Боукер Дэвид – Смерть, какую ты заслужил

Моим учителям английского языка и литературы с извинениями
1

Хотя каждое слово в этой повести правдиво как отчаяние, я не жду, что мне поверят. Э. Несбит. «В полный рост в мраморе»


Билли ненавидел Манчестер. Он ненавидел его вокзал Пиккадилли, «Театр Королевской Биржи» и то, как в отеле «Молмейсон» не открываются окна. Он ненавидел телеведущих из Манчестера, особенно Тони Уилсона. Он ненавидел «Манчестер юнайтед» и «Манчестер сити» и всех их болельщиков. Он ненавидел популярные манчестерские дуэты, включая Дылду и Кроху, Брайана и Майкла, Столкера и Эндертона. Он ненавидел Арндейл-центр и до, и после теракта ИРА. Он ненавидел закопченные манчестерские здания и их неприязненные фасады и угрозу неминуемой смерти в воде, притаившуюся в вонючих каналах.

Но ненавидеть Манчестер было богоданным правом Билли Дайя, потому что он здесь родился. Он вырос, чувствуя на щеке отдающее пивом дыхание санта-клаусов в универмаге «Льюис». В Садах Пиккадилли за ним крались извращенцы. На Бельвью в него плевали дети татуированного отребья. Его обчистили на Гасьенде, и в два часа ночи он улепетывал по Оксфорд-роуд от убийц, которым нечем заняться.

В Манчестере Билли чувствовал себя живым. Тут его место. Если приезжие критиковали его город, Билли невольно бросался на его защиту. И потому так вышло, что криминальные элементы Манчестера интересовали его больше, чем какие-либо еще преступники на планете.

В предрождественскую неделю, ту самую, когда его бросила подружка, а четвертый его роман вышел без единой рецензии, ему неожиданно позвонил Малькольм Пономарь. Как многие коренные манчестерцы, Пономарь был болезненно тучным и розовощеким и вопреки всей очевидности продолжал болеть за футбольный клуб «Манчестер сити». Но Пономарь был знаменитым гангстером. Его банда «Пономарчики» контролировала Большой Манчестер, и ходили слухи, что Пономарь держит своих парней в ежовых рукавицах.

Голос в трубке подходил к виденной Билли фотографии: высокий, с одышкой, хриплый от мокроты и бравады.

– Кажется, ты пытался получить гребаное – как оно там... – интервью со мной, – без предисловий начал Пономарь.

Это было правдой. Как у большинства сомнительных личностей, у Пономаря был прикормленный пиарщик: озлобленный на жизнь бывший учитель по фамилии Босуэл, цеплявшийся за свою неспособность поддерживать прочные дружеские отношения как предлог не перезванивать. Несмотря на настойчивость Билли, Босуэл клялся и божился, что у Билли больше шансов публично отыметь премьер-министра в прямом эфире, чем поговорить с Малькольмом Пономарем.

А теперь ни с того ни с сего злодей, правящий Манчестером и регулярно отправляющий старших офицеров полиции в заслуженный отпуск на Гавайи, «подвинул» своего пиарщика и сам позвонил Билли домой поздно ночью, когда писатель был пьян, а его самооценка опасно приблизилась к нулю.

– Только что проснулся? – спросил Пономарь. – Голос у тебя, ну, сам знаешь...

– Честно говоря, я дрочил, – солгал Билли в расчете на оригинальность.

– О ком? – без заминки деловито спросил Пономарь.

– То есть?

– О ком думал, пока дрочил?

– Это мое личное дело, вам не кажется? Пономарь фыркнул.

– Ты первый, мать твою, начал. Ты первый стал выделываться под крутого и пречестного, назвавшись дрочком.

– Я не выделывался. И я не дрочок.

– Знаешь, что я тебе скажу? Тогда ты и не писатель, – сказал Пономарь. – Я видел брехню, которую ты написал про алкоголизм среди актеров «Улицы Коронации»* [Популярный телесериал о повседневной жизни нескольких семей с одной улицы на севере Англии. – Здесь и далее примеч. пер.]. И знаешь, что? Хреново ты пишешь.

