А вот кухня, куда в конце своего бесцельного бродяжничества по квартире зашел Леша, в сравнении с остальными помещениями квартиры, поражала своей современностью, светлыми тонами подвесных шкафчиков, газовой плиты, винного стеллажа. Усмехнувшись каким-то своим, далеким от дома, мысленным ассоциациям, до конца так и не сформировавшимся в пустой, гулкой голове, Воронцов открыл дверцу холодильника. Надо же! полным-полно продуктов, даже пара бутылок водки и пяток пива примостились в своем, привычном отсеке. \"Ах, да, поминки же, — вспомнил Леша. — Не все израсходовали, оставили и для меня, чтоб сразу же по приезде не пришлось по магазинам бегать… вот ведь предусмотрительные ребята… и в самом деле, ходить сейчас по продовольственным лавкам нет никакого желания… да и вообще…\"

Автоматически, даже не думая, что он делает и зачем, Леша достал из холодильника бутылку водки, небольшой лоток со студнем, маленькую баночку с горчицей, выставил их на столик у окна, взял в посудном шкафчике стакан и вилку, подумав немного, заглянул в деревянную, резную хлебницу, там лежал, ожидая его, кусок черного хлеба, не первой свежести, слегка зачерствелый, жесткий, но вполне съедобный. \"В рейде и такой за счастье считался…\" — успела промелькнуть где-то в глубине сознания мысль.

Налив полстакана водки, Воронцов выпил её, как воду, даже не почувствовав спиртового вкуса и неизбежного запаха сивушных масел. Подцепил на вилку кусок студня… вернул его обратно в лоток… и в этот момент будто бы сломался, опустил голову на сложенные на столе руки и…

Проснулся он уже в сумерках.

7

Все еще пребывая в неком подвешенном состоянии от так стремительно свалившихся на его голову событий, Леша и сам не понял, как его занесло в начале ночи на эту отдаленную автобусную остановку, когда-то ярко освещенную ныне разбитым вдребезги фонарем и сейчас лишь слегка подсвеченную дальним светом проезжавших мимо автомобилей, да тусклым отблеском близких городских огней.

Очнувшись за столом на кухне уже в сумерках, выпив еще полстакана согревшейся и ставшей противной на вкус водки, он зажевал её размякшим холодцом не столько от голода, сколько ради избавления от неприятного сивушного привкуса во рту. И тут сообразил, что делать ему ни в доме, ни в городе абсолютно нечего. Напрашиваться на встречи со старыми, школьных лет, приятелями или подругами Воронцов не стал бы никогда, а знакомиться с новыми людьми просто не хотелось. Сидеть же в одиночестве на кухне за бутылкой водки или валяться в спальне, изучая побелку высокого потолка из горизонтального положения, тоже не казалось ему хорошим времяпрепровождением. Наверное, поэтому Алексей быстро выскочил из кухни, проскочил, почти пробежал через все комнаты, громко хлопнул дверью квартиры и, спустя пару минут, уже шагал по улице куда глаза глядят.

Прохладный, совсем уже ночной ветерок легонько касался слегка отросшей щетины на лице Алексея, шевелил ветви кустов и деревьев в городских двориках, будто бы успокаивая, рассказывая о безмятежной, приятной и легкой жизни без выстрелов, марш-бросков, засад и встречных стычек. Где-то далеко, за домами, вставало электрическое зарево ночного города, звучали резкие, требовательные сигналы автомобильных клаксонов, изредка взвывала противным тоном сирена то ли полицейских, то ли скорых медицинских машин. Но отпускник-унтер не обращал внимания на эти приметы начинающейся ночной жизни большого города, как зачарованный пробираясь темными сквозными двориками, проулками и лабиринтами самопальных гаражей в неизвестном даже ему самому направлении.

Наконец, присев на намек от лавочки, уцелевшей между двух обветшалых бетонных стен, изукрашенных невнятными графити и вполне внятными матерными словами, Воронцов будто впал в прострацию, не понимая, что ему теперь делать в этом мире, где отсутствует команда \"Отбой\", где нет обязательного подъема и жесткого распорядка дня, где никто не старается убить тебя только потому, что ты — чужак и оказался на его пути. По крайней мере — пока.

Может быть, это малопонятное состояние, а может быть и то, что знаменитая на весь батальон интуиция Ворона скромно помалкивала в дальнем углу подсознания, но тихонько будто бы подкравшейся к остановке машины Леша не почувствовал и не заметил, а очнулся, вернувшись в этот мир, только в тот момент, когда опустивший стекло на автомобильной дверце пассажир негромко, но выразительно прикрикнул на него: \"Спишь там, что ли? Почем девчонки-то у тебя?\"

С легким недоумением, благо, выражение его лица скрывала густая тень от остатков стен автобусной остановки, Леша окинул взглядом когда-то роскошный, а теперь изрядно потрепанный и побитый черный лимузин, и ощутил сильный запах спиртного, волной выливающийся из салона. И одновременно, боковым зрением, заметил парочку девчонок, стоящих чуток в отдалении от остановки так, чтобы быть сразу замеченными из проезжающих мимо автомобилей, но не бросаться в глаза с остальных сторон. Одна из девушек, блондинка с длинными, до поясницы, прямыми, блестящими в свете фар волосами, была одета в узкие, похожие на вторую кожу, брючки, а вторая, потемнее мастью и не такая длинноволосая, в короткую, \"по самое не балуйся\", юбчонку, а вот курточки-ветровки на девушках были одинаковые, похоже, купленные в одном магазине с разницей в несколько месяцев. Такими же похожими, хоть и разного цвета, были и их туфельки на шпильках. Сомнений — зачем это они стоят здесь, возле дороги — при первом же поверхностном взгляде на девушек не возникало.

— Чего молчишь-то? — с легким, но не злым раздражением в голосе поинтересовался подвыпивший пассажир лимузина и повторил свой вопрос: — Почем девчонки?

— Они сами по себе, — наконец-то ответил Леша. — Я просто присел тут…

— Сразу не мог сказать? — почему-то обиделся еще больше пассажир, но тут же, казалось, забыл про лешино существование на скамеечке и обратился к водителю: — Ну, так сдай назад, к девкам, слышал же, что парнишка не при делах…

Искоса, профессионально, чтоб не привлекать внимание пристальным взглядом, Леша проследил, как потрепанный лимузин задним ходом медленно покатился к девчонкам, как блондиночка склонилась к открытому окошку и о чем-то сперва весело и задорно, а потом раздраженно и грубовато переговорила с сидящими в машине.\"…да тут таких на трассе косой десяток…\" — донесся до Леши возмущенный голос пассажира, и тут же лимузин, взревев стареньким, но все еще надежным и мощным двигателем, разгоняясь, в сердцах рванулся вперед, мимо остановки. \"Не сошлись в чем-то… в цене или услугах, — подумал Леша, возвращаясь в окружающую действительность. — Хоть и не мое это дело, но отсюда, пожалуй, надо перейти, а то теперь каждый любитель дорожных проституточек будет у меня допытываться — почем девочки… неудачно присел…\"

Но уйти с остановки он не успел. Очередная машина, сверкнув фарами по волосам блондинки и лихо проскочив мимо, тормознула с истошным скрипом, рывком сдала задним ходом, и из окошка неожиданно показалась удивленно-сияющая, довольная жизнью и собой, очень знакомая физиономия.

— Алекс! Ты!!! — заорал на всю улицу, будто нарочито привлекая внимание насторожившихся было девчонок, перекинувшийся через пассажирское сиденье водитель. — А я еду, гляжу — ты, не ты…

Воронцов в ответ только тихонечко покачал головой. Он с юных лет не переносил, когда его называли на британский манер, как снова стало модным на гражданке в последние несколько лет. А еще он со школьных времен не испытывал особой симпатии к этому однокласснику. Не то, чтоб они враждовали или откровенно недолюбливали, скорее уж просто равнодушно сторонились друг друга, и никакой положительной памяти о Володьке Седове у Алексея со школьных времен не осталось.

— Слышал я, что ты в городе объявился, но не думал, что так вот встречу, проездом, — продолжал балаболить Седов. — Ты ведь свободный сейчас? Ничего здесь не делаешь? никого не ждешь? Садись тогда, поедем…

Он распахнул дверцу, одновременно возвращаясь на свое водительское место, а Леша подумал, что делать ему и в самом деле нечего. А возвращаться, хоть и на короткий срок, к штатской непривычной жизни все-таки лучше рядом с каким-то знакомым, хоть и несимпатичным, но известным человеком.

— Ты же последние четыре года на встречи выпускников не приходил, — продолжил Володька, едва Воронцов устроился рядом с ним в машине. — Где пропадал? Все на службе на своей, небось?

— По службе, — кивнул Леша.

— Ох, и завлекла она тебя, похлеще, чем бабы завлекают, — подмигнул Седов и тут же вернулся к предыдущей теме: — А и ладно, все равно там, на этих встречах, ничего интересного не было. Девчонки, сам понимаешь, постарели, ребята теперь — каждый сам по себе и себе на уме… только и разговоров, что о делах, да заботах, а такое я могу и на работе послушать…

— Мы куда едем-то? — поинтересовался Воронцов, перебивая говорливого одноклассника.

— Есть тут местечко, — залихватски, или думая, что у него выходит залихватски, подмигнул Володька. — Дачка одна. Ну, может, слышал чего… на месте барской усадьбы старой. Там всегда народец простой собирается, но не только… да вообще — на любой вкус, а тебе-то, после армейских строгостей, это — то, что надо, там всё, что хочешь, можно, просто говоришь, никто не отказывает. И девчонки всегда молодые, из студенток приезжих или так, кто пошалавистее, чтоб уговаривать не надо было. Но профессионалок, как вот эти, с дороги, не бывает, разве что для разгона иной раз кто привозит с собой… или для смеху…

\"Народ приличный собирается, ты не дрейфь, у всех папы-мамы в верхах сидят, кто руководит, кто контролирует, как руководят… никому огласка не нужна, да и грубиянов не бывает, чтоб там в драку полез или стекла бить начал… А я вот еду туда, думаю, с кем бы выпить по-простому, чтоб без загогулин всяких и подходцев, смотрю — ты сидишь. Нет, сперва-то не понял, думал — мало ли кто на лавочке бомжует, а потом вспомнил, кто ж в городе по форме ходить будет? Или только-только приехал или уже уезжает. А тут ведь с утра про тебя говорили. Я и притормозил, пригляделся…\"

\"Врешь ты все, Вовка, — рассудительно подумал Воронцов. — Похоже, что меня ты искал зачем-то. Ведь мимо пролетел, только потом спохватился. Нужен я. Но не Володьке нужен. Он, хоть и не пыль на ровном месте, но слишком уж мелкий человечек в городе…\" Впрочем, боевая интуиция Леши по-прежнему молчала, значит, опасности в поездке на чью-то дачу не было, если, конечно, самому не нарываться на неприятности. Но Воронцов, по складу характера, неприятностей не любил и искать их никогда не стремился. \"А может я напраслину возвожу? Мнительным стал после концевого рейда? Здесь же не война, пусть и никем никому необъявленная. Кто я в городе? простой унтер на побывке… Ладно, посмотрю, что там за компания, может и в самом деле отвлекусь, а то как-то не по себе в последнее время\", — решил для себя Алексей.

