Он несколько раз толкнул дверь плечом, а затем что есть силы ударил ее. Раздался скрежет металла, щелчок, и дверь с треском распахнулась. Ларри поднял с линолеума выпавшую задвижку.
— Я могу вставить это назад, и он даже не догадается. Вот так-то, если рядом с вами слесарь-умелец.
— Зачем? Он же все равно увидит разбитое окно.
— Это так. Но если дверь будет закрыта, он… почему ты улыбаешься?
— Ладно, привинти задвижку обратно. Но как ты собираешься закрыть ее с той стороны?
Ларри подумал, затем произнес:
— Господи, терпеть не могу сообразительных женщин. — Он сунул задвижку в ящик кухонного шкафа. — Давай-ка лучше заглянем под камень.
Они прошли в затененную гостиную. Волнение Франни усиливалось. В прошлый раз у Надин не было ключей. Теперь же, если она вернется, они у нее будут. И если она вернется, то застукает их на горячем. Какая горькая ирония, если первым делом Стюарта в должности начальника полиции станет арест своей женщины за вторжение со взломом в чужой дом.
— Вот этот? — указывая, спросил Ларри.
— Да. Давай побыстрее.
— Не исключено, что Гарольд перепрятал дневник. — Гарольд так и сделал. Это Надин снова положила его под камень. Франни и Ларри не знали этого, но, когда Ларри отодвинул камень в сторону, дневник лежал в углублении. Они не отводили от него глаз. В комнате неожиданно стало очень душно, жарко, темно.
— Ладно, — наконец выдавил из себя Ларри. — Мы что, собираемся любоваться им или все же прочитаем?
— Читай ты, — сказала Франни. — Я не хочу даже притрагиваться к нему.
Ларри достал дневник из углубления и автоматически смахнул с обложки беловатую пыль. Он полистал его. Записи были сделаны особым фломастером «Хардхед», что позволило Гарольду писать тонким мелким почерком — почерком очень скрупулезного человека. Записи не были разбиты на главы. Но слева и справа были поля, такие ровные, что их, скорее всего, провели с помощью линейки.
— Мне не хватит и трех дней, чтобы прочитать его, — заметил Ларри, продолжая листать дневник.
— А ну-ка подожди, — сказала Франни и через его руку перевернула назад пару страниц. Здесь поток слов прерывался, уступая место очерченному прямоугольнику. Написанное внутри него было, скорее всего, лозунгом:
Следовать за чьей-то звездой — значит признавать власть некой большей Силы, некоего Провидения; и все же — почему сам акт следования обязательно является проявлением еще большей Силы? Ваш БОГ, ваш ДЬЯВОЛ обладает ключом к маяку; я слишком долго и упорно боролся с этим в последние два месяца: но каждому из нас он дает возможность самостоятельного ВЫБОРА КУРСА.
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР
— Ты поняла? — спросил Ларри Франни медленно покачала головой:
— Думаю, это способ Гарольда сказать, что следование может быть столь же почетным, сколь и лидерство.
Но в качестве лозунга вряд ли он намеревался сказать: «Не терять, не желать».
Ларри продолжал перелистывать страницы, наткнувшись еще на пять или шесть взятых в рамку утверждений.
— Ух ты! — воскликнул Ларри. — Посмотри-ка на это, Франни!
Считается, что двумя величайшими грехами человечества являются гордыня и ненависть. Разве? Мой выбор — считать их двумя величайшими добродетелями. Смирить гордыню и унять ненависть означает стремление измениться к лучшему для мира. Но следовать им, быть движимым ими более благородно, ибо это означает, что мир должен измениться к лучшему для тебя. Я сделал великое открытие.
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР.
— Это порождение крайне взбудораженного ума, — заметила Франни. Внезапно ей стало холодно.
— Именно такие мысли и приводят нас к неприятностям, — согласился Ларри. Он быстро пролистал страницы к самому началу. — Теряем время. Посмотрим, что мы можем почерпнуть из этого.
Никто из них двоих не знал, что именно они ожидают найти. Они прочитали только взятые в рамку девизы и случайные фразы, записанные в витиеватом стиле Гарольда (казалось, что сложноподчиненные предложения были специально изобретены для него), ничего особенного не сообщившие им.
Но то, что они увидели в начале дневника, было полной неожиданностью. Запись начиналась с первой лицевой страницы. Она была аккуратно помечена цифрой 1, обведенной кружком. Это была единственная во всем дневнике отметина, кроме рамок девизов. Они прочитали первое предложение, держа дневник так, как двое учеников держат нотную тетрадь на уроке хорового пения, и Франни сдавленно вскрикнула, прижимая руку к губам.
— Фран, нам придется забрать эту штуку с собой, — сказал Ларри.
— Да…
— И показать ее Стью. Не знаю, прав ли Лео насчет того, что они на стороне темного человека, но, по крайней мере, Гарольд очень опасен. Ты же сама понимаешь.
— Да, — снова повторила Франни. Ей стало дурно. Вот так заканчиваются дневниковые дела. Казалось, она знала это, знала все с того самого момента, когда увидела смазанный отпечаток большого пальца, и она продолжала уговаривать себя не падать в обморок, только не это.
— Фран? Франни? Тебе плохо? — Голос Ларри. Издалека.
Два первых предложения из дневника Гарольда:
«Самым великим удовольствием в это великолепное постапокалиптическое лето стало бы для меня убийство мистера Стюарта-Кобеля-Редмена. И возможно, я убью также и ее».
