Книга Песен

 БГ

Disclaimer: истинные тексты песен, опубликованные в этой книге, по разным естественно-ненаучным причинам иногда отличаются от тех, что исполнялись на концертах и даже записаны на альбомах.

В книге отсутствуют тексты песен, которые еще не закончены, и песен, которые автор считает частной шуткой, не подлежащей печати.

СИНИЙ АЛЬБОМ

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ВОДА



Дай мне напиться железнодорожной воды;

Дай мне напиться железнодорожной воды.

Мне нравится лето тем, что летом тепло,

Зима мне мила тем, что замерзло стекло,

Меня не видно в окно, и снег замел следы.



Когда я был младше, я ставил весь мир по местам;

Когда я был младше, я расставил весь мир по местам.

Теперь я пью свой wine, я ем свой cheese,

Я качусь по наклонной — не знаю, вверх или вниз,

Я стою на холме — не знаю, здесь или там.



Мы были знакомы, я слышал, что это факт;

Мы были знакомы, я слышал, что это факт.

Но сегодня твой мозг жужжит, как фреза;

Здесь слишком светло, и ты не видишь глаза,

Но вот я пою — попадешь ли ты в такт?



Есть те, что верят, и те, что смотрят из лож.

И даже я порой уверен, что вижу, где ложь.

Но когда ты проснешься, скрой свой испуг:

Это был не призрак, это был только звук;

Это тронулся поезд, на который ты не попадешь.



Так дай мне напиться железнодорожной воды;

Дай мне напиться железнодорожной воды.

Я писал эти песни в конце декабря

Голый, в снегу, при свете полной луны,

Но если ты меня слышишь, наверное, это не зря.

ГЕРОИ РОК\'Н\'РОЛЛА (МОЛОДАЯ ШПАНА)



Мне

пора

на покой -

Я устал быть послом рок-н-ролла

В неритмичной стране.

Я уже не боюсь тех, кто уверен во мне.



Мы танцуем на столах в субботнюю ночь,

Мы старики, и мы не можем помочь,

Но мы никому не хотим мешать,

Дайте счет в сберкассе — мы умчимся прочь;



Я куплю себе Arp и drum-machine,

И буду писаться совсем один,

С двумя-тремя друзьями, мирно, до самых седин…



Если бы вы знали, как мне надоел скандал;

Я готов уйти; эй, кто здесь

Претендует на мой пьедестал?



Где та молодая шпана,

Что сотрет нас с лица земли?

Ее нет, нет, нет…



Мое место под солнцем жарко как печь.

Мне хочется спать, но некуда лечь.

У меня не осталось уже ничего,

Чего я мог или хотел бы сберечь;



И мы на полном лету в этом странном пути,

И нет дверей, куда мы могли бы войти.

Забавно думать, что есть еще люди,

У которых все впереди.



\"Жить быстро, умереть молодым\" -

Это старый клич; но я хочу быть живым.

Но кто-то тянет меня за язык,

И там, где был дом, остается дым;



Но другого пути, вероятно, нет.

Вперед — это там, где красный свет…



Где та молодая шпана,

Что сотрет нас с лица земли?

Где та молодая шпана,

Что сотрет нас с лица земли?

Ее нет, нет, нет…

ГОСТЬ



Мне кажется, нам не уйти далеко,

Похоже, что мы взаперти.

У каждого есть свой город и дом,

И мы пойманы в этой сети;

И там, где я пел, ты не больше, чем гость,

Хотя я пел не для них.

Но мы станем такими, какими они видят нас -

Ты вернешься домой,

И я — домой,

И все при своих.



Но, в самом деле — зачем мы нам?

Нам и так не хватает дня,

Чтобы успеть по всем рукам,

Что хотят тебя и меня.



И только когда я буду петь,

Где чужие взгляды и дым -

Я знаю, кто встанет передо мной,

И заставит меня,

И прикажет мне

Еще раз остаться живым.



ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ПЁС



Долгая память хуже, чем сифилис,

Особенно в узком кругу.

Такой вакханалии воспоминаний

Не пожелать и врагу.

И стареющий юноша в поисках кайфа

Лелеет в зрачках своих вечный вопрос,

И поливает вином, и откуда-то сбоку

С прицельным вниманьем глядит электрический пес.



