Екатерина Великина
50 & 1 история из жизни жены моего мужа
ПРО ГЕНЫ И ИНФАНTИЛИЗМ
Знаете, что может быть страшнее «папы на хозяйстве»? Правильно, самое страшное для хозяйства – это мы с моим мамахеном в паре. Загадим, изломаем и устряпаем любые угодья неограниченной площади, а потом рассядемся на обломках и будем плакать и жаловаться на злую судьбу.
Несмотря на то что в Москве мы обрели статус не «приезжих», но «вернувшихся», жизнь наша напоминала плавание двух лягушек в кувшине с молоком. Разница лишь в том, что в одноименной присказке первая лягушка взбивала масло и выпрыгивала наружу, а в нашем случае обе лягушки дохли, только вторая премерзко пела, перед тем как опочить.
Я обустроилась достаточно быстро. В первый же день, выйдя в магазин за шоколадкой и вернувшись с парой телефонных номеров от новоиспеченных кавалеров, я поняла, что сладкое, кока-кола и кинотеатры с баланса снимаются навсегда.
В отличие от меня у матушки с женским половым гормоном не поперло, и оттого пришлось крутиться. До сих пор вспоминаю советы «опытных москвичей», железными граблями прошедшихся по нашим ушам.
«А вот почему бы тебе, Галочка, не начать шить?» Вообще-то я знаю идеальный ответ на этот вопрос. Потому что авоськи – никому не нужный товар. Но Галочка была и есть женщина увлекающаяся, а оттого мы теперь к авоськам прикладываем диплом от «Бурды». Правда, они по-прежнему никому не нужны, но все-таки…
«А вот отчего бы тебе, Галочка, не заняться бухгалтерией?» Кстати говоря, и на этот вопрос я тоже знаю ответы. Во-первых, потому что у нас каждый четвертый бухгалтер, а каждый третий – жена бухгалтера, а все первые и вторые наверняка бухгалтерские отродья. Во-вторых, стать бухгалтером в сорок с хвостиком, после двадцати лет стажа в геофизике, – это как если бы я решила подработать флористом: так смешно, что даже тошно. Но Галочка чрезвычайно любила доводить задуманное до конца, а оттого мой курсовик по бухучету был писан вовсе не студенткой Катечкиной, а бухгалтером черт-знает-какой квалификации. Больше диплом не пригодился нигде.
«А вот, может, тебе обратиться на биржу труда?» Как сейчас помню – возвращается, спрашивает:
– Кать, а чего ты думаешь, если я буду работать в собесе?
– Думаю, ссучишься на десять лет раньше срока, – ответила ей я.
После собеса были обувной магазин, контора, торгующая чипсами, и даже какой-то склад бытовой химии. Но наконец неплохая работа была найдена, и трудоустройство осуществилось.
Зарабатываемых денег хватало на «пожрать», купить кой-чего из одежды, но категорически не хватало на ремонт квартиры. Хатенка нам досталась самая что ни на есть расписная: трехкомнатная хрущоба с проходной, подсобкой, лыжами на балконе и парой бабуля-дедуля (мамины родители), к тому времени уже подававшей на развод и оттого занимающей две единственные изолированные комнаты. Жили весело: дедушка бомбил Берлин, бабушка шкварила котлетки, мать работала, а я училась, попутно дегустируя палево в подъездах и озвиздюляясь от всех троих одновременно.
Переломный момент настал, когда я завела себе первого приличного жениха.
– Ну что это такое, мамочка, я даже домой никого привести не могу! – плакалась я родительнице. – Это ведь так ну никогда замуж не выйдешь!
– Не переживай, отправим дедушку на дачу, – утешала меня мама.
– Да, но, помимо дедушки, у нас есть еще ванная и кухня… и вон лыжи на балконе торчат… это прям мещанство какое-то…
– Может, чуть-чуть отремонтируем, – предложила мама. – Подшаманим малость… ну так, чтобы чистенько было…
На самом деле «шаманить» – самое удачное определение для того, чем мы занялись. Ремонт нужно делать тогда, когда у тебя есть деньги. Причем желательно, чтобы денег было как можно больше. На худой край, можно провернуться самостоятельно, но для этого, помимо денег (которые все равно нужны), требуется еще и умение.
Шаманить – это когда у тебя нет ни того ни другого, а вместо серого вещества – столярный клей.
Решено было начать с ванной. На многое не размахивались – размахнулось само.
– Ты сначала попробуй отмыть плитку, – сказала мне мама и всучила тряпку. – Может, когда грязь ототрешь, оно и ничего будет.
– Ага, может, под грязью найдем Мону Лизу, продадим и разбогатеем, – грустно отозвалась я и отправилась в помывочную.
