Райли уставился на него. Олбани удалось завладеть вниманием всех присутствующих. Профессор откашлялся.

— Примерно год назад Тайлер Скай покончил с собой. Он выстрелил себе в рот.

«Дуло в рот — и конец страданьям».

— Это случилось после того, как Тайлера бросила подружка, посчитав его безбожником.

Все в комнате поморщились от отвращения — вполне закономерная реакция. Но Райли полностью сосредоточился на допросе. Тайлер Скай оправдал строчку из своей песни цитатой из Левита и совершил самоубийство, буквально следуя тексту песни: положил пистолет себе в рот.

Но Бургос не последовал его примеру. Он избил Кэсси камнем или каким-то другим, похожим предметом, а затем выписал новый отрывок из Второзакония. После этого выстрелил ей в рот, чтобы не обратить оружие против самого себя.

Он соблюдал текст песни неточно. Это было большим плюсом для обвинения, но вместе с тем ставило новый вопрос.

Почему? Почему Бургос позволил себе подобную импровизацию? Почему выбрал новый отрывок из Библии, который никогда не цитировал Тайлер Скай и который не был отражен в его стихах?

— Не скажу, что сожалею об уходе мистера Ская из жизни, — пробормотал шеф полиции Кларк.

— Зря вы так говорите, — заметил Олбани. — После смерти Ская продажи альбомов группы «Поджигатель» увеличились вдвое, — мрачным тоном добавил он. — Этот человек стал легендой. У него появились последователи.

— И как много? — спросил шеф полиции Кларк, опуская глаза. — Это ж сколько еще психов бродит по стране и воспринимает тексты его песен как руководство к действию?

— Я бы сказал, у «Поджигателя» тысячи поклонников. Если не десятки тысяч.

Пол нахмурился, но его недовольство вызвали не слова Олбани, а тот вывод, который ненароком сделал своим вопросом шеф полиции. Теперь всем стало очевидно: Терри Бургос следовал словам песни или по крайней мере делал вид, что следует. Он даже отыскал соответствующие отрывки из Библии.

Терри Бургос убивал девушек, потому что так велел ему Бог.

Теперь он прекрасно представлял, какую линию выберет защита. Бургос заявит, что через эту песню Бог изъявлял свою волю: жечь, избивать и мучить молодых женщин за грехи. Он интерпретировал куплеты этой маразматической песни как закодированное послание от Всемогущего. Тайлер Скай в извращенной манере подражал библейским стихам, а Бургос принял их как руководство к действию.

В этом и заключалась проблема. Дело могло быть совершенно простым и ясным, присяжные легко бы во всем разобрались, даже не понадобилось бы сложных терминов вроде «психоз» или «социопатология». Человек решил, что песня может служить ему руководством к действию. Скорее всего он сумасшедший. Разве нормальный человек может сделать что-то подобное?

Они еще немного побеседовали с Олбани. Но Пол больше не слушал его. Сомнений в том, что преступления совершил Терри Бургос, уже не оставалось. Меньше чем за день они собрали достаточно улик, чтобы доказать это. Теперь речь шла не о виновности, а о безумии. Чтобы Бургоса признали невменяемым, ему нужно было доказать, что он страдал психическим расстройством на момент совершения преступлений и не отдавал отчета в своих действиях.

Но Пол знал, что сможет выявить расхождение между текстом песни и его поступками. Это будет доказательством того, что если Бургос и считал себя исполнителем Божьей воли или последователем пророка Тайлера Ская, то сделал свою работу не надлежащим образом. В его поступках оказалось даже несколько несоответствий: Бургос использовал новый фрагмент из Библии и не убил себя, хотя должен был поступить именно так. К тому же Бургос вступал в сексуальный контакте каждой из шести женщин: с проститутками до убийства, со студентками — после, — а в Библии об этом ничего не сказано. Он совершил преступления во время летних каникул, до начала занятий в летней школе, понимая, что тела найдут сразу, как только начнутся занятия. Другими словами, он знал, что совершает преступления, поэтому старался сделать все быстро, пока трупы не обнаружили. Кроме того, полиции было известно, что четыре проститутки работали в разных частях города, а значит, Бургосу хватало ума не возвращаться дважды в одно и то же место. Опять же это служило наглядным доказательством тому, что он сознательно нарушал закон и не хотел, чтобы его поймали.

Пол понимал, что это только начало. К тому времени, когда дело будет рассматриваться в суде, он найдет достаточно прорех в поведении Бургоса, который пытался следовать тексту песни и Библии, и сможет утопить его. Многочисленные улики доказывали, что Бургос осознавал незаконность своих действий.

Через полчаса профессор Олбани расплакался. Пол не винил этого человека в случившемся, но не нашел ни времени, ни сил посочувствовать ему. Следующие девять месяцев его будет волновать только одна персона. И он был уверен, что не оставит Терри Бургосу ни шанса на спасение.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

5 июня 1997 года

«Свидетели казни»


«Для нас, родителей, она была всем, воплощением всего самого хорошего и светлого в нашей жизни. А этот человек, этот монстр, разрушил нам жизнь. Отнял у нас нашу дочь, наши мечты — все, что только может быть у родителей».
Гарланд Бентли. Из заявления, сделанного «Дейли уотч» 29 июня 1989 года



«Этот человек должен на своей шкуре испытать все, что пережили его жертвы. Этот человек заслуживает смерти».
Первый помощник окружного прокурора Пол Райли. Из заключительной фразы на процессе «Народ против Терренса Диметриуса Бургоса» 31 мая 1990 года



«После отказа в прошении о помиловании, принятого выездной апелляционной комиссией суда, Терри Бургосу предстоит стать двенадцатым осужденным, который будет казнен после восстановления смертной казни в штате».
«Дейли уотч», 19 октября 1996 года


Глава восьмая

Колония строгого режима Мэримаунт, за полчаса до полуночи. Тюрьма находится вдали от города — десять акров земли, окруженных забором в двадцать футов высотой, с кольцами колючей проволоки наверху и чугунными воротами. Двадцать четыре часа в сутки надзиратели неусыпно следят за всем, что происходит в пределах тюрьмы, и за дорогой, ведущей к колонии. В аккуратно подстриженных газонах спрятаны датчики, реагирующие на движения. Газоны освещают прожекторы, установленные на сторожевых башнях, расположенных вокруг центрального восьмиугольного здания. Там содержатся заключенные. В прошлом году кто-то из них пытался совершить побег, он даже не успел добежать до ворот: снайпер прострелил ему колено с расстояния двухсот ярдов.