– Только потому, что читаю не чаще раза в месяц. Пономарь не рассмеялся.

– Этой статейкой ты многих оскорбил, включая мою мать.

– Почему? Она играет в «Улице Коронации»?

– Нет. Лечится от алкоголизма. – Повисло долгое молчание. – Ладно, я не затем звоню. Большинство журналистов, кто обо мне пишет, из Лондона. Я подумал, было бы неплохо поговорить ради разнообразия с кем-нибудь из местных, с кем-нибудь, кто не слишком много знает и у кого, возможно, поменьше предубеждений насчет того, кто я и что я. В общем и целом, с тупицей вроде тебя.

– Понятно, – отозвался Билли, сознавая, что его испытывают.

– Так о чем будет интервью? – рявкнул гангстер. У Билли было такое чувство, что он и так знает ответ, поэтому покорно сказал:

– О Малькольме Пономаре. О том, кто он и что он.

– В точку.



Они встретились в «Марокканце», фешенебельном ресторане, который Пономарь держал в Динсгейте.

Нет, это был не деловой ленч. Для этого Билли был слишком мелкой сошкой. Ему велели прийти к десяти. Как можно было предположить, Пономарь заставил его ждать и протиснулся через вращающиеся двери вскоре после одиннадцати, в компании высокого мрачного шестерки с типичной для Манчестера скверной стрижкой. О шестерке Билли предупредили, а вот о стрижке нет.

Но наихудшим сюрпризом оказался Босуэл. Будучи ветераном бесчисленных очерков о знаменитостях, Билли знал: если пиарщик настойчиво желает нянькаться с клиентом, ничего хорошего не жди. Это предполагает, что пиарщик не доверяет журналисту и беспокоится, как бы интервьюируемого не скомпрометировали. Откровенно говоря, Билли и сам бы себе не доверился. Но от гадины вроде Босуэла это было серьезным оскорблением.

Пиарщик был жилистым мужичонкой при бороде и очках в стальной оправе. Он все время улыбался или, точнее, нервно гримасничал, словно боялся, что его ударят. Вероятно, потому что сидеть ему выпало рядом с Малькольмом Пономарем.

Шестерка примостился на барном табурете у стойки, где дулся и ел арахис с блюда. Билли, Пономарь и Босуэл заняли стол у окна. Пономарь сел к окну спиной, что позволяло ему видеть разом Билли, весь ресторан и входную дверь по правую руку. Пономарю было лет пятьдесят пять: среднего роста, с круглым животом, огроменными руками и плечами, над которыми полностью отсутствовала шея. Воняло от него сигарами и дорогим лосьоном после бритья. Из-за безвкусно крашенных каштановых волос и невозможно розовых щек он выглядел так, будто над ним потрудился тот же малый из похоронного бюро, который так поизмывался над покойным дядюшкой Билли.

Как водится среди закоренелых преступников, лицо у Пономаря было почти комично-грубым. Но посмеяться мешала (помимо вполне понятного желания избегнуть физической боли) сама его аура. Не столько харизма, сколько всепроникающие психические миазмы, которые медленными, мерными волнами распространялись от его массивного тела и как будто говорили: «Я мог бы тебя покалечить. Скорее всего я получу удовольствие, калеча тебя. Я каждый день кого-нибудь калечу».

Билли побаивался Малькольма Пономаря. А когда Билли боялся, то атаковал, не думая, что говорит. Началось интервью не с той ноты. Первым вопросом Билли было:

– Кто ваш любимый философ?

Пономарь уставился на Билли приблизительно так же, как на пятно спермы на гостиничном покрывале. Прошло секунд двадцать, прежде чем он заговорил:

– Ты еврейчик? Я не против. Просто интересно.

– Не ваше дело, – отрезал Билли.

– Вопрос, который ты мне только что задал. По мне, так чисто еврейский вопрос. Пойми меня правильно. Я против евреев ничего не имею. Просто думаю, что им надо бы вернуться в Ветхий Завет.

