– Прав. Сегодня день повышенного спроса на бывших десантников.

— Это вы специально ко мне зашли?

— Ну конечно. Мне было бы приятно узнать, какие у вас новости.

– Только сегодня?

— Ах, новости… да нету никаких новостей. Или есть, но плохие. Вы в курсе, что мой афганец ушел?

– Конъюнктура, – развел я руками.

— Да, Марселла, я была еще на нашем континенте, когда это случилось.

И про себя порадовалась собственной находчивости — хорошо звучит это «на континенте».

– Надеюсь, не к арабам?

— Ну а больше-то чему случаться. Ничего и не было.

– За такие слова и по чавке схлопотать можно, – нахмурился я.

— Совсем ничего?

– Ладно, Тихоня. Не суетись. Покажи второго.

— Ничего.

Я жестом подозвал Дана, и тот мигом оказался в зоне зрения объектива.

— Марселла, на вас это не похоже.

– Определенно не араб, – констатировал Жесткий. – И без оружия оба?

— А я и не обязана быть на себя похожей.

– Как видишь, – уклончиво ответил я.

Она злобно посмотрела на Патрисию с Ипполитом, которые переходили дорогу, держась за руки, и пробормотала:

– Глазам доверия нет, – усмехнулся недавний заключенный. – Я детектором обзавелся.

— Вот ужас-то!

Щелкнул замок двери, и я увидел на пороге исхудавшего Жесткого. Нелегко далась ему каторга. Увидев старого знакомого воочию, я еще раз порадовался, что не попал на болота. Ладно, будем считать, что должок у меня перед Дворжеком.

Марселла с недовольным видом обернулась к мадемуазель Бовер и надменно, просто из вежливости, поинтересовалась:

– Не бедно живешь, – сказал я. – Гранату установил, детектором обзавелся, да и квартирка отдельная.

— А что там у вас, в Нью-Йорке?

– Грех жаловаться, – невесело усмехнулся Жесткий. – Район хороший. Вольный. Люди всякие попадаются, кое-кто готов последним делиться.

— В Бостоне, Марселла.

«Ага, – сообразил я. – Гопников труханул на деньги, не иначе. Молодец».

— Ну да, так все в порядке?

– Это пока ты тут новенький, с тобой делятся, – предостерег я. – На это не проживешь.

— Мы с Джоном… мы очень счастливы.

– Прожить не проживешь, а для начала неплохие подъемные. Да вы заходите, не стесняйтесь. Насилу небось нашли? Да и подъем без лифта легким не был.

Марселла едва удержалась, чтобы снова не сказать: «Вот ужас-то!» — и ограничилась вздохом.

«Вот зараза», – подумал я.

В этот момент в кронах деревьев завязалась перепалка. Три небольших попугайчика погнались за серым габонским.

Мадемуазель Бовер проводила их взглядом, ей становилось все тревожней.

Мы прошли через прихожую в гостиную. Мебели почти не было – только стол, пара стульев и сильно потрепанный диван. Не удивлюсь, если сохранился от прежних, законных владельцев этой квартирки. Дальше виднелась кухонька, дверь в душевой блок и еще одна, скорее всего, в спальню. Окно в гостиной было огромное, во всю стену, из толстого наборного акрилового пакета с герметичными стыками. Оно и понятно – километр с хвостиком над землей, уже и ультрафиолет шпарит избыточно, и давление чуть ниже нормы.

— Марселла, хотите скажу вам правду?

– Хоромы барские, – поддел я Жесткого.

— Какую правду, мадемуазель?

– Чем богаты, тем и рады, – пожал он плечами. – А вы что, ждали моего освобождения? Месяца не прошло, как пожаловали.

— Вы видели Коперника?

– Да нет, Жесткий, случайность, – уверил я его. – Просто я тут осел в одной конторе, а недавно вспомнил об одном нашем разговорчике. Ну и попросил ребят тебя отыскать. Это честно.

— Не поняла.

Жесткий напрягся.

— Когда я улетала в Бостон, случилось… в аэропорту случилась такая неприятность. Клетка с Коперником перед погрузкой в самолет открылась. И мой попугай улетел.

– Значит, не я тебе нужен, – хмуро прикинул он. – Кажется, смекаю, о каком разговорчике идет речь. Информация понадобилась? Зачем, интересно?

— И он не живет с вами в Штатах?

– Да вот, жаль мне стало, что российская техника в басурманской земле пропадает. Появилась идейка отбить.

— Нет. Впрочем, может, так оно даже лучше: Джон, в отличие от меня, не слишком любит животных. Ну, словом, как вышло, так и вышло.

– Дудки, – помотал головой Жесткий. – Я изгой. Все. Позабавилась надо мной Теократическая Империя, так теперь я класть на нее хотел с лазерным дальномером и поперек всех шпангоутов.

