— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Морин.

И алкоголь, и таблетки как-то разом перестали действовать. Она чувствует раздражение, вспомнив, как ее унизили, лишили законных лавров, на которые она рассчитывала за свои хлопоты. Пожелание, спрятанное в доставшейся ей хлопушке, тоже оказалось бездарным, совсем не смешным.

— Я хотел сказать, что ты там на полставки.

— Значит, по-твоему, это не работа? — злым голосом спрашивает Морин.

— Ну почему же, — бормочет Чарли, — работа, конечно.

— Теперь тебе есть чем себя занять. Это хорошо, — говорит Лоррейн, — теперь одной проблемой у вас дома будет меньше, — она подмигивает Роберту.

— Я там не для того, чтобы убить время. Это серьезная работа, — говорит Морин. — На мне все подсчеты.

— Живые-то денежки перепадают? — интересуется Томми.

— Это парикмахерская, — объясняет Морин. — Салон \"Чародейка\".

— О-о! В парикмахерских полно наличности. Тут главное — не зевать, действовать по-умному. Я думаю, ты могла бы много чего порассказать, гораздо больше, чем хитрожопый малец Джеканори![61]

Морин заговорщицки улыбается.

— Морин никогда не позволит себе ничего такого, правда, Морин? — вмешивается в разговор Чарли. — Не для того она туда пошла.

— Ладно, не свисти, — говорит Томми. — Наша Мо своего не упустит, правда, Мо?

— Ну… в общем, я стараюсь действовать по обстоятельствам.

— Эту стрижку я сделала только на прошлой неделе. \"Сассун\"[62], — вдруг сообщает Лоррейн, — как она тебе, Роберт?

— Нормально, — говорит Роберт, стараясь не смотреть тетке в глаза.

— Очень хорошая прическа, — говорит Чарли.

— А моя? — спрашивает Морин.

— Твоя — что?

— Прическа. Я тоже сделала ее только на прошлой неделе, а ты мне ни слова не сказал.

— Качество обходится недешево, — ворчит Томми, расправляясь с последней \"пешаварской\" булочкой одной рукой, так как другая у него занята: массирует промежность Лоррейн.

— А у тебя все еще дешево? — спрашивает Роберт, изучая свои ногти.

— У меня — дешево?

Томми вытаскивает из-под стола руку, автоматически продолжая поигрывать пальцами.

— У меня не может быть никаких дешевок, — говорит Томми. — Я стою тридцать фунтов в день. Вот как надо платить настоящему специалисту.

Чарли фыркает:

— А я думал, ты поможешь мне подновить жилище, — говорит Роберт.

— Для любимого племянника — все что угодно, даже если он \"рыжий-рыжий-конопатый\" и похож на девчонку. А какое у тебя жилище?

— Апартаменты в \"Хилтоне\", — комментирует Чарли.

— Это нора, — говорит Роберт.

— Звучит романтично, — мурлычет Лоррейн.

— Ночлежка, — уточняет Чарли.

— Но ты же ни разу там не был, — говорит Роберт.

— Но ты же ни разу меня не приглашал, — парирует Чарли.

Наступает неловкая пауза. Чарли протягивает брату хлопушку:

— Ну-ка, Томми, рвани.

Чуть помедлив, Томми дергает за кольцо, но хлопка не получается, бумага просто бесшумно лопается. Хлопушки куплены дешевые, на норт-эндском придорожном рынке.

— Смотри, что у меня есть, — говорит Роберт, протягивая Лоррейн дужку от индейки. Она обхватывает тоненькую косточку мизинцем и резко дергает. Ей достается маленький обломок, значит, выиграл Роберт.

— Загадывай желание, — говорит Лоррейн.

Роберт крепко зажмуривает глаза и через несколько секунд снова их открывает.

— Что же ты загадал? — спрашивает Лоррейн.

— Тебе — не скажу, — говорит Роберт, вид у него очень таинственный.

— Никому нельзя говорить, правда? — улыбается Морин и треплет Роберта по подбородку. — Иначе не сбудется.

Роберт слегка отшатывается от ее руки, отворачивается:

— Я уже не мальчик.

— Да, ты уже совсем мужчина. Большой и сильный, — улыбается Лоррейн.

— Чарли, а как там твои игрушки, твои паровозики? — вдруг спрашивает Томми.

— Это не игрушки, — с обидой говорит Чарли. — Не пора ли приступить к рождественскому пудингу?

— Папа избавился от них, — говорит Роберт.

— Что-что? — недоумевает Томми.

— Администрация считает, что \"налицо риск возгорания\".

— Вот сволочи, шла бы она подальше, эта греба-ная администрация, — ворчит Томми.

