Дарен Кинг.

Звездочка и Коробок.

Апельсиновый сок с газировкой

ная. Ей всегда хочется всяких глупостей. Она все ласкает меня и ласкает. Ты такая ласкучая, Звездочка. Вся такая любимая и ласкучая. Все пристает ко мне и пристает. Хочет заняться, ну, этим самым. А я говорю:

— Нет, нет, нет. Я уже не могу. У меня весь язык онемел и болит.

Звездочка говорит:

— Ну давай. Ну, хотя бы еще разок. Ты же у меня не мужчина, а зверь.

— Нет, нет.

Звездочка говорит:

— Ну пожалуйста, Ствол.

— Не.

— Покажи своего безобразника.

— Нет, — говорю, — только не безобразника.

— А мне хочется побезобразить. С твоим безобразником.

— Нет.

Звездочка говорит:

— Ну пожалуйста, Ствол.

— Я сказал: нет.

— А я знаю волшебное слово: пожалуйста.

— Нет.

— Давай тогда ротиком, Котик.

— Я не Котик.

Звездочка говорит:

— Давай тогда ротиком.

— Нет, — говорю. — Я и так уже сколько с тобой это самое... Всякими глупостями занимаюсь. Я не могу заниматься такими вещами все время. У меня весь язык онемел и болит.

— Ну давай, Ствол. Ты же у меня не мужчина, а зверь. И потом, мы вовсе даже и не занимались никакими глупостями. Мы вообще ничем не занимаемся. Просто лежим — обнимаемся.

Мы просто лежим под пакетом с таблетками и обнимаемся. Мы со Звездочкой. Только вдвоем. Мы с моей девушкой, которую я люблю. Звездочка пихает меня локтем под ребра. Но не сильно. Любя. Я это чувствую. Такой мягкий тычок под ребра. Локтем. Не сильно. И я говорю ей:

— Звездочка, а я чувствую, как ты меня пихаешь.

— Нет, я тебя не пихаю. Я тебя раньше пихала, а теперь уже нет.

— Но я чувствую твой локоть, — говорю я. — Чувствую, как ты пихаешь меня под ребра.

— Нет, Ствол. Я тебя раньше пихала. А теперь не пихаю.

— Но я же чувствую, что пихаешь. Вот прямо сейчас.

— Я знаю. — Звездочка говорит: — Ты чувствуешь, как будто я тебя пихаю. Но это еще ничего не значит. Потому что вот прямо сейчас я тебя не пихаю. Это твои ощущения тебе говорят, что тебя раньше пихали. Но сейчас, посмотри, я тебя не пихаю. Раньше пихала, да. А теперь — нет.

— Тогда почему я чувствую твой локоть?

— Это все из-за стразов, — объясняет Звездочка. — Ты наелся таблеток и чувствуешь то, что должен был чувствовать раньше, когда оно было. Оно было, да. А теперь — его нет. Но ты его чувствуешь, потому что наелся стразов, и чувствуешь то, что было, когда оно уже было, а потом прошло. И теперь его нет. Но ты его чувствуешь. Они, стразы, такие. Как будто, как будто... Да. Э... Слушай, Ствол?

— Да?

— А на что оно похоже?

— Что?

— Ну, то, когда я тебя пихаю, то есть как будто пихаю. — Звездочка говорит: — Как у тебя ощущения? Тебе больно?

— Нет, малыш. Мне не больно. Наоборот, хорошо. Как будто ты меня не пихаешь, а наоборот, обнимаешь. Так ласково-ласково.

— Это все из-за стразов, Ствол. Давай съедим их побольше и будем пихаться под ребра. Вернее, обниматься. Долго-долго. Всегда.

— Нет, Звездочка, — говорю я. — У нас больше нет никаких таблеток. Ни стразов, ни ешек. Только которые мы уже съели. Которые у нас внутри.

— И снаружи. Над нами.

— Что снаружи?

— Таблетки.

— Какие таблетки?