Я остановился возле ворот, за милю до основного корпуса. Они напоминали въезд в средневековую крепость: название тюрьмы было выгравировано готическими буквами. Я опустил стекло дверцы, и в салон проник горячий, насыщенный влагой воздух. Вдалеке слышались слабые крики протеста людей, собравшихся на пикет.

— Хорошо, мистер Райли. — Охранник передал мне два пропуска в нужное здание. Я повесил один из них на боковое зеркало моей машины, второй закрепил на рубашке. — Поезжайте медленно, — добавил он и махнул рукой в сторону мощенной булыжником дороги, — а то один из протестующих уже кинулся прямо под колеса машины.

Я послушался совета и не спеша двинулся по узкой дороге, которая стала еще уже из-за припаркованного на обочине микроавтобуса телевизионщиков. Впереди около гигантских ворот, за которыми начиналась территория тюрьмы, я увидел пикетчиков, разделенных на два лагеря вооруженными до зубов солдатами, присланными местным шерифом. С восточной стороны ворот собрались сторонники освобождения. Их было около сотни: некоторые встали в круг для ночного бдения, священники и пастыри читали молитвы, другие бродили по площади, держа в руках большие квадратные плакаты, как на забастовке рабочих. Молодой человек с убранными в хвост волосами стоял на самодельной платформе из деревянных ящиков с мегафоном в руке.

— Почему мы должны убивать людей, пытаясь доказать, что убийство — это зло? — закричал он, приводя в волнение своих сторонников.

По другую сторону дороги собралась немногочисленная группа поддерживающих смертную казнь, особенно для Терри Бургоса. На плакате, закрепленном на шесте, они написали имена шести жертв, убитых Бургосом. Народу в этой группе было меньше, но они побеждали — и по всей стране, и в этом конкретном случае. Их позиция обозначалась четко и ясно: «Мы поддерживаем смертную казнь в этом штате».

Офицер посмотрел через лобовое стекло моей машины, проверил пропуск, потом заставил меня опустить стекло и еще раз показать документы. Едва я открыл окно, как меня оглушили крики протестующих. Они что-то скандировали и кричали друг на друга через мегафоны.

— Хорошо, мистер Райли, — кивнул офицер. — Поезжайте к воротам, мы вас пропускаем. — Он подал кому-то знак, и ворота медленно раскрылись.

Кто-то ударил ладонью по двери моей машины. Двое репортеров попытались заглянуть ко мне в салон, желая рассмотреть одного из свидетелей казни. Я медленно повел «кадиллак», а журналисты бежали рядом и выкрикивали вопросы. Я слышал лишь обрывки их фраз. Один из них спросил, что я здесь делаю, но мне показалось это глупым, ведь я обвинитель, человек, который просил присяжных вынести смертный приговор.

Наконец я миновал ворота, и репортеры остались по другую сторону от них. Проехав мимо нескольких строений, я добрался до корпуса для посещений. Вышел на удушающую жару и направился к двери, возле которой стояла охрана. Полный надзиратель открыл ее, пропуская меня в ледяную приемную. Там без дела слонялись несколько офицеров охраны, они курили и разговаривали. Один из них узнал меня и поздоровался. Я ответил: «Рад встрече» — дежурная фраза для людей, чьих имен я не помню. Мне это не нравится, потому что собеседник всегда чувствует подобное отношение. И я знал, что со мной нередко поступали точно так же.

Я спустился в подвал. Как всегда, я прибыл последним. Остальные свидетели уже были на месте. Трое или четверо оказались родителями сбежавших из дома проституток, они были одеты в строгую, но старую и потрепанную одежду.

Всегда относился к ним с сочувствием, ведь они потеряли дочерей, но, по правде говоря, большинство из них попрощались со своими детьми задолго до их смерти. Я сдержался и не высказал им всего того, что хотел сказать еще на процессе: если бы они уделяли своим девочкам больше времени, когда те были еще подростками, их дочери не пошли бы зарабатывать себе на жизнь на улицу и не стали бы жертвами серийного убийцы.

Эти люди осознавали всю серьезность и даже торжественность момента и наслаждались уважением, которое неожиданно им оказали. Они были официальными свидетелями казни одного из самых известных преступников штата за последние несколько лет. Вероятно, для них это было необычайно волнующее событие.

Я увидел Дэвида и Морин Данцингер и почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Мне никогда не забыть их лиц после того, как они опознали Элли. Родители прилетели из Южной Африки сразу, как услышали страшную новость, но, казалось, не могли осознать случившегося до тех пор, пока не увидели своими глазами мертвую дочь на столе в морге с огромной дырой в груди, в том месте, где должно было находиться сердце. Они провели в городе целый год, ожидая процесса, и ходили на слушания каждый день.

Морин Данцингер подошла ко мне и взяла за руку. С тех пор прошло семь лет. Семь лет ожидания этого дня, возможно, надежды, что он наконец-то положит всему конец или создаст хотя бы иллюзию того, что все закончилось, ведь сердце никогда не сможет забыть. Ее волосы поседели, глаза ввалились, она располнела в талии и, возможно, уже успокоилась, осознавая, что убийца дочери пойман, осужден, а через полчаса его казнят и справедливость восторжествует.

Этого, наверное, достаточно. Когда люди испытывают сильную боль, таким образом их можно утешить. Им нужна надежда. Они не могли вернуть свою дочь, поэтому сосредоточились на том, чего можно было добиться, — на правосудии для убийцы. Пускай это и не развяжет навсегда затянутый узел, но хотя бы немного ослабит его.

Я поздоровался с ее мужем — Дэвидом. На нем был темный костюм. Судя по всему, он старательно подошел к выбору одежды, остановившись на дорогом траурном костюме. Весьма интересный поступок, тем более что всем было ясно: никто не станет скорбеть о потере этого человека. По крайней мере никто из находящихся в комнате.

Джоэл подошел ко мне и улыбнулся. Офицер полиции в отставке, один из тех, кто раскрыл это дело. Или, точнее, поймал его, оно буквально упало ему в руки. Он сам признался мне в этом, когда однажды мы выпили слишком много бурбона.

— Бентли не приедут? — спросил он меня с легким разочарованием.

Он имел в виду родителей одной из жертв, сокурсницы Элли, Кассандру Бентли, дочь Гарланда и Наталии Лейк Бентли.

