* БИБЛИOTEKA ЭPOTИЧECKИX POMAHOB *
* M A K C P E H У A P *
* Д Ь Я B O Л Ь C K И E *
* K A P T Ы *
* (ПEPEBOД C HEMEЦKOГO) *
* ЮHAЙTEД-CEKC-ПPECC *
* 1977 *
- 1 -
Г Л А В А I
Мы прибыли в Амстердам. Был тихий июльский вечер 1948 года. Мне нарочно приходилось указывать год, чтобы вы не думали, что все со мною приведенное есть вымысел, но об этом потом.
Итак Амстердам. Лето. Вечер. Я стою у борта, облокотившись на леера и смотрю на темнеющую вместе с небом воду, в которой словно расплавленное золото, переливаются огни огромного города. Тихий вечер навевает сладкие манящие грезы, а незнакомый город обещает много интересного и увлекательного.
Через час кончается моя вахта, и почему-то на память приходят слова песенки, которую пела юркая негритянка в портовом кабачке на острове Борнео:
О, милый мой, Пип.
Ты могуч и красив,
Ты источник радости и сладости
Ты - мой кумир.
Можно без труда догадаться, кто такой Пип, так как негритянка вертела в руках его резиновую копию и проделывала с нею такие манипуляции, что молодые матросы, краснея, опускали глаза. Вспоминаю Бомбей с его широкими улицами, богатыми ресторанами и темноглазыми индианками. Правда, ничего романтичного в том городе со мной не произошло, если не считать случая, который скорее всего можно назвать трагическим. Но о нем я не хочу сейчас думать - это тяжело. Мысли о воспоминании текут рекой, заливая меня сладостным ощущением жизни, которая представляется мне сплошным праздничным фейерверком с тем ничтожным количеством пятен, который в море огня нельзя и различить.
- Фридрих, проснись.
Я очнулся. Передо мной стоял Макс Викерс, второй помощник капитана. Это смена. Ура. Свободен.
Через 10 минут я уже бежал по зыбкому трапу на берег, на ходу застегивая пуговицы тужурки. Я взял такси и приказал везти меня в лучший бар.
Еще десять минут - и я вхожу в великолепный холл гостиницы “Америка”, в которой расположен ресторан супер-люкс. Нелегко описать ту роскошь, которая делала этот небольшой ресторан лучшим в Амстердаме. На меня дохнул густой аромат цветов, и нежные звуки джаза обволокли меня одуряющей негой. Мягко ступая по толстому пушистому ковру, ко мне подошел официант и провел меня к столику, на котором в широкой хрустальной вазе высилась гора цветов. Ничего не заказывая, я отпустил официанта и осмотрелся.
За стойкой буфета на высоких табуретах сидели мужчины и женщины, которые пили коктейль. Женщины, за исключением тех, которые сидели с мужчинами, пристально обыскивали зал. Справа от меня расположилась богатая компания. Два юнца, лет по семнадцать, в обществе довольно милых дам, гораздо старше их возрастом, о чем-то весело болтали и громче всех хлопали, когда джаз кончал играть. Еще два-три столика были заняты парами, которые довольно нескромно любезничали, пользуясь полумраком, а на мраморной площадке для танцев все время вертелась одна
- 2 -
и та же пара пожилых танцоров, выплясывая такие допотопные па, что вся публика в зале наблюдала это зрелище, как представление. В общем, было скучно. Я оставил официанту доллар на столике и вышел. На улице меня захватил поток людей, и я, не сопротивляясь, плыл, как по течению. Постепенно улицы опустели, народ пошел посвободнее и я оказался в одном из невзрачных и тихих рабочих кварталов. Не зная куда двинуться, я остановился в нерешительности. Мимо проезжал человек на велосипеде.
- Скажите, пожалуйста, нет ли здесь поблизости бара?
Человек остановился. Посмотрел на меня и спросил:
- Вам нужен порядочный?
- Мне все равно.
- Тогда пройдите по этой улице, - он показал на темный, пустынный переулок направо, - и сверните за угол. Там бар для матросов.
- Спасибо.
Я без труда нашел указанный бар, на котором висела вывеска “МОРЯК”.