— Которые в пакете с таблетками. Который над нами, а мы под ним.

— Да, но это не наши таблетки. Они просто над нами, а мы под ними. И потом, они все равно там, в пакете. А мы не в пакете, мы под пакетом. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.

Звездочка говорит:

— Давай их тоже съедим. Съедим весь пакет.

— Не надо пакет, — говорю я резонно. — Тогда у нас не будет, под чем лежать.

— Все равно мы под ним ничего не делаем.

— Что значит мы ничего не делаем? Тогда что же мы делаем? Мы лежим, обнимаемся. То есть что-то мы делаем. А ты говоришь — ничего.

Звездочка кивает. Я чувствую, как она кивает. Медленно. А я просто лежу, и мне так хорошо, и...

— Эй, зверюга.

Я просто лежу, и мне так...

— Зверюга.

Я просто лежу.

— Ну давай, Ствол. Давай. — Звездочка говорит: — Ты же у меня не мужчина, а зверь. Ну, давай поласкаемся, и вообще.

Я просто лежу, и мне так хорошо, и...

— Ствол, ау. Ты меня слышишь? — Звездочка говорит: — Ты вообще меня слушаешь? Послушай меня. Давай немножко займемся глупостями. Так, совсем капельку.

Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется.

Звездочка говорит:

— Неужели тебе не хочется? Ладно, я знаю, что надо сделать, чтобы тебе захотелось. Давай съедим весь пакет с таблетками.

— Нет, Звездочка, мы не будем есть весь пакет. Нам уже хватит таблеток, они у нас скоро из попы посыплются, сколько мы их уже скушали.

— Да ладно, Ствол. Мы съедим только пакет, а таблетки, которые в нем, есть не будем.

— Нет, Звездочка, — говорю. — Если мы съедим пакет, тогда у нас не будет, под чем лежать. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.

— Да ладно тебе. — Звездочка говорит: — Все равно мы под ним ничего не делаем, как я уже говорила, а я, как и ты, не люблю повторять дважды. А раз мы под ним ничего не делаем, значит, можно его и съесть. Он все равно нам не нужен. Вот если бы мы под ним что-то делали, скажем, занялись бы всякими глупостями... но тебе вот не хочется глупостей, потому что тебя почему-то замкнуло, что ты устал и что тебе больше не хочется всяких глупостей.

Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется. Когда тебе хочется просто лежать вместе с ней под пакетом с таблетками и вообще ничего не делать. С ней вдвоем. Больше без никого. Просто лежать и знать, что тебе хорошо. И даже не хочется ничего говорить, потому что слова — это просто слова, и даже когда мы со Звездочкой ссоримся, все равно это просто слова, потому что мы любим друг друга. И нам хорошо с ней вдвоем. Но она говорит, что ей хочется глупостей, а я говорю, что сейчас не хочу, ну, потому что мне просто не хочется, чтобы сейчас. Я уже говорил. А я не люблю повторять дважды.

Звездочка говорит:

— Полижи меня, Ствол. Мне так хочется.

— Что ты все: хочется, хочется. Я уже сколько раз говорил. Вот прямо сейчас мне не хочется никаких глупостей. Не буду я ничего делать, можешь даже не уговаривать. Я уже говорил. И больше я повторять не буду.

— Нет повторяй, потому что уже все прошло.

— Что прошло? Тебе больше не хочется глупостей?

— Нет, Ствол, — объясняет Звездочка. У меня не пройдет, чтобы хотеть заниматься глупостями, пока ты со мной не займешься такими глупостями, чтобы мне совсем перестало хотеться. А то, что прошло, это что ты говорил то, что ты говорил. Ты сказал, что не будешь ничего делать и что ты это уже сказал и больше говорить не станешь. А я говорю, что тебе надо сказать это снова, иначе то, что ты только что говорил, это будет уже неправда. Если ты не говоришь, что тебе не хочется глупостей, значит, это уже неправда, и теперь тебе хочется глупостей. А раз тебе хочется, то давай делать, что хочется.