И мы несем свою вахту в прокуренной кухне,

В шляпах из перьев и трусах из свинца,

И если кто-то издох от удушья,

То отряд не заметил потери бойца.

И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы -

Или страха сделать свой собственный шаг.

И над кухней-замком возвышенно реет

Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.



И у каждого здесь есть излюбленный метод

Приводить в движенье сияющий прах.

Гитаристы лелеют свои фотоснимки,

А поэты торчат на чужих номерах.

Но сами давно звонят лишь друг другу,

Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.

А этот пес вгрызается в стены

В вечном поиске новых и ласковых рук.



Но женщины — те, что могли быть, как сестры, -

Красят ядом рабочую плоскость ногтей,

И во всем, что движется, видят соперниц,

Хотя уверяют, что видят блядей.

И от таких проявлений любви к своим ближним

Мне становится страшно за рассудок и нрав.

Но этот пес не чужд парадоксов:

Он влюблен в этих женщин,

И с его точки зренья он прав.



Потому что другие здесь не вдохновляют

Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько

строк;

И один с изумлением смотрит на Запад,

А другой с восторгом глядит на Восток.

И каждый уже десять лет учит роли,

О которых лет десять как стоит забыть.

А этот пес смеется над нами:

Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть.



У этой песни нет конца и начала,

Но есть эпиграф — несколько фраз:

Мы выросли в поле такого напряга,

Где любое устройство сгорает на раз.

И, логически мысля, сей пес невозможен -

Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.

И друзья меня спросят: \"О ком эта песня?\"

И я отвечу загадочно: \"Ах, если б я знал это сам…\"

Уильям Сароян

ВСЁ, ЧТО Я ХОЧУ

Святое безмолвие



Все, что я пел — упражнения в любви

Того, у кого за спиной

Всегда был дом.

Но сегодня я один

За праздничным столом;

Я желаю счастья

Вся обстановка состоит из черной вазы и комнаты: на лицо падает электрический свет; клавиши пианино; за окном вечереет, становится все темнее, тише; поверхность стола, на ней разложены четыре книги; три стула. Это – Мод; вот она в детстве, стоит посреди пшеничного поля в Канзасе, колосья – выше ее головы. Хождение по комнате, от окна к столу; сигарета и пламя; ничего не значащее вдыхание-выдыхание дыма.

Каждой двери,

Захлопнутой за мной.



Я никогда не хотел хотеть тебя

Чье-то невидимое присутствие в обстановке. Бен из газеты; газетные заголовки; сам Бен – вопль повседневного не-бытия. Я говорю, он говорит: все потеряно, и мы – жалкие черви, копошимся в протухших останках. Я говорю: «Нам остается только плакать, но вместо этого мы напиваемся, болтаем, иногда смеемся, только наш смех болезненный, как и все вокруг нас». «Я устал», – говорит он и ложится спать на кушетку, как будто так и надо.

Так,

Но сейчас мне светло,

Пробудившись, он зевает и говорит: «Раз я могу спать у тебя дома, значит, я тебя люблю, а где попало я спать не могу».

Как будто я знал, куда иду.

И сегодня днем моя комната — клетка,

Не останавливаясь даже, чтобы коснуться ее руки, взглянуть в ее глаза, не говоря даже «спокойной ночи», он берет шляпу и уходит. Она ходит взад-вперед по комнате.

В которой нет тебя…

Ты знаешь, что я имею в виду.



Садится. Уход Бена соскальзывает с нее, как теплая мантия, она улыбается. Ни тебе стука в дверь, ни телефонного звонка, ни письмеца на столе. Он напивается вусмерть в какой-нибудь вонючей дыре, думает она, или шагает стремительно по набережной, озираясь по сторонам ненавидящими глазами: черви в протухших останках.

Все, что я хочу;

Все, что я хочу,

Это ты.

Выпяченные губы рожка телефонной трубки. И ее губы. Ни звука. Нарочитый взгляд. Черный чистый точный инструмент, ее же губы неточны, размазаны оттого, что ей надо сказать что-то.



Она не говорит: «Бен, ну ради всего святого, почему ты не вернешься в этот дом, почему тебе не остаться здесь ночевать, чтобы я могла тебя видеть, чтобы знала, что ты здесь, что ты жив».

Я пел о том, что знал.

Никакой мысли. Усталый жест руки.