Я покачал головой. Теперь я занимался частной практикой, и Гарланд стал моим клиентом. Мы общались почти каждую неделю, но старались не затрагивать тему казни Терри Бургоса.

— Шакалы собрались в соседней комнате. — Джоэл презрительно скривился. Он имел в виду журналистов, которым выпал счастливый билетик получить доступ в тюрьму. Для новостных СМИ это был новый маркетинговый ход — эксклюзивный репортаж. Наверняка убийца скажет что-нибудь перед смертью.

Я посмотрел направо через одностороннее стекло в комнату, где сидели репортеры. Они пили и жевали печенье. Начальник тюрьмы предельно четко объяснил, что они могут присутствовать на казни, но общаться с официальными свидетелями им позволят лишь в том случае, если этого захотят сами свидетели. Он даже распорядился выделить для репортеров отдельное помещение, где они могли подождать, пока начнется «шоу». Сейчас в их комнате не было ни одного свидетеля, но, возможно, я просто опоздал и они уже все, что хотели, выяснили.

Джоэл поддел меня:

— Знаешь, что он заказал на прощальный ужин?

Я покачал головой, хотя и знал ответ.

— Тако. — Лайтнер широко улыбнулся.

Без пятнадцати двенадцать нас отвели в комнату для официальных свидетелей. Она оказалась чуть больше гостиной в обычном жилом доме. Здесь не было никакой отделки: только голые серые стены и два ряда стульев, причем во втором ряду стулья приподняты на одну ступеньку. Посадочные места заранее не распределялись, и люди спешили усесться в заднем ряду, словно надеялись, что это позволит им держаться подальше от «сцены». Я понимал, что должен представиться родственникам жертв и расположиться там, где они захотят, поэтому мне досталось центральное место впереди. С одной стороны от меня сел Джоэл, а с другой — Кэролин Пенри, телерепортер из «Четвертого информационного центра». Я сидел и смотрел на светло-зеленую штору, которая закрывала огромное, во всю стену, стекло.

Я не мог избавиться от ощущения, что мы пришли в театр и ждем, пока раздвинется занавес. На столе стояли кувшины с водой и кофе — на случай если кому-то понадобится кофеин. И больше никаких напитков. Днем ранее Джоэл Лайтнер предложил мне захватить с собой поп-корн.

— Что вы делаете после? — с дрожью в голосе прошептала Кэролин Пенри.

Кэролин — типичная красотка-репортер: высокая, светловолосая, с выступающими скулами. Как и остальные репортеры, она была при полном параде — позже ей предстояло выступать перед телекамерой. Кэролин улыбнулась и попыталась сохранять хладнокровие. По правде говоря, мы с Джоэлом собирались отужинать вместе, и мне не хотелось, чтобы она присоединилась к нам.

Кэролин наклонилась ко мне:

— Что он вам сказал вчера?

— Без комментариев.

Кэролин хороший репортер — она выяснила, что днем ранее Терри Бургос попросил навестить его. По закону штата в последние три дня перед казнью осужденного помещали в зону смертников: она состояла из четырех камер и находилась в здании, примыкающем к корпусу, где совершалась казнь. Там смертник находился под круглосуточным наблюдением надзирателей, которые дежурили сменами по двенадцать часов. В течение этого времени осужденные имели право на два посещения в день. Я единственный, кто побывал у него. Мой визит длился всего пять минут.

Дальше началось самое странное. Департамент исправительных учреждений установил жесткий протокол поведения для осужденных на смерть: от времени последней встречи со священником и прощальной трапезы до «прогулки на казнь» из зоны смертников в блок «Джи». Затем следовал официальный звонок священнику, на случай если приговоренный захочет покаяться перед смертью. Но тем, кто собирался наблюдать за казнью, не давалось никаких инструкций. Люди ерзали на стульях. Особенно репортеры, которые пришли сюда по долгу службы и чувствовали себя не в своей тарелке. Присутствие здесь гарантировало для них эфирное время, возможно, специальный репортаж о казни преступника, но это не означало, что они с нетерпением ждут предстоящего зрелища.

Примерно без десяти двенадцать надзиратели раздвинули занавес, закрывающий стекло. Сидящая рядом со мной Кэролин вздрогнула. В комнате послышались вскрики, стоны, даже всхлипывания. Люди, находящиеся в заднем ряду, смотрели на человека, который убил их дочерей.

Значительное пространство небольшой овальной комнаты было огорожено, создавая еще один отсек — восьмиугольный металлический ящик с выкрашенными светло-зеленой краской стенами, примерно в два метра шириной и под три метра длиной. Войти в него можно было через стальную дверь, обитую резиной, которая закрывалась с помощью стопорного колеса. В оставшихся семи стенах были проделаны оконца, так что каждый из зрителей мог видеть осужденного.

Терри Бургос, в одних белых трусах-боксерах, сидел на металлическом стуле; его голени, лодыжки, бедра, плечи и голова фиксировались кожаными ремнями. К его волосатой груди был прикреплен длинный стетоскоп, он тянулся из газовой камеры в соседнее помещение, чтобы находившийся там врач мог зафиксировать смерть Бургоса, не входя в камеру.

Голову смертникам стали привязывать с недавних пор. Это случилось после того, как один южанин размозжил себе череп, ударившись о стальной шест позади, когда бился в судороге от нехватки воздуха. Правительство штата не хотело, чтобы осужденный терял сознание во время казни.

Терри Бургос выглядел жалким: волосатый толстый человечек в одном белье, — но, похоже, он не осознавал, в каком положении находится. На его лице не было никаких эмоций, он просто переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, словно любопытный ребенок. Последние семь лет он провел практически в полной изоляции, и теперь у него наконец появилась возможность получить новые впечатления.

Под стулом Бургоса стоял таз, наполненный серной кислотой, разведенной дистиллированной водой. Над тазом был подвешен мешок, в котором находились капсулы с цианидом натрия. По сигналу начальника тюрьмы находящийся за пределами камеры надзиратель должен опустить рычаг, после чего цианид попадал в кислоту, что вызывало химическую реакцию и воздух наполнялся цианистым водородом.

Всего имелось три рычага, которые одновременно опускались тремя надзирателями. Два рычага не производили никаких действий, а третий опускал капсулы в раствор кислоты. Ни один из трех надзирателей не смог бы уснуть, зная, что именно он убил человека. Возможно, правительство штата и не испытывало сострадания к убийцам, но их палачей оно точно щадило.

— Я только надеюсь, он не станет задерживать дыхание, — прошептала Кэролин.

