Эльдар Ахадов

Проза

Сказки





 

АЛГЕН И КОНДУЛЬЯ



             Однажды кондулья пришла к алгену и говорит: \" Я уже не такая, сделай меня молодой\". Алген подумал и что-то сделал. Видит кондулья: а у неё крылья вместо рук.

Только она захотела ругаться, а крылья её уже далеко унесли. Носили её крылья высоко-высоко под всеми облаками, и над дивными землями, и над бурными водами. И всюду видела она разное: и грустное, и веселое тоже.           

И забыла кондулья все свои ругательные слова, потому что стала теперь молодой и красивой, алгеном стала она теперь. Летала, летала - пока опять с тем же алгеном не встретилась.

Улыбается алген бывшей кондулье. \"Хорошо тебе?\" - спрашивает он её. \"Хорошо, \" - отвечает она ему и тоже улыбается. Поговорили они о том, о сём, а потом кондулья взмахнула крыльями и улетела к самым звёздам рассвет встречать. И остался алген один, и встал он с камня, на котором сидел, пока кондулья рядом была, огляделся, вздохнул, взял в руки посох и пошел, старенький, на свет в ближней деревне…

РУБЛЬ

Шел по дороге рубль, нагнулся за копейкой да упал насмерть. Лежит мертвый рубль, стонет: «Где милиция? Где скорая помощь? Где отдел убийственных сообщений?»

Проходила мимо коза – голодная-преголодная: «Эх, рубль! Был бы ты бумажным, я бы тебя сжевала. А такой - зачем ты мне нужен?» И ушла - гордая .

Шёл мужик с баяном – пригожий да весёлый, увидел, что рубль лежит, не шевелится: нагнулся,  подобрал добро. А после - прошел сколько-то да вернулся обратно за копееечкой. Забрал и копеечку да как запоёт от радости, как развернёт свой баян,  как притопнет ногою. И-эх!.. Рубль из кармана опять на дорогу выпал. Нехорошая примета – назад возвращаться.

Лежит рубль на дороге и плачет, и плачет. Совсем размяк. А куда деваться-то? Отдышался. Решил сам себя попробовать приподнять маленько. Только приподнялся вроде бы: тут пулька шальная просвистела, обожгла насквозь, дырочку сделала. Он и рухнул, как подкошенный, лежит  лежмя -   дырявый, скисший, был бы медным –  точно  позеленел бы от страха. Позже пылью его обметало, потом грязью всё сделалось, примерзло к нему по осени, к зиме всего ледяной коркой покрыло.

Весна наступила, размочила стылую землю ручьями, размыла дорогу до рубля. Пролетала ворона: «Ого! Цельный рубль! Дырявенький, правда, и сыренький, но ничего – обсохнет, а что с дыркой – тоже неплохо, сразу видно, что бывалый рубль, тёртый, всамделишный, и дырка – на счастье». Летит рубль по воздуху туда, куда его ворона в клюве несёт. Аж посверкивать начал от удовольствия. Ох, и здорово же по воздуху летать! И вдруг чует:   что-то опять не то. А ворона заметила, что по дороге едет целый грузовик с навозом, запашистым таким, свеженьким. И давай машину догонять. Какой там рубль, когда столько добра пропадает!

И упал он опять на ту же дорогу. Рядом с ним навозу немножко просыпалось.  Навозный-то запах выветрился со временем, а вот рубль отчего-то попахивать стал. Вроде как зацвёл от жизни такой. Рядом с дорогой поля всюду да перелески.  В полях хлеб колоситься начал.  Дремлет рубль, и грезится ему родной монетный двор, пятачки, десятики блестящие, рубли такие же, как он, шевелятся, текут друг за дружкой, вроде как колосья в поле колышутся. И много их. И сильные они. И всё им нипочём. И тут рука его чья-то подняла. Тёплая. Человеческая. Подняла да в кошелёк положила. Не горюй, рублик, авось отмоешься ещё да сгодишься добрым-то людям.



 НЕСМЕТ

Жил один богач по имени Несмет. А богатства у него и впрямь были несметные. Бывало, спросят его: «И откуда у тебя, Несмет,  столько всего и не убывает никогда?» А он усмехается: «От чёрта,» - говорит -  «От кого ж ещё-то? От него самого». Съездит Несмет на ярмарку – продать или купить чего-нибудь: никогда в накладе не останется. Выйдет на речку рыбу ловить: вся рыба его. В лес на охоту пойдёт: добыча сама навстречу выбегает. Ну, что тут поделаешь! Злятся, конечно, другие люди, что не их это всё, а только  весь фарт  на его стороне...

Раз встретился ему в дороге старичок ненашенский: грязненький, с клюкой, ноги босые, натруженные: издалека, видать, шёл. «Здрав будь, мил-человек!» - говорит старый Несмету, а тот в сторону отворотился, вроде как не замечает даже. Второй раз старичок поздоровался. В третий. Не выдержал Несмет, разорался: «Что ты ко мне привязался! Попрошайка старая! Неча мне здоровья желать, обойдусь, у меня его и так хоть отбавляй! На себя бы поглядел: каков ты, а каков я!» Обиделся старичок. Ничего не ответил. Только поклонился до земли, так, словно подобрал с неё что-то. 

Едет богач в своей бричке дальше, песни поёт. Пел, пел да закашлялся, захрипел, аж, посинел весь. Пришлось ему назад поворачивать. Вернулся Несмет домой, слёг в постель, лекарей нанял самых дорогих, снадобий накупил самых диковинных. Ничего не помогает. Лежит богатей в своей опочивальне: глаза красные, руки трясутся, говорит через силу, неровен час – помрёт. И всё поминает он того старикашку недобрыми словами, всё бесится, что не прибил его сразу.

А тот – лёгок на помине – сам явился. Заходит к нему старик и спрашивает: «Ну, что? Худо тебе, Несмет? Помогло тебе богатство твоё? Подфартила тебе удача?» А  тому и впрямь уж так худо, что и ответить толком не может. Спросил только: « Куда, старик, чёрта моего подевал?» Видать, от хвори совсем в голове помутилось. Повздыхал старец, покачал головой и землицы горстку ему на грудь насыпал, а сам сгинул, будто и вовсе его не было.

С той поры Несмет на поправку пошел. Лекарей дорогих спровадил, снадобья их по ветру пустил, и самого будто подменили: богатства свои добрым людям даром раздал, встретит кого – первым о здоровье справляется, удачи желает. И тому, кто с ним встретится, с той же минуты везти начинает: и рыба у него клюёт, и зверь попадается, и хлеб в поле гуще растёт. Не стало у Несмета ничего своего личного, но никто никогда ни в чем ему не отказывает, всем, что у них есть, люди сами с Несметом делятся. И когда спросит его кто-нибудь: «Богат ли ты, Несмет?» «Богат,» - отвечает, - «Против прежнего много больше богат». А сам смеётся. «И откуда богатства-то твои, Несметушка?» «Да, от  Бога», - отвечает, - «От кого ж ещё-то? Всё от Него».



СМОРОДИНА  И  БУБЛИК

Звали его Бубликом. Безобидный такой увалень. Питался - исключительно смородиной или же другой подобной ягодой, какая в лапу попадёт на худой-то конец. Летом в основном по посадкам сиживал, которые вдоль дорог или между полями. Бывало, идёт кто-нибудь возле посадок и видит, как кусты вроде сами собой шевелятся: «Так это ж Бу-у-ублик!»

Ну, тут сразу у любого рот до ушей, - и не стерпит же, непременно подзывать начнёт:«Бублик, Бублик! Фюить, фюить, фюить!» А тот и рад радёшенек: тут же из кустов вываливается, лапами машет, попой крутит, одним словом – вылитый артист.

            Кем он был для всей округи – теперь точно никто не скажет: вроде и медведь – не медведь, и человек – не человек, и барсук – не барсук,  ну, что не птичка и не собака – это понятно. Одним словом Бублик – он и есть бублик.

            Как-то ночевали у нас заезжие ученые : то ли биологи, то ли геологи или филологи какие-то, уж, не знаю, но люди очень солидные городские а, главное, умными книжками разными начитанные до изнеможения. Уважаемые, в общем, со всех сторон.

Долго они нашего Бублика выслеживали, всякие западни ему устраивали, физику-химию применить пытались. Куда там! Бесполезное это дело против нашего Бублика. Он как издали их учуял так сразу будто сквозь землю провалился куда-то. Ищут, ищут, а нет его нигде. Грузовик смородины пригнали, профессора-умники, подзывали его, подзывали,  - напрасно горлышки свои намучили. Не купился Бублик на ихнюю смородину. Привозная она была, не нашенская. А он такие дела сразу смекает. На своей ведь вырос, на природной, которая  от земли-матушки. Гости погостевали, погорюнились да и уехали назад в город не солоно-то хлебавши. А там на радио-телевидении своём так на весь мир и объявили, что раз он не зверь и не человек и поймать его тоже нет никакой возможности, то никакого такого Бублика и нет, не было и быть не может.   Ну, вот и ладно, им виднее. 