— Хорошо, Звездочка, я говорю. Вот прямо сейчас. Это правда, и я буду тебе повторять это снова и снова, чтобы оно оставалось правдой. Я говорю, что не хочу заниматься глупостями. И еще долго не захочу. И больше мне сказать нечего. Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...

Звездочка качает головой:

— Послушай меня, хорошо? Ты все равно не отвертишься, как бы ты ни старался. Потому что, если ты прекратишь говорить, что тебе вовсе не хочется, это будет уже неправда, ну, что не хочется, а если не прекратишь говорить, то когда ты откроешь рот, чтобы это сказать, ну или еще что-нибудь, что ты захочешь сказать, я просто залезу туда языком, тебе в рот.

— ...не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...

Она так и сделала. Залезла мне в рот языком.

Мы со Звездочкой целуемся взасос. В рот, с языком, как большие. Под этим пакетом с таблетками. Ерзаем туда-сюда. Тремся друг о друга. Мне хорошо. Очень даже. То есть по-настоящему хорошо. Это все из-за ешек. Ощущения классные, да. И они все сильнее и сильнее. Ну, ощущения. Я их чувствую. Да, да, да. Вот они, здесь. Интересно, а Звездочка тоже их чувствует? Надо спросить.

— Слушай, Звездочка, — говорю. — А ты тоже чувствуешь, да?

— Ммммммм... да... я чувствую.

— А что ты чувствуешь?

— Я чувствую, как мы с тобой под пакетом.

— Но что именно ты чувствуешь, Звездочка? — Я имею в виду те ощущения, которые от ешек. — Что ты чувствуешь внутри?

— Э... Внутри я чувствую, что твоего безобразника нет там, внутри. Потому что его я не чувствую. Потому что его там нет. А должен быть, обязательно должен быть. Давай засунем его в меня. Чтобы я его чувствовала. Ну давай. Ты же у меня не мужчина, а зверь.

— Нет, Звездочка. Я тебя спрашивал не о том. Я тебя спрашивал, что ты чувствуешь под ешками. То же самое, что и я?

— Да, Ствол. Я чувствую. И от этого мне хочется еще больше. Давай уже заниматься глупостями. Сначала — чуть-чуть, а потом — по-настоящему. Долго-долго. Самыми глупыми глупостями.

— А мы с тобой чем занимаемся все это время, пока разговариваем? Только и делаем, что целуемся. По-моему, это и есть самые глупые глупости.

— Нет, только целуемся — это не самые глупые глупости. — Звездочка улыбается и облизывается, как в рекламе. — А я хочу самые-самые глупые глупости. Которые самые нехорошие.

— Слушай, Звездочка, иногда ты меня напрягаешь. Нет, правда. Я вообще не понимаю, о чем ты думаешь, где начинаешь и где кончаешь. Я только одно понимаю, что ты все время твердишь, что тебе хочется всяких глупостей, только об этом вот и говоришь, а я говорю, что мне больше не хочется глупостей. Ну, потому что не хочется.

— Ну давай. Полижи меня, только как следует, по-настоящему. И сделай со мной что-нибудь нехорошее. Засунь в меня своего безобразника. Ко мне внутрь.

— Мой безобразник устал. Видишь, спит.

— Тогда полижи меня там, внизу.

— Мы и так лижемся тут внизу, под пакетом с таблетками, — говорю я. — И, кстати, мне уже надоело лизаться.

— Ну, Ствол. Ну пожалуйста. Ну хотя бы один разочек. А потом я отстану. Только сперва оближи.

— Ну ладно. Но только один разочек.

Делать нечего: облизываю. Но не внизу. Только вверху

Звездочка говорит:

— Ты что, считать не умеешь? Какой это разочек? Это даже не полразочка.

— Я только таблетки умею считать, но сейчас не могу сосчитать даже таблетки, у меня все двоится, и поэтому я насчитаю их больше, чем есть.