Она, как прилежная ученица, хорошо изучила процесс. Если Бургос глубоко вдохнет газ, то через несколько секунд потеряет сознание и умрет безболезненно, но если начнет задерживать дыхание, возникнут конвульсии и он сможет продержаться около двадцати минут.

— Терренс Диметриус Бургос, — начал тюремный надзиратель, держа перед собой папку-регистратор, — вы приговорены судом штата за совершение пяти насильственных актов по статье четвертой, пунктам шесть — десять Уголовного кодекса, а именно: убийства Элиши Данцингер, Анджелы Морнаковски, Жаклин Дэвис…

Кэролин Пенри застонала, наклонилась вперед и издала утробный звук. Ее вывернуло прямо мне на ботинок. Я проигнорировал кучу у моей ноги и предложил ей платок, а потом взял ее за руку и крепко сжал ладонь. Она попыталась извиниться, но в этом не было необходимости. Она не последняя, кто отреагирует на происходящее подобным образом. Для свидетелей специально был приглашен врач.

— …Сары Романски и Морин Холлис.

С момента ареста Терри Бургос набрал двадцать фунтов веса, у него появился второй подбородок, плавно переходящий в шею, глаза заплыли и превратились в маленькие бусинки. На голове почти не осталось волос, лишь несколько прядей прилипли к ремню, который стягивал его лоб. Я посмотрел ему в глаза, надеясь отыскать там хоть каплю раскаяния или сожаления. Или хотя бы страха. Не стану скрывать, мне хотелось увидеть его страдания.

— …Совет присяжных определил, что эти преступления были совершены преднамеренно и при особых обстоятельствах, требующих смертной казни…

Я почувствовал, как напряжение в комнате нарастает. Эти люди испытывали настоящую бурю эмоций. Озлобленные и уязвленные, за последнюю неделю они заново пережили свою трагедию и теперь ожидали правосудия, на которое так надеялись.

— Вы подписали письменное заявление, заверенное и подтвержденное в суде, о том, что выбираете отравляющий газ.

Либо газ, либо электрический стул. Я бы выбрал другое. Не могу представить себе смерть худшую, чем удушение.

Я обратил внимание на два телефона на стене: один черный, другой — красный. С последнего можно позвонить прямо в дом губернатора. Затем я взглянул на часы. Ровно двенадцать.

Потом я снова посмотрел на Бургоса, который не сводил с меня глаз. Теперь, когда мы установили зрительный контакт, я знал, что он будет глядеть на меня, пока есть такая возможность. Я хотел отвернуться, продемонстрировать ему полное отсутствие уважения, которое он, безусловно, заслужил, но не смог отвести взгляд. Вероятно, я в долгу перед ним. Наверное, каждый прокурор должен заглянуть в глаза человеку, которого обрек на смерть. Именно поэтому я и находился здесь и согласился прийти сюда днем ранее.

Бургос высунул язык, и теперь он торчал у него между тонкими губами. Его глаза моргнули, но, казалось, это произошло непроизвольно. Ни один человек, даже полный безумец, не сможет оставаться безучастным, когда его ожидает подобное наказание. Он забарабанил пальцами по подлокотникам. Его ноги задергались. Грудь раздулась. Он сильно вспотел — не самое приятное зрелище, когда человек почти полностью обнажен.

— …Сейчас вы имеете право на последнее слово.

Полное молчание. Терри Бургос никогда не извинялся и не выказывал ни малейших признаков сожаления о содеянном. Я подумал, что семьи погибших ждут его раскаяния, надеясь, что оно хотя бы немного облегчит их страдания.

Бургос открыл рот, но ничего не сказал. Мы по-прежнему смотрели друг на друга, и, судя по всему, родственникам убитых не суждено было услышать то, на что они рассчитывали. Даже если он и скажет что-то, это будет адресовано только мне.

Надзиратель не знал, как поступить. Разумеется, он собирался предоставить Бургосу такую возможность — по крайней мере дать шанс выговориться и обрести душевный покой. Возможно, как бы странно это ни звучало, Бургос даже вызывал у него некое подобие сочувствия. Они провели вместе семь лет, пока осужденный ожидал смерти. Большинство смертников сидят в одиночных камерах и со временем либо обращаются к Богу, либо просто теряют всякую волю и желание сопротивляться и превращаются в довольно покладистых зэков.

Наконец надзиратель посмотрел на начальника тюрьмы. Тот поднял вверх большой палец, и мы все замерли в ожидании.

Терри Бургос с трудом откашлялся. Говорят, один осужденный с Запада трепался минут двадцать, когда ему дали возможность произнести последнее слово.

Прошла еще одна мучительная минута, мы с заключенным по-прежнему смотрели друг на друга. Я все ожидал, что он усмехнется или нахмурит брови, надеялся увидеть страх в его глазах, но получил лишь почти детское недоумение и гипнотизирующий взгляд.

Начальник тюрьмы подошел к окну:

— Терри, ты ничего не хочешь сказать?

Бургос медленно покачал головой, насколько позволяли его путы. Он все не сводил с меня взгляда и снова открыл рот. Он что-то беззвучно прошептал мне, его губы и язык двигались, явно произнося какие-то слова. Я не особенно хорошо читаю по губам и все-таки понял, что он сказал.

Начальник тюрьмы, стоящий к Бургосу спиной, принял его молчание за отрицательный ответ и подал знак надзирателю, который должен передать распоряжение офицерам охраны, чтобы они приступили к исполнению наказания.

— Осужденный отказался от последнего слова, — заявил надзиратель.

Позади меня кто-то всхлипнул. Некоторые родственники погибших надеялись услышать слова раскаяния. Другие, возможно, ожидали пустого бахвальства — эти люди вздохнули с облегчением, когда осужденный так ничего и не сказал. Но надзиратель был не прав. Терри Бургос не отказался от последнего слова. Он прошептал его мне — человеку, который посадил его в это кресло.

Он сказал то же, что и днем ранее, когда я пришел к нему в камеру:

— Я не один.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Июнь 2005 года

Вторая строфа

Суббота 5 июня 2005 года

Глава девятая

Перемена в изображении тут же стала заметной, когда на экране появилась запись восьмилетней давности. Вверху в правом углу стояла дата: 1 июня, 1997 год.

Кэролин Пенри в голубом костюме и шелковой кремовой блузке держалась уверенно, как и подобает профессионалу. На коленях у нее лежал блокнот.

— Спасибо, что согласились поговорить со мной, мистер Бургос, — сказала она.