А мы  Бублика и не ловили никогда, он к нам всегда по своей воле приходил. Особенно, как холода начинались, так он тут же и являлся из смородиновых  кустов, а потом у кого-нибудь из наших жил в сенях. Недолго, правда, чтоб никого не обидеть, не пропустить. Так и переходил всю зиму из дома в дом. Шерсть у него к зиме становилась гуще, вот ему в сенях жить и было в самый раз. А уж смородину для гостя дорогого каждый заранее заготавливал. Ведро, а то и два. У кого Бублик заночует, у того  всё в доме спорится, прибыток сплошной: и куры лучше несутся, и корова телится, и молоко – рекой, ни мышей, ни нечисти какой в избе напрочь нет. Да, цены ему не было, по правде-то говоря!

            А Бублик знай себе, смородинку наяривает и урчит про себя от удовольствия.  На дворе метель, ветры ночные завывают, бельё от мороза колом на веревках висит, а нам весело, мы Бублика слушаем. Шебуршит едок наш в сенях, позвякивает чем-то или напевает тихонько, или ворчит себе под нос, а сам спать пристраивается. Занятно ребятишкам в избе, лежат, под одеялами крутятся, всё не угомонятся, пока Бублик совсем не затихнет.

            Всего тяжелее Бублику приходилось весной, когда запасы свежемороженой ягоды подходили к концу. Но мы все, как могли, помогали бедолаге. Он, простая душа, редко от чего отказывался. Порой и старое забродившее смородиновое варенье в ход шло. Животом мучился от него, морщился, но что поделаешь на безрыбье-то… Чай смородиновый любил без устали. Особенно тот, который уже подостыл маленько. От самого Бублика часто исходил тонкий смородиновый аромат. Как говорится: что ем, тем и пахну, что пью, то и источаю.

            И вот однажды в нашей округе появился новый человек. Откуда он появился и какого роду-племени – вроде как и рассказывал между делом, но в том-то и закавыка, что мы после всего случившегося теперь даже имени его - пыжимся, дуемся, да так и не   припомним. Вроде говорил, вроде слышали, но всё как-то вскользь прошло. Друзей у него никаких не было, но и не мешал он вроде никому. А народ у нас добродушный, в охотку доверчивый, пожалели одинокого,   дом помогли отстроить. Хоть и не дворец, конечно, но изба получилась справная, с печкой, с подполом, ну, и, само собой, с сенями .

Как явилась опять зима, так и пошел Бублик сызнова по нашим сеням  ночевать, а нового жителя вроде как тоже мимоходом обижать нельзя. Тот  ажно три ведра свежей смородины заготовил, соседи беспечные, дай Бог им здоровья, сами ему про то подсказали. К тому же Бублик по природе своей тоже ведь никого никогда не обижал, ко всем подряд ходил. А тут ещё нате – не каких-то одно-два, нет же, целых три ведра за постой предлагают!

Прошел день. Потом второй, неделя миновала, загостился что-то Бублик у приветливого хозяина. Через две недели терпенье у нас кончилось. Собрались мы всем обществом и пошли в новую избу нашего Бублика попроведать. Стучимся в дом, никто нам двери не отворяет. Внутрь заходим – никого! Одни только сквозняки гуляют по избе. Пропал пришлый человек вместе с Бубликом. Что случилось, украл ли он его, погубил ли  - никто не знает. Вот мы думаем, что жадность человека одолела, что захотел он единовластно бубликовыми чудесами пользоваться. Заманил того, заневолил и сбежал с ним за тридевять земель. А, может, и не так всё было. Кто ж теперь скажет?

            Как не стало Бублика, так и смородина в наших краях хиреть начала. Вся - где повысохла, где повымерзла, где сгнила на корню. Будто мор на неё напал. И не слышно теперь крепкого смородинового запаха в нашей стороне. Многие до сих пор Бублика вспоминают. Не зверь он был  и не человек, вечно лопотал что-то губами своими смешными. Не всякий его всерьёз воспринимал. Но как не стало его, как смородиновый аромат повыветрился - у многих в сердце защемило. И сейчас щемит. Будто и не ягоды смородины, а родины нашей меньше стало на земле.…

            Всякий раз, как проходит кто-то из наших мимо  чахлых кустиков, торчащих вдоль дороги, так нет-нет, да и поклонится, позовёт как раньше: «Бу-ублик! Фюить, фюить, фюить! Миленький! Возвращайся!» 







  БЫЧОК - БЕЛЫЙ БОЧОК

Жил-был бычок – белый бочок.

А другой бочок у него был чёрный. Так он и жил: одна половинка белая, другая нет. И вот идёт бычок – белый бочок, идёт себе, качается, вздыхает на ходу, думает, как обычно, что

сейчас досочка закончится, а тут навстречу ему - другой бычок.

Нет, он такой же в точности, только бочок у него черный… Так его и зовут – черный бочок! Белый - у него тоже есть. Только с другой стороны.

Повстречались бычки и не могут разойтись. Надо, чтобы кто-нибудь первым дорогу уступил. А кто первым начнёт? Бычки добрые, оба хотят быть первыми. Ну, как тут уступишь?

Кто-то должен отойти в сторону. Тогда можно будет пройти по доске вперёд, до конца, там развернуться и в обратную сторону по доске пройти. Тогда дорога освободится, и другой бычок сможет по ней свободно перейти и сказать «спасибо» уступившему за его доброе сердце.

Иначе никак ничего не получится. Думали, думали бычки: а в сторону-то отойти невозможно: там доски нет. Там вообще ничего нет. Художник не нарисовал ничего – вот ничего и нет. Бычки-то нарисованные были.

Стали они художника звать. Звали, звали, а он не откликается. Ушел куда-то. А как его по имени зовут – никто не знает. Может, он и слышит, как бычки ревут «художник! ху-дож- ни-и-ик!», только откуда ему знать: какого им художника надо? Он, и, правда, бычков услышал, но отчего-то решил, что они балуются. И вообще, ему было не до бычков, потому что на другой его картине в это время шёл дождь и портил всё настроение в доме. С этим надо было что-то делать. И вдруг в окне появилось солнышко. Художник как его увидел – тут же обрадовался. Он сразу понял: чего именно не хватало в картине с дождиком - солнца!

А там, где есть солнце и дождик, непременно появляется радуга. Художник был настоящий, поэтому он начал рисовать радугу везде. Он её и для бычков нарисовал вместе с солнышком и дождём.

А если есть солнце, дождь и радуга, то обязательно очень скоро повсюду вырастает трава. Оба бычка спокойно слезли с доски на свежую сочную траву и сразу же стали дружно пастись.

Художник улыбался, глядя на них, и думал: « Спасибо тебе, солнышко! Спасибо, родное!»









  ПОСЛЕДНИЙ ПИРОЖОК



Жили-были две лисички-сестрички. И был у них братик – зайчик-побегайчик. Жили они - где хотели: и в дремучем лесу, и на солнечной полянке. Где появятся – там и живут.

Вот как-то раз набегались они, напрыгались, только сели кашу кушать, как приходит к ним волчок-серый бочок и говорит: « Мне из города звонила сейчас мама Красной Шапочки, обещала завтра отправить с дочкой гостинцев для бабушки - целую корзинку свежих пирожков с капустой,   конфет шоколадных и варенья малинового, даже два лимона   к чаю! »

Обрадовались лисички-сестрички, зайчик-побегайчик ушами трясёт от удовольствия, волчок  улыбается. Бабушки всегда зверюшек гостинцами  угощают, особенно те бабушки, которые живут в лесу.

Наступило утро. Торопится Красная Шапочка, спешит, а из корзинки такие приятные запахи доносятся, такие вкусности в ней лежат! М-м-м-м…

Не выдержала девочка, села на пенёк, съела пирожок. Мяконький, тепленький. Потом конфетку достала. Съела и конфетку, банку с малиновым вареньем открыла и варенье тоже съела. Только лимоны не стала кушать. Ела  она, ела и объелась. Остались в корзинке одни   лимоны, а под ними пирожок спрятался. Последний. Что теперь бабушке-то сказать?

И тут как раз зверушки к девочке подошли. Как увидели они,  что гостинцев больше нет, так сразу и расстроились, а зайка и вовсе расплакался. От стыда Красная Шапочка совсем красной сделалась. Сидит на пенечке и молчит. Ну, что теперь делать?

«Возьмите, » - говорит Красная Шапочка, - « мой последний пирожок и съешьте его. Мне теперь всё равно, а вам хоть что-то достанется. »

Но пирожок-то  совсем один, а зверушек много. Как быть? Кто подскажет?

И вспомнила Красная Шапочка, что в городе у неё есть один настоящий друг, позвонила ему на сотовый, в лес позвала. И вот вдали ветер зашумел,  а потом рядом уже земля затряслась, и появилась перед всеми огромная-преогромная  добрая-предобрая лохматая-прелохматая собака Барабака.

Посмотрела собака Барабака на пирожок, всё поняла и говорит: « Его есть нельзя. Он волшебный. Только очень уж одинокий. Пирожку подружка нужна.»

«Где ж её взять-то в лесу?» - вздохнули лисички-сестрички.  «Как – где? Испечь!» - ответила Барабака. «Так мы же не умеем! Мы только есть их можем!» - заныл волчок-серый бочок, а зайка и вовсе в кусты спрятался. «Это вы не умеете, а бабушка очень даже умеет. Она и научит нас, как пирожки стряпать. Надо только попросить!» - заявила волшебная собака.

