Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Екатерина Великина

Книга для ПРОчтения

Про маму

Сколько я себя помню, у меня всегда были хорошие отношения с родителями. Особенно с мамой. Нет, отеческой крови я хлебнула, как положено, и даже поболее, чем некоторые, но все-таки устаканилось. Лет так эдак с семнадцати проблема поколений начала рассасываться, и к двадцати у нас наросла та самая «дружба вне времени», к которой вроде как следует стремиться. Живем довольно старомодно: это когда все всем все должны «просто-потому-что-вот-так-склалось». Так, скажем, она двадцать четыре часа в сутки готова принять киндер-сюрприз в лице младенца Ф. (с кислой миной, само собой, но готова), в то время как я готова отоваривать ее сумочками, возить на дачу и обратно и выслушивать монологи про мигрень (заметьте, без кислой мины, потому что я же не хочу лишиться вечера без киндерсюрприза). Короче говоря, жить бы и радоваться, а меж тем радости довольно редки.

Отчего?



Все очень просто: с одной стороны, родитель-друг прекрасен тем, что он хорошо тебя знает. Но с другой стороны, через это знание некоторые представители старшего поколения напрочь лишаются всякой светскости. И вот скажите мне, что может быть гаже друга, который говорит все «так, как есть»?

Мне, например, вообще кажется, что «страшная правда» — это некий рудимент в отношениях. Достигнув определенного возраста, человек и сам прекрасно знает имена своих тараканов, и ему не требуется списочка «Вася-Маша-Дуня». Нет, безусловно, бывают такие периоды, когда ты «заблудился и не видишь истины». Но ведь эти блуждания не так и часты, а меж тем сколько вокруг любителей поднять Вию веки…

О чем это я?

О святом.

О сапогах то есть.

Третьего дня оскоромилась. Поехали одевать супружника, «потому что оно все несчастное и ничего-то у него нет», а там — они. Ну, все вы знаете, как это происходит: оно по-прежнему несчастное, только теперь еще и бедное, а я вот это вот… при них я теперь, короче говоря. «Зачем я при них?» — это второй вопрос, и тому, кто даст на него ответ, наверняка светит Нобелевская, но это к делу не относится, чтобы сдохли все те, кто придумал сейлы.

Все на самом деле обычно: я купила те «казаки», которые должна была купить год назад.

Да, мой разум сказал мне, что год назад ты, дура долбаная, купила ДРУГИЕ «казаки».

Да, мой разум сказал мне, что в этих, дура долбаная, через два месяца никто ходить не будет (их поэтому и распродают, дура долбаная).

Да, мой разум сказал мне, что даже дура долбаная понимает, что за эти деньги можно купить что-нибудь современное.

Да, да, да!

Но пока разум распинался, я взяла их в руки, и пряжки зазвенели, и разум захрипел предсмертно, а поэтому я показала разуму дулю и взяла джинсы, и еще куртяшку, и завтра ремень пойду возьму, вот-тебе-вот-тебе-вот-тебе-умник.

На этом истории положено закончиться, но увы: нет во мне размаху. Точнее, есть, но надолго его не хватает.

Едва я вышла из магазина, как разум ожил и начал стремительно меня пожирать. Сначала тихонько — «у тебя есть такие же», потом громче — «а зато теперь ты не сможешь купить вон те», потом еще громче — «а ведь нормальные люди покупают мебель или даже копят», потом еще и еще… К тому моменту, когда мы садились в машину, я была одним большим чувством вины, и сапоги, переведенные в Фасоличьи киндеры, уже довольно по-испански лобызали мои стопы.

— Дима, ты только не злись. Давай их назад отнесем, — робко предложила я мужу.

Говорить этого не следовало, потому что как только я захлопнула пасть, супруг стал похож на работника ЦУПа, получившего телеграмму «Верни взад летать отказываюсь твоя стрелка тчк».

Дальше последовала нудная лекция о том, что «кое-кто не девочка и вроде должна бы…», но я предпочла не вникать. В принципе, когда ты сам себя ешь, сторонние едоки не треба, а уж если я закусываю Катечкиной, то это всегда основательно.



Так в муках прошло два дня. А на третий Бог меня пожалел и послал мне телефон с подругой Н.

— Катя, ты, честное слово, как ребенок, — сказала мне подруга Н. — «Казаки» — это вне времени. Их носили, и носят, и носить будут.

— Ты думаешь?

— Уверена. Это как кроссовки. Так что ничего ты не глупость сделала, а все правильно купила.