В низеньком и длинном зале было дымно и шумно. Справа вдоль стены высились стойки буфета, а в глубине была небольшая эстрада, на которой сидел слепой аккордеонист, и его музыку едва можно было разобрать в гвалте пьяных голосов. Народа было много. Я с трудом нашел свободное место возле пожилого и бедно одетого матроса, который тупо и бессмысленно уставился на пустую бутылку из под рома. Перед ним на столе лежали карты в потертой целлофановой обертке. Он не обратил на меня никакого внимания, продолжая сидеть не меняя позы. Во взгляде его мутных, пьяных глаз было что-то нездоровое и я уже собирался было пересесть на другое место, как вдруг к нашему столику подошла милая, но грубо накрашенная девушка в дешевом сиреневом платье.
- Что грустите, мальчики? - задорно воскликнула она, блеснув черными пуговками больших глаз. Странный мужчина вдруг встрепенулся, оттолкнул перепуганную девушку заорал:
- Пошла вон, шлюха! Жизни от вас нет. - Он нехорошо выругался и, не глядя на девушку, уже тише сказал: - Кровь вы всю мою высосали, вампиры. - Его лицо скривила плаксивая гримаса и он, уткнувшись лицом в ладони, опустил голову на стол. Удивленный и озадаченный, я остался на своем месте, надеясь разузнать подробнее, что с ним приключилось, что вызвало такую ненависть к женщинам. Он долго лежал, не поднимая головы. Потом вдруг резко выпрямился и сунул мне карты.
- Купите карты, всего два доллара, хотите?
- А что это?
- Карты. Смотрите, какие красивые женщины.
Он перевернул одну карту и я увидел изображенную на ней светловолосую красавицу с красивыми длинными ногами, облаченную в такую прозрачную серую ткань, сквозь которую явственно просвечивалось нежно-розовое тело, прикрытое только трусиками. Это был король треф. Я невольно залюбовался красавицей и попробовал поднять другую карту.
- Нет, сначала скажите, возьмете ли за два доллара.
- Но я не видел карты.
- Это не важно, они стоят больше. Берите, не прогадаете.
Я не знал, что ответить. Карты были заурядные и уже потрепанные по краям. Правда середина, где изображены женщины, была, как я потом убедился, абсолютно чиста. Покупать я их не хотел, так как в карты совсем не играл, ценности в них никакой. Человек умоляюще глядел на меня прямо в глаза и тихо шептал:
- Ну возьмите. Для вас это ничего не стоит. Вы молоды, вам еще нравятся женщины.
- 3 -
Я отрицательно покачал головой, а он схватил мою руку и, всовывая мне в ладонь карты забормотал:
- Берите так, ничего не надо, угостите только вином и мы квиты.
Мне было непонятно то упорство, с каким незнакомец стремился всучить мне карты, я хотел спросить его об этом, но в этот момент к нам за столик подсела безобразно толстая, азартно размалеванная девка и, хлопнув меня по плечу, пьяно пролепетала:
- Всего десять долларов кэп, и море удовольств… - она не закончила фразу и с визгом бросилась от стола. Мой сосед, гневный и исступленный, вскочил из-за стола и бросился на девку с огромной бутылкой из-под рома. Не догнав, ее он со злостью шлепнул бутылку об пол и вернулся к столу.
- Черт возьми, - выругался он, опрокидывая остатки вина из стакана, - наплодил их дьявол на нашу голову… Ох, как я их всех ненавижу… Ну, не будете брать карты, - уже зло спросил он у меня, пряча их в карман, - ну и не надо. Он пошарил в карманах, выскреб несколько мелких монет и, бросив их на стол, собрался уходить.
- Прощай, кэптен, передай привет своей матери, - он злобно пихнул пробегавшую мимо девку, что-то буркнул ей вслед и тяжелой походкой направился к выходу. Что-то непостижимо загадочное было в поведении и поступках этого странного человека, и я не в силах был справиться с любопытством, окликнул его. Он был уже в дверях. Не сразу сообразив, что зовут именного его, он с минуту стоял, недоуменно оглядывая зал, потом кивнул мне головой, пошел обратно. Усевшись на свое место, он бросил снова колоду карт на стол и в порядке предисловия буркнул:
- Если есть время и охота слушать, закажи вина и чего нибудь пожрать.