Ребята тут же обрадовались и гурьбой побежали к бабушке. Красная Шапочка ей всё честно про себя рассказала и попросила прощения. А потом они  вместе стряпали пирожки. Волчок воду носил, лисички тесто месили, зайчик капустой занимался, а бабушка с внучкой пирожки пекли.  Вскоре у одинокого пирожка появилось много новых друзей. И он уже не был последним.



ДОБРАЯ   СКАЗКА  



Здравствуй, дружок!

Я расскажу тебе удивительные вещи, которые удивят тебя удивительным образом потому, что они поразят твоё воображение.

Жил-был людоед, который питался человеческими жертвами потому, что он ел настоящих людей из плоти и крови. А ещё был охотник, который стрелял дичь рукою своей при помощи меткости необыкновенной для нормальных людей, которые никогда не охотятся потому, что не умеют этого делать, а занимаются другими заботами.

А ещё была девочка настоящая маленькая, из детей, которые ещё не выросли, а уже балуются.

             И вообще, таких девочек пруд пруди, и охотников за дичью, которую надо поймать или подстрелить, - тоже немало, а вот людоед был один на всех, и все его уважали за то, что он был единственный.

Он жил в каменном доме из настоящего камня, добытого для постройки таких домов. Людоед гордился своим домом, который был у него. В доме у него жил кот, который ловил мышей, потому что любил этим заниматься. А ещё жили у людоеда в доме мыши, которые любили играть с котом в кошки-мышки и убегали от него в свои противные норки, потому что там можно было спрятаться от страшного кота, и он никогда не мог поймать их до конца, а всё время промахивался.

Однажды, захотел людоед покушать и сразу проголодался сильно-сильно, а ещё надоел ему кот – вечно голодный, которому ни разу не удалось догнать мышей, и потому непонятно: чем он питается, то есть, что же он ест на самом деле? И у людоеда давно уже не было людей из настоящего человеческого мяса, чтобы можно было их хорошенько покушать, пока они не съедятся полностью.

Посмотрел людоед голодными глазами на пустой стол, заглянул в холодильник, где было пусто потому, что там он всё-всё уже  съел так давно, что даже не помнил ничего такого и как это выглядит вообще. И накинулся людоед на кота, но не потому, что хотел его съесть, ведь у кота была справка о том, что он кот настоящий, неподдельный, которого каждая мышь знает в лицо. Но людоед всё равно на него накинулся и неприятным голосом попросил сходить на улицу позвать кого-нибудь из настоящих вкусных людей потому, что в доме нечего есть, а кушать хочется ужасно. Коту не хотелось никуда идти, и поэтому он пошёл не сразу, но на третий день, когда людоед ему совсем уже надоел, а все мыши заткнули уши ватой и легли спать пораньше, вот тогда кот всё-таки куда-то ушёл из дома

Людоед сел у окошечка, чтобы в него смотреть потому, что из окошечка всегда можно что-нибудь увидеть, если на улице ещё светло, а когда темно, то там светят звёзды или совсем страшно потому, что шумит ветер, а никого не видно.

Но кот всё не возвращался, и в окошечко не было видно, как он идёт домой. Только одна маленькая девочка каждое утро дразнила людоеда и говорила, что кот больше никогда не вернётся к нему потому, что он обиделся потому, что людоед ему надоел потому, что дома скучно сидеть, а на улице всегда можно поиграть с маленькими умными девочками, так ему и надо – мало шоколада… А сама она близко к окошечку не подходила, и людоед никак не мог её схватить.

Так она дразнила его долго-долго, а потом ушла к бабушке за пирожками, где её проглотил волк, чуть не подавился, бедный. Бабушка по утрам помогала соседке печь пирожки, и часто просила волка сторожить домик, пока она не вернётся. Когда волк проглотил девочку ему сразу стало так грустно, что он заболел. Но волка тут же спасли смелые охотники. Особенно один охотник – самый смелый, я про него рассказывал, чуть не забыл, ты знаешь, как быстро всё забывается…

Охотник выманил девочку из волка запахом свежих бабушкиных пирожков, которые ему дала бабушка, потому что всегда давала смелому охотнику в дорогу вкусные горячие пирожки с картошкой, морковкой и капустой, а они всегда так вкусно пахнут: ни одна девочка не устоит, обязательно попросит: «Жадина-говядина, дай откусить!»

Вылезла девочка из волка , заплакала и сказала, что больше так не будет, а потом попросила смелого охотника помочь одному людоеду, от которого ушел кот потому, что бросил его, голодного, дома без еды с мышами и пустым холодильником, и как ему теперь жить, а ведь его когда-то все уважали..

Подошёл смелый охотник к дому, долго звонил в дверь, потом стучался и даже бросал камешки в окошечко, но дверь не открылась, потому что дома уже никого не было, а мыши сначала напрыгались, а потом уснули с ватой в ушах и ничего не слышали.

Наконец-то одна мышка кое-как случайно проснулась, увидела охотника и протянула ему через окошечко записку, в которой было написано, что людоед ушёл искать своего кота, чтобы попросить у него прощения и вернуть домой, а то дома одному совсем скучно, а в гости никто не приходит. А ещё там было написано, что он больше не будет есть людей, и даже зайчиков не будет кушать, и вообще никого, а будет теперь ходить в гости, и пусть его в гостях угощают чем хотят, пока он не уйдёт домой. А домой он без кота не уйдёт потому, что таких котов нет ни у кого в мире, и зря он его обидел.

Охотник всё понял, вернулся обратно и рассказал мне эту историю. А я её – тебе. Вот и всё. До скорой встречи, дружок. Пока-пока…



КАК СОБАКИ ЛУНУ СДУНУЛИ

Ах, вот они какие – собаки юркие! Бегают по двору кругами: гмоны маленькие мохнатенькие, эфьли кудлатые, а ещё эти, как их, – тлори с сияющими глазами. Вчера свадьбу справляли. Весёлайааа! И пели там. И плясали там. Ну, конечно, и на луну спели, традиции – святое дело.

Только распелись, как одна зоркая гмонка ту же луну в луже заметила. Собрались собаки вокруг лужи: надо же спасать небесное светило, утонет ведь. Лают, лают, помогают. А толку нет. Тут одна эфьля как завизжит от восторга. Никто ничего не понял. Глядят на неё, а она всё ещё повизгивает. Подходит к ней вразвалочку, но осторожно, ещё один эфель по имени Кудлатый Кудль и очень вежливо спрашивает её о здоровье. А эфьля ему и говорит: «Зачем мы луну обратно гоним на небо? Там ведь есть уже одна. Пусть у нас теперь будет две луны: одна наверху, а другая здесь – в луже, раз ей так нравится Мы ведь и сами любим по лужам скакать! А теперь вместе с луной ещё лучще будем это делать.»

Ах, вот оно как обернулось-то всё! М-да…Тут некий тлорь по имени Тлорьтерьел новую игру придумал: дуть всем вместе на воду в луже, чтобы луна по нему плавала. Как все начали дуть! Дули-дули, сначала ничего не получалось, а потом незаметно как-то луна совсем из лужи выдулась. И осталась опять только там, наверху. Загрустил Кудлатый Кудль, повыл немножечко . Потом ещё повыл. Потом ещё чуть-чуть. А потом смотрит: эфьли спать ушли. Гмоны, под лавкой дворовой похрапывают, а Тлорьтерьел вообще со двора куда-то сбежал.

И вообще, светло стало, воробышки уже чирикают, солнца ждут. И пошел Кудлатый косточку искать. Есть же где-то на свете счастье! А какое счастье-то без косточки?



НАСТОЯЩИЙ КОЛОРЬ

Давно это было, очень давно, даже не сегодня утром, да, точно не сегодня, и, может быть, даже не вчера.. Кудлатые эфьлы, друзья полуночных звёзд, сегодня на рассвете пели луне могучую песнь о великом дворовом псе Киселе и его сахарных косточках и других богатствах. Говорят, что стройные быстроногие тлори, которым вечно некогда, - даже они обещали иногда рассказывать эту легенду своим маленьким тлорикам. А ведь когда взрослые тлори говорят о чем-то хорошем, то глаза их лучистые так и сияют, сияют…

Жил-был колорь эфьлов Кисель. Это кличка такая, а собака-то хорошая была, бодрая. Та ещё собака. Крутился Кисель вдоль дворовых палат колоревских - возле самых-самых щедрых мусорных бачков, искал, искал косточку свою сахарную … Никак отыскать не мог. И вот он всё бегает, нюхает землю: то остановится, то голову поднимет, то призадумается… Ничего не помогает добру молодцу...  А на детской площадке, в песочнице, играли серьёзные такие добрые трудолюбивые дети. И закапывали они в песок какой-то тайный маленький секрет. Дело это серьёзное, не каждому малышу под силу правильно закопать маленький секрет, чтобы его ниоткуда не было видно.

