Тимофей Калинин при содействии А.Н. & К.В.
Нацболы и правые скины, или С днём рождения!
«Завтра мой день рождения.
Мама, сколько мне лет?
Где эффект от лечения,
Мама — видишь, нет?
Завтра мой день рождения,
Но меня поздравлять не придет никто!
Я повешусь, блядь!»
(«Ногу Свело», «День Рождения»)
«День рождения художника,
День рождения артиста,
День солдат и сапожников,
День бога Иисуса Гитлера».
(Ф. Волков, «День Рождения Художника»)
«А я вот день рожденья не буду справлять!
Все заебало, пиздец, нахуй, блядь!»
(«Ленинград», «День Рождения»)
«С утра плохое настроение,
Мне больше нечего терять,
Сегодня ведь мой день рождения,
А в гости некого позвать...»
(“Distemper”, «День Рождения»)
Часть первая. Нацисты
Глава 0. Диакон
В храме Всех Святых во Всехсвятском царил торжественный полумрак. Запах от горевших свечей и ладана слегка одурманил и без того промытые посредством «право-музыкальной» национал-социалистической пропаганды мозги членов бригады Артура «Батяни» Колупаева. Бригада «Адольф» помимо самого Батяни состояла из Сани «Кондрата» Кондратьева, Ивана «Гунна» Перцоева и Павла «Бульдозера» Бурлакова. В храм все они зашли помолиться просто потому, что было по пути от метро до квартиры в доме на Песчаной улице, где их ждал бывший диакон Андрей Трескалин, отлучённый от церкви. Андрей должен был отслужить перед скинами молебен по некой персоне... Но обо всём по порядку.
Глава 1. Батяня
Сегодняшний день календаря был для основной массы людей коричневым, но для Батяни — самым красным, какой только возможен: омытым в крови Хорста Весселя и Рудольфа Гесса, Альфарта Феликса и Вольфа Вильгельма, Евы Браун и её несломленного мужа, миллионов жидов и врагов рейха, а позднее — тысяч скинов и чурок, таджиков и прочих гастарбайтеров. 20 апреля 1889 года мир изменился так же сильно, как и 14 марта 1879 до того и 28 октября 1955 после, когда родились детки-няши Альбертик и Билли, и точно так же ни мир, ни новорожденный мальчик (в нашем случае — в деревне Рансхофен) пока ещё не знали об этом. Понадобились позорное поражение в Первой мировой, временная слепота, возмущение разрушительной деятельностью представителей иудейского народа, наложением грабительских репараций и унижением соотечественников, чтобы будущего self-made диктатора охватило безудержное желание что-то изменить. Когда неудавшийся художник поверил в себя, ощутил пробуждение собственных сил, осознал своё место в истории и определился с выбором призвания на уникальном и безмерно интересном жизненном пути, наша планета столкнулась с тайфуном по имени Адольф Гитлер. Физический мир пережил это столкновение, но платоновский мир идей с тех пор никогда не был прежним.
Батя, впрочем, мало интересовался деталями биографии фюрера — он знал на интуитивном уровне, что погружение в них было бы столь же опасно, как для поверхностно верующего — чтение Заветов. Зачем, например, молодому нацисту вдаваться в тонкости отношения Гитлера к христианству, когда можно было легко и просто с криком «зиг хайль!», вскинув руку в римском приветствии, припечатать в табло местному гастарбайтеру? Только всё веселье пропадёт. Того факта, что Гитлер убивал по расовому признаку, было вполне достаточно для Батяни, точно так же как за глаза хватало общей фразы о том, что Иисус умер за грехи наши, для рядового якобы верующего в постсоветском секторе сансары. И хотя Артур начинал читать “Mein Kampf”, он извлёк пользу лишь из одного совета автора книги: заниматься спортом. В случае Бати это были бокс, рукопашка и славяно-горицкая борьба. «Борьбу» Гитлера в печатном виде Батяня искал долго, зато в конце концов приобрёл издание аж на языке оригинала! Пробовал сперва учить по книге язык, но не продвинулся в нём дальше азов, и потом одалживал отксерокопированный перевод, который также вскоре забросил. Сейчас великая книга стояла на полке на почётном месте рядом с собраниями сочинений Виктора Олеговича Пелевина, Александра Константиновича Белова, Ирвина Уэлша и Чарльза Майкла «Чака» Паланика.
Настроение ещё с вечера было боевым. Артуру хотелось развеяться, ведь недавно после многолетней внутренней и внешней борьбы он наконец окончательно расстался с девушкой. Процесс, увенчавшийся полным триумфальным разосранчиком, проходил мучительно и трудоёмко. Это было как выкинуть отрезанную сгнившую конечность и поставить протез. Протез не заменит утраченного, но сидеть с отрубленным огрызком в другой руке и плакать над ним было невыносимо. Впрочем, пока подходящий протез всё ещё не был найден, так что лидер бригады «Адольф» находился в состоянии увечного, оказавшегося в магазинчике при протезном заводе, то есть — «в активном поиске».
Утро двадцатого апреля 2002 года настигло Колупаева в квартире его бабки, как это и происходило до того в течение двадцати четырёх лет его жизни, наверное, никак не менее восьми тысяч раз. Сама бабка-пенсионерка и коммунистка с многолетним партийным стажем давно уже привыкла бояться собственного внука и покидать комнату разве что для того, чтобы посрать, сходить в магазин и на почту за пенсией. Кроме бабки, родных не оставалось, а жить хотелось. Батяня начал работать ещё в школьном возрасте, но не видел в этом особой проблемы. Он не знал другой жизни и не мечтал о ней.
Открывшиеся во внешний мир окна глаз Колупаева передали пробуждавшемуся разуму привычную визуальную информацию: нацистские плакаты и истыканная дротиками репродукция «Квадрата» Малевича, которую сам Артур называл не иначе как «нигер пикчер», на стенах; свисающий с потолка на прикреплённой к нему цепи самодельный мешок по типу кикбоксёрского; бутылки из-под пива «Бочкарёв» и заюзанный гондон, в который Батяня подрочил от одиночества и по пьяни, на полу; старенький компьютер на письменном столе, оставшемся в память об отце — сыне бабки. В ящике стола лежал большой нож: вооружён — значит, вооружён. Над столом — уже упоминавшаяся полка с книгами. В углу — шкаф. Всё. Негусто. Впрочем, вся эта скудная обстановка ничуть не омрачала предвкушение праздника в суровой нацистской душе, а даже подчёркивала его, выделяя своим контрастом.
Вчера Артур так сильно утомился на работе (а трудился этот здоровяк грузчиком на складе цифровой техники), что еле смог потренироваться перед сном, но вот убраться в комнате сил не осталось. В целом Батя порядок уважал, и потому он, встав и выполнив утренний гимнастический комплекс, бодрячком привёл свой «бункер» в более приемлемое состояние. Покончив с уборкой, принялся за себя: выбрил череп до блеска, принял ванну и оделся — чёрная куртка-«бомбер», тяжёлые гриндера, футболка группы «Коловрат», джинсы и подтяжки. Спохватившись, добавил к костюму нож, алчущий пронзаний. Теперь вроде всё. Вид в зеркале получился в достаточной мере устрашающим, так что Батя остался самим собой доволен. Время было такое, что хотя на улицах городов Российской Федерации группы молодых «несознательных» граждан частенько и забивали насмерть пару-тройку нерасторопных «гостей столицы», официальные паблисити делали вид, будто никаких скинхедов в стране, одержавшей победу над фашистской Германией, нет в помине, да и быть не может. Разумеется, скинам то было лишь на руку. По крайней мере ходить на полном палеве не боялся почти никто.
Встреча с остальными оголтелыми людьми из бригады «Адольф» была назначена на шесть часов вечера, чтобы можно было успеть сходить на молебен и напиться перед главным весельем, которое планировалось после десяти: в светлое время суток в такой день чернота сидит дома и носа наружу не высовывает. Батяне нужно было на что-то угробить остававшиеся часы, ведь двадцатое выпало на субботу, и работать было не нужно. Артур решил съездить в одно знакомое ему кафе около Арбата, чтобы за завтраком обдумать план своих дальнейших действий.
Колупаев вышел из дома, закурил. Не спеша дошёл по солнечной погодке до автобусной остановки. Дождавшись свой номер, забрался на площадку. Повезло: в жарком мордатом виде транспорта было немноголюдно, так что Бате даже удалось присесть на одно из вакантных мест. Подсевшая рядом на следующей остановке малорослая девушка с плеером в ушах, которой на вид было лет восемнадцать-девятнадцать, обладала красивыми ногами, но была, как он успел заметить, несколько стремновата на лицо. Впрочем, что-то интересное в своём роде было даже в нём. В любом случае, это же съедобный кусок белой плоти, который можно выебать, раз уж он по собственной инициативе оказался в радиусе досягаемости скинхеда. «Если вдруг без разрешенья /Ты ко мне войдёшь упрямо, /Значит, мы подружимся легко» — всплыли в памяти ободряющие слова Толика Крупнова. Дружба — не дружба, но ебаться-то охота! Набрав у себя в мобильнике текст, Батя показал его случайной попутчице: «Привет! Поедешь ко мне?)»
Не думая пока снимать наушники плеера, дама с улыбкой взяла телефон и уверенно вбила прямо туда наманикюренными пальцами: «А что у тебя?»
Приняв у девушки эстафету, скин не задумываясь ответил: «Есть все виды фобий и филий...»
— Еду, — как-то даже обречённо сказала попутчица вслух. Наушники оставались на её светло-русой голове, пока скин с герлой шли к выходу, дабы, выйдя из автобуса, перейти дорогу и сесть на точно такой же, только следующий в обратном направлении...
Доехав до остановки Артура, где девушка, соизволившая наконец-то снять наушники и выключить плеер, представилась Наташей, новые знакомые зашли в магазин за выпивкой и едой.
Дома в ходе душевной беседы выяснилось, что Ната была нацисткой. Она увлечённо разглядывала как плакаты Третьего рейха на стенах комнаты, так и фашистские зигульки на теле Артура, снявшего бомбер.
Когда они пили и ели, Батя произнёс тост:
— За малых дам!
Наташа состояла в движе совсем недавно, и это был её первый сексуальный опыт с наглухо забритым арийским самцом, пылающим жаждой расовой борьбы. Занятие до вечера было найдено.
Хотя обещаные фобии и филии оказались коварным обманом, секс прошёл незабываемо для обоих партнёров. Девушка текла как майский ручеёк. Батя сразу мысленно сравнил её с той, которая была послана лесом и про которую он сочинил весёлую песенку со словами:
«Сухая пизда!
Сухая пизда!
Сухая пизда —
Она бесит скина!»
Сравнение выходило явно не в пользу бывшей.
У Наташи пока не было кликухи. Голосом, не допускавшим возражений, Батя объявил новой подруге, что отныне с его лёгкой правой руки её «скингерловское» имя — Протеза. Тут же, взяв машинку и отведя свою даму в ванную, Батя выбрил Протезе виски. Артур на радостях даже решил, что девушка пойдёт сегодня на праздник в составе бригады «Адольф». Решение, принятое Батей единолично, имело целью и некий вызов членам своей бригады, которые настояли на объединении в рамках сегодняшнего мероприятия с пятью нацболами. На аргументы Бати, что Лимонов сидит, Дугина больше с ними нет, а партия полевела, Гунн приводил свой весомый контраргумент: «С ними же Паук, ведь он — почётный член НБП!»
С авторитетом автора текстов песен «Смерть цунарефам!», «Бей чертей, спасай Россию!» и «Эй, нигер, рэп — это кал!» нацисту Колупаеву спорить было сложно.
Глава 2. Кондрат
В отличие от Бати восемнадцатилетний Саня «Кондрат» Кондратьев в субботу работал. Кондрат был продавцом в дисконт-центре “Nike”. Скорее жилистый чем накачанный, Саша носил на правом и на левом плечах татуировки с «биомеханикой», на тыльных сторонах ладоней — по нарисованному маркером кресту, а на забритой наголо голове — словно выделенные курсором скулы. Эгоист и ригорист Кондрат был представителем малоизвестного в нашей стране в начале нулевых молодёжного движения «стрейт эдж». Родной брат девушки Кондрата Лизы был лидером группировки национал-большевиков из пяти человек. Через него скины вышли на контакт с лимоновцами и договорились о взаимовыгодном сотрудничестве. На самом деле, соглашение было достигнуто целиком и полностью благодаря Кондратьеву, и лишь поэтому Батяня, за спиной которого оно было заключено, отнёсся к нему весьма прохладно.
Отпустив какому-то мужику в кепке очередную пару обуви и рассказав подробно о проводившейся в то время акции, Александр вышел на лестничную клетку немного передохнуть. Тут уже стоял Вова Сеничкин, устроивший перекур, и дымил «Честером». Увидев это, Кондрат поморщился, так как не выносил табачного дыма.
— Чего куксишься? — осведомился коллега. В руке он держал мобильник, из которого доносилась музыка в стиле heavy. — Табачок не угодил, что ли?
— По типу того.
— Ты смотри, какой весь из себя правильный!
— А то! Алкоголь и табак — это наркотики. За торговлю ими надо сажать в тюрьму. А лучше — сразу убивать.
— Ко-ко-ко-ко! Ишь, как занервничал! Смотри, как бы тебе плохо не стало...
— Мне хорошо всегда там, где не пьют и не курят.
— Саня, так ты чего, ещё и не бухаешь?! Ты вообще — русский?
— Прости, Вован, но если ты пьешь, то это ты не русский, а жид. Так что выключай Ozzy и врубай «Обелиск»: «День прошёл, а ты всё жид!» — пропел Кондрат весьма мелодично, заглушая Ozzy. — «А ты всё жид, хоть день прошёл...»
— Петросян, блядь... — обиделся Владимир. — Ты, может, ещё и не дрочишь до кучи?
— Эротика, алкоголь и табак приводят к онанизму, алкоголизму и табачной зависимости. Всё это должно быть строжайше запрещено! Кто пьян — тот слаб умом и телом. А я — трезв, силён и опасен!
— Оззи бы с тобой поспорил, он тот ещё нарик и алкаш. Да и весь heavy metal.
— А Ди Снайдер?
— А Ди Снайдер — исключение, подтверждающее правило.
— Но такие исключения были и в античности — чудаки, которые не одобряли рабовладельческий строй. Точно такие же исключения — декабристы и другие смельчаки... вот хоть те же нацболы, которые что-то делают для возвращения Крыма русским. Передовые идеи, недоступные для осознания тупым большинством, в конце концов побеждают, когда исторический процесс дотягивает общество до их уровня.
Оззик допел. Вован убрал мобилу, затушил окурок и вышёл. Саня вскоре последовал за ним.
Скучный рабочий день протянулся до вечера. Впрочем, Кондрат не очень скучал вопреки внешнему однообразию совершаемых им движений: в трезвой душе самые причудливые мысли и образы сменяли друг друга под действием наркотика фантазии. Саша Кондрат мечтал стать писателем. До этого, однако, было ещё далеко.
В пять часов закончив смену, Кондратьев переоделся и покинул магазин. Чтобы добраться до метро, нужно было нырнуть в подземный переход и пройти по нему под проспектом. Саша так и сделал. В подземном царстве перехода, однако, его внимание привлёк харизматичный алкоголик-бомж восьмидесятого уровня, глядя на которого стрейтэджер-нацист решил, что пора начинать праздновать день рождения кумира. Было видно невооружённым глазом, что бензобак алкоголика полон заливным пивом, и тем не менее тот с масляными глазёнками продолжал потрясать плакатом с надписью: «Подайте, сколько не жалко, на преждевременную смерть от алкоголя...»
Кондрат мысленно оценил: «Зато всё честно! Алко-щи такие алко-щи... Жаль, камеры нет, сейчас бы фильм снять про этого бухлозавра, назывался бы „Убить быдло“».
Бросив в лицо бичу свой боевой клич «Не будешь беспечным — не станешь увечным!», Кондрат пошёл в атаку. Отняв плакат и отбросив его в сторону, он начал работать с клиентом. В отличие от покупателей обуви, этот был разговорчив. Он звал маму, пока ноги в кедах пробивали ему лоу-кики, и делился междометиями в паузах между ударами рук по голове. Затем он упал. Сплюнув, Кондрат пошёл дальше: нужно было спешить на праздник.
Глава 3. Гунн
Двадцатипятилетний Иван «Гунн» Перцоев на данный момент был безработным. Неделю назад он доработал срок, который положен по трудовому кодексу при увольнении по собственному желанию. Перед уходом Гунн как раз успел нарезать соратникам по бригаде арматуры к празднику, предвкушение которого заставляло его коричневое сердце биться со скоростью 1488 ударов в минуту ещё три недели назад. Перцоев был бритоголов, мускулист и очень суров. Так как ему пока что не нужно было ходить на работу по вышеназванной причине, бесстрашный Гунн позволял себе по вечерам, надев футболку с логотипом группы “Screwdriver” и подвернув камуфляжные брюки со спущенными тягами над верными «мартинсами», бродить по улицам в поисках приключений до двух и даже трёх часов ночи, а по утрам сидеть в Интернете, иногда обнаруживая там информацию о своих же собственных «подвигах».
В данный момент было ещё утро, и Ваня находился онлайн. Впрочем, сейчас он не читал хронику своих похождений, а знакомился с чужим опытом, дабы извлечь из него что-нибудь полезное для всей бригады «Адольф» в целом и для себя в частности в столь знаменательный день.
На просторах Сети он набрёл на следующий текст:
«22-го февраля небольшая питерская группировка нацболов отмечала день рождения своего лидера и кумира Эдуарда Лимонова. В программе проводившихся мероприятий оказались следующие пункты: 1) жестокое нападение на офис СПС. Итог: десять человек попали в больницу с увечьями различной степени тяжести, двое лишились значительной части правых ушей, и украден ящик с пожертвованиями на демократию. Пожертвования, впрочем, пропиты, так что демократия хакамадовскими жлобами оказалась не совсем проёбана. 2) кидание «коктейлей Молотова» в здание американского консульства. 3) ряд случаев разграбления ларьков и нападения на ментов».
Нельзя сказать, чтобы Иван решил содрать манеру поведения питерцев один-в-один, но свою ложку вдохновения из когнитивного резервуара статьи он почерпнул, а общую схему действий, безусловно, принял на вооружение. Гунн, правда, как и Кондрат, не пил алкоголь, так что кассу мог потратить разве что на виниловые пластинки — Иван был меломаномом с солидным стажем. Сегодня он как раз должен был встретиться с неким Аркадием, на которого вышел в Сети вчера и который выразил желание продать Гунну по сходной цене редкий виниловый альбом группы «Д.И.В.», да ещё и с автографом вокалиста Серёги «Лысого». Выключив компьютер и поспав пару часов, Иван поехал на встречу, которая произошла чуть позже у входа в вестибюль станции метро «ВДНХ». Гунн задержался на пять минут, а когда подъехал, то мгновенно вычислил Аркадия по припорошенной налётом перхоти косухе, футболке с обложкой альбома «1966» группы «Коррозия Металла», кедам, «метальному» блеску в глазах вкупе с, казалось, расписанной на лице дискографией «Металлики», длинному засаленному хаеру и, само собой, вожделенной пластинке в руке. В голове Ивана промелькнуло импровизированное двустишие:
«Ебать, ну и лица
У металлициев!..»
Парни пожали друг другу руки:
— Привет!
— Здоро́во! Ну и видуха у тебя!
— А что такого?
— Да нет, ничего такого... Бля, я тоже ведь раньше был металлюгой! Я тогда ещё под Толкиеном ходил... Сейчас скинхедом стал. Больше этих слушаю... “TNF” там, «Вандал». Но в металл тоже врубаюсь, особенно в трэш.
— Это правильно. Я сам больше тоже трэш уважаю. “Slayer”, “Sodom”, “Megadeth”...
— Лучшие альбомы «Мегадэта» — «трезвые» альбомы. Но саму группу, на мой взгляд, к трэшу ошибочно причисляют.
— Грановский — наш Мастейн.
— Точно. А сейчас хорошей музыки мало новой. Только что-то невразумительное. Ведь как раньше петь умели — взять того же Шаляпина! Каждое слово понятно на слух — даже какая-то «стяжень», которую и в словаре-то не найти.
— Угу...
— Ну ладно, пойду уже. Держи свои бабки!
— Спасибо! Давай, увидимся!
— Будь здоров!
Пожав неформалу руку, Перцоев убрал винил в пакет и направился к ВВЦ, по территории которого думал, пока погода и время позволяют, прогуляться.
Увы, миролюбивому плану действий не суждено было осуществиться: почти сразу по входу в арку ВВЦ, но, к счастью, всё-таки не прям на глазах у мусоров, Ване «посчастливилось» стать жертвой небольшого ДТП: в него врезался безымянный велосипедист в синей кепке и в футболке «Всё путём!». На всё дальнейшее в примерно равной пропорции главным образом повлияли два факта: во-первых, при падении разбился виниловый раритет; во-вторых, врезавшийся в скина мудила на своё горе оказался представителем молодёжной проправительственной организации «Идущие вместе». Без лишних разговоров и выяснений, кто прав, а кто виноват, Гунн атаковал велосипедиста боксёрской комбинацией «раз-два». Когда тот принял подобающее ситуации горизонтальное положение, Иван нанёс два сокрушительных «футбольных» добивающих в голову, после чего ещё и прыгнул на голову незадачливого спортсмена. Начала скапливаться толпа; вот-вот должны были среагировать акабы, и потому Гунн поспешил от греха подальше в сторону другого выхода из ВВЦ.
Глава 4. Бульдозер-Банкир (Возвращение диакона)
Павел Бурлаковцев заслужил погоняло «Бульдозер» благодаря чрезмерному для своих девятнадцати лет весу, которым он однако гордился. Сей жирный бритоголовый постоянно что-нибудь хавал, но особенно ценил пиво с чипсами. Это сочетание влезало в его безразмерный живот в любых литражах и объёмах, и ограничением тут могли быть лишь финансы. В классическом советском детском литературном произведении конца тридцатых годов Лазаря Лагина, которое называется «Старик Хоттабыч», есть упоминание о Степане Степановиче Пивораки, чья фамилия «по странному совпадению обстоятельствполностью соответствовала одной из двух основных его слабостей: он любил пить пиво и закусывать его аппетитными красными раками». Подобным образом можно утверждать, что было бы удивительно остроумно со стороны судьбы, догадайся она наделить толстого неонациста родовым именем Пивочипсова, да ещё и с инициалами Степана Степановича, ведь SS Паша любил столь преданно, что это могло бы считаться «второй его слабостью».