— Ральф? Ральф Брентнер, ты дома? Ку-ку, есть кто-нибудь?
Надин с хозяйственной сумкой в руках стояла на крыльце, заглядывая в дом. Во дворе не было мотоциклов, только пара стоящих рядом велосипедов. Ральф услышал бы ее, но нужно было подумать и о немом. Глухонемом. Можно кричать до посинения, но он не ответит, и все же он может находиться рядом.
Надин подергала дверь, та оказалась открытой. Она вошла в небольшую прихожую, прочь от мелкого сеющего дождика. Четыре ступеньки вели в кухню, и целый пролет уходил вниз, в цокольный этаж, где, как сказал Гарольд, обосновался Андрос. Придав лицу самое доброжелательное выражение, Надин спустилась вниз, придумывая оправдание своему визиту, если Ник окажется там.
«Я вошла сразу, потому что знала — ты не услышишь мой стук. Хотела узнать, будет ли вторая смена, ведь нужно починить эти два перегоревших мотора. Брэд говорил тебе что-нибудь по этому поводу?»
Внизу было только две комнаты. Одна из них оказалась спальней, напоминающей монашескую келью. Вторая служила кабинетом. В ней был стол, большое кресло, корзина для мусора, книжный шкаф. Стол был усеян исписанными листками, Надин быстро просмотрела их.
Большинство не имело для нее особой цены — скорее всего, таким образом Ник принимал участие в разговоре («Я думаю так, но не стоит ли спросить его, нельзя ли сделать это проще?» — было написано на одном листке). Другие представляли собой памятки для него самого, мысли, наброски. Несколько таких листков напомнили ей обведенные рамкой девизы из дневника Гарольда, которые тот с саркастической улыбкой, называл «Ключи к Лучшей Жизни».
На одном из листков было написано: «Поговорить с Гленом насчет торговли. Знает ли кто-нибудь из нас, как начинается торговля? Дефицит товаров, ведь так? Или видоизмененный угол на каком-то рынке. Мастерство. Это может оказаться ключевым словом. Что, если Брэд Китчнер вздумает продавать, а не просто отдавать? Или доктор? Им мы будем платить? Гм-м-м».
Другая запись: «Защита общества — это улица с двусторонним движением».
Еще одна: «Каждый раз, когда мы говорим о законе, меня всю ночь мучают кошмары о Шойо. Вижу, как они наблюдают. Вижу, как Чайлдресс швыряет свой ужин через камеру. Закон, закон, что же мы делаем с этим проклятым законом? Смертная казнь. А теперь более веселая мысль. Когда Брэд снова пустит электричество, интересно, сколько времени пройдет, пока кто-то не попросит его соорудить электрический стул?»
Надин отвернулась от исписанных листков — с отвращением. Увлекательно просматривать бумаги человека, который может выражать свои мысли только в письменной форме (один из профессоров в ее колледже любил повторять, что мыслительный процесс не может быть полным без артикуляции), но цель ее прихода сюда была иной. Ника здесь не было, вообще никого не было. Не стоило испытывать фортуну.
Надин снова поднялась наверх. Гарольд сказал ей, что заседание, скорее всего, состоится в гостиной. Это была огромная комната с камином, на полу лежал пушистый ковер цвета красного вина. Вся западная стена была стеклянной, открывая глазу великолепный вид на Флатироны. Надин почувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, как на витрине. Она знала, что внешняя сторона термоплекса йодирована, так что снаружи можно было увидеть только собственное отражение, но чисто психологическое ощущение оставалось прежним. Она хотела поскорее выполнить задуманное.
В южной стороне комнаты Надин нашла то, что искала, — огромный встроенный шкаф, который Ральф еще не успел убрать. В нем висели пальто, лежали другие теплые вещи, громоздились коробки с обувью.
Проворно орудуя, Надин достала из сумки продукты. Они были всего лишь камуфляжем. Под баночками с томатной пастой и сардинами находилась обувная коробка с динамитом и рацией.
— Если я положу ее в шкаф, — спросила Надин Гарольда, собираясь сюда, — не смягчит ли дополнительная стена силу взрыва?
— Надин, — ответил Гарольд, — если это устройство сработает, а у меня нет причин сомневаться в этом, оно снесет не только этот дом, но добрую половину холма. Положи его в любое укромное место, где оно останется незамеченным до их сборища. Шкаф вполне подойдет для этой цели. Дополнительная стена, взорвавшись, выполнит роль шрапнели. Я доверяю твоим суждениям, дорогая. Все будет, как в той сказке о портном и мухах. Одним ударом семерых. Только в данном случае мы имеем дело с кучкой политиканов.
Надин, отодвинув в сторону туфли и шарфы, засунула коробку поглубже, прикрыла ее вещами и закрыта дверцы шкафа. Вот так. Дело сделано. К лучшему или к худшему.
Она быстро покинула дом, не оглядываясь назад, стараясь игнорировать голос, не желавший умирать, голос, который просил ее вернуться и разъединить провода, связывающие динамит и рацию, моливший бросить все, пока это не свело ее с ума. Потому что разве не это ждет ее впереди, теперь уже недели через две? Разве не безумие будет единственным логическим завершением ее пути?
Бросив сумку с продуктами в багажник, она села на свою «веспу». И все время ее поездки голос вел свое: «Ты же не собираешься оставить это там, ведь так? Ты ведь не собираешься оставить там эту бомбу?»
«В мире, в котором погибло столько людей…»
Надин сделала поворот, с трудом разбирая, куда она едет.
«… самый великий грех отнять человеческую жизнь».
А здесь целых семь жизней. Нет, даже больше, потому что Комитет собирается заслушать отчеты предводителей нескольких подкомитетов.
Надин остановилась на углу Бейзлайн-роуд и Бродвея, намереваясь развернуть «веспу» и вернуться назад. Она дрожала как осиновый лист.
И позже она так и не смогла точно объяснить Гарольду, что же случилось, — по правде говоря, она и не пыталась сделать этого. Ее охватил ужас.
У Надин потемнело перед глазами. Темнота пришла, как медленно опускающийся черный занавес, колышущийся на ветру. Время от времени ветер дул сильнее, и занавес хлопал сильнее, и из-под его покрова она видела проблески дневного света и неясно этот пустынный перекресток. Но занавес неотступно затмевал зрение, и вскоре она затерялась в нем. Она ослепла, оглохла, потеряла всякую чувствительность. Думающее существо, Надин-эго, плыло в темном черном коконе, напоминающем морские волны или некую текучую субстанцию.
И она чувствовала, как он пробирается в нее.
Крик поднимался в ней, но у нее не было рта, чтобы кричать.
Проникновение: превращение.
Она не знала, что означают эти слова, составленные вместе подобным образом; она знала только то, что они — истина.
Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Позднее у нее возникли метафоры, чтобы описать это чувство, но она отвергла все, кроме одной:
Ты плаваешь и вдруг, совершенно внезапно, посреди теплого течения, попадаешь в ледяной поток.
Тебе вводят новокаин, и дантист удаляет зуб. Он вырывается абсолютно безболезненно. Ты выплевываешь кровь в белую эмалированную ванночку. В тебе дыра: ты пробита. Можно засунуть кончик языка в углубление, где еще секунду назад жила часть тебя.
Ты смотришь в зеркало на свое лицо. Смотришь очень долго. Пять минут, десять, пятнадцать. Не моргая. Ты смотришь с каким-то ужасом, как будто твое лицо изменилось, как лицо Лона Чейни-младшего из эпопеи о волках-оборотнях. Ты кажешься себе незнакомцем, этаким смуглолицым Doppelganger
[22], психом-вампиром с бледной кожей и запавшими глазами.
В действительности не происходило ничего подобного, но очень похожее.
Темный человек вошел в нее, и он был холодным.
Когда Надин открыла глаза, первый ее мыслью было, что она побывала в аду. Ад был белизной, тезис на антитезис темного человека. Она видела белую, цвета слоновой кости, как бы выбеленную хлорной известью пустоту. Белизна, белым-бело. Это был белый ад, и он был повсюду. Она смотрела на белизну (невозможно было смотреть внутрь неё), зачарованная, агонизирующая, когда вдруг поняла, что ощущает сиденье «веспы» и что появился другой цвет — зеленый — на периферии ее видения.
Дернувшись, Надин вывела свой взгляд из ступора. Она огляделась вокруг. Губы у нее дрожали, зрачки расширились от страха. Темный человек находится внутри нее, Флегг был внутри, и когда он входил, то закрыл все пять органов чувств, ее ощущение реальности. Он вел ее так, как человек ведет машину или грузовик. И он привел ее… куда?
Она посмотрела на белизну и поняла, что это полотнище экрана уличного кинотеатра, белеющее на фоне молочно-белого дождевого дневного неба. Повернувшись, Надин увидела здание закусочной, недавно выкрашенное в ярко-розовый цвет. Надпись над входом гласила: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К ВЕСЕЛЫМ БЛИЗНЕЦАМ! НАСЛАЖДАЙТЕСЬ И РАЗВЛЕКАЙТЕСЬ ПОД ЗВЕЗДАМИ!»
Темнота опустилась на нее на пересечении Бейзлайн-роуд и Бродвея. Теперь Надин находилась на Двадцать восьмой улице, почти рядом с окраиной города, дорога вела в… Лонгмонт, так?
Внутри нее, в глубинах ее разума, сохранился его привкус, как застывший жир. Надин была окружена столбиками, стальными столбиками, как охранниками, каждый высотой футов в пять и на каждом громкоговоритель уличного кино. На площадке перед, кинотеатром сквозь гравий пробивалась трава и одуванчики. Надин подумала, что дела у «Веселых близнецов» вряд ли шли хорошо с середины июня. Можно сказать, что для шоу-бизнеса наступил мертвый сезон.
— Почему я здесь? — прошептала она.
Она разговаривала сама с собой и не ожидала ответа. Поэтому, когда ей ответили, крик ужаса вырвался из ее груди. Все колонки громкоговорителей с оглушительным грохотом упали на поросший травой гравий, как мертвые тела.
— НАДИН! — проревели колонки, и это был его голос, и как она тогда закричала! Руки взметнулись к голове, пальцы зажали уши, но все колонки заработали одновременно, и некуда было спрятаться от этого голоса, полного угрожающего веселья и пугающей до смерти похоти:
— НАДИН, НАДИН, О, КАК МНЕ ХОЧЕТСЯ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЮ ДЕТКУ, КРАСАВИЦУ…
— Прекрати! — закричала она что есть мочи, но ее крик был так тих по сравнению с этим громоподобным голосом. И все же на какой-то момент голос действительно замолчал. Наступила тишина. Упавшие громкоговорители взирали на нее с гравия, как глаза огромного насекомого.
Медленно Надин отняла руки от ушей.
«Ты сошла с ума, — успокаивала она сама себя. — Вот что это такое. Напряжение ожидания… и все эти забавы Гарольда… приведи к взрыву… все это в конце концов подвело тебя к конечной грани, дорогая, и ты сошла с ума. Возможно, это даже к лучшему». Но она не сошла с ума, и Надин знала это. Это было намного хуже, чем просто безумие.
Как будто доказывая это, голос из громкоговорителей тоном директора, отчитывающего учеников за шалость, произнес:
— НАДИН, ОНИ ЗНАЮТ.
— Они знают, — повторила она. Надин не могла сказать с уверенностью, кто такие они и что они знают, но была вполне уверена, что это неизбежно.
— ТЫ ПОСТУПИЛА ГЛУПО. БОГУ НРАВИТСЯ ГЛУПОСТЬ; МНЕ — НЕТ.
Слова прогремели, отдавая эхом в дневном воздухе.
Надин вся взмокла, волосы прилипли к смертельно побледневшим щекам, ее била дрожь. «Глупо, — подумала она. — Глупо. Глупо. Я знаю, что означают эти слова. Я думаю. Я думаю, они означают смерть».
— ОНИ ЗНАЮТ ОБО ВСЕМ… КРОМЕ КОРОБКИ ИЗ-ПОД ОБУВИ. ДИНАМИТ.
Громкоговорители. Кругом громкоговорители, уставившиеся на нее с белого гравия, взирающие на нее сквозь островки одуванчиков, закрывших свои солнечные головки от дождя.
— СТУПАЙ НА ПЛАТО ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА. ОСТАВАЙСЯ ТАМ. ДО ЗАВТРАШНЕЙ НОЧИ. ПОКА ОНИ НЕ ВСТРЕТЯТСЯ. А ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.
Теперь Надин почувствовала простую, сияющую благодарность. Они были глупы… но им столь великодушно подарили еще один шанс. Они достаточно важны, потому что у них есть еще возможность исправиться и оправдаться. И скоро, очень скоро она будет с ним… и тогда она действительно сойдет с ума, Надин была убеждена в этом, и все остальное уже не будет важным.
— Возможно, Плато Восходящего Солнца слишком далеко, — сказала она. Голосовые связки саднило, она могла только прохрипеть свои слова. — Оно слишком далеко от… — Отчего? Она подумала. О! Да! Правильно! — От приемного устройства. Сигнал.
Ответа не последовало. Громкоговорители лежали на траве, глядя на нее, — целые сотни громкоговорителей.
Надин нажала на стартер «веспы», и двигатель зачихал. Она поморщилась от мощного эха. Звук напоминал оружейный залп. Надин хотела выбраться из этого ужасного места, прочь от этих уставившихся на нее громкоговорителей.
Обязана была выбраться.
Надин утратила контроль над мотороллером, объезжая стойку. Она удержала бы равновесие, если бы ехала по асфальту, но заднее колесо «веспы» повело по гравию, и Надин упала, прикусив губу до крови и оцарапав щеку. Она поднялась, в широко открытых глазах застыл страх, тело сотрясала дрожь. Теперь она быта на аллее, по которой машины проезжали к уличному кинотеатру. Она намеревалась уехать отсюда. Надин собиралась уехать прочь. Губы ее расплылись в улыбке благодарности. И вдруг позади нее сотни громкоговорителей ожили одновременно, теперь голос пел. Ужасный, монотонный речитатив:
— Я УВИЖУ ТЕБЯ… ВО ВСЕХ ПРЕЖНИХ ЗНАКОМЫХ МЕСТАХ… КОТОРЫЕ ОБНИМАЕТ МОЕ СЕРДЦЕ… ВЕСЬ ДЕНЬ…
Надин завизжала. И тогда раздался оглушительный смех, омерзительный гогот, который, казалось, наполнил весь мир.
— ДЕЛАЙ ВСЕ ХОРОШО, НАДИН, — грохотал голос. — ДЕЛАЙ ХОРОШО, МОЯ НЕВЕСТА, МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ!
Надин добралась до шоссе и поехала назад в Боулдер, гоня «веспу» на предельной скорости, оставляя голос и громкоговорители позади… но унося их в своем сердце навсегда.
Она поджидала Гарольда за углом автовокзала. Когда он увидел ее, лицо его застыло и побледнело.
— Надин… — прошептал он. Корзинка с завтраком выпала у него из руки и упала на тротуар.
— Гарольд, — сказала она. — Они знают. Нам нужно…
— Твои волосы, Надин, Бог мой, твои волосы… — Казалось, что все лицо его превратилось в сплошные глаза.
— Послушай меня!
Гарольду, казалось, удалось взять себя в руки.
— Хо-хорошо. Что?
— Они пробрались в твой дом и нашли твой дневник. И они унесли его.
Борьба эмоций на лице Гарольда: гнев, ужас, стыд. Постепенно они исчезли с его лица, как неведомые ужасные создания, всплывшие из морской пучины, и на нем появилась застывшая улыбка.
— Кто? Кто сделал это?
— Я не знаю подробностей, да это и не важно теперь. Одной из них была Франни Голдсмит, в этом я уверена. Вторым был либо Бейтмен, либо Андервуд. Я не знаю. Но они придут за тобой, Гарольд.
— Откуда ты знаешь? — Он грубо схватил Надин за плечи, сообразив, что это она переложила дневник на прежнее место за камнем. Он тряс ее, как тряпичную куклу, но Надин без страха смотрела на него. В этот длинный-предлинный день она столкнулась лицом к лицу с более страшными вещами, чем Гарольд Лаудер. — Ты, сука, откуда ты знаешь?
— Он сказал мне.
Гарольд опустил руки.
— Флегг? — Шепотом: — Он сказал тебе? Он разговаривал с тобой? Поэтому это и случилось? — Улыбка Гарольда была мрачной и хищной, напоминая ухмылку Джека-потрошителя.
Они стояли рядом с магазином. Снова взяв ее за плечо, Гарольд развернул Надин к стеклу. Она долго смотрела на свое отражение.
Ее волосы побелели. Полностью. В них не осталось ни единой черной нити.
«О, как я хочу любить мою Надин».
— Пойдем, — сказала она. — Нам нужно покинуть город.
— Прямо сейчас?
— После наступления темноты. А пока мы спрячемся и соберем все, что понадобится нам в пути.
— На запад?
— Не сразу. Завтра вечером.
— Возможно, я больше не хочу этого, — прошептал Гарольд. Он все еще смотрел на ее волосы.
Надин прикоснулась к ним руками.
— Слишком поздно, Гарольд, — сказала она.
Глава 11
Сидя за кухонным столом, Франни и Ларри пили кофе. Внизу Лео играл на гитаре. Это была отличная гитара фирмы «Гибсон», которую Ларри выбрал ему в магазине. Кроме того, он принес мальчику проигрыватель на батарейках и около дюжины музыкальных альбомов с блюзами. Сейчас внизу, где рядом с Лео находилась Люси, доносилась вполне приличная имитация мелодии Дейва ван Ронка «Блюз черной воды»:
«Дождь лил пять дней,
И стало небо ночи темней…
И в душах наших то же ненастье…
И в бухте сегодня случится несчастье».
Через открытую дверь Франни и Ларри видели Стью, сидевшего в гостиной в своем любимом кресле с раскрытым дневником Гарольда на коленях. Он сидел так с четырех часов дня. Теперь уже было девять, на улице совсем стемнело. Он отказался от ужина. Когда Франни посмотрела на него, Стью перевернул очередную страницу.
Внизу Лео доиграл блюз до конца, наступила тишина.
Он хорошо играет, правда? — спросила Франни.
— Лучше, чем мне когда-то удавалось или удастся, — ответил Ларри, отхлебнув кофе.
Снизу неожиданно раздался знакомый перебор, от которого чашка застыла в руке Ларри, и затем голос Лео, низкий и вкрадчивый, запел:
«Эй, детка, я не ожидал,
И не устраивал скандал,
Но мне хотелось бы узнать -
Его ты сможешь отыскать?
Того, который лучше всех, —
Своего мужчину — твой успех?»
Ларри пролил кофе.
— Ох ты, — сказала Франни и встала за тряпкой.
— Я сам, — попытался возразить он.
— Нет, ты сиди. — Она взяла тряпку и быстро вытерла лужицу. — Я помню эту песню. Она была такой популярной перед эпидемией. Должно быть, Лео разыскал пластинку в центре в одном из магазинов.
— Наверное.
— Как же звали того парня? Того, который пел ее?
— Не могу вспомнить, — ответил Ларри. — Поп-звездочки загораются быстро и так же быстро гаснут.
— Да, но имя какое-то очень знакомое, — сказала она. — Забавно, когда слово вертится на языке.
— Да, — пробормотал Ларри.
Стью захлопнул дневник, и Ларри с облегчением увидел, что Франни смотрит на Стью, входящего в кухню с пистолетом на боку. Стью носил оружие со времени своего избрания начальником полиции и часто шутил по этому поводу, что как-нибудь подстрелит сам себя. Франни не считала эти шутки такими уж смешными. Стью выглядел глубоко встревоженным. Он положил дневник на стол и сел. Франни хотела налить ему кофе, но Стью покачал головой и положил ладонь на ее руку.
— Нет, спасибо, милая. — Он отсутствующе посмотрел на Ларри. — Я прочитал все, и у меня ужасно разболелась голова. Я не привык так много читать. Последней книгой, которую я прочитал вот так от корки до корки, была история о кроликах. Я купил ее для племянника и захотел только просмотреть… — Он замолчал, размышляя.
— Я читал ее, — сказал Ларри. — Прекрасная книга.
— Жила большая семья кроликов, — произнес Стью, — и жили они очень хорошо. Они были крупными и упитанными и всегда жили в одном месте. Было там что-то не так, но никто из кроликов не знал, что именно. Казалось, что они и не хотели знать. Только, видишь ли, там был этот фермер…
Ларри сказал:
— Он поставил силки, чтобы всегда можно было поймать кролика и приготовить из него жаркое. Или он продавал их. В общем, у него была целая кроличья ферма.
— Да. И там был один кролик. Серебристик, он даже сочинил стишок о сияющем проводе — о ловушке, с помощью которой фермер ловил кроликов. А Серебристик сочинил об этом поэму. — Стюарт устало покачал головой. — Вот кого Гарольд напомнил мне. Этого самого кролика.
— Гарольд болен, — тихо произнесла Франни.
— Да. — Стью закурил. — И опасен.
— И что же нам делать? Арестовать его? — спросила Франни.
Стью постучал по дневнику.
— Он и эта женщина Кросс задумали нечто такое, из-за чего их с радостью примут на Западе. Но здесь не сказано, что именно.
— В дневнике упоминается много людей, к которым Гарольд относится немного получше, — заметил Ларри.
— Мы арестуем его? — повторила свой вопрос Франни.
— Не знаю. Сначала я хотел бы обсудить этот вопрос на заседании Комитета. Что там намечено на завтрашний вечер, Ларри?
— Обсуждаться будут дела общественные и личные. Брэд хочет поговорить о выключательной команде. Эл Банделл представит предварительный отчет о деятельности Юридического комитета. Дай-ка подумать… Джордж Ричардсон, затем Чед Норрис. После этого они уйдут, и останемся только мы.
— Если мы оставим Эла Банделла и посвятим его в дело Гарольда, сможет ли он держать рот на замке?
— Думаю, да, — ответила Франни.
Стью раздраженно произнес:
— Жаль, что Судьи нет с нами. Я так привязался к нему.
Они немного помолчали, думая о Судье и о том, где он может находиться в данный момент. Внизу Лео играл «Сестричку Кейт», подражая Тому Рангу.
— Ну что ж, Эл так Эл. Я вижу только два возможных варианта. Мы должны изолировать их, но не хотелось бы сажать их за решетку, черт побери!
— И что же тогда делать? — спросил Ларри.
Но ответила Франни:
— Выслать.
Ларри повернулся к ней. Стью согласно кивнул, глядя на кончик сигареты.
— Просто изгнать его? — спросил Ларри.
— И его, и ее — обоих, — ответил Стью.
— Но разве в таком случае Флегг примет их? — с сомнением произнесла Франни.
Стью взглянул на нее:
— Милая, это не наша проблема.
Она кивнула и подумала: «О, Гарольд, я не хотела, чтобы все повернулось вот так. Нет, нет, ни в коем случае».
— Есть какие-нибудь идеи насчет того, что они могут задумать? — спросил Стью.
Ларри пожал плечами:
— Над этим нужно подумать сообща, Стью. Но кое-что я все же могу предположить.
— Например?
— Электростанция. Саботаж. Террористический акт против тебя и Франни. Это первое, что пришло мне в голову. — Ларри заметил, как побледнела Франни, но продолжал: — Хотя он и не пишет об этом прямо, но я Думаю, что он отправился на поиски матушки Абигайль с тобой и Ральфом в тот раз в надежде застать тебя одного и убить.
— У него была такая возможность, — согласился Стью.
— Возможно, он испугался.
— Прекратите, — глухо произнесла Франни. — Пожалуйста.
Стью поднялся и вернулся в гостиную. Включив рацию, после небольшой подстройки он поймал Брэда Китчнера.
— Брэд! Это Стью Редмен. Слушай. Не можешь ли ты собрать несколько крепких парней для охраны электростанции?
— Конечно, — раздался голос Брэда, — но зачем?
— Это очень деликатная тема, Брэдли. Я слышал, что кто-то хочет навредить нам. — На поток брани в ответ Стью, улыбнувшись в микрофон, заметил: — Понимаю твои чувства. Это нужно только на сегодняшнюю и, возможно, завтрашнюю ночь. Потом мы что-нибудь придумаем.
Брэд сказал, что в его распоряжении двенадцать человек и любой из них с радостью свернет шею диверсанту.
— Это связано с Ричем Моффетом?
— Нет, это не Рич. Я потом тебе все объясню, хорошо?
— Ладно, Стью. Я поставлю охрану.
Стью выключил рацию и вернулся в кухню.
— Люди позволяют нам хранить наши секреты, если нам это нужно. Это пугает меня. Этот лысый социолог оказался прав. Мы можем вести себя как короли, если захотим.
Франни положила ладонь на его руку.
— Я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что. Вы оба. Обещайте, что мы разрешим это проблему завтра же вечером на заседании Комитета. Я хочу, чтобы все побыстрее закончилось.
Ларри кивнул:
— Высылка. Да. Мне это не приходило в голову, но это, возможно, самое разумное решение. Что ж, нам с Лео и Люси пора домой.
— Увидимся завтра, — сказал Стью.
— Да. — Ларри вышел.
За час до рассвета второго сентября Гарольд стоял на краю Плато Восходящего Солнца и смотрел вниз. Город был погружен в темноту. Надин спала позади него в маленькой двухместной палатке, захваченной ими вместе с другими вещами, когда они выбирались из Боулдера.
«Однако мы вернемся. Долг платежом красен».
Но где-то в глубине души Гарольд сомневался в этом. Тьма была не только вокруг него. Ублюдки, они забрали у него все — Франни, его самоуважение, затем его дневник, а теперь и его надежду. Он чувствовал себя побежденным.
Сильный ветер ерошил ему волосы, развевал полы палатки. Позади него во сне застонала Надин. Стон был пугающим. Гарольд подумал, что она так же была несчастна, как и он, — возможно, еще несчастнее. Стон, изданный ею, не свидетельствовал о том, что ей снятся приятные сны.
