Уильям Сароян

Путь вашей жизни





перевод

Путь вашей жизни пройдите так, чтобы жить — чтоб на этом прекрасном пути ни к вам, ни к кому-либо, с кем вы на нем столкнетесь, не прикоснулись ни грязь, ни смерть. Ищите везде добро и, обнаружив, вытаскивайте, как бы глубоко оно ни было скрыто: ему нечего стыдиться и прятаться. Оберегайте и растите даже самые мельчай­шие крупицы человечности: это то, что противостоит смерти, хоть и само преходяще. Открывайте во всем свет­лое, чистое, то, что не может быть запятнано. Если в чьем-либо сердце добродетель, преследуемая всеобщим глумленьем, затаилась в испуге и скорби, ободрите ее. Не поддавайтесь поверхностным впечатлениям: они недо­стойны ясного взора и чистого сердца. Не подчиняйте себя никому, но и себе никого не подчиняйте. Помните: каждый человек—это подобие вас самого. Вина любо­го — ваша вина, и все невинные делят свою невиновность с вами. Презирайте зло и низость, но не людей низких и злых, поймите это. Не стыдитесь быть добрым и нежным, но если когда-нибудь на пути вашей жизни наступит че­ред убивать—убивайте и не раскаивайтесь. Путь вашей жизни пройдите так, чтобы жить—чтоб на этом чудес­ном пути не увеличивать страданья и горести мира, но улыбкой приветствовать его безграничную радость и тайну.



Действующие лица

Джо — молодой бездельник с деньгами и добрым сердцем.

Том — его поклонник, ученик, мальчик на побегушках, по­смешище и друг.

Китти Дюваль — молодая женщина с воспоминаниями.

Ник—владелец портового кабачка, именуемого «Салун, Рес­торан и Увеселительное заведение Ника».

Араб — восточный философ и игрок на губной гармонике.

Кит Карсон — участник давних войн с индейцами. (1809—1868)—знаменитый охотник и сле­допыт, позднее бригадный генерал; герой многочисленных устных народных рассказов и легенд.

Маккарти — умный и начитанный докер.

Крапп — его друг детства, полисмен в порту. Ненавидит свою работу, но не знает, чем другим заняться.

Гарри — прирожденный чечеточник. Хочет, но не может развеселить людей.

Уэсли — юноша-негр. Играет на пианино простенькие и грустные мелодии в стиле буги-вуги.

Дадли — влюбленный молодой человек.

Элси Мандельспигель — сиделка в клинике, предмет его любви.

Лорен Смит— непривлекательная женщина.

Мэри Л.—несчастная и очень красивая дама.

Уилли — фанатик игры в мраморные шарики.

Блик — подлец.

Мать Ника.

Первая проститутка.

Вторая проститутка.

Первый полисмен.

Второй полисмен.

Матрос.

Джентльмен из общества

Леди из общества.

Пьяница.

Мальчик-газетчик.

Анна — дочь Ника.

Место действия — портовый кабачок Ника в Сан-Франциско, на Пасифик-стрит; условно обозначенный гостиничный номер: ком­ната 21, на верхнем этаже гостиницы «Нью-Йорк».

Время действия — октябрь 1939 года, днем и вечером.







Действие первое

Салун Ника — один из приморских кабачков Сан-Франциско, за­ведение, каких много в Америке.

За одним из столиков — ДЖО, всегда спокойный, всегда уравно­вешенный, всегда задумчивый, всегда скучающий, всегда готовый ко всему, всегда — хозяин положения. Изысканный костюм носит с юношеской небрежностью; костюм поизносился и придает ему почти мальчишеский вид. Погружен в размышления. За стойкой — НИК, американец итальянского происхождения, вы­сокий, молодой, рыжеволосый. На тыльной части правой руки — громадная красная татуировка, изображающая нагую женщину. Внимательно читает программу скачек.

На своем постоянном месте, у конца стойки,— АРАБ, худой старик с усами, какие носят у него на родине. Подкрученные вверх, они придают его облику некоторую свирепость. Вытатуированный между большим и указательным пальцем левой рука магометанский знак указывает, что он побывал в Мекке. Потяги­вает пиво из кружки.

Половина двенадцатого утра. Сэм заканчивает подметать, вид­на только его спина. Он скрывается на кухне. Матрос у стой­ки допивает свою кружку и уходит в глубоком раздумье, словно пытаясь отыскать смысл жизни.

МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК (входит. Весело). Доброго утра всем.

Никто не отвечает.

МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК (Нику). Газету, мистер?

Ник качает головой: нет.

(Подходит к Джо.) Газету, мистер?

Джо качает головой: нет. Мальчик направляется к выходу, пере­считывая газеты.

ДЖО (внезапно). Сколько их у тебя?

МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК. Пять.

Джо протягивает мальчику двадцатипятицентовую монету, заби­рает все газеты, с раздражением проглядывает заголовки, от­швыривает газеты прочь. Мальчик внимательно наблюдает за ним. Уходит.

АРАБ (подбирает газету, смотрит на заголовки, кача­ет головой, как бы опровергая все иное, что может быть сказано об этом мире). Нет устоев. Все идет прахом.