Проживал «С.С. Пивочипсов» в квартире на Соболевском проезде вместе с матерью и псом Путей. В свободное время Бульдозер качался с помощью двадцатипятикилограммовых гантелей, что помогало ему заводить впридачу к жиру элементы крепкой мускулатуры, так что бедной матери уже пару раз приходилось зашивать его любимую белую футболку с чёрными надписями “Yes, he’s fat! And he doesn’t suffer from that!” и “Running sucks”, рвавшуюся от напряжения банок (банки помогли ему заслужить второе погоняло — «Банкир») и сисек, забитых татухой со слоганом “god is a cop”. Жаль лишь, что у Паши не было девушки, способной оценить мышечную массу, а заодно и простимулировать к избавлению от скопления жира на животе. Свободное от поднятия тяжестей время Бурлаковцев в основном тратил либо на акционирование с элементами мелкого грабежа, либо на уничтожение пива и закуси, либо на учёбу. Бульдозер числился на третьем курсе миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ). У столь странного на первый взгляд выбора учебного заведения имелся целый ряд причин, одной из которых являлся факт, что людям, склонным к полноте, всегда комфортно среди православных священнослужителей. Хотя в глубине вывихнутой души Бульдозера таилось понимание: тот, кто хорош в деле быстрого сбивания врага с ног, вряд ли столь же хорош за кафедрой проповедника, и наоборот, но тем не менее магнетизм судьбы неудержимо тянул его к крестам — крестам кельтским, крестам мальтийским, крестам христианским, крестам на могилах врагов... исключением были лишь кресты стрейтэджерские. Вырвавшийся однажды крик неонацистско-иудеохристианской души оказался запечатлён на вузовском столе лезвием ножа словами “Religion bad habit”, окружёнными парой стилизованных распятий в виде свастик.
И хотя пылкий ум, алчущий познаний, трудолюбиво впитывал в себя азы теологической, религиоведческой, исторической, культурологической, педагогической, искусствоведческой, реставрационной и других дисциплин, в тетрадях студента-жиробаса не менее важное место занимали рисунки танков с православными крестами, распятых эсесовцев в касках, горящих евреев и тонущих негров.
Несмотря на столь вопиющие психические отклонения, Паша-Банкир пользовался в бригаде «Адольф» уважением. С его мнением считались, к его словам прислушивались, ведь в конце концов именно он нашёл бывшего диакона Андрея. Последний мог поддержать беседу и на религиозную тему, и на тему опиздюления черноты, так как в молодости сам был не промах: мастер спорта по самбо, специалист ножевого боя, гроза окрестных гастарбайтеров. Бить чурок Трескалин любил и умел не меньше и не хуже, чем размазывать религиозную кашу по дырявым котелкам тупорылых прихожан, так что Павлу в любом случае было с кого брать пример.
В тот субботний день до самого вечера в жизни Бульдозера не случилось ровным счётом ничего экстраординарного: с утра он поехал в институт, где честно отсидел все положенные пары, потом вернулся домой, покачался, поел чипсов, залудил, оделся, вышел на улицу, сел на трамвай номер «23» и доехал до станции метро «Сокол», на выходе в сторону Алабяна из вестибюля которой и состоялся сбор полного состава бригады «Адольф». В результате через некоторое время неонацисты со смешанным чувством слушали низкий баритон бывшего диакона, патетически произносившего слова молебна:
— Боже духов, и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый, Сам, Господи, упокой душу усопшаго раба Твоего Адольфа в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание. Всякое согрешение, содеянное им, делом или словом или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог прости: яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты бо Един кроме греха, правда Твоя правда во веки, и слово Твое истина. Яко Ты еси воскресение, и живот, и покой усопшаго раба Твоего Адольфа, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Глава 5. Geburtstag beginnt
Первым праздничным мероприятием, запланированным на двадцатое апреля, оказалось посещение старого почтенного раввина Абрама Мошкевича, который вдобавок был тогда болен. За два дня до этого хитрец Батяня, напялив на голову трофейную ермолку, проник под видом иудея в Главный раввинат при Московской хоральной синагоге на Большом Спасоглинищевском переулке.
Быстренько оглядевшись, «юный сионист» поскорее, пока не начал вызывать у охраны подозрения, обратился к первой попавшейся пейсатой жертве, наугад бросив:
— Я узнал, что у вас раввин болеет. Могу предложить помощь. Я уважаю авторитет раввинов и осуждаю всю эту новомодную хасидскую хуйню.
Еврей, к которому обратился замаскированный «лазутчик», оценил сионистский энтузиазм в гиперактивном постреле:
— Какой смелый молодой человек! Но будь поскромнее, в этом месте не нужны злые слова. А раввин у нас и правда приболел, так что будет полезно для твоей души, если ты отвезёшь ему лекарства. Подожди...
Взяв листок бумаги, человек что-то написал на нём, а затем передал его Бате со словами:
— Вот список, зайди в аптеку и купи всё это. С другой стороны — адрес. Я предупрежу ребе. Когда ему тебя ждать?
— В течение пары дней зайду, я тут ещё параллельно помогаю организовать музей памяти жертв Холокоста.
— Это очень хорошо! — похвалил жид Батю. — Так и передам ребе Абраму.
На том и порешили. Вот так и вышло, что бригада «Адольф», усиленная Протезой и пятью национал-большевиками, попёрлась в гости к Абраму. Группировка нацболов, называвшаяся «Филе Лимона» и возглавлявшаяся Василием, была представлена следующими членами: Молот, Псих, Серёжа и Дима.
В квартале от дома раввина ребята случайно увидели на столбе объявление: «Открыт набор в школу специальной прикладной армейской системы (СПАС), инструктор — Николай Королёв. В программе — обучение рукопашному и ножевому бою».
— Может, вступим в СПАС? — предложил Кондрат слегка неуверенно.
— Помяни моё слово, там ребята суровые — мы им не чета! Мы ещё дождёмся от них бомбо-черкизовский спас… — отговорил его Гунн.
— Батя, что ж так идти-то до хуя? Машину нам надо, вот как! — бросил уже подуставший Банкир.
— И правда, Артур, почему бы тебе не купить машину? — осторожно, боясь давать повод для ссоры в самом начале отношений, вопросила Протеза.
— Почему? Потому что я не желаю менять счастье на машину. В детстве всё было интересно. Я помню какие-то удивительные детали, например, как сдавал цветок подсолнуха в камеру хранения в пионерском лагере, а потом обращался туда за семечками. Это, блядь, было пиздец какое впечатление от жизни и полный рот счастья! Я открыл, как сохранить этот эффект. Акции, акции и ещё раз акции — вот в чём жизнь! А работа — для зомби.