— Насчитать больше, чем есть, это же здорово, Ствол потому что тогда получается, что тебе достается больше, чем досталось на самом деле. — Звездочка говорит: — Вот смотри, если я сосчитаю все глупости, которые ты со мной сделал, и насчитаю их больше, чем было, значит, их было много, а если я буду считать только те, которые были на самом деле, тогда их почти что и не было. А если я насчитаю их меньше, чем было, тогда, получается, я вообще ничего с тебя не поимела.

— Вот ты вечно такая. Всегда тебе нужно чего-нибудь поиметь, — говорю я. — Почему ты не можешь, как я? У меня нет ничего, но меня это не напрягает. Потому что по внутренним ощущениям у меня вроде как что-то и есть.

Звездочка пожимает плечами.

— Слушай, Ствол, а чего мы лежим под пакетом? И почему он такой большой?

— Не знаю, — говорю. — Но он и вправду большой, и мы под ним лежим.

— Да, но как мы под ним оказались? И зачем? И когда?

Я пожимаю плечами:

— Не знаю. Но у меня ощущение, что мы были под ним всегда и в то же время совсем недолго.

Звездочка говорит:

— Слушай, Ствол, может, попробуем выбраться и посмотреть, что там снаружи. Ну, над пакетом. И где он вообще. Тогда мы хотя бы поймем, откуда мы под него забрались.

Иногда она жутко меня напрягает, но она все равно очень умная, и все самые лучшие мысли рождаются у нее в голове, и мне очень нравится ее мысль, чтобы выбраться из-под пакета и посмотреть, что снаружи, так что мы оба высовываемся наружу, из-под пакета с таблетками, под которым мы под. Когда мы высовываемся, он как будто становится тяжелее. Как будто кто-то уселся на наш пакет и на нас под пакетом. Какой-то парень. Нет, не какой-то, а Коробок.

— Привет, Коробок.

Звездочка говорит:

— Привет, Коробок. Классно, что ты тоже здесь.

Коробок говорит:

— Ну, это как бы моя квартира.

Звездочка говорит:

— А что ты делаешь на нашем пакете с таблетками?

Коробок улыбается, сверкая зубами, которые у него белые-белые, прямо-таки белоснежные зубы.

— Прошу прощения. Я не заметил, что вы тут валяетесь. — От улыбки его добродушное черное лицо становится еще добродушнее. Он улыбается нам, мне и Звездочке. Нашим двум головам, высунутым из-под большого пакета с таблетками.

Звездочка говорит:

— Ты что, хочешь нас раздавить? Сейчас я почти ничего не чувствую, но ты мне точно все кости переломаешь, они, наверное, уже ломаются, просто сейчас я не чувствую, но потом очень даже почувствую, когда отпустит. Ну, если отпустит. Если ты раньше меня не расплющишь.

— Нет, Звездочка, — говорю. — Коробок вовсе не хочет нас раздавить. Он просто сидит на нашем пакете с таблетками.

— Вы что, потеряли таблетки? — Большой черный парень по имени Коробок встает с нас со Звездочкой и что-то ищет, шаря большими ручищами по пакету с таблетками. Наверное, что-то он там потерял. Я все думаю: что же он потерял? Вот мы со Звездочкой, скажем, давно потерялись, но мы с ней так хорошо потерялись, что нас уже точно никто никогда не найдет, значит, он, Коробок, ищет не нас. Коробок — рассудительный малый и зря тратить время не будет. Он говорит: — Ствол, ты что, потерял таблетки?

— Нет, — говорю. — Только себя.

— Но ты же только что говорил, что я сел на ваши таблетки.

Я пожимаю плечами:

— Я так говорил?

— Слушайте, ребята. Вы уж определитесь. Либо вы потеряли таблетки, либо вы их не теряли. Если вы их потеряли, то давайте искать. Вылезайте оттуда и не мешайте мне вам помогать. — Коробок шарит руками по пакету с таблетками, ищет какой-то еще пакет. Ну, с таблетками.

Я все думаю, какой там еще пакет.

