…

В этом месте пуантенец прервал свой рассказ. Он молча смотрел на пенящиеся за кормой волны, а лицо его приобрело грустное, даже трагическое выражение.

— Что? — прошептала донна Эстраза, сжимая тонкими побелевшими пальчиками резные поручни. — Что же сие означало, месьор Лабардо?

— О! — воскликнул молодой человек, пристально глядя в глаза девушке. — Мое поражение обрекло бы меня на вечное рабство в Храме Митры, именуемое лукавыми жрецами несколько по-иному. Они называют это послушничеством. Кроме того, мне пришлось бы принести обет вечного молчания, подкрепленный добровольным лишением собственного языка.

— Какой ужас! — Зингарка закрыла лицо ладонями и отшатнулась. Потом слегка развела пальцы и выглянула в щелку. — Но вы выиграли, не правда ли?

— Увы, — покачал головой Лабардо, — я проиграл первую партию.

Эстраза опустила руки и поглядела на своего собеседника в полном недоумении.

— Но как же…

Пуантенец не дал ей закончить и заговорил глухим мрачным голосом.

— Зингарский король назначил день поединка и присутствовал самолично…

Весь в черном бархате, король оперся на ручку трона. Он был бледен, узкая светлая борода переплелась на груди с цепью Ордена Золотого Лотоса — единственным украшением, которое он носил. Огромная доска лежала у подножия трона.

Жрец Даркатес сидел на низеньком стульчике, его толстый живот лежал на коленях под просторным хитоном, по гладкому белому лицу гуляла снисходительная улыбка.

Рядом, длинноголовый и бесстрастный, застыл Преподобный Картаконес.

Лабардо бросил на пол свой плащ и устроился на нем.

Атласные одежды придворных смешались с шафранными хитонами младших жрецов и грубошерстными балахонами послушников. Одним из них, лишенным навеки языка и свободы, предстояло стать соискателю в случае победы Светлейшего. А в посрамлении новичка никто из собравшихся не сомневался.

К изумлению всех Лабардо отлично начал игру и вскоре получил преимущество. Слуги в мягких чулках проворно сновали по огромной доске, передвигая разноцветные фишки, выстраивая их в ряды и фигуры. Угроза поражения все более нависала над Даркатесом.

Лабардо жертвовал качество, трепеща от предвкушения близкой победы. Он рассыпал по доске призрачные узоры: его «каре», «стрелы» и «бутоны» собирались словно бы для атаки, но как только цепочки фишек жреца грозили их разорвать, Лабардо делал, как бы неверный ход, его узоры рассыпались в прах, а на их месте возникали новые фигуры, запиравшие проходы, уничтожавшие атаку, заставляющие слуг снимать с доски все больше раскрашенных деревянных кружочков…

Лабардо почти не смотрел на противника. Он играл стремительно, полностью уверенный в победе. Между тем Преподобный Картаконес наклонился к плечу Светлейшего и что-то шепнул на ухо патрону. Даркатес в задумчивости потер огромный желтый перстень на среднем пальце, поднес его к глазам, как бы любуясь игрой света в гранях камня, и сделал ход.

К тому времени на доске оставалось совсем немного фишек. Преимущество Лабардо было бесспорным. Ему оставалось составить комбинацию, называемую «цитадель», чтобы стать победителем.

И тут все рухнуло.

— Я не заметил всего лишь одну красную фишку, стоявшую столь далеко, что я не предал ее существованию должного значения, — удрученно покачал головой юноша и снова уставился в пенный след за кормой. — Мне нужно было пожертвовать одну свою, чтобы окончательно запереть эту деревяшку в тупике! Я же решил сыграть красиво и… поторопился. Вместо того, чтобы помешать мне построить «цитадель», Даркатес отвел оставшиеся фишки, как бы открывая мне поле деятельности, а потом, как по мосту, бросил свой последний резерв прямо в центр моей «крепости»!

Я проиграл.

Он закрыл лицо руками, заново переживая момент своего унижения. Он вспомнил презрительную усмешку короля, восторженные крики придворных, одобрительное гудение жрецов и слова Даркатеса, вонзившиеся прямо в сердце, как отравленное лезвие стилета: «Я знал, что в Аквилонии нет сильных игроков, но этот мальчишка, пожалуй, наихудший среди всех. Нет большего позора, чем торопливая самоуверенность в начале и полная беспомощность в конце партии».

Даже сейчас эта надменная речь болью отозвалась в груди. Пуантенец гордо выпрямился, откинул со лба длинные пряди и звонко воскликнул:

— Но я не сдался, прекрасная донна, нет, я не сдался! Король уже сошел с трона, когда я, повинуясь отчаянию, оскорбленный не столько за себя, сколько за великую Аквилонию, бросился к его ногам. Я даже осмелился коснуться рукой черного шелкового чулка зингарского монарха! «Ваше величество! — молил я, сдерживая рыдания. — Впервые в жизни я играл перед очами великого государя со столь знаменитым противником. Я смутился, и руки моя ошиблась! Не уходите! Сейчас я выиграю у Светлейшего Верховного Жреца великого Митры три партии, три партии подряд! Если я этого не сделаю, пусть накажет меня Податель Жизни, а имя мое будет предано вечному проклятию!»

— Что же ответил король? — в ужасе прошептала Эстраза, тиская атласный платок.

— Он промолчал и вопросительно взглянул на Даркатеса. Тот, казалось, пребывал в раздумье, поглаживая свой перстень. Потом глухо произнес: «Ты наглый юнец и заслуживаешь самого сурового урока. А так как я являюсь наместником Митры на земле, то карать тебя в случае проигрыша буду я сам. Имя твое слишком ничтожно, чтобы предавать его проклятию. Тебе просто отрубят голову».

Казалось, юная зингарка вот-вот готова упасть в обморок. Стоявший рядом с ней воспитатель неодобрительно поглядывал на пуантенца, не осмеливаясь, однако, вмешиваться в разговор.

— Отчаяние и обида за родную Аквилонию толкнули меня на столь рискованное заявление, — уже спокойнее продолжал Лабардо, исподволь любуясь на произведенное его повестью впечатление. — Я понимал, что надежды почти нет, и все же решил сражаться до конца. Мне показалось, что Преподобный Картаконес старается отговорить своего патрона от дальнейших состязаний, что-то отчаянно нашептывая тому на ухо, но я не придал тогда этому внимания.