Пока я передавал заказ, он молча и сосредоточенно разглядывал грязные заскорузлые ногти на своих почерневших от масла и угля, коротких пальцах правой руки, на которой красовалась толстое литое обручальное кольцо. Когда все. что я заказал. было на столе, он не спеша налил себе полный стакан коньяку и медленно, смакуя, выпил его до дна. Потом долго жевал буженину, постоянно вытирая рот рукой, и на конец придвинулся ко мне поближе, тихо заговорил:
- В 1945 году я после эвакуации из Франции осел в маленьком городке Эбель, который находиться недалеко от Кельна. Через год я завел свое дело и уже имел достаточно средств, чтобы обзавестись семьей. К счастью, подвернулась хорошая возможность, и я стал мужем маленькой Элизы, дочери директора одного из заводов в Кельне. Я перешел служить к тестю и быстро пошел в гору. Через год тесть отправил меня в Алжир с важным поручением фирмы. Вот здесь-то и начинается все чудеса, которые привели меня в такое жалкое состояние. Если у вас есть время выслушать меня до конца, то я готов рассказать вам все по порядку, и если вы согласны слушать, то заранее предупреждаю, что я не сумасшедший и не собираюсь вам врать, хотя история о которой я хочу рассказать совершенно невероятна, и даже самому мне порою кажется просто кошмарным сном.
Я дал согласие слушать его и он, осушив еще один стакан, начал свой рассказ.
Г Л А В А II
- Через 2 дня, окончив все дела, я собрал вещи, готовясь отправиться в обратный путь. Пароход из Алжира в Антверпен с заходом в
- 4 -
Марсель уходил на следующее утро. Окончив сборы, я пошел проститься с городом. Был полдень. Стояла нестерпимая жара. Раскаленный воздух даже в тени не давал прохлады. Но я шел по опустевшим улицам и у каждой колонки обливался водой, которая моментально высыхала. Так я дошел до длинных рядов парусиновых навесов, в тени которых, развалясь прямо на земле, лежали алжирцы среди вороха разнообразной рухляди. Это был черный рынок. Он был обнесен с двух сторон высоким глиняным забором, который тесными рядами подпирали однообразно скрученные фигуры людей в белом, как бы составляя с ним единое целое. Я прошел по рядам, рассматривая товары. Чего тут только не было! Все, начиная от старых дырявых туфель, до дорогих золотых и серебряных сосудов. Возле груды самого разнообразного хлама на земле лежал индус, и, облизывая языком сухие потрескавшиеся губы, перебирал четки. Когда я поравнялся с ним, он поднял руку вверх и крикнул по-французски:
- Мсье, хотите женщин?
Я ничего не понял, но подошел к нему, а он, видимо решив, что я согласен, вскочил с земли и пошарив в своих карманах, извлек колоду карт, завернутых в целлофан.
- Посмотрите это, - сказал он, протягивая карты. Они были уже не новые, и не очень потрепанные. На каждой из пятидесяти трех карт изображена женщина и каждая была по своему великолепна. Я рассматривал их с нескрываемым удовольствием, а индус, придвинувшись ко мне поближе шептал на ухо:
- Каждая из них придет к вам ночью. Эти женщины созданы для любви и знают такие ее тонкости, о которой мы, земные, не имеем никакого понятия.
Я слушал его сумасшедшую болтовню и смотрел карты.
- Вы мне не верите? - спросил индус, глядя мне в глаза. - Я вижу, не верите. Я не вру. - Он потянул меня за рукав и, глядя куда-то в даль сумасшедшим взглядом и приглушенным голосом сказал, вытянув перед собой правую руку:
- Каждые сутки к вам ночью будет приходить одна из этих красавиц. Она подарит вам сладкие ласки, самые приятные поцелуи и самую пламенную страсть. Она заставит вас забыть весь мир и даст вам возможность постичь истинное наслаждение любви.
Вдруг он сел на землю и замолчал, представляя мне возможность подумать. Я стоял ошеломленный и взволнованный бредовым лепетом индуса. Я не верил ни одному его слову, но меня поражали артистические таланты этого базарного торговца. И когда я стал вторично пересматривать карты, женщины показались мне более одухотворенными и еще более прекрасными. Я решил купить карты, чтобы при случае рассказать страстную историю знакомым дома и проиллюстрировать его карты. Как бы угадав мои мысли, индус бросил, не поднимая головы:
- Два доллара.