И тут до меня вдруг доходит.

— Нет, Коробок. Ты просто не понял. Я говорил о другом. Когда я сказал про таблетки, я сказал только, что ты сидишь на нашем пакете с таблетками, и мы его не теряли. Сами мы потерялись, да. А пакет не терялся.

— Тогда где он, этот пакет? — говорит Коробок. — Покажи мне его.

— Да вот же он, под тобой, — говорю. — А мы со Звездочкой под ними. Ты сидишь на пакете с таблетками, и давишь на нас, и ломаешь нам кости.

Коробок тяжко вздыхает.

— Ну, вы дебилы. Это не пакет с таблетками. Это мое одеяло. Между прочим, хорошее одеяло, пуховое. И что оно делает на лестничной клетке, я вообще без понятия.

Звездочка говорит:

— То есть это не пакет с таблетками? Такой большой-пребольшой пакет?

— Нет, не пакет.

— Точно? — говорю я.

Коробок хмурится.

— Не пакет. Сто процентов. А вы — два дебила. Это вообще никакой не пакет. Это мое одеяло. Все-таки как вы друг другу подходите. Два придурка нашли друг друга. Дж-дж-дж. — Коробок изображает что-то похоже на рев сирены «скорой помощи». Такие дебильные звуки. — Немедленно вылезайте оттуда. А то кто-нибудь из гостей на вас точно наступит. Потоптали цыпочку, оторвали хвостик. Тоже мне горе-любовнички. Вылезайте из-под моего одеяла.

Я говорю:

— Нам нельзя вылезать. Мы тут под пакетом с таблетками.

— Да хоть под зелеными слониками. Вылезайте, а то рассержусь.

Звездочка говорит:

— Под зелеными слониками. Мы под зелеными слониками.

— Да, — говорю, — хотя слоники не бывают зелеными.

Это мы с ней так шутим. Ну, вроде прикалываемся над Коробком. Чтобы было весело.

— Нет, вы точно дебилы, — говорит Коробок. — Хорошо, я повторяю еще раз. В последний раз. Вы — два дебила. Это не пакет с таблетками. И не слоник. Говорю по слогам: ЭТО МОЕ О-ДЕ-Я-ЛО.

Ага. Все понятно. Мы два дебила.

Вокруг собираются какие-то люди.

Это, наверное, гости. У Коробка вечеринка. Значит, мы тоже пришли к нему на вечеринку.

Я говорю:

— Коробок, у тебя что, вечеринка?

— Да, — говорит Коробок. — У меня вечеринка.

— А почему ты снаружи? Это твой дом или не твой?

— Это мой дом. А это дверь в мою квартиру. Я пошел открыть дверь гостям, а тут — вы. В коридоре. На лестничной клетке. Под моим одеялом. А это гости. Наверное, пришли посмотреть, что здесь такое, — говорит Коробок.

Э... Сейчас бы таблеточку...

— Коробок, слушай, а можно нам по таблеточке?

— Да, Коробок. — Звездочка говорит: — Можно нам по таблеточке? Раз у тебя вечеринка, значит, надо как следует загрузиться, чтобы вообще унесло.

Коробок говорит:

— Вы и так уже оба загружены по самое не хочу.

— Да, Звездочка, — говорю. — Мы загружены по самое не хочу.

— Да, и нас унесло в коридор. — Звездочка говорит: — Из квартиры.

— Ага, — говорю, — под пакет с таблетками. А давай заберемся в пакет и съедим все таблетки.

— Нет, Ствол, все не надо. — Звездочка качает головой. — Их там миллион и еще миллион. Если съесть столько таблеток, мозги точно завянут, а ты же не хочешь, чтобы мы остались совсем без мозгов.

Коробок говорит:

— Так, еще раз. Вы потеряли таблетки или вы их не теряли? Если вы их потеряли, я вам дам пару колесиков. Я остался вам должен еще с того раза, когда посылал вас в Дуркчестер, на прошлые выходные.