Все мое существо было поглощено предстоящими партиями, каждая из которых могла оказаться последней, ибо условия оставались прежними. Я молился, молился беззвучно, но самозабвенно, я испрашивал милости богов, я упрашивал Митру снизойти до ничтожнейшего из его рабов, ибо величайшие, каковым, несомненно, являлся Светлейший Даркатес, в снисхождении не нуждаются…

И свершилось чудо!

Три раза подряд побагровевший, с трудом сдерживающий ярость Светлейший вынужден был признать свое поражение. Придворные и жрецы безмолвствовали, король ухмылялся в усы не без злорадства: он не любил Верховного, которого когда-то сам возвысил и который имел теперь власть, не уступавшую власти самого монарха. Когда Даркатес проиграл третью партию и, подхватив живот, направился в сопровождении толпы приближенных к выходу, король окликнул его, назвав по имени.

Жрец обернулся, и его багровое лицо залила мертвенная бледность.

«Даркатес, — сказал король, — ты, кажется, забыл, что причитается претенденту в случае выигрыша».

Жрец скрипнул зубами, с усилием стащил с жирного пальца кольцо с огромным, переливающимся всеми оттенками желтизны камнем и бросил его на гранитные плиты дворцовой залы…

— Вот он! — торжественно завершил рассказ молодой человек, поднимая руку и любуясь перстнем. — Подарок Верховного Жреца, сделанный, увы, не от чистого сердца!

Капитан Поулло с завистью покосился на самоцвет.

— Какая разница, — пробурчал он, — бьюсь об заклад, что цена ему — целое состояние.

— Гораздо больше, — усмехнулся Лабардо, — вам и не снилось, сколько он стоит, мой капитан!

— И королевские милости, — прощебетала донна Эстраза, радуясь, что страшный рассказ кончился вполне благополучно. Теперь зингарка не сводила восторженных глаз с юного пуантенца. — Королевские милости, почести победителю — все это стоит гораздо большего, чем какой-то камешек!

— Вот тут вы ошибаетесь, — несколько томно отвечал Лабардо, — никаких почестей не было. Более того, ночью в гостиницу, где я остановился, прибыл тайный посланник короля. Его Величество с истинным благородством, свойственным особам королевской крови, предупреждал меня, что месть Даркатеса не заставит ждать, и предлагал немедленно и тайно покинуть Зингару. Я счел за благо прислушаться к этим предупреждениям и немедленно отправился в порт, где почтенный месьор Поулло дозволил мне взойти на борт его корабля.

— О, боги! — воскликнул тут капитан, всплеснув руками. — Сумма, которую вы мне предложили, месьор Лабардо, достаточно велика, но лучше бы вы рассказали все это в какой-нибудь мессантийской таверне! Мы еще не пересекли аргосскую границу, и если за вами выслали погоню…

— Успокойтесь, — небрежно махнул рукой пуантенец, — за мной не было слежки. И потом, мне покровительствует сам зингарский король. Ничего не бойтесь и лучше прикажите вашим людям взяться за весла — ветер совсем спал.

Капитан не удержался от грубого ругательства в присутствии дамы: за разговорами он упустил столь важный момент и теперь злился, что какой-то мальчишка смеет указывать ему, что делать, на борту его собственной посудины. Впрочем, воспоминание о кожаном мешочке со звонкой монетой, который этот мальчишка передал ему в руки, поднимаясь на «Ласточку», несколько остудило гнев старого морского волка.

— Эй, Джакопо! — гаркнул капитан, решив сорвать зло на помощнике. — Тысяча морских бесов тебе под ребра, ты что, не видишь, что паруса обвисли?! Пусть гребцы протрут глаза и поработают мускулами!

Курчавая голова, повязанная шелковым платком, выглянула из люка и сплюнула за борт темную жвачку. Джакопо оскалил белоснежные зубы, улыбнулся во весь рот, словно заслужил от своего начальника невесть какую похвалу, и снова скрылся внизу. Под палубой двенадцать гребцов с ворчанием взялись за весла. Матросы убрали паруса, фазела сразу сбавила ход.

— Навались! — гудел снизу голос Джакопо. — Три тысячи каракатиц вам в глотки, спать будете в Мессантии!

Солнце уже касалось морских волн, отбрасывая золотистую дорожку. Мыс Орла приближался, озаренный последними лучами, устье Громовой осталось позади. Донна Эстраза и Лабардо стояли рядом, облокотившись о перила мостика, и любовались закатом. Пуантенец начал вспоминать хвалебный сонет, сочиненный в его честь неким месьором Саавардом, королевским менестрелем…

Внезапно капитан Поулло застонал и бросил рукоять руля…

Остановясь на полуслове, Лабардо и девушка посмотрели туда, куда указывала дрожащая капитанская рука.

Они увидели, как от тростников оставшегося позади устья Громовой отделился длинный черный силуэт и стремительно заскользил в их сторону, разрезая темные волны высоким, круто загнутым носом.

— Что это, месьор Поулло? — испуганно воскликнула зингарка.

— Это они! Это корсары, барахские псы, порождение преисподней… О, Митра! Разве мог я ждать их здесь, возле зингарского берега?

Капитан ломал руки. Лабардо схватился за эфес шпаги.

— Вооружайте людей, месьор Поулло! Мы будем защищаться!

— Защищаться? Чтобы нас всех перерезали, как овец? На этой галере их не меньше сотни! О боги, какой несчастный день!

Темный силуэт быстро увеличивался в размерах. Двадцать пар весел равномерно поднимались и опускались по ее бортам. На палубе, размахивая кривыми саблями, пиками и абордажными крючьями, метались темные фигуры.

На лестнице мостика появился курчавый Джакопо.

— Что прикажете, капитан? — спросил он, лязгая зубами.

— Что прикажу? Что прикажу! Молиться!

— У ваших матросов есть оружие? — спросил Лабардо.

— Только ножи и несколько сабель…

— Нергал вас задери, как же вы пускаетесь в плавание с пустыми руками? Или вы собираетесь драться веслами?!

