Они не должны были покинуть Руан до конца сентября, но однажды ночью вспыхнул пожар, заставивший их выдвинуться быстрее, чем они планировали. Александр тогда проснулся и в панике вскочил, ощущая себя так же, как в ту ночь, когда умерли его родители. Только когда в комнату вбежали солдаты и крикнули ему выметаться, он понял, что все происходит по-настоящему. Александр схватил Ленин браслет, но вот ожерелье матери не нашел. Спустя минуту он уже стоял рядом с Тео, глядя на то, как дом охватывает пламя. Слезы катились по его щекам, и ему было не стыдно, что он плачет. Никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким одиноким!
Вскоре их затолкали в поезд, едущий на восток, и так они оказались здесь, готовые начать работать по контракту. Решение, казавшееся беспроигрышным тогда, обернулось предчувствием чего-то темного: строения за стеной были полуразрушены, а уровень охраны говорил о том, что здесь не лучше, чем в тюрьме.
– Сюда – на регистрацию, – сказал жандарм, указывая на серое строение.
Александр медленно двигался вперед, наблюдая за происходящим вокруг. Это место выглядело уныло и неприветливо. Охрана досматривала вещи каждого и забирала все, что им нравилось, прежде чем отправить людей дальше. Александр встал около охранника в форме СС, возвышающегося над ним на две головы.
– Сумку, – приказал тот, положив руку на кобуру. Александр стянул сумку с плеча. – И куртку.
Александр покачал головой. Деньги, заработанные в «Мир чудес» были аккуратно скручены там во внутреннем кармане.
– Это не был вопрос, – фыркнул охранник.
Нехотя Александр снял ее, наблюдая за тем, как охранник выворачивает карманы.
– Эй, это мое! – прокричал Александр, когда охранник достал сверток, развернул его и принялся пересчитывать деньги, после чего повернулся и пошел прочь.
– Обмен, – произнес охранник, будто это хоть что-то объясняло.
Александр подождал и, когда охранник вышел из здания, нащупал в кармане Ленин браслет. Он не помнил, что брал его, а значит, Лена сама подложила ему украшение еще тогда около кабинета Хораса. Когда он два дня спустя обнаружил браслет, то едва не расплакался. Он не хотел с ним расставаться, поэтому спрятал под язык.
Когда охранник вернулся, то передал Александру что-то похожее на игровые деньги.
– Золото отбросов, – сказал он. – Для магазинов. – Он указал на площадь невдалеке. Александр наклонил голову и сощурился:
– Но там нет магазинов.
...я приехал сюда вчера. Город большой, красивый, в общем, Фриско. Еще ничего почти не видел, поселился в консульстве, консул, как все наши консулы, очень милый, простой и приятный человек. Дорогой сюда попали еще в один Национальный парк, Секвойя-парк. Извини, что я вдруг пишу все время о природе, но кэньоны, пустыня, горы - все это необыкновенно прекрасно, не думать об этом нельзя. Что бы это ни было, Сиерра-Невада или громадные четырехтысячелетние деревья секвойя - все это поражает. Некоторые секвойи, самые старые, имеют имена. Одно дерево называется \"Генерал Шерман\", другое - \"Сентинел\", что значит \"Часовой\", \"Страж\"...
– Построишь. Пошел!
...Вчера даже совсем не успел тебе написать. Мои письма, наверно, приходят пачками. Это потому, что зимой из Нью-Йорка быстроходные пароходы идут уже не каждый день. А почта сдается на самые быстрые.
Уже снаружи Александр подождал, пока не закончат досмотр Тео.
В Калифорнии лето, апельсиновые роади, морской туман. После резких очертаний и блеска пустыни здесь все мягко и неопределенно...
– Они и ваши деньги забрали?
Сан-Франциско, 7 декабря 935 г.
Тео угрюмо кивнул. Раздался резкий и громкий свисток, и толпа замолчала. Вперед вышел один из охранников:
– Все женщины и дети идут за мной. Мужчины идут за ним. – Он махнул рукой в дальний угол двора.
...Ко многому здесь я уже привык, но вот вчера или позавчера на одной площади в Сан-Франциско увидел маленький, совсем незаметный столбик с надписью \"Конец дороги Линкольна\". Это конец великой дороги, которая идет из Чикаго до Тихого океана. Я опять живо представил себе эти громадные полосы бетона, которые тянутся через весь материк. Так едешь в пустыне по дороге, едешь один, никого нет, никто не едет навстречу и не нагоняет сзади, только горы, плоскогорья, поросшие пыльными букетиками, опять красные и синие пемзовые скалы, кто-то сделал эту замечательную дорогу и ушел, не требуя похвал. В области техники это удивительно скромные люди. Линкольнвэй дорога на тысячи миль, а столбик крошечный, увидеть его почти невозможно...
Тео поправил сумку на плече:
Голливуд, 9 декабря 935 г.
– Пошли.
...Утром мы выехали из Сан-Франциско и приехали через четыре часа в Кармел. Это маленький город на самом берегу океана. Тепло и тихо. Пошли к Альберту Рис Вильямсу. Он писатель, много раз у нас бывавший. Живет он очень скромно. Жена его уже поджидала нас. На ней было чувашское платье. Семилетний маленький Рис Вильямс завязывал шнурки на ботинках. Потом пришел Вильямс, громадный детина, седоватый и румяный. Жена его Америки не выносит, хотя старинная американка из очень богатой семьи. Ей даже океан не нравится, хочется в Москву. Она успела сказать, что Черное море красивей Тихого океана, и мы все вместе отправились к писателю Линкольну Стеффенсу.