Заметив, что в диктофоне крутится пленка, нервно вмешался Босуэл:

– Мальк не расист.

– Расист? – вскинулся гангстер. – Да как я могу быть расистом?! Да я для ленивых иммигрантов сделал больше любой другой сволочи. Я отдал миллионы клубам для голубых мальчиков в Манчестере и окрестностях. Я даже собирал деньги на благотворительность, чтобы дамочки заваривали чай умирающим гомикам. И это у меня какие-то предубеждения? Я вас спрашиваю? Какие?

– Не знаю, – осторожно ответил Билли.

Пономарь однако уловил нюанс.

– Что значит не знаешь? – вскинулся он.

– У Малька нет предубеждений. Никаких, – настойчиво встрял Босуэл.

– Не умничай со мной, приятель, – мягко предостерег Пономарь. – Мой ресторан я назвал в честь темнокожего. Марокканцы ведь темнокожие, так?

И в доказательство он протянул рекламный коробок спичек с грубой карикатурой на араба в феске. Постаравшись не рассмеяться, Билли потихоньку убрал спички в карман.

– Слушай сюда, – гнул свое Пономарь. – Ты можешь быть любой национальности, и все равно тебя пустят сюда обедать, мне хоть бы хны. Свершенно плевать. Если уж на то пошло, черные сюда не ходят только потому, что им не по карману цены белого человека.

Билли глянул на диктофон, радуясь, что все записывается.

Перехватив его взгляд, Пономарь подался вперед – во всяком случае, настолько, насколько позволяло брюхо. В его глазах не было злобы, только откровенность и легкое веселье.

– Дружеское предупреждение, приятель. Не зли меня. Такого врага, как я, никому не пожелаешь, уж ты мне поверь.

Слова сорвались у Билли с языка прежде, чем он успел подумать:

– И, уж конечно, друга тоже.

Босуэл изменился в лице, став цвета сала. Шестерка у стойки, который как будто не слушал, вдруг соскользнул со своего насеста и направился к Билли. Свирепо глянув на нахала, он перевел взгляд на Пономаря, ожидая только знака, любого знака, что босс желает, чтобы журналиста порвали на части. Но, улыбаясь как злобный Будда, Пономарь отослал его взмахом руки. Заметно сдувшись, шестерка отступил.

Надеясь снять напряжение, Босуэл вскрыл пакетик «Имбирных Маквитти с орехами» и предложил одно Билли. Билли имбирное печенье не любил, но все равно взял одно.

– Итак, как вы бы сами себя описали? – робко начал он.

– Жирный гад, – отозвался Пономарь. – А ты себя?

Не в силах придумать оригинальный ответ, Билли ляпнул:

– Популярнее Иисуса.

И тут Пономарь Билли удивил:

– Гребаная ложь. Никакой ты, мать твою, не популярный. Твой единственный кореш – коп. А это – посмотрим правде в глаза – все равно что вообще не иметь друзей. Тебя никто на любит.

Силясь взять себя в руки, Билли сказал:

– Такие, как я, приобретают популярность задним числом. – И вдруг вспомнил, что надо бы возмутиться: – Откуда вы знаете, что я никому не нравлюсь?

– Навел справки. И выяснилось, что ты гребаный нищий. И крыша над головой у тебя есть только потому, что покойная бабуся оставила тебе свой домишко. Ты наглое, докучное шило в заднице.

Билли растерялся.

– Тогда почему вы даете мне интервью?

– Потому что однажды ты написал очень симпатичную статейку про игрока из старого «Сити» по имени Фрэнсис Ли.

– Вы шутите, правда?

– Нет, так уж вышло, что Фрэнсис мой кумир. Он играл в те времена, когда «Сити» были на коне.

– Значит, поэтому я здесь? – изумился Билли. – Потому что однажды напился со старым футболистом?

Пономарь широко ухмыльнулся.

– Ну уж точно не из-за смазливой внешности.

Повисла тишина. Пономарь подчеркнуто поглядел на часы.