— Не понимаю, как вы все это терпите, — говорит Лоррейн, смотрясь в маленькое зеркало и подкрашивая губы. — То ли дело иметь свою собственную парадную дверь в собственном доме…

— У нас есть собственная дверь, — перебивает ее Морин.

— Ну да. Такого же цвета, как все остальные. Нельзя даже почтовый ящик поменять. Не думай, что я что-то из себя изображаю. Я просто хотела сказать, как хорошо жить в собственном доме, только и всего.

— А нам просто не хочется влезать в долги, — говорит Морин. — Правда, Чарли? Вот такие мы с ним отсталые!

— Это точно, — замечает Роберт. — Мистер Тихоход и миссис Черепаха.

— Тише едешь — дальше будешь, — парирует Морин.

Чарли чувствует, как его вдруг обдало жаром… Он замечает, что рука Томми снова оглаживает коленки Лоррейн, а другая рука гладит модно подстриженные волосы. На улице \"Кавасаки\" и \"Астра\", он глубоко уязвлен их сияющей новизной, их прямо-таки кричащей дороговизной. Он весь кипит от злости, как только подумает о том, что его заставили демонтировать железную дорогу. Микроволновка у него хреновая, без автоматического регулирования протонов. Индюшка загублена. Причем по его собственной вине. Спасибо Томми, выручил, что и говорить, Томми сегодня главный герой. Вот какие неизвестно откуда нагрянувшие мысли крутятся в голове Чарли, когда он вдруг произносит:

— Да, Морин, ты у нас действительно человек старомодный, это твоя слабость. Но лично я себя отсталым не считаю.

Морин потрясена. Она была уверена, что он ее поддержит.

— Это я-то старомодная, Чарли?

— Слушай, Мо. Рождественский сюрприз. Я уже сходил и взял все бланки.

— Какие еще бланки?

Чарли замолкает, прикидывая, нельзя ли замять эту тему. Но давать задний ход уже поздно.

— Чтобы оформить кредит. Сорокапроцентная скидка. Дело верное. Там по процентам получается меньше теперешней нашей квартплаты. А со временем выплатим основную стоимость.

— Вот это ты хорошо придумал, Чарли, — говорит Томми без тени улыбки.

Он пару раз хлопает в ладоши, изображая аплодисменты. Перед ним стоит тарелка с дымящимся рождественским пудингом, он с азартом уплетает заварной крем и коньячную заливку.

Морин пытливо смотрит то на мужа, то на Томми. Она в легком шоке. Чарли запросто открыл всем сугубо семейный секрет, а ей даже словечком не обмолвился, ей, его собственной жене.

— Ты что, смеешься? — спрашивает Роберт, искренне изумленный.

— И не думаю. — Чарли с оскорбленным видом поджимает губы.

Роберт криво усмехается:

— Да хватит тебе. Ты просто решил всех нас поразить.

— Еще чего.

Чарли стыдно и обидно, что сын его раскусил. В новом году, сразу после праздников, надо срочно бежать и оформлять кредит.

— Давай-давай, греби к нам, гребаным собственникам, — балагурит Томми. — Хорошая штука собственность.

— Да, рынок растет, — глубокомысленно констатирует Чарли.

— Надо бы и мне что-нибудь приобрести, — с невозмутимым видом бросает Роберт. Но в душе он потрясен смелостью отца, это совсем не в его характере.

— Ну-ну! — говорит Морин. — Вы как те три мудреца в одном тазу[63].

--

Быстренько помыв посуду, приступили к раздаче подарков. По традиции, главный распорядитель на этой церемонии — Чарли. Все остальные расселись рядом уютным полукругом. От еды и горячительных напитков всех немного разморило. А у Чарли начинает побаливать живот. Но он надеется, что протоны вещь безобидная, они не могли превратить индюшачье мясо в отраву.

— Начнем. Это подарок Роберта его тетушке Лол.

Лоррейн берет сверток и начинает его разворачивать. Внутри — футболка. На груди огромными буквами выведено: \"Счастье не в деньгах, а в больших деньгах\". Лоррейн хохочет, потом подходит к Роберту и громко чмокает его в губы.

— Очень верная мысль, — говорит она.

— Лолли лижет леденец, — лукаво усмехается Роберт.

— Эта сластена не пропадет, она у нас \"моэн-про\", — говорит Чарли.

— Это что еще такое? — спрашивает Томми.

— В газете прочел. Это означает \"молодой энергичный профессионал\".

Чарли наугад тащит очередной сверток.

— Лол от нас. Везучая, все ей да ей.

— Возьми другой, Чарли. Я подожду.