Охранник провел мужчин к баракам. В городе, как он объяснил, было несколько основных бараков. Часть жителей разместились в бараках под названиями Дрезден, Магдебург и Судеты. Тео и Александра определили в Ганновер.
– Тут живут люди искусства, – сообщил охранник, проводя их по каменной лестнице. Он остановился у входа в комнатушку без двери. – Экскурсия по городу и раздача списка работ через десять минут. Всем быть вовремя.
В чудном доме с садом лежал в постели знаменитый американский писатель. Ему семьдесят лет, у него больное сердце, и он уже несколько лет почти не встает. Все, о чем мы говорили, сводится к одной фразе, которую он произнес среди многих других: \"Это ужасно - считать себя всю жизнь честным человеком и не понимать, что на самом деле был взяточником\". Он говорил это о себе, о всей своей жизни. Все его надежды теперь на Москву. Я не мог без волнения слушать его. Он скоро умрет, знает это и хочет умереть в Советском Союзе.
Оба иллюзиониста заглянули в комнату, осматривая свое новое жилище. Места там с трудом хватало даже двоим. В углу стоял сколоченный из трухлявых досок стол, на котором были скручены четыре грязных матраца. Окон не было, а единственным источником света была треснувшая масляная лампа, одиноко стоявшая под столом. Все здесь напоминало ему о тех грязных коморках, в которых они останавливались с родителями, и на секунду Александру почудилось, будто он перенесся назад во времени.
Потом Вильямс повел нас обедать к мистеру Шорту. Мистер Шорт юрист, богатый человек, у него четверо громадных мальчиков из все того же \"Нашего гостеприимства\". Он почему-то написал статью о \"Золотом теленке\". В камине пылали бревна, а мы препирались об искусстве с английским художником... Покончив с этой сложной ситуацией, мы отправились в дом архитектора Грина. Дом построен в стиле испанских миссий, и в его большом зале с грубыми стенами было много людей. Очень странное общество. Какие-то поразительно некрасивые американские старухи, какие-то дочки обедневших миллионеров, занимающиеся изготовлением дамских сумочек в тошнотворно интеллигентном стиле, робкие и красивые молодые люди, бывший боксер мистер Шарки, заработавший миллионы какими-то делами, не имеющими к боксу отношения. Боксер сразу наврал, что был вместе с Пири на полюсе, что он точно знает, кто убил ребенка Линдберга, и немедленно повез нас к себе. Дом его уже так близко расположен к океану, что прибой влезает в громадные чистые окна... Он показал нам своих трех девочек. Они спали. Потом показывал, как надо боксировать, как надо пить ямайский ром, как надо смотреть на океан. Он очень богат, но не очень счастлив. Два года назад жена убежала от него с его же дворником. Девочек своих он так любит, что сам шьет им платья. Ну, об этом долго рассказывать. Тут попадаются очень различные люди и в очень странных сочетаниях. Ночевал у Вильямса.
– Не так уж и плохо, – произнес Тео, чувствуя подавленность Александра. – Год пролетит быстро. Главное, что мы есть друг у друга.
Утром мы опять были у Линкольна Стеффенса, распрощались и поехали в Голливуд. Приехал сейчас. Теперь двенадцатый час уже. Жалко, что про Сан-Франциско так мало тебе написал, там было много интересного.
Через пару минут Тео и Александр присоединились к другим новым жителям города. Охранник из СС буквально бежал вперед, так что Александр с трудом поспевал за остальными. По его словам, протяженность Терезиенштадта едва ли превышала километр. В дополнение к баракам там были школа, библиотека, кухня, больница, крематорий, овощной сад, мастерская и место для представлений. Александр округлял глаза всякий раз, когда охранник указывал на здания.
...Ровно месяц назад я уехал из Нью-Йорка. Мы проехали уже пять с половиной тысяч миль...
– Часто люди думают, что Терезиенштадт – это место для отдыха! – прокричал охранник с такой гордостью, будто евреи сами просили сослать их сюда. – И мы пытаемся поддерживать качество жизни наших граждан на наивысшем уровне.
Голливуд, 10 декабря 935 г.
Александр нахмурился, вспомнив сложенные друг на друга грязные матрасы в их комнате и осунувшиеся лица «граждан» этого места, которых довелось увидеть во время экскурсии.
...Голливуд - это уже начало обратного пути. Теперь, куда бы ни ехал, все равно я еду домой, ближе к Атлантическому океану. Здесь я пробуду дней шесть, как видно. Потом по мексиканской границе мы проедем в черные штаты и возвратимся в Нью-Йорк к десятому января. Поездка на Кубу и Ямайку заключается в следующем: компания, торгующая бананами, \"Юнайтед Фрут\" перевозит их на своих собственных пароходах. Их сто штук, и они называются \"Великий белый флот\". Один наш новый американский друг занимает в этой компании какой-то пост и предложил нам эту поездку. Если он не просто сболтнул, то по возвращении в Нью-Йорк мы поедем. Это должно занять еще двенадцать дней. Сам Нью-Йорк отнимет еще десять дней. Разучился писать на машинке и делаю много ошибок. Итак, я рассчитываю, что числа двадцать пятого января мы уедем из Америки. Если нам удастся попасть в Англию, то на это уйдет еще две недели. В общем, получается так, что в середине февраля я буду дома...
Когда они подошли к центральной площади городка, Александр потряс Тео за плечо.
Путешествие совершается в полном порядке, и все идет очень хорошо. Здесь я еще ничего и никого не видел, потому что приехал только вчера поздно вечером. Так как приближается рождество, то во всех городах уже началась суматоха. В Голливуде на Главной торговой улице стоят искусственные елки. Их множество, и на каждой горят разноцветные электрические лампочки. Вот все, что я здесь пока увидел.