— Знаете, я его понимаю. Хотя вот собаки… Ну, они, по крайней мере, слушаются. У меня вот лично были две, так они…

– При чем тут Империя? – Я поднял брови. – Ты думаешь, я кораблик в Адмиралтейство хочу пригнать?

— Да-да, Марселла, я знаю. Может быть, Коперник решил вернуться туда, где он вырос и где прожил всю жизнь… На площадь Ареццо.

Жесткий умолк и пристально уставился на меня.

— Ну да, может быть.

– А есть другие варианты? – после паузы спросил он.

— Правда ведь? — воскликнула мадемуазель Бовер, у которой вдруг проснулась надежда.

– В случае успеха, имеются.

— Честно, я его не видала.

— Да?

– Продолжай, продолжай, не мнись! – поторопил меня Жесткий.

Благодаря своей выдумке мадемуазель Бовер могла теперь совершенно безнаказанно рассматривать деревья, и она бросилась в сквер с криком:

— Коперник? Коперник! Коперник, ты здесь?

– Есть идея попиратствовать на территории противника, – усмехнулся я, довольный придуманным определением.

Марселла дала ей покричать в свое удовольствие минут пять, а потом присоединилась к ней с сочувственным видом.

— Жаль мне вас, мадемуазель Бовер. Вашего Коперника тут нету. Я бы его заметила. Да и потом, если честно, в аэропорту он не выжил. Это же все знают. Говорят, птиц засасывает в двигатели. Чпок! И в самую турбину! Ох, простите, мадемуазель, при всем к вам уважении, там уже сразу получился паштет, а не Коперник.

Дан прав, мы, флотские, неисправимые романтики. И если нас цеплять, то чем-то таким.

— Вы никогда его не любили!

– Пиратствовать, говоришь? В бусурманских землях? Одним кораблем?

Разгневанная мадемуазель Бовер уже не могла сдерживаться. Ее доконало безразличие, с которым Марселла говорила о возможной гибели Коперника. Она смерила взглядом коренастую тетку, удивляясь, как это она могла ее выносить столько лет: Марселла не только помощница по хозяйству никудышная, так еще и говорит такие неприятные вещи.

– Ну пиратствовали же в древности поодиночке! Тогда труднее было, тогда пиратов ловили эскадрами. А против нас корабли выставить будет некому. У арабов их нет, а наши так глубоко в тыл противника и эскадрой не сунутся.

— А как там ваш сын? — спросила мадемуазель Бовер бархатным голоском, уверенная, что Марселлу упоминание о нем не порадует.

– Ну ты даешь, Тихоня. Мало я тебя знал, не оценил размаха. Хотя, надо отдать должное твоим человеческим качествам. Редко о ком из стражников можно было доброе слово сказать.

— Да разругались мы.

– Так они же из комендантского полка. А я флотский. Наряд отрабатывал.

— Почему же?

– Не прибедняйся. Флотских я тоже разных видал. Пиратствовать, говоришь?

— Ну, все неудачно вышло.

Он задумался. Я примерно представлял, что он прикидывает в голове. Примерно. Но ведь у каждого свои скелеты в шкафу.

— Что вышло?

– А за кого? – спросил он, хотя мне показалось, что ответ не очень его интересует.

— Ну с этой его невестой. Такая говнюшка-девица! Просто стерва маленькая…

– Воевать? За европейскую цивилизацию, – ляпнул я. – За сам факт ее выживания. Но я тебе другое скажу. Знаешь, в чем основная суть моего предложения? Я тебе предлагаю вернуться в ряды винд-флота. И не рядовым десантником, а первым помощником капитана. На собственном корабле, в свободном полете.

Мадемуазель Бовер приготовилась услышать что-то забавное.

– Ну ты искуситель… В такой позиции, какую ты обрисовал, и умирать не страшно. На корабле, под парусами, на капитанском мостике… Вот черт! Да катись оно все! Я согласен. Если от полиции прикроете. Меня ведь хватятся уже к вечеру. А корабль где?

— Ну он хотел нас познакомить на «нейтральной территории», как он сказал. Вообще странное выражение… Мы ж не на войне! Короче, встречу назначили в кафе, в одном дорогом отеле. Ну, мне вообще сразу не понравилось, какую она рожу скроила, когда меня увидела, девчонка-то эта. А что она себе думала? Что я похожа на сына, что ли? Я ж все-таки женщина, а это совсем другое дело, тем более что я уж и вырядилась, как в тридцать лет. Даже шляпу надела.

– Там, где вы его бросили, судя по всему. Или неподалеку. В более спокойной обстановке я тебе очень подробно обо всем расскажу. А сейчас, если хочешь в команду «Святого Николая» в новом качестве, надо рвать когти отсюда. Собирайся!