— У вас давно так мрачно стало? — поинтересовался он у Вовки, пытаясь разглядеть за окном знакомые силуэты домов, палисадники и тротуары.

— А чего тут мрачного? — удивился Володька. — Фонари побили, а новые ставить никто не хочет, то есть, хотеть-то может и хотят, да деньги до желающих не доходят, их по пути уже растаскивают. А по бумагам все эти фонари уже раз пятнадцать обновляли и ремонтировали. Да мне-то, собственно, плевать, мои интересы в другой сфере, а для езды и фар хватает…

Болтая, Седов гнал свою неновую машину так, будто спешил на свидание с костлявой, но Воронцов предпочел не обращать внимания на такую манеру вождения. Гораздо интереснее было зачем же все-таки Володька нашел его в городе. Но и тут простор для мыслей и версий был таков, что Леша предпочел погодить с размышлениями, переждать до дальнейшего развития событий, тем более, что вариант случайной встречи и нечаянной радости от нее тоже не исключался.

Среди почти совсем кромешной темноты, на обочине дороги сказочным сияющим огнями дворцом промелькнул стационарный пост дорожной полиции, расположенный на выезде из города. Но Володька Седов даже и не подумал сбрасывать для приличия скорость перед стражами дорожного правопорядка, а проскочил мимо на полной, наверное, сотне километров в час. \"Значит, теперь так принято, — подумал Воронцов и снова засвербела в нем подозрительность: — Или Володька знает, что его машину не остановят в любом случае?\"

— Далеко еще ехать-то? — поинтересовался как бы между делом Алексей.

— Нет, считай, что рядом, только попетлять придется…

С этими словами Володька резко сбросил скорость автомобиля, прижался почти вплотную к правой обочине и начал что-то пристально рассматривать на ней, едва ли не прижимаясь лбом к ветровому стеклу.

— Тут, если съезд проскочишь, всю ночь потом искать будешь — не найдешь, — сквозь зубы пояснил он Воронцову. — Я уж пару раз плутал так, больше не хочу…

И, ведомый неизвестными Леше приметами, аккуратно, будто по минному полю, свернул вправо, высветив на мгновение плотную стену кустарника, непонятный, черно-белый столб со странным знаком… и, к удивлению Алексея, вместо раздолбанной колеи грунтовки машина вскочила на очень приличную бетонку. Вот только и петляла при этом бетонка тоже очень и очень прилично. Свет фар то и дело упирался то в очередную живую изгородь из кустов акаций, то в странные развалины, накрытые едва держащимся на одной стене куполом, подобным церковному, то в глухую, непроглядную темноту ночи. И сильный, почти физически ощущаемый через лобовое стекло ветер бил навстречу, невзирая на все повороты и зигзаги трассы.

\"Никогда так темно у нас, здесь, не было, — подумал Алексей. — И Луна, и звезды хоть какой-то свет давали, а тут — прямо, как на другой планете… в царстве вечной тьмы…\" Впрочем, может быть, зародившаяся после встречи с Володькой подозрительность, больше смахивающая на паранойю, и в этот раз сыграла с Воронцовым злую шутку, ведь ночное небо вполне могло быть просто затянуто облаками…

Поворот, еще, еще… какой-то труднодоступный для понимания рывок прямиком через заросли… и Володька, сам облегченно вздохнув, притормозил возле длинной, черной стены: \"Приехали!\"

Тусклая, едва внятная лампочка в решетчатом металлическом абажуре-предохранителе с трудом обозначала себя в темноте. После того, как Володька и Алексей вышли из машины, эта лампочка над маленьким, в три ступеньки, крылечком осталась единственным световым пятном на фоне черной стены и глухих, непонятных зарослей в десятке метров от нее. Еще можно было разглядеть невнятные силуэты нескольких автомобилей, беспорядочно расположившихся вдоль стены и, кажется, одного мотоцикла гоночных очертаний.

Внезапно из-за ближайших к Воронцову кустов послышалось внятное блеяние и блеснули зеленым огнем чьи-то дурные, бешеные глаза. \"Ты куда меня привез! Это же — \"Черный дом!\" — захотелось в истерике заорать на Седова, и резко, без замаха — поддых, и тут же коленом в опускающееся к земле лицо и — с разворота, от души, изо всех сил по почками, по почкам, по почкам… Но Володька, казалось, не услышал и не заметил ни перемены настроения в Воронцове, ни странного блеяния, ни дикого блеска чужих глаз в кустах.

— Ну, всё, пошли, — скомандовал он, повернувшись к крылечку.

Странный, неожиданный истерический накат как пришел, так и ушел за доли секунды. И Алексей вдруг ощутил полнейшее уверенное спокойствие, какое, наверное, испытывает маленький смертоносный патрон, который тугая пружина вытолкнула из магазина в патронник и позади уже накатывает, закрываясь, затвор… Чуть ускорившись, в два широких шага он обогнал Володьку и первым поднялся на черное крылечко.

Часть вторая

Зеркала \"Черного дома\"

В дом заходишь как Все равно в кабак, А народишко — Каждый третий — враг. Своротят скулу, Гость непрошенный! Образа в углу — И те перекошены. В.Высоцкий
8

Сова отбивалась от нахальных, лезущих под цыганскую кофтенку мужских рук как-то равнодушно, автоматически, без того огонька, который присутствует в подобных взрослых играх при обоюдном или хотя бы одностороннем желании. А девушка будто отмахивалась от большой, занудливой мухи, при этом совершенно не показывая собственного раздражения и злости на её жужжание и мельтешение. Может быть, именно это равнодушие одновременно и раззадоривало пристающего к Сове мужчину, ему всё чудилось, что в мыслях девушка находится где-то очень далеко отсюда и неплохо было бы вернуть её с высот раздумий на грешную землю.

Нудная и бессмысленная борьба продолжалась довольно долго. Несмотря на явное превосходство в габаритах, мужчина, как ни старался, не мог ни опрокинуть Сову на широкую тахту, возле которой и происходили все эти события, ни хотя бы частично оголить её тело. А девушка ни коим образом не могла справиться с нежеланным партнером, не прибегая к грязным уличным приемам вроде удара каблуком между ног или растопыренными пальцами в глаза. Но почему-то именно к таким приемчикам, известным ей в изобилии, Сова и не желала прибегать, предпочтя фактически патовую ситуацию. Может быть, ей не хотелось портить собственное настроение и приобретать еще одного недоброжелателя, может просто она считала, что домогатель не заслуживает таких сильнодействующих средств.

Совершенно случайно забредя в эту широкую, слабо освещенную, как почти все помещения \"Черного дома\", обставленную по стенкам разнокалиберными шифоньерами, шкафами, комодами, сервантами комнату с широкой тахтой-сексодромом в центре, Леша Воронцов пару минут понаблюдал за похабной сценкой, послушал пьяное, но достаточно внятное бормотание мужчины: \"…чего ж ты ломаешься… ну, давай, что ли… а то первый раз… другим-то можно…\" и сумел-таки разглядеть за массивной мужской фигурой худенький силуэт Совы в привычном цветастом одеянии. И только после этого…

Мельхиоровая, покрытая защитного цвета кое-где облупившейся краской бляха солдатского ремня с каким-то явным, садистским удовольствием впилась в левую и тут же, следом, в правую ягодицу приставучего мужчины, вызвав неожиданно пронзительный, почти женский взвизг и короткую, но искреннюю матерную тираду пострадавшего.

Забросив, как ему казалось, на время Сову, мужчина развернулся всем телом в сторону обидчика, заметил худую, невысокую фигуру в потрепанной солдатской форме, стоящую чуток в стороне от входной двери, и двинулся было к нему… Воронцов, привычно намотавший на правую ладонь ремень, со свистом перекрестил перед собой воздух импровизированным кистенем и, не говоря ни слова, кивнул внезапно успокоившемуся, пришедшему в себя мужчине в сторону двери.

Даже не пообещав обидчику скорых и беспощадных кар земных и небесных, приставучий мужчина, держась одной рукой за пострадавшие ягодицы, боком-боком проскочил в дверь и тут же будто бы растворился в полутемном коридоре. Сова, и мельком не взглянув на своего непрошенного спасителя и тоже молча, поправила помятую и чуток лишку расстегнутую кофточку и спокойно присела на тахту, проворным движением подобрав под себя ноги и укутав их подолом безразмерной цыганской юбки.

Не забывая краем глаза держать под наблюдением вход-выход в коридор, Леша повнимательнее пригляделся к \"спасенной\" и решил, что только что выгнал из комнаты какого-то удивительного извращенца. От его привычного ко всяким экзотическим одеяниям глаза не ускользнула, казалось бы, невнятная худоба девушки, мальчишеский размер плеч и узость бедер. \"Ни кожи, ни рожи, — с непонятным для самого себя огорчением отметил Воронцов. — И за ради чего было так домогаться?\" Он уже собрался было вернуть на законное место свой ремень, все еще намотанный вокруг правой ладони, но некое легкое, необъяснимое движение в углу комнаты, за спиной Совы, задержало Лешу.

И тут — раздались аплодисменты. Вернее, хлопки в ладоши одного человека, чуть-чуть, самую малость, ленивые, но искренние и душевные.

— Браво, браво, унтер-офицер! — сказал подполковник Голицын, появляясь из тени стенного шкафа, прикрывающего своей боковиной дверь в соседнюю комнату. — Вот, что значит — настоящий штурмовик!