Затем в объективе камеры появился он. Терри Бургос — осужденный на смерть убийца — сидел на стуле. Поникший, в оранжевом комбинезоне зэка, он выглядел таким жалким… Его волосы поредели, местами виднелись залысины. Из-за лишнего веса его лицо расплылось, а плохое питание привело к тому, что он состарился раньше времени. Его глубоко посаженные угольно-черные глаза смотрели на мир с полнейшим безразличием.

— Мистер Бургос, вас должны казнить через четыре дня. Комитет о помиловании отклонил ваше прошение, направленное в федеральный суд. Что вы на это скажете?

Бургос моргнул и отвел взгляд от репортера. Он высунул язык и облизнул губы.

— Вы готовы к смерти, мистер Бургос?

Он едва заметно отреагировал на слова Кэролин: его тело слегка дернулось, а на губах появилось подобие улыбки, будто он вдруг вспомнил что-то и это позабавило его. Но Бургос по-прежнему отводил взгляд.

— С чего вы взяли, будто я умру?

— Хотите сказать, что не можете умереть?

Его лицо вдруг стало серьезным, он широко раскрыл глаза. Бургос как будто спал с открытыми глазами.

— Мистер Бургос?

— Можно убить тело. Но не истину.

Повисла долгая пауза. Возможно, следовало переменить тему. Беседовать с Бургосом было нелегко. Все равно что говорить с младенцем.

— Те женщины заслужили смерти?

Бургос наклонился вперед. Он явно думал о чем-то приятном. Словно и не замечал присутствия репортера.

— Не мне решать.

— А кому же?

— Вы знаете… — Бургос стал раскачиваться на своем тяжелом стуле — первый признак беспокойства.

— Это решает Бог, — проговорила Кэролин Пенри. — Значит, Бог велел вам убить тех женщин?

— Разумеется, это сделал Он, — кивнул Бургос, особенно выделив последнее слово.

— Вы сказали, Элли Данцингер была Божьим даром, мистер Бургос. Что…

— Мне дал ее Бог. — Он стал раскачиваться сильнее.

— И как Бог сделал это?

Бургос поднял вверх руки, словно желая подчеркнуть значимость своих слов. Он резко взмахнул руками, так что наручники на запястьях блеснули в воздухе.

— Вы все считаете меня сумасшедшим, потому что я вижу то, чего не способны увидеть вы. Но вам не сделать из меня психа. Вы все верите в Творца и Второе пришествие, но если бы вам явился Иисус, вы бы не поверили ему.

Оператор снова перевел камеру на Кэролин Пенри. Она сидела с задумчивым выражением лица.

— Вы бы сказали, что Он безумец. — Бургос продолжал раскачиваться.

— Так это Тайлер Скай велел вам убивать женщин?

Бургос подтянул колени к груди и поставил ноги на стул.

Он обхватил колени руками и превратился в большой раскачивающийся из стороны в сторону шар.

— Это…

— Мне приказал это Бог, — кивнул он многозначительно.

— Значит, Тайлер Скай не говорил вам убивать женщин?

— Тайлер был посланником. Как и я.

— Мистер Бургос, согласно тексту песни, в конце вы должны были убить себя. Разве не это подразумевал Тайлер Скай в последней строке?

Бургос тяжело вздохнул. Его веки медленно опустились, а затем снова поднялись. Он продолжал раскачиваться.

— Почему вы не покончили с собой, мистер Бургос? Почему вместо этого убили Кэсси Бентли?

Он ничего не ответил. Его взгляд был затуманен.

— Вы сказали, что Кэсси спасла вас, мистер Бургос. Что вы…

— Кэсси спасла меня. Бог сказал, что мое время не пришло. Вместо этого он дал мне Кэсси. — Бургос уставился в потолок и начал что-то тихо напевать.

— Мистер Бургос, вы думаете, ваш адвокат был не прав, когда назвал вас сумасшедшим?

— Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший… — Хихиканье Бургоса постепенно перешло в истерический смех.

— Мистер…

— А что такое «сумасшедший»? — Внезапно он нахмурился, отвернулся и сосредоточился. — Что это такое?

— Сумасшедший, — спокойно отозвалась Кэролин, — означает, что вы не можете контролировать то, что творится в вашей голове.

— А кто может?

— Вы не способны понять, что правильно, а что — нет.

— Так бывает у всех.

— Мистер Бургос, вы бы убили тех девушек еще раз, если бы у вас была такая возможность?

— Убил тех девушек снова… — Он замер, выпучил глаза, согнулся и уставился в пустоту.

Камера взяла его лицо крупным планом.

— Я хочу спать.

— Вы больше не желаете отвечать на вопросы?

Бургос ничего не сказал — лишь смотрел в экран затуманенным взглядом.

Камера выключилась, а через мгновение на экране возникла телестудия. Ведущая Кэролин Пенри снова смотрела в объектив с уверенным видом профессионала.

— Сегодня ровно пятнадцать лет с тех пор, как Терренс Диметриус Бургос был приговорен к смерти. Присяжные отклонили прошение его адвоката признать Бургоса невменяемым и проголосовали за смертный приговор. Мое короткое интервью с мистером Бургосом восемь лет назад было последним и единственным его выступлением перед прессой.

Камера сменила угол съемки, и Кэролин Пенри повернулась лицом к объективу.

— Неужели Терри Бургос действительно услышал в жестоких песнях Тайлера Ская призыв Бога? Заслужил ли он смерти за свои преступления? Спор об этом не утихает до сих пор. Я придерживаюсь следующего мнения: любой, кто воспринимает злобные, глупые песни как слово Божье, не достоин жить в нашем мире. Терри Бургос хотел убивать, он бросил вызов нашему безразличному обществу. И он пытался найти оправдание своим поступкам.

Последовала драматическая пауза. Камера снова изменила угол съемки.

— Официально Терри Бургос был признан вменяемым, он прекрасно осознавал, что творит беззаконие. Однако его нельзя было называть нормальным. Терри Бургос страдал параноидальной шизофренией, которая и толкнула его на убийство. И даже осознание того, что существует закон, который запрещает подобное поведение, не удержало его. Терри Бургос заслуживал, чтобы его изолировали от общества, но не смерти. — Кэролин Пенри уверенно кивнула. — Это был репортаж для «Санди найт спотлайт». С вами была Кэролин…

Сидя в углу темной комнаты около единственного окна, Лео отложил в сторону пульт и уставился на экран, который сжался теперь до крошечной точки и поблескивал от статического напряжения. Все исчезло, остался лишь блеск. Исчезновение и блеск. Он прижал колени к груди и вздохнул, потом зажмурился и стал прислушиваться к малейшему шороху. Он все слушал и слушал.