– Пять хреновых минут, а у него уже кончились вопросы.

– Как по-вашему, вы приобрели репутацию гангстера?

– Господи, помоги! – устало протянул Пономарь и умолк, чтобы закурить тонкую панетеллу. – Аты как, мать твою, думаешь, бестолковщина?

– Значит, вы закоренелый правонарушитель? – спросил Билли. Обычно он так не выражался. Он цитировал старый фильм «Томас Танковый Мотор», просто чтобы проверить, заметит ли Пономарь. Но гангстер, очевидно, не был фанатом «Томаса».

– В прошлом я нарушал закон. Подтвержу под присягой, – объявил Пономарь, поднимая пухлую розовую ладонь. – Я родился и вырос в Гульме, а край там бедный. Когда я был ребенком, у нас не было ничего. Я этого не знал, потому что у всех вокруг тоже ничего не было. Папа с мамой тут не виноваты. Они были хорошими людьми и всю свою жизнь работали не покладая рук. И какую награду они получили за свои труды? Несколько гребаных пенни.

Затем последовала скучная сентиментальная речь о том, как отец Пономаря умер трагически молодым в возрасте шестидесяти семи лет и потому не дожил до того дня, когда сын завел директорскую ложу на стадионе «Манчестер сити».

– Старик так и не увидел, каким я стал крутым. У меня денег больше, чем у кого-либо в гребаной истории Манчестера. У меня яхта хренова шире Оксфорд-роуд. Завтра я мог бы перебраться в Португалию, если бы захотел. Да я мог бы купить Португалию, мать ее. Я мог бы купить все, что мне понравится, включая тебя.

– Значит, я вам нравлюсь? Пономарь рассмеялся.

– Ты о чем, мать твою?

– Вы только что сказали, что можете купить все, что вам понравится. Выходит, я вам нравлюсь.

– Да от тебя с души воротит, уродливая ты задница.

– Вы признаете себя преступником?

– Я и есть гребаный преступник, приятель. Второго такого нет.

– И у вас есть банда. Под названием «Пономарчики».

– Ха, банда! Это движение, мать твою! – Он скривился на Босуэла, погрузившегося в собственные унылые мысли. Шестерка улыбнулся и кивнул, словно говоря: «В яблочко».

– Тем не менее в тюрьме вы были лишь однажды. Как так вышло?

– Потому что у меня есть деньги, и люди меня боятся. Поэтому мне всегда удавалось найти придурка, который отбыл бы за меня срок. Но если ты это напишешь, то Рождество проведешь в сраном гробу.

– Значит, о преступности вы говорить не хотите. Тогда о чем же вы хотите поговорить?

Без всякого предупреждения злое комичное лицо сложилось в маску благочестия.

– Я уйму чего сделал для благотворительности, мать ее. Пора общественности и прессе это заметить.

Следующие восемь минут Пономарь разглагольствовал о своих трудах на благо инвалидов. Не тех, кому он лично помог приобрести инвалидность, но о детишках на костылях, которых так горячо любят все прирожденные сволочи.

– У меня сердце кровью обливается, – заключил он. – При виде этих малышей у меня сердце кровью обливается. Но кто-то же должен им помогать.

После краткого неуважительного молчания Билли спросил:

– Не ошибусь ли я, сказав, что у вас есть друзья в полиции?

– У меня повсюду друзья, приятель. Мне повезло. Однозначно.

– И вы отправили Дерека Паркса, заместителя начальника полиции Большого Манчестера, на Ямайку после смерти его жены?

– Отвали.

– Мистер Паркс один из ваших друзей?

Слегка приподнявшись, Пономарь подался к Билли, так что его брюхо легло на стол. Он придвинулся так близко, что Билли ощутил вонь сигары.

– Который из слогов в «от-ва-ли» ты не понял?

– Сколько у вас денег? – спросил вместо ответа Билли.

– Чертовски больше, чем у тебя.

– Видно, да?