Положив трубку, я возликовала. Необходимый кирпичик, по которому я выкарабкаюсь из мутной сапожной вины, был найден. Не желая терять удачу, я вновь взялась за телефон, для того чтобы укрепиться в правоте подруги Н. посредством обсуждения проблемы с товарками А., О. и И. Моя речь была простой, краткой и выстроенной таким образом, чтобы избежать недомолвок и домыслов.

А именно:

— Знаешь, я купила «казаки». Дорого. Правда, они вне времени, как кроссовки, и ничего это не глупость, а вовсе даже правильная покупка?

— Правда, Катька, — сказала мне подруга А.

— Да кто бы сомневался, — хихикнула подруга О.

— Если клевые, то скажи, где брала, — ответила подруга И.



И все было бы хорошо… Если бы какой-то черт не дернул меня позвонить подруге М.

— Знаешь, я купила «казаки». Дорого. Прав…

— Вот ведь дура, их никто уже и не носит, — немедленно ответили мне.



Два дня не разговаривали. На третий я ее простила. Ну да, подруга М. у меня одна, да и я у нее одна — куда ж нам теперь деваться. Но я, честное слово, когда-нибудь ее за прямоту удушу. Охужэтимнеродители!

Про страшные книжки

Ох, тяжела ты, доля Достоевского! Ох, блин, как же ты тяжела! Я не разгружаю вагоны, я не управляю космическими полетами, я даже пол не мою, блин. Я всего лишь пишу малюсенькую книжку, где в конце все умерли, а перед тем, как умереть, поели друг друга заживо, ну и еще там дрались по-всякому и немножечко занимались сексом. Всего три героя — мальчик, девочка и Прошлое — а сколько мук, елки-палки!



Девочку я возненавидела где-то с пятнадцатой страницы. С шестнадцатой меня уже несло, как мусорный пакет с балкона.

Ну ничего не могу с собой поделать: как только текст достигает своего пика (читай: читатель должен трястись от страха и нервно оглядываться по сторонам), меня пробивает нездоровый и совершенно катечкинский смех.



Оно смотрело на нее, пустые глазницы сочились…

Пустые глазницы сочились…

Пустые глазницы сочились…



Какого черта там сочится, если они пустые? И вообще, что за дебильное слово «сочились»? Горели! О, горели — лучше!



Пустые глазницы горели…

Пустые глазницы горели…

Пустые глазницы горели…



Блин, это не чудовище, а дворник какой-то похмельный в поисках протирочной жидкости. Может, ну их в задницу, эти глазницы? Может быть, без глаз? О! Без глаз — это зыко.

— Дима, а если к тебе придет дрянь без глаз, ты в штаны наваляешь?

— Чиво?

— Ну вот без глаз кто-нибудь… к примеру, монстр?

— То есть совсем без глаз?

— Ну не совсем… Без глаз-то, наверное, не придет — на пороге споткнется… Ну, короче, без глаз спереди. И вообще какая разница?

— Без глаз спереди — это значит, глаза — на заднице?

— Это значит, что ты дурак… Ну ладно, пусть глаза на заднице. Пусть! К тебе придет дрянь, у которой совершенно ничего нет на лице, и встанет напротив. Страшно?

— Не-а, смешно.

— ?

— Ну у нее же, у дряни твоей, глаза на заднице. Разве не смешно?

— Бугагагага… Нет… Погоди! Не смешно! Если у нее глаза на заднице, а она стоит перед тобой, то как ты эти глаза увидишь?

— Э-э-э… Никак.

— Что и требовалось доказать.



Итак.

Оно смотрело на нее. Его лицо, точно большая бесформенная маска, переливалось всеми оттенками красного. Ева попятилась в сторону и увидела…



…глаза на заднице.



Так, взять себя в руки, перестать ржать, настроиться на рабочий лад.



Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола.



Отличненько, отличненько!!! Дальше.



…и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола, в то время как глаза висят на жо…



Блин! БлинБлинБлин!



Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола. Точка.

Оно парило.



Зыко-зыко-зыко!



Глаза хлопали и жалобно смотрели.

— На заднице, — машинально отметила Ева, смачно плюнула и вышла в другую комнату.



И вот так всегда.

Не лезет из меня Достоевский. Точнее, он лезет, но начиная с шестнадцатой страницы мне приходится давить своего унутреннего водопроводчика с его сортирным юмором, а он, зараза, живуч.



