Уильям Сароян

Неудачник

Нашу школу посетил мэр города. После встречи нам разрешили поиграть на школьном дворе. Потом начались занятия, и мисс Клиффорд опять отправила меня к директору.

– Ну, за что на этот раз? – спросил Д. Д. Дэвис. Да все за то же, конечно. Мисс Клиффорд не

переваривала меня и все тут. Ее представления о том, как должен вести себя ученик в классе, несколько не совпадали с моими, да и не могли совпадать.

– За грубость, как всегда.

– И что мне с тобой делать?

– Не знаю, сечь, наверное.

– А что толку?

Вот тут он был прав.

Когда директор высек меня в первый раз, ярости моей не было предела. Я готов был убить его и целую неделю выдумывал, как бы ему отомстить. После второй порки у меня осталось чувство досады, ведь он даже не поинтересовался, что же я натворил. Ну а в третий раз я думал, только бы эта дурацкая экзекуция поскорее кончилась.

Во время порки он, должно быть, догадывался о моих ощущениях, потому что его ремень в конце концов неизменно доводил меня до слез. Раз. Ну, это ерунда. Два. Тоже пустяки. Три. Вполне терпимо. Четыре. Уже чувствительно. Пять. Побаливает. Шесть. Болит. Семь. Очень болит, но он остановится на десяти. Вот уже восемь. Девять. Десять. Все!

По дороге в класс я долго пил воду из фонтанчика в холле. Я всегда пил много воды. Во-первых, я ее люблю, а, во-вторых, когда я попадал в передряги, то после мне обязательно нужно было напиться воды.

Если я плакал, директор не останавливался на десяти, хлестал меня одиннадцать – пятнадцать раз. И тогда я сбивался со счета, потому что начинал ругаться, а он стегал еще больнее. В такие минуты я думал, каким надо быть дураком, чтобы не вскочить, не отобрать у него ремень и не высечь его самого.

В конце концов он не ушел от возмездия. Как-то один из трех сыновей одного мушского армянина, огромной силы парень по имени Махшик (впоследствии он стал профессиональным борцом), схватил директора и вышвырнул на школьный двор вместе с оконной рамой и стеклом. Махшика, понятно, отправили в исправительную колонию, но с тех пор лед отчуждения между нами был сломан. И теперь, когда к нему для наказания присылали армянских мальчиков, он должен был дважды подумать, прежде чем взяться за ремень. Да и чем эти дети были хуже него?

– Ладно, раз от порки пользы никакой, давай поговорим. Ведь это на твое приглашение откликнулся мэр Туми, а не на чье-нибудь. Ну почему ты не ладишь с мисс Клиффорд?

Мы поговорили немного… а потом Д. Д. Дэвис полез в ящик за ремнем. В эту минуту я подумал, какой же он все-таки негодяй, а он сказал:

– Я буду бить по стулу, а ты повопи немного, хорошо? Думаю, мисс Клиффорд будет довольна.

Одного только я не мог понять, почему он так хотел угодить мисс Клиффорд? У него было правило: каждый семестр он укладывал кого-нибудь из учительниц на кожаный диван у себя в кабинете. Но неужто он мог позариться на такое сокровище, как мисс Клиффорд? Зачем ему это?

Предложение сделать из порки фарс показалось мне смехотворным. Кричать я отказался.

– Ну хотя бы разочек, только разочек, – упрашивал он меня.

Наконец я выдавил из себя долгий истошный вопль.

Я сделал это вовсе не для того, чтобы ввести в заблуждение мисс Клиффорд. Не знаю почему, но я почувствовал что-то вроде жалости к этому человеку, попавшему в дурацкое положение.

– Молодец, – сказал он, – а теперь отправляйся в класс и постарайся вести себя, как подобает наказанному. Понял?

Этот случай я описал в своем сборнике «Меня зовут Арам». Д. Д. Дэвис был несчастным, невежественным человеком. Он запутался в своих грехах, но вряд ли был закоренелым грешником, к тому же его пытались застращать учительницы, с которыми он…

В эмерсоновской школе я научился читать и писать. Я учился в системе средних школ города Фресно, штат Калифорния. Но много ли хорошего я могу вспомнить о своей школе, о системе, о городе и о штате?