В доме стояла звенящая тишина.

«Я не такой, как он».

Когда зазвонил телефон, Лео подскочил на месте. Обвел взглядом комнату, по которой разносилось эхо звонка. Включился автоответчик. Лео услышал, как монотонный голос попросил оставить сообщение, затем последовал долгий, мучительный гудок.

— Лео, вам звонит доктор Поллард. Вы пропустили два сеанса и не отвечаете на звонки. Вы принимаете лекарства? Мы же говорили о том, как это важно.

«Я тебе не верю. Я никому не верю».

— Лео, я оставляю вам номер моего телефона. Позвоните мне, это очень важно.

Лео уткнулся лицом в колени. Он ждал, пока доктор перестанет диктовать номер своего телефона и автоответчик выключится. Когда комната погрузилась в тишину, он поднял голову.

«Я не такой, как он».

Он вздохнул. Задумался.

«Я лучше».

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Суббота 19 июня 2005 года

Глава десятая

Лео полз на животе вверх по темной лестнице, распластавшись как паук. Он старался равномерно распределить вес тела. Лестница ни разу не скрипнула под ним. Ни малейшей вероятности споткнуться или поскользнуться. Он не застонет, не поскользнется и не споткнется.

«Ты даже не услышишь, как я войду к тебе».

Поднявшись наверх, он заглянул в спальню. Свет уличных фонарей проникал через окно, разгоняя кромешную тьму. Тишину в комнате нарушал лишь раскатистый храп Фреда Чианчио, словно его нос пытался соперничать по силе издаваемого звука с глоткой.

Лео медленно поднялся. Когда он вставал, под коленом скрипнула половица. Фред Чианчио даже не пошевелился. Громкий, сбивчивый, пьяный храп. Его лежащая на подушке голова была повернута направо.

«Оружие. Посмотри, где у него пистолет».

Теперь глаза уже привыкли к темноте. Но никакого пистолета не было. Ничего. Он не ждал Лео.

Лео вытащил из-за пояса брюк и зажал в правой руке свое оружие.

Чианчио зашевелился. Он словно почувствовал, что температура в комнате изменилась, когда там появился Лео, как будто ощутил тепло, исходящее от его тела.

Только тело Лео было холодным.

— Что?.. — Чианчио поднял голову.

Два широких шага, и Лео уже у кровати. Он бросился ему на грудь, прижал левой рукой голову Чианчио к подушке, зажал ему ладонью рот.

Он показал ему острие своего оружия, положив его Чианчио между глаз. Лео склонился над Чианчио, чтобы старик смог увидеть и узнать его. Острие скользнуло по переносице. Лео провел им по грудной клетке Фреда, ощущая под пижамой ребра. Он нащупал пространство между ребрами.

«Зачем ты звонил куда не следует, Фред? Теперь ты будешь умирать долго».

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Понедельник 21 июня 2005 года

Глава одиннадцатая

— Выше голову, Гектор, — напомнил я, когда дверь лифта открылась.

Репортеры, собравшиеся в вестибюле федерального суда, тут же обернулись в нашу сторону, когда я вышел из дверей лифта вместе с сенатором штата Гектором Алмундо, который только что заявил о своей невиновности по одиннадцати случаям мошенничества, вымогательства, подкупа и воровства. Сенатор, одетый в стильный серый костюм, последовал моему совету и быстро прошел мимо журналистов, выкрикивавших вопросы. Это было сродни ударам в уязвимое место. Такое непросто выдержать.

Мы ненадолго остановились у вращающихся дверей. Репортеры окружили нас и направили микрофоны прямо в лицо сенатору, но затем поняли, что говорить буду я. Как обычно в таких случаях, я заявил, что выдвинутые обвинения ложные и мы постараемся отстоять свои права в суде. Я, разумеется, не обмолвился ни словом, как часом ранее сенатор Алмундо всхлипывал у меня в кабинете и спрашивал, скольких человек ему придется сдать, чтобы самому избежать тюрьмы.

После этого совершенно бесполезного выступления мы вышли на улицу. Я посадил Гектора в ожидающую его машину. Когда он уехал вместе с женой и братом, я помахал рукой кучке репортеров. Датч Рейнолдс и Энди Каррас хотели обсудить подробности, но у меня не было настроения общаться с ними.

— Всем спасибо, на этом все, — подытожил я.

Одна из женщин-репортеров привлекла мое внимание. Ее лицо было мне незнакомо, однако выглядела она намного лучше остальных журналистов из печатных СМИ. Напоминала скорее человека, который привык выступать перед объективами телекамер. Высокая, хорошо сложенная, этакая телевизионная куколка с овальным лицом, прямым носиком и прекрасными синими глазами. На ней был ладно скроенный костюм небесно-голубого цвета. Я любезно взял ее под руку, но внезапно мой язык словно распух — я всегда немного тушуюсь в обществе красивых женщин. Если и существует такое понятие, как «битва полов», то это было самое нелепое и бесперспективное сражение, в котором я когда-либо принимал участие.

— Пол Райли? Я Эвелин Пенри из «Уотч».

«Печатные СМИ, — подумал я. — Газета».

Ее имя вызвало у меня смутные воспоминания.

— Никаких комментариев, Эвелин.

— Я хотела поздравить вас со счастливой годовщиной. — Она наблюдала за моей реакцией. — Прошло шестнадцать лет.

— Шестнадцать лет… с чего? А, ну конечно, я совсем забыл. — На этой неделе исполнилось шестнадцать лет с тех пор, как обнаружили тела. Я по-прежнему тряс ее руку, понимая, что мне пора идти. На какое-то мгновение постарался подавить свой основной инстинкт — по крайней мере на несколько секунд. Она репортер, а с ними всегда нужно держать ухо востро. — Я опаздываю на встречу.

— Готовитесь защищать Гектора? — Она явно заигрывала со мной. — Через три месяца он еще не так запоет.

Если бы она не была абсолютно права и к тому же так хороша собой, ее слова непременно вызвали бы у меня раздражение. Я указал на свои часы.

— Я подумала, вдруг вы уделите мне немного времени.