Следом за жандармским подполковником в комнате появилась невысокая, рыжеволосая девица лет на восемь-десять постарше Совы, одетая в вечернее черное платье, длинное и наглухо прикрывающее то, что по правилам должно быть обнажено: шею, плечи, грудь. Светлым пятном на этом фоне выглядели только лицо и руки, сметаной белизны, как это обычно бывает у всех рыжих.

— Вот, поглядите, милейшая Нина Трофимовна, каких боевых солдат воспитывает наша армия… — картинно обратился подполковник в своей спутнице, не хватало только легкого поклона в сторону дамы, чтобы ощутить себя на великосветском рауте в обществе родовитых дворян древней крови и их избалованных, привыкших к натуженно нарочитому почтительному обращению спутниц.

Ремень будто бы сам собой в ту же секунду оказался на талии Воронцова, руки вытянулись по швам, каблуки изрядно потертых, но добротных, крепких сапог сомкнулись с легким стуком, подбородок вздернулся повыше. Казалось, солдат вот-вот выкрикнет положенное в торжественных случаях по уставу: \"Здравия желаю, ваше высокоблагородие!\", но вместо этого Алексей сказал негромко:

— Я вас признал, Князь. Но встретить здесь никак не ожидал.

— Хорошо, что так, сразу, признал, и еще лучше, что не ожидал, — сказал Голицын продвигаясь вперед, к тахте, на которой по-прежнему безучастно сидела Сова. — Меня мало кто ожидает, а уж если и ждут, то со страхом и смятением…

Слегка вычурные, немного хвастливые слова подполковника прозвучали здесь почему-то вполне натурально и непринужденно. Может быть, потому, что они были вполне естественными для Голицына.

Приблизившись к Алексею, жандарм остановился так, чтобы держать в поле зрения и его, и сидящую на тахте Сову, и даже дверь в коридор, куда выбежал пострадавший от бляхи солдатского ремня домогатель.

— Ты давно здесь находишься, Ворон? — поинтересовался подполковник уже совсем простым, будничным тоном без излишнего наигрыша.

— Второй час заканчивается, — ответил Воронцов.

— …и пригласил тебя сюда?..

— …школьных еще времен знакомец, — закончил за Голицына фразу Алексей.

— …и, кажется, все это было совершенно случайно… — задумчиво произнес подполковник и даже, вроде бы, почесал в затылке, но — нет, жест этот только почудился всем присутствующим; не мог такой вот вельможный человек по-простому, в задумчивости, ерошить волосы на голове.

— Ладно, с этим эпизодом разбирательство отложим, — после недолгой паузы продолжил жандарм. — Хотя и очень интересное совпадение получается, но… дела — есть дела, тем более, оперативные. Посмотри…

— Не встречал здесь такого, — мгновенно ответил Воронцов, едва взглянув на извлеченную подполковником из внутреннего кармана пиджака небольшую фотографию. — Снимок, похоже, недавний, значит, и вообще не встречал. Я в городе не был больше года, Князь. Прибыл только сегодня, то есть уже вчера, утром.

Голицын неторопливо вернул фотографию на место, задумчиво качнулся, перекатываясь с носка на пятку и обратно.

— Спасибо, хоть легче мне от этого и не стало, — сказал он Воронцову. — Надолго думаешь здесь задержаться?

Алексей пожал плечами, он и сам не знал, сколько еще пробудет в \"Черном доме\", но уже потихоньку начинал догадываться, что это зависит не столько от его желания, сколько от складывающихся обстоятельств.

— Ты не того ищешь, начальник, — неожиданно подала голос Сова.

Она по-прежнему сидела неподвижно на тахте, вот только распахнула настежь свои огромные круглые глаза и уперлась взглядом в подполковника.

— Этот мальчишка здесь, но он тебе не нужен, — продолжила девушка. — А тот, кого ты ищешь на самом деле, тоже здесь. Но его найти будет непросто. Он не хочет видеть таких, как ты.

— Ну и зачем ты это сказала, Кассандра доморощенная? — после секундной паузы вполне серьезно разозлился жандарм.

Он ни на секунду не сомневался, что Сова не видела, не могла видеть той фотографии, что он показывал Алексею. Девушка сидела далеко, практически вполоборота, да и глаза у нее были плотно прикрыты, не говоря уж о том, что сам подполковник умел показывать документы так, чтобы их видел только тот, кому это предназначено. И тем не менее, Голицын не сомневался, что Сова говорит именно о тех людях или не совсем людях, которых давно уже ищет Жандармский Корпус, а вчерашним утром напал на свежий горячий след.

— Почему Кассандра? — от удивления вырвалось у Алексея.

Внезапная, вовсе не наигранная досада и злость подполковника просто-таки поразила Воронцова. Чего-чего, но такой вот несдержанности он не мог ожидать от холеного аристократа-жандарма, больше известного Алексею как раз и не холеностью своей и не дворянским происхождением.

— А вы еще не знакомы? — мгновенно погасив невольные эмоции, с легкой иронией ответил подполковник. — Разрешите представить: самая цыганская из всех не цыганок города. Предпочитает откликаться на прозвище Сова. Соблюду общепринятый этикет и не буду говорить о возрасте, но — молода. Соблюду также и местный этикет и не буду называть подлинное имя и рассказывать биографию, даже краткую, тем более, ничего интересного в этой биографии нет. В городе знаменита своими предсказаниями, и особенно тем, что имеет обыкновение предсказывать то, о чем её вовсе не просят. Ну, и, как положено цыганкам, имеет \"черный глаз\". Для нее накликать неприятности на человека — пара пустяков…

Последнюю фразу Голицын как бы подчеркнул, этим, хотя бы поверхностно, оправдывая собственную злость и досаду на слова Совы.

\"А и в самом деле — похожа\", — подумал Алексей, оценивающе приглядываясь к \"перьевой\" прическе девушки и её птичьим, круглым глазам.

— Однако, приношу свои извинения, — спохватился подполковник, и было непонятно, то ли он извиняется за резкость только перед Совой, то ли сразу перед всеми собравшимися, да и за резкость ли вообще. — Мне необходимо вас покинуть, и сделать это очень срочно, но — не надолго.

\"Ворон, попрошу дождаться меня здесь, это не займет много времени. И постарайся не разговорить эту Кассандру, а то она и тебе такого напророчит… Милая барышня-репортер, вы также подождите меня в этой комнате. В компании с унтер-офицером вы будете здесь в полной безопасности\".

— Хорошая получилась компания — Сова и Ворон, — засмеялась вслед выходящему из комнаты Голицыну рыженькая. — Ну, что? будете меня охранять?

— А вы и правда репортер? — из вежливости поинтересовался Алексей.

— А ты и правда унтер-офицер? — откровенно и как-то по-детски передразнила его репортерша, разве что, язык не показала. — Что за вопросы? Конечно, репортер, и до сегодняшнего утра даже не была знакома с подполковником Голицыным и к жандармерии имела самое косвенное отношение…

Сделав пару шагов из своего теневого укрытия за шкафом, в котором она и провела все это время, рыженькая неожиданно крутнулась на каблуках вокруг собственной оси. Взметнулись полотнища юбки с разрезами гораздо выше середины бедра, обнажая стройненькие ножки, и по глазам Алексея вспышкой ударила белая, голая едва ли не до середины ягодиц спина репортерши. \"Ай, да платье, — успел только подумать потрясенный Воронцов. — Только в кино такие и видел, да и то пару раз…\"

А репортерша задорно засмеялась, видимо, довольная произведенным эффектом, а может быть и просто — собой.

— Ну, чего глазеешь? Сегодня на меня в этом платье все так глазеют, будто в первый раз женскую спину увидели, — по-уличному грубовато, но не оскорбительно сказала она. — Слушай, ты лучше расскажи, как с Голицыным-то познакомился? Интересно, наверное?

Только тут Алексей заметил, что девушка изрядно пьяна. Не настолько, чтобы выпадать из туфель или придерживаться при ходьбе за мебель, но уже достаточно, чтобы потерять тонкую грань между возможным и желаемым.

— Да что там интересного… — махнул он было рукой.

— Как — что? — слегка возмутилась репортерша. — Тебя как звать-то? Алексей? Ну, вот и смотри, Лёш: унтер-офицер и подполковник, Жандармский Корпус и армия, да и вообще, кажись, у военных-то мистику не особо жалуют…

— Да я и не особо-то армейский, — подстраиваясь к разговору, в тон Нине ответил Воронцов.

— Это как? — удивилась репортерша, подбираясь поближе к потенциальному источнику любопытной информации.

— А вот так… штурмовики мы…

С легкой гордостью за себя и свою службу вскинув голову, Алексей припомнил, что произошло с ним здесь же, в \"Черном доме\" в первый же час пребывания…

9

— …ну, ты осваивайся, закуси, выпей, а я сейчас, надо тут… — непонятно сказал Володька Седов, едва только они с Алексеем миновали пустынный, тихий, как спящий зверь, вестибюль и узкий, коленчатый коридор, будто специально предназначенный для защиты от штурмующих групп. С умом устроившись за очередным резким поворотом и изредка поливая свинцовым дождем короткий отрезок совершенно пустого пространства, можно было в полном одиночестве сдерживать боевой порыв не одного десятка хорошо вооруженных противников. Эту особенность архитектуры \"Черного дома\" Воронцов отметил про себя сразу же и еще подумал: \"К каким же боям здесь готовились уже при строительстве?\"

Но в просторной, освещенной, будто театральной рампой из углов и откуда-то снизу, комнате стоял легкий шум от разговоров многочисленных и разномастных гостей \"Черного дома\", и никто из них не думал ни о какой войне. Гости сидел на длинных мягких диванах, расставленных в изобилии вдоль стен, кто-то парами прохаживался на свободном пространстве, разговаривая о чем-то своем, но основная часть народа оккупировала длинный стол, заставленный разнокалиберными бутылками и блюдами с закусками. Все они жадно, будто после долгого поста, дорвавшись, выпивали, чуть менее жадно закусывали и — говорили, говорили, говорили, не прерываясь, не обращая особого внимания на то, слушают их собеседники или нет.