Я вообще без понятия, о чем это он говорит.

— Я не знаю, какой там Дуркчестер, — говорю я. — Но зато знаю, чего мне хочется прямо сейчас. Прямо сейчас мне хочется таблеток.

Коробок лезет в передний карман своей юбки и достает прозрачный пакетик с таблетками. Такой небольшой, но с таблетками. Коробок говорит:

— Вот. Тут две ешки и сорок стразов. Теперь, надеюсь, все счастливы и довольны. И это... большая к вам просьба... верните мое одеяло обратно на кровать, пока оно совсем не испачкалось.

Я говорю:

— Спасибо, большой и черный.

— Ствол. Я тебе не большой и черный. Я большой страшный и злой. А это мое одеяло, — говорит Коробок. — Ладно, вставайте уже. Загружайтесь своими колесами хоть до полного помрачения мозгов. Все равно хуже не будет. Вам, дебилам. Вы итак уже не различаете, что есть что.

Да, наверное, не различаем. Но мы знаем, что на что похоже, а если что-то на что-то похоже, значит, это оно и есть. А если оно не похоже, значит, это не то. Если есть что-то белое, как таблетки, и большое, как большой пакет, значит, это пакет с таблетками, как ни крути. А Коробок — он не такой. Он сразу знает, что это — это, а вот то вовсе даже не это, а то. Поэтому он и хорош в своем деле. Ну, в том, чем он занимается.

Прости, Коробок. Ну, что я назвал тебя черным.

Просто пакет с таблетками такой белый, и на его фоне ты смотришься особенно черным. Черный на белом. Ты говоришь нам со Звездочкой, что у тебя вечеринка. И что мы — два дебила с зелеными слониками, хотя слоники не бывают зелеными. Говоришь, что это одеяло, отбираешь у нас наш пакет, под которым мы были под, и теперь нам уже нечем укрыться, нет, я совсем на тебя не злюсь, я люблю тебя, Коробок, и тебя, Звездочка, вы мои самые близкие люди, ближе уже не бывает.

— Я люблю тебя, Коробок. И тебя, Звездочка. Дайте я вас обниму.

Звездочка говорит:

— Да, и займемся чем-нибудь нехорошим.

— Нет, — говорю. — Мы просто обнимемся. Я поэтому и говорю, что и с Коробком тоже.

Мы выходим на улицу из подъезда, прямо в ночь, потому что на улице уже ночь, такая вся тихая и синяя с оранжевым. Звездочка выходит первой. Я — сразу за ней. Мы спускаемся по ступенькам. Их ровно восемь. Они металлические, из металла. Ступеньки от двери подъезда в доме Коробка — прямо на дорогу. То есть не на дорогу, а на тротуар. Где ходят люди, которые пешеходы, а не где ездят машины, которые на дороге. Мы не пойдем по дороге, потому что это опасно, мы пойдем по тротуару, где нет машин...

— Звездочка, Звездочка, Звездочка.

Звездочка говорит:

— Что?

— Присмотри за мной, Звездочка.

— Присмотрю, да.

— Потому что здесь небезопасно, — говорю. — Очень небезопасно.

Звездочка говорит:

— Нет, Ствол. Здесь вполне безопасно. Этих, которые с ананасами на головах... их тут нет.

— Да, я вижу. Только тут все равно опасно, потому что здесь место такое — опасное.

Звездочка говорит:

— Никакое оно не опасное.

— Ты просто не знаешь, о чем говоришь. Я все понял, еще даже раньше, чем ты сказала, ну, то, что сказала, и я знаю, что ты хотела сказать, я всегда знаю, что ты хочешь сказать, а вот ты вообще ни во что не въезжаешь и даже не знаешь, о чем я тебе говорю и что я пытаюсь сказать. — Она вообще ни во что не въезжает и даже не знает, о чем я ей говорю и что пытаюсь сказать. Мы сначала шли по тротуару, где безопасно, и я понял все только потом, когда мы сошли с тротуара прямо на дорогу. — Слушай, Звездочка, — говорю. — А почему мы идем по дороге? Нельзя ходить по дороге. Нас тут задавят. Давай скорее уйдем с дороги, мы же все-таки не дебилы, хотя Коробок говорил, что дебилы. Ну, помнишь, когда он сказал, чтобы мы вылезали из-под его зеленого слоника, то есть из-под пакета с таблетками.