Ладно… пойду работать дальше… У меня там как раз постельная сцена по курсу. Могу себе представить…

Про вещизм

Знаете ли вы, что если нажраться корня Пуэрарии Мирифики, то у вас сразу же вырастет грудь?

Э-э-э…

Все верно: у меня очередной кризис, и я опять схожу с ума. Клиническая картина будет продолжаться до середины февраля, вплоть до того самого дня, когда мне привезут новый шкап.

В ту самую секунду, когда шкапоносильщики зайдут в дом, их глазам откроется страшная картина. Примерно вот такая:

Большая комната. Гора хлама посередине. Коробки, пакеты, мешки с тряпьем и старыми игрушками почти достигают потолка. На вершине кучи лежит девушка в драном халате и одном носке. Руки девушки бережно прикрывают кучу, изо рта стекает тоненькая струйка слюны, левый глаз подергивается, правый красен.

Варианты подписи:

1. Гнездовье райской птицы. Близко к клетке не подходить.

2. Мне. Все. Это. Очень. Нужно. И. Даже. Этот. Драный. Валенок. (Я, между прочим, в нем еще в школу бегала в первом классе.)

3. Сначала заработай, а потом вышвыривай (мама ™).

4. Сперва они выкидывают баночки из-под йогурта, а потом топором по голове — и тю-тю квартира (бабушка™).

5. Майоооо, не да-а-а-ам (Фасолик™).



Нет, вообще-то выкидывать старье модно. Почитайте какой-нибудь форум для домохозяек: этих теток хлебом не корми — только дай чего-нибудь вышвырнуть. «Все, что не используется год, не используется вообще и как следствие подлежит устранению» — вот первая заповедь, которую должна зазубрить каждая вумная хозяйка. Справедливое, кстати, утверждение, особливо в части некоторых домашних животных (не к ночи будет помянуто, но чтобы тебе, Васенька, неделю икалось той килькой, которую ты у меня сегодня спер).



Я тоже хозяйка. И тоже очень вумная. Просто до ужаса я вумная хозяйка. И по моде могу без проблем, как следствие. Вот честное слово, могу. Более того, я прекрасно избавляюсь от старья. Чужого.

Стоит только мне зайти к бабусеньке на кухню, как мой глаз безошибочно выхватывает лишнее.

— К чему тебе, бабенька, вот эти двадцать семь пакетиков из-под пастеризованного молока? — спрашиваю я и презрительно улыбаюсь.

— На хрен пошла отседова, — отвечает мне не читавшая «Флайледи» бабушка.

— Ухожу-ухожу, — еще более презрительно улыбаюсь я, перед тем как исчезнуть в дверях.

Ну да. Около одиннадцати нуль-нуль глаз Саурона окажется в стакане вместе с челюстью, и я вышвырну все, что угодно.



Маман коллекционирует прет-а-порте от черкизовских кутюрье на случай моего развода. Вероятно, когда я вернусь в отчий дом, изукрашенная бланшами, со справкой «выгнатая брошенка» и выводком из троих детей, мне будет особенно сладко завернуться в искрящийся синтетический халат, чтобы впоследствии вскрыть вены в ванной. Но маме я этого не сообщаю. Чаще всего говорю так:

— Вы зарастаете, мама!

При этом я делаю большие и страшные глаза, чтобы маме было понятно, до какой степени она зарастает и как тяжело и муторно ей придется прорастать обратно.

— Ты вот только погляди на это розовое. Кстати, это платьишко или скатерка?

Маман вжимается в диван и молчит напряженно и насупленно. Ну, во-первых, она уже осознала, что зарастает, во-вторых, ей стыдно за эти заросли, а в-третьих, это не платье и тем более не скатерть, а вовсе даже парадно-выходные трусишки.

— Или (тут я беру самую высокую ноту), быть может, ты думаешь, что я это когда-нибудь надену?

Все. То есть совсем все. Нет, она, конечно, пробурчит про «сначала заработай, а потом…», но пробурчит неуверенно. Уже к вечеру розового не будет. Правда, через два дня появится фиолетовое, но это уже другая песня.



Муж? С мужем нужно аккуратно. В противном случае будет, как в анекдоте про удочку, в той части где «жить ей оставалось три дня». Между прочим, шесть лет живу. Правильно, потому что умная очень. Основное правило мужней жены: мусоропровод примет все, и даже чуть больше. К слову, когда я сплавляла в мусорку подшивку «Авторевю» за пять лет, этой диверсии не заметил никто, кроме дворника. Дворник же, хоть и лаялся, виновного установить не смог. Ну правильно: пока он до восьмого этажа доскачет, я туда пол Ленинской библиотеки закину.