Первый же взмах губки решил исход дела: точно косточки домино, плитка поехала вниз, пребольно звезданув мне по ногам, и через три секунды у нас настала Помпея. Прибежав на грохот, мама помогла мне выбраться из-под обломков, после чего мы одновременно чиркнули зажигалками и заплакали. Денег на новую плитку и непьющего плиточника у нас не было, а покрасить стену возможным не представлялось: от старой плитки на поверхности остались некрасивые разводы цемента, которые никак не желали отдираться.
До кучи выяснилось, что кухонные стены (второй пункт нашего плана) может спасти только строительная гиря, но никак не три рулона обоев: лунные ландшафты бумажкой не прикроешь.
Совет в Филях продолжался четыре дня, на пятый дедушка вернулся с дачи и обложил нас трехэтажным, а на шестой мы отправились на строительный рынок за Чудом. Как это всегда бывает у неудачников, нам повезло, и Чудо было найдено, Аж в количестве двух штук.
Если вы никогда не клеили на стены пластиковую потолочную плитку 50 х 50, то вы ни черта не понимаете в этой жизни.
В плитке было всего две прекрасности: во-первых, сходная цена, а во-вторых, очень простой способ присобачивания.
– Берете плиточку, берете клей, давите клей на плиточку, прикладываете ее на потолок и отпускаете.
– Скажите, а на стены ее клеить можно? – поинтересовалась мама.
– Ну, наверное… Отчего же нет?.. – туманно ответил ей торговец. – Только купите к клею пистолет.
После непродолжительного торга мы приобрели достаточное количество плитки для покрытия стен и потолка (чего уж там мелочиться) и две упаковки клея. Пистолет не взяли по причине дороговизны и сложности конструкции.
Чудо номер два было найдено в рядах обоев.
– Жидкие обои – это последнее достижение человечества. Высыпьте порошок в ведро, разведите его с обычным клейстером и полученную массу разровняйте по стене.
– О! Это как раз то, что нам нужно, – сказала мама и подняла палец вверх. – Этими жидкими мы как раз законопатим дыры на стенах.
– Наверное, законопатим, – радостно согласилась с ней я.
Вернувшись домой, мы вторично выперли дедушку на дачу и приступили к ванной. Довольно скоро выяснилось, что пластиковая потолочная плитка не особенно подходит для стен: во-первых, на ней остаются вмятины от любого прикосновения, во-вторых, процесс приклеивания не так уж и прост, в особенности когда у тебя нет пистолета Клей давили и по очереди, и одновременно, но, невзирая на совместный труд, синергии не вышло, и к середине первого пузырька мы выбились из сил окончательно. Идея отпилить у тубы дно и выковыривать клей чайной ложечкой пришла в голову, конечно, мне. А удовольствие терзать жестяной пузырек кухонным ножом с двусторонней заточкой перепало, конечно, маме. Ближе к ужину пузырек был вскрыт (должно быть, папе на северах икалось), и мы приступили к намазыванию. Точно огромные пластиковые галеты, плиты пачкались в клее и лепились к стене кое-как. В последнюю очередь долепили плитку на потолок и, довольные собой, сели покурить. К тому времени я не смотрела фильм «Гиперкуб», а оттого не понимала, что мне теперь напоминает наша ванная. Только в отличие от «Гиперкуба» стены и потолок были не совсем белыми и гладкими, а в бесчисленных следах от пальцев – так, как будто грешники рвались из ада.
– Это ничего, – сказала мне мама. – Пластик мягкий, и вполне возможно, что к утру вмятины «вымнутся» обратно.
– Веришь, мне все равно, – ответила ей я. – Пусть хоть еще глубже вминаются.
– Верю, – вздохнула мама. – Спать пошли.
Утро следующего дня встретило нас сюрпризом.
Так, если в ночи можно было созерцать картину «Наш привет «Гиперкубу»», то поутру появился шедевр «Конец нашему «Гиперкубу»». Плитка не только «вымнулась», но и по большей части отвалилась.
– Может, ее прибить? – задала нехороший вопрос я. – Или вот, к примеру, есть еще суперклей…
– Вы еще на скотч приклейте, дуры! – немедленно раздалось из дедушкиной комнаты.
– Заткнись! – гаркнули почти одновременно.
Война с плиткой продолжалась еще неделю. Каждый вечер мы подклеивали отвалившееся, и каждое утро я оглашала список потерь. Тем не менее день, когда ни одна плитка не упала, настал. К тому времени ванная уже давно напоминала живодерню, но нам и правда было все равно.
– Ну что ж, теперь можно и за кухню взяться, – предложила маман.
Люди, если БЫ ни разу не клеили русские жидкие обои, жизнь ваша прожита впустую. Представьте себе, будто какой-то трехнутый повар вдруг состряпал целый бак гречки-размазни. Представили? А теперь представьте, что эту гречку вам нужно размазать по стене, припечатывая ее ладонью и разравнивая шпателем.
Кстати, в день приклейки я впервые узнала, что моя мама умеет ругаться матом.
– Это какой же урод придумал? – спросила у меня она, после того как очередная партия гречки «сплыла» к плинтусу.
– Может, мы что-то в пропорциях напутали? – предположила я.