Я что-то знал;

«Бен», – не говорит она.

Сочетание покоя, который приносит наступивший вечер, и непокоя от соседского радио за стеной. Бульвар развеянных грез, а там жиголо; композиция из облака в углу окна и листвы; снаружи: грязная, паршивая, никчемная, тошнотворная жизнь, и этот чертов притон, этот возраст и этот день.

Но, Господи, я не помню, каким я был тогда.

Внутреннее ощущение богохульного биения крови и историческая достоверность размытой, стертой личности – сама Мод, в тот день, когда; однажды, живая, перед тем, как; и в более пристойном месте.

Я говорил люблю, пока мне не скажут нет;

И потом, когда он постучал в дверь во втором часу ночи.

И когда мне говорили нет,

Я не верил и ждал, что скажут да,

Она проснулась от увиденного сна, вздрогнув от грубого возврата к реальности, вскочила с постели и пошла к двери: вот распахнулась дверь и распахнулось сердце. Слова: я не должна прогонять его, он может приходить сюда, может здесь оставаться, и я отдам ему свое ложе, тело и сердце, и я не должна говорить ему, что он пьян, и не должна на него сердиться. Дверь отворилась, и вот он, с не-улыбкой на устах, уязвленный, угрюмый, извиняющийся.

И проснувшись сегодня, мне было так странно знать,

– Я прогуливался, – говорит он.

Что мы лежим, разделенные, как друзья;

– Бен, – говорит она.



Он вошел, встал, пошатываясь, у пианино и сказал:

Но я не терплю слова друзья,

– Я очень пьян, но и трезв. Вот что, – продолжает он, – мы одиноки, каждый из нас очень смущен, и нам некуда идти. Я прихожу сюда, потому что я ночевал тут однажды и часть меня осталась здесь, но я не люблю тебя.

Я не терплю слова любовь,

Он не засмеялся: то была не шутка.

Я не терплю слова всегда,

– Я знаю, – произнесла она.

Я не терплю слов.

– А ты любишь меня, – сказал он непьяно.



– Да, – подтвердила она.

Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ты -

– Разрази меня гром! – произнес он. – Боже прикончи меня!

Это все, что я хочу…

И он повторял эти слова все так же непьяно, долго-долго, пока она не сказала:

ЧАЙ

– Бен, иди спать.



Она сняла с него пальто. Он повалился лицом на кушетку и пробормотал что-то в обивку; слов она не разобрала.

Танцуем всю ночь, танцуем весь день,

Вот и на этот раз.

В эфире опять одна дребедень,

Но это не зря;

Хотя, может быть, невзначай;

Усталая улыбка и циферблат часов: двадцать минут седьмого.

Гармония мира не знает границ,

Сейчас

Сочетание мысли о проглатывании еды с мыслью о невозможности этого.

Мы будем пить чай.



«Бен», – не сказала она. Жест, означающий разрушение всего мира.

Прекрасна ты, достаточен я,

Наверное, мы плохая семья,

Если она позвонит ему и будет слышать его голос и свой, он рассмеется и скажет, что единственная надежда человечества – разрушить все на свеет и не только правительство, разрушить все к чертям саму идею, что лежит в основе, и начать сызнова, потом…

Но это не зря;

Хотя, может быть, невзначай.

Он скажет: «Как ты, Мод?»

Гармония мира не знает границ,

Сейчас

И ни слова больше. Он не скажет: «Я сейчас приду, вот сейчас сяду на трамвай и приеду». Ничего скажет, кроме того, что нужно все к чертям собачьим разнести.

Мы будем пить чай.

Нужда и не-нужность, любовь и не-любовь, время не-время дышать, время видеть и не-видеть.



В интерьере: Мод – в святом безмолвии, в не-ожидании. Говорит: «Он придет опять, когда-нибудь, поздней ночью, пьяный и говорливый с досады и злости, и я буду любить его».

Мне кажется, мы — как в старом кино,

Извечное святое безмолвие; интерьер: Вселенная и Земля, ваза и комната, безмолвие космоса и истошное молчание, идущее из нас самих. Однажды ночью оно скажет нам: «Это – конец».

Пора обращать воду в вино,



И это не зря;

1939

Хотя, может быть, невзначай.

Гармония мира не знает границ,

Сейчас

Мы будем пить чай.