Мы со Звездочкой уходим с дороги, хотя там нет ни одной машины, потому что на улице ночь. А я все думаю про зеленых слонов. Хотя откуда тут взяться слонам, это же не зоопарк, так что им неоткуда тут взяться, и особенно — зеленым, потому что зеленых слонов не бывает, зеленые бывают только у Коробка, ну, он про них говорил, про зеленых. В общем, я думаю про зеленых слонов. И мне больше не страшно. Ни капельки.

— Слушай, Звездочка, — говорю. — А почему Коробок говорил про зеленых слонов?

— Без понятия.

— Он что-то такое сказал про зеленых слонов. Но ведь зеленых слонов не бывает. У него что, есть зеленые?

— Не знаю. — Звездочка пожимает плечами. — У Коробка есть столько много всего. Может быть, у него есть и слоны. Даже зеленые. Или люди, одетые в зеленых слонов. У Коробка есть все. Все, что хочешь.

— А почему тут на улице нет слонов?

— Потому что слоны по улицам не ходят, — отвечает мне Звездочка. — И вообще они в городе не живут. Я бы, если бы была слоном, точно не стала бы здесь жить. Я бы жила где-нибудь в другом месте. Подальше отсюда.

— А где в другом месте подальше отсюда? Слоны вообще где живут?

— Где-нибудь на природе. За городом.

— А почему на природе за городом?

— Потому что в городе страшно. Они боятся, слоны.

— Чего боятся?

Звездочка отвечает, немного подумав:

— Автобусов. И чернокожих людей.

— Ага, — говорю. — А почему они боятся чернокожих людей?

Звездочка говорит:

— Не знаю. Наверное, потому что считают, что все чернокожие — негры.

— У Коробка тоже были чернокожие, у него дома. Они что, все негры?

Звездочка говорит:

— Коробок сам чернокожий, и поэтому к нему всегда ходят такие же чернокожие. К нему домой. Все чернокожие так делают. Ну, в смысле, ходят друг к другу в гости. У них так принято. А вот негры они или нет, я не знаю.

Она замечательно все объяснила. Она вообще хорошо объясняет. Мне всегда все понятно. И мне больше не страшно. Ни капельки.

Хотя нет. Опять страшно.

— Звездочка, — говорю. — Мне опять страшно.

— А теперь-то с чего? — Звездочка хмурится и говорит; — Знаешь, Ствол, меня это уже достает. Ну, что тебе вечно страшно. Вот как тебя достает, что меня вечно тянет заняться глупостями.

— Но мне страшно.

— Я знаю, что страшно, потому что ты только об этом и говоришь.

— Ты ведь присмотришь за мной, правда, Звездочка?

— Присмотрю, Ствол, не бойся. Все хорошо.

— Правда все хорошо? Но если все хорошо, тогда зачем ты за мной присматриваешь?

Звездочка говорит:

— Потому что ты просишь, чтобы я за тобой присмотрела. Вот я и присматриваю. Потому что тебе страшно. А вовсе не потому, что с тобой все хорошо.

— Ага.

Она хорошая, Звездочка. Она всегда обо мне заботится. И присматривает за мной, когда нужно за мной присмотреть. Она идет рядом и держит меня за руку, вот как сейчас, как будто мы с ней — две бабочки, которые идут, держась за руки, и машут крылышками, вот так; вверх-вниз, вверх-вниз. Вот так они машут. Бабочки. А Коробок — он не бабочка, он мотылек, или да, тоже бабочка, но ночная, потому что он черный, и не присматривает за мной, потому что делать ему больше нечего, что ли, у него столько дел, ну, которые ему надо делать, вот он их и делает, свои дела. А не свои — нет, не делает. Потому что он очень занятой человек.