— Не безумствуйте, умоляю, — дернул его за рукав Поулло. — Если мы будем благоразумны, гарзейская морская гильдия выкупит нас у барахцев через месяц.

— А если нам перережут глотки или заставят пройти по доске?

— На «Ласточке» не так уж много ценностей, чтобы пренебречь командой. Наш вымпел заставит пиратов подумать о выкупе: Гарзея — вольный город и уважает морские законы. — Задница Нергала! Может, ваши купцы и уважают морские законы, но что вы скажете о даме, которая находится у вас на борту?

Поулло смущенно отвернулся: он ничем не мог помочь донне Эстразе и ее старому воспитателю.

— Не беспокойтесь обо мне, — неожиданно твердо заявила девушка. — Мой дядя достаточно богат, чтобы заплатить за мою свободу. Грязные псы не посмеют…

В этот миг с палубы раздался вопль, полный ужаса.

Лэрд Дж

Матросы, сгрудившиеся у борта, отпрянули, многие кинулись в трюм, несколько человек прыгнули в воду.

Колокола Киртана

— Что еще? — обернулся к капитану Лабардо.

Бледный Поулло, судорожно вцепившись в перила мостика, вылезшими из орбит глазами смотрел на приближающуюся галеру. Рот его был раскрыт, лоб покрыт мелкими бисеринками пота, на бритом подбородке поблескивала струйка слюны.

— Это Амра, — выдохнул в ухо пуантенцу Джакопо, хватаясь за горло, — Черный Лев Западного моря… Нам конец!

Борт галеры ударил в левый бок «Ласточки». Полетели абордажные крючья, с диким гиканьем на палубу хлынула толпа пиратов…

Ничего этого донна Эстраза уже не видела: ноги ее подкосились, и зингарка опустилась на еще теплые доски капитанского мостика.

Глава вторая

ИГРА

Она кричала и вырывалась, пускала в ход ногти, извивалась змеей, пытаясь выскользнуть из сильных рук, потом смирилась и затихла, и только стонала, когда он овладел ее беспомощным телом — безжалостно, грубо и неотвратимо.

И был огонь, пожирающий ее тело, и был вихрь, подхвативший ее душу на вершины блаженства…

И еще была боль и ярость — бессильная ярость побежденной самки…

Потом она услышала плеск волн за бортами галеры и тихо застонала, одергивая разорванный подол платья непослушными пальцами. Тело сводила судорога, отвращение переполняло все ее существо, женщина бессильно откинулась на потертые подушки, лежащие в изголовье, и тихо застонала.

Судно покачивалось на волнах мертвой зыби. Тошнота, мучившая ее в течение всего плавания на «Белой ласточке», снова подкатила к горлу. Эстраза поднесла ладонь к глазам: светлые полоски охватывали тонкие пальцы в тех местах, где еще недавно красовались кольца, многочисленные кольца с изумительными камнями. Все ее драгоценности — перстни, подвески, ножные и ручные браслеты — лежали теперь в сундуках варвара, который только что получил последнюю дань со своей пленницы.

Эстраза смотрела из-под полуприкрытых век, стараясь не шевелиться и не привлекать внимания сурового черноволосого разбойника, который, возлежа на свертках шелка, еще недавно составлявших груз быстроходной «Ласточки», попивал теперь вино из потертого меха, порыгивая и почесывая могучую голую грудь, покрытую отвратительными шрамами.

Дж.ЛАРД

Амра… Да, так называли его пираты, напавшие на их корабль. Безжалостный корсар, наводящий ужас на все побережье от Пустошей Пиктов до Островов Сиптаха. Его черная галера, именуемая «Белит» в честь подруги-пиратки, сгинувшей неведомо куда, являлась мореходам предвестницей верной гибели. Амра не щадил никого: ни купцов, суливших богатый выкуп, ни пассажиров — знатных, незнатных ли, все равно… Его именем пугали детей, наместники портовых городов сулили за его голову до трех тысяч золотых. Многие пытались заработать эти деньги, да сгинули в морских пучинах. Амра же продолжал разбойничать, перехватывая корабли там, где его меньше всего ждали.

КОЛОКОЛА КИРТАНА

Когда «Белит» ударила своим высоким бортом в борт фазелы, на палубе «Белой ласточки» началась паника. Иные бросались за борт, чтобы стать легкой добычей многочисленных акул, шнырявших вокруг кораблей: смерть в пасти морских чудовищ они предпочитали жестокой расправе.

1

Другие упали ниц и возносили отчаянные молитвы к богам, надеясь вымолить спасение. Все, начиная от капитана Поулло и месьора Лабардо, до самого последнего человека на борту побросали в воду все, что могло напоминать оружие — таким образом, они надеялись заслужить хотя бы толику снисхождения и спасти свои жизни.

День клонился к вечеру. Тени иззубренных скал, ползущие с равнодушной и покорной неторопливостью, уже затопили дно ущелья глубокой синевой и теперь медленно поднимались вверх по серой скалистой стене, что ограничивала его с востока. Этот каньон был глубоким и прямым, словно рана от удара гигантского топора, прорубившего горный хребет; меж его отвесных каменных склонов, вздымавшихся в пронзительно синее, уже тронутое фиолетовыми красками вечера небо, вилась тропинка. Впереди и чуть справа над мрачным ущельем ослепительно сверкал льдистый венец далекой Тарри, высочайшей из вершин Авада; слева гранитная стена переходила в склон Гарты, исполина с тремя черными клыками, пронзавшими хрустальный воздух.

Абордажные крючья вонзились в борта обреченной фазелы, поток полуголых, бронзовых, размахивающих кривыми саблями людей с гортанным клекотом растекся по палубе.

Тишина, прохлада, полумрак... Затем - короткий тревожный вскрик метнувшейся к небу крупной птицы да скрип мелких камней под ногами. Из-за гранитной глыбы появились два путника, упорно пробиравшихся по дну ущелья.