Так о чем это я?

Все люди вокруг меня лишены мусора. Ну не полностью, я ж не зверь… Но, например, Дима свою коробчонку со значками больше где попало не оставляет. И бабушка тоже стала свои стаканчики пересчитывать (в последний раз мне так влетело, что я уже думаю: может, она их нумерует?). И даже маленький Ф. при каждом визите на кухню непременно заглядывает в ведро: в прошлый раз ему удалось извлечь оттуда почти целый танк.

Короче, семья может спать спокойно и не отсвечивать, потому что мама на страже денно и нощно.

А что же я? А я умная. Эх!:(

Начала, как водится, за здравие. Дескать, ничего страшного, что я все ваше выкинула, я ща и свое вышвырну к чертям собачьим, личный пример и все такое прочее…

Перво-наперво выломала антресоли. Вообще офигенно широкий жест для домашних. Смотрите, люди, в этом доме больше нет дерьмохранилища! Скажем свое фи низменному, купим журнальный стол, поставим на него вазу с искусственными яблоками, начнем молиться на хайтек и лобызаться при встрече.

Тот факт, что несколько ночей подряд некто под именем Катечкина старательно рассовывал антресольное содержимое по диванам и шкапам, родственники, к счастью, упустили. Ну спят они ночами, далекие от творчества потому что.

Вот тут бы мне и остановиться. Фиг.

Обрадованная тем, что добро, хоть и с ноги, утрамбовалось, я заказала новый шкап, по размерам сильно уже предыдущего. Ну вот есть у меня такое свойство: сначала вроде бы врешь, а потом как-то вдруг начинаешь верить в собственную ложь… Короче, когда супруг начал сетовать на то, что я заказываю слишком маленький шкаф, я ответила ему красиво и практически честно.

— Все поместится, — сказала я. — А все, что не поместится, выкину. Оформляй заказ!

И мы оформили.



Первую неделю можно смело назвать Неделей Вздохов. Дерьмо в шкафу вздыхало, я вздыхала вместе с ним, и хоть мы и косились друг на друга, никаких поползновений не делали. Вторая неделя тоже прошла довольно тихо, а на третьей я приступила к делу, решив начать с Самого Ненужного.

Хо-хо!

Ну вот, к примеру, все шмотки, которые малы. Это, может быть, для кого-нибудь застиранная рвань. А вот я, к примеру, очень хорошо помню, как сладко мне жилось с задницей 42-го размера и весом 54 килограмма, а еще у меня был замечательный мальчик, с которым мы гуляли вечером по парку, и он мне мороженое покупал… Короче, это молодость, а молодость — это свято. Вердикт: оставляем.

Или вот, например, четыре дубленки. Одна — на рождение ребенка, из второй можно сшить отличную жилетку или половичок там какой, а в третьей и четвертой живет такая породистая моль, что мне даже соседи завидуют: настолько жирная, что лопается еще до хлопка. Вердикт: память, ценный мех, редкие виды животных — оставляем.

Еще есть две чудесные меховые куртяшки, и я, конечно, в них не хожу, потому что уже замужем, но если меня вдруг бросит муж, то они будут поэффективнее маминых трусов. Вердикт: стратегическое оружие на случай снятия с довольствия. Оставляем.



Под конец я выяснила, что из всех моих богатств самые пустячные — стопка любовных романов (берегла для отправки на дачу), пачка прошлогодних газет и книжка «Морской змей и другие чудовища глубин».

Романы оставила (на дачу же!).

Газеты тоже (иногда на них коты писают, когда я забываю купить наполнитель).

Ну… ну и книжку про змея — тоже. Ни фига себе: газеты храню, а ценную книжку — в ведро!



В общем, с ужасом жду раскулачки.

Точнее, не так.

Я готова и порву на фиг.

И пусть только попробуют!

Про былые любови

А давайте поговорим об извлечении скелетов из шкафа — излюбленном дамском баловстве, приключающемся от некупленных сапог и прочих расстройств душевного свойства.

Как известно, правильно высушенные трупы не пахнут. Прошедшее время стирает разочарование от скандалов по поводу невынесенных мусорных ведер, ежедневных выяснений «кто в доме ху» и других проявлений былой любви.