— Звездочка, слушай. Ведь ты меня держишь за руку?

— Держу, видишь. Вот так. Прямо за руку. Как будто мы двое влюбленных, гуляем по городу ночью. Только мы не «как будто», а прямо всамделишные влюбленные.

— Но я...

— Что?

— Я не чувствую, как ты меня держишь.

Звездочка говорит:

— Это все из-за стразов, Ствол. Ты же знаешь.

— Да, я забыл.

— А вот я не забыла. Я все помню. Всегда.

— Тогда почему...

Она пожимает плечами.

— Да, почему, — говорю я. — Обними меня, Звездочка.

— Да.

Она обнимает меня. Крепко-крепко. Двумя руками. Тут, на улице, ночью. Мы стоим, прижимаясь друг к другу, почти касаясь друг друга носами. Я вижу ее, мою девушку. Близко-близко. Вижу, что она меня обнимает. Но вообще ничего не чувствую.

Звездочка говорит:

— Я тебя обнимаю. — Она уже долго меня обнимает, — Чувствуешь, как я тебя обнимаю?

— Нет, — говорю. — Я вообще ничего не чувствую.

— А ты попробуй. Попробуй почувствовать. Потрогай мою грудь.

— Нет, — говорю. — Не буду я ее трогать на улице, а то тебе снова захочется всяких глупостей.

— Ну, просто потрогай меня.

— Я тебя трогаю.

— А теперь попробуй почувствовать.

— Нет, — говорю я. — Не чувствую. Я вообще ничего не чувствую. Звездочка. Как-то мне непонятно. Я люблю тебя, сильно-сильно люблю, но я совершенно тебя не чувствую. Я вообще ничего не чувствую.

— Тогда тебе надо есть ешки, а стразы — не надо.

— Э... слушай, может, пойдем?

Звездочка говорит:

— Мы никуда не пойдем, пока ты меня не почувствуешь. Ты меня очень давно не чувствовал. И не трогал. Это я не о глупостях. Это я о тебе забочусь.

— А ты попробуй сдавить мне ребра. Обычно я что-то чувствую, если мне сдавить ребра.

Она вздыхает, и отпускает меня, и больше уже не обнимает.

— Как-то оно все неправильно. — Звездочка говорит: — Когда я пихаю тебя под ребра, ты должен чувствовать, что тебя пихают под ребра. А когда я тебя обнимаю, ты должен чувствовать, что тебя обнимают. А ты чувствуешь, как будто тебя обнимают, когда я пихаю тебя под ребра, а когда я тебя обнимаю, ты не чувствуешь вообще ничего. У тебя все неправильно. Так не должно быть.

— И все же попробуй сдавить мне ребра, — говорю я. — Наверняка я почувствую все правильно. То, что есть, то и почувствую. Но даже если я вдруг почувствую что-то другое, все равно это лучше, чем не чувствовать вообще ничего. Я не люблю, когда я вообще ничего не чувствую.

Она кивает. Обнимает меня крепко-крепко и пытается сдавить.

— Теперь нормально, Ствол?

— Да, — говорю. — Нет, не нормально. Я все равно ничего не чувствую.

— Знаешь, Ствол, по-моему, это все-таки лучше, чем если бы ты чувствовал, что я давлю слишком сильно или пихаю тебя под ребра.

— Да мне все равно, что почувствовать, — говорю. — Мне просто хочется что-то почувствовать. Не важно что. Главное, чтобы вообще почувствовать, — Звездочка давит сильнее. Кажется, я что-то чувствую, — Ой, я, кажется, чувствую, Звездочка, я что-то чувствую. Дави сильнее.

— Сильнее не могу. Я тебе ребра сломаю. Слушай, Ствол, сделаешь для меня одну вещь?

— Нет, Звездочка, я...

Я вдруг ору благим матом: