Николь, глубоко вздохнув, произнесла:

Сандырев. Не знаю, матушка, и отстань ты от меня! Тут такие известия! А она пристает с глупостями.

Сандырева. С глупостями, а! Скажите! Да отец вы или нет?

— Ведь речь идет об учителе гимнастики из школы, так ведь? Я слышала об этом. В самом деле печальная история. Но вы же почти не знали его?

Сандырев. Надо думать, что отец, коли дети есть.

Фло не слушала. Опустив лицо, обрамленное тяжелыми прядями, она пыталась вспомнить…

Сандырева. Дети есть! Много детей, очень много! (Утирая слезы.) Ну. так я вам объясню, что это значит: генерал с нами штуку сыграл; он всегда так делает, я слышала. Вот он отъедет станцию или две, да оттуда и пришлет вам отставку, а чиновнику этому предписание: принять от вас должность! Вот оно-с!

— Было нечто важное в том, что проходит мимо тебя, потому как не… Нет, подожди немного. Он полагал, что все время, пока живешь, нужно… Неужели теперь слишком поздно? Что было так важно?

Сандырев (читая). Ну, и на здоровье.

Обернувшись к Николь, Анри быстро объяснил:

Сандырева. Что ж тогда? Шарманку на плечи?

— Он составил какой-то письменный протест, ну вы понимаете. И хотел, чтобы родители учеников подписали его.

Сандырев. Ну, что ж я могу? Ведь уж дела не поправишь. Сокрушаться прикажете, плакать, рвать на себе последние волосы? Так я — человек благоразумный… Ахайте уж вы, а мне не мешайте! Тут, матушка, государство разваливается, а она… Там поминутно султанов меняют, а не то что почтмейстеров. Нет, лучше уйти от вас, покойнее будет. (Уходит направо.)

— Вот как!

Сандырева (вслед мужу). Урод, урод! Нет больше сил моих, погибаю! Несчастная я женщина.

Фло выпрямилась и воскликнула:

Из залы входит Настя.

— А мы не подписали!

Явление второе

— Флоренс, мой дорогой друг, этого всегда следует остерегаться. Никогда ничего не знаешь заранее. Они всегда имеют в виду совсем другое, а не то, что говорят, а потом ты увяз, Мишель и я понимаем это лучше, чем многие другие. Это может быть связано с политикой.

Сандырева и Настя.

— Нет, речь шла о лесе.

Сандырева. Куда он пошел-то, Иванов этот?

— Фло, любимая, это не имеет ничего общего с тем делом!

Настя (весело). Завернул на большую улицу.

Зазвонил телефон, и Николь быстро поднялась. Пока она отсутствовала, Фло спросила:

Сандырева. А Палашка следит?

— Думаешь, он повесился?

Настя (смеясь). Она — по другой стороне, не отставая!

— Милая Фло, оставь это. Не теперь! Хозяйка вернулась.

Сандырева. Не смейся, мой друг: скоро мы, скоро заплачем.

— Неправильно набран номер. Я думала, это Мишель. Вы не выпили ваш кофе? Позвольте, я добавлю немного горячего.

Настя. Нет, мама, нам будет весело — вот посмотри.

— Кофе! — воскликнул Анри. — Почему теперь не пользуются термосом! Я вспоминаю, как уютно бывало в те времена, когда мы с Мишелем выезжали рыбачить…

Сандырева. Откуда веселье? Где его взять! Волком взвоешь с вами.

Настя. Уж будет веселье.

Но Фло повторила свой вопрос:

Сандырева. Ах, не расстраивай ты меня!

— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не имеет ничего общего с тем делом?

Настя. Я на картах гадала…

— Ничего. Поверь мне, ничего. Это совершенно не имеет никакого отношения к лесу.

Сандырева. На картах-то только о пустяках гадают; а тут до серьезного дошло. Ложись да умирай!

Николь отворила стеклянные двери, ведущие в сад. Моросил мелкий дождик, совсем слабо. Она ненадолго задержалась на пороге, вдыхая мягкий влажный ночной воздух. Ей хотелось, чтобы Мишель наконец вернулся домой, чтобы помочь ей, она хотела, чтобы у его компаньонов-бизнесменов не было бы жен. Красивая, высокая Николь горячо желала: пусть ту жизнь, что она создала из покоя и удовольствий, жизнь, насколько это возможно, не нарушаемую всем уродливым и непонятным, что вторгается извне, оставят в покое. Почему бы им не поговорить о чем-нибудь приятном, ведь это так легко?

Настя (у окна). Вот Иванов возвращается. Как он скоро!

— Леса, — сказала она, отодвигая незаметно графин с коньяком чуть подальше, — я всегда была очарована лесами. Однажды у нас с Мишелем выдалась совершенно свободная неделя в Дании. Эти неправдоподобные буковые леса! Тогда тоже была весна. Просто сказочно! Анри, не попробуете ли сигару?

Сандырева. Вон и Палашка из-за угла. (Уходя направо.) Не заходил ли куда, спросить. (Уходит.)

— Да это же наша с Мишелем старая любимая марка!

Настя. Ну вот, идет. Генерал сказал: «он имеет великое дело до вас»; ну какое же может быть дело иначе, и зачем бы Иванов остался? Он, кажется, будет такой послушный… И весело мне, и все-таки страшно.

Они улыбнулись друг другу.

Входит Иванов.

— Знаете что, — сказала Фло, — я люблю запах сигар. Ощущение, словно никто никуда не торопится.

Явление третье

— Это так верно! — благодарно воскликнула Николь. — Не то что сигареты! Немного «Виши»?

Настя и Иванов, в одной руке изящный альбом, в другой — портфель с бумагами.

— Нет, спасибо!

Иванов (поднося альбом). Генерал приказали-с вручить вам…

Фло рассматривала красивую хозяйку дома, та внезапно показалась ей такой дружелюбной и простой, она почти застенчиво взяла ее за руку и доверилась ей:

Настя (приседая). Merci… Какой хорошенький! Чудо! Ваш генерал — милый.

— Николь, возможно, вы поймете меня, я все время думаю об этом. Ощущение такое, что ему причинили зло, не подписав этот листок.

Иванов. Да-с, они очень… очень… (Теряется, отходит к ломберному столу и начинает выбирать бумаги из портфеля.)

Телефон зазвонил снова, и снова номер оказался неправильным. Вернувшись, Николь пылала благородным негодованием.

Настя (читает в альбоме надпись). «Моему очаровательному секретарю на память первого знакомства»! Merci, merci. (Садится на кресло вдали от Иванова и рассматривает альбом.) А дело, какое это великое дело у вас?

— Флоренс, милая, — сказала она, — какая была бы разница, если бы подписали? Возможно, совесть ваша стала бы чище. Вообще-то, приходило ли вам когда-нибудь в голову, что испытывать угрызения совести чрезвычайно претенциозно. Где-то я читала, что, когда люди умирают, ты испытываешь угрызения совести, независимо от того, был ли ты дружелюбен или недружелюбен; все равно тебя мучает совесть, это просто свойственно людям, и нечего принимать это всерьез. Мучает ли ваших мальчиков нечистая совесть? Нет! Они наверняка гоняют мяч или что-то в этом роде.

Иванов (не оборачиваясь). Да-с, это — дело-с.; 7 может быть, тут нужно выражение, а я никогда-с..

Наступила абсолютная тишина.

Настя. Это дело, оно там у вас в бумагах?

— Минутку, — сказал Анри. — Послушайте теперь меня. Вы обе! Его ученики, в том числе наши мальчики, побывали там и разрезали колючую проволоку во многих местах.

Иванов (не оборачиваясь). Нет-с, оно у меня в сердце-с!

— Они сделали это! — воскликнула Фло. — Как прекрасно!

Настя. В сердце?

— Но как им это удалось? Думаю, это могло бы вас утешить! — сказала Николь.

Иванов. Я никогда еще не имел такого объяснения-с; это — первый раз в жизни-с. Все чувства мои в беспорядке. (Прячется совсем в бумагу.)

Фло рассмеялась:

Настя. А голова?

— Видите ли, моя дорогая Николь, они приняли это всерьез! Это ли не доказательство их благородства, не так ли? Они не пожимали плечами и не отмахивались от всего этого как от скучной истории!

Иванов. И голова-с… я влюблен-с.

Николь медленно краснела.

Настя. В кого?

— Говорили о каком-то зачете. Возможно ли, что они в самом деле сдают зачет? Обыкновенному учителю гимнастики? А он не справился с этим, и случилось так, что пошел и… о боже! Что оставалось делать?

Иванов. Да я не смею, я никогда..

Анри ответил весьма кратко:

Настя. Не бойтесь, говорите, мы здесь одни.

— Влезть в петлю. Чтобы стать штатным преподавателем школы гимнастики.

Иванов. Да я в вас и влюблен-с! (Уткнувшись в бумагу.) Только я чувствую, что недостоин… и боюсь…

— А он не мог этого сделать?

Настя. Так скоро!

— Нет. Он пытался ежегодно…

Иванов (оборачиваясь и скрывая лицо). Да-с, вдруг-с, и не успел опомниться, и сам не знаю что-с! (Привстав.) Настасья Ивановна, если я не противен-с, я прошу… моя душа… навеки!.. (Садится и снова скрывается в бумаге.)

— Он пошел и повесился. На веревке? Он был старый? Или слишком толстый?

Входит Сандырева и смотрит подозрительно на Иванова, не замечая Насти.

Фло поднялась из-за стола:

Явление четвертое

— Он был единственным человеком, который что-то попытался сделать. И он хотел этого так сильно, что смог умереть за это. И никто ему не помог!

Иванов, Настя и Сандырева.

Николь была уже по-настоящему взволнована, она выдавила из себя:

Иванов (привстав и выглядывая из-за бумаги). Я-с… генерал-с… Его превосходительство, они мне-с…

— Ему, вероятно, пришлось карабкаться наверх самому!

Сандырева. Ах. Я предчувствую, что вы скажете — какое для нас несчастье!..

— Николь, — предупредил ее Анри. Некоторое время было тихо, слышался лишь шум автомобилей, проезжавших за стенами дома.

Иванов (все более теряясь). Нет-с; я хотел, я… имею-с…

— Флоренс, — сказала Николь, — я понимаю, вы пережили неприятные минуты, я понимаю вас прекрасно, абсолютно! Но неужели его так утешило бы теперь, если бы вы написали свое имя на его листе? Вы только подумайте!

Сандырева. Сердце мое говорит мне! Заступница моя. (Сквозь слезы.) Но за что же, за что же?.. Я догоню генерала, я брошусь ему в ноги, буду просить, молить выслушать меня и пощадить нас!.. Это — ужасно!

— Не знаю. Возможно, в утешении нуждаюсь я… Но я не слушала его. Он что-то говорил о том, что мы несчастны и даже не знаем об этом, стало быть, ничего лучше уже быть не могло… Неужели все так просто, Анри? Так просто? Это имело отношение к природе?

Иванов. Да я-с… я вовсе… я-с.

— Фло, не пора ли нам собираться домой?

Сандырева (со слезами). Знаю, знаю, вы, конечно, только исполняете приказание; но, Петр Степаныч, войдите в наше положение и помогите! Я умоляю вас, посоветуйте нам, попросите генерала с своей стороны, вы к нему близки! (Хватая ею за руки.) Едемте, едемте сейчас!

— С выступлениями этих зеленых давным-давно покончено… — начала было Николь, но ее резко прервали.

Иванов. Нет-с, ведь я, ведь совсем… позвольте мне.

— Этих зеленых, говорите вы, зеленых! Вы не понимаете! Вообще-то здесь нет ни единого цвета, который можно было бы назвать зеленым, даже трава по-настоящему не зеленая, здесь одни только ужасные искусственные цвета — совершенно ужасные! Нет, не говори ни слова, я знаю, что веду себя плохо! Где мои очки, я имею в виду другие, те, что были на мне, когда мы приехали!