— Удача есть удача. Давай открывай.

Лоррейн с улыбкой вскрывает пакетик. Там золотой браслет, в виде веревочки с узелками. Она украдкой смотрит на клеймо с пробой. Восемнадцать карат.

Она пытается скрыть свое разочарование, но это ей плохо удается. Наступает неловкое молчание.

— Если тебе не нравится, можешь поменять, я сохранила чек, — говорит Морин.

— Ну что ты, мне очень нравится.

— Знаешь, очень трудно выбирать драгоценности, — говорит Чарли.

— Он очень хорошенький. Спасибо, — говорит она и прячет браслет в карман. Лоррейн не носит золота, в котором меньше двадцати четырех карат.

Раздача подарков продолжается.

Морин получает чайник со свистком фирмы \"Пифко\", гриль для сэндвичей, керамическую вазу-пирамидку для фруктов и двадцать миниатюрных фарфоровых зверушек Уэйда, среди которых имеются спаниель, котенок, утка и такса. Лоррейн дарит ей духи \"Rive Gauche\", которыми Морин (как и сама Лоррейн браслетом) никогда не будет пользоваться.

Чарли получает от Морин блок дорогих сигарет \"Бенсон энд Хеджез\", дрель фирмы \"Блэк энд Декер\" и туалетную воду \"Натуральный табак\", очередной флакон для его коллекции непочатых парфюмов. Томми дарит ему выпущенный Автомобильной ассоциацией \"Автомобильный справочник\" в серебристой пластиковой обложке и \"Дорожный атлас\", изделие издательского дома \"Ридерз дайджест\". Томми и Лоррейн Чарли вручает двадцать фунтов, вложив купюру в поздравительную открытку, — Томми всегда предпочитает наличные, а не эти никчемные рождественские сувениры.

Роберту дядя с тетей дарят \"найковские\" кроссовки. Он рычит от удовольствия. Сам он дарит Томми серебряную пивную кружку с эмблемой его любимого футбольного клуба \"Вест Хэм\". Невскрытых подарков остается совсем немного. Очередной — самому Чарли от Роберта. Вскрыв маленький пакетик, Чарли ощущает, как у него сладко екает сердце.

— Прости, я не смог купить все сразу, — говорит Роберт, отчаянно смутившись.

— Он… он просто чудо, — говорит Чарли.

Чарли искренне тронут подарком. Роскошный миниатюрный шоколадно-коричневый локомотив \"Лик энд Мэнсфилд\", к этой великолепно выполненной модели можно купить и настоящий, работающий на бутане паровой двигатель, который будет выпускать настоящие клубы дыма.

— Пап, я знаю, что еще нужен двигатель, чтобы был настоящий дым. Когда-нибудь я тебе его куплю, ну… когда встану на ноги. И шасси на колесиках, и паровой котел, и всякие вентили и шестеренки… И ты поймешь, что я стал нормальным человеком. Что я не безнадежный неудачник.

— Спасибо, сын, — говорит Чарли.

Все это так трогательно, так неожиданно для Чарли. Он наклоняется к сыну, хочет потрепать по волосам, но не может дотянуться.

— Я знаю, ты думаешь, что я лодырь. Но вот увидишь… когда-нибудь я подарю тебе этот двигатель.

Чарли растерянно молчит, не дотянувшись до шевелюры сына, он хочет хотя бы пожать ему руку, но Роберт не понял, в чем дело, и сам руку не протянул, поэтому Чарли удается лишь погладить его плечо.

— Спасибо тебе, сынок. Я страшно тронут… и зря ты… Я совсем не считаю тебя лодырем.

— Нет, считаешь, — тихо говорит Роберт.

И снова наступает неловкое молчание. Наконец Чарли говорит:

— Я тоже кое-что для тебя припас. Тоже сюрприз.

Он вручает Роберту компактный сверток с ухмыляющейся оленьей мордой. Роберт слегка напрягся, приготовившись к тому, что предки купили ему что-нибудь не то.

Но, как ни странно, в свертке оказывается отличная черная кожаная куртка. Очень элегантная, сразу видно, что не дешевка. Он исследует многочисленные карманы и проверяет молнии.

— Мам. Пап. Спасибо. Она классная.

— Ты все карманы проверил? — спрашивает Чарли.

Роберт теребит нагрудный карман для мелочи, рассчитывая нащупать десятифунтовую бумажку. Поскольку больше никаких подарков в свертке нет, он надеется, что ему решили дать немного денег. Нащупав сквозь кожу какой-то квадратик, он извлекает его наружу. Но это не деньги, а какая-то карточка. Чарли заговорщицки улыбается:

— Чтобы заполучить эту штучку, мне пришлось пройти сквозь огонь и воду.