– Ну может, что-то и напутали, только теперь непонятно, что делать.
– Давай доклеим до конца, а потом посмотрим.
Доклеили.
Посмотрели.
Чиркнули зажигалками, сели плакать. Что любопытно, самый ужасный пейзаж вышел именно там, где гречка прилипла. Почему? Ну, потому что это так и выглядело: «гречка прилипла». Остальную поверхность мы заклеили «самоклеящейся пленкой с рисунком под гречку» – благодаря не скажу чьей идее. Сюр получился неимоверный: гречка выпуклая, перемешанная с пятнами гречки глянцевой, напоминала приемник-распределитель в «дурке».
– Мама, я сюда не то что мальчика, даже пса дворового не приведу: насмотрится – искусает.
– Да, пожалуй, – согласилась мама. – А впрочем, зря ты – живенько.
– Куда уж там…
И черт его знает почему, но эта «живость» есть у нас практически во всем. Появились большие деньги, большие возможности, и жизнь стала легче, но мы совсем не изменились. Более того, иногда мне кажется, что этот природный инфантилизм, может быть, и есть основная составляющая нашего существования. Хорошо это или плохо – не знаю, но так мы жили всегда, и всегда мне нравилось, как мы жили.
Мы и сейчас так живем.
Три дня назад звоню:
– Ма, купи грудинки, буду суп варить.
– Хорошо.
На следующий день привозит пакет с мясом, треплемся, уезжает. Открываю пакет, вижу, что там грудинка размером с берцовую кость трицератопса. Вздыхаю и начинаю искать топор. Топор у меня – говно. Точнее, не так. У меня руки говно. Точнее, не так. И вовсе я не обязана уметь разделывать трицератопсов.
Через час грудинка была изнасилована во все места, но на две части разрубаться не желала. Если бы на моем месте была какая-нибудь другая мадамка, она бы, может, и разрубила или мужа подождала, на худой конец. Но на моем месте была я сама, с трепетным сердцем в груди и мамиными генами в области пятой точки. Вздохнув, я взяла самую большую кастрюлю, положила поперек нее грудинку, взяла молоток для отбивания мяса и забила-таки трицератопса внутрь. Забила, залила холодной водичкой, луковку положила, конфорку на девятку включила и села за компьютер монстров мочить. Абыркапут случился через пятнадцать минут, когда водица закипела. Если вы ни разу не видели, как грудинка выстреливает из кастрюли, значит, вы в этой жизни вообще ничего не видели: геном у вас неподходящий. А у меня геном – самое то. Поэтому пойду отмывать плиту, пол, а заодно и переоденусь: уж очень живой попался трицератопс.
ГОЛОДАЮ И СКИТЯЮСЬ
Сегодня сделала открытие: идейному борцу с жировыми отложениями на улице делать нечего. Безыдейному тоже. Ибо чревато.
Чреватости начались сразу же, прямо на автобусной остановке. В то время как бабки хаяли правительство, а малолетки клацали джинсовыми жопками, некто по имени Катечкина изучала обертку от эскимо, призывно распластавшуюся на вершине урны. Снаружи она была желтая, внутри белая, с налипшими кусочками шоколада в капельках сладких молочных слез.
«Стоп-стоп-стоп! Зальешь слюной клаву – сгорит ноутбук», – говорю я себе сейчас.
«Стоп-стоп-стоп! Не черта пялиться на калории, лучше подумать о чем-нибудь прекрасном, например, о сапогах» – сказала я себе тогда.
Фантазия заработала немедленно.
А что? Сапоги – отличная вещь. Особенно когда новые и когда кожа похрустывает, похрустывает, похрустывает… А мы ее солью, сацибели или, на худой конец, кетчупом каким-нибудь или вообще без кетчупа, так это на вилочку и в…
– Молчать! – взвизгнул мозг. – Вон маршрутка подошла. Ищи деньги, дурища, а не то пешком пойдешь.
Послушная голосу разума, я села в маршрутку и принялась искать деньги. Пустышка, прошлогодний билетик, гигиеническая помада с запахом малины (так-так-так, спокойно, потом не откачают), книжка «Мрак над Джексон-виллем» (а кому сейчас легко?), визитка небесной канцелярии, Фасолькина варежка с чем-то тяжеленьким, чем-то тяжеленьким, таким мягеньким, ну-ка мы его на свет… Мармеладный мишка!
– Прекратить харчить дитячий паек! – не замедлил скомандовать мозг.
– Пошел ты, это судьба, – не замедлила отреагировать я.
Мишка был апельсиновым, кисло-сладким и тягучим, но, должно быть, недостаточно тягучим, потому что уже через миг его не стало.
– Умрешь жирножопой, – вздохнул мозг и уставился в окно.
До метро мы доехали без всяких передряг и даже помирились в переходе: мимо палатки со слойками я прошла как директор овощной базы, то есть медленно, важно и с дохлой рыбой во взгляде. А в вагоне стало хуже.