– Смотрите! – крикнул он, указывая на цирковой купол посреди площади. – Наши представления будут проходить там?
В Сан-Франциско было много встреч. Там, где есть наш консул, обязательно идут приемы, встречи и все такое. Среди всего другого, в последний вечер, были у русских молокан. Они пригласили нас на чаепитие. Тут увидел таких баб, которые как будто никогда из русской деревни не выезжали. Удивительный был вечер. Они пели духовные песни, и Трон пел вместе с ними. Он даже громче других пел: \"Путь нам Христос указал\". Он такой человек. С молоканами он молоканин, с боксерами - боксер. В Синг-Синге он садился на электрический стул и сидел на нем с удовольствием. Это Пиквик. Ездить с ним очень приятно и смешно...
– Нет, это место используется как мастерская. Сюда. – По другую сторону циркового купола возвышалась небольшая платформа, окруженная несколькими стульями.
Голливуд, 13 декабря 935 г.
– По три репетиции в неделю, и все выступления будут проходить здесь. Содержание ваших представлений будет корректироваться. Ничего политического или иностранного, – объяснял охранник на ходу. – Представления проходят по вечерам, и вам нужно быть на каждом. Иногда будут проходить особые мероприятия и внеплановые выступления в других частях города, но смотреть их все равно большей частью будут его жители. Старайтесь поднять людям настроение – это важно, – сказал он, ведя их дальше.
...Вчера и сегодня только и делаю, что смотрю фильмы. Вчера Майльстон показал нам три картины. Одну свою - \"Сенсация\". Это та пьеса, которая шла в Москве, в Вахтанговском театре. Хорошо, но не замечательно. Другая \"Доносчик\" - картина удивительная. Про третью - \"Мерзавец\" - я уже Вам тоже писал в открытке. Конечно, в письме этого не расскажешь. Сегодня нам показал две своих картины Мамульян: \"Доктор Джекиль\" по Стивенсону и толстовское \"Воскресенье\". \"Джекиль\" сделан превосходно.
После осмотра «города» охранник объяснил, какую работу будет выполнять каждый. И Тео, и Александр попали в Aufbaukommando, то есть в объединение ремесленников и плотников. Им показали плотничью мастерскую под названием Badhausgasse. Александр наблюдал изможденные лица стариков, боязливо смотрящих на него. Охранник развернулся и выдал им два комплекта униформы:
– Наденьте это. Ваши контракты вступают в силу немедленно.
...Сегодня в Голливуде просто жарко, как в Одессе летом. Сухо и жарко. Был в студиях, смотрел съемки, видел хороших и известных актеров, видел и плохих, но тоже известных, видел совсем уже неинтересных, но все-таки известных...
* * *
Голливуд, 15 декабря 935 г.
Ночью того же дня Александр сидел на полу своей комнаты разминая руки. Он провел семь часов, склонившись над токарным станком, пытаясь сделать заготовку идеально круглой при освещении, далеком от идеального. Он никогда не стоял за станком до этого, но, к счастью, Тео обучил его основам и каждые полчаса подходил, чтобы проверить, как шли дела. Спина жутко ныла, а глаза слезились, уставшие от работы в полумраке.
...Я тебе уже писал вчера в открытке насчет предложения Майльстона. Он предложил нам написать для него большое либретто сценария. Тему мы предложили из \"Двенадцати стульев\", но очень видоизмененную. Действие происходит в Америке, в замке, который богатый американец купил во Франции и перевез к себе в родной штат. Майльстон один из лучших режиссеров Голливуда. Он ставил \"На западном фронте без перемен\". Сюжет ему очень понравился. Мы будем писать его десять дней, а потом он сам будет делать из него сценарий...
Голливуд, 22 декабря 935 г.
Он вздохнул, пытаясь еще раз осознать все то, что рассказал им охранник. Мужчинам запрещено было общаться с женщинами после отбоя. Дети шли в городскую столовую первыми. Работать нужно было каждый день с восьми часов утра до семи вечера. Комендантский час наступал в десять. Если их застанут шатающимися по городу после отбоя, то последует наказание.
...В Голливуде ослепительный солнечный свет и летние горячие дни. 22-ое декабря, а сидишь в кафе, двери которого открыты на улицу и с улицы входит в помещение теплота летнего вечера.
– Приветствую, – заговорил мужчина с явным русским акцентом, заходя к ним в комнату. За ним вошел еще один и с подозрением осмотрел Тео и Александра.
– Вы новенькие? Я Василий, – сказал первый. У него были светло-русые волосы, острый нос, румяные щеки и ярко-голубые глаза, как у Александра. – Моя сестра Наталья живет в бараке под названием Магдебург. Мы танцоры. А вы?
Либретто мы написали на двадцати двух страницах. Сюжет Майльстону очень нравится, и, если не будет никаких добавлений, у нас еще останется дня два для поездок по окрестностям. 26-го мы уезжаем в Сан-Диэго на мексиканской границе и там встретимся с Тронами, которых мы на эти дни, чтоб они не томились в провинциальном Голливуде, заслали в Мексику отдыхать. Оттуда почти без остановок поедем в Нью-Орлеан. В общем, к тому же десятому января попадем в Нью-Йорк...
– Иллюзионисты, – сказал Тео.
Голливуд, 22 декабря 935 г.
Василий просиял:
...Написать тебе, что я сегодня делал? Не потому, что именно сегодняшний день интересен, а для того, чтобы ты знала, как мое время проходит.
– Магия – это здорово! А это Аттила. – Он указал на второго мужчину. Аттила поздоровался с новоприбывшими, но руки не протянул. Он был низенького роста, но по буграм мышц под его рубахой было понятно, что он довольно силен.