Роберт смущен и озадачен. Он долго смотрит на карточку, пытаясь понять, зачем она нужна.

— Считай, что это талон на бесплатный обед, детка. На всю жизнь. Я несколько месяцев обхаживал функционеров, которые сидят на льготах. К ним не пробьешься. Простому смертному практически невозможно. Но если повезет, считай, дело в шляпе. Тебе гарантированы выплаты за сверхурочные, тебе гарантированы короткие предпраздничные дни. Плюс всякие подарки от боссов, что-то вроде: от сеньора его преданным слугам. Как в старой Испании.

Он прикрывает рот, будто нечаянно выдал какую-то страшную тайну.

Роберт крутит в руках членскую карточку \"Национальной полиграфической ассоциации\". Потом смотрит на ожидающее лицо отца, приготовившегося принимать восторженные благодарности перед заинтригованными зрителями.

— Эй, прочисти уши! Ты слышишь, что я тебе говорю, а?

— Твой папа несколько месяцев обивал пороги, чтобы все это устроить, — не выдержав, встревает Морин.

— Ш-ш-ш, — яростно шипит на нее Чарли.

Роберт кивает, покусывая ноготь. Наконец он произносит убитым голосом:

— Спасибо, папа. Спасибо, что ты так обо мне заботишься.

— Ты же знаешь, сынок, ради тебя я готов горы свернуть, — с нежностью говорит Чарли.

Роберт кладет карточку на край стола.

— Я тут наладил контакт с одним малым из наборного. Он тебе все устроит.

— Я…

Чарли смотрит на Роберта и вдруг понимает, почему тот молчит.

— Работа на всю жизнь!

— На всю жизнь теперь ничего не бывает, папа.

Роберта охватывает странное чувство, смесь нежности и раздражения. Он продолжает ласково, но твердо:

— Понимаешь… Ты только не обижайся, пап. Но я… я не хочу, чтобы моя жизнь была такой же, как у тебя.

Чарли вдруг чувствует пронзающую боль в животе, ему делается жарко. Он видит краем глаза физиономию своего братца, и ему кажется, что на ней мелькнула издевательская улыбка. И когда Чарли снова начинает говорить, ему не удается скрыть свою горечь:

— Ты, разумеется, имеешь право жить так, как считаешь нужным. Но только учти: изображать из себя изгоя хорошо, пока ты молод. Но когда-нибудь ты постареешь. Я знаю, в это трудно поверить. Я и сам когда-то не верил.

— Я не изгой, — говорит Роберт, отворачиваясь.

— Это я уже понял. Очень хорошо понял. При мотоцикле последней модели какой же ты изгой… Видимо, помимо пособия по безработице в этом году всем выдали рождественские подарки…

— Прекрати! — налетает на него Морин. — Я уверена, что Роберт…

— Или дядя Томми кое-чему успел тебя научить, а, сынок? Как и где чего-нибудь урвать! Тебе такой жизни хочется, да? Всю жизнь сосать соки из менее изворотливых сограждан, из честных трудяг. По-твоему, все заботы в жизни сводятся к тому, чтобы отыскать бесплатное пойло, напился — и отвалился, да? Много-много налитых доверху кружечек.

— Не гони волну, Чарли, — подает голос Томми. — Из Роберта никогда не выйдет ловкача, у него не хватит для этого смекалки. Весь в папочку. Не повезло парню. Вы же с ним в этом смысле два сапога пара.

— Спасибо, Томми. Я всегда знал, что ты лучше, чем я, понимаешь моего сына. Да и кто я такой? Подумаешь, отец!

И опять наступает пытка молчанием, невыносимая пытка.

— Кто-нибудь хочет чаю? — наконец-то спохватывается Морин. — Или кофе?

— У вас есть \"Эрл Грей\"? — спрашивает Лоррейн.

— Мне, пожалуйста, отдельный пакетик, — просит Роберт.

— Между прочим, это твоя мать, — мрачно говорит Чарли, — и у нее есть имя — \"мама\".

— Ага, — тихо отзывается Роберт, словно не очень хочет, чтобы отец его услышал, — Мандинго[64].

— Это что еще такое? — спрашивает Чарли.

Позже они включили телевизор. Чарли и Томми желают посмотреть традиционное приветствие Ее Величества. Роберт уходит в свою бывшую комнату, слушать пластинки. У Лоррейн уже слипаются глаза, и она отправляется в спальню Морин и Чарли. Морин приносит Чарли и Томми цукаты, финики и сливы в шоколаде. Чарли наливает себе побольше виски и усаживается в свободное кресло, хотя оно стоит под сильным углом к экрану. Изображение четкое и цветное. Чарли раскошелился-таки на новый телевизор, отметив этим приобретением свое возвращение на работу. После целого года забастовки.