Слева улыбалась тетка с кока-колой, предлагающая купить четыре литра и выиграть поднос.
(Черт бы с ним, с подносом, дайте кто-нибудь хоть стаканчичек, ну хоть чашечку… ну хоть Фасолькину пиалушку, она же маленькая же совсем, и я как будто ничего и не выпью, чё уставилась, сука америкосская, чтоб ты, блин, провалилась со своей жестянкой и со своими литрами, а хочешь, я сама тебе поднос подарю, у меня две штуки есть – не пиписка собачья, а Палех вовсе даже, ну хоть глоток, хоть половиночку…)
Справа – двое из ларца – мозг и «Нате»:
– Заряди жопу, живот и ляжки, а мозги зарядятся, когда тебя бросит муж.
Посередине – пицца с какой-то особенной заморозкой.
(Дима, в моей смерти никто не виноват, заначка в зеленом носке под полотенцем, не обижай Ф., лучший материал для памятника – мрамор.)
– А неча пялиться по сторонам. Читай лучше книжку.
С моим мозгом лучше не спорить, поэтому я сглотнула слюну и открыла «Мрак над Джексонвиллем»: «…Широко улыбаясь, Томми Уэитс поднял метлу, вставил ее палку себе в правое ухо и резко ткнул. Раздался хруст, и из проткнутого уха хлынула кровь, но он все равно улыбался, длинным острым языком облизывая растрескавшиеся старческие губы. В разорванном животе его копошились белые личинки червей…»
(А вот, бывало, бабушка моя фаршировала уткино брюхо яблоком… Поперчит, уложит в латку, крышку придавит, и через полчаса по всей квартире запах… И никаких червей, сплошная вкуснота… А если встать и выйти прямо сейчас, то у них на углу продают чебуреки и хамсу…) – Сидеть! Глаза закрыть! – Мозг весь покраснел и надулся. – Наша остановка через одну.
(А ведь хамса и чебуреки продаются практически везде и совсем-совсем недорого стоят, это даже и с закрытыми…)
– Открыть глаза! Дышать глубоко. Думать о бабушкиных трусах. Да-да, пятьдесят пятый – это не предел.
Выйдя из метро, я поняла, что рекламные плакаты – это так, семечки.
(Со скорлупой, жареные, можно еще даже маслица чуть-чуть в сковородку подлить, и солью присыпать, и грызть. 650 калорий в 100 граммах, итого, если съесть десять штук или даже двадцать…)
Путь шел вдоль железнодорожной станции. А что такое железнодорожная станция? Нет, это вовсе не вонь от поездов, торг носками и синие пластиковые сортиры. Это безумное количество хавки для приезжих. Пончиковые, блинные, «Крошки-картошки», сарделечные, сосисочные и бабки с пирожками на углу.
В шашлычную я метнулась с такой скоростью, что мозг перелетел через порог и впечатался в барную стойку.
– Мне, пожалуйста, корейки два… нет, три куска. У вас есть большая корейка?
– У них есть, – мрачно сказал мозг. – Звали Барсиком… или Буськой.
– Плевать! – ответила я мозгу.
– А пьяная компания за столиком слева наверняка будет к тебе приставать, – еще более мрачно сказал мозг.
– После Буськи мне будет все равно, – парировала я.
– У тебя дети, – начал скулить он.
– А у тебя рак! – разозлилась я.
За этой словесной перепалкой мы совсем не заметили официантку.
– Полчасика подождете? – спросила у меня она.
Это был удар ниже пояса. В контору требовалось явиться вовремя, дрожащей и с пачпортом. Сглотнув три с половиной литра слюны, я направилась восвояси.
Заведение к жратве не располагало. Запах охранников, пыли и бумаги может вогнать в аппетит разве что конторскую мышь, а оттого на нужный этаж я поднялась уже более-менее спокойной.
– Здесь уж точно не кормят, – радостно подпрыгивал мозг. – Кажется, можешь расслабиться. Уж теперь нам эти калории нипочем, теперь-то мы…
– Вот вам, Катя, шоколадка. Так сказать, за знакомство. Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Чайку не налить?
– Скажи, что нам не нужен шоколад.
– Пошел на хуй, это невежливо.
– Забудь ее на столе.
– А может, мне тебя на столе забыть?
– Пятидесятый размер.
– Куриная задница. Жареная. На растительном. Если с красным перцем и еще с черемшой и с соуском…
– Умрешь с жирной задницей.
– Это уже было.
К моменту моего выхода из заведения мозг окончательно обнаглел и перешел на морзянку:
– Ты-не-будешь-ее-есть-ты-не-будешь-ее-есть-ты-не-будешь-ее-есть-фиг-с-тобой-купи-диет-ко-лы-и-«Тик-так»-только-не-шоколад.