Очень поздно встал. Этого почти никогда со мной здесь не бывает, но вчера был в гостях у дочки старого Н. Сам он живет в Нью-Йорке, она здесь - и замужем за русским актером Тамировым. Тамиров, конечно, снимается в какой-то студии в ролях мексиканцев, испанцев, венгерцев. Дело в том, что почти все иностранные актеры не играют в Голливуде американцев. Им мешает акцент. Они играют иностранцев, для которых акцент на экране естествен. Очень долго объяснял, но все-таки не знаю - понятно ли.
– А ты откуда?
Засиделся там до трех часов, раньше уйти не удалось. Утром потащился завтракать на наш же Голливуд-бульвар, в итальянский ресторан \"Муссо Франк\". Пил томатный сок, ел сардинки и макароны с сыром. Иногда приятно отдохнуть от американской кухни, где обед начинается с дыни, хлеб не имеет никакого вкуса, а черное кофе, хоть убей, обязательно подается перед сладким.
– Венгрия, – ответил Аттила. – Я гимнаст. Я пытаться на Олимпийские игры медаль в Берлине. – продолжал он, коверкая слова. – Тренировался восемь часов в день. Но потом? – Он сжал руку в кулак и ударил по ладони. – Немцы сломали мечту.
– Аттила всегда не в духе, но он превосходный атлет, – объяснил Василий, затем пробежал глазами по мешкам Тео и Александра, лежащим в комнате еще с утра. – Вы принесли еду?
Потом за нами заехал представитель нашего Амкино... и мы поехали в Пассадену ...Пассадена находится в тринадцати милях от Голливуда и так же, как Голливуд, считается отдельным городом. Но вокруг Лос-Анжелоса много городов, все это сливается вместе, и разобраться довольно трудно, где кончается один город, где начинается другой. Один человек здесь сказал мне, что это вообще \"двенадцать предместий в поисках города\", потому что и сам Лос-Анжелос похож на предместье.
– Да, но большую часть забрали, – ответил Тео.
– У меня есть нечто, что вам может понравиться, – сказал Александр, доставая плитку шоколада марки «Кэдбери». Василий явно обрадовался.
– «Кэдбери»! – Он выхватил плитку у Александра и поднес ее к лампе, чтобы рассмотреть. – Поделишься?
В общем, приехали в Пассадену. Нам надо было зайти к некоему доктору, другу Советского Союза, на обед. Мы проезжали в городе мимо какого-то стадиона. Остановились на минутку, чтобы посмотреть, что там делается. На стадионе играли в бейсбол. Зрителей было десятка четыре. Игра уже кончалась. Впереди меня сидел старик в несвежем фланелевом костюме и с дико суковатой палкой в руках. На кого-то он был похож, этот старик. Это был Эптон Синклер. Он недавно выставил свою кандидатуру в губернаторы Калифорнии и чуть не прошел. Он собрал девятьсот тысяч голосов, а его противник - один миллион пятьдесят тысяч. Синклер является создателем нового течения под названием \"Покончим с нищетой в Калифорнии\". Я тебе об этом расскажу подробно. Мы познакомились тут же. Он очень обрадовался и долго твердил, что никогда так не смеялся, как читая \"Золотого теленка\". Он повел нас к себе, подарил три своих книги. Мы поговорили с ним около часу и расстались.
Александр пожал плечами:
– Забирай.
По случаю воскресенья у доктора был холодный обед. Холодный, но вкусный и похожий на русский. Тут же за столом выяснилось, что дочь доктора живет в Москве... Поговорили, поговорили и поехали домой. Я еще погулял по широким, замечательно освещенным и невыносимо скучным улицам Голливуда и пошел в свой отель. Женя забежал в кино и, наверно, сейчас уже придет. Вот и все, что было сегодня. То есть было еще что-то, но уже не помню. Недалеко от отеля, где мы живем, есть магазин собак, птиц и обезьян. Там маленькая обезьяна воспитывает свое дитя. Сидят они в крошечной клетке, и публика на них смотрит. И трогательно, и немножко страшно, до того похоже на человека.
– Спасибо! – Василий разорвал ярко-фиолетовую упаковку и провел пальцами по блестящей фольге, затем отломил кусочек и дрожащими руками положил в рот. Он наслаждался вкусом с закрытыми глазами.
– Я так понял, шоколада здесь не бывает, – сказал Александр, затем указал на матрацы в углу. – Они же наши?
...Устал писать. Столько накарлякал, что руки заболели. Про одного голливудского хозяина, старого Голдвина, рассказывают, что он о своей жене сказал так: \"Вы знаете, у нее такие красивые руки, что с них уже лепят бюст\"...
– Да, – кивнул Василий, – но расправлять лучше, только когда ложитесь. Иначе набегут насекомые.
Александр скривился:
Бенсон, Аризона, 27 декабря 935г.
– А сколько вы здесь?
– Около… Шести месяцев? Аттила тут почти год, – сказал Василий, предлагая другу шоколад.
...остановился я в маленьком городе. По путеводителю здесь восемьсот пятьдесят жителей. Больше действительно нет. Обыкновенный американский городок - несколько прекрасных газолиновых станций, для проезжающих на автомобилях, две или три аптеки, продуктовый магазин, где все продается уже готовое - хлеб нарезан, суп сварен, сухарики к супу завернуты в бумагу. Что тут люди могут делать, если не сходить с ума? Некоторые сходят, но таких немного. Большинство живет, утром ест ветчину с яйцами, много и хорошо работает, любит своих жен и помогает им хозяйничать, очень мало читает и довольно часто ходит в кино. Там они смотрят фильмы, которые почти все ниже достоинства человека. Такие фильмы можно показывать котам, курам, галкам, но человек не должен все это смотреть. Однако обитатели городков смотрят и не сердятся. Можно даже услышать, выйдя из кино, как они говорят: \"Я имел хорошее время\". Ну, бог с ними. Почему так происходит - дело сложное и коротко рассказать нельзя.