— Шляпу?

– Да что мне собираться? – пожал он плечами. – Не нажил еще пожитков. А что есть, все равно не на свои куплено.

— Ага.

– Гопники? – озвучил я свое предположение.

— Это вы-то, Марселла?

– А ты откуда знаешь?

— Ну я ж все поняла, что вы мне тогда сказали, мадемуазель… Ну, что мы из разных миров — Пеперики эти и я. Так я уж себе купила шляпу от Инно. С вуалькой даже.

– Встретились в арке. Они с нами пистолетами древнющими поделились.

— С вуалькой?

– Я же говорю, – довольно осклабился Жесткий. – Классные они ребята, и меня выручили, чем смогли, когда подъемные от комиссии по освобождению кончились.

— Ну да, это модно.

— С черной вуалькой?

Пока мы непринужденно болтали с Чеботаревым, Дан отошел чуть в сторонку, прижал палец к уху и шепотом беседовал с кем-то в эфире. Или с Дворжеком, или с Глебом. С кем еще? До меня долетали словечки: «полиция», «место стычки», «альтернативные пути отхода». Работает. Ну пусть, пусть. Похоже, через парадный выход убираться не хочет. Бережет полицейские силы Империи. Внизу ведь наряд. И если мы с Даном могли бы включить генераторы невидимости на плащах и проскочить тихонько, то с Жестким это не выйдет. Учитывая его нынешний статус, придется прорываться с помощью «струнки», двух пистолетов и, возможно, гранат. А о таком прорыве, точнее, о его последствиях, пресса будет месяц потом писать. В особенности – бульварная.

— Нет, с белой, я же не в трауре.

– Так, ребята, – сказал Дан, закончив переговоры. – Подождать немного придется. Ты, Сергей, извини… Мы пошалили в арке немного.

— И что было дальше?

– Да я уже знаю, гопники, – кивнул Жесткий.

— Ну, мне показалось, она стесняется, малышка-то, ну я и завела беседу первой, чтобы ей было попроще. Это ж нормально: я и старше, и жизненного опыта у меня больше. Миленько поговорили. Мне так очень понравилось. А вечером сын позвонил и давай меня ругать. Сказал, что не надо было говорить, чего я сказала.

– Там полиция образовалась…

— А чего, например?

– Убили кого? – заинтересовался Чеботарев.

— Ничего. «Низкопробные темы» — так он сказал. Я даже слово запомнила, потому что раньше его не слыхала. «Низкопробные». Ну, я посмотрела в словаре. Но мне и сразу-то по его тону было понятно.

– Да один из парней своего в горячке пристрелил, – скривился я. – А другие живехоньки. Но вот самостоятельно передвигаться могут с большим трудом.

— Скажите поточнее, Марселла. В чем он вас упрекнул?

– Тогда долго ждать не получится, – прикинул Жесткий. – По опыту знаю – если что серьезное, легавые начинают прочесывать трущобы. Ну, с меня начнут, я думаю, в первую очередь. Хоть я и не покидал помещения, о чем они знают прекрасно. Но все же… Формальности ради…

— У девчонки его сенная лихорадка, ну вот мы и заговорили о здоровье. И представьте себе, мой сынок не стерпел, что я рассказала, что у меня опущение органов. А между прочим, опущение органов — это больно. Ну и я рассказала, как я лечу запоры. Вы же знаете, мадемуазель Бовер, у меня всегда была с этим проблема. А все потому, что моя левая ободочная кишка…

– Тогда стычки не избежать, – нахмурился я.

— Ваша левая ободочная кишка?

— Ну да, моя левая ободочная кишка чуть длинней, чем надо. Вот и все! Просто длинная. И там выходит застой.

Гопники гопниками, а к полицейским нас приучили относиться с уважением. Не к их силе, понятное дело, не штурмовики они, чего уж тут говорить, а к статусу. Мол, охраняют люди порядок, как могут, а потому обижать их не надо, даже если задержат тебя по пьяному делу и приложат шокером. Не сахарные, мол, господа винд-труперы, не развалитесь. В этом был резон. Да, кстати, полицейские, увидев жетон десантника, не особо и цеплялись. Понимали, что глупо будить спящую собаку. А в День Воинов Ветра они и вовсе старались не отсвечивать. Винд-труперы отмечали праздник вовсю – прыгали с мостов в Неву, валялись пьяными на карбоне улиц, разъезжали вдесятером на двухместных глайдерах с пьяным пилотом в кабине и творили прочие непотребства, которые один раз в году полностью сходили нам с рук. Народ понимал, что служба у нас нервная, им, добропорядочным гражданам, необходимая, так что мы имели возможность как следует расслабиться в День Воинов Ветра. Мы же в ответ старались не задирать полицейских, обеспечивая тем самым психологический паритет.