Настя (подбегает к матери, хватает ее за руку и освобождает Иванова). Совсем не то, мама!

Анри протянул ей очки и сказал:

Сандырева. Что же, что же? Господи!..

— Николь, я в самом деле думаю, что пора домой!

Иванов. Я… я-с делаю предложение дочке вашей, то есть вам-с, то есть дочке-с, Настасье Ивановне, и прошу их руки.

— Правда, пора? А я подумывала о маленьких бутербродиках на ночь…

Сандырева. Ах! Настя! Господи!

— В другой раз. Кроме того, нас дома ждут мальчики.

Настя (показывает альбом). Подарок мне.

— Конечно, естественно. Как они поживают?

Сандырева (вскрикивает). Ах!

— Чудесно! Просто чудесно!

Настя. Это — от генерала.

— Николь, — сказала Фло, — я знаю, я вела себя ужасно. Это непростительно. Но вы бы все поняли, если бы увидели его. Он был таким наивным. И любознательным, и интересовался всем, и готов был рисковать. А теперь скажите мне — как любой из нас сможет хоть с чем-то справиться, если даже такой человек, как он…

Сандырева. Ах, не могу опомниться, не могу притти в себя! Что это? Жива ли я? Настя! Настя! (Обнимает дочь,) Если бы вы знали, Петр Степаныч, мою любовь к ней! Жемчужинка моя. (Хватая Иванова за руку.) Простите меня, что я… что я… ведь я совсем обезумела… я вообразила… Ох! Так неожиданно… благодарю вас за честь, Петр Степаныч… Совсем растерялась… Пожалуйте к нам в сад, Петр Степаныч, там мы будем пить чай, по-семейному. Там у нас чудесно.

— Дорогая Флоренс, естественно, вы взволнованы; право же, легко напугать и сбить всех с толку, играть в лесу в Тарзана и говорить, что все могло бы быть так просто и замечательно, а потом пойти и повеситься. Думаю, это значит обмануться. И стать несчастным, не зная об этом. Какая мысль! Если не знаешь об этом, то, наверное, ты не несчастен!

Иванов. С большим удовольствием.

— Конечно!.. — воскликнула Фло. — Он никого не обманывал, это мы его обманули!

Сандырева (уходя направо). Я сейчас распоряжусь. (Уходит.)

Она потянулась за коньяком и наполнила свой стакан:

Иванов (ободрившись). Настасья Ивановна, я нетерпеливо жду-с, во мне ужасное мучение-с.

— Мне бы хотелось, чтобы хоть что-нибудь было для меня так же важно, я могла бы умереть за это!

Настя. Да вы в самом деле влюблены в меня?

После этих слов она вышла через стеклянные двери.

Иванов. Без ума-с! Уж так-с, что и не знаю!

Зазвонил телефон. Анри ждал, он очень устал. Но вот Николь вернулась. Звонил Мишель, просил передать большой привет и сказал, что вернется, как только сможет.

Настя. Да, может быть, вам генерал приказал?

— Вы ведь останетесь еще немного? Может, бутерброды напоследок? Мишель будет так разочарован!

Иванов. Они мне только советовали, как отец.

Они оба посмотрели в сад. Фло не было видно. Анри сказал:

Настя. Ну, в сад! В сад!

— Подождем немного?

Хватает его за руку и убегают в дверь залы. Входит из двери справа Сандырев с газетой, Сандырева тащит его за руку.

— Думаю, дождя так и не будет, — заметила Николь. — Мы собирались поставить в саду небольшую скульптуру — фавна или мальчика, который держит рыбу.

Явление пятое

— Думаю, надо мальчика и рыбу.

Сандырев и Сандырева.

— Думаете? Он будет стоять посредине. Мы уберем эти кусты, у них такой неряшливый вид, нельзя ведь жить в джунглях, не правда ли?

Сандырева. Оставьте вашу газету, оставьте вашу Европу! Что у нас-то совершается!

— Нет, — сказал Анри.

Сандырев. Ну, что такое? Ну, что такое?

— Тут за стеной как раз стоит дерево, но оно затеняет всю площадку, где пьют кофе.