«Тик-так» прошел быстро и совсем незаметно для меня, зато весьма зрелищно для очереди за билетами. Нет, когда я засыпала в себя первую пачку, народ выглядел более-менее нормально. А вот когда дело дошло до четвертой коробочки, у меня возникло ощущение что я на острове Пасхи: грустно, жарко и вокруг сплошные каменные рыла.
«Заряда свежести» хватило на три остановки. Дальше надо маслом.
Представьте: час пик, хренова гора народу в вагоне («вносит» и «выносит»), посередине я, впечатанная в дверь какой-то студиозой, сумка болтается внизу, а в сумке томится шоколад. Где-то ближе к «Третьяковской» соображаю, что вот теперь точно сдохну, если не сожру, час «икс» настал, гори все синим пламенем, пусть будут бабушкины трусы, жирная попа и Третья мировая. Только-только я руку с сумкой повыше поднимаю, студиоза начинает к себе рюкзак жать, глаза таращит и вообще дышит. Я еще чуть повыше, и она шевелится – небось думает, дура, что я сейчас у нее мобильный собираюсь стащить. Ну я, естественно, глядя на нее, распереживалась и, чтобы пояснить ситуацию, говорю:
– Вы, барышня, не пугайтесь, у меня там шоколад.
Думаю, если бы я ей сообщила, что там у меня бомба, эффект был бы меньшим: распихивая народ сумкой, студиоза понеслась к выходу и выскочила из вагона на ближайшей станции.
***
Кстати говоря, шоколадку я так и не съела. Аппетит, блин, пропал. Он такой… аппетит этот… то нет, то есть… как пенка на молочном коктейле…
(Если хорошенько взбить и не пожалеть мороженого, да еще варенья побольше натрусить и каких-нибудь фруктов, и…)
ЗЫ
А еще у меня завтра гости. Звонят сегодня:
– Кать, все будет культурно. Пить не будем. Привезем торт.
Нет, я все-таки сдохну.
НОВЫЙ ГОД
Я не знаю, как это так получается, но к Новому году я всегда подхожу с одним и тем же результатом – пустыми карманами, пачкой прошлогодней кильки и мега-планами «Как я все устрою за три часа, если найду на дороге триста рублей».
Когда в ЖЖ строчат поздравления, обсуждают подарки и вешают бахвальские посты про двадцатикилограммовых гусей в сахарной корочке, я морщусь. Ну правильно, на фига нам низменная кура? Мы, понимаете ли, барышни с тонкой душевной организацией, питаемся исключительно мужской слезой и любовной лирикой (картошка со шкварками не в счет).
За несколько дней до события у меня возникают первые сомнения.
– А вот не купить ли, к примеру, рыбки? – рассуждаю я. – Оно ведь и вкусно, и не брутально, а главное, хоть что-то будет заранее.
– Так уж и рыбки? – всенепременно отвечает мне Дементий. – А что, тридцать первого рыбка снимется назад, в Тихий?
– Козел! – расстраиваюсь я. – Попомни мои слова – будешь есть хамсу и запивать ее водоканалом.
– Вот еще! – разводит руками Дементий. – Сейчас не восьмидесятые годы, чтобы в очередях стоять.
Нет, господа-граждане. Муж мой прекрасен, и прорыв его прекрасен, и все вообще очень хорошо, если бы не одно «но».
Каждый год тридцать первого числа вместо радостного предпраздничного томления у меня приключается День Жучки.
Жучка доброй не бывает, поэтому перво-наперво нужно как следует обскандалиться, так, чтобы отправиться в магазин разосранными донельзя. И вообще хороший домашний скандал тридцать первого дает правильную установку на весь год.
В магазине нужно идти гуськом и выхватывать друг у друга товар, ратуя за экономность или нужность. Например:
– На фига ты взял эту пятилитровую банку с огурцами? У нас что, война?
– На кой хрен тебе уперлась эта колбаса? Чтоб ты всю жизнь ее грыз…
– Зачем тебе эти бокальчики? У нас что, мало стекла?
Так, помнится, на заре наших с Дементием отношений мы выходили из магазина с сумой квашеной капусты и упаковкой плавленых сырков…
Не переживайте. Дома нужно погавкаться еще раз, вышвырнуть приобретения в форточку восьмого этажа и отправиться по магазинам заново. Ага, предварительно посмотрите на циферблат и удостоверьтесь, что до Нового года еще долго, а именно – целых два часа.
Усе. Жучка понеслась.
По правде сказать, выходя из дома второй раз, я начинаю жалеть, что вышвырнула капусту. Какая-никакая – закусь, а там, гляди, еще и непонятно, как все обернется.
И оно оборачивается. Рыба, мясо, сало, бюст Бисмарка, икра, упаковка шариков, колбасная нарезка, еще один бюст Бисмарка, очень нужный кальмар (черт его знает, где у него хвост, где жопа, но в салате, кажется, хорош), сто седьмой грузовик для ф., гараж для оставшихся ста шести грузовиков, семь килограммов мишуры, весло для байдарки (а вдруг когда-нибудь понадобится?) и т.д. и т.п.