— Как вам повезло, что это не правая!

— Так вот, сынок мой взбеленился и не желает меня видеть. Ну и бог с ним, я его накажу — не пойду на его свадьбу!

Но дело в том, что теперь я не был верноподданным Его Патриаршего Святейшества. И, более того, по факту являлся беглым каторжником. Попадись я полицейским при своем новом статусе, они бы приложили, как пишется в раппортах, все силы и средства. Ну-ну… Пусть прикладывают.

— А ваши двести сорок два евро?

— Какие еще двести сорок два евро?

– Только не усердствуйте! – предупредил Дан. – А то Дворжек нам задницы раздерет.

— Которые вы собрали на ночной столик…

– Может, на крышу? – прикинул Жесткий. – У меня туда на всякий случай дорожка протоптана. И пара-кайт имеется для аварийного спуска.

Марселла разрыдалась:

– А мы как спустимся? – усмехнулся Дан. – Или у тебя три пара-кайта?

— Он мне их вернул!

– Один, – вздохнул Жесткий. – Мало гопников мне попалось. Да и не носят они при себе миллионы.

Не меньше пяти минут Марселла рыдала, уткнувшись в платок, который мог бы быть и побольше. Мадемуазель Бовер отвела ее на скамейку и ободряюще похлопала по плечу, не сводя глаз с деревьев. К сожалению, как она ни крутила головой, результата не было: Коперник бесследно исчез.

– А в Штабе что говорят? – спросил я напрямую у Дана.

Посидев для приличия немного рядом с Марселлой, мадемуазель Бовер обняла консьержку, пообещала ей еще как-нибудь заглянуть, когда снова «окажется на континенте», а потом легким и кокетливым шагом удалилась.

– Там думают. Просили подождать.

После километровой прогулки она, вся в поту из-за жары и переживаний, села в автобус, чтобы вернуться в Маду.

– А варианты? На гравиосерфах подскочат?

Оказавшись в своем квартале, она пошла уже не так игриво. И легкость куда-то испарилась. Она словно вся обмякла и отяжелела. Пару раз ей пришлось остановиться и передохнуть в тени у каких-то подъездов: она чувствовала себя такой слабой, что боялась упасть.

– Хрена с два, – покачал головой Дан. – На серфе вдвоем никак. А ведь их пригнать кто-то должен. Так что нас будет избыточное количество. Глеб предложил яхту поднять, но объект такой массы через любой «хлоп» не протащишь. В городе выход для нее только один, у Розы Ветров на Юге. Оттуда ходу сюда минут пятьдесят при таком ветре, а еще яхту готовить. Могут и не успеть.

Пока она стояла у закусочной Абузера, к ней ринулся какой-то тип:

– Погодите! – остановил его Жесткий. – Если у вас есть гравиосерфы, то, может, и парочка пара-кайтов отыщется?

— Мадемуазель Бовер!

– Ну, найдется… – ответил Дан. И сразу понял что делать. Он прижал палец к уху и сказал: – Это Дан. Давайте сюда двух серферов. На крышу. И пусть прихватит каждый по пара-кайту. Один у нас есть. Устроим десантирование с крыши в лучших традициях флота.

Она вытаращила глаза на темноволосого мужчину, который улыбался ей широченной улыбкой.

– Хорошая идея, – улыбнулся я.

— Мадемуазель Бовер, как я рад вас видеть.

– Не очень, – скривился Дан. – В отличие от вас, я пара-кайтом управлять не умею. Я не десантник.

Она покрутила головой, словно собиралась позвать на помощь, но увидела только других таких же волосатых мужчин, как этот незнакомец, и в тревоге пробормотала:

– Ничего, – отмахнулся Жесткий. – После трехминутного инструктажа…

— А вы кто?

– С полутора километров? – усомнился я в талантах Дана. – Угробится к чертям!

— Вы меня не узнаете? Я жил с вами в одном доме.

Но полицейские отреагировали быстрее. От окна на пол упала тень, мы оглянулись и увидели за толстым акрилом зависший на уровне этажа патрульный турбо-грав.

— В одном доме?

– Внимание, полицейский патруль! – проревели громкоговорители так, что окно завибрировало. – Никому не двигаться! Полицейская проверка!

— На площади Ареццо.

— Вы — на площади Ареццо?

Я скосил глаза и не увидел Дана. До меня сразу дошло, и я быстренько активировал генератор невидимости. Жесткий, потеряв нас обоих из виду, удивился несказанно. Опешил, естественно. Но психологическая подготовка винд-трупера дорогого стоит. Он не стал раздумывать, привиделось ему все с бодуна или имеет некое рациональное объяснение. Он поднял руки и улыбнулся пилоту за окном.

— Ну да. У мадам Марселлы.

– Не двигайтесь! – донеслось из громкоговорителей. – Ожидайте прибытия наземного патруля. Сколько людей в квартире?

— Ах, ну да, конечно!

Жесткий показал на поднятой руке один палец. Ох, не дурак, совсем не дурак!

Тут она наконец-то его узнала: это его Марселла называла «мой афганец».

Мы с Даном метнулись к двери, а когда ушли из зоны обзора воздушного патруля, дезактивировали невидимость, чтобы энергию напрасно не тратить.

Он что-то прокричал на непонятном языке женщине с тремя детьми, которые остались на другой стороне улицы.

– Эй, Жесткий! – позвал я. – Только не оборачивайся! Как на крышу попасть?

— Это моя жена и сыновья. Они наконец-то приехали ко мне сюда. — И он прибавил с сияющей улыбкой, словно они были хорошо знакомы: — Воссоединение семьи!

– Крайняя дверь в холле ведет не в квартиру, а на крышу, – ответил он, стараясь поменьше шевелить губами. – Осторожно, там растяжка стоит. Детонатор выключается от двух хлопков в ладоши с интервалом в секунду.

Мадемуазель Бовер с напускной любезностью пожала руку всем членам его семьи. Жена афганца и его сыновья, оробев, приветствовали ее с таким раболепием, словно встретились с английской королевой.

Я открыл замок, и мы с Даном выскользнули из квартиры. Окон в холле не было, так что источники энергии в плащах пока можно было не тратить.

— Как у вас дела, уважаемый… — Она не могла вспомнить, как его зовут. — Вам удалось найти работу?

– Интересно, патруль снизу ломанется, или высадится на крышу, а потом вниз? – прикинул Дан.

— Да, меня взяли на должность переводчика.

— О, великолепно. А я даже не знала, что вы говорите по-французски.

– Возможен любой вариант, – бесстрастно ответил я. – Да и оба параллельно тоже.

— Я говорю на французском, английском, арабском и пушту.

— А, вот оно что, ну конечно! — поддакнула мадемуазель Бовер, удивившись, почему Марселла говорила ей совсем другое.

– Тогда ты на крышу, а я тут разберусь. Гарнитуру в ухо вставь!

Поскольку его близкие по-французски не понимали, он смог задать вопрос, который и заставил его окликнуть мадемуазель Бовер:

Я нащупал горошину в кармане, сунул ее в ухо и щелкнул по ушной раковине пальцем.

— А как поживает Марселла?

– Слышу, норма, – отозвался Дан.

— Марселла? Ну что вам сказать… готовится к свадьбе сына. Знаете, он женится на одной из самых богатых наследниц в стране.

Я дважды хлопнул в ладоши, вдруг растяжка прямо у входа, после чего толкнул ногой дверь. Замок был не заперт. Я протиснулся на лестницу и активировал инфракрасное видение на очках. Ага, растяжка чуть дальше, лучик виден, значит, не отключилась. Я прикрыл за собой дверь и снова дважды хлопнул в ладоши. Луч погас. Ну и славненько.

— Очень рад за нее. Она такая добрая женщина, Марселла приютила меня. Да, конечно, у нее есть недостатки, она не замечает, как идет время, и не хочет понять, что даме ее возраста от некоторых вещей пора отказаться. Но в остальном она такая симпатичная! Благодаря ей у меня была крыша над головой, было что есть и было время искать работу. Она просто ангел, Марселла, настоящий ангел.

До крыши было три пролета. Это пространство занимали лифтовые механизмы и блок антигравитационных противовесов «одуванчика». Когда выходной люк уже был у меня перед самым носом, я благоразумно включил невидимость. Мало ли что там могут быть за сюрпризы!

— Вы с тех пор с ней больше не виделись?

В качестве сюрприза на крыше оказались припаркованными два десантных турбо-грава. Сели недавно, группа захвата в количестве двадцати человек как раз выгружалась и строилась. Я сунулся обратно на лестницу и произнес, прижав пальцем ухо.

Он покраснел, смешался:

– Это Егор, Дан, слышишь?

— Нет, мадам. Я не смог. Из-за того, о чем я вам сказал, тех вещей, которые она себе вообразила… Она не могла смириться с тем, что я женат и люблю жену, что я был верен жене и ждал, когда мне удастся сделать так, чтобы она сюда приехала. — Тут он побагровел, смущенный тем, что сказал. — Но она добрая женщина, очень добрая. Я обязан ей жизнью и жизнью моей семьи.

– Да, – завибрировало у меня под черепом.

И поскольку на его лице отразилось сильнейшее волнение, он, стараясь отвернуться от вопросительных взглядов своих родных, церемонно распрощался и двинулся прочь по улице, продолжая бешено махать ей рукой.