Входит пьяница. Подходит к телефону-автомату, ищет, не осталось ли случайно монетки в выбрасывателе. Присаживается к столику ДЖО. Ник выводит пьяницу. Пьяница возвра­щается.

ПЬЯНИЦА (поборник гражданских прав). И это— страна свободы?

В открывающуюся на обе стороны дверь влетает УИЛЛИ. Шу­товским жестом поднимает указательный палец правой руки, что обозначает одну кружку. Он молод, не старше двадцати. На нем тяжелые башмаки, старые и грязные плисовые брюки, светло-зеленый свитер с большой буквой «F» на груди, застегивающийся на две пуговицы ворсистый пиджак, который ему явно велик, и зеленая шляпа с загнутыми вверх полями. Ник подает кружку пива, он выпивает ее, с силой распрямляется, выдохнув при этом «а-а-а», с напыщенно важной гримасой делает Нику одним пальцем прощальный салют, после чего направляется к выходу, освежившийся и воспрянувший духом. Проходит мимо автомата для игры в шарики, внезапно застывает на месте, оборачивается, пристально глядит на это чудо техники, делает жест, как бы говорящий — ни за что! Поворачивается к двери, останавливается, возвращается к автомату, рассматривает его, выгребает из кар­мана штанов пригоршню мелочи, отбирает монету, словно желая сказать — сыграю разок, не больше. Опускает монету в щель, на­жимает на рычажок, заинтересованно прислушивается к своеоб­разному шуму, который издает при этом машина.

НИК. Эту машину тебе нипочем не обыграть.

УИЛЛИ. Посмотрим.

Шарики выкатываются и занимают свои места. Уилли снова на­жимает рычажок, устанавливая один из шариков в исходную позицию. Глубоко вздохнув, он почти отрешается от мира, воз­бужденный предвкушением великой драмы. Выпрямившийся и торжественно-суровый, стоит он перед началом состязания. Сей­час Он схватится с Машиной, Уилли вступит в единоборство с Роком, его отвага и ловкость померяются силой с хитростью и коварством американской индустрия диковинок и воем бросаю­щим ему вызов миром. Он последний из американских пионеров, и сразиться ему не с кем, кроме автомата, и награды он не получит никакой, разве что зажжется и погаснет несколько лам­почек да выдадут ему шесть пятицентовых монет вместо опущен­ной им одной. Перед ним — торжествующий чемпион — Автомат. А он, Уилли,— последний из тех, кто хочет потягаться с машиной за это звание, молодой человек, которому нечем заняться в этом мире. Уилли осторожно берется за рычажок, внимательно оценивает ситуацию, оттягивает рычаг, какое-то мгновение держит его и затем отпус­кает. Первый шарик катится среди препятствий навстречу неиз­вестности — схватка началась. Все это время из проигрывателя слышны были звуки вальса «Миссури». Музыка заканчивается.

Это сигнал к началу действия.

Джо внезапно пробуждается от своей задумчивости. Он свистит, как это делают, желая подозвать издалека такси, только не так громко. Уилли оборачивается, но Джо жестом велит ему продол­жать заниматься своим делом. Ник поднимает глаза от про­граммки.

ДЖО (зовет). Том. (Про себя.) Куда он, к дьяволу, пропадает каждый раз, когда нужен мне? (Неторопливо обводит взглядом помещение: проигрыватель в углу, те­лефон-автомат на стене, сценические подмостки, игорный автомат, стойка и так далее. Снова зовет, на этот раз очень громко.) Эй, Том!

НИК (с утра не в духе). Что вам нужно?

ДЖО (не думая). Мне нужно послать Тома за арбу­зом. Вот что мне нужно. А что нужно вам? Денег, любви, славы — чего? Ничего этого вы не найдете в программе для скачек.

НИК. Надо же мне знать, что к чему.

Поспешно входит ТОМ. Это высокий, крупный мужчина лет тридцати, однако выглядит он значительно моложе. Причиной этому — что-то детское в выражении его лица, красивого, глупо­ватого, наивного, встревоженного и слегка всем озадаченного. По годам это человек взрослый, но ощущение такое, словно его с полным правом можно все еще считать мальчишкой. Он всегда настороже, как нескладный и мнительный мальчуган-переросток. Одет он в дешевый кричащий костюм. Джо откидывается на стуле и с бесцеремонным неодобрением разглядывает его. Том замедляет шаг, тело его словно наливается свинцом, в замеша­тельстве он ждет нагоняя, который, как он хорошо знает, вот-вот последует.

ДЖО (холодно, бесстрастно, но чуть-чуть забавляясь). Кто спас тебя от смерти?

ТОМ (искренне). Ты, Джо. Спасибо.

ДЖО (заинтересованный). Каким образом?

ТОМ (в замешательстве). Что?

ДЖО (с еще большей заинтересованностью). Каким образом я спас тебя от смерти?

ТОМ. Ты сам знаешь, Джо, каким образом.

ДЖО (кротко). Мне бы хотелось услышать твой от­вет. Каким образом я спас тебя от смерти? Я позабыл.