– Еще как, – отрезал Пономарь. – На самом деле, когда ты сюда вошел, я подумал, ты хочешь всучить мне подписку на «Энциклопедию». – Пономарь кивком указал на кольцо с черным черепом на пальце у Билли. – Ты только посмотри, что у тебя на руке, мать твою! Словно в грошовую лотерею выиграл.

Билли зевнул, но Пономарь еще не закончил:

– Для кого эта статья?

– Для «Блэг». Мужской журнал о моде.

Босуэл с жаром закивал:

– Хороший журнал. Двух мнений быть не может.

Пономарю было глубоко плевать.

– И сколько тебе заплатят?

– В зависимости от объема текста. Сотен пять, наверное.

– И все? Я ради такого с кровати не встану.

– Вы когда-нибудь убивали?

– Какой гладкий переход! – Пономарь довольно ухмыльнулся. – Как мои слова о том, что я не встану с кровати, подвели тебя к этому вопросу?

– Я вдруг подумал про всех тех, кто вас разозлил и больше никогда с кровати не встанет.

Пономарь потряс кулаком.

– У большинства обычных придурков на насилие кишка тонка. А если нет, они останавливаются, когда у самих кровь идет или если пустили кровь другим. Тут есть, понимаешь ли, разница. Я не останавливаюсь. Я продолжаю, пока у гадов ни капли крови не останется. Но предупреждаю: если это напишешь, тебя ждет то же самое.

– Откуда вы знаете, что победите? – довольно глупо спросил Билли.

Пономарь нахмурился.

– Что ты несешь?

– Если попытаетесь меня убить, откуда вы знаете, что победите?

– Что, мать твою? – не веря своим ушам, рассмеялся Пономарь.

Поджав побелевшие губы, Босуэл решил, что пора вмешаться:

– Все. Интервью окончено.

Но Пономарь выбросил вверх руку, затыкая пиарщика.

– Еще секундочку, мать твою. Давай-ка внесем ясность. Ты хочешь сказать, что если мы подеремся, мы с тобой, лицом к лицу... Ты хочешь сказать, что меня завалишь?

Билли опустил глаза, так как где-то читал, что, встречаясь взглядом с гориллой, обязательно ее провоцируешь.

– Я ничего не утверждаю. Вы крупный человек. Но знаете, мне, возможно, повезет. Людям ведь везет.

– Не таким, как ты, – безразлично ответил Пономарь.

Изо всех издевок гангстера эта оказалась самой болезненной. В глубине души Билли Дай всегда считал себя проклятым. Он был странным, а странность сама по себе проклятие. Он не носил женскую одежду, не вожделел к животным, не намазывался каждое полнолуние клубничным джемом. Но не проходило и дня, чтобы он не думал про всех тех, кто умер и превратился в призраков. А еще он писал рассказы и романы в жанре хоррор. Мало кто думает о призраках, и еще меньше пишут рассказы ужасов, поэтому рынок для книг Билли и, если уж на то пошло, для самого Билли был пугающе мал. Но, предположив, что писатель неудачник, что ему никогда не повезет, Пономарь разбередил его глубочайшие страхи.

Повисла долгая тишина, которую Билли нарушил, задав свой последний вопрос:

– У вас есть невоплотившиеся амбиции? Пономарь на минуту задумался.

– Да, – наконец сказал он. – Мне бы хотелось сжечь дотла город Ливерпуль.

– Почему?

– Что значит почему? Ты когда-нибудь там бывал?



Тем вечером, вернувшись в ветхий домик на Альберт-роуд, Билли дважды прокрутил запись интервью. После первого прослушивания он почувствовал, что его как будто вываляли в грязи, ему стало стыдно. Ему показалось, он дал Пономарю легко отделаться, позволил жирному Мальку увернуться от всех вопросов, кроме самых банальных. Проще говоря, Билли решил, что провалился как журналист. Но журналистский провал еще не обязательно повод для самобичевания. Можно потерпеть неудачу в профессиональном плане и тем не менее победить в человеческом. Однако Билли, который требовал от себя слишком многого, счел, что провалился по обеим статьям.