Королева говорит, что мир всегда был полон всяких раздоров и войн, но так уж исстари повелось, что в Рождество все надеются на лучшее и творят добро. Это свидетельствует о том, говорит королева (и голос ее так спокоен, так искренен), что существуют вечные ценности и традиции; и это напоминание всем — только сердечная доброта поможет нам создать такой мир, в каком мы хотели бы жить. Эта прочувствованная речь длится двенадцать минут. Затем звучит национальный гимн. Томми фыркает:

— Какая же все это херня.

— Все она правильно сказала, — говорит Чарли.

Ему нравится эта идея — насчет того, что истинные ценности непреходящи. Он вспоминает про сердечную доброту и чувствует, что больше не злится на своего строптивого сынка.

— Принц Чарлз, какой он все-таки симпатичный, — говорит Морин. — Как хорошо, что он наконец нашел свою любовь.

— А он часом не голубой? — спрашивает Томми.

— Вряд ли, — сомневается Чарли. — Его леди Ди такая красотка.

— Да будь она хоть трижды красотка… Я думаю, что он все-таки того… Гомик.

— С чего это ты решил? — спрашивает Чарли.

— Когда я в полиции работал, то встретился как-то с одним малым, который был у него в охране. Так он сказал, что принц все время хватал его за жопу, и не только.

Чарли недоверчиво качает головой и бормочет:

— Не понимаю… это же противно природе.

— Кому противно, а кому нет, — говорит Томми. — Знаешь, что я вчера прочел?

— Ты что же, научился читать? — невозмутимо спрашивает Чарли.

— Я тут как-то вычитал, что Рок Хадсон — педик.

Морин легонько толкает его в плечо. Она до сих пор обожает Рока Хадсона. Его фотография с автографом — самое ценное из ее сокровищ.

— Это уж совсем бред! — Морин хохочет, но в душе боится, что это правда.

— Да точно, — настаивает Томми. — Я в книжке прочел. Этот красавчик ни одной задницы не пропустит.

— Может, он действительно… того… — говорит Чарли, — раз в книжке.

— И Кэри Грант, — говорит Томми, — он тоже.

— Может, поговорим о чем-нибудь еще? — не выдерживает Морин.

— Ненавижу педиков, — ласковым голосом говорит Томми.

— Да ладно, пусть, они же никому не мешают, — вытаскивая изо рта сливовую шкурку, говорит Чарли.

— Не в этом суть, — говорит Томми.

— А в чем же? — спрашивает Чарли.

— Совсем не в этом, — говорит Томми и умолкает.

Чарли вдруг снова пронзает боль в животе. Настолько острая, что он, скорчившись, сгибается пополам.

— Извините, — бормочет он и направляется к туалету, очень-очень быстро.

Распахнув дверь, он бросается на колени перед унитазом. Живот непроизвольно втягивается внутрь, и Чарли рвет. Позывы рвоты мучают его снова и снова, пока в желудке не остается ничего, рвать уже нечем, но он продолжает давиться — уже слюной. В унитазе плавает месиво из непереварившейся моркови и брюссельской капусты. Он старается давиться потише, Морин совсем не обязательно знать, что натворила индюшка, а может, эти не отрегулированные должным образом протоны. В голове стучит, будто внутри кто-то колотит по барабану, во рту горечь.

Чарли поднимается и вытирает рот розовым полотенцем, вспомнив, что в рекламе в такое же заворачивают щенка. Интересно, почему? Он спускает воду. Потом берет щетку и старательно чистит зубы, с удовлетворением ощущая, как мятный вкус пасты заглушает горечь. Потом несколько раз проводит расческой по густым черным волосам.

Он думает о своей жизни в тесном пространстве этой квартиры, где он постоянно истекает потом. О том, как сегодня его сын одной фразой окончательно их обесценил, и жизнь, и квартиру. Он думает о том, каким Роберт был, когда только родился. Беззащитным и тепленьким. От него пахло детской присыпкой и кровью, совсем чуть-чуть. А теперь не он, а Томми зашвыривает его к себе на плечо, не он, а Лоррейн щекочет его, заставляя заливаться счастливым смехом.

Он лезет в карман за сигаретами. Но пачка пуста. Блок, подаренный ему Морин, он отнес в бывшую комнату Роберта. Чарли тянет в сон, к тому же он все еще немного пьян, хотя его всего вывернуло наизнанку.