Воронцов присел поближе к краю, стараясь быть незаметным, впрочем, и без всякого с его стороны старания, похоже, никто не обратил внимания на появление новых людей ни в комнате, ни за столом. Две совсем молоденькие девчушки неподалеку непрерывно хихикали, отзываясь на плоские, заезженные шутки тройки молодых людей, и то и дело прикладывались к простеньким стеклянным стаканам с каким-то дешевым вином. При более внимательном рассмотрении всё спиртное на столе оказалось не дорогим, простеньким и без всяких претензий на изыски. Спасала только разнокалиберность тары, да еще то, что никому до качества напитков, похоже, не было никакого дела: наливали и пили в охотку, на халяву, лишь бы побольше влезло. Закуска тоже не блистала изысканностью и тонким вкусом: обыкновеннейшая магазинная нарезка полукопченых колбас, совершенно ничем не пахнущего, будто бы пластикового сыра, остатки помидорно-огуречного салата, заправленного растительным маслом, открытые консервные банки со шпротами, сардинами, сосисками и ветчиной, маринованными огурчиками и лечо… и сервировка стола была под стать продуктам: пластиковые, белесые тарелочки двух размеров, тонкостенные простенькие стаканы под любой из напитков, алюминиевые вилки… хорошо хоть посуды и приборов наблюдалось в изобилии.

Откровенно не зная, чем же еще заняться, не наблюдать же за говорливыми гостями и пока еще безуспешными попытками мальчиков склеить себе на часок-другой девочек, Алексей придвинул поближе простое пластиковое блюдо с закусками, бутылку водки и только-только успел налить себе полстакана, как его кто-то, не очень-то и вежливо, как-то запанибратски, потыкал пальцем в плечо.

Неожиданностью для Алексея это не оказалось, он еще за несколько секунд до этого фамильярного тычка почувствовал за спиной тяжелое сопение, сильный запах нездорового мужского пота вперемешку с каким-то тонким парфюмом и дешевого бренди, который был разлит и расставлен на столе в коньячных бутылках.

Чуть повернув голову и прикрывая по привычке подбородок плечом, Алексей увидел стоящего рядом молодого, но уже заплывшего жиром, неопрятного человека, больше похожего на плюшевую игрушку, которой озорные дети протирали пыль под кроватью. Впрочем, одет толстяк был с претензией на некий шик в помятый пиджак грязно-бурого вельвета и узкие, смешные на его толстых ляжках брюки иной, но такой же неблагополучной расцветки. Толстячок невнятно растягивал засаленные губы в ухмылке, изображая не то нарочитую почтительность, не то издевательский смешок.

— Господин хороший, гражданин военный, там вас это… просили зайти, чтоб уважить, значит, и в полной мере…

Он гримасничал и старался изобразить глупенького и недалекого посыльного, но то ли спьяну, то ли из-за природного отсутствия способностей это у толстяка плохо получалось. Выглядел он клоуном-недоучной, каким-то чудом выпущенным на манеж со своим вовсе не смешным номером.

\"Что за бред? — подумал, молча подымаясь с места, Воронцов. — На серьезное что-то не похоже. Может, у них тут какая потеха над новичками положена? Все равно, надо бы сходить, от меня не убудет, а время скоротаю…\" Тем более, что идти оказалось совсем недалеко, всего-то пересечь трапезную комнату, пройти маленький темный тамбур-коридор, чтобы оказаться…

Вначале Алексей решил было, что оказался на съемочной площадке. Очень уж обстановка напоминала киношно-театральную какой-то нарочитостью, постановочностью. Возле самого входа, на маленьком пуфике — и как только уместились — сидели и смачно целовались взасос две девчонки, взлохмаченные, возбужденные, готовые, казалось, вот-вот перейти к более активным действиям, но при этом полностью одетые, кажется, даже застегнутые на все пуговицы. У противоположной стены на низеньком столике перед широкой кушеткой виднелись остатки закуски, полупустые бутылки из-под шампанского, коньяка, какого-то экзотического ликера вперемешку с грязными стаканами, скомканными, использованными салфетками, полудесятком пепельниц с дымящимися в них окурками. По самом краю кушетки, невероятным образом подобрав под себя ноги и разметав свесившиеся до пола волосы, спала мертвым, пьяным сном полуодетая женщина. Чуть поодаль от нее, подпирая спиной стену, в распахнутом мундире и не очень свежей, когда-то белой рубашке под ним, развалился офицер со стаканом в руке. Второй, свободной рукой он обнимал смазливую блондиночку, игриво жмущуюся к его боку и норовящую чмокнуть офицера в щечку. Из одежды на блондинке были черные чулочки и совершенно прозрачная, невесомая шаль, постоянно сползающая с плеч. Завершающим штрихом к потешной картинке \"Офицер на отдыхе\" был сидящий спиной к вошедшему Алексею, сгорбленный, постоянно вздрагивающий плечами гитарист, извлекающий из своего инструмента нечто заунывно-залихватское, то ли цыганское, то ли — собственного бредового сочинения.

Невероятным, фантастическим образом просочившийся мимо Воронцова и ухитрившийся при этом не задеть его толстячок-сопровождающий с глумливой хмельной ухмылкой отвлек офицера от ощупывания худеньких плеч блондинки:

— Вот, как говорил… этот самый солдатик и есть…

— Этот? где? — пьяно дернул головой офицер, распрямляясь и вглядываясь в полумрак комнаты в невероятной попытке сфокусировать собственный взгляд: — Кто такой? доложить!

Наверное, ему не стоило вести себя так откровенно провокаторски. Или же просто вспомнить о запрете употребления спиртных напитков в присутствии нижних чинов, введенном в армии еще до Великой войны. Тогда бы и ответ на хмельное требование \"доложить\" мог быть совсем другим.

— Второй роты шестого отдельного штурмового батальона унтер-офицер Воронцов! — будто зазвенели в табачном дыму слова Алексея, заглушая и гитарные переборы, и хихиканье девицы возле офицера, и смачные поцелуи у дверей, и тяжелое дыхание толстяка.

По комнате прокатилась ледяная, отрезвляющая волна. \"Кто?.. что?..\" — поперхнулся собственными словами офицер, пытая одновременно оттолкнуть от себя девицу, запахнуть мундир и встать на ноги. И, видимо уловив его настроение, как-то резко, на половине аккорда, замокла гитара.

Не сразу, но кое-как офицеру удалось приподняться, и теперь, застегивая пуговицы откровенно дрожащими руками, он взволнованно и заискивающе бормотал:

— Господин унтер-офицер! Прошу! Не побрезгуйте, выпейте… я тут нарочно, чтоб вам в общем-то зале не сидеть… а у нас и потише, и девчонки вот… готовые…

Наконец-то, Алексей разглядел и капитанские, золотистые звездочки на погонах, и штабной аксельбант на новеньком, шитом явно на заказ из отличнейшего сукна, но уже помятом и заляпанном жирными пятнами мундире. Совершенно не ожидая такой панической реакции от капитана, Воронцов попытался сохранить хотя бы внешнее спокойствие и равнодушный вид, а вот у приведшего его толстяка буквально отпала челюсть от удивления.

— Отчего ж не выпить? Выпить можно, — сказал Воронцов, сообразив, что никакой это не розыгрыш, а на глазах трезвеющий офицер и в самом деле до истерики, до испачканного исподнего боится унтера-штурмовика.

Капитан, вымещая злость за свое потерянное лицо и одновременно стараясь услужить, с силой пхнул кулаком в бок привставшую вслед за ним с кушетки девицу:

— Слышала, что господин унтер-офицер желает? Живо! налей и поднеси, как положено…

— Не надо, налить и выпить я и сам могу, руки, слава богу, есть, — жестом остановил дернувшуюся было к бутылкам девушку Алексей. — А вот засиживаться здесь не буду. Много в доме еще интересного не видел…

В наступившей тишине, перебиваемой сопение толстяка и каким-то едва слышным шебуршанием пары девчонок на пуфике у дверей, Воронцов неторопливо налил полстакана коньяка, выпил небольшими глотками, хотя, честно говоря, смаковать там было нечего, и так же не спеша вышел из комнаты…



… - Так вот кого Кульков так напугался-то, — обыкновенным, непророческим голосом сказала Сова, распахнув глазищи на Воронцова.

— А ты… как… — удивился Алексей. — Мысли, что ли, читаешь?

— Всё проще, — засмеялась Сова, искренне довольная произведенным эффектом. — Обыкновенная наблюдательность и логика. Ты сказал, что штурмовик, и задумался… вспомнил что-то. А я вспомнила, как психовал Кульков…



… - Броня, ты додик, ты самый додистый из всех додиков в этом городе! — шипел капитан, изредка схватывая толстяка за лацканы пиджака и тут же, спохватившись, отпуская. — Ты что сделал? Ты понимаешь, кому ты меня подставил? Ты моей смерти желаешь? Или своей? Лютой и мучительной?

— Саня, ты чего, Саня, — перепугано уговаривал его толстяк, совершенно не ожидавший такой реакции от старинного приятеля. — Сам же сказал, мол, приведи кого, покуражиться тебе захотелось… а тут этот… унтер. Я что-то у вас, в войсках, не понимаю? Унтер старше тебя по чину или он — незаконный сын нашего патриарха?

— Кретин, идиот, додик, — схватился за голову Кульков. — Ты так и не понял? Это же штурмовик…

— Ты можешь сказать нормально? — чуток придя в себя, уже слегка возмутился толстяк Броня. — А то всё додик, да додик… сам-то кто? расстилался тут перед этим унтером, как перед фельдмаршалом на параде…

— Как тебе нормально сказать, если ты элементарных вещей не понимаешь? — тоже начал отходить капитан. — Даже на петлицы не глянул, прежде чем сюда его тащить…

— Очень я понимаю в этих ваших рюшечках, бантиках и крестиках, — презрительно фыркнул Броня. — Я — человек штатский, мне все равно, что генерал, что ефрейтор…

— А штурмовикам тоже насрать — штатский ты или просто так сюда зашел, погреться, — для успокоения собственных нервов капитан в пару глотков вымахнул стакан коньяка и, не закусывая, продолжил: — Вот не понравился бы этому унтеру ты или я… и всё.

— Что — всё? — не понял толстяк. — Что бы он сделал-то? не понимаю…

— Если бы повезло — убил сразу. А нет, так на пожизненную инвалидность: кататься в коляске и ходить под себя, — с истерическим смешком пояснил Кульков. — Сколько таких случаев было… служба-то у них — на передовой, нервная, вот и срываются легко, да и убивать привыкли, не то, что мы тут.

— Так есть же полиция и этот, как его, трибунал для ваших… — попробовал возразить Броня, прибегая к испытанному средству всех обывателей.