Как вы понимаете, когда на покупки отведен час, приходится цапать без особенного разбору – а то вдруг не купишь чего-нибудь нужненького, навроде акваланга…
Естественно, не без казусов. Например, три года назад купила пятнадцатикилограммовую индейку. Часа четыре убивалась – готовила, блин. По истечении срока извлекла мастодонта на стол и побежала квасить с друзьями. Коты выжрали в индейке восхитительные мышиные дыры и еще целый месяц питались только тем, что вылизывали друг друга.
Или вот Диме подарок купила. Духи. Отличные духи – продавщицу поимела по полной – ее чуть на «скорой» из зала не вывезли. Пришла домой, понюхала. Прекрасный запах. Прочитала коробку – изумилась. Туалетная вода для женщин среднего и пожилого возраста. Не, ни фига не выкинула. Наклейку содрала и упаковала получшее. Два месяца пользовался – до тех пор, пока в нашей квартире не поселился стойкий старушечий аромат и я самолично духи не переподарила. Ага. Маме. У нее Восьмое марта как раз приключилось – так чего теряться?
Так что всех заранее поздравляю и желаю всегдашней радости в судьбе.
Пойду, что ли, рыбки куплю…
КОРПОРАТИВЫ
Как вы думаете – что под Новый год самое паскудное?
Нет-нет-нет.
Вовсе не распродажа в «ИКЕЕ» (если у вас еще нет тридцати кил греющих свечей «Хрюппель», торопитесь – и обрящете).
И не орды сумасшедших десятилетних петардистов (римскую-свечку-им-в-задницу-у-меня-даже-коты-заикаются).
И даже не очереди за «Брауншвейгской» (свезло – мы не сожрали прошлогодние запасы).
Самое паскудное предпраздничное – это, конечно же, корпоративные мероприятия.
Не, по науке звучит здоровски: тут и «поощрение команды», и «отчет о достижениях», и даже «подчеркивание позитивного образа компании»…
В общем-то логично – после трех часов корпоратива «образ» у компании появится по-любому. Нелогично только то, что, торгуете ли вы микросхемами или кастрюльки производите, все равно все будет совершенно одинаково. Сотня пьяных образин в другой образ не сложится, даже если культурную часть заказать на стороне.
Кстати, «культурная программа» – тема отдельная. В детском садике «Репку» ставили? Ну вот тут примерно то же самое, только унучка подросла до пятидесятого размера и родила тройню. Кто как, а я при виде главбухов, исполняющих бравурные офисные гимны, испытываю разве что нежность. Щемящую. Впрочем, в текст песен лучше не вслушиваться, а то нежность сменится изжогой. Попробуйте зарифмовать «Главторгкилька», «Новый год» и приплести к полученному что-нибудь про восторг от трудового процесса. Нет, можно, конечно… Можно и штаны на голову надеть… Как-нибудь так:
#«Главторгкилька» – мой удел,
И не денег ради!
Поздравляю весь отдел -
С Новым годом, б…
Нет, так, конечно, не споют (хотя ближе к полуночи все возможно), но смысл не изменится: в «Главторгкильке» нет лирики, как ни крути.
Тут вот кое-кто говорит про неформальность обстановки… Ну хорошо, предположим. Только что понимать под этой самой неформальностью? Это типа год работал и не видел, что у Тани, помимо кругов под глазами, имеются грудь и ноги? Вот ведь радости! Вот только не надо мне про деловые отношения и установление контактов. Одна моя подруга два месяца от деловых отношений лечилась, пока керосином не намазала – так и прыгали. Не, она барышня приличная, а вот супруг ейный… как это… коммуникабельный. Ушел двадцатого, вернулся двадцать второго вечером.
Ну да не будем о грустном.
Будем об очень грустном.
Ага. Кривлю душой. Но только самую малость.
Как вы понимаете, чтобы я, Катечкина, поносила халявные пьянки (против которых в общем-то ничего не имею), нужен веский повод. И их есть у меня.
ОН МЕНЯ С СОБОЙ НЕ БЕРЕТ.
ЧЕРТ!
На самом деле – ничего личного, без жен все, включая владельца конторы.
Только это не утешает.
Что я – Тузик блохастый, что ли, чтобы меня не брать? Оно ведь и Тузик – добрый-добрый, а нет – и посреди комнаты наваляет…
Нет, вот если бы «с половинами», я бы и не пошла – у меня и без музицирующих главбухов бессонница. Атак – я не согласная.
Судя по всему, придется включать программу «Обиделась на всех, но трандец – ТЕБЕ». Мама™. Подозреваю, что Тузиков нынче будет много, поэтому оглашаю:
1. Завести будильник на 21.30.
2. 21.30-22.00. Площадная брань. А фиг ли ты думала – это у тебя полы грязные, а у него Новый год и его ничего не волнует.