Не успела бы сгореть и половина самой тонкой свечи, как все было кончено. Многие матросы были убиты, хотя и не оказывали никакого сопротивления. Других жестоко избили, связали и бросили в трюм. Капитан лишился своего корабля, товаров и всех ценностей, юный пуантенец был ограблен до нитки. Оба они вместе с уцелевшими остатками команды оказались на мокрых досках, крепко связанные по рукам и ногам. Набожный Кроче богохульствовал, словно портовый грузчик.

Галера взяла на буксир «Ласточку» и пошла на северо-запад, в сторону Барахских островов. Так шли всю ночь, и на палубах обоих кораблей пираты справляли празднество в честь легкой победы. Вино лилось рекой, громкие вопли оглашали пустынные морские просторы, и лишь равнодушная к людским делам луна взирала с небес на эту дикую оргию. К утру главарь пиратов решил, что достаточно отошел от зингарского берега, чтобы не опасаться кордавских военных галер, патрулировавших побережье, и приказал остановиться на отдых.

Шагавший впереди высокий мускулистый мужчина, облаченный в кожаные штаны, сапоги до колен и просторную полотняную куртку с закатанными рукавами, остановился, провожая глазами испуганную птицу. Добыча стремительно уходила вверх, но рука странника замерла на ложе арбалета; затем, покачав головой, он сердито сплюнул. Охота подождет; дюжину стрел, торчавших из полупустого колчана, Ричард Блейд собирался использовать иным образом.

На мачты полезли дозорные, остальные корсары, утомленные возлияниями и плясками при луне, вповалку заснули на палубе. Сам Амра отправился в капитанскую каюту своего судна, чтобы сполна возблагодарить себя за труды и насладиться обществом прекрасной пленницы.

Он бросил взгляд на трезубец Гарты. Насколько ему помнилось - если только местным картам можно было доверять так же, как он верил собственной памяти - через пару часов им предстояло выйти на древний и заброшенный караванный тракт. Пожалуй, они сумеют добраться туда раньше, чем Касс Сиркул со своим тяжеловооруженным воинством нащупает верный след... Его солдаты в стальных кирасах, кольчужных юбках, поножах и глухих шлемах, напоминавших перевернутые цветочные горшки, превосходно сражались на равнине и вполне могли бы составить конкуренцию швейцарским ландскнехтам, но для погони в горах эти обвешанные железом истуканы решительно не годились.

Он изнасиловал ее жестоко и яростно и теперь отдыхал, откинувшись на тюки шелка, попивая вино из кожаного меха и поглядывая на зингарку холодными синими глазами.

К счастью, подумал Блейд, все же соображая, что было бы неплохо прибавить шаг. Вопросительно приподняв брови, он оглянулся на свою спутницу, совсем молоденькую девушку, почти девочку. Стройная, невысокая ее рост едва достигал пяти футов - она остановилась чуть сзади, поправляя выбившиеся из-под наголовной повязки каштановые локоны. Ни длинный темно-красный монашеский балахон, ни накинутая поверх него слишком большая куртка, ни эта уродливая повязка не могли скрыть очарования ее юности. Дыхание девушки было ровным; встретившись взглядом с Блейдом, она чуть заметно улыбнулась ему и легким кивком подтвердила, что все в порядке. Аста Лартам, Дщерь Священного Огня, охотно стоптала бы ноги до колен, чтобы выбраться из каменного мешка Киртана в зеленые долины Итора, к свободе и безопасности. Конечно, и то, и другое в средневековом мире, где правили владыки Киртана, Итора, Балассы и еще трех дюжин княжеств и королевств, было весьма относительным.

Его лицо не было лишено привлекательности, правильные черты невольно притягивали взор женщины, могучая грудь ровно вздымалась, бугры мускулов ходили под кожей, и весь он был олицетворением неукротимой, неодолимой и жестокой силы. Корсар был наг, капли пота поблескивали на смуглой коже, черные волосы, схваченные на затылке красной лентой, напоминали вороново крыло. Эстраза старалась снова вызвать в себе отвращение, накатившее, когда этот человек грубо подчинил ее своей воле, но вместо этого поймала себя на том, что смотрит на варвара с восхищением. И новое, неведомое еще чувство поднялось в ее груди: щемящее, жгучее и сладостное…

Беглецы вновь двинулись по тропинке, извивавшейся среди гранитных глыб. Через пять сотен шагов она огибала утес, выступавший из стены каньона, и Блейд автоматически отметил это место, как весьма подходящее для засады. Ему не верилось, что Сиркул мог обойти их, однако врожденный инстинкт разведчика подсказывал, что тут стоит задержаться. В двадцати милях к западу лежал торговый путь, по которому из Итора, южного королевства, везли в священный Киртан десятину; он шел через перевалы и был доступен и фургонам, и всадникам. По этому удобному тракту конные воины Святой Стражи сумели бы пересечь горы за день, не взирая на тяжесть своих доспехов. Но каким образом им удалось бы попасть в это глухое ущелье, зажатое меж отвесных стен?

Эстраза невольно застонала и приподнялась на локте.

Впрочем, со всякой стены легко спуститься, философски подумал Блейд; для того и существуют веревки. Однако двадцать миль от тракта до ущелья, двадцать миль обрывов, осыпей и скал, \"железные горшки\" Сиркула никак не могли преодолеть на лошадях; следовательно, впереди их не было.

— Ты — Амра? — с трудом произнесла она пересохшими губами.

Он криво ухмыльнулся и молча кивнул.

Он чуть помедлил, затем осторожно выглянув из-за камня, но не заметил ничего подозрительного. Тропинка тянулась вдоль утеса на сотню шагов, потом круто сворачивала вправо, исчезая за нагромождением сероватых гранитных глыб. Спустив с плеча арбалет, странник сделал шаг, потом другой... Внезапно прямо перед ним звонко цокнула о камень длинная стрела; ее стальной наконечник высек яркий фонтан искр. Отпрянув, он укрылся за пирамидальным каменным обломком у подножия скалы. Девушка, точно скопировав его движение, тоже приникла к холодной поверхности утеса; полотняная куртка, запыленная и грязная, делала ее почти незаметной. Блейд знаком приказал ей оставаться на месте, а сам, слегка подавшись вперед, вновь принялся разглядывать тропу и скалы за поворотом.

— Что ты сделаешь со мной?