Мне понравилось, как она это сказала. В ее тоне прозвучало нечто двусмысленное, даже пикантное. Хотя во всем виноваты мои не к месту разыгравшиеся гормоны. Возможно, я счел бы ее слова провокационными, даже если бы она попросила моего совета в лечении геморроя.

— Вы предлагаете официальную или неофициальную встречу? — спросил я.

Легкая улыбка тронула ее губы. Она посмотрела мне в глаза:

— Решать вам.

Да, я окончательно поверил в то, что эта сногсшибательная женщина флиртует со мной. Циник, вероятно, использовал бы слово «манипулирует», но зачем делать жизнь циничнее, чем она есть?

— Вы не возражаете? — Она поднесла маленький диктофон к моей груди. Не дожидаясь ответа, вполне в духе акул пера, она включила его и сначала назвала дату, а также имена участников интервью.

— Вы уже пятнадцать лет занимаетесь частной практикой, — обратилась она ко мне. — Вскоре после того как осудили Терри Бургоса, вы открыли свою юридическую фирму, не так ли?

Я ничего не ответил, лишь улыбнулся своей фирменной улыбкой, которая покоряла сердца женщин во всех уголках земного шара.

— Когда Гарланд Бентли сделал вас своим личным консультантом по юридическим вопросам? — Она склонила голову, продолжая держать диктофон у моего подбородка. Я ничего не ответил, и она продолжила: — Я просто хочу разобраться в ситуации, Пол. Мы собираемся опубликовать материал о деле Алмундо. Это же открытый процесс.

Я вежливо кивнул и взглянул на диктофон.

— Вы дочь Кэролин Пенри, не так ли? — Наконец-то я понял, кто передо мной.

Она нахмурилась, услышав вопрос. Очевидно, эта женщина хотела проложить собственную дорогу в жизни, а не следовать по пятам своей мамы-телеведущей. Судя по всему, удивительная красота передавалась в их семье по наследству, хотя в последний раз, когда я находился поблизости от Пенри, мне пришлось счищать ее обед с моих ботинок.

— Извините, я опаздываю. — С этими словами я передал ей мою визитную карточку.

Эвелин вежливо преградила мне дорогу:

— Всего несколько вопросов, Пол. Я возьму на себя все расходы. Давайте, я угощу вас. Почему бы вам не выпить после работы стаканчик чего-нибудь не слишком крепкого.

Теперь она попыталась исправить свою ошибку и снова начала флиртовать. Похоже, в большинстве случаев у нее это получалось. Иногда ей, наверное, достаточно было одного взгляда. Но я не осуждал. Если бы я выглядел как Эвелин, то активно пользовался бы этим преимуществом. Однако парням вроде меня приходится полагаться лишь на свой интеллект.

— Я могла бы напомнить о Бургосе, — сказала она, когда мы шли вдоль здания.

Похоже, Эвелин была уверена, что ей удалось уговорить меня. Хотя, возможно, опасалась, что я оттолкну ее, запрыгну в такси и захлопну за собой дверь.

— Я думаю, — щебетала Эвелин, — людям стоит напомнить, что вы были обвинителем по делу самого известного преступника в городе.

Она права. Почти все потенциальные клиенты, с которыми я встречался, расспрашивали меня об этом деле. И я неизбежно ловил себя на том, что начинаю пересказывать им подробности той истории: ужасное место преступления, напыщенные речи адвоката, мое желание поскорее услышать вердикт коллегии присяжных… — и обязательно пояснял, что усугубляющие обстоятельства преступления перевесили смягчающие. Разумеется, я опускал тот факт, что дело Терри Бургоса, пусть и считалось громким и долгое время освещалось средствами массовой информации, по сути, оказалось одним из самых простых за всю мою карьеру.

— Кстати… вы ведь в близких отношениях с семьей Бентли? — спросила она. — Вы говорили с Наталией? Или с Гвендолин Лейк?

Ей еще стоило поучиться, как незаметно переходить от одной темы к другой. Зачем она притворялась, будто ей интересно дело Гектора Алмундо, когда было очевидно, что ей хотелось поговорить о Бургосе и семействе Бентли?

— Вы можете подтвердить, что Кэсси Бентли была эмоционально неуравновешенной девушкой?

Я остановился на углу здания суда и обернулся к Эвелин. Она тут же воспрянула духом и поднесла микрофон к моему лицу, нервно прикусив нижнюю губу. Мне показалось, девушка пытается сформулировать следующий вопрос. Но меня гораздо больше заинтересовало движение ее губ. В этом было нечто фрейдистское.

Гарланд Бентли был женат на Наталии Лейк — наследнице семьи, владеющей угольными шахтами. Сестра Наталии, Миа Лейк, и ее дочь Гвендолин жили на Хайланд-Вудс, а дом Наталии и Гарланда находился на противоположной стороне города. Два огромных поместья сестер Лейк обрамляли пригородную зону, где селились состоятельные люди. Миа Лейк умерла еще в начале восьмидесятых, и Наталия взяла на себя заботу о своей племяннице Гвендолин Лейк, став ей в буквальном смысле второй матерью. Впрочем, если верить слухам, эта семейка владела миллиардами долларов, и в любом случае никто бы из них не умер с голоду.

Наталия и Гарланд развелись вскоре после того, как Терри Бургос убил их дочь Кэсси. Наталия переехала в особняк, где когда-то жила ее покойная сестра и где, возможно, проживала Гвендолин Лейк. Других подробностей их жизни я не знал. Никогда не имел удовольствия встречаться с Гвендолин, хотя, судя по тому, что о ней слышал, это вряд ли доставило бы мне радость.

И я не имел представления, почему Эвелин спрашивает меня об этом. Мне не нравилась игра в кошки-мышки, за исключением тех случаев, когда я исполнял роль кошки. Но похоже, она пыталась сделать из меня мышку.

— Кэсси Бентли была молодой девушкой с блестящими перспективами, ее убийство стало настоящей трагедией, — ответил я. — Наталия Лейк вела себя как достойная и благородная женщина. Надеюсь, у нее и у ее племянницы Гвендолин все будет хорошо.

Эвелин замолчала. Я не понимал, что ей нужно. Чего она ожидает? Я адвокат. Мне постоянно приходится жонглировать словами.

Я широко улыбнулся Эвелин.

— А сенатор Алмундо невиновен, — добавил я.

Она сникла.