22.00. Замок закрывается на щеколду, в звонок вставляется спичка. Если не умеешь глушить звонки спичками – просто отруби пробку в подъезде (одна твоя ночь без электричества – мышиный писк по сравнению с его бенефисом в подъезде).
4. 22.15. Ложись спать.
5. Если тебя разбудили пинки по двери, цель достигнута. Если пинки разбудили соседей, цель достигнута вдвойне (надеюсь, твои соседи достаточные сволочи, чтобы вызвать милицию. Мои достаточные). В любом случае в милицию лучше не сдавать – можешь лишиться бюджета на НГ. Поэтому впусти и уходи спать к ребенку.
6. 10.00 следующего дня. Подготовь дом и уезжай к маме. Дом подготовлен в том случае, если в морозилке валяется пачка йодированной соли, пепельница лишена бычков, а карманы благоверного – денег. Кстати, если объект накушался некачественного продукта и не помнит, как его зовут, то можешь смело тратить бабки на себя – про них он тоже не вспомнит.
7. Сидеть у мамы до полного раскаяния половины. Критерии раскаяния: оно обещает «больше никогда и ни за что» (врет) и предлагает «искупить кровью» (бери сапогами, драгметаллами и меховыми горжетками).
Если пункты 1-7 не для тебя (раскаяние не наступает), то у меня есть замечательная программа «От бабушки». Углубляться в детали не буду, скажу только, что гуталакс не имеет вкуса, цвета и запаха, а в сортире чрезвычайно непривлекательный пейзаж.
Удачи!
МММ… ПОХОЖЕ, РОМАНТИЧЕСКАЯ СКАЗКА…
Чудо случилось 5 января – утром, когда шестой день от сотворения мира совпал с тридцать шестым днем зимы. Как это всегда бывает в таких случаях, чуду предшествовали самые обыденные на свете события, а именно: Вера Петровна получила в правый глаз и еще немножко по челюсти.
Не исключено, что если бы Коля Зайцев выпил чуть меньше или, наоборот, немного больше, чуда бы не случилось. Но Коля выпил столько, сколько он выпил, и обыденность лопнула, точно мыльный пузырь, попавший на балконные перила.
– Сволота! – крикнула Вера Петровна, захлопывая за Колей дверь.
Глаз наливался неестественным румянцем, душу переполняла обида, а в углу плакал невыгулянный Туз.
– Офисный ублюдок! Менеджер-фигенеджер! Корпоративная пьянь! – снова крикнула Вера Петровна и пнула Туза ногой.
Привычный к действительности пес вздохнул в потолок и положил морду на тапочки.
– Все бы тебе ссать, – раздраженно буркнула хозяйка и принялась натягивать пальто.
Нет, Вера Петровна не была скандалисткой. Скорее, она принадлежала к той породе женщин, которые имеют прочную привязку к пространственно-временному континууму. Хочешь выпить? Пожалуйста! Четыре стопочки и после семи вечера!
Рыба на ужин? Конечно! Хек за сто тридцать у булочной на углу.
Футбол? За ради Бога! А завтра будем чинить шкаф.
К сожалению, точно установленная связь времени, места и события приносила пользу только в первой половине жизни. Вера Петровна Иванова была единственной студенткой из потока, которой достались красный диплом и бесплатное место в аспирантуре.
Но постепенно везение сошло на нет. С течением времени причинно-следственные связи испещрили организм, и уже к тридцати годам Вера окончательно лишилась вопросов, превратившись в один большой ответ.
С завидной карьерой получилось запросто. Любая информация, проходящая через сложную систему препятствий, превращалась в калиброванный козий стул, и об ивановских отчетах ходили легенды. А вот с противоположным полом не сошлось. Те особи, которых можно было систематизировать, интереса не представляли, а лакомые «трудные» уходили морем, оставив зубную щетку на память.
– Туз! Это несправедливо, Туз, – сказала Вера Петровна, запудривая фингал. – Я же ничего ему не сделала. Совсем-совсем ничего.
– Обоссусь! – взвизгнул Туз и начал приплясывать на задних лапах.
– Ой ли? – хмыкнула Вера и сунула ноги в сапоги.
На улице было тепло, ветрено и пахло мокрой бумагой. Шлепая по лужам, Вера тосковала по Коле и одновременно поедала себя за эту недопустимую тоску.
– Сильные женщины нынче не в цене, – рассуждала она. – Так уж он, мир этот, устроен, что если ты знаешь, как устроен карбюратор, ты или его чинишь, или молчишь.
– Или по морде, – тявкнул Туз.
– Или по морде, – вздохнула Вера.
– Кто по морде?
Углубленная в собственные мысли Вера Петровна не заметила, как перед ней выросла дворничиха.
– По морде-то кто дал, говорю? – Старуха сплюнула в снег и прищурилась.
– Колька… – прошептала Вера и стыдливо уставилась на кончики собственных сапог.
– А ты не тушуйся, тут стыдиться нечего. На то Бог мужика вперед и создал, чтобы ему вперед решалось.