— Есть, да не про их честь, — вздохнул Кульков. — Убьет вот такой штурмовик тебя или еще кого, так тут же, в три дня, трибунал свидетелей опросит, его осудит, приговорит… и расстреляют штурмовичка бедного перед строем товарищей, чтоб, значит, другим неповадно было. А потом, через полгодика-год, объявится на побывке не Иван Петров, а уже Петр Иванов. И все у него будет другое: отпечатки пальцев, группа крови, документы. Вот только мать его будет продолжать сыночком называть, а сестра — братцем, а детишки — папочкой… А полиция и жандармы будут только в лицо ухмыляться и говорить: \"Нет никаких оснований. Совсем другой человек. А что так его называют — это какое-то помутнение в головах у родственников…\"

— И за что ж им такие вот привилегии? — гулко икнув, спросил толстяк, наконец-то сообразивший, какую беду едва на самого себя не накликал.

— А вот этого тебе, додик Броня, знать пока еще не положено, — обретая исчезнувший на время нервной встряски постоянно присущий ему апломб, самодовольно заявил капитан. — Да и собственными силами со штурмовиками разбираться я бы и врагам не посоветовал… Досконально про один случай знаю, ну, то есть, достоверно. Слышал, небось, что было с семейкой Адамовых?

— Еще бы, — кивнул Броня. — Вырезали их всех… грудных младенцев не пощадили и самых дальних, седьмая вода на киселе, родичей в других городах… жуть, короче… так это — они?

— Т-с-с… — нарочито приложил палец к губам капитан и улыбнулся самодовольной улыбкой знающего важную тайну маленького человечка. — А вот, чтобы и дальше тебе жить спокойно и весело, найди возможность, тихонечко подложи в карман этому штурмовику денег, да не меньше двух сотен, и так сделай, чтоб он не заметил…

— Унтеру — и две сотни? — засомневался жадный от природы Броня. — Не жирно ли?

— Нет, ты как был, так и останешься додиком, — покачал головой капитан. — Штурмовика не купишь, но вот две сотни обнаружив, он их примет, как твое извинение за недоразумение, понимаешь?

— Ну, если только так… — все еще жадничая, протянул толстяк. — Я тогда кого из девчонок приспособлю, они половчее, да и незаметнее будет…

— Приспосабливай кого хочешь, но чтоб через пару часов деньги у штурмовика в кармане были, — жестко отозвался капитан. — Платить надо за свою глупость… и невнимательность тоже.

Расстроенный предстоящей потерей денег толстяк шумно засопел…



… - А почему ж он — Броня? Бронислав, что ли? Что-то ничего славянского у него в лице не было, — поинтересовался Воронцов.

— Да какой он Бронислав, — весело засмеялась, вступая в разговор рыжая репортерша. — Бронштейн это. Фамилия в городе известная, он третий сынок, вокруг ювелирки крутится, но — так, по мелочи в основном…

Видимо, пересказ событий Совой был настолько ярким, что признать действующих лиц не составляло труда, тем более, репортерше, обязанной по профессии быть в курсе многих и многих дел и знать всяких людей в городе.

— Вот только ты отвлекся, штурмовик, — напомнила Алексею о своей просьбе Нина, легко перехватившая чужой жаргон. — Или — Ворон? Как тебя лучше называть?

— Ворон — это позывной, — отозвался Воронцов. — Зови так, я привык. А что ты там хотела-то узнать?

— Про знакомство твое с жандармским подполковником Голицыным…

— \"Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж…\", — продекламировал Алексей, все еще надеясь перевести в шутку настырные расспросы репортерши.

— Да ладно тебе, — картинно возмутилась девушка. — В твоей образованности никто не сомневается, лучше давай по существу…

— Ну, по существу… это история давняя, — чуток замялся Алексей. — Да и не был он тогда подполковником, майором еще был Князь…

— А это что — тоже позывной, как у тебя? Или по титулу его величаешь? — переспросила любознательная репортерша.

— А тут — совпадение, — улыбнулся Воронцов. — Позывного с титулом…

10

Тщательно и неторопливо рассматривая в бинокль окрестности, Ворон старался, как обычно, максимально отстраниться, абстрагироваться от местной природной экзотики. Ну, в самом же деле, какая разница — на березки ты глядишь или заросли бамбука, если выискиваешь в них возможную засаду или боевое охранение противника. Правда, в этот раз ни бамбука, ни берез в поле зрения не попадалось. Какая-то высоченная, в два человеческих роста, трава, больше похожая на кустарник, окружала местную деревушку из полутора десятков экзотических хижин яйцевидной формы. Трава слегка волновалась, перекатывалась под легким, но постоянным напором ветерка, но никаких иных движений — ни звериных, ни человеческих — в ней не угадывалось.

А вот в деревне… в деревне стоял шум и гам, больше всего похожий на оплакивание. Так и в русских селеньях голосили во времена оные бабы над покойниками. И над парочкой хижин подымался сизоватый дымок, попахивающий пожарищем, тленом и разорением, а одна, на самом краю поселения, была разрушена явно взрывом и как бы не противотанковой гранаты, для обычных \"лимонок\" местные строения были все-таки крепковаты, если, конечно, не собрать три-четыре чугунных кругляша в связку.

— Что скажешь, Ворон? — спросил Алексея лежащий рядом старший группы, унтер-офицер Прохоров, он же Гранд, прозванный так за знание языка Сервантеса в совершенстве, а может и еще за какие заслуги, история прозвищ, именуемых у штурмовиков позывными, дело всегда темное, иной раз с двойным и тройным дном.

— Похоже, нас опередили, совпадений не бывает, — ответил Ворон, опуская бинокль, но не отрывая взгляд от деревеньки.

— Да, уж… — досадливо причмокнул губами Гранд. — Хотя… места тут неспокойные… всякое может случиться… ладно, спустись к ребятам, пускай идут в деревню. Первым — Хряк и Пан, Пан по-бурски свободно шперхает, остальные — пусть подстрахуют. Потом возвращайся сюда, будешь прикрывать.

Их было двенадцать. \"Как апостолов, вот только Христа не хватает\", — богохульно пошутил кто-то перед отправкой. \"Христа нам и не надо, — серьезно ответил тогда Гранд. — Вспомни, чем он закончил…\" \"До Воскрешения или после?..\" — попытался продолжить шутник, но его в тот момент уже никто не поддержал. Сейчас же по две пары штурмовиков расположились слева и справа от небольшого холмика, с которого Ворон обозревал местную деревушку и её окрестности. Еще одна пара прикрывала тыл. Вот им-то и предстояло первым войти в контакт с аборигенами, выяснить, что же здесь произошло, пока группа добиралась до места с базы. А времени с момента постановки задачи до сего часа прошло препорядочно — почти полные сутки.

Где ползком, где короткими перебежками Ворон добрался до первой \"двойки\", а следом и до остальных, коротко пояснил ребятам обстановку, \"поставил задачу\", как говорится, хотя в особой \"постановке\" никто и не нуждался, не первый раз группа в этом составе шла в рейд, все прекрасно знали и свою роль, и свое место в общем строю. Вернувшись на вершину холмика, к Гранду, Алексей ничего докладывать не стал, не принято было у штурмовиков \"в работе\" лишний раз повторять, что, мол, приказание выполнено, всё идет по плану, а разжевывались только возникшие непредвиденные обстоятельства. И пока Гранд продолжал рассматривать в окуляры деревеньку, Ворон снял со спины накрепко там притороченную винтовку, дослал в патронник патрон и взял на прицел дальнюю окраину поселения, ту его часть, куда ребята выйдут в последнюю очередь.

Нервы привычно натянулись, как струна, наступал самый опасный, непредсказуемый момент. Кто знает, не оставили ли напавшие прежде них на деревеньку засаду? не заминировали каждую хижину, каждую тропинку? не сидит ли где-нибудь на противоположном холмике такой же снайпер, как сам Ворон, выискивая в прицел шустро и деловито перемещающиеся фигурки штурмовиков? Теперь на эти вопросы своими жизнями должны были ответить не только ребята из группы, но и сам Ворон…

Алексей обычно боролся со сжигающим нервы ожиданием и дрожащими перед возможным боем пальцами деловитостью и показной неторопливостью действий. Кто-то молился, кто-то бормотал себе под нос самые памятные анекдоты, а Ворон, будто на стрельбище, на тренировке, нарочито спокойно, чуть замедленно просматривал окраину деревеньки, плавно водя стволом винтовки слева направо и обратно.

Выждав время, необходимое для того, чтоб штурмовики заняли исходные позиции, Гранд легонько хлопнул Воронцова по плечу: \"Пойду и я\" и ловко, как гигантская, смертельно опасная ящерица, заскользил на брюхе вниз по склону. И Алексей остался совсем один, на вершине этого маленького холмика, в странной, богом и людьми забытой окраине земли, среди экзотических растений и не менее экзотических животных, резвящихся поодаль. Но вот на что на что, а на всяческих леопардов и бегемотов, кенгуру и страусов, зебр и жирафов Ворону сейчас отвлекаться было ну совсем не с руки. Впрочем, за хищниками присматривать не раз и не два во время рейдов Алексею уже приходилось, но хищники — животные, в основном, ночные, а сейчас был разгар дня, и они отлеживаются, забившись в только им известное укромное местечко.

Рассматривая в прицел не только самую дальнюю окраину деревеньки, Воронцов видел, как скользили призрачными тенями между хижин штурмовики, как они исчезали внутри строений, и в такие моменты сердце всякий раз обливало мятным холодом в ожидании выстрелов, взрывов… но — всё обошлось тихо. Вышедший на дальней окраине на заметную проплешину среди буйной растительности Володька \"Хряк\" развернулся лицом к пригорку и скрестил поднятые над головой руки: порядок, проверка окончена, объект контролируем…

Привстав на колени, Ворон привычными движениями извлек из патронника патрон, вернул его в обойму, закрепил винтовку на спине и достал из набедренной кобуры штатный пистолет Стечкина, проделав с ним обратную операцию. Законченная проверка деревеньки и отсутствие видимой опасности не давали повода расслабляться и передвигаться на чужой земле без готового к бою оружия.