После определенной консервации даже самое вонючее мясо былых отношений тлеет, оставляя прекрасного костяного лыцаря, который «любил вас в отличие от (нужное дописать)». Впрочем, если лыцарь не стух до конца и вы до сих пор помните, как он взлягивал n-е количество лет назад, то не стоит расстраиваться. Мечтать о том, как я, вся красивая, в шубе, при машине, случайно встречу его у метро с табличкой «подайте на корм для собак», куда как слаще простой рефлексии на совместные фотографии.

Что любопытно, прогресс играет нам на руку. Так, например, нашим бабушкам приходилось довольствоваться дневниками и пачками писем, крест-накрест перевязанными алой бечевой. С одной стороны, безумно романтично, а с другой — абсолютно бесполезно: для настоящего оживления трупов требуется нечто большее, чем дневничок. Телефон? Уже лучше. Позвонить подруге жены брата мужа сестры бабушки со стороны дедушки, с тем чтобы в самом конце длинного и бесполезного разговора бросить что-нибудь вроде «Кстати, ты не знаешь, как там N.?» — это уже гораздо веселее. Но самое верное — Сеть. Ты уже знаешь, что он ничего не достиг (угу, те, кто достиг, не вешают объявления о продаже «москвичей» 1963 года выпуска), и тебе известно, что шнобель его жены может соперничать с Останкинской телебашней (а не фига давать ссылки в свойствах ай-си-кью), а самое главное, что все эти знания ничего тебе не стоили. Никаких унизительных звонков и прочих предлогов «чисто случайно оказалась здесь, в Мамырях». Но в такой легкой и быстрой добыче информации таится самая главная угроза. Иногда мы забываем о том, что с трупами лучше не шутить.

Ну ведь нет ничего страшного в том, что я пошлю ему открытку (брякну привет по аське, черкну пару строк в комментариях)? В конце концов, в этом ведь нет ничего такого?

Нет. В этом действительно нет ничего такого. Хорошего.

Спорим?



Первое и самое главное: он помнит. Не важно, что ты стала владелицей заводов-газет-пароходов, похудела и похорошела. Он помнит ту самую девочку с прыщом на правой щеке, которая писала в его подъезде «костичка я без тибя умираю». И ему начхать на то, что сейчас у тебя три десятка костичек. Кстати говоря, в разговоре с ним ты наверняка забудешь про то, что у тебя заводы, газеты, пароходы и дрессированные костички, и будешь чувствовать себя так, как будто на твоей правой щеке — прыщ.

Второе: ты тоже помнишь. Но дурацкая женская память избирательна, как бомж у мусорного контейнера. Плавали, знаем. Да, он лучший человек на свете, который дарил цветы, писал стихи и переносил через лужи. Что? Как-то раз он облевал диван в гостиной, никогда не платил за тебя в кафе и неоднократно хамил твоей маме? Ну, он был молод, а теперь, наверное, вырос, да и вообще все это мелочи и суета…

«Он действительно многого достиг». Если ты святая — порадуешься. В противном случае будешь посыпать голову пеплом и рассуждать, «какого же черта мы расстались, сейчас бы у меня были три квартиры, пылесос и сумалет». Что? Тебе все равно? Вот только не надо врать. Угу, мы от равнодушия три дня сношали мозг «Яндексу»…

«Он ничего не достиг». Готовишься к ритуальной пляске на костях под истерическое «Так тебе, сволочи, и надо»? Ни хрена. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, — разочарование с изрядной долей жалости.

«Я расскажу ему о себе, пусть удавится от зависти». Хе-хе. Рассказывай.

— Я счастлива в семейной жизни («Привет, обабившаяся клуша»).

— У меня офигенная карьера («Синий чулок, у которого ни фига нет, кроме работы»).

— Я пишу книжки — снимаю фильмы — вышиваю крестиком («Я всегда знал, что ты чокнутая, просто с возрастом это начало прогрессировать!).

— Он тоже может рассказать тебе о себе.

— Я счастлив в семейной жизни («При мне ты терял сознание от слова «ребенок»).

— У меня офигенная карьера («Правильно, ты три года не покупал мне сникерсы, а потом послал меня подальше и заработал на загородный дом, чтобы твоей нонешней пассии икалось кровавою икотою»).

— Я пишу книжки — снимаю фильмы — вышиваю крестиком («Я всегда знала, что у него талант»).



И так далее и тому подобное.