Я расплатился, спрятал карты в карман и зашагал в гостиницу. Портье сообщил мне, что около часа ожидает какой-то господин. Я поднялся в номер и нашел там своего фронтового товарища Корла Бикнера. Мы радостно облобызались и закидывали друг друга вопросами. Когда первое волнение улеглось и мы высказали самое интересное о себе, наступило минутное молчание. Я разглядывал его холеное розовое лицо и мне отчетливо припомнился вечер в Париже, когда мы с Карлом голодные, оборванные и грязные бродили по пустым и страшным бульварам перепуганного войной города и искали не еды и тепла, а парижских девочек, о которых перед вступлением туда только и говорили. Такой ли
- 5 -
он теперь бабник, каким был? Как бы отвечая на этот вопрос, Карл ответил:
- Хочешь, мы устроим сегодня вечер в твою честь? Будут чудесные девочки.
Я согласился. Через несколько минут он извинился и убежал укладывать приготовления к вечеру, а я принял холодную ванну, улегся на диване, стал еще раз рассматривать карты. Томная сладостная поза пикового туза привела меня в трепет, а загадочный взгляд пиковой тройки обещал столько наслаждения, что сердце мое стало учащенно биться. Меня восхитила девственная свежесть полуоголенной груди девятки треф и грация шестерки. Туз червей поверг меня в сладостную истому. У меня стали дрожать руки, по телу пробежал озноб. Я долго не отрываясь смотрел на очарованную фигуру милой - червонного туза и вдруг мне показалось, что она подмигнула мне левым глазом, причем я почти физически ощутил нервозное движение ее стройного тела в своей руке.
Это какие-то наваждение, подумал я и все еще не в силах отвести взгляда от красавицы положил карту в сторону рядом с собой. Больше никто из них не вызвал у меня особого внимания, за исключением червового валета с его удивительно милой фигурой и длинными стройными ногами.
Я сложил карты, спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл заехал ко мне в девять часов на своем бьюике. После девяти минут езды мы подъехали к небольшому белому особняку, окруженному густыми садами. Узенькие дорожки сада были густо посыпаны мелким песком, от чего казались золотистыми. Во всех окнах дома горел свет, доносились раскаты музыки. Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной, где на диване в креслах сидело около десятка гостей - мужчины и женщины. Среди мужчин всех возрастов все были современно и элегантно одеты. С нашим приходом все пришло в движение. Меня поочередно представляли каждому гостю и все шумной толпой направились в соседнюю комнату, где были расставлены столики на четыре персоны каждый. Вышла хозяйка дома - это была стройная миниатюрная женщина с черными как смоль волосами, спускающимися мягкими волнами на оголенные плечи. Размашистое декольте позволило видеть ее нежно-розовые упругости груди, разделенные узкой темной бороздой. На ней было черное атласное платье, едва достигавшее колен. Справа на платье был такой глубокий разрез, что при ходьбе видны были голые ноги выше чулка. Она блистала драгоценностями, красотой, молодостью. Мы познакомились и, как почетный гость, я был приглашен к ее столу. Ее звали Салиной. Отец ее был богатый американец, поощрял все прихоти своей дочери, считая верхом оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и вот в этом особняке уже второй год беспрерывно она праздновала свою юность с многочисленными друзьями.
Одна половина столовой была свободна от столов и там расположился небольшой джаз. С нами за стол села лучшая подруга Салины - Маргарита Грев и Карл. Ужин начался: звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. Танцевала она страстно и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая ее красивые, холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукав и, схватив меня запястьями под манжетой, лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ноги как можно выше. Наконец меня захватил ритм танца. Я почти бессознательно совершал головокружительное па, поражая окружающих. Но вот она устала. Музыка смолкла, а мы с ней хмельные и изнеможденные опустились на пол. Нам аплодировали. Глядя на свежее, благоуханное тело Салины, я не удержался
- 6 -
и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с удивлением посмотрела на меня, погладила мою руку своей и порывисто вскочила на ноги. Я тоже встал, взял ее под руку и проводил к нашему столику.
- Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели.
- В десять часов утра.
