Джонатан Летем

Спрей

Квартиру обокрали, и явилась полиция. Четверо и собака. Трое младших — совсем мальчишки. На ремнях у них гудели, попискивали радиопередатчики. Старший командовал, юнцы его слушались. Собака сидела. Они спросили, что унесли, мы сказали, точно не знаем — телевизор и факс, как минимум. Один из них писал, записывал, что мы говорили. У него был тик, глаз все время дергался. «Что еще?» — сказал старший полицейский. Мы не знали, что еще. Тогда-то они его и вытащили, маленький баллончик без этикетки, и начали повсюду брызгать. Сперва они надели собаке на морду маску. Ни один из них маски не надел. Нам они никакой защиты не выдали. Только собаке. «Отойдите», — сказали они. Разбрызгивали они по кругу, от центра к углам комнаты. Мы стояли, сбившись в кучку вместе с полицейскими. «Это что?» — спросили мы. «Спрей, — сказал старший полицейский. — Потерянные вещи видимыми делает».

Спрей оседал по всему дому, как мелкий дождик, а после там и сям засветились вещи, унесенные взломщиками. Розовое свечение, цвета лососины. На столе нарисовался розовый ящичек, шкатулка для украшений, которую нам подарила мать Адди. Светящиеся розовым телевизор и факс были на месте пропавших. На полках под действием спрея обозначились «Уолкмен» и фотоаппарат, и пара запонок, розовые и сияющие. В спальне обнаружился вибратор Адди, светящийся, как стержень ядерного реактора. Мы все ходили по квартире в поисках вещей. Полицейский с глазным тиком записал названия появившихся предметов. Адди назвала вибратор массажером. Слезящиеся глаза собаки в маске. Я не чувствовал запаха спрея. «Сколько времени длится действие?» — спросили мы.

«Где-то день», — сказал полицейский, который разбрызгивал, не старший. «П-понимаете, эти вещи хоть и видны, ими больше нельзя п-пользоваться, — сказал он. — Нету их».

«Возьмите, потрогайте», — сказал старший полицейский. Он показал на светящуюся шкатулку для украшений.

Мы потрогали — ее там не было. Наши руки проходили сквозь видимые пропавшие предметы.

Они спросили нас про соседей. Мы сказали им, что всем, кто живет в доме, доверяем. Они осмотрели пожарную лестницу. Собака чихнула. Они сделали несколько снимков. Взломщики влезли в окно. Адди положила на тумбочку книжку, поверх светящегося вибратора. Он проступал через книжку насквозь, словно в проекции. Мы спросили, собираются ли они снимать отпечатки пальцев. Старший полицейский покачал головой. «Они в перчатках были», — сказал он. «Откуда Вы знаете?» — сказали мы. «От резиновых перчаток следы остаются, порошок, — сказал он. — От этого собака и чихает». — «А». Они еще пофотографировали. «Хотите выпить чего-нибудь?» Старший сказал «нет». Один из младших полицейских сказал: «У меня аллергия, как у собаки», а остальные засмеялись. Адди налила себе выпить, мартини. Полицейские покачали головами, затем ушли. Нам оставили номер дела. От шкатулки, запонок и всего остального по-прежнему шло свечение. Тут Адди увидела, что полицейские забыли спрей.

Она взяла баллончик и сказала:

— Что-то тут не так с этими полицейскими.

— В смысле, такие молодые с виду?

— Нет, вид у них, по-моему, всегда молодой. Просто на улице не замечаешь. На улице форма видна, а в помещении видно, что им только-только голосовать разрешили.

— Что ты собираешься с этим делать?

Она покрутила его.

— Ничего. А тебе разве не показалось, что полицейские эти странные какие-то были?

— В смысле, тот, который шепелявил?

— Он не шепелявил, у него глаз дергался.

— Ну да, у одного что-то с глазом было, но тот, который заикался, — это он, по-твоему, странный?

Адди все крутила в руках баллончик.

— Дай-ка мне его сюда, — сказал я.