ТОМ (припоминая, с широкой грустной улыбкой). Ты накормил меня куриным бульоном три года назад, когда я был больной и голодный.

ДЖО (восхищенный). Куриным бульоном?

ТОМ (с готовностью). Да.

ДЖО. Три года назад? Неужели так давно?

ТОМ (счастлив дать информацию). Конечно, Джо. Тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый. Сейчас тридцать девятый год.

ДЖО (забавляясь). Какой сейчас год—не имеет зна­чения. Расскажи мне все подробно.

ТОМ. Ты повел меня к доктору, дал денег на еду и на одежду. Заплатил за комнату. Да ну, Джо, ты сам знаешь все, что ты сделал.

ДЖО (кивает головой. После каждого вопроса отвора­чивается от Тома). Сейчас ты здоров?

ТОМ. Да, Джо.

ДЖО. Одет?

ТОМ. Да.

ДЖО. Питаешься три раза в день? Иногда четыре?

ТОМ. Да, Джо. Иногда и пять.

ДЖО. Спишь в тепле и под крышей?

ТОМ. Да, Джо.

ДЖО (еще раз кивнув, умолкает, пристально смотрит на Тома. После паузы). Так где же ты тогда, черт побе­ри, пропадал?

ТОМ (смиренно). Я ходил на улицу, Джо, послушать, о чем толкуют люди. В порту беспорядки, везде только и разговору что о них.

ДЖО (резко). Ты должен быть под рукой, когда ну­жен мне.

ТОМ (довольный, что гроза миновала). Ладно, Джо, буду. Там один парень говорит, что только после револю­ции все станет как надо.

ДЖО (с нетерпением). Это мне все известно. На-ка вот деньги, сходи в универмаг. Знаешь, где он нахо­дится?

ТОМ. Конечно, Джо.

ДЖО. Прекрасно. Сядешь в лифт и поднимешься на четвертый этаж. Пройдешь в глубину, в отдел игрушек. Купишь мне игрушек на два доллара и принесешь сюда.

ТОМ (изумленный). Игрушек? Каких игрушек, Джо?

ДЖО. Каких угодно. Маленьких, чтоб уместились на этом столике.

ТОМ. Для чего тебе игрушки, Джо?

ДЖО (чуть сердито). Что-о?

ТОМ. Хорошо, хорошо. Только не выходи из себя по пустякам. А что подумают люди, когда увидят, что такой дылда, как я, покупает игрушки?

ДЖО. Какие еще люди?

ТОМ. Эх, Джо, Джо, вечно ты заставляешь меня ва­лять дурака. Краснеть-то ведь приходится мне. Ты только посиживаешь в этой пивнушке, а всю грязную работу сваливаешь на меня.

ДЖО (отводя взгляд в сторону). Делай, что я тебе сказал.

ТОМ. Ладно, только хотелось бы мне знать, к чему все это. (Хочет идти.)

ДЖО. Погоди. Вот тебе монетка, пойди к проигрыва­телю и опусти ее. В седьмой номер. Я хочу снова послу­шать этот вальс.

ТОМ. Слава богу, что хоть мне не надо оставаться и слушать его. Что ты только находишь в этой музыке? Мы ее слушаем по десять раз в день. Почему бы нам не по­слушать номер шесть, или два, или девять? Там целая уйма всяких других номеров.

ДЖО (настойчиво). Опусти монету. (Пауза.) Сядь и подожди, пока не кончится музыка. Потом сходишь и принесешь мне игрушек.

ТОМ. Ладно.

ДЖО (громко). И нечего строить из себя по этому по­воду мученика. Подумаешь, важность какая!

Резким, привычно недовольным жестом, который ясней ясного го­ворит, что он не одобряет эту затею и не находит в ней ни кап­ли удовольствия, Том сует монету в щель. Нетрудно, однако, за­метить, что неодобрение это слишком подчеркнуто, чтобы быть искренним. По правде говоря, ему необычайно нравится эта му­зыка, но она его так смущает и тревожит, что он скрывает это под маской отвращения. Снова слышны звуки вальса «Миссури». Мелодия, исполняемая оркестром, звучит задумчиво и нежно, ведут ее медные инстру­менты, повторяя опять и опять свою скорбную тему. Не в силах понять, чем эта музыка так привлекает Джо и поче­му она так болезненно будоражит и смущает его самого, Том поначалу слушает с чувством, близким к раздражению. Но очень скоро он уже весь во власти этой томительно-печальной мелодии, повествующей о людском горе и о тоске по родному дому. Му­зыка разбудила в нем что-то поэтическое, чувства его в смяте­ния, а он стоят растревоженный и взволнованный всем этим. А Джо безучастен и неподвижен, словно бы и не слышит музыки.

ДЖО (зовет). Ник.

НИК. Да?