Он поворачивает ручку и входит в комнату. В ней почти темно. Чарли подносит руку к выключателю и вдруг замечает в углу две двигающиеся тени. Какое-то время он ждет, чтобы глаза привыкли к темноте. Сначала он никак не может понять, что происходит. Что это тетя Лоррейн делает со своим племянником? Почему он закрыл глаза и так тяжело дышит? И почему его тетя стоит на коленях, ритмично двигая головой, то вперед, то назад? Чарли решил, что она что-то уронила и теперь ищет, но потом вдруг понимает, в чем дело… До него доходит смысл этой чудовищной пантомимы.

Стиснув зубы, Чарли закрывает дверь и спешит назад в ванную, его снова начинает выворачивать наизнанку.

6

Морин, сморщившись, прикусывает язвочку, на этот раз угнездившуюся на самом кончике языка, язвочка маленькая, но очень болезненная. Тело Морин сегодня злейший ее враг. Оно не хочет подчиняться уходу и упражнениям. Оно не желает обретать более или менее сносный вид. Оно кровоточит, потеет, источает запахи. Оно вышло из-под контроля, и Морин ненавидит его за это безвольное упрямство, за это упрямое безволие. Бородавки на пятках заставляют Морин прихрамывать. Утром она обнаружила у рта новую морщину, тонкую, как волосок младенца, но уже заметную. Ее тело, когда-то такое крепкое и упругое, притягивало мужчин, позволяло делать с ними все, что ей, Морин, было угодно. А теперь оно издевается над ней, заставляет стыдливо сжаться, угрожает разрушить саму ее личность.

Но она не уступит, ни за что. Она его укротит. Жизнь вытолкнула ее на обочину, это так, но собственное тело обязано беспрекословно ей подчиняться. Главное — сила воли. Где твоя сила воли, Морин, не смей раскисать! Прикрикнув на себя, она стискивает зубами вторую язвочку, на щеке, ощущая привкус сукровицы. Боль заставляет ее собраться, проникнуться величием цели. Нет, Морин Бак так просто не сдастся! Ни ее душа, ни этот розовый мешок с костями и дряблыми, обросшими жирком мышцами.

Только что закончилось занятие по аэробике в их районном спортивном клубе. В зале зеркало во всю стену. Морин внимательно следила за своими прыжками, наклонами, махами, сравнивая себя с остальными женщинами. Сравнение было далеко не в ее пользу. Почти все эти женщины гораздо ее моложе и еще не знают того, что известно ей. А ей доподлинно известно, что увядание и дряхлость неизбежны и неотвратимы. Сила тяжести все сильнее прибивает нас к земле, к этому неумолимому магниту. В данный момент Морин находится в ванной, на полу свалено в кучу ее снаряжение для пробежек. Надо быстренько пропустить костюм через стиральную машину, а просушить и прогладить можно после работы.

Работа. Морин смотрит на часы. Она через двадцать минут должна быть в \"Чародейке\". Она страшно благодарна Мари-Роз за то, что та все-таки ее уломала. У нее теперь даже есть свой кабинет, это ее владения. Теперь она не просто ведет канцелярские книги, подсчитывая ежемесячную наличность. Теперь она помогает рассчитывать налоги с прибыли, следит за налогами на добавочную стоимость, звонит в налоговую инспекцию и очень ласково разговаривает со всесильными мужчинами, с могущественным начальством. Она подшивает квитанции, оформляет счета, раскладывает по коричневым конвертикам зарплату. Ее влияние за пределами домашнего пространства постепенно растет. Империя Морин очень мала, но она реальна, ее реальность можно почувствовать. Иногда Морин приходит в голову, что ее жизнь с Чарли какая-то выморочная — в сравнении с часами, которые она проводит в парикмахерской.

Работа там — это настоящая реальность, и оплачиваемая к тому же.

Ну все, можно отправляться, осталось только снять с вешалки плащ и взять лежащую рядом со стойкой для зонтиков тоненькую папку. Из-за бородавок на пятке Морин прихрамывает, но сегодня ей гораздо легче. Обычно, как только она выходит на улицу, боль почему-то становится менее острой, а как только она переступает порог салона, исчезает вообще.

Морин смотрит на себя в зеркало. Модные кремовые расклешенные брюки, ярко-розовый блузон, коричневые босоножки на низеньком каблуке. Плащ очень приличный, купленный в универмаге \"Бритиш хоум сторз\". Что ж, пожалуй, ей удалось найти золотую середину — вид вполне деловой, но не слишком официальный.