Существуют еще варианты hard, как-то: личные встречи и ностальгические гульки под окнами. Про встречи писать не буду — тут уж слишком все индивидуально. А вот с гульками забавно. Помнится, еще лет пять назад меня запросто могло занести в Бутово, с тем чтобы посмотреть на те шторы, которые я вешала шесть лет назад. И уж такая жизненная несправедливость виделась мне в этих шторах — словами не передать. Ничего, отпустило. Правда, для этого пришлось понять, что там, за шторами, ничего не изменилось, и вообще объективно вспомнить, как именно мне там было. Подсушить труп, угу. Теперь извлекаю бережно и осторожно и только в самых крайних случаях, вроде паршивой погоды и прочих меланхолий.



А вообще в принципе понятно, откуда ноги. Расставание — это как взять побольше воздуха, безвольно лечь на дно и лежать там, пуская пузыри. Лежать до тех пор, пока в легких не останется той самой малости, которая позволит тебе всплыть. И всплывешь, безусловно, от чуйствс не издыхают, а только привкус ила во рту все равно останется, как ни крути. И каждый раз, переворачивая шкаф со скелетами, именно этот самый привкус позволит им оживать. Нельзя же забыть тех, кто толкал тебя на дно, пусть даже и невольно. Отсюда и беды.

Ну их в задницу, этих бывших!

Валентайн

Хотите, открою страшную катечкинскую тайну?

Ща, на самый высокий стульчик залезу… Уф… залезла.



Я влюбленных ненавижу! Ненавижу той самой ненавистью, которая жгучая и едкая, и, вероятно, черная, ненавистью непроходящей и изъедающей.

Девочка в розовом халатике, бойся электричества, ибо я уже чую, как ты пишешь мне: «Это зависть». Прыщавый мальчик в драных джинсиках, «недотрах» — это твое астральное имя, поэтому оставь его при себе. Прочим любителям петтинга в метрополитене советую хлебнуть брома перед развитием мысли и направить свою энергию на поиск съемной хаты в Бибиреве.

Потому что мне есть что сказать.



Первый и самый, самый главный постулат, вызывающий у меня судороги, заключается в том, что влюбленных нужно принимать такими, какие есть, закрывая глаза на вытекающие последствия.

«Это Вася, у него рак мозга».

«Это Егор, ему полтора года, и он писается в гостиной».

«Это Петя, он влюблен в Машу. На лужу в гостиной не обижаться, мозг — как у Васи, рефлексы — как у Егора, когда все это кончится — черт-его-знает».

Понятия не имею, почему совершенно здоровые люди, на которых можно вспахивать поля и выкорчевывать перелески, вдруг обретают некий особый статус, позволяющий им выделываться сверх меры. Точнее, прекрасно понимаю. Знаете, почему?



Потому что у влюбленных нет средних состояний. Все, что происходит в их жизни, непременно становится крайностью с приставкой «очень». Им или очень хорошо, или очень хреново, причем совершенно все равно, второе или первое, потому что выслушивать рассказ о том, какой Леша офигительный, так же тоскливо, как обсуждать Лешину козлиную сущность. Вот вам совет от Катечкиной: слушайте молча и советами не рассыпайтесь. Даже если сегодня Леша макнул ее башкой в унитаз и выставил голую на лестничную клетку, послезавтра они помирятся, а вы обретете статус врага народа, змеиным языком своим порушившего прекрасное. Ни в коем случае не ведитесь на это хитренькое «А что мне теперь делать?». Они отлично знают, как им поступить, а все вопросы — это просто поиск подходящей кандидатуры для последующего сваливания грехов.