Сандырева. Эх, ты — премудрость! Ну, угадай что.

— Естественно, — ответил Анри. — Может, выйдем и немного подышим?

Сандырев. Пожар, что ли? Землетрясение?

Фло было совсем худо. Что-то случилось с ее очками, и стены вокруг поросшей травой прямоугольной лужайки казались совершенно нереальными — они подступали все ближе со всех сторон. Она уронила свой стакан на пол из терракотовых плиток возле садового гриля.

Сандырева. Вашей дочери Насте делают предложение…

— Николь! Какая ужасная, ужасная стена!

Сандырев. Предложение, да какое же? Насчет чего?

Фло подошла вплотную к Николь и продолжила:

Сандырева. Он не понимает! Просят ее руки.

— Что бы вы сказали о ком-то, я говорю, о ком-то, кто могучим скачком перепрыгнул бы через вашу стену, просто перепрыгнул, о том, кто в сто раз умнее и нежнее нас, кто просто явился, легкий как перышко и свободный, и стоял бы там, и смотрел сквозь стену, и знал!..

Сандырев. Да!.. Ну да, ну и хорошо. (Смотрит в газету.)

Николь ответила, очень тихо и безжалостно:

Сандырева. Да вы хоть полюбопытствуйте, кто…

— Предположительно с помощью лианы? Или, может, веревки? Не так-то легко улавливать ваши хрупкие мысли, милая Флоренс, уж не Тарзана ли вы имеете в виду, или своего рода Иисуса, или, возможно, вашего несравненного учителя гимнастики?

Сандырев. Да, да, как же, это надо!.. Ну кто же, кто?

— Всех! — закричала Фло. — Всех! Но если бы он явился, вы никогда не узнали бы его и никогда не приняли бы! Я знаю это.

Сандырева. Чиновник-с, этот самый чиновник.

Она растянулась на траве, подперев лицо руками. Анри сказал:

Сандырев. Чиновник? Это хорошо. Какой чиновник?

— Николь, мне очень жаль!

Сандырева. Генеральский.

— Не огорчайтесь. Я так легко все забываю. Не хотите остаться на ночь в комнате для гостей? Это не причинит никакого беспокойства!

Сандырев. Генеральский? Генерал, генеральский…

— Спасибо, спасибо, но мы, пожалуй, поедем домой. Через некоторое время.

Сандырева. Да вы проснитесь! Он уж не помнит, что у нас было сегодня.

— Но она ведь не может лежать на земле, трава совсем мокрая…

Сандырев (трет лоб). Да, ну да, теперь я… да…

— Пусть поспит.

Сандырева. Петр Степаныч Иванов, чиновник его превосходительства, что у нас на ревизии… понимаете?

Он бережно обнял Николь за плечи и сказал:

Сандырев. Ах… да… да… Так он это вот как?

— Вы самая лучшая жена, какая только могла быть у Мишеля. Вы подходите друг другу! Фло и я тоже подходим друг другу. Не можем ли мы немного посидеть здесь молча? Нет, ни слова! Пусть будет совсем тихо.

Сандырева. Да-с! Вот как! А генерал подарил ей альбом.

Они присели на стулья возле садового гриля. Ночь была необычайно теплая для такой весны. Они слышали только шум проезжавших мимо машин. Николь откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

Сандырев. Кому альбом? Да, да, так, чиновник подарил альбом, а генерал предложение!..

— Анри, знаете… мне становится немного жутко, когда ночью совсем тихо.

Сандырева. Эх, Иван Захарыч, вот до чего довела вас политика!

— В самом деле?

Сандырев. То есть да, чиновник — предложение, а генерал — альбом! Понял я. Ну, что тут мудреного!

— Да, немного неприятно. Даже страшно! Здесь ведь постоянно толпится народ, у Мишеля столько знакомых, но когда они уезжают, а он засыпает, слышишь только шум машин, что почти всю ночь проезжают мимо. Но есть такое время, когда даже машины не проезжают. Понимаете, тогда стоит абсолютная тишина.