– Группа захвата из двадцати человек. Высадились на крыше двумя антигравами. Не сдюжим вдвоем, это не гопники. В легких экзоскелетах все. Может, вниз?

Еще несколько минут мадемуазель Бовер думала о нем и о Марселле. Кто из них говорил правду? Марселла? Ее афганец? Или они оба? Этого нам никогда не узнать. Возможно, они и сами ее не знают, ведь людям свойственно представлять реальность такой, какой они хотят ее видеть, а не такой, какая она есть.

– Наверняка там тоже блокировано, – ответил напарник.

Она прогнала эти мысли и пошла дальше. Все это никак не помогает ей вернуть своего попугая. Единственная в ее жизни история любви и та испорчена из-за ее собственной глупости. Единственное живое существо, которое ее любило чистой, удивительной и бескорыстной любовью, и то затерялось где-то во враждебном мире. И все из-за нее! Она вздохнула, остановилась еще раз — перевести дух, потом поплелась дальше, придерживаясь за стены.

Влипли. Ну, не то, чтобы по уши, но как следует влипли. Пистолет против экзоскелета – все равно, что зубочистка против снежного барса. А «струнка» только одна.

Вот она уже заходит в подъезд дома номер пять по улице Бакмир. От мысли, что ей предстоит сейчас затвориться в своей темной комнатенке с осклизлыми стенами, у нее по спине побежали мурашки. Проходя мимо почтовых ящиков, она заметила, что ее ждут несколько писем; зная, что ничего хорошего в них не говорится, она даже не стала их доставать.

– Слушай приказ! – вышел в эфир Дан. – В бой не вступать. Выбирайся на крышу и жди, когда они уберутся вниз. И активируй растяжку. Это три хлопка, Сергей говорит, с тем же интервалом.

Она прошла во внутренний дворик, нащупала ключ, потом, опустив плечи и понурившись, вставила его в ломаную-переломаную замочную скважину.

Я прикрыл люк и трижды хлопнул в ладоши. Затем активировал невидимость и перекатом ушел на крышу.

— Серджо!

– Всё, я наверху, – произнес я едва слышным шепотом.

Она вздрогнула.

Но гарнитура специально была приспособлена к таким ситуациям, так что Дан меня прекрасно услышал.

Прямо у нее за спиной, откуда-то с неба, доносился скрипучий голос, который с чувством выкрикивал:

– Принял, – ответил он. – Как только десант начнет спускаться по лестнице, попробуй захватить антиграв.

— Серджо! Серджо! Серджо!

– Есть.

— Коперник!

Приказ мне польстил, особенно с учетом того, каким тоном Дан его отдал. Спокойненько так приказал, словно у него никаких сомнений не было в том, что я, в одиночку и совершенно без оружия, смогу захватить полицейский гравилет. Не считать же довоенный пистолет сколько-нибудь серьезным оружием против экзоскелетов!

Не успела она оглянуться, как попугай уже опустился к ней на плечо:

— Бонжур, мадам.

Группа захвата медлить не стала – едва полицейские штурмовики выстроились в колонну по два, сержанты погнали их на лестницу. Работа у них пошла вполне профессионально – четверо стрелков с тяжелыми плазмоганами заняли оборонительную позицию по сторонам люка, остальные по одному протискивались в люк и скрывались в полумраке лестничного пространства. Меня никто не видел, естественно, хотя я стоял всего в нескольких метрах от ближайшего антиграва.

Он потерся о ее щеку; со слезами на глазах мадемуазель Бовер приняла эту ласку, а потом подставила пальцы, чтобы он сел поудобней, — и он устроился там, раскачиваясь, словоохотливый, будто джазмен, — а она толкнула дверь в свою каморку:

Пока никто не нарвался на растяжку, мне надо было оценить оставшиеся силы противника. Пилоты сидели в кабинах, держа турбины включенными на малом ходу, а из портов в бортах таращились турельные лазерганы, управляемые скрывшимися в кормовой части стрелками.

— Добро пожаловать, милый. Сегодня вечером нам будет хорошо.

Не будь у меня в плащ вшит генератор невидимости, мне, без оружия, пришлось бы хорошенько попотеть, выполняя приказ Дана. А так за пару секунд я просчитал несколько возможных исходов атаки. И выбрал тот, который устраивал меня по всем пунктам.

Они смотрели друг другу в глаза. Ей показалось, что черные зрачки птицы горят огнем — настоящим пламенем, от которого она побагровела, ей сделалось жарко и тревожно. Она улыбнулась. Он склонил голову набок.

На лестнице рванула граната. Не успевшие сунуться в люк штурмовики дрогнули, но тут же взревели голоса сержантов:

И она поцеловала его в ответ. Когда ее губы прикоснулись к его клюву, он задрожал, она тоже. Тогда она нежно прижала его к груди, думая о том, что сказал ей продавец из магазина птиц: большие попугаи ара, вроде Коперника, живут до пятидесяти лет.