Но позже, уже пропустив пару рюмок рома, он прослушал запись еще раз и осознал, что если сохранить все то, что Пономарь требовал выбросить, то статью еще можно спасти. Подгоняемый алкоголем и непутевым энтузиазмом, он взялся за работу. К двум утра статья была закончена. В ней остались вся похвальба, все оскорбления и пустые угрозы, и этого было более чем достаточно, чтобы упрочить за Малькольмом Пономарем славу злобного паразита. Преисполненный ликования, но слишком пьяный, чтобы встать, Билли лег на диван и закрыл глаза.

2

Но бежал я напрасно! Мой злой гений, словно бы упиваясь своим торжеством, последовал за мной и явственно показал, что его таинственная власть надо мною только еще начала себя обнаруживать. Эдгар Алан По. «Вильям Вильсон»


Тони помахал рукой перед лицом Билли.

– Эй? Есть тут кто?

Выкашляв облачко пахучего дыма, Билли рассеянно передал косяк Тони. Заметив его остекленевший взгляд, Тони толкнул друга локтем.

– Билл? Ты в порядке? Билли поежился.

– Ага. Просто приход слишком уж странный. Мне показалось, я увидел кое-что...

Тони, отмахиваясь, рассмеялся.

– Я же говорил, с одного пыха берет. Вот почему идет по сто тридцать за унцию.

– Мне не по карману, – отозвался Билли.

– Сто двадцать, и я граблю самого себя.

– Как ты можешь грабить себя, Тони? Трава ведь тебе ничего не стоила. Ты же ее украл, черт побери.

Тони был невысоким и угловатым, с высокими скулами и тонким точеным лицом. Он служил детективом в отделе наркотиков, и было сомнительно, что до пенсии его повысят – вследствие отвращения к ответственности и прогрессирующей кокаиновой зависимости. Тони только что сменился. Утром ему доверили выгрузить из сейфа и отвезти на сжигание внушительный запас запрещенных законом веществ. Но в огне погибла лишь половина груза. Вторая необъяснимым образом осталась в багажнике «вокс-холла кавальера» Тони и теперь поступила в продажу родным и друзьям. Но сегодня Билли не покупал.

– Да нет, можешь, конечно, можешь купить, – насмешливо подстегнул Тони.

– Наверное, мог бы, если бы захотел. Но я завязал. Ассоциации неприятные.

– Какие еще ассоциации? «Ассоциация продажных офицеров полиции»?

– Я хочу сказать, мне не нравится то, почему я принимаю искусственные стимуляторы.

Тони так пыхнул косяком, что тот уменьшился на добрый дюйм.

– У тебя депрессия, Билл, и это потому, что тебя бросила девчонка. Но, честно говоря, пусть Никки смазливая, но груди-то у ее нет. В некотором смысле это благословение.

Друг хотел сказать что-нибудь доброе, но на Билли его аргумент не произвел впечатления. Тони же не отставал:

– Какие причины?

– А?

– Какие причины тебе не нравятся?

– Ну знаешь, даже с травой у меня раньше бывали небольшие озарения.

Вид у Тони стал скептический.

– Я говорю про то, когда слушаешь, как журчит ручей и слышишь музыку... и деревья мерцают как сказочные существа.

– Ах ты, Господи!

– С тобой никогда такого не случалось? Ты никогда под кайфом музыку не слышал?

Рассмеявшись, Тони покачал головой.

– Сдается, ты вообще не понимаешь, зачем наркотики, Билл. Они не для того, чтобы во что-то погрузиться. Они – того, чтобы оттуда выползти. Потому и называются «для отдыха».

Билли как раз собирался привести убийственный аргумент про «учиться играя», когда до него дошло, что никого им не «убьет», потому что Тони все равно не поймет, о чем речь. Билли дарил Тони подписанные экземпляры всех своих книг, но друг никогда не мог дочитать до конца. Недовольство Тони сводилось главным образом к тому, что истории начинались неплохо, но потом Билли обязательно все портил, оживляя мертвецов. Тони, навидавшийся трупов за свою карьеру в полиции, еще никогда не видел, чтобы какой-нибудь встал со стола в морге, а потому считал, что книгам Билли не хватает реализма. Сам о том не зная, Тони был экзистенциалистом, полагавшим, что люди рождаются, живут хреново, а потом умирают.