«А пса, пса каким по счету сделали?» – попытался было спросить у дворничихи Туз, но не успел – точно ошпаренная, Вера схватила его за поводок и побежала к подъезду.
Так начиналось чудо.
«И создал Яхве из праха человека земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и навел на человека крепкий сон, и взял ребро его…»
Всю ночь и весь последующий день Вера читала Библию и просила у Бога знака. Возможно, Бог пожалел ее, а может быть, просто не захотел слышать глупый бабий шепот…
Так или иначе, когда Вера Петровна пришла в мясной отдел, небо молчало и карающая длань не коснулась щербатого прилавка.
– Мне бы ребрышек! – бойко сказала Вера Петровна.
– Свиных? – деловито улыбнулась продавщица.
– Фу, как вы могли подумать! – оскорбилась Вера. – Только баранина… Чтобы был тихим, как агнец.
– Кто? – вытаращила глаза продавщица.
– Плов! – отрезала Вера.
Дома она извлекла ребрышки из пакета и выбрала самое красивое.
– Туз, это будет невозможно красивый мужчина, Туз, – сказала Вера псу и повертела ребром перед самым собачьим носом.
– А можно, я остальные сожру? – некрасиво спросил Туз. – Или ты роту сделать хочешь?
– Дурак! – обиделась Вера и выпроводила пса из кухни.
Всем известно, что – будь то торт, прическа или атомная бомба, – если это делает женщина, она сделает по-своему. И даже сам акт творения в женских руках станет новым актом творения.
Поэтому когда вместо земного праха Вера высыпала в миску пригоршню пшеничной муки, чудо не перестало быть чудом.
Немного ванили, чтобы был добрым; коричная палочка для сильных рук; щепотка паприки для пикантности; масло сандала для утра; финик – чтобы не вредничал; ириска – чтобы не кончался; магнит с холодильника – чтобы не ушел; кусочек обоев для любви к дому; канцелярская кнопка для остроты ума и стеклянный шарик для независимости.
Скатав куколку, Вера вложила в нее баранье ребро и обернула в кухонное полотенце.
На этом понятная часть творения закончилась. И началась непонятная.
Что такое дыхание жизни, Вера не знала. Ни тогда, ни теперь, ни потом. Как и к большинству женщин, решение пришло к ней интуитивно – на каком-то шкурном, подсознательном уровне. Покопавшись на кухонных полках, она нашла крохотную банку ежевичного конфитюра. Вытряхнув содержимое в мусоропровод и сполоснув банку теплой водой, она села на стул и начала дышать внутрь. От ее дыхания мутное стекло потело и покрывалось разводами. Очень скоро ноги стали отекать, но Вера продолжала сидеть на стуле и держать банку у рта.
В городе гудели машины, в небе летали самолеты, звезды говорили друг с другом, а на пересечении Фруктовой и Чехова женщина собирала жизнь в конфитюр.
Наконец, когда спина совсем одеревенела, Вера встала и поднесла банку к губам куклы. Убедившись, что дыхание жизни испарилось до капли, она удовлетворенно вздохнула и принялась готовить рыбу.
После акта творения Бог отдыхал один день. На то он и Бог. Женщина приготовила рыбу и проспала восемь часов. На то она и Женщина.
***
Пятого января утром Вера Ивановна проснулась и побежала на кухню. Куклы на подоконнике не было. Рыбы на сковородке тоже.
«Сожрал рыбу и сбежал, – ужаснулась Вера Ивановна. – Вот тебе и «сотворение человека»…»
Ежась от утреннего холода и поедая себя за глупость, она подошла к раковине и стала мыть посуду.
За шумом воды звонок был практически не слышен. Вытерев руки о халат, Вера Ивановна дошла до двери и повернула ключ в замочной скважине.
На пороге стоял Он. И был Он не низкий и не высокий, не толстый и не худой, а ровно такой, как Вере Петровне и хотелось.
От неожиданности Вера Ивановна растерялась.
– Любите рыбу? – промямлила она.
– Ага. У вас за углом продают чудесного хека, – ответил он ей и улыбнулся. – Всего по сто тридцать рублей за килограмм.
Ну а дальше – как в сказках и положено – все зажили долго и счастливо.
Кроме, пожалуй что, Туза. Второго дня он имел проблемы с желудком: дольше всего выходили стеклянный шарик и магнит.
Но это уже совсем другая история.
ПРО ВАРЕНЬЕ И НЕ ТОЛЬКО…
Пока родительство сочиняет рассказы про войну, детство стремительно милитаризируется. Нет, я нисколько не против старой доброй целлулоидной саблюки. Я и сама иногда испытываю непреодолимую тягу к «поиграть в Чапаева». Но не в два же года, право слово.
Все началось с варенья. Третьего дня утром, лежа на кровати, достопочтенный супруг мой Дементий пихнул меня в бок своей наждачной пяткой и задал риторический вопрос:
– Что это у меня такое под попой липкое, Катя?