– Вперед! Живо!

Она закрыла за собой дверь. Теперь они будут стареть вместе. И если повезет, она может даже умереть первой…

Наступил самый подходящий момент для нападения, поскольку штурмовики уверились, что противник внизу и переключили все внимание на прорыв по лестнице.

Я подскочил к пилотской кабине, рывком сдвинул дверцу и так приложил кулаком пилота по шлему, что он шарахнулся о противоположную стенку и безвольно повис на ремнях. Конечно, не видя меня и мало что слыша за воем турбин и выкриками сержантов, никто ничего не понял. Даже стрелок в кормовом отсеке, склонившийся над пультом контроля огня.

Я взгромоздился на колени пилота, поскольку кабина была тесноватой для двоих тел, и доложил в эфир:

9

– Есть захват!

— Дама с попугаем? Это весьма распространенный сюжет в живописи.

Одновременно с этим я резко оторвал гравилет от крыши и, дав полный реверс турбинам, задом нырнул вниз. Это произошло так быстро, что никто не смог адекватно отреагировать. Хотя оно и понятно – для того, чтобы открыть огонь по своей машине, нужен недвусмысленный приказ. А кто его может отдать? Кто уверен, что пилот, к примеру, не получил приказ с базы на взлет? Любой сержант, прежде чем атаковать собственную машину, попробует узнать о причинах произошедшего у самого пилота. Тем более никто не видел атаки и понятия не имел, что она уже не только началась, но и фактически закончилась.

Вим, повернувшись к нескольким потенциальным покупателям, собравшимся в его лофте, рассказывал о большом полотне, на котором художник из Нью-Йорка акриловыми красками изобразил обнаженную красотку в окружении стайки попугаев; хотя размером полотно было два на три метра, но смахивало на небрежный оттиск, сделанный по шаблону, на аляповатую картинку, раскрашенную в яркие цвета.

Я сорвал с головы пилота шлем и надел на себя. В наушниках кто-то встревоженно кричал:

— Обнаженная привлекательная женщина, которая держит попугая, узнаете эту тему? И разноцветная птица, как правило, с вожделением разглядывает белую женскую плоть.

– Альфа-семь! Альфа-семь! Ответьте девятому! Что случилось?

Посетители удивились. Вим развивал тему:

– Приказ Базы! – ответил я, ничуть не смутившись.

— Вспомните Тьеполо — у него эта птица сидит на обнаженной груди очаровательной девушки. У Делакруа — одалиска ласкает красно-зеленого попугая. И Курбе, конечно, — помните его «Происхождение мира» и «Женщину с попугаем», написанные в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. И в тот же год Мане, явно намекая на Курбе, пишет свою любовницу с попугаем — только на этот раз женщина более целомудренна: она изображена в халате. Хорошая шутка! Очевидно, что попугай символизирует эротизм и экзотизм. А потом уже художники стали часто обращаться к этой теме: Ренуар, Валлотон, Фрида Калло… А тут у нас Боб Джон, восходящая звезда, молодой живописец с Манхэттена, дает свою версию этого соблазнительного сюжета.

– Витька, сдурел? – это уже стрелок по внутренней связи.

Дама в шелковом костюме задала вопрос:

Стрелок меня не беспокоил – пока он доберется до кабины и сообразит в чем дело, все уже будет кончено. Да и не сообразит. Он ведь увидит друга-Витька откинувшимся в бессознательном состоянии, а ручки управления будут двигаться сами по себе. Это его должно озадачить как следует.

— Про экзотизм мне все понятно. А вот почему попугай связан с эротизмом?

Единственную опасность для меня представлял патрульный турбо-грав, висящий на уровне этажа и державший Жесткого под прицелом. Поэтому я сразу задал своей машине такую траекторию, чтобы оказаться точно над ним, в мертвой зоне всех орудийных расчетов. Сгруппировавшись, я не стал притормаживать падение, а со всего разгона ударил противника шасси по крыше. Шасси – самый устойчивый к механическим усилиям узел гравилета, потому что он несет основные посадочные нагрузки. Да и броня снизу самая мощная, чтобы выдерживать огонь наземных средств. А крыша, наоборот, самое уязвимое место, поскольку сверху редко кто стреляет. Вот конструкторы и стараются за счет верхней части сэкономить на общей массе летательных аппаратов.

— Попугай как будто беседует с девушкой, на манер возлюбленного. Он выговаривает знакомые, заученные слоги, но что он хочет этим выразить? Когда птица произносит человеческие слова, звук тут играет большую роль, чем смысл. На каком языке на самом деле говорят попугаи, произнося слова из французского, английского или испанского, которым их научили? Для чего они их произносят? Что под ними подразумевают? И художники отвечают: желание.