«Но я сохраню разум. Я смогу сделать это. Если я спущусь вниз к тому, что ждет меня, сохранив рассудок, то это уже что-то. Что-то».
Гарольд подумал: где они, Стью и его друзья, окружившие его маленький дом? Ждали ли они его прихода, чтобы арестовать и бросить его в тюрьму? Он войдет в книгу истории — если еще остались недоумки, чтобы делать записи, — как первый узник Свободной Зоны. Добро пожаловать, тяжелые времена. Что ж, ждать им придется долго, очень долго. Он пустился в авантюру, и он слишком ясно помнил, как Надин, прикоснувшись к своим белым волосам, сказала: «Слишком поздно, Гарольд». Глаза у нее были, как у мертвой.
— Ладно, — прошептал Гарольд, — прорвемся. Вокруг него сентябрьский ветер свистел в деревьях.
Заседание Комитета Свободной Зоны открылось четырнадцать часов спустя в гостиной дома Ральфа Брентнера и Ника Андроса. Стью сидел в кресле, тихонько стуча банкой из-под пива по краю стола.
— Думаю, нам нужно начать прямо сейчас.
Глен сидел рядом с Ларри на изгибе каминного бортика, спиной к огню, разведенному Ральфом. Ник, Сьюзен Штерн и сам Ральф устроились на диване. Ник держал наготове блокнот и ручку. Брэд Китчнер стоял в дверном проеме с банкой пива в руке и разговаривал с Элом Банделлом, смешивающим шотландский виски с содовой. Джордж Ричардсон и Чед Норрис сквозь стеклянную стену любовались закатом над Флатиронами. Франни сидела, опершись спиной о дверь встроенного шкафа, в который Надин подложила бомбу. У ног Франни стояла сумка с дневником Гарольда.
— Тишина! Прошу тишины! — сказал Стюарт, постучав громче. — Твой магнитофон работает, Плешивый?
— Исправно, — ответил Глен. — Я вижу, что и твой язык в отличном рабочем состоянии, Восточный Техас.
— Я немного смазал его, и теперь все в порядке, — с улыбкой парировал Стью. Он оглядел одиннадцать человек, собравшихся в гостиной. — Хорошо… у нас много важных дел, но сначала я хотел бы поблагодарить Ральфа за крышу над головой, выпивку и закуску…
«А он действительно отлично справляется», — подумала Франни. Она попыталась определить, насколько Стью изменился по сравнению с тем днем, когда она и Гарольд встретили его впервые, и не смогла. Невозможно объективно судить поведение очень близкого тебе человека, решила Франни. Но она точно знала, что при их первой встрече Стью рассмеялся бы над предположением, что он будет вести собрание почти дюжины людей… и он, возможно, подпрыгнул бы до неба при мысли о том, что будет вести общее собрание более тысячи жителей Свободной Зоны. Сейчас она смотрела на Стью, который никогда не стал бы таким, не случись этот грипп. «Это оправдывает тебя, дорогой, — подумала она. — Я могу сколько угодно оплакивать прошлое, но я все равно так горжусь тобой и так сильно люблю тебя…» Она немного поерзала, удобнее опираясь на дверь шкафа.
— Сначала будут говорить наши гости, — объявил Стью, — а потом короткое закрытое совещание. Возражения есть?
Возражений не было.
— Хорошо, — сказал Стью. — Уступаю место Брэду Китчнеру. Слушайте внимательно, он человек серьезный.
Это вызвало волну сердечных аплодисментов. Весь пылая и поправляя галстук, Брэд вышел на середину комнаты, по дороге опрокинув пуф.
— Я. Действительно. Счастлив. Быть. Здесь, — монотонно и медленно произнес Брэд. Он выглядел так, будто был бы более счастлив, окажись он в любом другом месте, даже на Южном полюсе, разговаривая со стайкой пингвинов. — Э-э… ох… — Он замолчал, изучая свои наброски, затем его лицо просветлело. — Электричество! — воскликнул он с видом человека, сделавшего великое открытие. — Электричество почти удалось вернуть. Вот так. — Он еще немного полистал свои записи. — Вчера заработали два генератора, и, как вы знаете, один из них перегорел из-за перенапряжения. Ну… вы знаете, о чем я говорю.
Пронесся щепоток, и Брэд от этого почувствовал себя свободнее.
— Это случилось потому, что, когда разразилась эпидемия, осталось очень много включенных электроприборов, а остальные генераторы не работали и не смогли принять перенапряжение на себя. Мы можем справиться с этой проблемой, подключив другие генераторы — для этой цели хватит трех или четырех, — но это не избавит нас от возможности возникновения пожаров. Поэтому нам нужно выключить все, что можно. Плиты, электрогрелки и тому подобное. Я считаю, что быстрее и проще будет пройтись по всем пустующим домам и выкрутить пробки. Понимаете? И еще я думаю, что нам следует предпринять элементарные меры противопожарной безопасности. Я взял на себя смелость проверить пожарную часть в восточном Боулдере и…
Уютно потрескивали дрова в камине. «Все будет хорошо, — подумала Франни. — Гарольд и Надин убрались восвояси без постороннего принуждения, и, возможно, это к лучшему. Это облегчило проблему, и Стью теперь в безопасности. Бедный Гарольд, мне жаль тебя, но все же теперь я испытываю скорее страх, чем жалость. Жалость все же осталась, и я боюсь того, что может случиться с тобой, но я рада, что дом твой пуст и вы с Надин ушли. Я рада, что вы оставили нас в покое».