При самом внимательном осмотре он не мог обнаружить никаких признаков засады. Однако на сей раз спешить не стоило: в конце концов, стрелы с неба не падают. Эту же выпустили явно не из арбалета - слишком длинная, с деревянным древком и сизыми перьями, совсем не похожая на стальной арбалетный болт. Значит, он был прав и не прав одновременно... \"Железных горшков\" впереди нет, но произошла смена декораций; Сиркулу удалось раздобыть новых помощников.

— Я уже сделал.

Голос пирата был спокоен, в нем не чувствовалось злобы.

Блейд хмыкнул, скользнув взглядом по противоположной стене ущелья. Клонившееся к закату солнце освещало восточный склон и россыпь каменных глыб у его подножья; они отбрасывали четкие тени, сизо-черные на серой поверхности гранита. Острые, как наконечник копья, плоские, словно лезвие секиры, округлые, подобные навершию шлема... Эти камни были иссечены зимними ветрами, ливнями и временем; их пики и выступы казались шипами на шкуре доисторических чудищ, замерших на тысячелетия в ожидании неминуемого апокалипсиса. Мертвый камень, недвижный воздух... Ничто не вызывало тревоги. Но стрела, стрела!

— Теперь… ты убьешь меня?

Внезапно округлая тень слегка шевельнулась, и взгляд странника замер. Шлем? Нет, шапка... темная, почти сливающаяся со скалой... Теперь, вглядевшись, он сообразил, что принял за тень каменного выступа колпак горца. Горца! Значит, теперь их преследовал не отряд Святой Стражи, а исконные обитатели этих ущелий и хребтов! Это было скверно, очень скверно. Более того, их положение становилось почти безнадежным. Одно дело укрыться в горах от солдат, неуклюжих и неповоротливых, и совсем другое соперничать с варварами-горцами, которые были легки на ногу и знали здешние места как свою ладонь.

Он снова кивнул.

Блейд не слишком многое слышал о них. В Ластроме, главном монастыре Киртана и резиденции Сарса Датара, Святого Отца, горцами не интересовались. Они были очень религиозны и очень бедны, так что милосердный Отец освободил их от десятины, которую исправно вносили Итор и Герия, изобильные скотом и зерном королевства юга, и северные страны, Баласса и Ваклаб, где добывали древесину и руду, и богатый золотом и железом Дарвад, лежавший на востоке, и десятки прочих государств и городов континента. Горцы не платили ничего; зато они с истовой преданностью служили Вечному Огню, охраняя границы Киртана, Священной Страны, словно цепные псы.

— Но почему? — вскричала зингарка с отчаянием. — Хотя мои родители умерли, мой дядя, к которому я плыву в Мессантию, достаточно богат, чтобы заплатить хороший выкуп!

Попятившись, Блейд схватил девушку за руку, увлекая обратно по тропинке, подальше от засады. Была ли эта ловушка расставлена для них, или они наткнулись на обычный сторожевой пост в горах? Ему хотелось верить в последнее. Но в любом случае их единственный шанс заключался в том, чтобы обойти засаду поверху.

Амра помолчал, снова приложился к меху и сделал большой глоток. Струйка янтарной жидкости потекла по его груди, сверкая в лучах утреннего солнца, падавших в каюту сквозь квадратное окно.

— Если ты знаешь мое имя, почему задаешь такие вопросы?

Казалось, беглецов никто не преследовал. Быстрым шагом они одолели с четверть мили, очутившись почти на том же месте, где Блейд спугнул птицу. Он остановился, решив, что здесь достаточно безопасно, и положил руку на плечо девушки.

- Путь впереди закрыт. Горцы.

— О, господин мой, — все так же отчаянно заговорила Эстраза, страшась, что он перебьет ее, и разговор будет закончен, — слухи о тебе ходят по рынкам, тавернам и гостиным богатых домов! Говорят, что ты пришел с севера и когда-то служил в армии нашего короля. Говорят также, что ты был разбойником в Аргосе, а потом примкнул к страшной пиратке Белит, наводившей ужас на все Западное побережье еще совсем недавно. Но я слышала также, что Амра, ходивший вместе с нею в набеги, никогда не убивал женщин и детей. Что же изменилось с тех пор?

- Много? - Аста казалась спокойной.

Корсар смотрел на неё не мигая и молчал.

- Не знаю. Я видел одного. За нами не погнались, значит, там три-четыре воина... если это сторожевой пост... Но не исключено, что эти люди помогают Кассу Сиркулу.

— Ответь мне, о лев морей, чье сердце не могло так ожесточиться, ответь, почему…

При имени грозного капитана Святой Стражи девушка вздрогнула и вопросительно взглянула на Блейда, ожидая продолжения. Он пожал плечами.

— Белит умерла.

- Возвращаться нам некуда. Поднимемся туда, - странник показал взглядом вверх, на край ущелья.

Он произнес это тихо, но Эстраза уловила боль, таящуюся за спокойными словами.

— Она умерла и забрала с собой мое сердце. Так что здесь, — он похлопал себя по груди, — ничего нет.

Собственно, лишь Аста Лартам не могла вернуться, ибо в священном Киртане ее не ожидало ничего хорошего. Согласно закону, неверная Дщерь Огня, после поучительного наказания плетьми и каленым железом, ввергалась туда, откуда вышли все люди - в Первородное Пламя, частица коего пылала в главном храме Ластрома. Его жаркие объятия охотно приняли бы и Блейда, хотя в Киртане он проходил по разряду демонов и являлся, в определенном смысле, личностью могущественной и неприкосновенной. Впрочем, похищение самой юной и самой хорошенькой монашки из Сада Святого Отца, вкупе с прочими нечестивыми деяниями, вряд ли сошло бы ему с рук: Сарс Датар слыл человеком мстительным и неприятным.

За бортами галеры тихо плескалась вода, поскрипывали мачты. Наверху, в корзинах, лениво перекликались дозорные.

Странник не рассчитывал на его милосердие. В этой экспедиции он был неплохо снаряжен и мог очутиться в мрачноватых, но таких безопасных подвалах Тауэра буквально через минуту после отправки сообщения. ТЛ-3, третья модель телепортатора, Малыш Тил, потомок Старины Тилли, с которым он путешествовал в лесах Талзаны, являлся его тайным оружием и главной козырной картой. До сих пор Малыш действовал великолепно, вселяя в Блейда непоколебимую уверенность в собственной безопасности. И сейчас, как и раньше, он не беспокоился о своей жизни; его тревожила только судьба Асты.