Кисель сразу почуял, что там, в песке, что-то есть. Смотрит: дети в стайку сбились, шепчутся, озираются, пальчиками прямо в лунку закопанную тычут. Колорь эфьлов тоже обожал разные тайны. Забрался он прямо в песочницу и давай секрет раскапывать. Ребятишки как закричат на него все хором. Одна девочка маме побежала жаловаться, а двое отчаянных парней – Валерик и Мишка – не испугались собачьего колоря и начали его из песочницы выковыривать. Кисель был вежливым кобельком, детишкам силой на силу не отвечал, однако же и не сдавался сразу, уворачивался, снова лез в песочницу. Тогда самый маленький герой, Павлик, сел в изнеможении в уголочек песочницы и заплакал. Кисель услышал это, прекратил препираться, подскочил к малышу и стал того успокаивать: терся влажным носом, жалостливо заглядывал в глаза, поскуливал. Малыши сразу подобрели, начали гладить собаку. А девочка, которая ходила за мамой, вернулась и первая предложила угостить пёсика чем-нибудь… Столько сокровищ Киселю давненько не доставалось.

Ребятишки на отзывчивую собачью душу откликнулись сразу и дружно: пирожков, мяска, косточек, даже корма собачьего натаскали Киселю изрядно. Впервые в жизни чувствовал он себя настоящим эфьлийским колорём. Так его девочка назвала, та самая, которая к маме хотела побежать, но раздумала и вернулась.



ШНИЦЕЛЬ И СОБАКА БАРАБАКА

Ну, и метель! Выскочил из подъезда маленький гмон. Ух, ты! Снежинки по двору мельтешат, летают стаями: оттуда-сюда, отсюда-туда. Ветерок за ними гонится, никак догнать не может.. И асфальта нигде не видно, всё белым-бело, ровно-ровно. Кружит-кружит метелица, мелет снежную муку, машет невидимыми ветряными крыльями. Маленький, на тоненьких ножках, смешной гмончик по прозвищу Шницель, словно в порцию мороженого, втянувшийся худенькими ноздрями в заснеженный воздух, подрагивая всем тельцем, поднял лапку и замер.

Под ней на снегу красовался его собственный след! Шницель от неожиданности отскочил и громко залаял звонким тоненьким голоском. На том месте, с которого он только что соскочил, красовалось уже целых четыре его следа! Как же так?! Откуда они берутся, эти следы? Такой снег портят! Совсем сник бедный Шницель: вот набедокурил-то, а! Такой ровный снег испортил… Только хотел он, поджав дрожащие ножки, скрыться в подъезде, где есть теплая батарея и бабулька с первого этажа, тайно подкармливающая сиротинку Шницеля, и ребятишки со второго, которые так ласково поглаживают его по спинке, а летом во дворе даже разрешали ему поиграть с мячиком…

В общем, не успел он на ходу размечтаться, как услышал знакомый радостный голос друга… Это могла быть только она – настоящая, пушистая большая-пребольшая добрая-предобрая и немножко неуклюжая собака Барабака! Про неуклюжесть Шницель вспомнил только потому, что Барабака чуть не сбила его с ног от радости.

 - Привет, Шницель! Смотри какой снег! Давай гоняться за снежинками! Это же так здорово!

- Привет, Барабака! Как я рад тебя видеть! Я бы с удовольствием, но не могу.

- Почему? Опять что-то случилось? Что ты натворил? Ну-ка, рассказывай.

- Я наследил, - опустив голову, печально прошептал Шницель и горестно заскулил.

-Это как? 

- Я испортил весь сегодняшний снег.

 - Ты один? Надо же. И как это у тебя получилось?

- Понимаешь, я выбежал во двор и заметил, какой он свежий, ровненький, беленький, а потом поднял одну ножку и увидел, что под ней на снегу след остался.

- Ну, это не беда. Пойдем, я все хвостом заровняю. Ты же знаешь, какой он у меня пушистый, а крутится как – лучше любой метлы! 

И вышли друзья опять во двор из подъезда. А там никаких шницельских следов уже нет. Да, и барабакины почти не видны: всё-всё метелица засыпала-заровняла. Обрадовались друзья, пуще прежнего залаяли. Поняли они, что снега испортить им не удастся, и решили немножко побаловаться, за снежинками побегать. Вот здорово им было! 

Барабака очень старалась побольше следов наоставлять, и Шницель, конечно, тоже за ней не отставал, бегал, как угорелый и лаял. А когда набегались за снежинками вдосталь, то оба решили поискать в снегу свои следы. Только как они ни старались, - ни одного следа найти не смогли. Все снегом засыпало. Исчезло всё. Одна метель и осталась.

А гмон Шницель все равно уже нисколько не огорчался. Ну, подумаешь – следы… Зато вон какой друг рядом!





ЖИЛ-БЫЛ АВТОМОБИЛЬ…

Жил – был автомобиль. Нет, два автомобиля. Один – толстый, крепкий, упитанный, добрый, а другой – худой, нервный, нехороший. Один – спокойный, кушает что дадут, по сторонам не смотрит, а другой –  капризный,  дёрганый, так и норовит на бордюр заехать!

И вот, однажды, совсем уже расклеился худой автомобиль, до автосервиса себя довёл кое-как, до смотровой ямы докатился, встал и молчит от злости. И только его начали чинить-осматривать, как мимо по дороге катится добрый толстяк.

- Эй, ты, жирный! Ты что тут всё  ездишь да ездишь… Ну-ка, стой!

- Пожалуйста, пожалуйста! Уже стою! Что случилось, дорогой братец?

- Какой я тебе братец?! Кто ты такой?  Да нас даже на разных заводах собирали! Ишь, ты – братца нашёл!

- Может, вам помощь нужна какая-нибудь? Я мигом…

- Ага! Надо – быстро-быстро - одно колесо тут, другое – там!

- Куда?

- Вон туда!

- Ага! До встречи!

И уехал куда-то подобру-поздорову. А куда – забыл спросить. Вот же широкая душа!.. Тучный автомобиль так старался, так торопился помочь, что заехал в самые дебри, где уже и дороги-то никакой нет. И тут только его наконец осенило, что он забыл спросить зачем надо было ехать. И погнал упитанный обратно к худому.

А тому уже осмотр произвели, подлечили и отпустили из автосервиса. Едет он тихонечко по улице, дребезжит на весь мир, толстого ругает.

            Подлетает добряк к сервису, тормозит мягонько: никого. Совсем разволновался, бедолага. А на улице машин – видимо-невидимо. Где худой? Как найти? Как разглядеть? И давай толстяк сигналить что было мочи. Хотя предупреждали ведь, что попусту сигналить нельзя. Но тут-то случай такой -  кто знает: вдруг не попусту? Вдруг что-то случилось?

На крики добряка худой отзываться не стал, из вредности. Наоборот, первой попавшейся фуражке на него пожаловался: мол, вопит, сигналит, движению мешает.

Собралась вокруг толстого целая толпа строгих фуражек. Каждая ему норовит сначала откозырять, а следом  правами интересуется: мол, по какому праву бушуем?

- И что мы с вами теперь будем делать, а? – спрашивает главная фуражка.

- «Мы с вами» - это кто?  Это я и вы? – удивляется крепыш.

В общем, отвели его на стоянку. Там он подостыл маленько, успокоился, в себя пришел. А когда в себя-то пришел, тогда и понял, что всё это мелочи, обижаться на худого не стоит. Вот он, кстати, мимо шкондыляет: опять чихает да кашляет,  фары слезятся. Жалко его стало толстячку. . Вздохнул он и следом поехал: так, на всякий случай… Мало ли что? Вдруг помощь понадобится?

Добрый – он ведь злым быть не умеет, даже если над ним смеются.



СЕРЕБРЯНЫЙ КУВШИНЧИК

Одна красивая девушка по имени Зохра встретила молодого парня по имени Сухроб. Она  увидела его и сразу поняла, что ему можно доверять. И тогда она доверила ему самое дорогое – свою любовь. Сухроб ценил это доверие и всегда тщательно охранял то, что Зохра доверила ему. Он был очень аккуратный и внимательный: никого в дом не пускал, если не мог узнать, кто это так хочет проникнуть в его дом. Он всегда спрашивал у Зохры про её здоровье, дела, настроение, и даже иногда говорил ей разные приятные вещи, которые нельзя произносить вслух при посторонних.

Зохра была добрая девушка: она подметала двор, доила козу, готовила бешбармак и очень гордилась Сухробом. Поэтому каждый год у Зохры и Сухроба появлялся новый ребёнок. Дети росли, бегали по двору, играли, кричали, дрались, мирились и  помогали своей маме доить козу, мыть полы и готовить дамляма. А изредка они даже  сами подметали двор.

И все они выросли, и завели свои семьи, у Сухроба и Зохры появились внуки, которые иногда их навещали и ели много сладкого, потому что у бабушки всегда была свежая домашняя халва и рахат-лукум. Потом они  вставали и уходили, а  Сухроб и Зохра опять оставались вдвоём в своем старом домике.

Однажды, Сухроб куда-то запропастился по делам: ему подвернулась новая работа, и он, как настоящий мастер-уста-заргяр, день и ночь трудился над новым серебряным кувшином, который нужно было срочно отправить уважаемому заказчику. Зохра прибирала во дворе, когда в ворота кто-то постучал. Она не стала открывать, потому что  мужа не было дома. Тогда её попросили забрать вещь, которую хотели передать Сухробу, но  не знали как, а ждать не могли. Зохра забрала эту вещь, которая была туго завернута в прочную белую ткань. А Сухроба всё не было. Она подождала ещё почти целых два часа, а потом всё-таки решила посмотреть: что же там лежит, потому что ей было очень любопытно. Когда она открыла материю, то обнаружила завернутый в неё старый маленький серебряный кувшинчик. Видно было, что он дорогой и редкой работы, и давно потемнел от времени. Зохра хотела завернуть кувшинчик обратно в ту же ткань так, как будто она и не открывала её вовсе, и не заглядывала: а то вдруг Сухроб рассердится, что она без его ведома всё посмотрела.