– А вы каждый вечер даете представления? – поинтересовался Тео.
– Обычно дважды или трижды в неделю. Иногда чаще. В перерывах между работой мы тренироваться со всеми, но большая часть выступать в одиночку, – сказал Атилла.
Сюда я приехал через громадные поля кактусов. Я не сводил с них глаз. Одни из них молились, другие обнимались, третьи нянчили детей, а некоторые просто стояли в горделивом спокойствии. Удивительно. И еще интересно то, что кактусы живут, как индейские племена когда-то жили. Где живет одно племя, там другому нет места. Они не смешиваются - в одном месте растут одни, в другом - совсем другие. Я послал тебе уже несколько открыток с фотографиями кактусов и очень много сделал снимков сам, но мне кажется, что это надо видеть глазами.
– А когда завершаются ваши контракты? – спросил Александр.
– Контракты? – нахмурился Василий. – Что еще за контракты?
– С вами что-то подписывали? – требовательно спросил Аттила.
В Голливуде все наши дела шли хорошо и только на одно можно пожаловаться. Мы не увиделись с Чаплиным. История этого невезения такая: когда мы только приехали, Чаплин делал музыку к своей новой картине. Ее название по-русски звучит так: \"Нынешние времена\". Это не очень благозвучно, но по смыслу верно. И он был так занят, что подступиться было невозможно. Потом мы занялись либретто и перестали в суматохе думать о свидании. А когда мы освободились, то подошло рождество и уже ничего нельзя было сделать, никого нельзя было найти. И еще, человек, который нам должен был устроить эту встречу, оказался не слишком энергичным. Так все это произошло. Я очень жалею об этом. Утешает меня только то, что чаплинская картина с шестнадцатого января пойдет в Нью-Йорке, и я ее увижу. Это, пожалуй, даже главнее всего.
– Нет, – мягко ответил Тео. – Мы просто хотели бы знать, не решат ли они избавиться от надоевших циркачей. Разумеется, без работы сидеть бы не хотелось.
Взяв предложенный Василием кусок шоколада, Атилла явно стал больше интересоваться новоприбывшими. Он взял матрасы и разложил их на полу:
– Вы садиться. Устали, наверное.
Калифорнийский климат меня разбаловал. Не представляю себе морозов, холодов, дождей, инея, даже прохлады. Но пробуждение уже наступает. Аризона, конечно, не Сибирь, даже здесь можно после захода солнца ходить без пальто двадцать седьмого декабря, но все-таки это не Калифорния.
Александр поморщился и вновь осмотрел комнату:
– А тут никто больше не живет?
Опять еду через пустыню, более южной дорогой, чем мы ехали в Сан-Франциско. Понимаешь, милый мой друг, это очень географическая страна, если можно так выразиться. Здесь видна природа, здесь нельзя не обращать на нее внимания, это невозможно. Последний раз я видел Тихий океан, когда ехал навстречу с Тронами в Сан-Диэго. Мы ехали поездом через апельсиновые рощи знаменитой долины салатов, дынь и апельсинов Импириэл валли, мима нефтяных вышек по берегу. Заходило солнце, красное, помятое, комичное, потерявшее достоинство светила. Красиво и грустно.
– Жил тенор из Австрии. Но он не жить, – сказал Аттила и добавил: – Тиф. Но это комната хорошая. – Он обвел руками помещение. – Такие же комнаты – двадцать, тридцать людей! Такой же размер.
В животе у Александра похолодело. Терезиенштадт вовсе не был местом для отдыха. В каких условиях им вообще придется работать? Вчетвером они расселись вокруг лампы. Василий и Аттила рассказали обо всем, что узнали за месяцы жизни здесь. Комнатушки были маленькими, но они никогда не жаловались. Как выступающим им полагались некоторые привилегии, недоступные остальным. Но самым главным правилом было не раздражать охрану и конечно важно было оставаться здоровым. Обитатели этого места постоянно чем-то болели. Как объяснил Василий, болезни буквально выкашивали здесь людей. Однако это совсем не удивило Александра: в их комнате на каменном полу в песке по углам копошились насекомые. Помещение воняло, равно как и все остальное в этом месте. Личная гигиена тут ограничивалась коллективным душем и крошечным куском мыла на всех. Вода, разумеется, была только холодная.
Стал бы я писать о заходах солнца при моей застенчивости. Как видно, какой-то особенный заход. Завтра вечером я должен приехать в Эль-Пасо. Первого января мы будем в Сан-Антолио. Расписание пока соблюдается...
– А охрана вас бьет? – перебил Тео.
Эль-Пасо, Техас, 29 декабря 935 г.
– Если следовать правилам, никому плохо не будет, – объяснил Василий.
– А люди бегут отсюда? – спросил Александр.
Пораздумав, Атилла ответил:
...Техас это будет по-испански, а американцы говорят Тексас. Сегодня отправил тебе открытку из Мексики. Мексиканский город Хуарец примыкает к Эль-Пасо вплотную, надо только перейти мост через реку. Мы там были вчера вечером. Очень странно приходить пешком в другое государство.
– Они выходят в город. Но тогда за ними охрана. И всегда возвращаются. Кроме случаев, когда вышла большая группа.
Тео нахмурил лоб:
Эль-Пасо воспринимается как какой-то трюк. После неимоверной по величине пустыни вдруг на самой границе большой город, громадные здания, мужчины одеты точь-в-точь, как одеваются в Нью-Йорке или Чикаго, девушки, раскрашенные как следует, вообще все имеет такой вид, что пустыни будто бы никакой нет.