ДЖО. Если не возражаете, опустите опять монету в проигрыватель. Номер...Интересует его — ТОМ. Он оборачивается и глядит на него. Бесшумно входит КИТТИ ДЮВАЛЬ, проживающая рядом, за углом, в одном из номеров гостиницы «Нью-Йорк». Медленно идет к стойке. Ее облик, повадка, движения — все в ней с предельной гармоничностью сочетается со все еще звучащей скорбной аме­риканской мелодией. Это ее мелодия, так же как мелодия Тома, это мелодия, которая была грубо вырвана у нее жизнью, подсу­нувшей взамен опустошенность и душевную изломанность. Похо­же, она понимает это, и она злится, злится на себя; она полна ненависти к этому жалкому миру, полна сострадания и презре­ния к его трагическим, неправдоподобным, запутавшимся обита­телям. Эта маленькая, крепкая женщина отличается той нежной я прочной красотой, которую не в силах уничтожить никакие превратности жестокой или грязной действительности. Красота эта представляет собой тот элемент бессмертного, который зало­жен в хороших простых людях и который обязан своей неиз­бывностью некоторым женским представителям рода человеческо­го, кем бы они по случайности или бессмысленности ни явились в этот мир, В Китти Дюваль с ее гневной чистотой и яростной гордостью есть что-то поистине значительное. Ее походка и мане­ра держаться полны изящества и надменности. Джо сразу же распознает в ней человека незаурядного.

КИТТИ (подходит к стойке). Пива.

Ник машинально ставит перед ней кружку пива. Она отпивает половину и снова прислушивается к музыке. Том оборачивается, и, когда взгляд его падает на Китти, все на свете, кроме этой женщины, перестает для - него существовать. Он стоит, остолбенев от восторга, в почти молитвенном благо­говении перед ней.

ДЖО (замечает все это. Вполголоса). Том.

Том начинает продвигаться к стойке, где стоит Китти.

(Громко.) Том.

Том останавливается, оборачивается к Джо, который делает ему знак подойти к столику. Том подходит.

(Спокойно.) Ты все как следует понял?

ТОМ (отрешенный от всего земного). Что?

ДЖО. Что значит «что»? Я дал тебе только что по­ручение.

ТОМ (с чувством). Чего ты хочешь, Джо?

ДЖО. Хочу, чтобы ты пришел в себя. (Спокойно вста­ет и сбивает с Тома шляпу.)

ТОМ (быстро поднимает ее). Я понял, Джо. Все по­нял. Универмаг. Четвертый этаж. Отдел игрушек. Игру­шек на два доллара. Чтоб уместились на столике.

КИТТИ (вполголоса). Кто он такой, что помыкает этаким верзилой?

ДЖО. Я жду тебя через полчаса. Не отвлекайся ни­чем по пути. Только то, что я велел.

ТОМ (умоляюще). Джо, я хочу сыграть на скачках. Можно я поставлю полдоллара? Там есть одна такая темная лошадка Драгоценное Время. Она обойдет всех на десять корпусов. Мне нужны деньги.

Джо показывает ему на дверь. Том выходит.

НИК (причесывается у зеркала). Вы ведь хотели по­слать его за арбузом.

ДЖО. Забыл. (Смотрит на Китти, затем — медленно, отчетливо, с неподдельным участием.) О чем ваши грезы?

КИТТИ (двинулась к Джо, приближается к нему). Что?

ДЖО (боясь спугнуть ее мечты). О чем сейчас ваши грезы?

КИТТИ (подходит еще ближе). Какие грезы?

ДЖО. Какие грезы? Те, о которых вы грезите.

НИК. А если бы он принес-таки вам арбуз, что бы вы, черт побери, стали с ним делать?

ДЖО (раздраженно). Положил бы на стол. Глядел бы на него. Затем сожрал. Ну а что, по-вашему, стал бы я с ним делать? Перепродал бы с выгодой?

НИК. Почем мне знать, что стали бы делать с чем-ни­будь вы. Меня интересует другое: откуда вы берете деньги? Чем вы занимаетесь?

ДЖО (глядя на Китти, Нику). Принесите нам бутыл­ку шампанского.

КИТТИ. Шампанского?

ДЖО (просто). Вы предпочли бы что-либо другое?

КИТТИ. Это что еще за новости?

ДЖО. Я просто подумал, что вам, вероятно, нравится шампанское. Сам я очень люблю его.

КИТТИ. Хорошо. Но с чего это вам пришло в голову? Издеваться над собой я не позволю.

ДЖО (ласково, но твердо). Проявлять злые чувства не в моей натуре. К острякам я испытываю только пре­зрение. Правда, порой я могу сказать что-нибудь слишком уж очевидное, следовательно, жестокое и, вероятно, не­справедливое.

КИТТИ. Смотрите, не подумайте обо мне чего-нибудь такого.

ДЖО (медленно, не глядя на нее). О вас я думаю только с чистотой и почтением. И о вас самих, и о вашем духовном облике.

НИК (внимательно слушавший и не сумевший ничего понять). О чем это вы тут болтаете?

КИТТИ. Заткнитесь! Вы... Вы...

ДЖО. Он — владелец этой пивной. Он важная птица. Какие только люди не приходят к нему в поисках рабо­ты. Комедианты, певцы, танцоры.

КИТТИ. А мне плевать. Я не позволю обзывать себя.

НИК. Успокойся, детка. Я знаю, каково бывает по утрам вашей сестре, двухдолларовой шлюхе.

КИТТИ (в ярости). Не смейте обзывать меня! Я бы­ла раньше эстрадной артисткой!