— И ты…

С минуту он размышлял, взвешивая вариант прорыва. Хотя Лейтон настоятельно просил его не телепортировать быстро движущиеся объектов, способные повредить керамические пластины в приемной камере ТЛ-3, он мог пойти на этот риск. Переслать домой пару дюжин стрел, которые успеют выпустить горцы, пока он добирается до их укрытия, а потом... Потом он их перебьет, если на заставе не больше четырех-пяти человек. Но там могло оказаться и двадцать - если в охоте участвовал Касс Сиркул! В этом случае Асту не отбить, и вся затея с побегом в зеленый благодатный Итор превращалась в полную бессмыслицу.

— Я поклялся, что буду в ее честь поить море кровью до тех пор, пока река Зархеба, где погибла Белит, не окрасится в алый цвет.

Блейд вскинул глаза на девушку, терпеливо ожидавшую его решения, и произнес:

Эстраза в ужасе закрыла глаза.

- Придется лезть вверх, малышка. Вверх и только вверх.

— Но, — услышала она бесстрастный голос пиратского капитана, — я не убиваю беспомощных. Все вы пройдете по доске. Остальное сделают акулы.

- И что потом? - к удивлению странника, она не выразила ни малейших сомнений в его способности взобраться на почти отвесную стену.

Зингарка чувствовала, как холодная волна ужаса подкатывает к горлу. Амра говорил с ней без злобы, но лучше бы он кричал, лучше бы бил ее, мучил и насиловал… снова и снова — она готова принадлежать ему, быть его рабыней, только не смерть в акульей пасти!

Тихо поскуливая, Эстраза сползла на пол каюты и попыталась поцеловать руку, сжимавшую мех. Амра толкнул ее ногой, вытер губы и поднялся.

- Попытаемся обойти заставу по краю ущелья. Нелегкое дело, - с неохотой признал Блейд, - я не рассчитывал, что нам придется делать такой крюк. - Ему не хотелось пугать Асту; наверху их тоже могли ждать, и тогда шансы проскользнуть незамеченными были близки к нулю. Тем не менее, ничего другого не оставалось.

— Покончим с этим сейчас, — сказал он, — не хочу, чтобы ты умерла от страха. Пойдешь первой, потом — остальные.

- Ты пока отдохни, - посоветовал он, сбрасывая на тропу мешок с их немудреным имуществом и пристраивая на гранитном обломке арбалет, колчан и меч. - Я поищу, где можно подняться. - Блейд нашарил в мешке толстую веревку, предусмотрительно захваченную из монастырской кладовой, обмотал ее вокруг пояса и двинулся вдоль скалистой стены.

Он ухватил женщину за волосы и силком выволок на палубу. Яркое солнце ударило в глаза, крики чаек оглушили…

Через несколько минут он обнаружил то, что искал: наклонно уходившую вверх трещину, что начиналась почти на высоте его роста. Подкатив к скале пару камней и нагромоздив их один на другой, странник поднялся достаточно высоко, чтобы, подтянувшись, поставить ногу в разлом. Он был неплохим альпинистом, и сейчас эти навыки пришлись весьма кстати. Нашаривая кончиками пальцев выемки в камне, он цеплялся за них и, всем телом прижимаясь к скале, медленно полз вперед и вверх, к синевшему над головой небу. Трещина становилась все уже; вскоре носки грубых сапог Блейда с трудом протискивались в нее. Надо было снять обувь, мелькнуло у него в голове. К сожалению, эта мысль несколько запоздала - сейчас он висел на почти вертикальной стене в тридцати футах от земли.

— Эй, кто-нибудь! — рявкнул Амра, пиная похрапывающего у борта пирата. — Доску на борт!

В этот миг над фальшбортом показалась черная голова в зеленой косынке. Чернокожий разбойник, поднявшийся по веревочной лестнице, спрыгнул на палубу.

Трещина кончилась. Его руки судорожно шарили по поверхности скалы, не находя надежной опоры, встречая лишь шероховатый камень, поросший клочьями мха. Наконец, почти теряя равновесие, он вытянулся вверх и обнаружил, что пальцы правой руки попали в неглубокую выемку. Блейд поднял голову: тремя футами выше этой ненадежной опоры шла еще одну трещина, довольно глубокая и тянувшаяся, как ему показалось, до самого карниза. Придется рискнуть, решил он, цепляясь пальцами за крохотный выступ и осторожно подтягивая колено к животу. Теперь он был словно распят на скале; он прижался к ее твердой плоти, холодной и равнодушной, пытаясь освободить носок правой ноги. Прошла вечность, пока он понял, что не может этого сделать - нога была намертво зажата в узкой трещине.

— Мой господин, — поклонился он, приседая и выворачивая ярко-красные губы, — Сам Али, этот собака, он…

— Что еще?

Блейд облился холодным потом и зашипел сквозь зубы, проклиная все на свете, от компьютера Лейтона до Вечного Огня и его наместника святейшего Сарса Датара. Затем, глубоко вздохнув, он принялся методично раскачивать ногу, надеясь, что либо проклятый сапог выскочит из каменных тисков, либо это изделие местного ремесленника не выдержит трения о камень и развалится на части. На секунду он представил себя со стороны: жук, пришпиленный к стене, судорожно шевелит лапками, пытаясь вырваться.

— Сам Али, неверный пес, играл с одним из пленных в «мельницу». Сначала на его жизнь, потом на остальных.

Наконец он освободил ногу, едва не вывихнув ее в лодыжке, и повис на пальцах правой руки. Медленно подтягиваясь вверх и от всей души желая Святому Отцу и его своре поскорей окунуться в Первородное Пламя, Блейд вытянул свободную руку к змеившейся над головой трещине. Через мгновение он словно клещами вцепился в ее край, ломая ногти; подошвы сапог скребли по камню, пока не нашарили некую эфемерную точку опоры - возможно, клочок прилепившегося к скале мха. Остальное было делом техники. Блейд поочередно передвинул руки повыше, перенес свободную ногу в разлом и, оттолкнувшись, очутился в глубокой трещине.

— И что же?

— Сам Али проиграл, мой капитан.

Он быстро двинулся вверх, упираясь спиной и ступнями в противоположные края разлома. По счастью, эта расселина и в самом деле выходила прямо на карниз, нависавший над ущельем; похоже, ее пробил поток, струившийся со скалы в сезон зимних дождей.

Амра зарычал и, оттолкнув зингарку, в два прыжка взлетел на корму галеры. «Белая ласточка» покачивалась сзади в полете стрелы, привязанная к разбойничьему судну длинной веревкой. На капитанском мостике фазелы, вокруг тощего человека в белой чалме, толпились пираты.

Оказавшись наверху, Блейд в изнеможении распростерся на камнях. Ему понадобилось минут десять, чтобы прийти в себя; наконец, собравшись с силами, он размотал веревку, обвязав один конец вокруг пояса, затем лег ничком, свесился над стофутовой пропастью и тихо свистнул. Девушка сразу же подняла голову; Блейд видел бледное пятно ее лица и темную повязку, закрывавшую лоб. Сброшенная им веревка раскачивалась в футе от земли.

— Поднимай людей, Морта! — гаркнул варвар. — Подтянуть фазелу, Нергал сожри ваши гнилые кишки!

- Привязывай мешок и оружие, - скомандовал он, приглушив голос. Аста поспешно повиновалась. Вскоре веревка вновь полетела вниз.

* * *

- Обвяжи под мышками и крепко держись руками. Не бойся! - Блейд постарался, чтобы его голос звучал уверенно.

В темном и сыром трюме не был виден восход солнца.

- Я не боюсь, - услышал он в ответ.

Пленники еще не проснулись, когда cвepxy по скрипучей лестнице спустился огромный чернокожий с ятаганом у пояса и фонарем в руке. Бормоча что-то на непонятном языке, он грубо растолкал Лабардо, взял его под мышку и легко, словно котенка, вынес на палубу. Наверху было жарко, сияло солнце, легкий бриз покачивал фазелу. Чернокожий пират развязал пуантенцу мучительно замлевшие руки и толкнул в плечо. Лабардо с трудом взобрался на высокую корму, на которой он вчера говорил с капитаном Кроче не как ограбленный пленник, а как гордый победитель Светлейшего Даркатеса.

Она действительно не боялась. Насколько ему было известно, Асту призвали в Сад Святого Отца до срока, который для прочих монастырских воспитанниц наступал в шестнадцать лет. Она провела в Ластроме года полтора, и сейчас ей вряд ли было больше семнадцати. Совсем ребенок, по меркам цивилизованной Британии! Но она не боялась. Вернее, боялась не скал и не гибели от меча или стрелы, а пыток, что предшествовали благостному погружению в Первородное Пламя. И еще ей очень не хотелось поближе ознакомиться со спальней Святого Отца.

Теперь капитан валялся в грязи и сырости трюма, связанный, как баран на бойне. На его месте, близ рулевого весла, под огромным зонтиком желтого шелка, поглаживая лежавшую рядом белую чалму, сидел на подушках странный человек.

Блейд принялся тащить. Подтянув Асту к краю карниза, он перехватил девушку за руку и помог выбраться наверх; затем начал неторопливо сворачивать веревку, давая ей возможность отдышаться и оглядеться. Они стояли на узком, не более шести футов шириной, карнизе; справа круто поднимался горный склон, кое-где прорезанный трещинами, слева дышала вечерней прохладой пропасть. Небо стало совсем фиолетовым, бледные солнечные лучи скользили по трехглавой вершине Гарты на противоположной стороне ущелья, но странник полагал, что до заката остается еще с полчаса. Это время надо было использовать с толком. Он закинул мешок за спину, зарядил арбалет и кивнул Асте на тропу.

Длинный, как огурец, череп его порос мягким рыжеватым пухом. Чудовищный нос нависал над верхней губой, а рот был узкий, словно шрам от сабельного удара. Крохотные круглые серые глазки поблескивали глубоко под надбровными дугами, словно хитрые зверьки, спрятавшиеся в норах в ожидании добычи.

Они двинулись вперед, вдоль постепенно сужавшегося карниза; через сотню шагов его ширина уже не превышала полутора футов. Аста заколебалась, но странник негромко произнес:

Это был Сам Али, известный барахский пират, ученик и преемник страшного короля Красных Братьев, Карбаросса Длиннобородого, бежавший недавно из королевской тюрьмы в Кордаве. Карбаросс считал Али одним из лучших своих капитанов, и на то были веские основания. Родом из Турана, Сам Али промышлял когда-то разбоем на море Вилайет, лежащем между гирканскими степями и хайборийскими землями, а потом перебрался на запад, где, в просторах океана, развернулся во всю силу своего разбойничьего таланта.

- Иди! Старайся не смотреть вниз.

Славился он умом и жестокой расчетливостью. Красные Братья кормились морем, примерно так, как кормятся рыбаки. Только вместо рыбы море приносило им добычу в виде имущества и людей, которых можно было продать на невольничьих рынках Шема, Стигии или Куша.

- Да, Ричар, я иду...

За богатых пленников давали щедрые выкупы, поэтому выгоднее было захватывать людей влиятельных и богатых, и Сам Али превосходно умел это делать. Безродных мореходов он обрекал на рабство или заставлял прогуляться по доске, состоятельным же путникам приходилось опасаться лишь недолгого заточения в ожидании отступных.

Она звала его Ричаром - не чужеземцем, не демоном и не господином; единственное существо в Киртане, которому было известно его имя. Для всех остальных он являлся чуждой, загадочной и несколько устрашающей личностью, извергнутой Вечным Огнем из неведомых глубин Бездны. Впрочем, он не старался разрушать эту легенду.

Услышав, как чернокожий назвал этого человека по имени, Лабардо вздохнул с облегчением. Амра, славившийся своей дикарской непредсказуемостью, был раньше корсаром-одиночкой, теперь же, когда среди его людей оказался известный барахский пират, можно было попробовать договориться с ним о выкупе.