– Что это значит?
Василий пожал плечами, обсасывая еще один кусок шоколада:
– Иногда большие группы уезжают на поезде. Охрана говорит, что они едут строить такие же города.
И рядом с этим городом, через маленькую здесь реку Рио-Гранде, тоже город, но совсем непохожий на Америку. Пахнет жареной едой, чесноком, ходят босяковатые смуглые молодые люди с гитарами, калеки просят милостыню, двести тысяч микроскопических мальчиков бегают с щетками и ящичками для чистки ботинок. Что-то похожее на Молдаванку и в то же время совсем другое. Здесь я пообедал, остерегаясь, впрочем, заказывать национальные мексиканские блюда. Я уже их ел в свое время в Санта-Фе. Это вкусно, но так жжет, что без пожарной каски на голове за стол садиться опасно.
– Люди обещали прислать открытки, но я их никогда не получил, – добавил Аттила.
Холодок пробежал по телу Александра:
– Но они же возвращаются, так?
Сегодня мы все пошли смотреть бой быков в Хуареце. Вообще-то мы должны были уехать сегодня утром, но из-за боя остались на день. Я об этом не жалею, но скажу тебе правду - это было тяжелое, почти невыносимое зрелище. Очень красивый и очень грубо построенный круглый цирк без крыши. Какое-то народное по характеру здание. Хорошие люди сидели на цементных сиденьях. Тем, которые боялись простудиться, продавали за десять центов матрацные подушечки. Играл большой оркестр из мальчиков, одетых в серые штаны с белыми лампасами. В программе было четыре быка, которых должны были убить две девушки-торреро. Быков убивали плохо, долго. Первая торреадорша колола своего быка несколько раз и ничего не могла сделать. Бык устал, она тоже выбилась из сил. Наконец быка зарезали маленьким кинжалом. Девушка-торреро заплакала от досады и стыда.
Василий покачал головой, явно не желая затрагивать сложные темы:
– Нет. Если большая группа покидает это место, они не возвращаются обратно. – Он принялся слизывать остатки шоколада с пальцев. – Мы никогда их больше не видим.
...С другими быками тоже дело шло плохо. Но особенно подлое зрелище было издевательство над четвертым. Это был шуточный номер. Матадор и его товарищи были одеты в дурацкие цирковые костюмы, делали всякие клоунские глупости и от этого все сделалось еще унизительнее и страшнее. Раз в жизни это можно посмотреть, но здесь нет никакого спорта. Бык не хочет бороться. Он хочет назад, в свой хлев. Его надо ужасно мучить, чтоб он разозлился...
Глава двадцать шестая
Между прочим, я, кажется, забыл тебе написать, почему мы не были в Канаде, когда ехали из Нью-Йорка в Детройт. Мы побоялись, что наша американская виза потеряет силу, если мы покинем территорию Соединенных Штатов. Но тут мы точно разузнали, что этого не случится, и посмотрели еще один народ у себя дома...
Октябрь 1942, Лондон, Англия
В полумраке своего кабинета Хорас крутил глобус, стоящий на столе, и наблюдал за его вращением. Это был подарок самому себе по завершению первого циркового тура. Там были отмечены все остановки, которые делал цирк, и весь маршрут поезда. Художник добавил детали и нарисовал на Минске крошечного акробата. На Италии красовались блестящие шары для жонглирования. Все, связанное с цирком, было выполнено в золотых и синих тонах.
Сан-Антонио, Техас. 31 декабря 935 г.
– Чедвик, – сказал он. – Пришло время начинать новую главу.
Чедвик аккуратно сел в кресло напротив Хораса:
...Сегодня мы целый день ехали вдоль мексиканской границы, по старой испанской тропе. От тропы, конечно, ничего не осталось. Это большая федеральная дорога, без экзотики, зато очень удобная. Ковбои гонят своих коров, охотники везут на передке автомобиля убитых небольших оленей, делается все, что для Техаса обычно.
– Новую главу?
Хорас кивнул и закрыл глаза, вспоминая события прошедших четырех недель. Его циркачи взбунтовались. Часть сразу уехала, остальные отказывались работать или репетировать. Хорас думал, что это все временно, но за четыре недели ничего не поменялось к лучшему. Учитывая его репетиционные потери, нужны были глобальные изменения.
В Сан-Антонио я приехал только что и Новый год буду встречать здесь. Это большой город. Кажется, двести тысяч населения. Еще только семь часов вечера, но уже грохочут какие-то хлопушки. Может быть, мы пойдем в ресторан к полночи, а может, просто будем ходить по улицам. Говорят, что в Нью-Йорке это интересно. Здесь, вряд ли.
Он глотнул виски и ткнул пальцем в глобус, угодив в Азию. Китай, Япония, Тайланд, Пакистан. Он смотрел на страны, а в груди бурлила энергия – та самая, которая помогла ему создать цирк более десяти лет назад. Именно туда, решил он и, схватив фиолетовый блокнот со стола, принялся в нем писать. Он организует новый тур. Магическое путешествие по Дальнему Востоку. Он даже перекрасит вагоны в красно-золотой, чтобы соответствовать экзотической атмосфере тех мест, которые они посетят.
– Мы отправляемся на восток. В земли с необычными животными, тропическими птицами и пляжами.
Мне очень понравились Карлсбадские пещеры. Это было вчера. Мы ехали довольно плоской и скучной пустыней. Пустыня была настоящая, без украшений. И вот в центре этого унылого на вид плоскогорья стоит небольшой дом. В нем два совершенно нью-йоркских лифта, которые быстро свезли нас вниз, под землю, на семьсот футов. Здесь мы два часа ходили по сталактитовым пещерам. Это так красиво, необычно и удивительно, что я писать об этом не могу. Самые грандиозные в мире декорации, вот что я могу сказать...