Все помолчали, переваривая слова нациста. Потом Батя продолжил:
— Сейчас у людей есть деньги, а общей объединяющей идеи нет... посмотрите на величественные постройки сталинского времени! Грузин Джугашвили был своего рода фюрером русского народа. Иосиф Грозный...
— Ты хочешь стать фюрером? — недоверчиво молвил юный Серёжа.
— Да, — просто и честно ответил скинхед из Москвы, но потом, из любви к красивому слову, всё-таки не удержался и добавил:
— Мир — в нас и для нас. Чтобы что-то стало доступно другим, оно должно прорасти из семени идеи.
Услышав про семя, нацбол Дима поинтересовался:
— Батя, ты часто дрочишь?
— Постоянно!
— И прямо сейчас?
— Прямо сейчас — особенно!
Между тем они как раз пришли к нужному им дому.
Нацболов вместе с Гунном оставили стоять на стрёме у подъезда, а Артур с Протезой, Кондратом и Бульдозером поднялись на лифте на третий этаж. Когда бойцы встали на лестнице вне поля зрения смотрящего из глазка, Натаха позвонила в одиннадцатую квартиру и, прислонив ухо к двери, застыла, прислушиваясь.
Некоторое ничего не происходило, потом стали слышны осторожные шаги, и вскоре глухой голос лаконично осведомился:
— Кто?
— Откройте, ребе! Я таки принесла вам бензилбензоат и «Найс» от самого главного раввина.
Услышав приятный женский голос, Абрам даже слегка приоткрыл дверь, но пока не убирал цепочку.
— Да, мне говорили, что придут. Давай сюда, спасибо!
Протеза была готова к такому повороту событий и протянула заклеенный скотчем свёрток, наклонившись так, чтобы её батоны попали в поле зрения раввина.
— Я пришла вас проведать, а вы даже дверь не откроете? Как-то это не совсем кошерно! — Протеза сгладила укоризну в голосе улыбкой ярко накрашенных губищ, слегка ещё припухлых после длительного общения с полновесным фашистским хуем.
Красивая грудь победила осторожность похотливого как все жиды старца, и цепочка слетела от движения крючковатого пальца. В последний момент, впрочем, сработала жидоинтуиция, и раввин на всякий случай принялся распутывать от скотча пакет, но было уже слишком поздно. Нога Протезы влетела в пах ребе; пока иудей сгибался, в квартиру уже влетали скины, оттесняя Наташу и закрывая за собой дверь.
— Ну вот и всё, Абрам, отмолился! Русь, великая и ужасная, пришла в твой дом! — резюмировал Батяня, нанося добивающий удар гриндером в лицо. Враг уснул. Его положили на кровать и связали, разрезав простыню, а также засунули ему в рот в качестве кляпа грязный и рваный вонючий еврейский носок.
Жида некоторое время били. Бульдозер присунул бейсбольной битой по коленным чашечкам, рёбрам и гениталиям раввина. Соратника оттеснил Кондрат и, вытянув телескопическую дубинку, сломал жиду ключицы. Неопытная Протеза сначала попыталась выломать жиду пальцы рук, но когда из этого ничего не вышло, тупо шмальнула в носатую рожу из перцового быдлончика, за что получила ощутимый подзатыльник от Бати. Чтобы самим не мучиться в облаке перца, Батя перерезал мерзкий еврейский кадык и с помощью шести порезов оставил мимолётную свастику на груди раввина, после чего ребята по-быстрому похватали лежавшие на виду золотые вещи и покинули иудейское логово, залитое кровью и перцем.
Скины спустились вниз и поделились с остававшимися внизу своими подвигами, когда все они ушли подальше от дома.
— Nazi ska! We hate the Jewboy ya! — обрадовался Гунн.
— Слышь, Батя! — обратился главарь «Филе» к главарю «Адольфа». — Я вчера по телеку слышал, что нынче разгул педофилов. Давай какого-нибудь замочим?
— И где ты его найдёшь? — поинтересовался Артур.
— Какой-то мужик к соседской Светке приходил, а ей семнадцать только стукнуло... — вступил в разговор Молот.
— Охуел? Это уже даже не эфебофилия. Ну его на хуй! Конечно, не педо-, а победоистерия отвлекает от реальных проблем, и мы против победоистерии, но не до такой же степени... — поспорил Артур.
— Батя, ну, может, хоть через годик мне на восьмое марта подаришь педофила?
— Чтобы я поздравил женщину с восьмым марта, она должна родить либо меня, либо от меня... либо хотя бы делать ощутимые шаги в этом направлении.
— А кого тогда ёбнем следующим? — Протезе не терпелось продолжить кровавую вакханалию; её глаза отражали свет полной луны, сияя, как угли в печи Дахау.
— Предлагаю ломануться в мастерскую Зураба Церетели, — ответил Батя.
— Отлично! Москвичи нам спасибо скажут! — обрадовался Василий.
Глава 6. Зураб и чурки в лифте
В доме пятнадцать по Большой Грузинской находились музей и мастерская Зураба Церетели. По части улицы вдоль сквера на двух тротуарах вольготно расположились более десятка фантасмагоричных творений мастера. В сгущавшихся сумерках эти бронзовые скульптуры казались зловещим подразделением адских монстров, брошенным неарийской стороной в гущу боя на полях священной раховы. Впрочем, при свете дня практически ничего не менялось.
— Нацболы, вы взяли динамит? — в паре домов от цели спохватился Гунн.
— Всё в ажуре! — Псих снял свой рюкзак и развязал его, продемонстрировав содержимое скинхеду.
— Спасибо! — Артур был доволен. Попросив бешеного лимоновца пока не светить шашки, он передал Васе требовавшуюся сумму денег и обратился к присутствовавшим единомышленникам:
— Мужики! Нас всех, конечно, подзаебал Церетели, да и не нас одних. Не вижу причин, почему бы не нанести грузину тяжкие телесные, а то и подарить летальный исход. Но перед тем, как кавказскому здоровью будет причинён невосстановимый ущерб, я хочу вспомнить поимённо мудацкие создания Зураба. Кто что знает?