Она подходит к двери, но в этот момент раздается звонок. Морин смотрит на часики. Если это миссис Джексон пришла поболтать, то придется извиниться… Однако, открыв дверь, Морин видит на пороге Кэрол в ядовито-розовой пушистой кофте, жакете и черных кожаных брюках. Волосы крашеные, оранжевого цвета, но лицо без косметики. Вид у нее несчастный. Вся сжалась, будто ей очень холодно, хотя погода сегодня довольно теплая.

— Здравствуй, Кэрол.

— Миссис Бак, простите, что я вас побеспокоила.

Морин не знает, как ей быть: не хочется показаться невежливой, но и опаздывать тоже не хочется.

— Кэрол, я как раз убегаю на работу. Прости, но я не могу тебя сейчас пригласить.

— Ой, что вы, что вы! Я только хотела спросить, нет ли у вас телефона Роберта…

— Роберта?

— Да. Я… я пробовала ему звонить. Но там, кажется, отключен телефон.

— Я и не знала, что вы до сих пор дружите.

— Да так… общаемся иногда. Мне нужно до него дозвониться.

— А почему такая спешка?

В ответ — молчание. Карол сует руку в карман жакета и вытаскивает нещадно скомканную пачку дешевых сигарет.

— Он кое-что у меня забыл. Я хотела ему отдать.

— Забыл? Так, значит, он к тебе заходил?

Кэрол зажигает сигарету. Морин снова смотрит на часы.

— Да, заходил.

— Странно, что он не зашел домой, хотя бы поздороваться. Знаешь, Кэрол… не могла бы ты прийти попозже, вечерком?

— Я только… Может, вы знаете… может, у него номер поменялся или… ну мало ли…

— Вряд ли. Мне он ничего такого не говорил. Кэрол, я должна идти.

Морин выходит и захлопывает дверь. Кэрол, зябко поеживаясь, отходит в сторонку.

— Тебе нездоровится?

— Нет-нет. Все в порядке.

Она вымученно улыбается.

— Ну что ж, тогда…

Деликатно обогнув Кэрол, Морин направляется к выходу.

— А его адрес у вас есть? — Кэрол идет рядом.

— Я никогда у него не была, лапонька моя. Откровенно говоря, он никогда меня к себе не приглашал. Я только знаю, что это где-то а районе Бэттерсипарк. Ну и еще… что у него голубая дверь. Он прислал мне фотографию. Но он такой… нет, адреса он мне не дал. Он такой смешной. Любит всякие тайны. Слушай, если он мне позвонит, я скажу ему, что он забыл у тебя… А что он забыл-то?

— Что? Часы свои.

— Часы? Вот не знала, что Роберт все-таки купил часы. Он вечно твердит, что люди слишком зациклены на времени.

— Да? Ну, значит, это не он забыл, а кто-то еще…

— А если даже и он, то никакой катастрофы нет, как-нибудь поживет без них недельку-другую, а?

Сказав это, Морин прибавляет шаг. До начала работы всего пять минут, а она страшно не любит опаздывать. Слава богу, бородавка на пятке стала меньше, может, удастся совсем вывести. А неловкое молчание Кэрол уже просто невыносимо.

— До свидания, миссис Бак.

Уже на крыльце Кэрол разворачивается, что-то бормоча. Но почему-то стоит, не поднимается назад, в свою квартиру. Из окон ее кухни доносится жалобный писк Нельсона, ее малыша.

--

Войдя в салон, Морин сразу понимает: что-то случилось. Не потому, что все кресла еще пусты, — клиентки появляются гораздо позже, часам к одиннадцати или к середине дня; и не потому, что разговаривающая с кем-то по телефону Мари-Роз сердито размахивает руками. Морин настораживает, что не слышно музыки. Едва ступив на порог, Мари-Роз тут же включает музыку и выключает только перед уходом. Да, у них постоянно играет музыка. Начальница Морин считает, что без музыки их салон напоминает склеп; отчасти она права: декоративная \"маркиза\" над входом отнимает очень много света, да еще и рисунок на ней густо-коричневый. Света у них действительно маловато, и, по мнению Мари-Роз, только музыка может компенсировать этот недостаток. И дюжине светильников не под силу одолеть этот постоянный полумрак. Правда, такое освещение имеет и свои преимущества. При таком свете зеркала немного льстят клиенткам. Они выглядят гораздо лучше, чем обычно, даже еще до того, как их волосы приведены в порядок.

Швырнув телефонную трубку, Мари-Роз оборачивается к Морин:

— И где же, черт возьми, тебя носит!

Морин смотрит на часы. Она опоздала на три минуты, ровно столько времени отнял у нее разговор с Кэрол.

— Прости. Я нечаянно…

— Не бери в голову. Это я так.