– И как мы доставим туда всех остальных?
– Забудь о них. Я найду новых циркачей. Тайские акробаты, глотатели огня из Шри-Ланки. – Он уже наслаждался будущими свершениями, макая ручку в чернила. – Малазийские балерины. И животные! У нас впервые появится зверинец! – Хорас набрасывал список идей на бумагу, а его воображение все больше разыгрывалось. Наконец решение было найдено. В этот раз все будет еще масштабнее, лучше, а география аудитории расширится в разы. В Европе любой цирк мог преуспевать. Но настоящий куш теперь можно было сорвать лишь вдали от этого континента, и Хорас хотел стать первым, кто преуспеет в этом.
[Нью-Орлеан], 3 января 936 г.
– А что насчет Лены? – спросил Чедвик.
Хорас угрюмо глянул на него. Все прошедшие недели после трагического инцидента он пытался ее избегать:
...Что-то я устал сегодня, хотя не бегал. Не знаю почему. Просто путешествие идет к концу. Нельзя же все время смотреть, смотреть без конца... по совести, хочу домой. Но нельзя же все бросать. Потом будет жалко. А сейчас жалко, что не еду домой. Удивительное все-таки учреждение почта. Вот я писал тебе из Таоса. Это ведь невероятная глушь. Там и железной дороги нет. А письма пришли. Через всю Америку, океан, Европу.
– Кто-нибудь ее заберет.
– Но никто не вызвался!
Гулял вечером по городу. Это юг, настоящий американский юг. Ночь, порт, тепло. Особые кино для негров, особые улицы. Целый день сегодня ехал по Луизиане. Удивительно красивая и мягкая, добрая природа. Если дерево стоит над дорогой, то это такое большое, старое, пушистое и доброе дерево, что вырасти оно могло только на литературной почве. Какие-то текут мелкие тихие речки. На них качаются старые разбитые лодки. На берегах негритянские деревни, построенные из щепочек. Все старомодное, поломанное, старинное. Заводы с высокими тонкими трубами и шляпки пожилых негритянок одного возраста, старое-престарое...
Хорас налил себе остатки виски, наблюдая, как стекают вниз по горлышку последние капли напитка:
[Нью-Йорк], 12 января 936 г.
– Мы подождем несколько недель, предложим кому-нибудь взять ее. Но если никто не объявится, то сдадим ее в детский приют.
...я опять в Нью-Йорке и как раз в том отеле, где остановился в первый день приезда в Америку. Может быть, это письмо дойдет раньше, чем другие, я отправлю его воздушной почтой. Поэтому еще раз пишу, что на острова мы не поедем. Это очень долго, займет еще целых две недели. И как это ни соблазнительно (даром в тропики), мы решили не ехать. Планы такие: как можно скорее устроить все дела в Нью-Йорке и ехать в Англию на десять - двенадцать дней.
У Лены, стоящей за дверями кабинета Хораса, похолодела кровь. Несколько недель тяжелой с психологической точки зрения работы были завершены: комната ее отца была убрана, и она пришла, чтобы вернуть ключ. Но подслушав разговор, она положила ключ в карман и, перехватив трость, быстро зашагала в свою комнату.
...Надеюсь пробыть здесь не больше недели, в крайнем случае десяти дней.
Закрывшись изнутри, она свернулась калачиком на кровати и накрылась одеялом. Слова Хораса крутились в ее голове. Ей было все равно, что он думает. Неужели все остальные думали именно так, как он сказал? Неужели она была для них всего лишь бременем? В тринадцать она была слишком юной, чтобы жить без опекуна, но слишком старой, чтобы любая нормальная семья удочерила ее. Она еще надеялась, что кто-то из цирка – будь то Анна-Мария или доктор Уилсон – позаботятся о ней, если будет нужно, но Хорас был прав. Никто открыто не предложил ей это, а напрашиваться ей не хотелось.
...Очень тороплюсь и пишу как лопало. Хотел бы рассказать тебе о том, как президент принимает журналистов, но придется это сделать в другом письме.
Она глянула на трость и вспомнила слова Клары в одном из писем. «Величайшие достижения часто появляются тогда, когда кажется, что хуже уже некуда». Лена тут же зажгла свечу и принялась за работу.
Нью-Йорк, от которого я немножко отвык, больше всех других городов в мире подходит под понятие Вавилона. Он тем не менее мне не разонравился...
* * *
[Нью-Йорк, 14 января 936 г.]
Поездка на поезде из Виктории в Дорсет была долгой. Лена впервые ехала куда-то одна, а толпы спешащих людей и тяжелые взгляды на их лицах заставляли ее нервничать. Когда она села в такси, ей хотелось лишь одного – быстрее добраться до кровати.
...за много дней в первый раз мне никуда не надо отправляться, никуда не надо бежать. Я пообедал один в кафетерии рядом с гостиницей и теперь один в номере. Сижу себе, думаю, что думаю - не знаю, что-то сердце болит, хочется домой.
Лена чувствовала себя немного виноватой за то, что так спешно покинула цирк. Она засветло вышла, взяв с собой небольшой чемодан с одеждой, необходимыми вещами и самым важным – подаренной папой подвеской, ожерельем матери Александра, деньгами и малахитовой Землей из модели Солнечной системы. Она ни с кем не попрощалась, когда бежала на центральную лондонскую станцию, и теперь ей было стыдно перед Анной-Марией и Джуси, которые наверняка искали ее повсюду. Но она не могла заставить себя попрощаться. Это принесло бы слишком много боли, думала она, глядя из окна поезда на английские деревушки. Она была уверена лишь в одном: чтобы двигаться дальше, нужно оставить прошлое позади.