— Лично меня всегда бесили пидорные клоуны, стоящие раком напротив цирка, — поделился Молот.
— Я блевал от гигантской мокрой колеоризы с клиторком, так называемой «Слезы скорби». По телеку видел эту хуйню, — вспомнил Псих.
— Фу-у, помню такое, — признал Батяня. — но классическим пиздецом, вышедшим из-под молотка этого ваятеля, считается всё же почти стометровый Пётр-Колумб-Христос в пироге напротив храма Христа Спасителя. Композиция состоит из Годзиллы, стоящего в мелкой посудине, к которой за каким-то хуем приделан штурвал, а снизу на шампуре жарится на солнцепёке шашлык из российских лодок, хотя по традиции так складывали вражеские суда.
— Да ебись он в рот, Пётр этот! — влез Банкир. — Я лично валялся от скульптуры «Жертвам холокоста» на Поклонке. В народе творение более известно под ником «Домино». Сегодняшний именинник в гробу должен ворочаться от такого. Впрочем, всё, что делает Церетели — смешной пиздец.
— Не стоит забывать и прощать циклопический букварь-фаллоимитатор, это здесь рядом, а также хуеву тучу других профессиональных уродств мудилы, — вставил прямолинейный Диман.
— «Цунареф должен быть мёртвым», — итог подвёл, разумеется, Гунн.
Объединённый скинхедо-лимоновский отряд подошёл к мастерской. Из всего металлического сборища у музея больше всего ребят выбесил бронзовый Чарли Чаплин. Этот американский Петросян тут же получил удар по яйцам молотком Молота, а Псих приебошил по усатой роже велосипедной цепью, после чего жирный Банкир обильно помочился на монумент остатками пива, прошедшего переработку в нацистском желудке, а Гунн прилепил на актёра шашки взрывчатки и поджёг фитиль. Едва молодые беспредельщики и беспредельщица отбежали подальше, как раздался взрыв.
На шум показались наконец среагировавшая охрана мастерской, состоявшая сплошь из лиц кавказской национальности, и даже сам Зураб в ночном колпаке. Началась перестрелка; охрана палила, высовывая носы из укрытия стен, а её противники, спрятавшиеся за бронзовыми порождениями гротескно-грузинского сна, кидали в ответ лимонки.
Одна пуля слегка задела бедро Психа, но нацбол мужественно презрел эту мелочь, кинув гранату почти что в самого Церетели. Талантливый гастарбайтер непременно взорвался бы, но охранник Ахмед, отпихнув мастера, принял смерть на грудь, как будто это были сто грамм. Пропитанные грузинским вином кровь и кишки украсили порог музея, добавив элемент постмодернизма.
Едва запас взрывчатых веществ стал редеть, группа атаковавших музей и мастерскую, кинув дымовую шашку, скрылась дворами от греха подальше.
Хотя Церетели уцелел, невероятные приключения отважных чурбанов в неверном Москвабаде в тот день ещё не закончились, и вторым пунктом в программе усмирения буйных филиалов аулов стала эпическая сцена катания чурок на лифте.
Неподалёку от места проживания Бульдозера, в доме его друга Олега Лорухина, имелось много гастарбайтеров без какой-либо регистрации, которые вдобавок завели привычку гадить в лифте. Всего в двух квартирах в подъезде Лорухина их было около трёх десятков. Сволочей нужно было проучить. Доехав на метро от «Белорусской» до «Войковской», ребята, разделившись на две группы, чтобы меньше привлекать внимание, добрались до нужного им здания.
На месте Бульдозер поднялся в квартиру к Олегу и взял у него ключи от лифтовой, раздобытые им накануне. В лифтовую отправили Гунна, так как он лучше других разбирался в различных механизмах.
Между тем, когда все остальные кроме Бати скрылись в прилежащих к дому кустах, главарь «Адольфа» занял выжидательную позицию под лестницей возле лифта на первом этаже. Согласно агентурным сведениям, в течение получаса штук пять черножопиков должны были вернуться из бильярдной и забиться в лифт. Необходимо было проконтролировать отсутствие людей в кабине (только чурбаны).
Действительно, животные не подвели и явились через двадцать пять минут. Когда переполненная чурками кабина тронулась, Батя позвонил по мобильному наверх в лифтовую. Подтвердив, что сигнал получен, Гунн запустил в действие перенастроенный им механизм подъёма и спуска. Лифт словно взбесился: кабину подрасывало на самый верх, и тут же швыряло на первый, причём сие действо повторялось неоднократно.
Лишь через десять долгих минут Гунн позволил черноте отдохнуть. После этой экзекуции можно было не сомневаться, что по крайней мере эти беспокойные хачи теперь займутся спортивной ходьбой по лестницам надолго.
Глава 7. Burn, nigger-house, burn!
Следующей «станцией» в «правом забеге», посвящённом празднованию очередной годовщины со дня рождения дорогого товарища Гитлера, стало сожжение общежития афро-россиян. По традиции принято считать, что в Москве налицо две главные проблемы — это чурки и пробки. Однако на взгляд скинов, заботящихся о будущем белых детей, не стоило игнорировать и такую важную угрозу, как африканская.
Около двух часов ночи объединённая бригада право-леворадикального толка подходила к африканскому общежитию; молодые глаза, опьянённые жаждой насилия, пылали огнём и стремлением поджигать и разжигать. Гунн вполне к месту процитировал фразу из песни «Коррозии Металла»: «нигер, жареный в духовке, очень вкусен с чесноком!».
Общага макак располагалась тогда в неприметном здании в одном из переулков на севере столицы. Подойдя, парни с девушкой заняли позиции под окнами среди кустов сирени. Сразу достали «коктейли Молотова», запас которых уже успели пополнить, а также бензин, топор и мачете. С помощью топора и мачете они хотели не зарубить десять негритят, а всего лишь заготовить дров.