— Да ладно, — сказала она. — Даже не знаю, что я хочу сказать. Просто что-то такое в них. Может, их слишком много было. Ты как думаешь, Арон, они снимки сами проявляют? Есть у них в отделении лаборатория?

Я сказал:

— Наверно.

Она сказала:

— Ты как думаешь, пропавшие вещи видны на фотографиях — ну те, которые от спрея показываются?

— Наверно.

— Давай просто оставим его у себя, может, они вернутся.

— Тогда поставь его лучше на стол.

— Давай придумаем, куда его спрятать.

— Они, наверно, как раз сейчас в отделении опись какую-нибудь составляют. Наверно, вот-вот вернутся за ним.

— Так что если мы его спрячем…

— Если мы его спрячем, это будет выглядеть хуже, чем если ты его просто поставишь на стол.

— Мы ничего не украли. Это к нам в дом залезли. Они его тут забыли.

— Поставь его лучше на стол.

— Интересно, как они в полиции составляют опись — разбрызгивают спрей по всему отделению и смотрят, что у них пропало?

— Так что если их спрей у нас…

— Они никогда не узнают, что произошло! — она завизжала от смеха. Я тоже засмеялся. Я подвинулся к ней поближе, и мы стали кататься по дивану и хохотать, словно обезьяны в зоопарке. Все еще смеясь, я положил руку на баллончик.

— Дай сюда, — сказал я.

— Пусти.

Она потянула баллончик к себе, и смех ее угас. Несколько волосков у нее пристали кончиками к языку. Я потянул баллончик. Она тоже потянула. Мы оба потянули посильнее.

— Дай-ка, — сказал я, отпустил баллончик и пощекотал ее. — Дай-ка, дай-ка, дай-ка.

Она скривилась, вывернулась.

— Не смешно, — сказала она.

— Полиция осталась без своего СПРЕЯ! — сказал я, продолжая ее щекотать.

— А вот и не смешно, — она встала, отбиваясь от моих рук.

— Ладно. Не смешно, ты права. Поставь его на стол.

— Давай вернем, ты же сам сказал.

— Я слишком устал. Давай просто спрячем. Завтра можно вернуть.

— Ладно, я спрячу. Закрой глаза.

— Это тебе не прятки. Надо решить куда. Куда запереть.

— Подумаешь, большое дело! Давай на столе оставим, и все, — она поставила его на стол, рядом со светящейся розовым шкатулкой. — Может, кто-нибудь залезет и возьмет. Может, полиция залезет.

— Ты, по-моему, слегка перевозбудилась — я подвинулся поближе к столу.

— Просто устала. — Она притворилась, что зевает. — Ну и денек выдался.

— Подумаешь, барахло унесли, — сказал я.

— Ты серьезно?

— Ненавижу телевизоры и факсы. Ненавижу эту шкатулку.

— Посмотрим, что ты завтра скажешь, когда их уже не будет видно.

— Люблю только тебя, тебя, тебя.

Я схватил баллончик со спреем. Она тоже его схватила.

— Пусти, — сказала она.

— Люблю тебя одну — ты одна для меня существуешь, — сказал я.

Мы снова боролись за баллончик. Мы вместе упали на диван.

— Давай поставим его на стол, и все, — сказала Адди.

— О-кей.

— Пусти.

— Сперва ты.

— Нет, вместе.

Мы поставили его на стол.

— Ты про то же думаешь, что и я? — сказала она.

— Не знаю, наверное.

— О чем ты думаешь?

— О чем ты думаешь.

— Я ни о чем не думаю.

— Тогда и я ни о чем.

— Врешь.

— Так у нас, наверно, ничего не получится, — сказал я. — Полиция такого не допустила бы. Это не то.

— Тогда почему бы не попробовать?

— Не надо.

— Ты же сказал, не получится.

— Не надо, и все. Он токсичный. Видела, как они собаке морду прикрыли.

— А сами не закрывались. И вообще, я их спросила об этом, когда ты в другой комнате был. Они говорят, это чтобы не видно было еду, которая у собаки из пасти вывалилась. Потому что собака очень неряшливо ест. Так что от спрея у нее бы по всей морде проступило, что она ела недавно. Говорят, противно.