Кстати, да. Им требуется шкандаль. Еще со времен Ромео и Джульетты любить «так себе, запросто» — это вовсе и не любить, а попусту тратить время. Настоящее чувство требует порванных задниц и разбитых пультов ДУ. Причем если шкандаля нет, то они ни фига не теряются и вполне способны затеять перформанс на ровном месте. Так, например, я прекрасно помню свою соседку Юлю О. и ейного бойфренда Витасика. Единственным человеком, интересовавшимся Юлией, помимо Витасика, был штудент жаркой африканской страны, приехавший в Москву на обучение и волею судьбы заселенный в соседнюю квартиру. Положа руку на сердце интерес был самый что ни на есть шкурный: штуденту периодически требовалась соль и прочая сыпучая бакалея, и никаких злонамерений юноша не имел. Девяностокилограммовая Юля вообще к злонамерениям не располагала, и я бы охотнее поверила в то, что африканец хочет ее сожрать, нежели грязно надругаться. Но Витасик был не таков. В те мучительные часы, когда любовь давала слабину, Витасик начинал терзать Юлию на предмет измены родине «с говорящей облезьяной». Невзирая на то что сама Юленька прекрасно знала, что даже говорящая облезьяна вряд ли позарится на ее необъятные телеса, такое положение дел ей льстило до чрезвычайности, а оттого на витасиковские предположения она отмалчивалась самым таинственным образом. Как водится, все закончилось печально. В один прекрасный вечер штудент понял, что африканские страсти супротив русских — полный фуфляк. Знание далось ему не самым легким образом, а именно — на третьем лестничном пролете, куда сын вождя долетел так стремительно, что даже не успел произнести свое неловкое «пиривьет». Впрочем, Юлия тоже сделала кое-какие выводы. На следующее утро я застала ее с участковым, составлявшим протокол о порче имущества: пульта ДУ и «стола обеденного, одна штука». Разфигачивший стол Витасик изучал углы обезьянника, а в редкие минуты просветления клял возлюбленную до седьмого колена. За этим самым делом мы его и застали в тот момент, когда Юлия решила забрать заявление. Ну да, чем громче лай, тем слаще последующий трах. Ну да Бог с ними. Главное, как я уже говорила, не лезть.



Но не лезть не всегда получается. Главным образом потому, что они, как и «Тайд», чрезвычайно любят приходить сами. Вот, скажем, был у вас друг. Хороший друг, общительный, водку пил из самовара, анекдоты травил об жизни, яйца чесал, когда думал, что вы его не видите. Короче, все здоровски было до тех пор, пока он не обрел себе подругу жизни всей. И понеслась… Теперь он сидит напротив с бабниной, именуемой Моя Зяйка, и вас не покидает ощущение, что стоит только выйти на кухню, как Зяйку поимеют во все щели, прямо не слезая с вашего дивана. Единственный плюс — он больше не чешет яйца, но не из вежливости, а потому что правая его рука покоится на заячьем торсе, а левая лежит на ее колене, периодически сминая его, как эспандер. Другу совершенно по фигу, что вам неудобно и некуда девать глаза, — он счастлив зайчатиной. Моя Зяйка тоже счастлива, и поэтому ей удобно всё. Несчастны только вы, потому что все это время вы ломаете голову над вопросом: а зачем они ко мне пришли, эти мученики от тантры? Спросите что-нибудь полегче. И вообще они не к вам, а друг к другу. Утешайте себя тем, что рано или поздно все закончится, причем для вас лучше счастливый исход. Проштампованная Зяйка довольно быстро станет обычной теткой. Разве что приставка «моя» останется. Но не дай Бог, если они поругаются. Как показывает практика, Роковая Зайка — хуже ста тысяч саблезубых тигров. Совместные воспоминания «Ах, какая она была!» (прыщавая, нервно хихикающая дурища, другой вы ее просто не успели застать) дружбе не способствуют.



Чрезмерная демонстрация чувств — отдельный пунктик. Сразу расскажу, кому прощаю. Детям (им негде), пьяным (без вопросов) и… и всё. У меня нет никакого желания оправдывать знойные обжимансы в общественном транспорте на глазах у изумленных пенсионерок и прочих социально незащищенных слоев общества. Всеми этими «приспичило» можно подтереть попку. Моему коту Прохору тоже периодически приспичивает расслабиться в домашние тапки, однако это не мешает мне драть его за подобные шалости. Сюда же все эти ласкательные имена и прочую сердешную патоку. Дорогая влюбленная подруга, помни, что твой Пушистый Котик был, есть и останется тридцатипятилетним помощником бухгалтера Юрием Ивановичем Шпонькиным, и даже если небо упадет на землю, я не увижу в нем ни одной кошачьей черты, клянусь своей мамочкой. И до тех пор, пока в твою голову не придет, что вы все-таки две отдельно взятые личности (ключевые слова «отдельно» и «личности»), ко мне в гости можно не приходить. Очень уж порой устаешь от этого «единого целого».

Про Ф. Храмовая книга

Миленький маленький Ф., отрада души моей, услада ушных раковин и благолепие для глаз! Крохотное чудо, взращенное на пяти бабках, полутора дедках, двух не вполне уравновешенных родителях и некотором количестве вороватого вида котов. Великое Божество горшка и пустышки, я преклоняюсь пред тобой, и уповаю, и плачу теплыми слезами умиления.



Утренний ритуал. «Не качу есть».



Исполняется с половины десятого до половины одиннадцатого, с того самого момента, как Божество открыло очи.