И работа закипела. Общий труд если не освобождает, то точно уж роднит людские души. Тем более когда этот труд осуществляется не ради денег, а ради служения идее, ради приближения общей цели, ради власти, на благо родного края наконец.
Протеза вызвалась сооружать костры; Псих с Серёжей помогали ей. Остальные — кто аккуратно клал в ряд «коктейли», время метать которые вот-вот должно было подойти, а кто рубил сучья и стволы, раскладывая их у стен общежития. Настроение было прекрасным, и когда на шум из здания выглядывали заспанные чёрные как сажа рожи, их загоняли обратно пинками без злобы. Окна первого этажа были зарешёчены, а на главном входе встречали мощные удары распоясавшихся молодых людей, так что спастись жертвы нацистов могли только через верхние этажи или чёрный ход. Но даже последним никто не успел воспользоваться, поскольку Бульдозер с парой нацболов подогнали к двери две помойки и, повалив их набок, создали серьёзную преграду для тех, кто пожелал бы уйти из осаждённой общаги по-африкански.
Вскоре зажглись костры, в окна полетели «коктейли Молотова», а изнутри здания послышались характерные звуки женского и детского плача. На бензин братва денег не пожалела — взяли самый дорогой. Немудрено, что на отъебись построенное за гроши безрукими голодными гастарбайтерами общежитие чернокожих вскоре было охвачено огнём, и из него стали выпрыгивать, распахивая окна второго этажа, испуганные до усёру нигеры, словно черти из адского пламени. Всех их встречала ударами рук, ног, ножей, кастетов, арматур, топоров, ломов, телескопички и бейсбольной биты радостная сплочённая бригада молодых убийц и поджигателей, инквизиторов ультра-правой веры и цитрусового социализма.
Темнорожие гости, не успевая и подумать о какой-либо самообороне, падали, подкошенные гневом коренных москвичей, будто великаны под Мьёльниром в умелых руках вышедшего пощеголять на кроссфит-пати Тора. Так, впрочем, продолжалось недолго: при взгляде на всё возраставшую кучу мёртвых и покалеченных тел даже в обезьяних мозгах начал происходить процесс осознания того факта, что уютное общежитие настиг настоящий погром. Следствием указанного осознания стало то, что в крови потомком рабов всплыло на поверхность чувство, некогда позволявшее их предкам более-менее успешно пытаться противостоять небольшим отрядам ку-клукс-клановцев: негры похватали табуретки, стулья, кухонные ножи, утюги, клюки, зонты и огнетушители и, издавая боевые кличи, впитанные с материнским молоком и переданные в генах с отцовской спермой, стали пытаться прорвать кольцо арийского оцепления на главном входе. Однако нападавшие были готовы к такому повороту событий: они охотно давали особенно боевым нигерам, движимым дарвиновской борьбой за существование, выходить из здания, чтобы тут же позволять арийскому гневу настигать и сокрушать оппонентов.
Но темнокожие братья тоже не хотели отдавать жизни так запросто, и потому работающие в ускоренном режиме мозги нашли выход: таран из металлической банкетки, стоявшей в столовой. Несколько осаждённых, задыхаясь от дыма, разрезали и намотали мокрые простыни вокруг головы, а затем поволокли банкетку по коридору. С помощью тарана им удалось потеснить две горелые помойки, любовно сваленные осаждавшими. Путь оказался открыт, и негры помчались в ночь куда глаза глядят.
Увидев, что больше никто не вываливается в пароксизме отчаяния из окон, нацисты заподозрили неладное. Когда Кондрат бегом обогнул здание, он понял, что так и есть: негры, отодвинув столь старательно сооружённую баррикаду, куда-то съебались.
Едва остальные — нацболы и скины — подошли к чёрному ходу общаги, как вдали показался патруль ментов.
Протеза, услышав сирену, закричала:
— Артурчик, скажи мне, что всё хорошо!..
Батяня иронично выпалил:
— Ой, напугали Маньку большим страпоном! Никто тебе здесь этого не скажет, а если скажет, то будет иметь дело со мной. Жизнь — это хуйня, полная скорби, и говно, но в это говно Бог спрятал алмазы. Вся суть жизни — в умении их отыскивать и потом отчищать от кала... Погнали во дворы!
Во дворах ребят ждал очередной сюрприз: забежав в заманчиво незапертый подвал одного из домов, они обнаружили там скрывавшуюся от них негритянку на вид лет тридцати двух-трёх, вполне стройную и похожую на человека даже больше, чем на сбежавшую из зоопарка самку шимпанзе.
Тут же ребята решили принудить пленную, угрожая ей оружием, к оральному сексу — благо у них с собой были презервативы.
— Батянь, у Адольфа в книге прямого нет ведь запрета? — спросил Гунн.
— Не-а!
Чернокожая привычно заработала пухлыми губами, но когда очередь получать удовольствие дошла до Артура, Протеза, не выдержав, со всей бабьей дури огрела негритянку бейсбольной битой по спине. К сожалению, глубоко во рту афро-россиянки именно в этот момент находился столь детально знакомый Протезе, уже любимый ею половой орган Артура. Брызнув, алая кровь заструилась и потекла из члена на пол подвала.
— Блядь, обезьяна мне хуй отхватила! — истошно завопил лидер бригады «Адольф», давая Протезе ещё один подзатыльник со словами:
— Ты что ж это думаешь — я эльф или микрохуй, чтоб ты мне здесь цукаты стоеросила?!
— Солдатам СС запрещался секс с унтерменшами! — оправдалась девушка.
Гунн со знанием дела посмотрел на член Бати со следами нигерских зубов, затем уверенно прокомментировал:
— Хуйня. Срастётся.
Болт перевязали бинтом. Нигершу, находившуюся без сознания, сперва обоссали, а потом в назидание облили бензином и подожгли.