- О, так мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уедем отсюда.
- Давайте.
Мы вышли в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали дорогу, по которой мы шли. Я взял ее под руку и она придвинулась ко мне поближе. Мы свернули еще на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по одному. Она прошла вперед, я следовал за ней и любовался ее фигурой, освещенная слабым отблеском, долетавшего сюда света. Наконец мы подошли к небольшой застекленной веранде. Она открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали света.
В беседке было темно, как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и чуть не упал. Потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно: было совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины. Мы молчали. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий, матовый свет осветил беседку. Роскошное убранство этого алькова ошеломило меня. Я сидел в широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький, круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика стояли два пуфа, на одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого было расставлено в красивом беспорядке флаконы духов. Почти по среди комнаты высился огромный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт лаком, а потом задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще маленький шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, а заметил я его позднее. Салина была довольна впечатлением, которое производил на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю.
- Что это? - спросил я ее.
- Это мое убежище, нравится?
- Здесь чудесно, особенно когда вы здесь.
- Без меня не могут быть здесь в этой беседке. Когда я буду уезжать отсюда я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всем, кто мог бы в ней получить то же самое. Я очень привязываюсь к вещам, некоторые я люблю как живых. Это называют фетишизмом, но меня не пугает это слово, пусть называют как хотят, мне так нравиться. А у вас есть любимые вещи?
- Нет… А впрочем, есть. - Я вспомнил карты и туза червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты и, чтобы замять разговор я переменил тему.
- Какие у вас прекрасные волосы, - сказал я. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбаясь ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж больно много желающих иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина, вы мне нравитесь, - она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскала ножницы, она быстро срезала длинный локон у виска,
- 7 -
- Нате, - она быстро бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебристые змейки, рассыпались передо мною. Я бережно собрал их и положил в портсигар. Она причесалась, протерла духами лицо и руки и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый, я просто поражен вами и всем этим и никак не могу прийти в себя.
- Хотите, я вам покажу журналы, в которых помещены мои портреты? - она подошла к шкафчику с книгами и вытащила от туда целую кипу ярко иллюстрированных журналов разных стран.
- Вот я во Флориде на конкурсе красоты. Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании. А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву своим блеском.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой в Бельгии была я, а она только присутствовала при мне.
Салина выбрала из кучи еще один красочный журнал и показала мне. На ней была фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, запястья обоих рук охвачены широкими браслетами из драгоценных камней, в черных волосах горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорехи черной маски искорками просвечивались зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное вы?
- Угадали. Это я так была одета на прошлое рождество на празднике в Майами. Там было много почетных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них было смешно смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал во время танца пот с моего плеча. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как очарованные моим голым телом, они начинают трепетать от желания и плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в эти минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем.
Салина зажмурила глаза и, запрокинув голову иступленно прошептала:
- Ах, как жаль, что люди себя ограничили пресловутой моралью, сковывая себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Эх люди, люди, - со вздохом вырвалось у нее восклицание. Она встала с дивана и подошла к столу. Воцарилось неловкое молчание. Я не знал, что ответить ей на этот выпад страсти, чувствовал себя виноватым, уткнулся в журнал.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она.
- Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже, как мне надоела эта скука. Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными страстями, с его никому ненужной целомудренностью и лживой нравственностью. Каждая завалящая девка изображает из себя невинность, а в душе у нее зловещий букет такого порока и разврата, что кажется, будто она сплошная багровая дыра, в которую чуть не каждый день и час бросаются все новые и новые мужчины. А эти мужчины, жаждущие вина и оргий в минуту прояснения нравственности, вдруг начинают громко вещать еще о морали нравственности, пренебрежительно называют шлюхой женщину,
- 8 -
с которой еще вчера извивался в постели, вкушая сладости, которые никто, кроме женщины, ему не дает. Вы смотрите, в каких условиях мы живем. Почему юбки должны быть до колен, а не выше и не ниже, почему я могу оголить свою грудь, но только не сосок? Почему на пляже я могу ходить почти голая, а по городу обязательно должна идти одетая с ног до головы? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне уже неудобно это делать, если вы не отвернетесь. Ну что же вы молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия, почти ничего высказать не могу. Ведь я сам в таких же оковах, как и вы. У меня с кровью матери еще в утробе все это. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас это не просто слово, а культура жизни.