Но кувшинчик почему-то не помещался обратно в материю: он вырос, пока Зохра его разглядывала. Зохра сначала растерялась, а потом решила завернуть кувшин в большой кусок материи, который был дома, потому что дома было много разных тканей, и Зохра шила из них разную одежду, чтобы носить самой или чтобы носили соседки, которые часто просили её что-нибудь для них сшить, потому что лучше Зохры во всей  махале никто из женщин шить не умел. Она нашла похожий большой кусок ткани, завернула в него кувшин,  отнесла его в кладовку, положила на полку и закрыла кладовкину дверь.

Сухроб пришел поздно, был очень уставший и голодный. Зохра решила сначала его покормить, а уже потом рассказывать новость про завернутую в ткань вещь так, как будто она ничего не знает о серебряном кувшинчике. Она расстелила дастархан, подогрела бешбармак и только хотела  подать мужу ужин, как вдруг в кладовке раздался страшный грохот. Сухроб и Зохра пошли посмотреть, что там случилось. Но… не смогли открыть дверь в кладовку, которая никогда не запиралась на замок, а почему-то сломалась и не хотела открываться. Что-то тяжелое придавило дверь с той стороны. Сухроб спросил Зохру, не знает ли она, что там случилось. Зохра была умная женщина, она сразу догадалась, что кувшинчик так вырос, что продавил под собой полку и подпер дверь, которую теперь придется выламывать. Она испугалась, потому что трижды поступила нехорошо: первый раз – когда приняла незнакомую вещь от посторонних людей, которые не сказали ей что им нужно от её Сухроба, от их семьи, от их дома, и с добром ли они пришли, во второй раз – когда без его ведома развернула ткань и достала вещь, которая предназначалась не ей, и в третий раз – когда спрятала кувшинчик в кладовке и не рассказала мужу обо всем     случившемся сразу, как только он пришел домой, а хотела сначала задобрить его вкусным ужином, чтобы он не сердился на неё.

Зохра так расстроилась, что заплакала. Сухроб долго не мог её успокоить и узнать от неё, что же всё-таки произошло. Наконец, она всё ему рассказала. Сухроб не стал на неё сердиться, ведь они столько лет прожили вместе, вырастили детей, состарились. Он пошел к старому сундуку и достал из него древний пергамент, который достался ему от его дедушки, а тому – от его прадеда, а прадеду -  от его деда, а тому деду -  от его отца, а отцу – от  одного проезжего незнакомца из Магриба,  когда  сам отец был ещё маленьким мальчиком:  за то, что их семья накормила и обогрела этого магрибского путника, умиравшего от голода и усталости. Сухроб надел очки и прочитал древнее заклинание. Дверь в кладовку тотчас же освободилась, а громадный кувшин снова стал маленьким кувшинчиком. Сухроб понял, что этот кувшинчик прислали его конкуренты из другой махали, которые очень обиделись на то, что уважаемый заказчик просил выполнить его заказ именно Сухроба, а не их, и они упустили свою выгоду, потому что заломили слишком большую цену за работу. Тогда они решили использовать волшебный кувшинчик, чтобы навредить Сухробу и его семье, поссорить или расстроить их.

Но Сухроб догадался бы об этом сразу, если бы был дома, поэтому кувшинчик нарочно принесли тогда, когда его дома не было, надеясь на любопытство Зохры. Вот что получается, когда близкие люди впускают в дом то, о чем не имеют представления, а потом  утаивают что-нибудь друг от друга. Зохра обняла Сухроба, они долго стояли обнявшись, вспоминали всю свою жизнь и снова говорили друг другу самые ласковые слова.



СОРОК

Как-то утром возле одной юрты в дикой степи на голой весенней ветке случайно выросшего дерева- чинары поселился молодой сорок.

И только он поселился, как тут же раздался в степи голос громкий озабоченный как бы не опоздать: «Однако, пора-быз автобыс-га!» И сразу из юрты ручейками побежали малые дети – много-много, мелкие-мелкие. Куда спешат?

Сорок был молодой, неопытный. Даже трещать пока не умел. Только головой вертел туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И тут из юрты акя выходит – старенький, настоящий, про которых всякое пишут, никогда не знаешь – что от такого ждать.

Вот он встал посреди степи, шапку снял, лысину обтер длинным рукавом халата, который был на нем, и улыбается. А зачем?

Сорок затаился,  смотрит исподлобья. Что будет? Дети-то кончились! Акя опустил руку свою в карман и достал оттуда часы маленькие золотые на блестящей цепочке из неизвестного металла желтого цвета. Ах, какие часы славные он достал! Крутятся они на цепочке туда-сюда, качаются вверх-вниз, солнечный свет источают во все стороны. Сорок совсем уже, совсем невозможно на ветке устраиваться, лететь надо, часы хватать.

Полетел. Схватил. Потащить хотел, а акя не отпускает цепочку, держит её крепко-крепко. Поймал он сорока и учить его начал сразу: как жить, куда деньги девать, когда дети из школы вернутся – как они ему, сороку, обрадуются. Всё рассказал.

Сорок всё равно ничего не понял. Во-первых, потому что испугался. Во-вторых, он по-человечески слов не понимает. В-третьих, потому что детей опять увидел, потому что автобыс-га поломался, а до школы ой как далеко, и никто не пошёл.

Вернулись дети, а шурпа уже готова, дымится в мисках. Сразу всю съели, не дали остыть. Сорок совсем раскис. Сидит на плече у аки, притворяется будто он беркут гордый нестреляный, хотя сам ничего не понимает, вот-вот в обморок упадёт. А часики акя подальше спрятал – в другой карман. У него их два на халате и оба без единой дырочки: муха не проскочит.

Дети опять в степь утекли. Там хорошо: ветер шумит, сухая  трава волнуется, дерево-чинара гнётся и скрипит, счастия не ищет, бежать не может. Походил акя с сороком на плече, как с ружьём, уму-разуму поучил и на волю отпустил: лети-лети, сорок молодой, хватай добычу, терзай её клювом могучим, надоел ты мне, ничего не знаешь - зачем живёшь?

И полетел сорок молодой дальше от юрты в дикой степи стоящей, от детей, визжащих возле чахлой чинары, от аки умудрённого халатом своим волшебным, от автобуса без мотора и колёс прямостоящего несмотря ни на что, далеко полетел.

Что встретится ему на пути?  Куда занесут его молодые неопытные крылья? Что увидят его круглые маленькие глаза, когда брызнет в них великое Тенгри-небо струями свежего молочного туманного утра? Ничего он не знает. Летит сорок….

Господи, да как же это хорошо – не знать ничего!





ЦВЕТОК ЧЖЭНЬ.

Китаец Ляо всю жизнь мечтал о цветке Чжэнь. Когда он был ещё маленьким, мама Ляо часто рассказывала ему сказку о прекрасном цветке, который  невероятно красив, нежен и благоухает так, что люди больше не в состоянии ссориться друг с другом. Они становятся учтивыми к старшим, интересуются  здоровьем близких и стараются помочь каждому на своём пути. О таких хороших людях мама говорила: « Они знают запах цветка Чжэнь». Отец Ляо ещё до рождения сына ушел к далеким  горам и не вернулся. Взрослые изредка поговаривали, что он пытался что-то найти, чего нет в обычной жизни.. 

А однажды, большая белая птица унесла мать Ляо в заоблачные края,  откуда никто не возвращается, потому что там всем хорошо. Так сказали ему добрые соседи... У Ляо не было ни сестер, ни братьев, ни дядюшек, ни тетушек, он остался совсем один. Много страданий пришлось перенести ему в жизни, много счастья и любви встретилось ему на земле. Выросли его дети и внуки. И появились у внуков правнуки.. И все почитали его за мудрость, доброту и благочестие. И настал час, когда большая белая птица прилетела за ним.

- Ляо, тебя ждёт мама, - сказала она.

– Хорошо, - улыбнулся Ляо,   - А мой отец? Он будет там с нами?

- Нет, Ляо, - ответила птица.

- Он не помнит о нас?

- Помнит, Ляо. Но там его нет.

- Теперь, когда я улетаю с тобой, расскажи мне,  что случилось с отцом? Почему он не вернулся домой?

- Ляо, твой отец -  великий человек. Он не только знал о том, что ты должен родиться. Он предвидел твои мечту о цветке Чжень и хотел добыть его для тебя и мамы.

- Он любил нас, - вздохнул Ляо.

- Далеко-далеко отсюда -  за мёртвыми горами Тянь-Фэй, на берегу тихого бездонного озера Шинь-Цу,  у подножия  волшебной скалы Минь-Дао, похожей на выпавший  зуб дракона, там  - возле самого входа в глубокую мрачную пещеру, где обитают  демоны тьмы, твой отец увидел и сорвал чудесный цветок Чжэнь. В тот же миг застонала, зашевелилась под ним земля, и огненный ветер полыхнул ему в лицо. И вздрогнули мертвые горы Тянь-Фэй, и обрушилось на свои берега озеро Шинь-цу, и пробудились, вышли из древнего мрака демоны тьмы, оберегавшие покой священного цветка Чжэнь.