...Что-то сердце у меня болит в Нью-Йорке. Ем очень много, наверно от этого. Напротив гостиницы готическая церковь. Это считается хороший тон готическая. В маленьких городах этого нет, куда им. У них с колоннами, вроде дома Желтовского. Рядом Пятая авеню и сейчас же Импайр Билдинг. К нему привыкнуть нельзя. Хожу вокруг него, хожу и что-то бормочу все время. Если вслушаться, так все какие-то глупости: \"Ах, черт! Ну, ну! Ох, здорово!\" Так что вслушиваться противно. Для рекламы Импайр освещается, в пустых комнатах горит ровный свет. Был ли я в пустыне? Уже это сделалось недостоверным. Сейчас в Нью-Йорке красиво. Свежо, ветер дует, солнце. Только весь день впечатление, что закат. Дома такие высокие, что солнечный свет только наверху. И уже с утра закат. Наверно, от этого мне грустно.
– Почти приехали, – объявил водитель. Лена вздрогнула, когда машина заехала на дорожку из гравия, ведущую к внушительному зданию школы-интерната. Водитель проехал по кругу, остановившись прямо у главных ворот.
Я тебе уже сообщил сегодня воздушной открыткой свой лондонский адрес. Еду на очень большом, удобном и старом английском пароходе \"Маджестик\". Это будет двадцать второго. Приеду в Англию числа двадцать девятого и пробуду там десять - двенадцать дней. Как еду назад, каким путем, мы еще не установили...
– Вы можете заходить внутрь, а я донесу ваши вещи, – сказал водитель. Лена взяла трость и вышла на покрытую гравием дорогу. Школа Брайервуд была точно такой, какой ее и представляла Лена: старинные здания с увитыми плющом стенами, подстриженный газон и кусты с розами вдоль дорожек. Невдалеке на теннисном корте две девочки в зелено-серой форме тренировались подавать. Вдруг она поняла, что не знает, что делать. Что, если Клара вовсе не хотела ее видеть?
1 Валентину Петровичу Катаеву (прим. ред.).
– С вами все в порядке? – спросил водитель.
– Да, – ответила Лена, сжав кулаки, глубоко вдохнула и зашагала вперед. Уже внутри здания она подошла к кабинету школьной администрации и сказала:
– Добрый день. Я ищу мисс Клару Смит.
Секретарь глянула на нее:
– Ваши мама или папа с вами?
– Нет, – ответила Лена. – Я тут одна.
Секретарь вновь оглядела ее и задумчиво спросила:
– Как мне представить вас ей?
– Как хорошего друга, – с сомнением в голове протянула Лена.
– Секундочку! – Секретарь вышла в коридор, обернувшись в дверях, чтобы еще раз взглянуть на прибывшую девочку, и направилась вверх по лестнице. Лена ждала, нетерпеливо барабаня пальцами по стойке. Через несколько минут со стороны лестницы послышались шаги, и в кабинет вошла Клара, одетая в легкое красно-коричневое платье. Волосы ее были заколоты, а на лице не было никакого макияжа, лишь губы были накрашены красной помадой. Едва завидев их, Лена почувствовала облегчение.
– Здравствуйте! – сказала Клара, не успев понять, кто стоял напротив нее. – Лена? Боже мой! Что ты тут делаешь?
– Здравствуйте, – ответила она тихо и обмякла в ее объятиях.
Глава двадцать седьмая
Та девочка, которую Александр видел на прошлой репетиции, вновь пришла. Он мгновенно узнал ее по пышным блестящим волосам, струящимся по ее спине, по прядям, отливающим золотом в блеклом зимнем свете. Эти волосы не могли принадлежать кому-то, кто провел в Терезиенштадте больше недели, и крупицы, казалось бы, потерянной надежды загорелись в нем.
За четыре месяца они с Тео повидали достаточно, чтобы перестать удивляться чему угодно. Жить в этом городе означало стать частью системы. Работать плотником в таких условиях было тяжело, но низкие зимние температуры лишь усугубили положение пленников. Александр постоянно дрожал, сгорбившись над своим верстаком. Трещины прочертили загрубевшую кожу его когда-то гладких мягких рук, а запах древесной стружки навсегда въелся в ноздри. И хотя он был благодарен за возможность выступать, отсутствие свободы в выборе трюков и их изменении убивали его мотивацию. Последние пару месяцев они с Тео удивляли толпу простецкими фокусами, собирая жидкие аплодисменты от аудитории, которым наскучило смотреть одно и то же. Но чего еще они хотели? Иллюзионистам не позволялось заказывать костюмы и оборудование. Они столько раз доставали шарф из шляпы, что это уже стало рутиной для всех.
Но даже так он каждую неделю играл в футбол, участвуя в городской лиге, регулярно ел (если едой можно было назвать черствый хлеб и подгнивающие овощи) и посещал местное «кафе» и магазины. Охрана же не делала ничего, чтобы облегчить жизнь местного населения. Гигиены здесь не существовало. За это время как минимум десять знакомых Александру людей подхватили туберкулез и умерли. Учитывая скорость, с которой распространялась зараза, он не понимал, почему власти не делали ничего для города. Им будто было все равно, живы жители или мертвы.
Несколько недель назад он послал Лене письмо, но в ответ ничего не получил. Тем не менее он продолжал писать, надеясь, что письма до нее дойдут. Только когда один из местных рассказал, что всю корреспонденцию проверяют и следят, чтобы об этом месте писали лишь хорошее, Александр понял, что, вероятно, ни одно из его писем не покинуло стен города.