- А, не мелите чепуху, - перебила она меня, раздраженно отшатнувшись. - Мы… немцы… У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже толпами лазите посмотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические карточки, - теряя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подошла ко мне.
- А все-таки вы, немцы, необычный народ. У вас нет бесшабашной веселости и милого юмора французов, у вас нет шокирующей развязанности американцев, нет кукольной учтивости швейцарцев и раболепности арабов.
- Зачем вы мучаете себя такими мыслями? - спросил я ее и как-то бессознательно опустил руку на ее колено. Она вздрогнула, словно под ударом электрического тока и, удивленно глянув на меня отодвинулась.
- Идите в гостиную, я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь добавила, - я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство. Идите, если Карл не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда.
Мне хотелось избить ее, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие было растоптано ее острым нежным каблучком и это требовало отмщения. Я сдержал порыв своей ярости, вяло пожав ее холодную руку и, ни слова не говоря, вышел. Проходя в дверь, я незаметно отодвинул гардину так, что образовалась довольно большая щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшие кусты. Через минуту, убедившись, что за мною не следят, я подошел к беседке и отыскал глазами фигуру Салины. Она сидела все в той же позе. Прошла минута, вторая, третья… Она нетерпеливо взглянула на часы, прошлась по комнате до самой двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она опять посмотрела на часы и принялась расхаживать по комнате. Заглянув за дверь, она вдруг остановилась, сняла платье и осталась в очень тонких и узких трусиках, которые блестящей ленточкой прикрывали низ ее живота. Она осторожно стала растирать оголенные груди, любовно рассматривая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и чулки, забралась на диван, долго укладывалась, выбирая позу и наконец затихла. “Это она так ожидает Карла”, - мелькнула у меня мысль, от которой мне стало не по себе, - “а я для нее плохое лекарство. Что она хотела этим сказать?” Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возвращаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по саду и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я испугался - а вдруг она ушла? И теперь у меня не будет никакой возможности увидеть ее. Но я сразу сообразил, что она не могла уйти незамеченной мною, так как я шел по той дорожке, которая идет к дому. Я решил пойти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь, что будет.
- 9 -
Темнота придала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично запели пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца сотрясал меня, как порыв веера
- Судя по молчаливому ответу, - уже громче с издевкой сказала Салина, - это опять вы.
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да? А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это ужасное событие?
- Нет, я не о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо ответил я. - И вообще я не посыльный вам. Если вам нужен Карл, идите и позовите его сами.
Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба, - уже более дружелюбно спросила она, - Я совсем не думала, что этим обижу вас. Извините меня. Я звонила Карлу, он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал, что вас не видел, хотя наш разговор состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы меня теперь извините. Я хочу теперь спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи.
Под нею снова зазвенели пружины и все стихло. Я стоял ошеломленный и подавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковало к ней невидимыми цепями. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я понял только более отчетливо, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь, динь, динь - дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в мрачном оцепенении и молчал и лихорадочно соображал, что делать. Мелькнула мысль броситься к ней и просить о прощении, что бы она позволила побыть с ней, чтобы я смог ее видеть. Теперь даже издевки ее казались мне милыми ласками по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее свежего стройного тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О, хотя бы еще раз взглянуть на все. Мне захотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной темноте и тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня и не было. Я тяжело вздохнул.
- Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил.
- Вы, что хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! - закричала она. - Вы либо убирайтесь от сюда, либо зажгите свет и сядьте. Что вы стоите, как столб, посреди комнаты?
Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, потянул шнурок выключателя и зажег свет. Салина сидела на диване, поджав к подбородку колени и диким алчным взглядом пристально смотрела на меня.
- Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь.
Я безропотно выполнил ее приказание. В шелковом алом халате она выглядела еще стройнее и тоньше.
- Дайте сигарету, - сказала она присаживаясь на пуф. Помолчали. Только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которых раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут.
- 10 -
- Что же будем делать? - спросила она, - Разговаривать с вами не о чем, а на большее…
- Помолчите, - перебил я ее, - дайте на вас посмотреть.