Гарольд сидел на столе для пикников в позе дзен-монаха. Ноги скрещены, задумчивый, отрешенный взгляд. Он удалился в это холодное и уединенное место, куда Надин не могла последовать за ним, и она была напугана. В руках он держал переносную рацию — вторая такая же лежала сейчас в доме Ральфа в коробке из-под обуви. От вида гор захватывало дух. На востоке — милях в десяти или сорока — земля сглаживалась, переходя в типичный пейзаж американского Среднего Запада, и таяла в голубой дымке горизонта. Ночь уже спустилась на эту часть мира. Позади них солнце только что скрылось за горами, оставляя их в золотом свечении, тающем буквально на глазах.
— Когда? — спросила Надин. Она была ужасно взвинчена, ее тянуло в туалет.
— Очень скоро, — ответил Гарольд. Его ухмылка перешла в слащавую улыбку. Надин не могла объяснить этого выражения, потому что никогда раньше не видела его на лице Гарольда. Улыбка не сходила с его лица несколько минут. Гарольд выглядел счастливым.
Комитет единогласно проголосовал за то, чтобы уполномочить Брэда собрать человек двадцать для его выключательной команды. Ральф Брентнер согласился наполнить две пожарные машины водой из водохранилища, чтобы они стояли на территории электростанции, когда Брэд включит генераторы в следующий раз.
Следующим выступил Чед Норрис. Засунув руки в карманы брюк, он спокойно рассказывал о работе Похоронного комитета за последние три недели. Он сообщил, что в общей сложности захоронено двадцать пять тысяч трупов — более восьми тысяч в неделю.
— Либо мы счастливчики, либо над нами благословение Господне, — сказал он. — Газетная шумиха здорово помогла нам. В другом таком же городе нам понадобилось бы меньше года. К первому октября мы захороним еще около двадцати тысяч жертв эпидемии; возможно, больше времени нам потребуется на поиски индивидуальных жертв, но я хочу, чтобы вы знали: дело делается. Не думаю, что болезни, гнездящиеся в разлагающихся телах, будут представлять реальную угрозу.
Франни переменила позу, чтобы посмотреть на догорающий на горизонте день. Золото горных вершин уже начинало блекнуть. Внезапно она почувствовала страшную тоску, полностью охватившую ее.
Было без пяти восемь.
Если бы она не зашла в кусты, то напрудила бы прямо в трусы. Опорожнившись, Надин вернулась. Гарольд по-прежнему сидел на столе, держа в руках рацию. Он выдвинул антенну.
— Гарольд, — окликнула его она. — Время идет. Уже больше восьми часов.
Он безразлично взглянул на нее:
— Они будут заседать добрую половину ночи, хлопая друг друга по спине. Когда время подойдет, я нажму на кнопку. Не беспокойся.
— Когда?
Улыбка Гарольда стала шире:
— Как только стемнеет.
Франни чуть не застонала, когда Эл Банделл встал рядом со Стью. Заседание будет длиться допоздна, а ей неожиданно захотелось очутиться в своей квартирке, и чтобы они были только вдвоем. Это была не только усталость и уж точно не возникшее чувство тоски. Совершенно неожиданно ей не захотелось оставаться в этом доме. Для подобного чувства не было причин, но оно было очень сильным. Она хотела уйти отсюда. Вернее, она хотела, чтобы ушли все. «Просто у меня испортилось настроение, — убеждала она сама себя. — Прихоти беременной женщины, вот и все».
— За последнюю неделю Юридический комитет собирался четыре раза, — говорил Эл. — Я кратко изложу самую суть. Система, на которую пал наш выбор, напоминает трибунал. Члены его будут выбираться произвольно, как некогда проводился набор рекрутов…
— Ух ты! — воскликнула Сьюзен. Ее поддержал общий смех.
— Но, — улыбнулся Эл, — по-моему, служба в таком трибунале будет намного приятнее, чем тяготы военной службы. Трибунал будет состоять из троих совершеннолетних граждан — от восемнадцати и старше, — которые будут служить шесть месяцев. Их имена будут выбраны из большого барабана, в который поместят карточки с именами всех совершеннолетних жителей Боулдера.
Ларри поднял руку:
— Могут ли они отказаться, если на то будут веские причины?
Хмурясь от того, что его прервали, Эл сказал:
— Я как раз собирался перейти к этому. Они могут…
Франни поерзала, и Сьюзен взглянула на нее. Франни не заметила этого. Она была напугана — напугана собственным беспричинным страхом, если, конечно, такое возможно. Откуда, в чем причина этого сжимающего, похожего на клаустрофобию чувства? Она знала, что необоснованные чувства следует игнорировать… по крайней мере, так было в том, прошлом, мире. Но как же тогда трансы Тома Каллена и Лео Рокуэя?
«Уходи отсюда, — неожиданно закричал внутренний голос. — Уводи всех отсюда!»
Но это было безумием. Она снова пошевелилась и решила ничего не говорить.
— … получить отсрочку, если человек этого захочет, но я не думаю…
— Кто-то идет, — неожиданно сказала Франни, вскакивая на ноги.
Пауза. Все услышали гул мотоцикла, быстро приближающегося к ним по Бейзлайн-роуд. Прозвучал гудок. И внезапно паника охватила Франни.
— Послушайте, — крикнула она, — все вы!