Сандырева. Насилу-то, ах, тюленюшка! (Поднося ему свою руку.) Целуйте ручку и благодарите… за что вам бог послал такую жену-то.

Анри зажег одну из сигар Мишеля. Она продолжала:

Сандырев. Ты, да… благодарю, благодарю…

— А это дерево за стеной, что отбрасывает тень…

Сандырева. То-то! Ценить-то вы только не умеете… Отправляйтесь в сад, к жениху! Да бросьте хоть теперь-то. (Вырывает газету и кладет на стол.) Ступайте, будьте любезны и веселы. (Выталкивает.) Идите, идите… и я сейчас.

— Да, это дерево?

Сандырев. Иду, иду… (Уходит.)

— Один мальчик как-то влез на него. Соседи послали его сюда спросить, не засорился ли и у нас сток. И вместо того чтобы позвонить, он перебрался через стену с помощью веревки.

Сандырева. Думано ли, гадано ли, чтобы такая развязка! (Подходит к окну.) Нивин идет! (В окно.) Василий Сергеевич, Василий Сергеевич! На минутку. У нас — радость! (Бежит к дверям в зал и встречается с Нивиным.)

Анри сказал:

Явление шестое

— Возможно, он играл в Тарзана… — и резко оборвал самого себя. — Он выбрался обратно так же?

Сандырева и Нивин.

— Я не следила за ним.

Сандырева. Когда же это было прежде, чтобы мимо шли и к нам не зашли?

Нивин. Я, право, и не заметил, что мимо вас прохожу.

Фло села в траве и спросила:

Сандырева. Вот как углублены! Прошу же вас, присядьте на минутку.

— Когда у вас засорился сток? Не засорился? Николь, вечер был очень приятный. Я прощаю вас. Мы все прощены.

Садятся.

Она поднялась и вошла в дом.

Наша ревизия чудесно сошла, Василий Сергеевич! Генерал был очень любезен!

— Николь… — сказал Анри.

Нивин. Очень рад.

Он искал нужные слова, и она тотчас пришла ему на помощь:

Сандырева. И радостная новость у нас!

— Благодарить не за что! Я была рада принять вас у себя. Вы должны как-нибудь прийти, когда Мишель будет дома. Вы всё взяли? Ничего не забыли?

Нивин. Что такое?

Ее большие синие глаза были так же красивы, как всегда, в них не читалось и тени недовольства. Она добавила:

Сандырева. Чиновник его превосходительства сделал предложение Настеньке, Иванов по фамилии; прекрасный молодой человек.

— Вы знаете, дорогой друг, все забывается так легко.

Нивин. Как это скоро у вас делается.

В машине Фло заснула. Проснувшись через час, она спросила:

Сандырева. Бог нас устрояет, Василий Сергеевич.

— Надо мне написать ей письмо?

Нивин. Хм… ревизия, сватовство — интересно…

— Нет, не думаю. Не надо тревожить людей, которые легко забывают.

Сандырева. Именно, что чудесно! Ах! Гляжу я все на вас, Василий Сергеевич, как изменились.

— Почему ты не злишься? Ты больше никогда не сможешь взять меня с собой туда.

Нивин. Старость подкрадывается.

— Конечно, смогу. Лучше как можно скорее!

Сандырева. Ох, что вы! Вам только еще жить да наслаждаться, Василий Сергеевич! Наука, ох, наука вас сушит! Довольно бы, право, довольно бы!

Она немного посмотрела на него, а потом по-прежнему стала глядеть прямо перед собой. Накрапывающий дождь придал блеск асфальту. Через полуоткрытое окошко автомобиля к ним доносился аромат мокрой травы.

Нивин. А что пословица-то говорит, Ольга Николаевна? Век живи, век учись!

Через некоторое время Анри рассказал о дереве, на которое он забрался, когда был малышом. А потом не осмелился спуститься обратно вниз и просидел там весь день напролет.

Сандырева. Да чему вам, помилуйте! Уж вам ли чего не знать! Вы все знаете; вам кажется, что еще что-то осталось. Конечно, слава! Прославиться человеку хочется, показать всему свету свой ум.