— Никогда об этом не задумывалась.

Зная об этом дисбалансе в бронезащите, я его использовал самым эффективным образом – крыша патрульного антиграва промялась, разрывая проходящие под обшивкой коммуникации охлаждения и смазки турбин. От удара машина противника устремилась вниз, а я занял ее место у окна, продолжая находиться в мертвой зоне вражеских пушек. Однако долго так продолжаться не могло – хоть турбины противника и выйдут из строя в течение ближайших секунд, но опытный пилот сможет маневрировать на одних лишь антигравитационных приводах. Например, он может заложить мощный тангаж на корму, поднять кверху носовые орудия и взять меня в нешуточный оборот. У меня было не больше трех секунд на развитие ситуации – дольше экипаж полицейского турбо-грава не будет находиться в шоке от полученного удара. Очухаются и начнут действовать.

— Попугай, как страстный мужчина, поддерживает видимость цивилизованности. Видимость такова, что птица составляет из слов фразы, по сути же стремится к обладанию. За его болтовней стоит необузданный природный инстинкт, он проявляется и дает о себе знать, в какие бы причудливые сложные формы он ни облекался.

Дожидаться этого радостного момента я не стал, а рванул машину вперед, дал небольшой тангаж на корму и протаранил днищем многослойный акрил окна. Шасси уже было в никудышном состоянии, так что машина сильно накренилась, когда я усадил ее на стол в гостиной. Стол, естественно, под ней провалился, что еще усилило крен.

— Само собой.

– Привет! – сказал я ребятам, высунувшись из кабины и выключив невидимость. – Жесткий, быстро дай мне две гранаты и поменяйся местами со стрелком! Дан, вытащи пилота.

— И к тому же, не забывайте, — прошу прощения у дам за фривольность — про этих птичек иногда шутят, что у них «нос крючком». Как «хвост крючком»… или так еще иногда говорят про другую часть тела… Ну вы поняли, что я имею в виду.

Сам я выскочил из кабины, перехватил у Чеботарева гранаты и метнулся к окну. Надо было спешить – не ровен час, штурмовики дверь вынесут.

Вокруг захихикали.

Сорвав чеку с гранаты, я продержал ее в руке две секунды, ожидая, когда замедлитель отработает наполовину, и швырнул ее в пролом окна. Она рванула двумя этажами ниже, по моим расчетам прямо над патрульным гравилетом противника. Высунувшись на секунду через пробитый акрил, я оценил результат – правая турбина горела. Пилоту ничего не оставалось, как срочно пойти на посадку, спасая экипаж.

— Забавно, что вы все это нам рассказываете в двух шагах от площади с попугаями, — воскликнула дама в костюме, — ведь недавние события подтверждают верность ваших рассуждений об их эротическом магнетизме.

Когда я обернулся, пилот и стрелок лежали на полу, Жесткий сидел за пультом управления огнем, а Дан ждал моих указаний.

— Простите? — переспросил Вим.

– В десантный отсек! – крикнул я и бросил ему оставшуюся гранату.

— Захарий Бидерман, — насмешливо протянула она. — Он ведь здесь живет. В таком случае он явно поддался обаянию попугаев.

Он ее ловко поймал, шмыгнул в люк, а я подскочил к кабине и, заняв пилотское кресло, пристегнулся ремнями. Тут же мощный взрыв высадил входную дверь – сработала группа захвата.

— Обаянию? А может, проклятию? — воскликнул ее муж.

– Жесткий, ответь! – приказал я, отрывая машину от пола.

— И то и другое. Сексуальность — это палка о двух концах.

— Но этой палкой лучше разбрасываться поосторожней!

Ширкнула лазером бортовая пушка, подпалив стеновую панель. Я развернул гравилет и на полном ходу вылетел через окно из квартиры.

– Жесткий, противник сверху! – сказал я в эфир. – Бей плазмой, шухеру будет больше!

Чтобы ему было легче работать, я заложил крутой тангаж на нос. Чеботарев начал молотить из кормового турельного плазмогана по кромке крыши, не давая противнику ни малейшей возможности высунуться. Только когда мы снизились метров на пятьсот и на километр отдалились от дома, с крыши сорвался оставшиеся десантный турбо-грав противника.

И все засмеялись над остроумной репликой этого мужа, а он, толстый и наивный дядька, с красными прожилками на щеках, видимо, считал себя записным остряком. Вим терпеть не мог подобных весельчаков, которые слушают, что им рассказывают, лишь ради того, чтобы выхватить слово из контекста или обыграть какое-то выражение, — он недовольно отвернулся и бросил умоляющий взгляд на Мег. Она его поняла.

– Куда править? – деловито спросил я.

— Вим! — объявила она. — Вас к телефону! Из Дубая!