— Теперь уж ты врешь.

— Ну давай попробуем.

Я подпрыгнул.

— Если ты меня обрызгаешь, я обрызгаю тебя, — заорал я.

Спрей настиг меня, когда я пересекал комнату. Сырое облако опустилось позади меня, как парашют, осев на том месте, где только что был я, но и на меня попало достаточно. Вырисовался образ Люсинды, светящийся и розовый.

Люсинда была голой. Ее волосы были короткими, как в те времена, когда мы были вместе. Ее голова лежала у меня на плече, ее руки обнимали мою шею, а тело растянулось спереди. У меня на рубашке и пиджаке. Ее груди впечатались в меня, но я их не чувствовал. Ее колено торчало у меня между ног. Я отскочил назад, но она двинулась со мной, сияющая и бесплотная. Я повернул голову, чтобы рассмотреть ее лицо. Оно излучало покой, однако маленькие розовые веки были прикрыты не полностью.

— Ха! — сказала Адди. — Говорила тебе, получится.

— ДАЙ СЮДА!

Я сделал выпад вперед, за спреем. Адди присела. Я схватил ее за руку и потянул за собой на диван. Мы очутились там все вместе — я, Адди и Люсинда, Люсинда безмятежно голая. Борясь за спрей, мы с Адди продирались сквозь светящееся тело Люсинды, ее сияющие руки и ноги.

Я добрался до баллончика со спреем. Мы оба добрались до него. Четыре руки на одном баллончике. Тут из него брызнуло. Один из нас нажал на головку, не знаю кто. Явно не Люсинда.

Когда спрей осел на нас, показался Чарльз, нависший над Адди. Он был голым, как Люсинда. Его светящиеся плечи, ноги и задница были покрыты светящимися розовыми волосами, вроде ореола вокруг лампочки. Рот у него был открыт. Лицо было размыто — он был как фотография, снятая в момент, когда он двигал лицом, говорил что-то.

— Ну вот, — сказал я. — Добилась своего.

— Ничего я не добивалась, — сказала Адди.

Мы поставили баллончик на стол.

— Сколько, они сказали, длится действие? — сказал я.

Я старался не смотреть на Люсинду. Она была у самой моей головы.

— Около двадцати четырех часов. Сколько сейчас времени?

— Поздно. Я устал. Не говорили они «двадцать четыре часа». Примерно день, так они сказали.

— Это и есть двадцать четыре часа.

— Наверно, имели в виду, что на следующий день пройдет.

— Не думаю.

Я посмотрел на телевизор. Посмотрел на запонки. Посмотрел на задницу Чарльза.

— Наверно, оно от солнечного света сходит.

— Может быть.

— Наверно, его не видно, когда темно, в полной темноте. Пошли в постель.

Мы пошли в спальню. Все вчетвером. Я снял туфли и носки.

— Наверно, оно просто к одежде пристало. Если одежду снять и оставить в другой комнате…

— Попробуй.

Я снял штаны и пиджак. Люсинда пристала ко мне, а не к одежде. Ее голое розовое колено торчало между моих голых ног. Я начал снимать рубашку. Адди посмотрела на меня. Лицо Люсинды лежало на моем голом плече.

— Оденься, — сказала Адди.

Я опять оделся. Адди не стала раздеваться. Мы лежали поверх покрывал в одежде. Поверх нас лежали Люсинда и Чарльз. Я не знал, куда пристроить руки. Интересно, подумал я, что чувствует Адди по поводу размытого лица Чарльза, его открытого рта? Хорошо все-таки, что Люсинда не размыта.

— Выключи свет, — сказал я. — В темноте нам их не будет видно.

Адди выключила свет. В комнате стало темно. Чарльз и Люсинда светились над нами розовым. Светились в черноте вместе с вибратором на тумбочке и посверкивающим циферблатом моих часов.

— Закрой глаза, и все, — сказал я Адди.

— Сам первый закрой, — сказала она.





Перевод Анна Асланян.