НИК. Ты так же была эстрадной артисткой, как я был Чарли Чаплином.

КИТТИ (сердито и чуть жалобно). Нет, я была ар­тисткой. Я разъезжала по всей стране, от океана к океа­ну, и давала концерты. Короли из Европы засыпали меня цветами. Самые богатые, самые знатные юноши пригла­шали меня обедать.

НИК. Фантазия.

КИТТИ (Джо). Я была артисткой, была! Китти Дю­валь — это имя знали все. Мои портреты висели на фаса­дах театров по всей стране. В концертном костюме. В на­туральную величину.

ДЖО (успокаивая ее, ласково). Я верю вам. Выпейте шампанского.

НИК (подходит к столику с бутылкой шампанского и, бокалами). Опять его понесло.

ДЖО. Мисс Дюваль?

КИТТИ (искренне). Это не настоящее, это мое сце­ническое имя.

ДЖО. Я буду вас называть вашим сценическим име­нем.

НИК (наливает). Ну, что ж, сестричка, решайся. Выпьешь с ним шампанского или нет?

ДЖО. Налейте леди вина.

НИК. Слушаюсь, профессор. Ума не приложу, с че­го это вы облюбовали мою берлогу? Могли бы попивать шампанское где-нибудь в центре, в шикарном ресторане, например в «Святом Франциске». Могли бы пригласить какую-нибудь леди.

КИТТИ (в ярости). Перестаньте обзывать меня, вы... дантист!

ДЖО. Дантист?

НИК (изумленный, громко). Это ты выругала меня, что ли?(Некоторое время молчит, озадаченный. Смотрит на КИТТИ, затем на Джо.) Этому парню место не здесь. Только из-за него я и держу шампанское: он его глушит не переставая. (КИТТИ.) Думаешь, он с тобой первой пьет шампанское? Он хлещет его с кем придется. (Помолчав.) Он тронутый. Или вроде того.

ДЖО (доверительно). Я думаю, Ник, через парочку столетий из вас кое-что получится.

НИК. Извините, я человек простой и этих тонкостей не понимаю.

ДЖО поднимает бокал, КИТТИ медленно поднимает свой, не вполне уверенная, что за этим последует.

ДЖО (просто). За мечту, Китти Дюваль.

КИТТИ (начинает понимать, с благодарностью смот­рит на него). Спасибо.

Пьют.



НИК. Семь. Знаю, знаю. Нет, я нисколько не возра­жаю, ваше высочество, хоть лично я и не любитель музы­ки. (Идет к проигрывателю.) По правде сказать, я думаю, Чайковский был просто болван.

ДЖО. Чайковский? Откуда вы знаете о Чайковском?

НИК. Я как-то слушал передачу в воскресенье утром. Этакий слюнтяй. Позволить какой-то женщине свести се­бя с ума!

ДЖО. Так...

НИК. Я стоял здесь за стойкой, слушал всю эту дре­бедень и плакал как ребенок. «Нет, только тот, кто знал свиданья жажду...». Нет, он был болван, ваш Чайковский.

ДЖО. А что же заставило вас плакать?

НИК. А?

ДЖО (настойчиво). Что заставило вас плакать?

НИК (злясь на себя). Сам не знаю.

ДЖО. Я вас недооценивал, Ник. Седьмой номер, по­жалуйста.

НИК. Одно расстройство из-за этой музыки. И кому она только нужна? (Опускает монету. Снова звучит вальс. Ник слушает, затем берется за программу.)

КИТТИ (вполголоса, в грезах). Люблю шампанское и все, что с ним связано. Большие здания с большими ве­рандами, и большие комнаты с большими окнами, и боль­шие лужайки, покрытые цветами, и большие деревья, и больших овчарок, дремлющих в тени.

НИК. Я сбегаю рядышком, к Фрэнки-букмекеру, по­ставлю ставку. Скоро вернусь.

ДЖО. Поставьте одну за меня.

НИК (подходит к Джо). На кого играете?

ДЖО (дает ему деньги). Драгоценное Время.

НИК. Десять долларов?! В двойном?

ДЖО. В ординаре.

НИК. Ладно. (Уходит.)