— Я жутко боялся, — сказал он. — А еще страшнее казалось то, что все будут смеяться надо мной.

Нивин. Показывать свету свой ум, да еще всему! Ольга Николаевна, что вы! Далеко очень.

— Кто-то пришел и спас тебя?

Сандырева. Ох, слава! Исстрадается, измучается человек так, что сам себя не понимает, ну, и — стреляются. А вы думаете, отчего? Все от этого.

— Нет. Я слез вниз сам. Я плакал от испуга. А потом снова вскарабкался вверх, в тот же миг.

Нивин. Так-с, именно, святая ваша речь, Ольга Николаевна.

— Да, — сказала Фло. — Понимаю.

Сандырева. Нет, глупая, дурацкая моя речь, Василий Сергеевич, простите меня; но от души, от нашего расположения к вам, не могу удержаться! И думаю я еще: не все же слава; а разве такое счастье хуже? Вести добродетельную, семейную жизнь, делать людям добро там, где судьба поселила; много добра! Ах, много за такого доброго человека проливается горячих молитв! И какая любовь, какая забота окружает его; он родной, дорогой становится для людей окружающих! И так ему хорошо, и ничего уже не хочется, не рвется он к этой громкой, страшной славе!

Не много машин было на шоссе той ночью. Анри представил себе Николь, которая лежала и прислушивалась к шуму автомобилей, они проезжали по одному, и ее одиночество становилось еще больше. «Великолепная женщина, — думал он. — По-видимому, жить с ней легко. У меня — женщина с трудным характером. Все хорошо!»

Нивин. Просто плыву; плыву по какой-то волшебной реке, под тихими, сладкими звуками сирен.

Когда они подъезжали к своему дому, он почти мимоходом спросил:

Сандырева (встает). Смеетесь вы над дурой-бабой! ну, бог с вами! Дай бог только вам здоровья да сил! А каким я вас чайком угощу, мы только что получила, свеженький! Ведь я знаю, что вы любите! Я сию минуту! (Уходит.)

— Что это значит: быть несчастным и знать об этом?

Нивин. Какова женщина!.. Да-с, дама с соображением. (Помолчав.) Вот так-то и плывешь, и плывешь, да как задремал под эту тишину-то — ну, и прощай. Очнешься вдруг, разбудит тебя что-нибудь — ни силы уж в тебе, ни мысли, и так и тянет, так и затягивает тебя плыть дальше это тихое море покоя и сна. Вчера изорвал я, в сознании своего бессилия, начатую диссертацию, а сегодня… (увидав входящую Липочку) плывем!

— Возможно, это не так опасно, — ответила Фло. — Думаю, это не так опасно. Думаю, если знаешь об этом, это не опасно.

Входит Липочка со стаканом чаю.

Мальчики уже легли спать. Анри завел будильник и собрал бумаги, которые ему нужны были для работы назавтра. Платье Фло было покрыто пятнами от земли и травы, он замочил его в ванной.

Явление седьмое

Нивин и Липочка.

Нивин. Как вы сегодня интересны, позвольте вам сказать.

Липочка (поставив стакан). Это что же значит?

Чайки^{41}

Нивин (прихлебывая чай). То, что вы очень милы!

Он снова открыл сумки и чемоданы, уже в третий раз.

Липочка. Вы уж за комплименты взялись, от скуки, что ли?

— Но, Арне, любимый, — сказала Эльса, — мы никогда не тронемся в путь, если ты не надеешься на наши записи. Мы ведь составляли их целую вечность!

Нивин. Невольно-с, невольно! Ваш вид вызывает.

— Знаю, знаю, не шуми, мне нужно проверить всего лишь несколько мелочей…

Липочка. Или насмехаетесь? Вас не разберешь.

Его худое лицо сморщилось от страха, а руки снова начали дрожать.

Нивин. Ничуть-с! Вы такая славная, сдобная, мягкая, свежая… Так можно выражаться?

«Ему постепенно станет лучше», — подумала она.

Липочка (надувается). В булочной можно.