- Они убили моего отца?

- Нет, Ляо, нет. Владеющего священным цветком Чжэнь невозможно убить никому.

- Они отняли у него цветок?

- Ни угрозами, ни силой, ни колдовством, ни хитростью – ничем невозможно лишить цветка Чжэнь того, кто им обладает. Только он сам по своей доброй воле  может передать его другому. И никто – ни на земле, ни под землёй, ни на небе – не в силах изменить этого. Демоны знали о том и сделали  всё, что было в их власти: они заточили твоего отца в самой тёмной и мрачной подземной темнице, а вход в неё завалили волшебной скалой Минь-Дао.

- Почему демоны тьмы так поступили с моим отцом?

- До тех пор, пока люди творят на земле зло, ссорятся и губят друг друга, - демоны бессмертны, потому что происходят они из тьмы  человеческой: из черной зависти, лютой злобы, горьких обид и  беспросветного отчаяния.  Но демоны не властны над цветком Чжэнь.. Твоя мама была права, Ляо: если у людей появится этот цветок, они перестанут ссориться между собой, и тогда демоны тьмы сгинут навсегда. Ни исполинские силы, ни колдовские чары не способны помочь человеку, разыскивающему заветный цветок, но  искренняя  добрая душа сама  чувствует дорогу к нему, а бескорыстное сердце и несгибаемый дух одолевают любые препятствия…

Не прост цветок Чжэнь,  и не каждому кто его найдет, он позволит сорвать себя, но лишь тому, кто хочет сделать это из любви к другим людям и ко всему живущему на земле…  Таков твой отец, Ляо. Всё, на что способен один человек, он совершил.

- Могу ли я помочь ему?

- Нет, Ляо. Ни ты, ни кто другой из людей – не в силах поднять скалу Минь-Дао, заклятую демонами тьмы.

- Значит, нет никакой надежды?

- Есть, мудрый Ляо. Цветок Чжэнь рождён любовью и  не погибнет до тех пор, пока она есть: любовь матери к своему ребёнку, любовь юноши к  возлюбленной, любовь детей к своим родителям, любовь каждого живущего на земле ко всему сущему и ко всем, кто нуждается в любви. А нуждаются в ней все, Ляо. И она будет всегда. Когда все живущие поймут это, демоны тьмы сгинут сами собой. И скала Минь-Дао исчезнет. И зазеленеют, зацветут мертвые горы Тянь-Фэй, и станет ласковым и тёплым озеро Шинь-Цу…

- Ты можешь подождать меня немного, белая птица?

- Да, Ляо. Я подожду.

            И тогда Ляо созвал всех своих детей, внуков и правнуков. А когда все они собрались, он поведал им то, о чем рассказала белая птица.

            - Я созвал вас, чтобы попрощаться со всеми, - сказал Ляо. – Живите же на земле, заботьтесь о ней и любите всех, кто живет на ней. Если есть у вас враги, простите им и предложите помощь. Откройте ваши сердца миру и сделайте так, чтобы одна лишь любовь была в нем повсюду. И, однажды, в вашу дверь постучится улыбающийся молодой человек, а в руках у него будет невероятно красивый, нежный, благоухающий цветок Чжэнь. Скажите ему, что ваш дедушка Ляо всегда помнил о нем и любил его. Скажите ему это, когда он придёт.               

ПРО ФИЛИНА УШАСТОГО



Это случилось за болотом, далеко-далеко, на самом бугре, где скрипели и качались высокие сосны, может быть, даже пальмы,  ведь до самого бугра  в те времена никто ещё не добирался, а издали плохо видно. Особенно без очков. А  тогда  во всём лесу очков ни у кого не было. Даже у ушастого филина. Уж, этому-то с его зрением куда без них?  Ночью он  таращился в темноту и не спал, зато утром - как завалится куда-нибудь в кусты, так и храпит до вечера весь день напролёт, потом проснётся и опять пыжится, головой вертит, ищет кому  «с добрым утром» сказать. Ему зайцы отвечают: «Очнитесь, дяденька филин! Какое утро? Ночь на дворе!» А он опять удивляется, как будто вчера было не тоже самое: «Ух, ты! Ух!».  Так всю ночь и ухает в лесу. А когда  устает ухать, глаза закрывает и снова спит.

«Не может так продолжаться бесконечно!» - решили мыши, - « он и сам не спит и нам не даёт выспаться, гоняется за каждым кого заметит: догонит, спросит «который час», глаза выпучит, мышат напугает и шуршит по кустам и ухает, ухает всю ночь напролёт, с ума можно сойти!» Вызвали мыши врача для филина. Прилетел врач – грач черный-пречёрный, аж перья блестят. Спрашивает филина: «Ты почему зверушкам спать мешаешь?!»  Тот отвечает: « А почему они днём спят?» «Они спят ночью, когда темно, а днём, когда светло, никто не спит,» - объясняет ему доктор. «Ну и ну! Ух-ух-ух!! Ох-ох-ох!  И ты меня запутать хочешь! Это днём всегда темно, а ночью светло. Вот когда светло, тогда и надо спать». «Не понял,» - подумал грач и спросил, – « А почему, когда светло надо спать, а не когда темно?» «Странный какой-то врач, ничего не понимает,» - подумал филин и не стал отвечать, просто надулся и промолчал.

Тут мимо пробегала умная белка. Она нечаянно услышала их разговор, обо всём догадалась и говорит грачу: «Вы оба странные какие-то, ничегошеньки не понимаете. Я уже давно заметила, что у филина плохое зрение. Днём светит яркое солнце, оно слепит ему глаза. Поэтому днём филин видит очень плохо. Что ж ему, бедному, остаётся делать? Только спать. А раз он сам спит, то и считает, что вокруг него не день, а ночь. Зато ночью, когда света всюду мало, он видит гораздо лучше. Вот и считает, что наступил день. И не верит никому, что всё наоборот».

«Ага!», - воскликнул грач, - « Так ему надо просто глаза исправить, тогда у него всё само пройдёт! День станет днём, а ночь ночью!» Но дело в том, что филин никогда никому не признавался, что у него проблемы со зрением, и больным он себя не считал. На самом деле, он просто очень стеснялся признаться, что плохо видит, только не все это понимали. «Вы смеётесь надо мной!» - закричал он, окончательно обиделся и улетел куда попало. Грач за ним гнаться не стал, потому что плохо видел в темноте и боялся удариться об дерево, их же полно в лесу, - в самых неожиданных местах выскакивают. А белка  бежала за филином, бежала, звала его обратно, да бестолку: так и не дозвалась и не догнала, потому что летать не умеет.

Долго летел филин через весь лес, через всё болото. Так долго, что аж до самого бугра долетел. Сел он на дерево. Кругом светло, ничего не видно. Крутит  головой, понять не может: как это дерево называется, и что это  такое шелестит громко «у-у-у» и опять «у-у-у». «Наверное, это какое-то волшебное место,» - подумал филин, - « тут так странно всё.» Ему вдруг показалось, что всё вокруг шевелится, и он потихонечку сполз с дерева на землю  и начал ощупывать крыльями место вокруг себя. Травинки были сухими, а не влажными, как в сыром лесу, где он вырос. И земля была другая - сухая и теплая. Вдруг крыло ушастого филина наткнулось на какие-то непонятные кругляшки с палочками-проволочками, на которых они  болтались. Наощупь кругляшек было две. Филину сильно захотелось увидеть свою находку, и он поднёс эту штуковину прямо к глазам, ну, прямо на нос себе нацепил эти штуки: не видит же ничего дальше своего носа. И вдруг… случилось чудо! Филину открылся весь мир! Он сразу всё-всё увидел при ярком солнечном свете!

Перед ним шумел сосновый бор. В ветвях пел ветер «у-у-у», сквозь деревья просвечивало небо с   курчавыми облаками, а далеко внизу до  самого  края болота  плескалось большое синее озеро, по которому бежали легкие волны, и высоко над песчаным берегом парили в воздухе  белоснежные чайки …

От такой красотищи филин громко  заухал: «Ух, ты! Ух, ты, как здорово!»

Больше он никогда не расставался с теми волшебными круглыми штучками, потому что это и были настоящие стеклянные очки. Летает себе филин по лесной чаще и  ухает от удовольствия: «Ух, ты! Ах, ты! Очки вы мои, очочки! Всё вижу! Ух, ты!» 

А грач вскоре стал выдавать такие же и другим  зверушкам. Не всем подряд, конечно, а тем  только, которые на зрение жалуется…

Тут недавно про дальний бугор одна мышка сказала, что на самом деле на нём всё-таки растут не сосны, а пальмы. Настоящие…   Может, врёт?  Не знаю. Уж, если и врёт чуть-чуть, так ведь всё равно – красиво-то как!