— Эвелин… — Я осторожно взял диктофон и выключил. — Когда я участвую в перекрестном допросе свидетелей, то люблю задавать беспорядочные и не относящиеся на первый взгляд к делу вопросы, чтобы человек не понял, чего я хочу добиться. Затем я складываю все факты воедино и стараюсь использовать в своих интересах, прежде чем противная сторона успеет исправить все свои ошибки. Но мы сейчас не в суде, я не под присягой и не хочу играть с вами. Поэтому сделайте одолжение — передайте привет вашей матери, и хорошего вам дня. Если же захотите поговорить со мной начистоту, у вас есть номер моего телефона.

Я махнул на прощание и оставил ее на углу здания суда.

— Хорошо, я буду играть честно! — прокричала она мне вслед.

Но я решил, что Эвелин заслужила наказание, — слишком уж неучтивым было ее поведение. Конечно, я перезвоню ей в ближайшее время, но точно не на этой неделе.



В офис я вернулся около трех. Ненадолго задержался в холле, чтобы полюбоваться на табличку с надписью «Шейкер, Райли и Флеминг». Когда поднялся на лифте в офис, то увидел те же самые фамилии, выгравированные золотыми буквами на мраморной стене позади секретаря. Приемная обставлена дорого и со вкусом: диваны здесь удобные и мягкие, — а сбоку оборудован миниатюрный зал судебных заседаний, напоминающий клиентам о наших выдающихся заслугах в области судебной юриспруденции. Этот «зал суда» стал самым удачным дизайнерским решением, после того как мы переехали в этот офис. Клиенты мгновенно попадались на удочку. И пускай в наши дни почти все дела удавалось уладить с помощью мирового соглашения, каждому клиенту хотелось, чтобы их защищали настоящие бойцы.

Я поздоровался с секретаршей, но даже не смог вспомнить ее имени. Издержки работы. Когда-то сотрудников компании можно было пересчитать по пальцам. Мы с судьей Шейкером основали эту фирму и стали работать с нашим единственным крупным клиентом — Гарландом Бентли. Нам помогали шесть голодных юристов. В те времена мы старались набрать как можно больше работы. Каждую среду вечером мы ели пиццу, прикидывали, какую выручку сможем получить в будущем, с нетерпением обсуждали новых клиентов, грядущие процессы и в какой выходной день мы все сможем выйти на работу, чтобы покрасить стены нашего офиса. По пятницам вечером мы собирались и вместе пили виски, перед тем как разойтись по домам. Мы даже участвовали в баскетбольных матчах, которые проводила ассоциация адвокатов.

Теперь на нас работает сотня юристов, у нас чудесный офис, мы платим приличные деньги ведущим юридическим колледжам за выпускников, которых они нам рекомендуют, и даже предлагаем работу самым лучшим из них. Однажды я зашел в конференц-зал, где собрались молодые юристы, и понял, что не знаю ни одного из них по имени.

Я поздоровался с двумя стажерами — молодыми привлекательными женщинами. Они поинтересовались, как у меня дела, и я ответил довольно безобидной шуткой: «Борюсь за правое дело». Они рассмеялись, и я пошел дальше. Тест на сообразительность: привлекательная молодая женщина смеется над твоими шутками, потому что: а) ты ей нравишься; б) она считает тебя остроумным; в) ты платишь ей зарплату.

— Вы пропустили планерку. В очередной раз.

Вот за что я ценю мою ассистентку Бетти: она никогда не дает мне спуску. Даже не посмотрела в мою сторону, пока я проходил мимо ее кабинки. Бетти либо научилась узнавать меня по звуку шагов, либо у нее припрятана скрытая камера или что-нибудь в этом роде, но она всегда знает о моем приходе.

— У меня была встреча, — объяснил я.

— А в четыре часа вы встречаетесь с мистером Отисом.

Совершенно верно. Отис — финансовый директор компании «Фортуна-500», чью деятельность одновременно расследуют Комиссия по ценным бумагам и биржам и Генеральный прокурор США. Фирму обвинили в подделке данных финансовой отчетности, после того как компания обнародовала свои доходы за третий квартал. Дело обещало быть весьма щекотливым. И все благодаря закону Сарбейнса-Оксли, который полностью подрывает отношения между клиентом и адвокатом, если речь идет о корпорациях. Теперь, если финансовый или генеральный директор фирмы или другое лицо, занимающее крупную должность, решит обсудить со своим адвокатом проблемы с отчетностью, адвокат имеет полное право сдать его федералам. В противном случае рискует сам оказаться под следствием. А эти коммуняки — я имею в виду Американскую ассоциацию адвокатов — одобрили эту идею. Потому я и покинул ассоциацию.

Перед встречей я должен был собрать кое-какую информацию и доделать кое-какую работу, в том числе отчет — его нужно было подготовить к завтрашнему дню — по делу одной из компаний Гарланда Бентли. Все эти бумаги стопкой лежали у меня на столе. На панели новенького телефона мигала лампочка о пропущенном сообщении. Но я решил, что прослушаю его позже, и принялся разбирать почту. В основном это были счета или прошения о пожертвованиях. И вдруг я наткнулся на чистый белый конверт, подписанный от руки. Похоже, это очень личное послание. Когда я раскрыл его, из конверта выпал сложенный пополам лист бумаги. На нем печатными буквами от руки было написано:


Придет опять мрак, очнется грех исчезнувший, может напомнить еретикам сызнова: ночь, она всколыхнет альков.


— Очередное послание от благодарного клиента, — произнес я вслух в пустой комнате.

Я снова свернул лист и бросил в ящик стола. В свое время я работал обвинителем, как в городском, так и в федеральном суде, и мне не привыкать к письмам от «поклонников», находящихся в местах, не столь отдаленных, и вынужденных «благодарить» меня за новое жилье. Обычно они угрожали оторвать мне что-нибудь. А иногда — это в основном были представители криминальных группировок, которых я упрятал за решетку, будучи федеральным обвинителем, — обретали истинную веру и желали выяснить, не сделал ли я то же самое. Однажды я даже написал ответ, сказав, что просто никогда ее не терял.

Я вытащил конверт из мусорной корзины. Местная почтовая марка. Письмо послано из города. Оно напомнило мне письма, которые мы получали, когда вели дело Бургоса, — многочисленные идиотские послания, обещавшие нам адские муки. Мы смеялись над ними, но порой они вызывали у нас ужас.

В кабинет вошла моя секретарша Бетти:

— С кем вы здесь разговариваете? Сами с собой?

— Вы и есть возрожденный грех, который должен явиться?

Она бросила на меня взгляд, скорее с неодобрением, чем с недоумением.

— Ночь, она всколыхнет альков, — сказал я ей.