Она очень удивилась, но молчала, обиженно отвернувшись.
- Боже, какая вы чудесная, - невольно вырвалось у меня восклицание. - Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям!?
Она улыбнулась и, склонив голову, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость мраморно-белой груди. У меня захватил дух и слова застряли в горле.
- Что же вы молчите? Говорите, говорите же… Мне это очень нравится.
- Что говорить? - продолжал я, съедая ее взглядом. - Разве можно высказать то очарование, что вы излучаете. Которое греет, обжигает, испепеляет все вокруг.
Она заметила, что я смотрю на ее груди, но не запахнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руку, от чего он еще больше распахнулся, обнажив белую полоску с темной впадиной в пупке. Я не выдержал и порывисто вскочил с пуфа, приник руками к ее полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно отскочила в сторону.
- Не надо, - прошептала она, - не надо.
В этом восклицании не было ни гнева, ни укора, ни мольбы. И я понял, что она горит тем же желанием, что и я. В каком-то диком упоении, уже не сознавая, что делаю и, что говорю я протянул к ней обе руки и прошептал:
- Ну покажи хоть мне ее, я не прикоснусь к ней, я только буду смотреть. Кинь мне эту подачку, я умоляю тебя.
Ее глаза загорелись, красивые крылья прямого носа затрепетали и сузились. Она издала тихий стон и как-будто мимо своей воли, как загипнотизированная, раздвинула в сторону халат. Полушария ее грудей с темными маленькими сосками, глянцево отсвечивая белизной, покачнулись и замерли, призывно выставленные мне навстречу. Сладостная истома подкосила мне ноги и я чуть не упал. Конвульсии содрогнули мое тело.
- Салина, милая, я люблю тебя, - прошептал я, не сводя с нее глаз.
- Говори, говори, не умолкай, - задыхаясь прошептала она и прикрыла ресницами глаза.
- Покажи мне еще кусочек твоего тела, чтобы я мог на всю жизнь унести в памяти это сказочное ведение.
Она выставила из халата одну ногу.
- Хватит?
- Нет, нет, еще! - закричал я.
- А что же еще? Я почти все тебе показала.
- Я хочу видеть твой животик, твои руки, твои плечи, хочу лобзать глазами твой стан, твои бедра. Все, все…
- Ох, как ты обжигаешь своими словами, - ответила она с дрожью в голосе. - Я покажусь тебе вся, только подожди минутку, а то я умру.
- Я не могу ждать. Я хочу видеть тебя.
- Ну смотри… - с этими словами она сбросила с плеч халат и он упал на пол, окружив багряным ореолом ее ноги. Я невольно зажмурился, как от яркого луча - так очаровательно красива и мила была Салина в наготе. Только маленькие атласные трусики прикрывали от меня еще не познанное мною тела. Я задержал на них свой взгляд, пытаясь угадать, какие прелести скрыты там. Салина поймала мой взгляд.
- 11 -
- Ты хочешь видеть и это?
- Да.
- Так сразу… я не могу.
- Давай я помогу тебе.
- Нет, не надо, отвернись, я сама.
- Я не могу отвернуться, не могу ни на миг расстаться с тобой.
- Ну хоть закрой глаза, - взмолилась она.
- Нет, не могу.
- Ну тогда подожди немного…
- Я не могу ждать. Я сгораю от нетерпения.
- Сейчас.
Не сводя с меня глаз, наполненных сладостной влагой, она стала шарить рукой по бедру, ища замок змейки.
- Сейчас, - шептала она, - сейчас.
Наконец тихо треснула змейка и трусы упали к ее ногам. Тихо вскрикнула и, как будто, пронзенная моим взглядом в самое сердце, как подкошенная, упала на пол. Я подошел к ней. Она была бледная, капельки испарины бисером покрывали ее лоб и щеки. Я схватил ее на руки и перенес на диван. Пока она не пришла в себя, я торопливо шарил по ней руками, сладостно ощущая нежное голое тело. Мягкая выпуклость ее лобка была гладкая и чистая, без единого волоска. Это придавало ей неземную красоту античной фигуры. Она была божеством, все, на что я мог решиться по отношению к ней - это потрогать ее тело рукой, чтобы убедить себя в реальности происходящего. Салина открыла глаза, испуганно вскрикнула и спросила, прикрыв грудь рукой:
- Ты ничего со мной не делал?
