ЭЛЬДАР АХАДОВ
СЕВЕРНЫЕ РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
СЕМЬ ГЛУХАРЕЙ
Жили-были семь глухарей. И не просто жили, а по адресу: Красноярский край, Сухобузимский район, речка Малая Кузеева, правая сторона. Сидели они как-то по осени на одной огромной разлапистой ели. Леса в тех местах широкие, места много. И чего им было всем на одной ёлке громоздиться – вроде непонятно даже.
Это на первый взгляд. А вот если по-человечески рассудить, то очень даже понятно. День-то был осенний промозглый октябрьский. С неба хлопьями сыпал мокрый печальный снег. Рядом с елью тоскливо скрипели от ветра высоченные осины. В такое время да в таком месте у любого на душе слякотно может стать. Вот и глухари собрались вместе, чтоб не так одиноко казалось, наверное.
А ехали мимо по заросшей дедовской дороге семеро мужиков на самодельном грузовичке. Места новые золотоносные до той поры изыскивали, а теперь вот домой возвращались. Тоскливо мужикам. Погоды никакой. Одежонка на них сырая вся. А борта у грузовичка открытые, даже у водителя кабины над головой нет: машина-то деревенская, самодельная Едут, носы повесили, мерзнут помаленьку, не жалуются.
И тут на тебе: целых семь глухарей навстречу! Сидят на одной ёлке, не шелохнутся: чучела, да и только! Обрадовался водитель, ружьё из-под сиденья достал, патроны в стволы вставил, но машину не глушит. Знает: пока птицы слышат, как машина тарахтит, они за себя не беспокоятся. А вот стоит лишь заглушить мотор, как они тут же насторожатся. Не грохота дичь боится, а охотника.
Однако, погода мужиков шибко подвела: отсырели патроны, нет от них никакого прока. А глухари-то – вот они, рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, если с водительского сиденья смотреть. Сидит дичь, не шелохнется по-прежнему.
И такая мужиков досада взяла, что слезли двое с бортов, начали возле дороги палку искать, чтобы хоть ею с невозмутимой птицы сбить спесь. Морально, так сказать, удовлетвориться. И тут у них тоже ничего не вышло: снег вокруг рыхлый, глубокий, все сучья им позасыпало, а вслепую под снегом много ли нашаришь? Стали тогда взрослые мужики детские снежки лепить и в птицу ими кидаться. Не сразу, правда, но попали в одного, самого нижнего.
Очнулся глухарь, взлетел с места, сделал над скрипящими осинами широченный круг и… обратно на ель взгромоздился, только на одну ветку выше. Покричали мужики на глухарей, руками поразмахивали и дальше поехали, не солоно хлебавши.
Долго им потом те сухобузимские глухари вспоминались: семеро красавцев на одной разлапистой ели. Вот диво-то дивное!
МУЗЫКАЛЬНЫЙ МЕДВЕДЬ
Как-то раз собрался я в Мотыгинский район на речку Бурему за ягодой-брусникой. Дело было в конце августа. Билет на самолет до Мотыгино из краевого центра стоил 11 рублей. Отчего бы за такие деньжищи да и не поехать в тайгу за ягодой? Ну, и поехал.
Добрался до речки Буремы, побывал в поселке у старателей, поздоровкался со всеми, чаю попил и айда в лес. Возле поселка в лесу делать нечего. Всё поистоптано, поисхожено. Что было – того уже и след простыл. Что делать?
И решил я идти вдоль лесной дороги да по обочинам смотреть: когда следы местных ягодников закончатся. А чтобы мне и ягоду из виду не потерять, решил я выбрать на обочине какие-нибудь одиночные следы и идти за ними.. На мягком мху следы нечетко видны. Вроде есть – и ладно.
Заторопился я , чтобы путь ягодника моего из виду не потерять. По сторонам на мох-траву смотрю, брусничку взглядом подмечаю. А той и вправду всё больше и больше становится! Вот повезло-то как! Было у меня с собой тогда ведро, больше ничего не было. Начал я помаленьку в него ягоду насыпать. А той всюду – видимо-невидимо! В такой азарт вошёл: ничего вокруг кроме брусники не вижу!
Вдруг почувствовал я на себе чей-то долгий уже взгляд. Оборачиваюсь… Медведь. Огромный. Бурый. Стоит на четырех лапах и на меня смотрит, как я ягоду собираю. Похолодел я весь от страха. Замер на месте. Что делать-то? Встать и побежать? А если погонится? Это в сказках медведи неповоротливые да медлительные, а в жизни-то как бы не так. И придумал я, на коленках сидючи, перевернуть ведро с ягодой и барабанить по нему. Ну, и запел вдобавок что-то эстрадное. Рассчитывал, что медведь сразу же уйдет.
А медведь моими песнями заинтересовался и давай слушать, как я от страха распеваю во всю глотку. Внимательно так слушает. Никуда не уходит.
Окончился мой репертуар песней «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно» Допел я евтушенковский текст как мог и совсем голос потерял. Медведь ждал-ждал. Потом шумно выдохнул, обошел меня полукругом и величественно удалился в кусты.
А я ещё с полчаса на коленках стоял, в себя прийти не мог. После уже попятился на тех же коленках , попятился, вскочил да как бросился наутек! Оба сапога с меня по дороге слетели. Вот как бежал до самого поселка. Хоть и не гнался за мной никто. Зверь – он всё-таки зверь и есть, это ведь вам не в зоопарке пальчиком на клетку медвежью показывать.
Слава Богу, время было сытное, летнее, да и медведь – особый попался, музыкальный можно сказать.
ИРИСОВЫЕ СТЕПИ
Хакасия и Красноярский край – не просто соседи. Столетиями многие тысячи людей, селившихся в этих местах, собственно и не отделяли ни судеб своих, ни истории своей друг от друга. И до сей поры оно как-то так сложилось: только наступит жаркое лето, как целыми табунами спешат автомобили с красноярскими номерами к хакасским озерам Шира и Белё или мимо них к южным красноярским Ермаковскому да Шушенскому районам на отдых. Да и по служебным надобностям не мы ли то и дело устремляемся на юг - то в хакасский Абакан, то в близлежащий к нему красноярский Минусинск?
Ну, что я о других? Со мной-то ведь самое было. То на отдых поедешь, то по работе надо. И вот от одной из служебных таких поездок остались у меня на всю жизнь волшебные воспоминания. Захочу о чем-то хорошем подумать, закрою глаза, зажмурюсь и снова вижу…
Ехал я поездом – простым, не скорым. Когда поезд нескорый, многое можно в дороге увидеть такого, чего на скором поезде – пролетишь и не заметишь никогда. Был самый конец мая. Поезд после Ачинска свернул к югу. Он и до Ачинска не шибко спешил, ну, а после… Про такое говорят, вспоминая некогда популярный мультфильм – «поезд из Ромашково». Это когда: где собака залаяла – там и остановка. И вот в в вечерних сумерках уже среди голых хакасских холмов выплыла навстречу несуетному моему поезду железнодорожная станция со сказочным названием «Сон».
Помню: на станции торговали пирожками и молоком местные бабушки. Поскольку станция называлась так странно, то и всё местное казалось мне таким же: сонные бабушки, сонные собаки, да и поезд, минующий хакасские степи сквозь, так сказать, Сон. Но самыми сонными были пирожки. Только во сне могли привидеться такие пышные пирожки столь чудовищных размеров! По виду все они были обычными жареными пирожками с картошкой и капустой. Но по размерам – скорее больше гармонировали бы с мамонтами, а не людьми. Чуть ли не до полуметра в длину каждый!
Я не знаю: может быть, у них просто тесто было такое сонное, что продолжало неуклонно раздуваться и разрастаться даже в кипящем масле? Никогда в жизни – ни до, ни после я не видел больше ничего сходного по размерам с теми пирожками!
Не доев и до половины один-единственный пирожок, и запив его несколькими глотками сонного молока, я , разумеется, тут же уснул.
И вот, проснувшись ранним-ранним утром в абсолютно спящем поезде где-то посреди чуть всхолмлённой бескрайней хакасской степи, я, естественно, потянулся к окну. Раз у меня «поезд из Ромашково», то как бы пора и рассвет встречать! Отодвинул занавеску, взглянул на степь и мысленно, чтоб не разбудить соседей по вагону, - ахнул…
Про то, что где-то в южных степях каждой весной сплошным ковром зацветают алые маки – слышал. Даже видел в каком-то фильме. Про то, что в других степях повсюду цветут дикие тюльпаны, тоже знал. Но тут!...
Степь не алела маками и не пылала от желто-красных тюльпанов. Степь была аметистово-фиолетовой. Как космос. Как небо в горах! Она цвела ирисами. Цветами, которые я до той поры считал прихотливой и исключительно садовой культурой.
Ирисам не было ни конца, ни края! Свежий утренний ветер шевелил нежные цветы. И оттого вся степь казалось живой, дышащей, чувствующей нечто такое, что даже и вовсе нам, людям, недоступно. Так хорошо, так привольно было на душе от всего этого… И, повторюсь, вправду с той поры: как захочу себе настроение поднять, так зажмурюсь крепко-крепко, притихну и смотрю на волшебные ирисовые степи. Долго-долго смотрю.
СИБИРСКИЙ ЭЛЬ-КОЙОТ
Жил в деревне Ворогово на берегу Енисея водитель по имени Колька а по фамилии – Тихоня. И до того он не соответствовал значению своей фамилии, что многие начинали улыбаться от одного её произнесения вслух. Какой там тихоня! Живчик и балабол каких мало! В селении все друг друга знают, потому никто на Кольку никогда не обижался. Посмеивались только, когда заводил он свою волынку да приседал на уши очередному заезжему кренделю.
Как-то раз устроился Колька на предприятие, работающее ещё севернее, в Бору, на устье Подкаменной Тунгуски. И направили его туда зимней автодорогой на «Ниве-Шевроле» с какими-то деловыми бумагами. Дело было к весне, ехать одному да ещё таким, прямо скажем, не самым простым путём Кольке показалось скучновато.
Не долго думая, Тихоня принялся уговаривать ехать с ним свою соседку Светку. Глядя на её мощные формы можно было сразу сообразить, что коварных намерений у Кольки не было. Ему действительно, ну, страсть как хотелось иметь рядом чьи-нибудь уши для своих дорожных бесед.
Характер у Светки – серьёзный, усидчивый, к дальним (впрочем, и недальним тоже) передвижениям не располагающий. Всю свою рабочую сельскую жизнь прожила она на одном месте, никогда никуда из деревни своей не перемещалась. Однако, великая любовь к телепередаче «В мире животных» оказалась тем слабым местом в ее характере, которое удалось использовать Кольке Тихоне, дабы выманить-таки «невыездную» Светульку из дома.
Тихоня так живописал красоты Севера, так упивался собственными фантазиями о постоянных встречах с дикими животными, которые иногда случались, конечно, но далеко не так часто, как в его рассказах, что соседка сдалась. Погрузившись на задние сидения «Нивы», Светка тут же начала нудеть. Как будто дикие звери, словно в телевизоре у Дроздова, обязаны были немедля выскакивать изо всех кустов вдоль дороги и рассказывать о себе. Такого, естественно, не случилось.
Часа через два настроение у неунывающего Коляна испортилось окончательно. Светка из-за отсутствия у дороги каких бы то ни было признаков животного мира, аппетитно хрустя то ли чипсами, то ли печеньем и смачно при этом чавкая, продолжала причитать и винить Тихоню во всех смертных грехах. Признаться, в голове у безбашенного Кольки уже начинали роиться кое-какие нехорошие мысли по поводу своей пассажирки. Но в этот момент через мерзлую дорогу вдруг пробежало какое-то маленькое, непонятное, мохнатое живое существо. «Ондатра!» - заорал Колька и бросился вон из машины. Светка затихла.
Маленький зверек сначала бросился наутек, а потом вдруг заверещал, резко становился, развернулся и кинулся в атаку на ошеломленного Тихоню. Впрочем, Николай быстро опомнился, ловко ухватил ондатру за хвост и аккуратно сбросил её в багажник «Нивы».
Через полчаса затихшая было Светка, начала умолять водителя немедля спасти её от мохнатой зверюшки, которая все это время прыгала по багажнику у неё за спиной , грызла там всё подряд, продолжала угрожающе верещать, а главное - ужасно неприятно скрипела зубами. И зубовный скрежет довел-таки мирную селянку до настоящей истерики. Светка тряслась, плакала и всё время просила сделать что-нибудь. Колян, наконец, сжалился. Мохнатое существо после некоторого сопротивления всё-таки было выдворено из салона автомобиля.
Но напрасно надеялись вороговцы на спокойную жизнь. «Заяц!» - дико заорал через некоторое время Колька, тыкая пальцем в промороженное лобовое стекло. И погнал «Ниву» за зайцем, который упорно бежал по зимнику впереди машины, никуда-никуда не сворачивая. Светка напряглась и, слава богу, перестала чавкать. Каким образом собирался Коля изловить зайца-беляка – так и осталось непонятным, однако, в восторге погони он, естественно, въехал-таки в сугроб и едва не завалил придорожную лиственницу.
Из сугроба было выбраться легче, чем успокоить охавшую на заднем сиденье пассажирку, совсем уж переставшую хрустеть пищей. Наконец, все успокоились и продолжили путь.
И только они начали приходить в себя, как Тихоня, лихо присвистнув, восторженно провозгласил: «Лиса!» Действительно, дорогу активно пересекала довольно крупная лиса с явно рыжим хвостом. Колян многого на дорогах навидался, но чтобы вот так, подряд, как в телепередаче или на сафари – такое с ним было впервые. На этот раз они состорожничали и ограничились сопровождением лисьего прохода пристальными взглядами. Колян, уподобившись опытному гуру, тут же начал сочинять Светке о её мистических способностях привлекать к себе весь северный животный мир. Светка развесила уши… И через некоторое время с задних сидений снова послышался её беззаботный хруст.
«А-а-а! Орёл! Орёл! Смотри: пикирует!» - вскоре вопил Николай, опять нервно тыкая в лобовое стекло всеми натруженными пальцами. И действительно, в небе невдалеке от машины кружила явно хищная птица. «Нива» остановилась. Оба её обитателя вышли и задрали головы к небу. Птица продолжала кружить. Светка начала замерзать. Колька, изображая из себя знатока соколиной охоты, тут же организовал для неё лекцию на тему воспитания охотничьих птиц. Орёл ли то был или вообще какой-нибудь сокол, Тихоня, конечно, понятия не имел, но впечатление на пассажирку произвел. Сгущались сумерки. Продрогшие, но довольные, вороговские путешественники решили продолжить движение по зимнику.
Стемнело, Под светом фар снежная дорога рельефнее выделялась, и ехать Коляну стало легче. Вообще, на севере ехать по ночам среди снегов – проще, чем днем или в сумерках, когда из-за сплошного белого цвета все вокруг сливается перед глазами.
Вдруг где-то впереди, выхваченный из темноты электрическим светом, от сугроба отделился, расправил крылья и воспарил снежный бугорок. « Полярная сова!» - опять резко завопил Тихоня, и задремавшая было Светка, тараща перепуганные спросонья глаза, снова принялась высматривать за окном живые объекты. Увы, но сову-то она прошляпила. Возмущенный её ротозейством Колька терпеливо рассказывал ей: какую именно сову он видел, чем та отличается от других пернатых и всё такое прочее. Светке его слова звучали сущим наказанием.
В расстройстве она тщетно пыталась разглядеть вдоль дороги ещё что-нибудь. Но ей всё так же не везло. Видимо, «телепередача» кончилась. Ей так хотелось встретить в пути ещё что-то невиданное доселе, так этого хотелось, что когда уж подъезжали они к Бору, она вдруг ткнула в окно пухлым пальчиком и радостно спросила, высмотрев некое мохнатое существо: «А это что такое?!»
Нарочито “окая”, невозмутимый Колян в тон ей тут же серьёзно ответил: «Койот! Или Эль-койот, как говорят в Мексике!» «Эль-койот» возбуждённо залаял, и тут только до Светки дошло, что перед ней обыкновенная поселковая дворняга. Светка принялась ругать Коляна. А тот, ехидно прищурившись, продолжал утверждать, что койоты для Сибири не редкость, мол, туристы случайно завезли. Ну, и чего он этим добился? Мстительная Светка рассказала об этой истории всей округе, и с той поры балабола Тихоню всюду так и кличут – Эль-койотом.
ГУСИНЫЙ ПРОЛЁТ
Хороша тундра в любое время года. И в разные времена года красота эта по-своему открывается. Неправду думают, дескать, это нечто плоское и однообразно унылое, покрытое вечными мертвыми снегами. Как бы не так! Всё здесь движется и живет своей жизнью: даже ветер, даже змеящийся сквозь него снег.
Земля в тундре - где повыше, а где пониже: и овраги есть, и русла рек, и холмы удивительные – ледяные. Весной, когда только сойдёт снег, тундра – почти черная, но не совсем, а скрасна. Так набухающие почки деревьев первыми указывают на смену времени года, наполняясь свежими соками, предугадывая собой и будущее цветение, и свежую нежную зелень. Потом начинается разлив рек, могучий и широкий - от края до края небес. Только озера долго ещё стоят недвижно под полупрозрачной тонкой корочкой льда, зацветшего всеми цветами радуги. Некоторые – синеватые, другие – коричнево-зеленые с белыми зимними прожилками…
А летом тундра пахнет свежим мхом, травой и вызревающей ягодой-морошкой, живого солнечного цвета. И дышит коротким знойным покоем.
Но более всего нравится мне в тундре осень. Она здесь короткая, но неторопливая, с ясными, прозрачными полднями и сказочными непроглядными ночными туманами. Земля по осени становится в тундре цветной. Одни травы и кустики краснеют, другие желтеют, третьи становятся бурыми, а четвертые - по-августовски ещё так и остаются сочно-зелёными.
Но самое запоминающееся осеннее действо – это пролёт гусей! Бесчисленными стаями проносятся они днём на юг по лазурному небу… И не только днями летят они . Однажды глубокой осенней ночью на дальней буровой я вышел из вагончика поглядеть на звёзды. Почему-то не спалось. Увы, звёзд видно не было. Под светом прожекторов медленно клубился туман. Постояв с минуту, я уже было собрался обратно в балок, но тут услышал шуршание невидимых крыльев. Множества крыльев. Шуршание было столь явственным, что казалось: они могут задеть мою голову.
Этого не произошло, но тут в клубящейся белесой темноте возникли голоса птиц. Не крики, не зов, а именно голоса! Как на птичьем дворе. Оказывается, гуси в полете переговариваются между собой точно так же, как на птичьем дворе в какой-нибудь деревне. О том, что гуси могут одновременно и лететь, и гоготать мне в тот момент и в голову не приходило! И осталось такое ощущение, будто сам птичий двор, поднялся в воздух и движется в мою сторону.
Голоса пролетных гусей растворились в тумане. А я ещё долго стоял в темноте, всё ожидая чего-то…. Разве такое забудешь?
“ЧЕБУРАШКИНЫ УШИ”
Это было, возле устья ручья Рогатого невдалеке от покрытого густым лесом горного хребта Борус на юге Ермаковского района. Время стояло летнее, июньское. Разбили геологи на ночь палаточный лагерь посреди горной тайги.
Поздний вечер. Только что прошла гроза. А гроза в горах – явление особое. Ливень такой, будто вода с неба рушится живой прозрачной стеной. Молнии такие, что глаза на мгновение слепнут. Гром такой, что земля под ногами вздрагивает, а слух отключается, как при контузии. В общем, после всего пережитого сразу-то и не уснешь.
И только отряд полевой угомонился в полусырых спальниках, только перестал обращать внимание на неистребимый комариный звон, как в том углу палатки, где хранились харчи, послышалось некое деловое шевеление и сопение. Палатка была вместительная, четверо – двое геологов и двое полевых рабочих - умещались в ней свободно. И продукты в мешках, местами подмоченных ливнем, сушились здесь же.
Неизвестные существа явно намеревались заняться исследованием, бережно уложенной провизии. При свете луны сквозь палаточное полотно явственно виднелась небольшая, но и не совсем уж маленькая, движущаяся тень. Мужики встрепенулись. Кто-то включил фонарик. Точно! На мешке с крупами прямо возле костлявых ступней немало повидавшего в кочевой жизни геолога-полевика, ошалело выбравшегося из своего спальника, сидело никому неизвестное животное.
Оно деловито перебирало рис, совершенно не обращая внимания на человеческий фактор. Так пересчитывают свою прибыль, так являются с прокурорской проверкой, так описывают имущество банкрота, но так никогда не воруют! То, что «оприходовал» зверёк, он чужим явно не считал, всем своим видом показывая, что людям тут делать нечего и претензии, как говорится, не принимаются.
Зверька осветили фонариком поподробнее и… пришли в замешательство. Никто не знал, что за животное копошится среди съестных припасов. По размеру оно было крупнее любой мыши, любого бурундука, любой белки и даже любой крысы, однако, и до медвежонка ( по размерам) ему, всё-таки было далековато.
Не хомяк. Не суслик. Но явно – грызун. «Лицом» более всего напоминающий далекого от всего таёжного экзотического австралийского коалу. Уши – смешные, «чебурашкинские». Но ведь коал-то в тайге не водится! Тогда что же это?
Кто-то запустил в него сапогом, не сдержавшись при мысли о явном опустошении отборных съестных припасов всего полевого геологического отряда! Зверёк спокойно увернулся от сапога и на мгновение задержал особый взгляд на нападавшем. Так порой из-под очков взглядывает на провинившегося обормота школьный учитель. А далее - «складской учет» продолжил свою работу.
Наутро выяснилось, что, во-первых, несколько пачек риса и гречки совершенно пусты, а во-вторых, зверек действовал не один. Их тут было целое семейство! И дневного света они, оказывается, тоже не боятся. Сколько геологи ни пытались отвадить эти существа от своих палаток – увы, все методы убеждения были напрасны. Оказывается, их нора находилась прямо под одной из палаток, и, естественно, люди в их понимании являлись здесь всего лишь гостями, причем незваными. А в гости в приличные дома принято ходить с гостинцами.
Весь полевой сезон на ручье Рогатом можно было наблюдать такую привычную картину: сидит геолог на пенечке, записывает за сколоченным из досок столом свои наблюдения, делает абрисы всякие, а тут же, у его ног, деловито копошится непонятное существо из отряда грызунов и редкостных нахалов, перетаскивая из людской палатки очередной «гостинец».
Ну, а поскольку кровожадных охотников среди полевиков не оказалось, то и среди мохнатых «экспроприаторов» потерь не было. Увы, но и фотоаппарата в тот полевой сезон не было с собой ни у кого из присутствовавших. Так и остались лишь в памяти человеческой эти чуть удивленные круглые глазки-зернышки, упитанные деловитые бока ( со складками почти как у шарпеев) и странные крупные и мохнатые «чебурашкины» уши. Так, условно, «чебурашкиными ушами» и называют их до сих пор очевидцы этой истории, когда встречаются случайно где-нибудь в городе и вспоминают о том времени.
А кто это был – да, кто ж его знает? Мы ведь на той земле таёжной – в основном гости незваные, а хозяева-то - они. Вот им и виднее: кто есть кто.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После опубликования рассказа «Чебурашкины уши» в Интернете мне пришел отклик от читательницы и писательницы Татьяны Крючковой, который наконец-то объяснил мне: что же за зверь такой повстречался геологам в Саянской тайге. От всей души благодарю Татьяну за такую подсказку.
Итак, зверек, о котором идет речь в рассказе, алтайская пищуха. Вот что мне о ней удалось найти в иллюстрированной энциклопедии животных АЛТАЙСКАЯ ПИЩУХА
(Ochotona alpina). Обитает в каменистых россыпях в горах Алтая, в Саянах и Забайкалье, в Восточном Казахстане; встречается в Монголии (на Хангае). Длина тела - 20-25 см. Самка имеет обычно два помета в год (реже 1 или 3), в каждом помете 1-8 детенышей. Молодые самки вступают в размножение лишь на втором году жизни. Плотность популяции составляет 2-30 особей на га. Семья пищух обычно устраивает на каменистой россыпи от 2 до 7 кладовых на расстоянии 1-3 м друг от друга, обычно в одних и тех же местах из года в год. Излюбленным кормом является хаменерион (Chamaenerion latifolium), составляющий от 44 до 75% запасов, злаки и осоки (среди них трудно выделить предпочтение каких-либо видов), предпочтительно - крупные и сочные, горец альпийский (Polygonum alpinum), родиола розовая, которая в сыром виде часто составляет основу запаса, а из кустарников предпочтение отдается черной смородине. Пищухи очень любят запасать чемерицу, хотя ее не едят.
ТУМАНЫ ТУНГУССКИЕ
Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные – лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит – то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…
Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки-самоцветы – сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы …
Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы …
Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие – бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие…
Утечет время, вьюгами завьётся - снегами уляжется, унесёт путника далеко-далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится-нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской …
ВОТ ОНО КАКОЕ
Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно – живое. Такое же живое - как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом.. А вот – прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка.
Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.
А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом - опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.
Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот – не заходит совсем. На Севере. Не заходит – и всё. О, какое упрямое! С характером!
Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдёт с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо.
Там всегда лето.
Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь всё живое. Всё живёт. Всё дышит. Всё чувствует. Всё понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца…
В ДАЛЕКОЙ СЕВЕРНОЙ СТРАНЕ…
( маленькая сказка)
В одной далекой-предалекой северной стране, где всю осень и всю весну над заснеженной землей сияет двурогое солнце, а нескончаемой зимней звёздно-морозной ночью молчаливое небо полыхает всеми цветами радуги, живут маленькие человечки сихиртя. Там, посреди бескрайней тундры, из одиноких ледяных холмов по древнему обычаю каждый день они выводят на прогулку покрытых рыжевато-коричневой длинной шерстью мамонтов с очами сияющими, как летящие голоса журавлиного клина.
Сихиртя – смешные, суетливые человечки, заглядывают в эти глаза, словно в темные тундровые озера с мшистыми бурыми берегами, и умолкают. И проплывает над застывшими белоснежными облаками высокое серебристое небо. И поют сихиртя свои волшебные песни. И ездят они верхом на мамонтах по широкой, раскрытой, как ладонь доброго человека, земле.
А потом, когда мамонты нагуляются, а двурогое солнце отправится отдыхать туда, где кончается небо, маленькие бабушки и дедушки сихиртя собирают вокруг себя внучат и начинают рассказывать им волшебные сказки о далеких-предалеких южных странах, где растут пальмы, кричат попугаи и шумит теплое изумрудное море.
Ребятишки сидят у костра, слушают сказки и смотрят, как в отблесках пламени возникают и вновь исчезают диковинные огненные картины: то ли тигры рычат, то ли верблюды бредут по пустыне, то ли ещё что-то…
И слушают. И засыпают.
Удивительное это место – земля. Всё у неё есть: и небо живое, и солнце двурогое, и страны – дальние, диковинные…
ЗАЯЦ-ДРАЧУН
Ехал я как-то на попутной машине с речки Панимбы мимо Старой Еруды с её дражными полигонами да золотоносными отвалами на север, в Северо-Енисейск. Горно-таежная река Еруда протекает по северной части Енисейского кряжа, а начало своё берет с восточного склона Енашимского Полкана, высокую гордую голову которого хорошо видно с любого самолёта, когда летишь из Красноярска в Северо-Енисейск.
Полкан, а по-другому Китоврас – получеловек-полуконь славянской мифологии, аналог древнегреческого кентавра – древний хранитель славянских поселений. Селились полканы рядом с людьми, дружили с ними, по-соседски помогали, даже воевали с врагами плечом к плечу. Мифы эти были настолько стойки, что даже в XIV веке на монетах, чеканившихся в Серпуховско-Боровском княжестве изображался Полкан- кентавр…
Так что пусть не смущает никого то, что самая крупная гора в Северо-Енисейском районе носит такое «странное» имя. Людей она хранит и защищает.
«МАЗ», на котором я ехал, в те времена был одним из самых распространенных грузовых автомобилей в стране. О нем ещё у Высоцкого хорошая песня есть «МАЗ – 500». Её все шофера в Сибири одно время знали. Не гоночная машина, конечно, далеко до того, неходкая, зато надежная. А если и ненадежная, то всё равно – выбора особого-то не было.
Вот сидим мы с водителем в кабине, болтаем о чем-то помаленьку, смеркается. Дело было в начале осени. Деревья в тех местах рано начинают рыжеть, но все листочки, все лиственничные хвоинки ещё на месте, ещё не опали. И, слава Богу, сухо, дождя нет. Красивая тайга стоит, краски сочные, яркие: от тёмно-бордового до ярко-рыжего и золотистого. Всех оттенков. В общем, есть на что засмотреться.
Водитель включил фары, но в принципе дорогу ещё было видно – сумерки. И вот во время нашей неспешной дорожной беседы, как говорится, краем глаза я заметил, что между колёс что-то мелькнуло. Что именно – я, конечно, не разглядел. И, слегка растерявшись, мы с шофером остановили машину не сразу, а удалившись метров на 150 от неопознанного объекта.
Я отправился пешком по дороге в обратную сторону и, действительно, вскоре начал различать посредине неё некий предмет, вблизи оказавшийся зайцем. Зверёк стоял на задних ногах и был неподвижен, как искусное чучело. Судя по нему можно было сказать, что зайцы этим летом явно не голодали. Упитанный зайчик, очень приличный. Я поравнялся с ним и, поразмышляв мгновение, решил взять его за уши, закинуть, как вещмешок, через плечо и таким вот образом доставить в кабину МАЗа.
Увы, с этого момента ситуация вышла из-под контроля. Поднятая за уши тушка зайца внезапно ожила и заорала мне в лицо совершенно диким образом. Крик был ужасно громким и протяжным. Мало того: заяц резко и очень больно долбанул меня своими крепкими задними ногами в грудь. Удар и крик были такой силы, что заставили меня отпустить заячьи уши. Упавшее на землю животное огромными прыжками двинулось по середине дороги прямо на наш злосчастный МАЗ.
Сбитый с толку водитель, остававшийся возле машины, забеспокоился, не зная что предпринять. Заяц приближался. В смятении я почему-то крикнул ему: «Берегись!». Шофёр засуетился ещё больше. Озверевший заяц тем временем доскакал до задних колёс большегрузной машины и на мгновение замер на месте. Затем он сделал полный разворот и… ринулся теперь уже в мою сторону!
Деваться мне было некуда. Я продолжал стоять, мужественно поджидая стремительно приближающегося оппонента. Заяц, словно торнадо над прериями или самум в пустыне, промчался мимо меня по прямому, как стрела, участку лесной дороги и, так же неуклонно, никуда не сворачивая, бросился в кусты - там, где дорога делала поворот.
Позднее, обсуждая ситуацию, мы с водителем пришли к выводу, что косой просто впал в состояние столбняка в тот момент, когда над ним по дороге пронёсся наш МАЗ. А болевые ощущения, от поднятия за уши, привели его в чувство. Вот и вся история.
С той поры много воды утекло в Панимбе и Еруде. Многое в жизни изменилось. Исчезло с лица земли целое государство – Советский Союз. Дети мои выросли. Но мне до сих пор не встретилось никого, кому удавалось бы вот так же, в живой дикой природе, держать за уши живого здорового неручного недрессированного таёжного зайца.
ПЛЫЛО СЕНО ПО РЕКЕ…
Вечерело. На дебаркадере возле поселка Бор, что находится в месте слияния Подкаменной Тунгуски и Енисея, собралась толпа пассажиров и встречающих. Собрался народ в ожидании теплохода, который должен был уже вот-вот появиться на горизонте. Были здесь и туристы, были и местные. Куда люди спешат-торопятся? Какая надобность их в путь-дорогу направила? У каждого свои причины…
Вот она, Подкаменная Тунгуска, рядом, почти напротив – за недальним лесным увалом! Широка в устье, раздольна, как песня. Не то, что в среднем течении, у поселков Усть-Камо, Куюмба, Ошарово, где доводилось бывать мне прежде.
Туда сейчас, в конце июля, ни одна баржа не поднимется: спала вода весенняя, следа не осталось от былого половодья. Весь завоз в те места проходит в короткий период конца весны, в навигацию - по высокой воде: продукты, товары всякие, запчасти. Два-три дня навигации – и вся команда, доставляющая баржами груз, становится смуглолицей, прожаренной солнцем не хуже, чем на черноморских курортах в разгар сезона. Возвращаются домой вроде как не после тяжелой круглосуточной вахты, а откуда-нибудь с Сейшельских островов. Только уставшие почему-то.
Народ тем временем уже волноваться начал. Теплоход явно запаздывал. Впрочем, волновались в основном туристы, которых легко было отличить от местного населения не только по поведению, но и по одежде. У местных, поселковых она бедноватей, скромней, но такая, в которой люди здесь обычно здесь и ходят. А у туристов – пафосная в двух диаметрально противоположных направлениях. У одних настолько «походная», маскхалатно-боевая, унисексно-луноходная, как будто они не по родной земле собрались путешествовать, а по стране динозавров и людоедов. Другие, наоборот, одеты настолько легкомысленно, чуть ли не в вечерних платьях, будто едут не в простую сибирскую глубинку со всеми вытекающими последствиями, а на концерт Пласидо Доминго или Монтсеррат Кабалье в «Ла Скала».
В конце концов, и то, и другое - красноречивей любых пояснений указывает: кто тут городские и каковы их представления о жизни за чертой города на основании телевизионно-новостной «лапши» и личных выездов «на шашлыки» на ближайшую дачу.
Однако, именно один из них – субъект в темных очках, в панаме цвета хаки и с наушниками в ушах – скорее от нечего делать первым заметил странное на его взгляд явление на реке. Через минуту туристы сгрудились у перил дебаркадера, живо обсуждая непонятное явление. Действительно, почти по середине Енисея мимо дебаркадера проплывали сами по себе один за другим два огромных стога сена. Удивляло наблюдающих не только то, что стога не разъезжаются, не размокают в воде, но и то, что плывут-то они… против течения. Хоть и медленно – но всё-таки против, а не по! А течение-то здесь у Енисея-батюшки – дай Боже!
Толпа приезжих пребывала в замешательстве до того самого момента, когда перед ней открылась обратная сторона стогов. С той, невидимой прежде стороны, плоты с сеном на них толкали маленькие моторные лодочки, в которых сидели местные косари, то сено накосившие. И таким спокойствием, такой вечностью веяло от этого размеренного почти незаметного глазу передвижения по тихой воде великой сибирской реки, что пораженные горожане притихли и долго молча глядели вслед удаляющимся стогам и лодочкам. Словно живая повседневная жизнь проплыла перед их взорами, проплыла и удалилась с достоинством по своим житейским настоящим делам.
ГЫДАНСКАЯ ЩУКА
Тонким янтарным слоем, словно растительное масло, просачивался из-под земли и растекался по небу искристый солнечный свет. Над дремлющей красновато-черной тундрой мягко сквозило незримое весеннее время. И вот, наконец, далеко-далеко, на самом горизонте пробилось и расцвело красноватое полусонное солнышко.
Побежали его лучи по плоским ледяным полям посреди полуоттаявшего озера, просверкали, гарцуя, по гребням озерных обрывов на северной его стороне, где доживали, хоронясь от июньского тепла, остатки лежалого зимнего снега, и унеслись в неяркую тундровую даль.
Ещё не осмелела, не подняла головы звенящая мошка, не распоясались комары, не разыгрались назойливые слепни. Не успели пока. Короткое благодатное время покоя над всей тундрой. Именно в такой вот день возник над озером Долгим быстрокрылый вертолёт. Выгрузились из него двое парней в новеньких энцефалитках, вытащили из чрева воздушного судна по рюкзаку и пошли, пригибаясь от вертолётного ветра, к ближнему берегу, свободному ото льда. Впрочем, на Севере энцефалитных клещей, слава Богу, нет. Видимо, на складах, где выдаётся полевая одежда, изучением подобных тонкостей не слишком увлекаются. Выдали – и выдали.
Находится Долгое чуть восточнее среднего течения реки Варнгэяха, Варнгэ – по-ненецки значит ворона, а яха – река . Следовательно, Варнгэяха - Воронья река . Течет она с запада, с Гыданского полуострова, в сторону Енисея. А из озера берет начало ручей, впадающий в Хэяху, речку, которая ниже и позже сливается с той же Вороньей.
Худощавый дылда Сергей и приземистый азиатски круглолицый Васёк – два дудинских эколога. Поводом посетить Долгое стала чья-то срочная надобность в отборе анализов воды. Вертолет за ними должен был вернуться через час-полтора - после залета на ненецкое стойбище семьи Тэсидо, перебравшейся недавно вслед за своими олешками в низовья Варнгэяхи. Однако, была у парней ещё одна потайная идея: успеть хоть малость порыбачить на открытой воде Долгого.
Идея-то была, а вот подготовиться к ней времени не хватило, как всегда. Задание свалилось, будто снег на голову, и собирались наспех. Всё ж таки по крючку-тройничку в заначке оказалось, леска, хотя и толстенная, но у Васьки тоже нашлась. А вот ни грузил, ни поплавков – не обнаружилось в помине ни у того, ни у другого, сколько они ни перетряхивали свои пузатые старенькие рюкзаки. После суматошных поисков, перемежаемых поглядыванием на часы, удалось обнаружить на берегу полусухую полутрухлявую доску, оторвать от неё подсохшую часть и разделить эту часть на два импровизированных «поплавка» чудовищных размеров и несуразной формы.
Грузила изобразили из двух старых гаек непонятно-ржавого возраста. Роль живицы-молодицы приняла на себя дважды отмороженая в дудинских холодильниках корюшка, увы, явно подрастерявшая положенные ей ароматы свежего огурца.
На поиски и изготовление удилищ времени вообще не оставалось, потому ребята решили обойтись без них и забрасывать леску с руки, «закидушечным» способом.
Серега, впрочем, уныло считал такую «рыбалку» - делом дохлым, проигрышным и… не спешил. А вот Васька – нет, Васька невозмутимо и упорно, несмотря на нудные причитания товарища, собирал снасти, затем он раскрутил их над головой и забросил в суровые северные воды озера.
Кажется, прошло лишь одно мгновение после того, как несчастную корюшку поглотила озерная пучина. И вот уже изменившийся в лице Сергей визжит под руку Василию очевидное: «Клюёт! Тащи!» Ошарашенный подобной скоростью событий Васёк тащит. После некоторых совместных усилий на берегу появляется довольно приличных размеров щука, пляшущая из стороны в сторону по белесому ягельнику.
Улыбающийся Василь наклоняется над добычей, дабы вынуть из пасти щуки заветный крючок, и тут же с удивлением обнаруживает, что ни на какой крючок щука и не думала попадаться. Она, как завзятая собака, просто не отпускала от себя добычу -несчастный искалеченный трупик дудинской корюшки.
Мало того, попытка Василька отнять у неё честно ею добытое, была расценена явно неприветливо настроенной озерной хищницей как посягательство на личное имущество со всеми вытекающими отсюда последствиями. А именно: щука, набросилась на обидчика с такой яростью, что Васёк был вынужден отскочить в сторону.
В последующие несколько минут парни настолько увлеклись неожиданным конфликтом с разбушевавшейся щукой, что едва не прозевали приближающийся, уже вовсю стрекочущий вертолёт.
У пилотов график жёсткий, ждать некогда. И растерявшиеся, очумелые экологи бегом, хватая на ходу свои пожитки, ринулись от сверкающего на солнце озера Долгого к грохочущему, разгоняющему вкруг себя ледяные вихри с кусочками мха и мелкой прошлогодней листвы, вертолёту. И осталась геройская щука, которой всё ж таки «прилетело» несколько ударов сапогом, в прибрежных мхах рядом со своим последним трофеем…
Много всякого случается на земле. Через боль и страдания, через ошибки и неудачи приходит к нам порой опыт жизни. И что такое в масштабах Вселенной это маленькое, нелепое, а для многих, увы, вроде бы даже забавное событие, произошедшее на берегу заполярного озера? Наверное, так и есть оно для кого-то …
А мне вот жаль, нестерпимо жаль того, что всё так нехорошо, неловко получилось. Ну, что такое щука? Всего лишь рыба…
Но ведь и она - живое существо! Ведь так? И пусть это существо можно убить, даже не задумавшись о том, что оно живое, просто так убить, ни за что и ни для чего, пусть, вот только убийство – это ведь всё равно не победа. У живого можно отнять жизнь, но невозможно одержать победу над тем, кто никогда, никогда, никогда не сдаётся…
ВОЛШЕБНЫЕ РОЗЫ ТУНДРЫ
Чтобы в тундре розы сами собой цвели? Да, слыханное ли это дело? А вот я их видел. И не где-то, когда-то, нет, я сегодня их видел, сегодня - 21 июня, в тот же день, когда пишу эти строки, видел своими глазами! И цветут они по всей тундре. И ни конца им, ни края нет…То непростые розы - волшебные. Руками их не сорвать, в вазу не поставить, а вот увидеть – пожалуйста, каждый может! При одном-единственном условии: надо оказаться в летящем вертолете.
Снег в тундре только-только сошёл, обнажив присмиревшую за долгую зиму буровато-серую землю. Рыхлый, одряхлевший, во многих местах тонкий, просвечивающий, лёд ещё покрывает бесчисленные озёра. А из них стебельками, образуя причудливые орнаменты, тянутся всюду мелкие речушки и ручьи, покрытые притулившимися по склонам, прячущимися от неутомимого незакатного солнца снегами…
И вот если оказаться в это время над тундрой, то оттуда, с неба, глазам откроется удивительная картина: вся земля – от горизонта до горизонта – покрыта прекрасными белоснежными розами! Озёра, ещё не свободные ото льда, – как застывшие бутоны. Старый подтаявший лёд во многих местах вобрал в себя озёрную воду, и потому основной белый цвет бутонов пропитан разнообразными, зачастую неожиданными оттенками – зеленоватыми, голубоватыми, желтоватыми, розоватыми, любыми, какие только можно и даже нельзя представить себе!
Отчалили, ушли в синеющее безбрежное далеко, глубокие, словно зимние сны, льды крупных широких рек. А здесь, у озёр, всё ещё висят над ручьями проседающие ярко - белые сугробы, в точности повторяя собой каждую извилинку, каждую речную морщинку. И оттого кажется сверху, что ручьи и речки – это нежные стебли огромных роз – с шипами ложбинок и овражков на них…
И когда видишь с неба, как усыпана этими нерукотворными, незримыми с земли волшебными розами вся тундра, то чудится вдруг, что и у нас, людей, всё будет хорошо, и что беды наши однажды пройдут, а то и вовсе минуют нас, и что все ошибки простятся, а все заблудшие вернутся домой…
Ведь если даже в этих вчера ещё пустынных и диких, суровых краях цветут нерукотворные розы, значит, кто-то непременно нас любит. Любит бескорыстно, не требуя ничего взамен, любит и прощает всех, даже тех, кто не хочет об этом знать…
МОХНАТЫЙ ПАССАЖИР
Есть на тихом севере Туруханского края местечко такое - Ванкором называется. Когда-то этого названия никто и знать не знал, а теперь спроси хоть кого – каждый хоть краем уха да слышал. Открылось в тех местах большое нефтяное месторождение. И теперь там много народу работает.
А вот дорог туда проезжих отродясь не было. Лес вокруг да болота на сотни километров. И поскольку грузы разные для работающих постоянно нужны и не всё подъемно для авиации, то и построили люди к тем местам временную зимнюю автодорогу из снега, полили её водой, чтобы снег в крепкий лёд обратился, чтобы надольше её хватило для перевозок. и начали по ней ездить грузовые машины.
Дорога долгая, нередко шоферам приходится ночевать прямо в кабине. Куда тут денешься, если вокруг на сотни верст порой никакого жилья? Всякое случается в рейсе. Вот и появилась вскоре среди водителей такая легенда: есть, мол, на дороге место, где стоит возле неё песец и ждёт проходящей машины. И если водитель останавливается и открывает кабину, - песец тут же в неё заскакивает, садится на пассажирское сиденье и смотрит вперёд. Машина отправляется дальше уже вместе с пассажиром. И так – до определенного места, когда вдруг зверек начинает беспокоиться, всем видом своим требуя, чтобы его немедленно выпустили. Дверь кабины открывается, песец спрыгивает и исчезает за сугробами.
Но и это не всё! На обратном пути можно снова встретить того же песца-«автостопщика», ожидающего у обочины «попутки»! И история повторяется, но теперь уже в противоположном направлении.
Так ли это было – проверить не могу, но песцов на буровых видел своими глазами предостаточно. И не раз. Кормятся они возле людского жилья. Сами приходят. Правда, при одном условии: если рядом с жильем нет собак. А появятся собаки – и не поминай лихом! Уходит песец. Хотя я думаю, что недалеко уходит. За человеком ведь глаз да глаз нужен. Какой же песец человека без присмотра оставит?!
РЕЛИКТОВОЕ ЧУДО
На самом юге края среди осенних саянских хребтов, словно рыжей шерстью, покрытых густым лиственничным лесом, по мягким огненным хвоинкам, сплошь устелившим тропу, спускался в долину реки Ус улыбчивый рыжебородый топограф с большущим рюкзаком за спиной. Лисичкину нравилось так вот идти вперед, не зная в точности: что ждет тебя там, хотя, конечно, и карты у него с собой были, и компас, но всё-таки – не дано им всего предусмотреть..
Карта ведь не знает: какое именно время года сейчас, а компасу, верно определяющему направление к цели, никак не угадать настроения своего хозяина.
А там, за самой последней, высокой скалой, открывалась чудесная панорама на просторную долину Уса, со всех сторон обрамленную мохнатыми оранжево-жёлтыми горами. Удивительно, как это такое широкое, просторное и плоское могло уместиться среди царящего всюду по горизонту высокогорья?
Направлялся Лисичкин мимо деревни Терешкино в Верхнеусинск, там его должны были ждать товарищи по партии, не политической, разумеется, а по своей профессиональной – топографической. Однако, не доходя до берега Уса с его прозрачными быстрыми водами, в которых на каменистых перекатах, в ямах за валунами и в глубоких заводях обитают хариусы, ленки и даже таймени, он вдруг свернул в сторону, противоположную намеченному маршруту. А Лисичкин зря в сторону не свернёт. Что ж ему такое встретилось? А вот что…
В первые мгновения, когда Лисичкин заметил это, ему показалось, что он путешествует во времени и случайно, словно в фильме Стивена Спилберга, оказался в парке юрского периода. Возникшее перед ним настолько поражало воображение, настолько завораживало, что пройти мимо, прикинувшись, будто этого нет, оказалось выше его, лисичкиных, сил. Если не поднимать голову вверх и просто смотреть на то, что он увидел, то это кажется исполинскими ногами динозавров, от одного их вида которых веяло чем-то невообразимо давним. Реликтовая роща гигантских лиственниц! Сколько сотен или тысяч лет простояли здесь эти деревья? Как удалось им уцелеть и дожить до нашего времени?
В обычном лесу между крупными деревьями умещаются и кустарники, и мхи, и травы, а в этом - дерево от дерева находится на приличном расстоянии – до десяти-пятнадцати метров, но ни травинки, ни мшинки не растет рядом с ними. Лисичкин посмотрел вверх и взгляд его тут же словно заблудился там, в кронах величественных лиственниц, там, откуда, наверное, начинается вечность. Увиденное настолько поразило его воображение, что он даже не догадался, даже забыл прикинуть хотя бы на глаз, хотя бы в уме, какой они были высоты и какого обхвата. О чем, кстати, долго сожалел после.
Долго, как зачарованный, бродил топограф по реликтовой роще, но всё когда-то кончается. Небо затянули низкие тучи, начал крапать нудный осенний дождичек. Лисичкин очнулся, вздохнул, натянул на рыжую голову капюшон и повернул в сторону Верхнеусинска.
Много лет минуло с той поры, прошлись годы и по лисичкинской бороде, сединой её припорошили, а вот память о той роще не тронули…
КАК У НАС ГРИБЫ МЕШКАМИ СОБИРАЮТ…
О грибах, если не любить тихую грибную охоту, лучше ничего не рассказывать. Все равно ничего путнего не получится. Да, и не всякий заядлый грибник способен толком объяснить: что в этом деле такого особенного. Наморщит лоб, скажет что-нибудь несуразное, сам поймёт, что не то сказал, махнёт на вас рукой, мол, что тут с вами разговаривать, и дальше пойдёт горе горевать оттого, что есть же на свете люди: даже в грибах ничего не понимают!
Впрочем, знаю я, и, к счастью, не только я, одного замечательнейшего писателя-грибника, у которого на эту тему есть до того чудесные рассказы, что любо-дорого их читать. Зовут писателя Борис Михайлович Петров. Наш современник. У него, конечно, за долгую и богатую жизнь не только об одних грибах, а о многом мудром и житейском книги написаны. Всем, кто ещё не читал: всенепременнейше рекомендую это сделать. С великим почтением относясь к знаниям и писательскому таланту Бориса Михайловича, в первый и последний раз в жизни рискну написать на эту тему и я.
Было у меня вот каких два грибных случая…
Как-то ранним августовским утром, когда солнце ещё даже не жмурилось из-под леса сквозь подсыревшие за ночь толстые нижние ветки, от поселка Раздолинск, что Нижнем Приангарье, по пыльной проселочной дороге направился на «уазике» за грибами председатель золотодобывающей артели Мануйлов Василий Николаевич. Сам поехал и меня взял с собой. И была с нами в кабине целая куча пятиведерных мешков из-под картошки, о назначении которых я спросонья совершенно не догадывался. Да, и с какой такой стати и какого приезжего сразу бы осенило, что в эти мешки Николаич намерен собирать грибы? И не сыроежки какие-нибудь, а натуральные белые! Причем, исключительно боровики! И даже когда он сам сказал мне об этом, я всё равно не поверил. Виду, конечно, не показал, мало ли что: а вдруг? Но про себя так еду и думаю: чепуха какая-то.
Оказалось: нисколько не чепуха. Только солнце проснулось, как подъехали мы к холму, поросшему хвойным лесом. Сосны это были, ели или пихтач – к великому сожалению, не помню. Да и не мудрено было не упомнить! Только стали мы вверх по холму подниматься, как повсюду, буквально повсюду стали замечать сплошь заросшие боровиками пятачки! Ни до, ни после я такого просто не видывал! Грибы были средних, малых, а по большей части – просто гигантских размеров. Чудовищных размеров! Со шляпками в 30-40 и даже в 50 сантиметров! Утро было сыроватое, ночной туман только сошел вниз. И грибным духом от этого лесного холма буквально разило.
Из-за больших размеров и лесной сырости местами шляпки особо крупных грибов были, конечно, заметно подпорчены разными лесными козявками. Однако, Николаич и ими не брезговал. А что? Всё равно же варить будем, а после горячей обработки никого копошащегося в тех шляпках точно не останется. За полчаса, ну, от силы минут за сорок весь «уазик» был доверху забит пятиведерными грибными мешками. Моё итоговое состояние можно было охарактеризовать одним словом: полное ошеломление.
С того времени прошло лет десять, и оказался я в иных краях: на автомобильной трассе Абакан-Красноярск, в той её части, которая проходит по Новосёловскому району, то бишь, возле Красноярского моря. Есть там местечко под названием Приморск, его многие знают, хотя оно не на самой трассе. В этот раз оказался я в «уазике» со знающим местные окрестности водителем. Ручищи у него были здоровенные, руль в них казался игрушечным, да и сам он с комплекцией своей непонятно как умещался в машине. Насчет многих вещей большие люди ( в прямом смысле большие) отчего-то, как правило, весьма наивны. Как дети малые – только роста и размера недетского. У них и хитринка, если есть, тоже наивная, ребяческая. Не наблюдал я среди крупноразмерных людей злобных вредин или коварства какого… хотя, ведь попробуй, обидь такого, вот уж кто дров наломает-то по широте душевной! Никому мало не покажется.
Ехали мы издалека, потому я задремал по дороге и не заметил, как мой хитрован свернул с трассы на проселок, а вскоре остановил машину и тихонько исчез в кустах, прихватив с собой… пару больших пустых мешков. Шел август месяц… Очнулся я от непонятного шума и треска. Мой скрытный, но не совсем уклюжий шофер споткнулся в ближних кустах и свалился в овраг, который там начинался. На этот раз я как-то быстрее догадался в чем дело. Очевидно, он давно приметил это грибное место, а, может, кто подсказал.. да, точно, подсказали. Только в этот раз речь шла не о боровиках, а о грибах поскромнее – лисичках. Но тоже о немалых их количествах. Все склоны оврага были усеяны светло-оранжевым богатством! Невольно и я втянулся в сбор грибов. Вскоре мешки кончились, и с детским огорчением на широком лице мой грибник и я покинули естественную грибную «плантацию».
Всякий раз вспоминая те случаи, не перестаю удивляться: до чего же щедра сибирская земля! И ничего ей для нас не жалко. Никаких богатств. Вот бы и мы, люди, хоть иногда с неё пример брали! Делились бы друг с другом, а то, может, и ей, матушке, хоть что-то вернуть пытались. Пусть и не ждёт она ничего такого от нас, и просить никогда не станет, а всё равно: и ей бы приятно было, а грибы-то уж точно тогда ни за что не переводились.
ЛОШАДИНЫЙ ПОБЕГ
Из-за поворота реки, там, где чернели, томясь на солнце, высоченные скалы, звучал над тайгой голос одинокого саксофона. На самой их вершине, над обрывом, стоял сухопарый небритый геолог в круглых очочках времён комиссаров гражданской войны - Сергей Николаевич Лучников. В его руках сверкал тот самый незнакомый диким окрестностям, где на сотни верст ни единой человеческой души, музыкальный инструмент. И над всем безбрежным «морем тайги», кувыркаясь эхом, звенела щемящая, уносящая душу в неведомые небесные края, мелодия из \"Rhapsody in Blue\" Джорджа Гершвина.
В начале каждого полевого сезона наряду с самыми необходимыми вещами Лучников непременно брал с собой в дорогу саксофон. Иногда в лесной глухомани нападала на него непонятная хандра. И тогда он старался уединиться, уйти ото всех куда-нибудь и либо брал полевой геологический блокнот, делая в нём простым карандашом довольно неплохие таёжные зарисовки, либо отводил душу игрой на саксофоне…
Сегодня здесь, на реке Березовой, в самом сердце Саян, для него наступил один из именно таких вот дней. Впрочем, в этот раз печаль Сергея Николаевича носила конкретный характер. При долгих утомительных переходах по труднодоступным местам, при ходьбе по звериным тропам никакой иной вид транспорта помимо вьючного не выручит человека. В полевом отряде Лучникова имелись для этих надобностей две привыкшие ко всему хитрые лошадки тувинского происхождения – он и она. Лошадок раздобыли экспедиционные снабженцы, по-видимому, никогда не задававшиеся вопросом: как именно руководить тувинскими лошадьми.
Дело в том, что характер у низкорослых мохнатых лошадок далеко не ангельский. Они любят свободу. И потому ходьбу по каменистым тропам среди колючего кустарника черногривые ушлые животные всячески бойкотировали. Идут они, к примеру, по тропе, идут… и вдруг кобылка как лягнет своего сопровождающего! Ох, и больно!. А то ещё пасутся, щиплют травку, смирные такие, но только расслабишься, подойдёшь к коню по холке погладить, а он тут же тебя и куснет. И коварствам подобным конца и края не было.
Прошлой же ночью Сергей Николаевич, спутав им ремнями передние ноги, отпустил лошадок попастись рядом с палатками и сам вызвался их караулить. Однако, усталость, накопившаяся за минувший нелёгкий день, незаметно довела Лучникова до стадии глубокого младенческого сна. В утреннем тумане лошадки осторожно перегрызли путы и тихонько удалились в неизвестном направлении.
Некому стало нести на себе лошадиные вьюки. Все плановые геологические работы полевого отряда оказались под угрозой срыва. Вот тогда-то горемыка Лучников и взялся за саксофон… Отведя душу исполнением своего любимого музыкального произведения, Сергей Николаевич мужественно объявил, что сам займется поисками и поимкой коварных мохноногих беглецов.
Сделать это было очень непросто, ибо лошади, проявляя незаурядную смекалку, постоянно заметали следы, успешно сбивая с толку незадачливого преследователя. По тропам они не пошли, а двинулись вверх по горной круче через весьма колючие дебри на самую вершину хребта. Тут Лучникову было их не догнать никак.
Далее, они стали спускаться с вершины в сторону… проселочной автомобильной дороги, на которую можно попасть только преодолев другой, ещё более мощный горный хребет.
Искусанный на каждом миллиметре открытых частей тела комарами и мошкой Лучников перед штурмом второго естественного препятствия взглянул на часы и сообразил, что дело движется к ночи. Он по-детски надул губы, нахмурился и посмотрел в сторону исчезнувшего за перевалом лагеря. Красно-оранжевое вечернее солнце спешило скрыться туда же.
Лучников засуетился и энергично принялся штурмовать крутой горный склон в направлении лошадиного побега. Зря он так торопился… Где-то на самой середине склона изнуренные конечности геолога не выдержали напряжения: он поскользнулся и откатился вниз на несколько метров. Затормозил падение Сергея Николаевича здоровенный замшелый валунище. Цепляясь за что попало, Лучников случайно содрал с камня приличный клок мха, оголив тем самым довольно значительную часть самого валуна.
Вот он отдышался, оттер со лба пот, заливавший глаза, и по въевшейся с молодости привычке почти машинально взглянул на обнажившееся на камне место. Взглянул и обомлел.
Под меткими лучами закатного солнца по всей открытой части камня изумрудно сияли мелкие прозрачные кристаллы! Драгоценный зеленый гранат! Тот самый, о котором повествовал когда-то в «Гранатовом браслете» писатель Александр Иванович Куприн! Через несколько мгновений геолог Лучников совершенно забыл о лошадках, занявшись подробным изучением валуна и его ближайших окрестностей.
Так было открыто одно из интереснейших проявлений зеленого граната в районе Саяно-Шушенского водохранилища. А беглецы по автодороге, то и дело хоронясь от проезжающих машин в ближних зарослях, в конце концов дошли своим ходом до берега водохранилища и … стали ждать подачи подходящего речного транспорта дабы погрузиться в него и уплыть к любимым берегам своей малой родины.
И все их хитрости, всё их коварство, как оказалось, было связано лишь с той самой великой и благородной причиной, которую человек вроде бы лишь за собой признаёт. С любовью к родине.
ЖИВАЯ ВОДА
Спешит Енисей – Бий Хем с вершин тувинских, кипит в валунах, кружит в омутах. Плутает вода его меж гор саянских, в сотни метров стеной встает она перед людскими плотинами и низвергается с них, рождая вечные радуги... Змеится лазурным зеркалом речная дорога вдоль степей с древними каменными изваяниями на склонах пыльных холмов… Бегут воды речные в даль таёжную, волнуются, словно губами ловя на лету поцелуи осенней листвы, пытаясь запомнить навек запах каждой падающей хвоинки… И вот уже там, далеко-далеко, скользит Енисей подо льдами, искрящимися от полярных сияний и от звёзд, высыпавших на морозе по всему бездонному небу, скользит широкий, невидимый - мимо тихих таймырских берегов навстречу объятиям северного океана.
Эх, вода, вода! Что ж тебя так тянет к человеку? Тебе ли не знать на что он способен? Не его ль корабли тело твоё рассекают денно и нощно? Не из тебя ли сетями, словно душу, вынимает он вольную рыбу? Не к тебе ль, будто мухи, лепятся его города и селенья? Не в тебя ль то и дело летят острые палки да каменья шальные? Вот и сейчас - стоит добрый человек, швырнул камень и любуется, как вздрагивает вода твоя, как брызгами-слезами она умывается, как, морщась от боли внезапной, нестерпимой, возникают и разбегаются волны твои.
Но куда там! Ты всё тот же, всё так же доверчив к любому и на всякое слово отзывчив. Енисей, Енисей… Ты - молитва святая о каждом…
Здесь, с воды твоей, начинается всё. И здесь же всё в неё истекает. И с нею -бессмертно…
ЗАВЕТНЫЕ СЛОВА
Есть у нас в городе Красноярске на левобережье такие особые «достопримечательности», которые лучше всего видны издалека.. А вот если совсем рядом с ними встать, то наоборот - можно ничего и не заметить.
С реки, а тем более с Коммунального моста, видны эти «достопримечательности» всем проезжающим и проходящим отчетливее всего. Впрочем, возможно, нечто подобное и в других населенных местах есть, не знаю, но у нас-то не заметить их просто невозможно . Ибо глаза от тех надписей девать абсолютно некуда.
Набережная у нас красивая, гранитная, как в Питере.. Только весь этот самый гранит возле моста испещрен большущими буквами, составляющими слова с примерно одним и тем же смыслом. Где белым, где цветным мелом, а где и масляной краской они прописаны. Да на такой высоте, на какую ещё и не всякий-то заберётся! Вроде как нехорошо на гранитных плитах писать, в конце концов – это ж не какие-нибудь строительные заборы, а лицо города. Городские службы борются с «вредной» привычкой красноярской молодёжи регулярно, да толку с того немного. Место прежних тут же занимают новые надписи с тем же содержанием. А оно - самое простое, бесхитростное: «Оля, я тебя люблю» или « Машенька! Ты лучше всех! Жить без тебя не могу», ну, и так далее…
Десятки лет я – невольный очевидец таких надписей. Льют ли осенние дожди, мечутся ли зимние снега по улицам, сияет ли весеннее солнышко, парит ли над изнывающим городом летний зной: заветные слова всё так же виднеются на своих местах. Меняются имена и конкретные фразы, но суть остается той же: признание в любви к чьей-то вполне конкретной персоне, о чём, судя по размещению, непременно должен знать весь город. Настолько велики испытываемые чувства.
И как только ни пытались отвадить красноярских мальчишек и .. девчонок ( да-да, и девчонок тоже!) от такой привычки – ничего не помогает!
А ведь на самом деле всё сущее зиждется на любви, той самой любви, о которой они - бесшабашные и в то же время ранимые подростки наши так отчаянно повествуют всему миру! Громко, открыто, искренне! Вот и подумалось мне однажды: может быть, зря мы, взрослые, боремся с этой неформальной традицией? Что если и город наш до сих пор стоит на великой сибирской реке лишь потому, что Коля любит Олю, а Маша любит Сашу?
«Любовь долготерпит, милосердствует. Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. ЛЮБОВЬ НИКОГДА НЕ ПЕРЕСТАЁТ…» - говорится в послании апостола Павла…
И пока жива на свете эта доверчивая неперестающая любовь – земля наша пребудет вовеки!
БАЛАХТИНСКИЙ УГОЛЁК
Южнее Красноярска - за дивными горами с родниковой водой, с темными лесами по склонам, с низкими облаками и высокой травой, - стоит село с задушевным мышиным названием «Большие Сыры». Конечно, сыры в этом селе хорошие, деревенские, что и говорить. Да и речка Сыры, из-за которой на самом деле получило село своё имя, хоть и не велика, хоть и берега у неё не сырные, а песчаные, кустами поросшие, хоть и течет в ней не молоко, а вода, - всё ж таки хороша в любое время года.
Удивительные есть места на свете и недалеко совсем, рядом с нами: благодатные, раздольные, старинные… Взять к примеру, Балахтинский район, в котором и находятся те самые Большие Сыры. Давным-давно поселился здесь человек. Возраст найденных стоянок древнего человека достигает 35 тысяч лет! И что интересно: рядом с бытовыми и охотничьими предметами в этих стоянках обнаружены древнейшие музыкальные инструменты! Первое письменное упоминание о самой Балахте, что в переводе с тюркского значит «Рыбная», имеется в документах 40-х годов XVIII века. А первыми её жителями стали служилые и отставные казаки.
На этой земле родился всемирно известный писатель, автор трилогии « Сказание о людях тайги» ( «Конь рыжий», «Хмель», «Черный тополь») Алексей Тимофеевич Черкасов. Здесь, знаменитый библиофил, предприниматель и меценат Геннадий Васильевич Юдин построил на свои средства начальную школу и народную библиотеку. А возле того самого села Большие Сыры посадил он тогда, в XIX веке, знаменитый ныне «Юдинский бор».
Ну, вот, опять Большие Сыры!.. Да что ж тут такого необыкновенного-то? А всё, начиная с дороги, по которой впервые когда-то ехал я в эту сторону!
Так вот, еду я, еду на «уазике» по дороге в Большие Сыры и вдруг замечаю, что камни-то, которыми отсыпано полотно этой дороги, совсем непростые, особенные! И нигде таких больше не встретишь! Почему? А потому что здешняя дорожная щебенка – не что иное, как полезнейший минерал – цеолит! Этот минерал с порами молекулярного размера, подобно губке, способен вбирать и прочно удерживать самые различные загрязнения. В их числе - тяжелые металлы, радионуклиды, нитраты и нитриты, аммиачные соли, масла, нефтепродукты и еще массу других загрязнений, наличие которых отличает чистую питьевую воду от промышленных стоков. Да, уж, щедра сибирская душа! Богатейшие залежи этого минерала лежат в здешних местах почти на поверхности, вот и попали они даже в дорожную щебенку.
Но главное достояние Больших Сыров - это, конечно, уголь. Почти все взрослое население в селе из поколения в поколение работает на Балахтинском угольном разрезе, который хоть и называется балахтинским, а на самом деле находится рядом с Большими Сырами, можно сказать, за околицей. Хороший здесь уголек, качественный. Со всех соседних районов и даже из Хакасии за ним приезжают покупатели.
Известно здешнее месторождение довольно давно. Добывался уголь сначала подземным способом, из шахт. А в 1965 году здесь открылся угольный карьер. Угли, добываемые здесь по своим характеристикам самые уникальные из всех бурых углей в нашем крае: они самые сухие, при сгорании они отдают наибольшее количество тепла, а после сгорания от них остается очень мало золы. Вот поэтому коммунальщики и стараются топить котельные именно этим, «балахтинским» угольком.
Одна беда у всех углей: льется на них дождевая вода, и начинают они тлеть, дымиться. При попадании внутрь угольной кучи вода вызывает в ней химическую реакцию. Так горят сложенные в кучу добытые угли, так же горят они и в подземных пластах, когда человек экскаваторами вскрывает их и разрезает. Огня-то нет, а дыма много. И водой здесь ничего не погасишь. Одно время часто я приезжал в здешние места. И зимой. И летом. И дымы эти никогда до конца не исчезали. Всё время где-то что-то горело. Хотя люди, шахтеры, горняки, службы пожарные, конечно, старались изо всех сил. Но, видно, душа у здешнего уголька шибко уж горяча!
МИНУСИНСКИЙ СИНЬОР ПОМИДОР
Прошлой зимой собралось в Минусинске на заседание руководство края, составляющего десятую часть территории России. И говорили на нем об одной очень важной персоне – о минусинском синьоре Помидоре. Такой уж это особый помидор, единственный в своем роде.
Когда-то «царские сатрапы» сослали молодого Ильича в Сибирь, в Шушенское. Видно не знали они в своём сыром промозглом Петербурге о том, что не так уж страшны сибирские края, что есть в них такие благодатные, райские, поистине курортные места, как Шушенское и Минусинск, который хоть и чуть севернее, но почти рядом.
И жара летом здесь стоит такая, что совершенно спокойно в открытом грунте вырастают и арбузы, и дыни, и гигантские тыквы, и вишня, и абрикосы… А уж о помидорах что говорить? Агромадных размеров сочные местные помидоры, никакому Узбекистану с ними не сравниться! Вот же повезло будущему вождю мирового пролетариата! Он ведь и жену сюда перевез, и тёщу, и служанку на зарплату «царского изгнанника» нанял! Здесь ему: и грибы-ягоды, и охота, богатая добычей, и коньки зимой, и пляжи летом – кто б нас так удачно сослал, в ножки бы поклонились. В швейцариях-то Ульяновым явно было куда тяжелее.
Первые сведения о выращивании в здешних краях помидоров относятся к концу XIX века. Жил в те времена такой замечательный минусинский огородник по фамилии Старухин. Именно он и вывел свой особый сибирский сорт, отличающийся прекрасным вкусом, хорошей урожайностью и крупным размером. Самый увесистый помидор, который ему удалось вырастить, достигал 43 сантиметров в диаметре и весил 745,5 грамм.
С тех пор местные огородники шагнули, ну, оооочень далеко вперед. В последние годы в августе месяце здесь даже стали проводиться местные фестивали – День Помидора… Так вот, недавний рекордсмен праздника весил уже 1 килограмм 540 граммов!
По всему краю на всех рынках ценятся минусинские помидоры. Очень уж вкусны они: и в сыром виде, и в солёном, и в маринованном, и в жареном, в любом…
И предложил губернатор края, простирающегося с юга на север на 3000 километров, края, в котором пол-Европы спокойно может поместиться, учредить краевой официальный праздник - День Помидора. Вот тебе и Сибирь-матушка!
ТЕЧЕТ РЕКА МИМО ГОРОДА
О ЧЕХОВЕ
к 150-летию со дня рождения.
Для меня Чехов – это память о белоснежной птице-теплоходе «Чехов», летящем над енисейскими волнами – белое на синем…
Для меня Чехов - это мои дети, бегающие, хохочущие, играющие в прятки возле каменного памятника человеку с интеллигентным лицом…
Для меня Чехов – это голос писателя Русакова, упоенно читающего очередной свой шедевр, снова и снова неуловимо напоминающий чеховскую улыбку…
Для меня Чехов – нескончаемая осенняя козульская дорога меж золотистых берез и темно-изумрудных елей, тот самый отрезок сибирского тракта, о котором написал он когда-то несколько строчек…
И кажется иногда: обернешься нечаянно, а за спиной - живой и здоровый Антон Павлович - глядит сквозь круглые очки свои вдаль на нашу раздольную сибирскую реку, на нашу прошлую, нынешнюю и будущую жизнь…
НА ЧАПЕ
Жила-была речка Чапа. Далеко жила, на самой границе Эвенкии и Северо-Енисейского района. Веселая она была, особенно летом, когда чистая, прозрачная вода шумит, омывая здоровенные гладкие валуны. Довольно широкая – метров от сорока до ста. На югах такие даже реками называют, а здесь – так, речка и всё. Извилистая, порожистая, с высокой изумрудной травой по берегам, с трескучими кедровками на ветках деревьев, с пушистыми лиственницами, с шуршащей, летящей на ветру, но не улетающей до поры до времени, березовой листвой…
Впрочем, почему «жила-была»? Она и сейчас на месте. Только нас там нет. А в то давнее, советское ещё время, ехали мы на Чапу порыбачить. На двух «Уралах». Надежная машина – «Урал». Дорога на Чапу только для такой машины и проходима была. Для всего остального – такие колеи непролазны. Ехали в кузове, глазели на окрестную тайгу. Помню, геолог Марк Сидоров – длинный такой, худой, кудрявый, жизнерадостный, всё анекдотами потчевал. А то вскочит, за борт держится рукой ( трясёт же на ухабах) и второй рукой тычет на кусты, кричит товарищам своим: «Медведь! Медведь!». И правда: в кустах мелькнуло нечто бурое. Побежало. Испугался мишка. Не машины, а человеческого голоса. Машины, когда она едет и двигатель работает, звери не боятся. А вот человека – побаиваются. Ещё раз Марк подскакивал, но уже с криком «Копылуха! Копылуха!». Самка глухаря сидела на березе возле дороги - прямо по ходу нашего движения. Большая такая. Красавица. Глаз не оторвать.
Ехали мы, ехали. Притомились, ожидаючи: где ж Чапа-то, а? И вот, когда, наконец, добрались до места, выехали на речку, случилось то, чего более мне наблюдать не приходилось нигде… Молодой водитель «Урала», следовавшего первым, сгоряча на своем бортовике въехал прямо в Чапу, да, ещё на самую стремнину. Открыл он дверь шоферской кабины, хотел, видимо, прямо тут же, с кабины начать рыбачить спиннингом, да так неудачно как-то повернулся, что вывалился наружу и упал прямо в Чапу. Конечно, неприятно, холодно (вода-то ледяная), но не смертельно: глубина с полметра, не больше.
И вот встает он посреди реки. Мокрый. Ошалевший. Но спиннинг из руки не выпустивший. Поднимает свою злосчастную рыболовную снасть над головой… И тут все видевшие эту картину зрители приходят в изумление: на крючке спиннига бъется солидный, с полкилограмма, черноспинный хариус! Как он туда попал? Когда успел? Его ж и не ловили ещё, а он – уже готов!
Что интересно, рыбалка на Чапе тогда как раз-таки совершенно не удалась. На уху кое-как к вечеру набралось десятка полтора хариусиных «хвостов», мелких, грамм по сто, по двести – не более того. И всё. Так что, водителю одному и повезло.
Зато именно в ту пору показал мне Марк как растет на Чапе, как выглядит вживую «золотой корень», по-научному «родиола розовая». Замечательное такое растение, корни которого обладают сказочными целебными свойствами, а ценность его для здоровья – сравнима с ценностью знаменитого женьшеня. Ну, мы не врачи, мы его, корешок этот, просто сушили да в чай таёжный травяной добавляли. Вкусно. Говорят, что некоторые корешки напоминают по форме человечков. Самые, мол, целебные – они. Так вот, есть у родиолы розовой такие корешки, сам видел. И домой взял, чтобы Чапу дольше помнить. Прошло много лет. Запасы того «золотого корня» кончились давным-давно. А память осталась – солнечная, яркая, навсегда.
ЕРМА И КАХТАРМА
Живут в далеких горах Саянских две сестры – Ерма и Кахтарма. Ерма – постарше, а шустрая Кахтарма – младшенькая. И обе они по уши влюблены в удалого красавца Агула.
Течет Агул-река посреди горной тайги, таятся в омутах его тёмные таймени, блестят серебряными чешуйками на быстром мелководье хариусы и ленки, брызжут водой его, переходя с берега на берег, чуткие оленьи стада.
Матушка Ермы и Кахтармы - высокая белоснежная вершина, деток своих на вольную волю отпустила, а они и рады-радешеньки: сразу к Агулу своему побежали. А по склону горному вдоль Ермы и Кахтармы тропа идет. Всё выше и выше, дальше и дальше – в самое сердце горное Саянское.
И, говорят, что живут там, за грозным скалистым заснеженным перевалом, удивительные люди – тофалары, которые в древности ещё приручили дикого горного оленя и ездят на нем так же, как очень далеко отсюда - на Крайнем Севере другие малые народы ездят. И каждый год собираются тофалары на большой родовой праздник – суглан,