Мари шумно выдыхает воздух и плюхается на банкетку, заметно ее примяв. Где-то на заднем плане порхает молоденькая их сотрудница, нервно переставляя на полке тюбики и бутылочки с красками, шампунями и прочим.

— Прости, что я к тебе прицепилась, Мо. Просто тут такое дело. У нас возникла проблема.

— Какого рода?

— Налоговая. Прихожу я сегодня, а на пороге какой-то хмырь. Предъявите, говорит, все свои записи.

Морин садится рядом и ласково похлопывает Мари-Роз по спине:

— Не волнуйся, дорогая. У меня полный порядок.

— Да знаю я. Ты проделала адскую работу. Но и ты, и я знаем, что в \"Журнале регистрации\"… есть не все, что должно бы быть.

— Но ты же сама велела мне…

— Знаю, что велела. Ты умница, Морин. Ты не думай, я ни в чем тебя не обвиняю. Ты делала то, что я просила, и именно так, как я просила. И надо сказать, справилась со всем замечательно. Комар носа не подточит.

— Тогда что тебя так волнует?

— То, о чем я не подумала. Ублюдки! Совсем достали! А на что, спрашивается, жить?

— Давай я сделаю тебе кофе. А потом ты все мне расскажешь.

Мари-Роз поднимает глаза. Будучи почти ровесницей Морин, она относится к ней как к мамочке, всегда ищет у нее поддержки.

— Ладно. Сейчас повешу на дверь табличку \"Закрыто\". Надо сесть и хорошенько подумать. Разработать план действий.

— Звучит страшновато.

— Все действительно очень серьезно.

Морин идет к себе, снимает плащ, включает чайник, достает две белые кружки и кладет в них по ложке растворимого кофе. Потом усаживается за свой стол, откладывает в сторону папочку и аккуратно подворачивает розовые манжеты. Несмотря на нервозное состояние Мари-Роз, Морин абсолютно спокойна. Закипает чайник. Через пару минут приходит Мари-Роз, пальцы ее дрожат. Морин протягивает ей дымящуюся кружку.

— Я добавила второй кусок сахару. Судя по твоему виду, тебе десяточек лишних калорий не повредит. Сладкое успокаивает.

— Спасибо тебе, Мо.

Она делает глоток. Морин терпеливо ждет.

— Вся штука в том, что он потребовал журнал регистрации клиентов, все записи за последние полгода.

— За пол года?

— Ну да, именно. Я знаю, знаю, что надо было наплести какую-нибудь чушь, что ах-ах, он у нас потерялся. И что бы они тогда смогли сделать? Но я не подумала. Этот хмырь застал меня врасплох.

— И ты ему их отдала? Записи?

— Нет, конечно. Я же все-таки не законченная дура. Сказала, что журнал у меня дома. Идиотское, конечно, объяснение, но ему пришлось скушать. Короче, он вернется к часу и начнет все сверять. То есть меньше, чем через три часа! И если увидит, что записи клиентов не стыкуются с записями в бухгалтерских книгах, нас ждут неприятности. Меня ждут неприятности. Эти налоговые инспекторы — лютые звери, Мо. Договориться с ними полюбовно практически невозможно. Они тут же впиваются тебе в горло. Потом несколько лет заставят выплачивать старые налоги. Одна моя подружка даже загремела на три месяца в \"Холлоуэй\"[65]. Попалась примерно на том же. Она потом так до конца и не оправилась. А ее бизнес… все полетело к черту… Я совсем не уверена, что смогу снова…

— Элси!

Услышав свое настоящее имя, Мари-Роз, похоже, слегка пришла в себя.

— Прекрати, возьми себя в руки. Как-нибудь выкрутимся. Не психуй.

— Но как, как? О, Морин! Любой, пролистав наши бухгалтерские книги, сразу сообразит, что клиентов должно было быть как минимум в два раза больше, чем записано. Весь наш мухлеж сразу виден.

— Значит, нам нужно сделать новый журнал регистрации.

— Ох, я думала об этом, Морин. Исключено. Сразу будет видно, что записи сделаны только что. И потом, как быть с почерком? Они должны быть сделаны разным почерком, разными ручками.

— Будут тебе и разные ручки, и разные почерки. Зови всех девочек. Надо купить побольше ручек и карандашей. Поблизости есть один захудалый писчебумажный магазин, туда почти никто не заглядывает, у них наверняка есть такие папки и тетради, которым на вид все сто лет, а не полгода.

— Поздно, Морин. У нас всего два с небольшим часа. А еще надо, чтобы все точно совпадало — суммы доходов и количество клиентов. Только волшебник сумел бы утрясти все это за два часа.