На окраине его встретила двойка Север — Ганс и подсказала, где расположился Гранд — всего-то через пару хижин, на небольшом пяточке, в окружении полутора десятков аборигенов и быстро-быстро, почти синхронно переводящего с бурского Пана. Сразу бросалось в глаза отсутствие среди местных жителей мужчин, нет, присутствовала в отдалении парочка стариков, да мелькали там и тут совсем уж юные мальчишки, но вот нормальных, взрослых и здоровых мужиков не было. \"Прав был Гранд, неспокойные тут места, — подумал Ворон. — Видать война подгребла…\" На этих землях межплеменная вражда, колонизация и, казалось бы, вечные столкновения противоборствующих великих держав унесли в могилу в десятки раз больше людей, чем все эпидемии, засухи, голод и иные стихийные и не очень бедствия.

Когда подошел Ворон, Пан уже утомился перекрикивать горластых местных женщин, по традиции одетых в одни длинные, до середины икр, юбки, сплетенные то ли из здешней, древовидной травы, то ли из странных листьев, и начал пересказывать своими словами и значительно короче их длительные плаксивые пассажи.

\" Вот эта… говорит, — тыкал пальцем Пан. — Приходили белые, как мы, человек пятнадцать, может, больше. Одетые не так, как мы, но тоже — военные, потому что в форме у всех одинаковой. С ружьями, мол. Какими ружьями — кто ж их знает? И еще — с огнем. Что за огонь, не пойму, огнемет при них был, что ли? Ушли обратно, на север, это уже вот та рассказывает… один старик пытался сопротивляться, он самый глупый в деревне, кто же белым сопротивляется? Подожгли его хижину. Забрали с собой одного из местных… ой, как долго про него… он недавно вернулся с заработков, богатый по местным обычаям. Хотел жениться еще раз, а так у него две жены уже есть… вот эти, кажется… Ладно, это неважно… Продукты не взяли, женщин не взяли, да и вообще не трогали… а они, похоже, надеялись на это…\"

Пан ухмыльнулся, и только тут Алексей обратил внимание, что лица, да и телосложение практически всех аборигенов более всего напоминают сильно потемневшую кожей европеоидную расу. Да уж, похоже, что чаще местные женщины не только надеялись, что с ними что-то сделают белые люди….

— Совпадений не бывает, да, Ворон? — сквозь зубы процедил Гранд нахмурившись и тут же обратился к Пану: — Выясни, на каком языке те, пришлые, разговаривали и — разгони эту публику, в ушах звенит от воплей…

Взмахнув руками, то и дело указывая на Гранда, мол, начальник сердится, Пан заговорил на жутковатом бурском, отдаленном похожем и на немецкий, и на голландский, и на фламандское наречие.

— По всему выходит, наш объект не только нас так сильно интересует, — пробормотал Гранд, когда женщины под напористыми гортанными выкриками Пана, отступили подальше. — Ворон, передай двойке Зямы, пусть пройдут по широкому кругу с севера на юг километрах в двух от деревни, посмотрят следы, куда же в самом деле ушли эти перехватчики. На севере-то им делать нечего, значит, или восток, или юг… как-то так. А на обратном пути глянь на эту разрушенную хижину. Ничего там, конечно, интересного не найдешь, но для очистки совести — надо. А пока ты гуляешь, в эфир выйду, как бы не пришлось теперь экстренные меры принимать…

Настроение и у самого Гранда, и следом у Ворона упало почти до нуля. То, что объект утащили у них буквально из-под носа, естественно, не радовало, но самым скверным в сложившейся ситуации был внеплановый выход в эфир. Весь район, теперь это было окончательно понятно, находится под плотным контролем, а засечь неизвестную контролирующим радиостанцию — пустячное дело, несмотря на все технические усовершенствования и ухищрения. Что может произойти дальше — оставалось только гадать… А уж про то, что имел в виду Гранд под экстренными мерами, ни Ворон, ни кто еще из группы понятия не имел, специфика такая: никогда не выдашь то, что не знаешь, — но вряд ли это было чем-то приятным, облегчающим выполнение задачи штурмовикам.

— У самого ощущения как? — не сдержался Гранд, поинтересовавшись о вороновской интуиции; вообще-то, этого не принято было делать, но общая нервозность обстановки давала о себе знать.

— Никак, — пожал плечами Алексей.

— И то хлеб…

Гранд развернулся и направился к дежурившей у противоположной окраины поселения двойке, которая таскала с собой спецрацию, умеющую в доли секунды вплескивать в эфир сжатое шифрованное сообщение. Специалисты уверяли, что запеленговать её практически невозможно, но штурмовики верили только в свой опыт, а он говорил об обратном: любой выход в эфир на чужой территории — смертельный риск для группы.

А Ворон, озадачив почти часовой пробежкой по окрестностям Зяму и Афоню, вернулся поглядеть на остатки хижины. Как оказалось, рассматривая её с холмика из-за деревни, он был не прав, гранатой тут не воспользовались, взрывали грамотно, специально, чтоб стены сложились внутрь, погребая под собой все имущество, а может, и кого-то из живых или мертвых аборигенов. Растащить остатки, чтобы выяснить, что же пропало, а что осталось на месте из жалкого скарба местных жителей под развалинами, конечно, было нетрудно, но потребовало бы не меньше трех-четырех часов, но вот у группы как раз и могли начаться проблемы примерно через это же время после выхода в эфир. Если, конечно, экстренные меры Гранда кардинально не ускорят возникновение этих самых проблем.

Заканчивая осмотр развалин, Ворон ощутил на себе пристальный, но вовсе не враждебный, а полный заинтересованности и некой притягательности взгляд. В небольшом проходе между двумя соседними хижинами стояла высокая, стройная мулатка и, доброжелательно, во весь рот, улыбаясь, смотрела на него. \"Красивая девица\", — отметил Алексей, припомнив, что приметил её еще возле Гранда, но — просто приметил, как примечают изящную статуэтку на чужом комоде, не более. А теперь… мощная волна прошла по телу, перехватывая дыхание, вызывая прилив жгучего, животного желания. Такое иногда случалось с Вороном. И не раз, но обыкновенно бывало после боя, огневого контакта, когда весь организм бесновался от радости и требовал немедленного и непременного подтверждения, что остался жив в очередной передряге. Но чтобы вот так — ни с того, ни с сего, да еще в такое нервозное время… но его тянуло к этой мулатке, как Одиссея на песню сирен, и некому было привязать его к мачте, а девчонка улыбалась, манила, призывно помахивая ладошкой, ко мне, мол, давай же, поторопись… При этом голова у Алексея оставалась ясной, он четко соображал, что в запасе у всей группы есть пусть и не несколько часов, но уж минут сорок свободного времени — точно. И вот такое неожиданное приключение с девчонкой никакого вреда рейду не причинит…

И он шагнул к этой обольстительной сирене… сначала чуть нерешительно, потом все быстрее… а мулатка, едва Ворон приблизился, грациозно присела на землю… нет, не на землю, там было что-то постелено, какие-то мягкие и длинные листья… и тут же опрокинулась на спину, увлекая за собой Алексея… он не сопротивлялся, исподволь, уже не шестым, а седьмым или восьмым чувством контролируя только сохранность пистолета в кобуре… но стоило Ворону ощутить сквозь грубую толстую материю своего комбинезона твердость женских возбужденных сосков, как всё остальное исчезло из этого мира… и Алексей даже думать не смог о том, что вокруг них, по деревеньке, бродят десятки аборигенов, что его товарищи по рейдовой группе вполне могут заглянуть в этот укромный закуток между хижинами…

…Он вернулся в этот мир так же внезапно, как и выпал из него. Поначалу Ворону даже показалось, что ничего вокруг не изменилось и времени прошло всего-то чуть-чуть… он стоял на коленях, на мягкой, заботливой листве, перед ним лежала ничком усталая, измученная мулатка, подсунув тонкие руки под голову, бесстыдно раскинув красивые ножки так, что видна была мутная, белесая жидкость, вытекающая из неё… А совсем рядом, в двух шагах, слышались голоса.

— Вот-вот вернутся, господин майор, — негромко говорил Гранд, но по его тону Алексей мгновенно сообразил, что старший группы общается с кем-то из начальства, но не своего, штурмового, а постороннего и — очень высокого ранга. — Тогда точно будем знать, куда перехватчики ушли…

— Тут вариантов немного, — поддержал разговор второй голос, незнакомый пока Ворону. — Восток, миль на пятьдесят, готовая площадка для приема их группы, ну, и Юг, но там больше трудностей с дальнейшей транспортировкой… все-таки, они не у себя дома…

Лихорадочно застегивая комбез, Ворон вскочил на ноги, одновременно проверяя карманы. Всё было на месте, вот только с десяток патронов, которые он таскал без обоймы про запас, выпали во время неистовой любовной игры и сейчас тускло поблескивали на лиственной подстилке. И тот факт, что никто не взял ничего из его вещей, поразил Ворона, наверное, не меньше, чем само случайное соитие.

В этот момент в укромный закуток между хижинами заглянули Гранд и незнакомый, высокий мужчина с офицерской выправкой и породистым лицом высокородного дворянина.

— Хрен ли ж ты здесь… — начал было Гранд, мгновенно разглядев и мулатку и беспорядок в одежде Ворона, но тут же спохватился: — Это наш снайпер, Ворон.

— Майор Голицын! — отрекомендовался офицер, внимательно приглядываясь к мулатке. — Пожалуйста, переверни её, Ворон…

С непонятной самому себе осторожностью Алексей склонился над девушкой, коснулся её плеча и бедра и бережно перевернул на спину, стараясь при этом незаметно свести вместе её ножки. Но, видимо, вовсе не для того, чтобы подробнее рассмотреть женские прелести, приказал перевернуть мулатку майор. Его взгляд цепко задержался только на её лице и плечах, будто разыскивая особые приметы.

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул он сам себе и тут же, чуть понизив голос, обратился к Алексею: — Ты себя не упрекай, унтер-офицер. На твоем месте и я бы не устоял. В этих местах развита особая техника женского воздействия, почти гипноза, они её усваивают с детства. При желании эта девушка могла такое сотворить с любым мужчиной. Даже с Христом, не побоюсь прослыть богохульником…

Если бы в этот момент Голицын продолжил обсуждение случившегося едва ли не на его глазах неизбежного грехопадения штурмовика, то перестал бы существовать для Алексея, как личность. Но у майора чувство такта было, видимо, врожденным.

— Как думаешь, сколько часов нам потребуется, что бы догнать перехватчиков? — поинтересовался он у Гранда.