- Ничего, - ответил я, еще не поняв вопроса. Она облегченно вздохнула и улыбнулась мне.
- Милый мой, не торопись, - прошептала она и погладила своей мягкой рукой мою пылающею щеку.
- Подай мне халат. Я мерзну.
Я подал ей халат и, пока она одевалась, сидел рядом с ней на диване, с сожалением глядя, как под плотной тканью постепенно скрывалось прелестное голое тело Салины.
- Ты огорчен тем, что я оделась. Ну не надо. А теперь, как только согреюсь, я снова разденусь для тебя и ты сможешь смотреть на меня снова, сколько захочешь. О, давай немного выпьем, я уже совсем трезвая. А ты?
- Я тоже. Но где мы возьмем вина?
- У, у!!!! этого добра здесь хватает, сколько хочешь, - воскликнула она и, подбежав к книжному шкафу, извлекла оттуда бутылку коньяка.
- Будешь это или виски?
- Давай это.
Мы выпили по бокалу, и Сали спрятала бутылку.
- Хватит, я не люблю пьяных. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы приятное этой ночи потонуло в пьяном угаре.
- Ну конечно, иди ко мне, я тебя поцелую.
- Только не сильно. В губы.
- Хорошо.
Она подошла ко мне, положила свои руки ко мне на плечи и запрокинула голову, подставив мне губы для поцелуя. Я приник к этим пухлым кроваво-красным подушечкам губами и, чувствуя, как они шевелятся под кончиком мягкого языка затрепетал от сладкого упоения. Я обнял
- 12 -
тонкий гибкий стан и привлек ее к себе, чтобы она почувствовала во мне мужчину. Второй рукой я стал гладить ее грудь и теребить сосок. Салина вяло и бессильно сопротивлялась, тихонько вскрикивая.
- Ой, что ты делаешь. Не надо.
Но моя рука уже гладила и мяла упругую мякоть ее нежного лобка, а указательный палец погрузился в обильно увлажненный “ворот любви”. Салина задыхалась. Тело ее извивалось в сладостных конвульсиях. Она едва вымолвила:
- Я не могу больше стоять. Идем на диван.
Подхватив на руки я перенес ее на диван, распахнул халат и в безумном порыве страсти стал иступленно целовать розовое вздрагивающее тело. Салина прикрыла руками свой лобок, не допуская туда мои губы. Я целовал руку. Милая девочка уже опять была близка к обмороку и, чтобы дать ей прийти в себя, я прекратил свои лобзания. постепенно она успокоилась, открыла глаза и спросила:
- Что же ты?
- Сейчас.
Я быстро разделся донага. Она пристально следила за мной с восхищением. Затем я лег рядом с ней и ощутил, как трепетная дрожь сотрясает ее тело.
- Салина, милая, только не теряй рассудка, - шептал я ей, осторожно раздвигая ей ноги.
- Я попробую, ты осторожней. Это все так приятно, у меня мутнеет разум… Я хочу чувствовать все… Осторожнее…
С предупредительной осторожностью, давая ей возможность привыкнуть к каждому новому ощущению я пробирался к ее драгоценному сокровищу. Салина нервно вздрагивала и бессознательно порывалась остановить меня. Она схватила мою руку, но не отталкивала от себя, а задерживала на том самом месте, до которого я добирался. Я нежно уговаривал ее, выбрасывая слова между поцелуями. Она опустила мою руку и упрямо продвигала дальше. Наконец, я вполне благополучно перелез на нее, устроившись между ее широко раскинутыми ногами. Но как только наши члены пришли в соприкосновение, Салина вскрикнула и затихла, закатив глаза, ее тело дернулось тоже и затихло. Мертвая бледность покрыла ее щеки, дыхание стала едва заметным. Я решил подождать и, не покидая достигнутых позиций, стал нежно массировать ее грудь левой рукой. Очень медленно Салина приходила в себя. Дыхание ее становилось ровнее и глубже. Щеки порозовели, дрогнули веки и ее глаза открылись. Она посмотрела мне в глаза и вдруг сказала:
- Уйди, я тебя не хочу.
- Что с тобой милая? Чем я тебя обидел?