Армян принято было считать людьми второго сорта. Их постоянно шпыняли, задевали, относились к ним с презрением. Я был одним из этих армян. Я не прощал того обращения тогда, как не прощаю этого и сейчас. И дело тут не в том, что армяне какой-то особенный народ – вовсе нет, я не видел и не вижу в нас ничего исключительного.

Я был одним из тех, кого ненавидели и презирали, и это придавало мне дерзости. Мне хотелось, чтобы мои обидчики хорошо знали, с кем имеют дело. Так оно и было.

Как-то раз Д. Д. Дэвис, ему уже было за семьдесят, встретил одного из моих бывших одноклассников по эмерсоновской школе. Этот парень преуспел в жизни и стал мультимиллионером. Он тоже был армянином, но никогда не попадал в истории и слыл примерным мальчиком.

– Ну кто мог подумать, что Вилли станет писателем, а? – посмеивался Д. Д. Дэвис. – Все же думали, что он всего-навсего еще один неисправимый мальчишка, каких много. Да, все так думали. Кроме меня. Конечно, и я не мог предположить, что он станет писателем, но я был уверен – из него выйдет толк.

В день окончания школы Д. Д. Дэвис пригласил меня выступить на первом собрании Ассоциации родителей и учителей. Нашу семью представляла моя сестра Забел. Вся классная комната, последняя в моей жизни, была заполнена родителями. Они сидели по двое за партой, теснились в проходах и где только возможно. В большинстве своем это были армянки, сирийки, одна-две мексиканки, ассирийки, выходцы из Басконии и Португалии. Остальные же были «американки», как мы их называли.

Перед выступлением я сделал для себя несколько заметок, но вскоре совсем забыл о них и заговорил о том, что для этих людей было важнее.

– У любого ученика в школе есть свои трудности. Каждый учитель по-своему относится к ученикам.

Все ребята чему-то учатся, но не обязательно в школе и не обязательно у учителя. Может, это и к лучшему. Не сердитесь на своих детей, если у них в школе неприятности. Может, они учатся чему-то более важному, чем кажется на первый взгляд.

Я знал, что большинство женщин (ни отцы, ни братья на собрание не пришли) английский знают плохо, поэтому говорил медленно, четко выговаривая каждое слово.

– Кто-то скажет: вы, иммигранты, – странный народ, и все у вас не как у людей, вы можете даже услышать, что вы хуже и ниже других. Так вот, все это – вранье. Но если вы позволите себя убедить в этом, то забудете правду, забудете, что и как готовили на обед, и тогда не видать вам больше счастья в доме.

У моей сестры на глазах выступили слезы, наверное, от смущения и изумления, ведь я вдруг заговорил о том, «что и как готовить на обед». Заговорил не без умысла. Многие учителя жаловались, что армяне кладут в свою еду слишком много чеснока, и когда после обеда мальчики и девочки приходят из дома в школу, в классах невозможно дышать. Об этом я тоже писал. Я как-то ответил учительнице, что не стоит требовать от целого народа изменять традиции национальной кухни, когда достаточно просто проветрить комнату. Она возразила, что на улице холодно. «Конечно, холодно, если весь ваш завтрак состоял из сэндвича с тунцом», – сказал я. После чего, разумеется, на меня посыпались громы и молнии.

Во время перерыва Д. Д. Дэвис пришел на школьную площадку поиграть в бейсбол. Я тоже был там. После трех подач я вышел из игры, не заработав ни одного очка. Все три раза подающий переигрывал меня. От злости я швырнул биту и пошел прочь. Д. Д. Дэвис был тут как тут:

– А вот идет Уильям Дженнингс Сароян, играть в бейсбол он не умеет, зато язык у него подвешен!..

Школу я терпеть не мог. Законы, порядки и правительство тоже. Притеснение и унижение свободной личности осточертело мне вконец.

За всю жизнь я терял свободу трижды: сначала когда попал в сиротский приют, потом в школу и, наконец, в армию. В приюте я «просидел» четыре года, в школе лет семь-восемь, в армии – три. И каждый раз казалось, конца этому не будет. Но я ошибался. Схвачен я был всего лишь раз. Когда родился. Был схвачен и тут же отпущен, чтобы стать свободным арестантом.



1961