Пройдя вперед еще немного, беглецы оказались перед большим обломком скалы, полностью перекрывавшим путь. Вероятно, он свалился на карниз совсем недавно - Блейд разглядел довольно свежий след, прочерченный глыбой на склоне. Осторожно вскарабкавшись на нее, он обнаружил, что дальше уступ расширяется и переходит в удобную площадку, в дальнем конце которой темнела глубокая расселина. На площадке стояли двое в меховых накидках, подпоясанных узкими ремнями, и округлых колпаках; оба пристально вглядывались вниз, изучая дно ущелья и держа наизготовку длинные шестифутовые луки.

Сам Али взглянул на подходившего к нему юношу, выбросил вперед левую руку и указал на нее пальцем правой руки.

Горцы! Теперь у него не оставалось сомнений, за кем идет охота. Бравый капитан Сиркул был не так глуп; он вовремя сбросил ненужные карты и взял удачный прикуп - горных охотников и следопытов вместо своих неповоротливых меченосцев. Похоже, эти шустрые парни перекрыли все ходы и выходы, и снизу, и сверху, подумал Блейд, поднимая свое оружие.

— Это твое кольцо? — спросил он на отличном зингарском языке.

Он тщательно прицелился и выстрелил. Удар тяжелой арбалетной стрелы, вонзившейся в спину ближайшего горца, был так силен, что человек, нелепо дернув руками, без звука рухнул в пропасть. Странник торопливо перезарядил свой неуклюжий самострел, и как раз вовремя: напарник погибшего стремительно обернулся, вскинул лук, и в лицо Блейду брызнула каменная крошка, выбитая стальным наконечником. Чертыхнувшись, он моргнул, одновременно нажимая крючок арбалета. Второй выстрел оказался не столь точным; болт попал в плечо, и раненый горец стал балансировать на краю пропасти, отчаянно пытаясь удержать равновесие. Он все-таки сорвался и с долгим жутким криком полетел вниз - пушинка, унесенная в небытие ветром смерти.

— Нет, мой господин! — Лабардо постарался придать побольше бодрости своему голосу. — Оно было моим когда-то, но потом, перешло к достойнейшему!

Блейд, прислушиваясь, замер. Ответит ли кто-нибудь на этот предсмертный вопль? По его расчетам, они с Астой находились сейчас над утесом, за которым была подготовлена засада; значит, оба трупа свалились прямо на головы соплеменникам. Вряд ли это их порадует!

Али расхохотался тоненьким бабьим смехом.

— Люблю умных людей, — сказал он, поглаживая острый череп. — Вероятно, вы из знатных, а, месьор? Может быть, граф или сын графа? Как прикажете вас величать?

Не успело смолкнуть эхо, как ущелье огласилось резким гортанным воем. Он доносился снизу; несомненно, кричал не один человек, и в голосах этой стаи шакалов чувствовалась ярость. Блейд ухмыльнулся. Отряд, подстерегавший беглецов в ущелье, был достаточно многочисленным, но никто из горцев не мог представить, что он сумеет забраться на этот карниз. На сей раз козыри Касса Сиркула оказались биты!

— Меня зовут Лабардо Смышленый, мой господин, но я не граф и не сын графа. Я бедный студент Тарантийской академии права…

Странник перезарядил арбалет, потом свесился вниз, разглядывая дно и противоположную сторону каньона, уже едва различимые в надвигавшихся сумерках. Почти сразу же он увидел группу горцев: человек шесть вынырнули из-за камней, подбежав к мертвым телам, и Бог знает сколько еще притаились в тени гранитных глыб, наблюдая на склонами ущелья. Как бы то ни было, перелететь на карниз они не могли, но Блейд опасался их длинных луков. Однако воины, сгрудившиеся на дне каньона, почему-то не спешили пускать их в ход. Возможно, не видели его? Темнота сгущалась с каждой минутой.

— И носишь на пальце кольцо в тысячу золотых монет! Как думаешь, месьор студент, три тысячи не будет мало твою жизнь и свободу?

Он сполз вниз, на тропинку, и убедился, что Аста по-прежнему стоит, прижавшись к скале. Девушка слегка побледнела, но старалась казаться спокойной.

— Три тысячи монет?! Господин мой, если мои родители продадут свою землю и все, что у них осталось, им не набрать и полутора тысяч…

- Не страшно? - Блейд улыбнулся ей.

— Но это кольцо?

- Нет, - она попыталась выдавить ответную улыбку. - Я могу чем-нибудь помочь?

— Кольцо попало ко мне случайно. Это подарок Светлейшего Даркатеса…

- Ты мне уже помогла. - Аста вскинула на странника недоуменный взгляд. - Тем, что не ударилась в панику...

И Лабардо рассказал пирату всю правду. Он особо подчеркнул то благоволение, которое зингарский монарх ему оказал, и выразил робкую надежду, что король заплатит требуемый выкуп, буде месьор Али соблаговолит отправить весточку в Кордаву.

Она молча кивнула в ответ, но тревога не исчезла из ее глаз. Блейд, протянув руку, поманил девушку к себе. Стоило поторапливаться; пока сумерки не перешли в ночную тьму, им надо было отыскать какое-то пристанище. Маневр с обходом ловушки потребовал немало времени, и он не сомневался, что сегодня им не добраться до старого торгового тракта, который вел в Итор. Правда, их преследователи тоже были беспомощны в темноте.

Корсар слушал внимательно, покачивая головой, накручивая на палец жидкую бороденку.

Поддерживая друг друга, они перебрались через глыбу и ступили на площадку. Она выглядела довольно ровной и тянулась вдоль склона шагов на сорок. Блейд двинулся к расщелине в дальнем конце, смутно предчувствуя, что разлом может скрывать вход в пещеру. Это сулило реальный шанс укрыться на время от врагов и подступающего ночного холода.

— Я знал, — сказал он задумчиво, когда Лабардо окончил свой рассказ, — я знал, что люди Запада ценят искусство игры в «мельницу» и даже щедро одаривают хороших игроков. Но «мельница» пришла с Востока, и люди Востока должны знать ее лучше… Я, например, еще не встречал равного себе игрока.

— Может быть, сыграем, мой господин? — осторожно спросил Лабардо.