— Ушли они давно, но — с грузом, да и петлю закладывать пришлось часа на полтора-два, — рассудил старший группы. — Если Зяма найдет точный след, да на амфетамине — часов за десять догоним.

— Собирай людей, — посоветовал, но твердым приказным тоном Голицын. — Надо догнать раньше.

А когда Гранд отошел шагов на десять, вполголоса, будто и вовсе не ему, при этом даже поглядывая в другую сторону, сказал Ворону:

— Не тревожься, с ней ничего плохого не случилось, пусть так и лежит, отдыхает, ей надо восстановить силы… не только ты их потратил.

Впрочем, вместо обычной для мужчин приятной усталости, желания поваляться в горизонтальном положении, а еще лучше — подремать часок-другой, после этого соития Алексей ощущал невероятный прилив сил и бодрости. Будто он не занимался любовью почти сорок пять минут без перерыва, а нормально выспался и отдохнул часов восемь, а то и все десять. Может быть, от того и обессилела так девушка, что передала ему часть своей жизненной энергии?

11

… -…просто фантастика, — с легким хмельным восторгом сказала репортерша. — Да уж, знакомство у вас получилось экзотическое, дальше некуда… а что потом? что там дальше было?

— С мулаткой этой? — нарочито не понял Воронцов. — Да ничего не было, она там, в деревеньке, осталась, а мы — ушли догонять перехватчиков…

— Да при чем тут мулатка, — досадливо отозвалась Нина. — Мулатка — это, конечно, интересно, но ведь не главное, точняк?

— Не главное, — согласился Алексей.

\"А что же главное? — подумал он. — Четыре маленькие красные таблеточки? И легкий, будто крылья к ногам приросли сами по себе безо всякого волшебства, бег по саванне…

Где-то в стороне, на самом краю зрения мелькали диковинные растения, стада непуганых антилоп, грациозные, пятнистые жирафы. Рядом бежали ребята из группы и четверка во главе с майором Голицыным. И над головой было бездонное синее небо. Такое небо бывает в горах, высоко над землей, но тут вовсе не было гор, просто слегка всхолмленная, бесконечная равнина. Никогда ни до, ни после этого Ворон не видел такого неба.

И был на удивление легкий бой. Грандовцы обошли перехватчиков, и в самом деле задержавшихся в пути из-за конвоирования упрямо, хоть и пассивно сопротивляющегося негра, заложенной в самом начале пути петли, а главное — из-за рискованного чувства собственной безопасности. Они просто не задумывались над тем, что кто-то еще может так оперативно подхватить их охоту за объектом.

Ворону повезло с первых же секунд боя, когда он оказался на достаточном удалении от перехватчиков, чтобы поработать винтовкой. Он забрал жизни у троих из двенадцати убитых в том бою. Еще трое были тяжело подранены, но сразу их добивать не стали, чтоб не внушать опасное чувство обреченности пятерке взятых живыми и относительно невредимыми. В группе потерь не было, только Хряку пуля пробила руку, но кость и крупные кровеносные сосуды не задела, а вот из пришедших с майором молчаливых ребят двое были убиты. То ли подготовка у них была не та, что у штурмовиков, то ли опыта не хватило, то ли больше они следили во время стычки за безопасностью самого Голицына.

Настигли перехватчиков уже на закате, бой был скоротечным, но вот сразу после него на саванну упала темнота, резко и неожиданно, будто кто-то на небесах просто щелкнул выключателем, как оно обычно здесь бывает. Надо было бы, не теряя времени, тут же и возвращаться, но Голицын настоял на немедленном допросе захваченных, причем выделил из всех перехватчиков мужичка помощнее, раненного в плечо навылет. Ну, и, конечно же, того самого негра, из-за которого штурмовики, да и сам майор оказались здесь, на краю света.

Расположились двумя лагерями, в одном — охрана и четверо плененных перехватчиков, а метрах в пятистах поодаль, у ствола грандиозного баобаба, распалили малюсенький костерок и собрались остальные. Впрочем, три двойки Гранд тут же отрядил в охранение, не столько из опасений внезапного нападения, хотя и это тоже предусматривалось, сколько из соображений секретности — мало ли чего сболтнет этот негр или допрашиваемый перехватчик такого, что вовсе не предназначено чужим ушам. У костерка остались пленные, майор с единственным уцелевшим мужиком из прибывших с ним, Пан, как переводчик, его напарник и Гранд с Вороном.

Только сейчас Ворон сообразил, что даже не узнал, как звали, ну, или хотя бы как дразнили голицынских сопровождающих, при жизни мужиков крупных, но не тяжелых, молчаливых, как тот самый баобаб, у подножия которого они расположились. За все время пребывания в группе они не сказали и десятка слов, а сам Голицын при необходимости обращался к ним безлико \"ты\"…

Допрос начался с перехватчика, с которым говорил сам майор на странной британской тарабарщине. Ворон с трудом выхватывал и понимал из речи Голицына отдельные слова, но чтобы составить из них предложения и понять о чем идет речь… хотя до сих пор Алексей был уверен, что британским владеет неплохо, на уровне разговорного, конечно. Единственное, что твердо уловил и понял Ворон, было слово \"diamond\", повторяемое снова и снова. \"Это что же мы — охотники за бриллиантами? — усмехнулся про себя Алексей. — Буссенар какой-то получается…\"

Отвечал майору британец плохо. Сквозь зубы, что еще можно было понять, и рана болела, да и попался он там, где нельзя было попадаться в руки противника, но — еще и с непонятным, злым высокомерием. То ли на что-то реальное надеялся, то ли просто хотел разозлить майора, вывести того из себя. Есть такая методика контрвоздействия на дознавателя, штурмовиков и ей обучали, правда, поверхностно, на уровне лекций и бесед.

Но Голицын, после марш-броска, стычки с перехватчиками, потери своих людей, казалось, окончательно забыл, что такое нервы. Он внятно и коротко пояснил плененному, какая информация от того требуется, после чего взял паузу и послушал, как беседует Пан с чернокожим. Видимо, что в немецко-голландском, что в плохом его варианте — бурском, Голицын не был силен настолько, чтоб самостоятельно вести важную беседу.

— Говорит, что ничего не крал, сам нашел алмаз, просто не стал отдавать хозяевам, — пояснил Пан сбивчивую, тараторящую речь негра, второй раз за сутки попавшего из огня да в полымя. — Никаких сообщников у него нет, сам хотел продать камень, у него знакомые есть и в городе… название — язык сломаешь. Да и еще что-то всё про Родезию толкует, мол, там тоже друзья, они помогли бы…

— Попробуй вместе с ним карту нарисовать, где он нашел камень, — попросил Голицын. — И так, невзначай, уточни, о чем его спрашивали перехватчики. Только без акцентирования, а то наплетет семь верст до небес, знаю я их породу… жить без вранья и гипербол всяческих не могут.

Сделав десяток небольших шагов и вернувшись к своему подопечному, майор не стал переспрашивать того, подумал ли он, представляет ли, что будет с ним в результате молчания, а просто резким движением перевернул совсем немаленького, тяжелого мужика лицом вниз, в землю, дернул за связанные сзади, на пояснице, руки и коротко приказал своему единственному уцелевшему человеку: \"Плоскогубцы\"…

Сентиментальным или, упаси боже, гуманным Ворон не был никогда, отрабатывая методику экстренного допроса на разного рода уголовниках, щедро и с удовольствием поставляемых штурмовикам тюремным начальством. Но нечеловеческое хладнокровие и спокойное равнодушие Голицына все-таки царапнуло по нервам Алексея.

…хрустели косточки, скрипели зубы перехватчика, который поначалу утробно мычал, пытаясь хоть так заглушить адскую боль, потом — вскрикивал, а очень скоро — орал до хрипоты…

Впрочем, крики его растворялись в ночных звуках саванны, съедались хохотом, похоже, гиен, рыканием то ли львов, то ли еще каких крупных хищников, пронзительными стонами совсем уж неизвестных Ворону животных.

Через полчаса, сделав небольшой перерывчик, майор сноровисто перевернул на бок перехватчика и сунул ему под нос, чтобы уж доподлинно разглядел, небольшой шприц с чайного цвета раствором морфия. Даже слов не понадобилось умелому дознавателю, чтоб пояснить — будешь говорить, получишь дозу обезболивающего. Про то, что будет потом — через час, два-три — ни допрашиваемый, ни дознаватель по умолчанию не задумывались, это было как бы условием жестокой игры.

И британец, если это был, конечно, британец, а не австралиец или канадец, а может и вовсе экзотический новозеландец, не выдержал. Ворон не столько заметил, сколько почувствовал, как в глубине его глаз блеснул безумный огонек надежды. А майор, расчетливо ощутив момент перелома, быстрыми взмахами ножа рассек рукав и по-дьявольски искушающе приложил шприц к сгибу локтя перехватчика.

Хрипя от продолжающей нарастать с каждой секундой боли, проглатывая окровавленную слюну от прокушенных губ и половину слов, плененный заговорил, старательно отводя взгляд и от своего дознавателя, и от Ворона, оказавшегося на тот момент ближе всех.

Наконец, Голицын короткой фразой оборвал выплевывающего через боль слова перехватчика и, утомленно вздохнув, всем видом изображая недоверие, все-таки вколол ему четвертушку дозы, на остальное моментально притихший пленник мог надеяться только после проверки своих показаний.

— Ворон, я тебе приказать не могу… — обратился майор к Алексею. — Но среди убитых есть рыжеватый невысокий парень, на мундире у него красная метка напротив сердца должна быть. У него во рту может быть тот самый алмаз, который мы ищем. Во всяком случае этот вот утверждает, что перед стычкой рыжий сунул камень в рот…

— Схожу, посмотрю, — кивнул Ворон. — Вот только — а если он выплюнул его, когда понял, что наша берет?

— Вряд ли, — покачал головой Голицын. — Он же не простой \"рядовой необученный\", должен понимать, что следующей группе гораздо легче будет искать камень на их телах, чем на площадях… А вот проглотить — вполне мог.

Майор испытывающе глянул на Алексея. Но для того вовсе не в новинку было потрошить покойников, входил и такой, немного странный пункт в программу психологической подготовки штурмовиков.

— Ладно, — кивнул Ворон. — Если не найду во рту, гляну и в гортани, и в желудке… только с вас, господин майор, спирт или водка… руки отмывать, а то здесь с водой, сами понимаете, туговато.

Убитого Алексей нашел и опознал легко, предварительно, правда, шуганув каких-то мелких падальщиков, уже пристроившихся к сложенным в стороне от стоянки телам погибших. И до полноценного вскрытия подручными средствами дело, слава богу, не дошло, камень застрял в самом начале глотки перехватчика, видимо, тот все же пытался перед смертью его проглотить, да не успел, пули штурмовиков оказались проворнее.

… -…вот посмотри сам, — предложил Голицын Ворону, когда тот принес невзрачный, буровато-серый камень и обмыл его водкой из фляги майора. — Кажется, просто алмаз, хотя и покрупнее обычных, что находят в кимберлийской синей глине.

\"Но что интересно, уже сейчас, теоретически, на такой алмаз можно записать информацию Британской королевской библиотеки, библиотеки североамериканского Конгресса, всех библиотек Ватикана, Большой шведской, да еще и многих-многих других. И потом — читать всё записанное с помощью вычислительных машин…\"

Майор помолчал, потом, кажется, хотел продолжить свой просветительский монолог, но не сказал больше ни слова, взял камень из рук Алексея, тщательно упаковал его в небольшую металлическую коробочку, выстланную изнутри бархатом, и спрятал её во внутренний карман, напротив собственного сердца.

Уже позже, как-то в очередном тренировочном рейде разбирая остатки разбитой вдребезги рации, Воронцов вспомнил, что заметил на алмазе маленькое, но явно чужеродное вкрапление металла, чрезвычайно похожее на микроскопические разъемы внутренних плат поломанной радиостанции.

А в ту ночь майор Голицын, конечно, не мог рассказать простому унтеру, пускай и из многократно проверенных в деле штурмовиков, о том, что злосчастный негр никак не мог украсть этот камень с прииска. И что на самом деле алмаз содержит в миллионы раз больший объем информации, чем собрана была во всех библиотеках Земли со времен первых глиняных табличек с клинописью. И считать эту информацию вполне возможно уже на современных вычислительных комплексах, вот только, считав, её предстоит еще и расшифровать, а вот на это и уйдут долгие-долгие годы. А главное, майор уже очень давно охотится за истинными владельцами этого информационного кристалла, и то, что он нашелся в дебрях забытых богом и людьми земель, говорило о многом. Как и то, что охоту за алмазом вели еще и другие особые службы, отнюдь не дружественных стран…

А уже на рассвете, когда штурмовики перед выходом собрались вокруг кострища, образовав непредусмотренный никакими уставами кружок, майор Голицын объявил себя \"нулевым\". Это означало, что ни при каких обстоятельствах он не должен был попасть в руки чужих. А лучше всего, если бы к ним не попало даже тело майора. Выбрав из всех штурмовиков почему-то Ворона, Голицын вручил ему небольшую термитную шашку и тихонько, чтобы не слышали остальные, попросил постараться и в крайнем случае не упустить алмаз. \"Ценность в нем не денежная… и даже не человеческая\", — загадочно сказал тогда майор.

…Ничего этого Воронцов не мог, да и не хотел сейчас рассказывать ни рыжей репортерше, пусть она и появилась в комнате \"Черного дома\" вместе с уже подполковником Голицыным, ни странной Кассандре-Сове.

— Вообщем, все закончилось хорошо, — как невнятно сказал Алексей, готовясь к очередному натиску репортерши.

И тут, будто в плохом романе, появился Deus ex machina, мгновенно разрешая тупиковую ситуацию. В комнату быстрым шагом вошел Голицын, окинул взглядом мизансцену, как-то незаметно хмыкнул про себя, почему-то тут же подумав про настырность Нины Трофимовны в добывании любопытных для нее фактов, и сказал:

— Дамы и господа, к сожалению, вынужден прервать ваше общение, надеюсь, не в самый кульминационный момент?

Алексей пожал плечами, а Нина уставилась на подполковника слегка ошалевшим от рассказа Воронцова, чуть протрезвевшим, но все еще пьяным взглядом.

— Ворон, ты мне нужен, — продолжил Голицын. — Оружие при тебе?

— Так точно, — кивнул Алексей, пистолет был таким же атрибутом жизни штурмовика, как зубная щетка для гражданского человека.

— Возьми еще этот, — жандарм извлек из-под полы пиджака странный, маленький пистолетик, больше похожий на дамскую игрушку, и подкинул его в сторону Воронцова, тот ловко перехватил оружие, несколько секунд рассматривал его, покрутив в руке, и привычным движением сунул в карман брюк.

— Идем…

И тут же подполковника на полуслове перебил голосок репортерши:

— А как же я?

Голицын оглянулся на девушку. Секунду подумал.

— Только за нашими спинами… Двигаемся вниз, Ворон, в подвал.

— А что там случилось? — уже деловито уточнила Нина, пристраиваясь поближе к жандарму.

— Резня, — коротко сказала Сова, поднимаясь с тахты и оправляя цыганскую юбку. — Я с вами.

12

Степка проснулся уже во второй половине дня и в настроении преотвратнейшем. А с чего бы ему быть хорошим? Ночная прогулка вместо удовольствия и неописуемо приятного ощущения власти над районом принесла жуткий, до дрожи в коленях, испуг и позорное бегство. Хорошо еще, что самый мелкий из их компании Петрушка, которого все звали Херпитером — именно так, в одно слово — сумел из панического страха устроить юморное представление, высмеяв сперва себя, чтоб другим не обидно было, а потом и всех остальных перепуганных ночным видением приятелей. Конечно, ни в каких оборотней-шмоборотней, вампиров и зомби Степка не верил, даже фильмов про них старался не смотреть. То ли дело боевики, в которых самый основной и сильный крушит в капусту остальных идиотов-слабачков и непременно выигрывает не только в бою, но в деньгах и в постели. Надо только, чтоб кольт у тебя был побольше, чем у противников, да скакать по городским развалинам, по горам или по джунглям ловчее и шустрее, но не так, как вчера возле гаражей. Тьфу ты, опять вспомнилось… И еще, как назло, сегодня с утра Волошин-старший, отец Степки, на службу не пошел, решив поработать дома, в обстановке более спокойной, чем обычно бывает в любой конторе. И при этом уже простым своим присутствием в квартире он отравлял существование сыну. Конечно, папаша Степку баловал, зачастую отмазывая от разных мелких неприятностей, но при этом всегда воспитывал, старательно зудел о совести, чести, порядочности и прочих забытых еще в прошлом веке вещах. А иной раз и наказывал, заставляя провести в полицейском участке, куда Степка по глупости попадал вместе с приятелями за свое озорство, сутки, а то и больше, хотя мог бы вытащить любимого отпрыска и через полчаса.

И вот теперь придется вновь выслушивать вопросы от Волошина-старшего почему это Степка вместо лекций в Юридической Академии дрыхнет до послеобеденного времени. В Академию отец его пристроил от безысходности вольным слушателем. Статус этот позволял появляться изредка на скучнейших по мнению Степана лекциях, обзаводиться друзьями-приятелями, снимать в коридорах и аудиториях жадных до приключений и денег девчонок, но не давал в результате ни диплома, ни глубоких знаний. Разве что — справку о прослушанном курсе, да и то при условии появления хотя бы на половине лекций и семинаров. А появляться там, ох, как было лениво, и не только Степке…

А избежать сегодня общения с отцом Степка не мог — деньги кончились. Пребывай Волошин-старший на службе, вопрос бы решился телефонным звонком и указанием местечка, где лежат так необходимые для вечерних развлечений купюры, но не будешь же звонить в домашний кабинет отца, находясь при этом в соседней комнате?

Лениво почесываясь и даже не подумав переодеть пижаму, в которой спал, Степка все-таки решился после посещения ванной и туалета, заглянуть к отцу, вдруг у того хорошее настроение? или просто настолько недосуг, что отмахнется от сына, как от назойливой мухи со словами: \"Возьми, вот там лежат…\"

Волошин-старший, несмотря на свои небольшие габариты, прямо скажем, восседал за рабочим столом, покрытым зеленым сукном, весь обложенные бумагами, папками, толстенными справочниками, комментариями к Кодексам уголовному и гражданскому и прочей сопутствующей литературой. Не взирая на домашнюю обстановку, одет он был в строгий костюм и даже — модный, цветастый галстук, что в глазах Степки в корне противоречило всякому здравому смыслу. Перед кем дома-то изображать из себя облеченную властью персону?

— Ну, что пришел? — не здороваясь, по моде сына, проскрипел из-за бумаг Волошин-старший, сдвигая на лоб огромные, на пол-лица, очки в роскошной черепаховой оправе.

— Мне это… папаша… мне деньги нужны, — промямлил Степка, уже сообразив, что ни хорошего настроения, ни хорошего отношения к сыну в этот раз от отца не дождешься.

— Зачем? — уточнил старший.

— Как же, ну, вечерком погулять, в кафе там сходить или еще… — пояснил Степка, заранее предвидя ответ.

— Там скажешь, что б на мой счет записали, — махнул рукой отец.

Фраза была роскошнейшей, достойной графа Атоса, который, как известно, ничего не покупал, а брал понравившуюся ему вещь, не спрашивая о цене. Но Степка отлично помнил, как пару месяцев назад в одном маленьком и уютном кабачке половой отказался подавать их компании вторую бутылку водки. \"Папаша ваш только ваши счета оплачивает, — резонно заметил немолодой уже, уверенный в собственной правоте прислужник. — А вам две бутылки водки в жизни не выпить, сколько бы ни тужились…\" И затребованный разбуянившимся было Степкой хозяин кабачка только подтвердил слова своего официанта, в дополнение сказав, что в убыток себе поить и кормить никого не будет. Потом история эта повторялась неоднократно в разных заведениях, и теперь в большинство из них Степка мог зайти разве что в одиночестве.

— Да мне наличность надо бы, — попробовал добиться своего Степка не мытьем, так катаньем. — На девчонок…

— В твоем возрасте женщин покупать еще рано, — строго возразил отец, деловито зарываясь в бумаги.

— Нет, не покупать, ты не понял, — заныл Степка. — Ну, как же вот, придешь куда и будешь говорить, мол, папаша за меня платит… неудобно как-то перед девчонкой-то…

— Зарабатывай сам — и всё будет удобно, — резонно и очень назидательно возразил Волошин-старший.