Бомбой врывается в дверь и буквально набрасывается на теле­фон ДАДЛИ (Дадли Р. Боствик, как он сам себя называет). Это обыкновеннейший и в то же время весьма примечательный юноша лет двадцати пятя. Ростом он, как говорится, не вышел, костюм носит хоть и не дорогой, но вполне изящный, истомлен и издерган размеренностью, серостью, однообразием своего суще­ствования. На первый взгляд он — никто и ничто, на самом же деле — личность выдающаяся. Жизнь сыграла с ним злую шутку: образование он получил изрядное, но решительно ничему пут­ному не научился. Его куцый интеллект, в котором полученные знания вызвали только болезненный зуд, подвергается яростным атакам со стороны усмиренной, но не желающей сдаваться пло­ти. Отважный и глупенький, он с усталым и бездарным усер­дием бьется за свое место в жизни. И, несмотря на все это, жела­ния его просты и фундаментальны: ему нужна женщина. Эта нео­долимая и жгучая потребность, столь обычная и в то же время, если учесть неблагоприятность среды, окружающей данное жи­вотное, столь загадочная, и есть та сила, которая возвышает его от ничтожества до величия. Пусть смехотворно это величие, вы­глядит оно — так уж устроен мир — прекрасным. Все, чему он обучен, все, во что он верует,—блеф, но та же несокрушимая сила превращает его самого в реальность, чуть ли не сверхреаль­ность. Он живет в напряженном, взвинченном ритме, у него жалчайшая физиономия, дикие телодвижения, визгливый, захлебывающийся голосок. Он неуравновешен и истеричен, и, однако, ему свойст­венны те же цельность и целеустремленность, что и всем пред­ставителям мира животных. Ему нельзя отказать в некоторых — врожденных или благоприобретенных — умственных способностях, но главное в нем — первозданная, бесхитростная животная энер­гия. Этому юнцу вдолбили в голову, что у него есть шанс вы­биться в люди. По правде же говоря, шанса у него нет ни малей­шего, и следовало честно сказать ему обо всем, или уж не надо было портить образованием его естественное и здоровое невежест­во, нанося тем самым непоправимый ущерб этому во всех иных отношениях вполне достойному и очаровательному представителю людской породы.

Рванувшись к телефону, он тут же принимается бешено вращать диск, затем колеблется, передумывает, перестает набирать, ярост­но вешает трубку и внезапно снова набирает.

Не проходит и полминуты после подобного фейерверка втор­жения Дадли Р. Боствика, как в ритме вальса и польки появ­ляется Гарри. Это уже нечто совсем иное. Он робко входит и неуверенно осматривается, чувствуя себя здесь, как и везде, неловко и неприкаянно. Оделся он по всем правилам, и это сковывает и стесняет его. На душе у него кошки скребут, но он твердо решил на этот раз пересилить себя и дей­ствовать посмелее. В его появлении есть что-то от танца. Костюм на нем явно с чужого плеча. Брюки великоваты, пиджак также сидит мешком, кроме того, они не под пару друг другу. Он не блещет умом, но в голове его бродят мысли. У него, если хотите, есть даже своя философия. Философия эта проста и прекрасна. Жизнь полна печали, людям нужен смех. Гарри смешон, людям нужен Гарри. Гарри развеселит людей. Вероятно, он кончил на­чальную школу, а может быть, провел годик-другой и в стар­ших классах. Кроме того, он прислушивался к разговорам в бильярдных.

Ему нужен НИК. Он подходит к Арабу и спрашивает: «Это вы — Ник?» Араб отрицательно качает головой. Гарри становится у стойки с твердым намерением дождаться Ника во что бы то ни стало. Возвращается НИК.

ГАРРИ. Вы Ник?

НИК (очень громко}. Да, я Ник.

ГАРРИ (наигранно). Вам не нужен первоклассный комик?

НИК (за стойкой). Кто, например?

ГАРРИ (почти со злостью). Я.

НИК. Ты? А что в тебе смешного?

ДАДЛИ у телефона набирает номер. Аппарат, видимо, не совсем исправен, и диск издает при вращении громкий треск.

ДАДЛИ. Алло! Это Сансет, семьдесят три—сорок де­вять?.. Попросите, пожалуйста, мисс Элси Мандельспигель.

ГАРРИ (с жаром и грохотом отбивает чечетку). Я танцую, рассказываю прибаутки и потешные истории, болтаю всякую всячину.

НИК. Костюм тебе нужен? Или ты прямо в своем?

ГАРРИ. Все, что мне нужно,— это сигара.

КИТТИ (все еще в своих грезах). Я бы вышла из до­ма и постояла на веранде. Окинула б взглядом деревья, вдохнула запах цветов. Потом пробежалась бы по лужай­ке и улеглась под деревом и стала бы читать. (Помол­чав.) Может быть, стихи.

ДАДЛИ (чрезвычайно отчетливо). Элси Мандельспигель. (Теряя выдержку.) Ее комната на четвертом этаже. Она работает сиделкой в клинике при управлении Южно-Тихоокеанской железной дороги... Элси Мандельспигель. Работает она по ночам... Элси... Да.... (Снова ждет.)

Входит УЭСЛИ, это юноша-негр. Подходит к стойке и останав­ливается около Гарри в ожидании.

НИК. Пива?

УЭСЛИ. Нет, сэр. Мне бы хотелось поговорить с вами.

НИК (Гарри). Ну что ж, валяй чего-нибудь, да по­смешней.

ГАРРИ (полностью преображаясь: теперь он актер, лезет вон из кожи, чтобы быть посмешней, напрягает изо всей силы голос, резко и энергично жестикулирует). Вот стою я на углу Третьей и Маркит-стрит. Гляжу вокруг. Стараюсь понять. Вот он — передо мной. Весь город. Весь мир. Снуют мимо люди. Торопятся куда-то. Куда — не знаю, но торопятся. А я стою на месте и никуда не иду. Куда идти? Зачем идти? Надо разобраться. Ведь я мир­ный обыватель. Вот бежит какой-то толстяк. Навстречу старушонка. Плюхнулся животом прямо ей в лицо. Они куда-то спешили. Толстое и старое — плюх!.. Бум! В чем дело? Может, война? Война!! Германия, Англия, Россия. Ничего толком не знаю. (Отдает честь, делает поворот кругом, берет на караул, прицеливается, стреляет. Гром­ко, с драматическим пафосом.) Во-о-ой-на-а-а-а!! (Трубит сигнал к оружию.)

НИК (ему становится ото всего этого тошно, жестом велит Гарри перестать и подходит к Уэсли). А ты что хотел?

УЭСЛИ (смущенно). Я...

НИК. Ну давай, говори. Голоден, что ли?

УЭСЛИ. Честное слово, я не голоден. Я прошу толь­ко работы. Милостыня мне не нужна.

НИК. Хорошо. А на что ты годен? Каков из тебя ра­ботник?

УЭСЛИ. Я могу сбегать куда-нибудь, если понадобится. Могу убирать, мыть посуду. Что угодно.

ДАДЛИ (в трубку, с пылом). Элси? Элси, это я, Дадли. Элси, если ты не выйдешь за меня замуж, я утоплюсь. Мне без тебя жизнь не в жизнь. Я не сплю по ночам. Я не могу ни о чем думать, кроме тебя. Беспрестанно, днем и ночью, ночью и днем. Я люблю тебя, Элси. Я люблю тебя... Что? (Взрываясь.) Это Сансет, семь-три-четыре-де­вять?.. (Пауза.) Семь-девять-четыре-три?.. (Вполголоса, в то время как Уилли у автомата производит дьявольский шум.) Ну, а вас как зовут?.. Лорен?.. Лорен Смит? А я думал, вы Элси Мандельспигель... Что?.. Дадли... Да. Дадли Р. Боствик... Да, «Р». Это означает—Рауль, но я всег­да сокращаю... Я тоже рад познакомиться с вами... Что?.. Здесь очень шумно, ничего не слышно... (Шум автомата умолкает.) Где я? В пивной Ника на Пасифик-стрит. Ра­ботаю в управлении Южно-Тихоокеанской железной до­роги... Я сказал, что плохо себя чувствую, и меня отпу­стили... Подождите минутку. Я спрошу. Я бы тоже хотел вас увидеть... Конечно, сейчас спрошу. (Оборачивается к Нику.) Какой ваш адрес?

НИК. Пасифик-стрит, три, гаденыш ты эдакий.

ДАДЛИ. Гаденыш? Вы даже не представляете, сколь­ко я перестрадал из-за Элси. Я слишком всерьез все вос­принимаю. Надо проще смотреть на вещи. (В трубку.) Алло, Элинор! То есть Лорен. Пасифик-стрит, номер три... Да. Конечно. Я вас жду... Как меня здесь найти? Найде­те. Я сам узнаю вас. Пока. (Вешает трубку.)

ГАРРИ (продолжает свой монолог, жестикулируя, двигаясь и т. д.). Я стою все там же. Я никому ничего не сделал. Почему же я должен идти в солдаты? (Искренне, яростно.) Бу-у-ум! Война!! Ладно, пусть вой­на. Мне-то какое дело? Я ненавижу войну. Я уезжаю в Сакраменто.

НИК (кричит). Эй, комик, хватит! Погоди малость!

ГАРРИ (подходит к Уилли, безутешно). Ни у кого нет больше чувства юмора. Людям, как никогда, нуж­но веселье, до зарезу нужно, но смеяться никто не умеет.

НИК (Уэсли). Ты член союза?

УЭСЛИ. Какого союза?

НИК. Да ты что, с луны свалился? Думаешь, можно зайти в ресторан, спросить место, получить его, начать работать — так просто. Ты должен быть членом какого-нибудь профсоюза.

УЭСЛИ. Я не знал. Мне нужна работа. Как можно скорее.

НИК. Но ты должен быть членом союза.

УЭСЛИ. Я согласен на любые условия. Только бы заработать на кусок хлеба.

НИК. Ступай на кухню, скажи Сэму, чтоб дал тебе перекусить.

УЭСЛИ. Да нет, ей-богу, я не голоден.

ДАДЛИ (кричит). Чего я только не перенес из-за Элси!

ГАРРИ. У меня голова набита всякими потешными штуками, которые помогут людям стать снова счастли­выми.

НИК (поддерживая Уэсли). Ну конечно, он нисколь­ко не голоден.

Уэсли едва держится на ногах от голода. Если бы Ник не под­хватил его, он бы упал без сознания. Араб и Ник ведут Уэсли на кухню.

ГАРРИ (Уилли). Ну-ка взгляни, как, по-твоему, это смешно? Я сам придумал весь этот танец. Он идет после монолога.

Гарри начинает танцевать, Уилли некоторое время смотрит на него, а затем снова принимается за свою игру. Сам по себе та­нец нелеп, но исполняет его Гарри с величайшей скорбью и в то же время с величайшей энергией.

ДАДЛИ. Элси. Ах, Элси, Элси! За каким дьяволом нужна мне эта Лорен Смит. Я ведь ее и не знаю вовсе.

Джо и Китти все это время молча пьют. Тишина. Слышно лишь, как мягко шаркают по полу башмаки Гарри, танцора и комика.

ДЖО. О чем сейчас грезите, Китти Дюваль?

КИТТИ (воплощая свои мечты в слова и образы). О доме. О боже, все мои мечты только о доме. У меня нет дома. У меня нет пристанища. Но я всегда мечтаю о том, будто все мы снова вместе. У нас была ферма в Огайо. Жилось нам трудно. Было всегда тоскли­во. Никаких радостей, вечная нужда. И все-таки я всег­да мечтаю о нашем доме, словно могу туда вернуться, словно могу там встретить папу, и маму, и Луи, и млад­шего брата Стивена, и сестренку Мэри. Я полька. Дюваль! Моя фамилия не Дюваль, а Корановска. Катерина Ко-рановска. Мы все потеряли. Дом, ферму, деревья, лоша­дей, норов, цыплят. Умер папа. Он был стар. Он был на тринадцать лет старше мамы. Мы переехали в Чикаго. Пытались найти работу. Пытались остаться вместе. Луи попал в беду. Он связался с какими-то парнями, и они его за что-то убили. Не знаю за что. Стивен убежал из дому. Ему было семнадцать лет. Я не знаю, где он те­перь. Потом умерла мама. (Помолчав.) О чем я грежу? О доме.

НИК (выходит из кухни вместе с Уэсли). Присядь-ка вот здесь и отдохни. Ну как, подкрепился немного? Чего же ты не сказал, что голоден? Теперь тебе лучше?

УЭСЛИ (садится на стул у пианино). Гораздо лучше, спасибо. Я и не знал, что настолько голоден.

НИК. Вот и чудесно. (Гарри, который продолжает танцевать.) Эй! Что это ты там делаешь, скажи на ми­лость?

ГАРРИ (останавливаясь). Это я сам придумал. Я прирожденный танцор и комик.

Уэсли начинает медленно, нота за нотой, аккорд за аккордом играть на пианино.

НИК. Все это никуда ни годится. Почему ты не по­пробуешь заняться чем-нибудь другим? Почему бы тебе не стать продавцом? Для чего ты хочешь быть комиком?

ГАРРИ. Я нужен людям. Я могу им дать кое-что. А они по собственной глупости не хотят мне этого по­зволить. Меня никто не знает.

ДАДЛИ. Элси! Вот я сижу и жду какую-то дамочку, которую никогда раньше в глаза не видел. Лорен Смит. Никогда в жизни с ней не встречался, просто случай­но набрал не тот номер. Вот явится она во всей своей красе — и крышка мне. Дайте мне, пожалуйста, пива,

ГАРРИ. Ник, вы должны взглянуть, как я работаю. Уверяю вас, это грандиозно. Во всей Америке вот ни­чего подобного. Дайте мне только возможность проявить себя, пусть поначалу без жалованья. Позвольте мне по­пробовать сегодня вечером. Если я не заставлю всех вопить от восторга — ладно, я уйду. Искусство эстрады заглохло, а то мастер вроде меня сумел бы пробиться.

НИК. Ты не умеешь смешить. Ты не актер, а сапож­ник, молодой, грустный сапожник. Какого ты черта вы­ламываешься? Ты только нагоняешь на всех тоску. Да и с чего тебе веселиться? Ты ведь бедствовал всю жизнь, верно?

ГАРРИ. Да, я бедствовал, но не забывайте, что есть вещи, которые стоят гораздо больше, чей кое-что иное.

НИК. Какие же вещи, например, стоят больше, чем кое-что иное, например?

ГАРРИ. Талант, например, стоит больше, чем день­ги, например. А у меня талант. У меня в голове тес­нятся новые идеи. Мне все легко дается. У меня есть собственный стиль, нужно только чуточку времени, чтоб его отшлифовать. Вот и все.

Уэсли, импровизируя, играет теперь что-то очень красивое, не­земное. Гарри начинает танцевать.

НИК (наблюдая). Во всем Фриско не найдется пив­нушки завалящей, чем моя. И вот приходит какой-то тип и требует, чтобы я запасался шампанским. Приходят шлюхи и орут на меня, утверждая, что они знатные дамы. Приходит талант и просит дать ему возможность про­явить себя. Даже люди из общества нет-нет, а заглянут сюда. В чем дело — не пойму. Может быть, в местонахож­дении. Может быть, в моей собственной персоне. А может, в самом заведении есть что-то неотразимое. Старая, грязная пивнушка. Может быть, только здесь они чувствуют себя как дома.

Теперь уже Уэсли играет вовсю, и Гарри начинает отрабатывать что-то новое, хотя все в том же духе. Дадли становится вое более и более грустным.

КИТТИ. Давайте потанцуем.

ДЖО (громко). Я не умею танцевать.

КИТТИ. Что вы, тут и уметь нечего. Просто при­держивайте меня, и все.

ДЖО. Вы хорошая. Очень хорошая. Простите меня, но танцевать я не могу. К сожалению, не могу.

КИТТИ. Ну пожалуйста.

ДЖО. Извините. Я бы и сам хотел.