ПЛАЧУЩИЙ ЗАЯЦ

Жил-был плачущий заяц. День-деньской: где бы что ни случилось: зайка плакал. Прилетела ворона: «Не плачь, на, возьми морковку». Заяц посмотрел на морковку и пуще прежнего зарыдал. «Да, что ты всё плачешь-то? Это же морковка! Её едят и радуются!» - возмутилась воронья подружка сорока. «Если я съем её, то она сразу закончится. И у меня не будет целой морковки! А если я не стану её есть, то мне будет плохо от голода, а морковка состарится и сморщится, и станет некрасивой! О-о-о-о! Я несчастный! Зачем вы принесли мне эту морковку? Теперь мне ещё хуже!»

« Зая, заюшка, на соседней поляне под берёзкой вырос красивый высокий  гриб-подберёзовик. Айда, грибочки искать-собирать!» - протараторила белочка пробегая мимо. А зая опять слезами залился: «Убежала! Она первая  соберёт! Я не успею:  пойду и совсем заблужусь! А-а-а!»

«Ну, тебя!» - рассердилась ворона и улетела. Сорока потрещала ещё маленько, подразнила вислоухого и тоже куда-то подевалась. Остался зайка серенький совсем один. Ходит по лесу и плачет. Далеко его слышно. Никто к серому не подходит, все издали разбегаются. Только старый кабан пристал к нему и нудит: «Эй, заяц! Ну-ка, перестань хныкать, ты мне аппетит портишь! Перестань сейчас же!» А тот ещё больше расстраивается, и текут заячьи слёзки ручьём. «Нет, вы посмотрите на него!» - не унимается кабаняка, - «Разве это настоящий заяц? Это же посмешище какое-то! Да тебя в цирке показывать надо!»

«В цирке?» - переспросил длинноухий и горько вздохнул: «Ну, что ж… В цирке, так в цирке.   Веди меня, дедушка кабан, куда знаешь, хоть в цирк. Мне теперь уже всё равно». И пошли они в цирк. Кабан билеты продавал, а заяц выступал с уникальной концертной программой: «Единственный в мире  ПЛАЧУЩИЙ ЗАЯЦ!!!!»  Его даже по телевизору показали в рекламном ролике  похоронного бюро «Волк и сыновья». Он там так хорошо сыграл роль зайца скорбящего на поминках, что всем зверушкам запомнился.

Незаметно к длинноухому подкралась настоящая слава. Его начали узнавать на улицах, а заячьи портреты на больших ярких афишах красовались по всему городу. Посмотреть на плачущего зайца приезжали даже такие диковинные зверьки из далёких краёв, о которых у нас раньше никто и не слыхивал. Только один   кабан,  всякий раз пересчитывая выручку от концерта,  угрюмо ворчал, мол, что-то сегодня горючих слёзок было маловастенько. Заяц из-за этого очень переживал и волновался, он так нервничал, что и впрямь  стал заметно меньше плакать. И чем больше он старался, тем хуже у него получалось. Однажды, он, как бы между прочим, вдруг попросил сороку тайно принести ему луковицу. Та ужасно удивилась: ну, ладно бы её просили морковку принести или капусту, пусть даже целый кочан – для такого артиста не жалко. Но лук-то, горький противный лук зачем ему понадобился? И заподозрили в лесу неладное, поскольку сорокам только доверься – тут же  любой секрет разболтают. Приволокли медвежата для своего знаменитого земляка целый куль репчатого лука, а сами в соседней комнате спрятались, чтобы подглядеть для чего это он зайцу нужен. Заходит ушастый тихонько, озирается, в лапах  кухонный нож держит. Убедился он, что рядом никого нет и  - давай лук ножом кромсать, а сам смотрит на это и плачет, потому что лук кусается, глаза щиплет. Накопил он в глазках слёзок целую кучу, по щекам их размазал и побежал на сцену – выступать.

«Караул! Обманывают! Слёзы ненастоящие!» - закричала сорока, которая тоже всё это видела, потому что пряталась за форточкой. Испугался заяц и побежал неведомо куда сломя голову. Тут в цирке начался настоящий переполох: звери ревут, мычат, лают, гиена хохочет противным голосом, слон трубит!

Бежал горе-плакальщик через весь город до самого леса, бежал-бежал пока не  шмякнулся лбом об кедр, да так, что дерево зазвенело. Чуть было совсем голову не потерял.  Увидела его белочка, подскочила, помочь хотела. А он вдруг посмотрел на неё и… засмеялся. «Ты что?» - удивилась белка. А заяц хохочет, остановится не может… С той поры плачущим его никто не видел. Зато смеющегося зайца все знают. Ему теперь многого-то и не надо:   палец покажи – уже  и готов: хохочет на всю округу. Анекдотов знает – целую кучу. Придет в гости – любого развеселит. Вот какой весёлый стал да смешливый. Интересно, к чему бы это, а? Или дерево было такое волшебное? Или что?



НОСАТАЯ ТВАРЬ

            « И что ты всё ходишь за нами, Носатая Тварь?» - слышит она отовсюду, и снова  растерянно шмыгает, хлюпает и сопит в ответ… Ну, почему её все так называют? Нет у неё никакого особого носа:   не длинный, не короткий, аккуратный такой, очень даже миленький. Честное слово.

            «Ой! Память – не радость! Опять что-то забыл!» - едва завидев её, восклицает первый встречный-поперечный, - « Ой, как же я тороплюсь!   Я бы с тобой поговорил, да всё некогда, понимаешь! Некогда! В другой раз, ладно?.. Пока-пока, Тварь Носатая!» И встречный тут же стремительно исчезает куда-нибудь подальше от неё, смешно и быстро размахивая ластами или  даже закрывая лапками перекошенное лицо.

            Никто не хочет поговорить с Носатой Тварью. Даже её единственный друг Пересвист на поверку оказался всего лишь приятелем. Нет, даже просто знакомым. Он ведь сам так сказал однажды, когда все зверушки собрались на большой зверский праздник, и какой-то пришлый хорёк вдруг неожиданно закричал: « Вот это да! Глядите-ка, с кем это Носатая Тварь пришла?! Что это за женишок рядом с ней?! Ха-ха-ха! Вот умора! Ай, да парочка!» Пересвист, помнится, сразу густо покраснел, быстро отпустил руку Носатой Твари и даже отошёл от неё тихонечко в сторону. Но хорёк всё равно не унимался.

            И тогда её друг, её лучший единственный друг Пересвист, опустив голову и глядя куда-то себе под ноги, громко сказал: «Никакой я ей не женишок, я это… я вообще просто знакомый, она меня случайно увидела и притащила сюда! Сами с ней разбирайтесь, а я пошёл. Меня дома гости ждут!»

            Конечно, это было неправдой, потому что никакие гости ни в каком доме Пересвиста не ждали, а сходить вместе на зверский праздник они с Носатой Тварью договаривались ещё две недели назад. Причем, это он её и приглашал-то…

            А ведь она такая приветливая. И поговорить любит – хлебом не корми: как завидит, что зверушки разговаривают или собираются куда-то, или даже уже идут, так сразу туда торопится, издали ещё во всю глотку радостно шепелявит: « «Пфивет! Пфивет!!.. Уф, нафилу ваф довнава! Ну, вдвафтвуйте! Лафкавылайте пофколее: фто у вас ноленьково-та, а? Куда это вы  совлавись, а? Я с фами! Мофна? Нефзя? А пафему?» И шкворчит, и шкворчит, радостная такая. А уж любопытная – просто сил никаких нет до чего любопытная!  И то ей расскажи, и это, и даже то, что её совсем уж никак не касается, и даже то, что обычно и говорить-то стесняются. А ей надо. Ну, всё-всё чтобы ей выложили, прямо, как на блюдечке. И сама обо всех всем с удовольствием расскажет. Всем посочувствует. Каждому доложится.

            Медведь ей как-то проговорился, что на пасеку собирается. Так об этом все пчёлы на неделю раньше узнали. А уж как пасечник рад был, вы не представляете: всех соседей в округе собрал на встречу и сам ружьё приготовил для гостя дорогого. Насилу Миша оттуда выбрался, хоть и в драной шкуре, но всё ж таки живым. Почти год потом на мёд без ужаса смотреть не мог.

            Бурундучкам тоже досталось от неё однажды, когда они ей про свои зимние запасы похвастали да кладовки свои спроста показали. Уж кто к ним на следующую ночь наведался неведомо, только до весны всё бурундучье семейство осталось без единого кедрового орешка. Спасибо белкам-соседкам: не дали бурундучкам с голоду помереть, дожили они до тепла кое-как.

            В общем, хлебнул звериный народ лиха с Носатой Тварью. А она так до сих пор и не поймёт: нос-то её причём здесь? Он-то в чём провинился, бедненький? Может, из вас кто-нибудь ей подскажет? Да, вот она и сама уже к вам спешит. Видите? Ну-ка, выкладывайте ей скорее все свои тайны. Всё-всё до капельки. Не хотите? А почему? Стойте, что это вы заторопились куда-то, а?

ЛУННЫЕ ВОЛКИ



«Эх, ты – ослиха!» -  сказала ясноглазая лань, - «Ну, ладно бы, ты была пронырливой козой. Та нигде своего не упустит. Ладно бы, ты была ланью, как я:  мною все восхищаются и многое прощают за мою красоту. Но ты-то как? Тебя-то зачем в лес занесло? Ты хоть знаешь: куда ты попала?» Лань, озираясь, перешла на шепот: «Тут же кругом – звери! Ты представляешь, что тут с тобой могут сделать?»

Ослиха, не поднимая головы, продолжала  жевать траву. «Нет, ты действительно чего-то не понимаешь!» - не унималась раздраженная лань. «Ладно бы, ты была какой-нибудь овцой. Ту куда пошлют, туда и пойдёт. На то и овца. Но ты же – ослиха! Понимаешь? Ты – животное необычное! Не простая ослица, а ослиха настоящая! Редчайший случай. Ты должна понимать, что в лесу тебе нет места!» Ослиха подняла голову, взглянула на лань большими печальными глазами и… снова потянулась за сочной травой.

Нервы у лани не выдержали. Она сердито взбрыкнула копытцами, скорчила рожицу и убежала.

К вечеру возле ослихи появилась овца и пристроилась рядом щипать траву. Правда, овца делала это как-то жадно и неряшливо, а не так спокойно и размеренно, как это умеют делать настоящие ослихи.

Ослиха едва заметно пододвигала овцу к самым сочным местам, а сама  чуть отступала в сторону. Овца ела, ела и ела. И ослиха всё чаще стала приглядываться к ней, даже иногда переставала жевать из-за этого.

Стемнело. Неподалёку раздался глубокий затяжной вой. «Звери!» - вспомнила ослиха предсказание лани. «Что же теперь будет?» - подумала она и замерла в ожидании. Овца продолжала есть. Внезапно зашевелились кусты, и оттуда выпрыгнуло серое лесное хвостатое чудовище. Оно схватило овцу и поволокло её. Овца блеяла, не понимая, что с ней и куда её оттаскивают от такой сочной травы. Чудовище и овца  исчезли в кустах.

Ослиха поняла, что она больше не увидит овечку, и ей стало неуютно в темном лесу. Тогда она закричала протяжно и громко.  И свет восходящей луны забрезжил на горизонте. Ослиха направилась к свету. Луна поднималась над вершинами деревьев и ласково протягивала ей свои нежные лучи. Ослиха оглянулась напоследок, вздохнула и побежала прямо по лунным лучам всё дальше и дальше, выше и выше, пока не растворилась полностью в лунном сиянии.

Через некоторое время на лесной опушке появилось несколько серых лесных чудовищ. Они уставились на луну и дружно завыли. «Вернись, вернись! Ты – наше божество! Мы – небесные лунные волки! Мы служим тебе!» - пели серые чудища. «Я не вернусь, не вернусь!» - слышался голос ослихи, - «Отныне вы будете выть на луну и звать меня, и жалеть о том, что так нехорошо поступили сегодня!»

С тех пор волки часто выли на луну, прося прощения у небесной ослихи. Но она так ни разу  и не ответила им.

И вот, однажды, огромный старый волк в седой шубе с голубым отливом вывел на опушку всю стаю, разбежался и полетел прямо по лунным лучам. И вся стая последовала за ним… Ни остроглазая лань, ни пронырливая коза – никто больше не встречал их в лесу. Только иногда в полнолуние можно заметить, как невдалеке от ночного светила виднеется стая странных голубоватых облачков. 

ОВЦА



Овца и овца. Не могучий олень, не кипучий баклан. Просто овца – и всё.

Травоядное. Бывает. Всем надо как-то жить. Даже если ты просто овца. Пришли за ней волки. Смотрят: жует траву, голову не поднимает, потихоньку двигается. Нормальная овца. Не худая, не толстая. Фигура что надо. Как быть? К чему придраться?   Они же – волки! Им же – надо! А тут – фигура что надо. Вот всё вроде бы и сошлось…

- А я такая! Я жду трамвая! – вскричала вдруг овца, встала на две ноги, патетически воздела две передние к небу, опустила мутные очи долу и угрожающе-монотонным басом заблеяла:

- Да! Мы – не вы! Идите все! Идите за Урал! Да – овцы мы! Да – азиатки мы!..



Волки понемногу оторопели. Один из оторопевших явно ненароком чихнул. Овца тут же гневно бросилась к нему, потрясая копытцами:



- Перебивать?! Высокую поэзию перебивать?!! Как низко пали вы, презренные волкИ!



Презренные волкИ дружно потупили слегка растерявшиеся буйны головы. Пререкаться было бессмысленно и бесполезно. Да, ещё и вроде как небезопасно. Кто оппонент? Овца?! Кошмар…

Нет, страха не было. Но оторопь брала своё. Стая начала в раздумьях разбредаться. Это с виду она – овца, а там – кто его знает: наешься какого попало мяса и что потом с тобой будет, а ?

А???

А??????!!!

Вот то-то и оно. Никто не знает: из какой бредятины эти овцы и стоит ли их вообще трогать! Мало ли какую травку они щиплют, каким овцебогам молятся тайными ночами… Вы слышали: что она сказала? Слышали?



СКАЗКА ПРО БАБАХА-УА И УМ-ДАДА

Однажды, после большого праздника  великий вождь племени Бешеных Тараканов по имени Бабаха-уа вдруг опять почувствовал: всё было хорошо вокруг, но чего-то не очень хватало. А чего – понять невозможно, потому что надо было задуматься, а думать он не привык. Тогда он пошел к великому колдуну Ум-дада – посоветоваться с ним,  потому что Ум-дада считался самым умным дикарём во всей округе, и все полагали, что он что-то знает. Так говорили иногда, когда у всех было хорошее настроение, а когда плохое  или крокодилы плохо ловились, то все его ругали, потому что он жил отдельно от племени и не любил большие компании с дикими плясками и драками на ночь глядя.

На самом деле он жил отдельно, потому что у него был такой характер, и ему все надоели. Например, этот Бабаха-уа. И чего он приволокся опять? Да, никакой я не колдун, сил моих нет смотреть на ваше глупое племя Бешеных Тараканов! Носитесь всё время куда-то, дерётесь или суп из бегемота едите, а толку от вас – никакого,  одни бестолковые кругом. Никогда ничего понять не могут, а везде свои носы суют! Пока сообразишь, пока к нему повернёшься: он уже дальше побежал с круглыми глазами.

Вот так никогда и  недослушивают до конца. Правда, один раз Бабаха-уа пытался дослушать: ну, и что? Уснул с открытым ртом. Вот и всё.

Бабаха-уа не стерпел и ударил колдуна дубиной по голове. Потому что ему, великому вождю, стало обидно слушать этого старого дурака Ум-дада, который всех  постоянно ругает.

Ум-дада почувствовал себя плохо и ушел в большое дупло древнего дуба, в котором он ночевал. Бабаха-уа понимал, что погорячился, и колдун может опять обидеться на всех. Тогда он ничего не скажет, а кому от этого лучше? Все знали, что у хитрого Ум-дада на голове сверху привязана мягкая подушечка, потому что обиженные дикари часто не сдерживались при встрече с ним, а то и просто приходили специально, чтобы его поколотить, если не могли, например, догнать дичь, или вчерашний дождь всё ещё не кончился. Колдун к этому привык и поэтому ходил весь обвязанный толстыми подушками . Зато он жил отдельно в своем личном дупле и мог оттуда всех ругать по ночам, когда они спят.

Но сегодня, после праздника Всех Больных народ всё ещё никак не мог угомониться. На празднике лечили всех больных сразу от всех болезней. Для этого надо было очень хорошо поесть, так, чтоб пузо стало круглым, как барабан. Только племя Бешеных Тараканов знало об этом чудодейственном  рецепте спасения от всех болезней сразу и передавало его от отца к сыну, от деда к внуку с незапамятных времён. Потом, после обеда, всем надо было обязательно с кем-нибудь подраться, чтобы показать другим насколько хорошо ты выздоровел. Дикари дрались с удовольствием. При этом они так громко вопили, пищали, рычали и хрюкали, что никто в лесу спокойно заснуть не мог. А некоторые зайцы  так и тряслись от страха по кустам до следующего праздника.

Но и это было ещё не всё! Поздно ночью начинались дикие пляски Бешеных Тараканов! Знаменитая танцовщица Оп-цаца так дрыгала руками и ногами под грохот колотушек и погремушек – всеми любимых народных музыкальных инструментов, что вслед за ней пускались впляс все поголовно. Вот как было здорово!

Одному колдуну всё это не нравилось. Он ворчал и ворчал, ворчал и ворчал, ворчал и ворчал. Уже все спать легли. А он всё ворчит. Ну, кому такое понравится? Так что, пусть он лучше не снимает своих подушечек. Пригодятся ещё.

- А ты приходи к нам на праздник! Посмотришь, как весело будет! – воскликнул Бабаха-уа безнадёжным громким голосом и, не дожидаясь ответа, быстро ушел.

Ум-дада поворчал ещё немного, понял, что возле дупла никого нет, и вылез наружу. Начинался рассвет. Нежно-серебристое небо было таким красивым, редкие тающие ясные звёздочки так сияли на нём, что колдун невольно залюбовался и забыл обо всех своих обидах. Он глубоко вздохнул, снял с себя все подушки и пошел к Бабаха-уа мириться. А что? Пусть удивляется. Он же не видел рассвета. Вернее, никогда не замечал его. А жаль. Может быть, именно этого ему и не хватало всю жизнь…

ЗАЯЧЬЯ ВОЙНА