Божество (Б-г): Кучи телевизор! Буду мультики смотреть.

Идолопоклонник первой степени (ИП-1): А может быть, сначала что-нибудь съешь? Б-г: Не качу «Сатишки»! Б-г: Не качу есть!

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!!

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!!!

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!!!!

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!!!!!

Идолопоклонник второй степени (ИП-2): Включи ему телевизор, я всегда включаю.

ИП-1: Но это же ненормально — смотреть телевизор до завтрака.

ИП-2: Мне начхать, нормально это или нет, но у меня сейчас лопнет голова.

ИП-1: Тебе на все начхать, включая собственного ребенка.

Идолопоклонники ввязываются в ритуальную беседу, кому на что начхать и сколько вешать в граммах.

Б-г: Кучи телевизор! Буду мультики смотреть!!!!! А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А А — ААААААААААААААААААААААА.

Идолопоклонник первой степени включает телевизор и тихо пятится к двери.

Б-г: И сикалату!

Идолопоклонник первой степени продолжает пятиться назад, делая вид, что не вполне расслышал глас небес.

Б-г: И сикалату!

Б-г: И сикалату!!

Б-г: И сикалату!!!

Б-г: И сикалату!!!!

ИП-2: Дай ему шоколадку, я всегда даю.

ИП-1: Но это же ненормально — есть шоколад до завтрака.

Идолопоклонники ввязываются в ритуальную беседу касательно времени поедания сладкого.

Б-г: И сикалату!!!! АААААААААААААААААА-ААААААААААААААААААА.

Идолопоклонник второй степени бросается к буфету, после чего стремительно бежит в главную храмовую комнату. Глас небес смолкает. Служители тихо допивают кофе, обсуждая последние новости. В тот момент, когда ИП-1 отвлекается, ИП-2 быстро скачет к входной двери и уматывает на работу: в противном случае ему придется принять участие в ритуале 2.



Ритуал 2. «Не качу одеваться».



Подготовка: одежда Божества должна быть сложена аккуратной стопочкой на левой половине дивана. Это делается специально для того, чтобы в момент, когда вы скручиваете Божество на правой половине, вам не потребовалось отвлекаться на поиск носка-варежки-шапочки (нужное подчеркнуть).



Б-г: Не качу одеваться.

ИП-1 (умиленно): А на улице такой снежок хороший!

Б-г: Не качу снежок, не качу на улицу! Качу мультики и сикалат!

ИП-1 (еще более умиленно): А там все твои друзья уже гуляют!

Б-г: У меня нет друзей!

ИП-1: Как же нет? У тебя же есть друг Саша!

Б-г (грустно): Он меня меко… мико… обзывает.

ИП-1: Как-как обзывает?

Б-г: Me… ме… Меконием!

ИП-1 (сдерживая истерический порыв): А ты скажи ему, что он кретин малолетний! Ой… Ой… Мама глупость сказала! Ну, он нехороший мальчик, и обзываться не надо. Вообще никак не надо обзываться. И больше плохих слов не повторяй. Понял?

Б-г: Понял! А кретин — это плохое слово?

ИП-1: Очень плохое! Не повторяй. Давай-ка вот штаны наденем!

Б-г: Не качу штаны! Б-г: Не качу шапочку! Б-г: Не нааадо!!!!

Б-г: Не пойду никудааааа! ААААААААААААА-АААААААА!

Б-г: Ты, мама, кретин!

ИП-1: Сам кре… Ой! Не смей повторять плохие слова. Никогда больше не повторяй! Ты меня понял?

Звонок в дверь. На пороге — наемный идолопоклонник, Евгения Николаевна Н., она же Тетя Женя, она же Тэ-Жэ.

Тэ-Жэ (паточным голосом): Здравствуй, Тима! А на улице такой снежок хороший!

Б-г: А мама — кретин.

Тэ-Жэ (краснея): А там все твои друзья уже гуляют!

Б-г: А Саша говорит, что я — меконий! А мама моя — некароший кретин.

ИП-1 (краснея еще больше, чем Тэ-Жэ): Да вот где-то плохих слов нахватался…

Тэ-Жэ (понимающе): Да-да, сейчас такие дети пошли, чего только не говорят! Ну пойдем, Тимоша, пойдем.

Б-г (заинтересованно): А жопа — это тоже нехорошее слово?

ИП-1 закрывает за уходящими двери. Последнее, что она слышит: «А малолетний кретин — это значит кретин маленький?»



Ритуал 3. «Дай сиприз».