Билли тоже так считал, но верил, что, когда хреновая жизнь заканчивается, дух продолжает жить. Иными словами, Билли полагал, что нашего потенциала хреновости хватит на целую вечность. В начале двадцать первого века верить в вечную жизнь немодно. Круто – принимать наркотики, быть младше двадцати пяти и так или иначе связанным с музыкой, Голливудом или индустрией моды. В таком порядке.

Тони и Билли подкуривались в кафе на Сент-Энн-сквер. У Билли были дурные ассоциации с этим местом, потому что здесь в восемьдесят пятом он ввязался в драку с манчестерской рок-группой под названием «Новый порядок». Несчастливый исход драки стал первой пробой Билли на поприще журналистики. «Новый порядок» только что выпустил новый альбом, который Билли не стал слушать из принципа. Менеджер группы отказался дать Билли кассету бесплатно, а за отсутствием лишних денег Билли не хотел тратиться на то, что, как он инстинктивно чувствовал, окажется мусором.

С самого начала враждебно настроенные музыканты быстро сообразили, что их нового шедевра Билли не слышал. Бас-гитарист Питер Хук обвинил Билли в том, что он задает идиотские вопросы, а Билли вызвал его на поединок. Притер Хук, который скорее всего победил бы, от дуэли отказался. Билли ушел и написал статью о том, как не поладил с «Новым порядком».

Тем не менее ненависти к «Новому порядку» Билли не питал, считая, что музыканты были так же предубеждены против него, как и он против них. Однако он презирал кафешку, ставшую свидетелем его наихудшего журналистского провала, полагая, что кафе стояло себе в стороне, пока он выставлял себя дураком, и никак не вмешалось. Такова была одна из странностей Билли: он мог простить людей, но не места.

– Так ты правда завязал? Я тебе не верю. – Тони как будто раздражала сама эта мысль.

– Надоело хреново себя чувствовать, – сказал Билли. – Ложусь усталым и просыпаюсь усталым. Я круглые сутки вымотан, а мне только тридцать два.

– Вымотанным быть нормально, – не унимался Тони. – Все ребята в уголовке вымотаны.

Перед тем как ответить, Билли порассматривал миниатюрную елку на барной стойке. Деревце было единственной попыткой владельца приукрасить свое заведение к Рождеству. Уродливое и кривое, девяти дюймов высотой, деревце было опутано одинокой дождинкой. Истинный выродок среди елок. Наконец он сказал:

– Разумеется, мы все вымотаны. Ты свободное время проводишь, напиваясь, подкуриваясь и мастурбируя под жесткое порно.

– Не только свободное, – признался Тони. – Когда ты под прикрытием, как я, то обычно мастурбируешь и на задании. На деле это даже обязательный подход на работе.

– Знаешь, а мне просто интересно, каково это – быть здоровым?

Тони кивнул на виски с содовой в стакане Билли.

– Как вижу, выпивку ты не бросаешь. Разве выпивка не вредит здоровью?

– Рано или поздно завяжу. – Тони тут уже глумливо хмыкнул. – По одному пороку за раз.

Они помолчали, каждый вступил в унылый период полуденного пития, когда жизнь как будто состоит лишь из головной боли и писсуаров. Устав от тишины, Тони спросил:

– Приключения в последнее время были?

Польщенный вопросом, Билли рассказал другу, как в прошлом месяце отхватил эксклюзивное интервью с Малькольмом Пономарем.

– Странно оказаться так близко ко злу во плоти. И знаешь, я почти удивился, какую праведную жизнь веду. Мне даже чертов штраф ни разу не выписывали.

– У тебя даже чертовой машины никогда не было.

– Нет, послушай, послушай... я всегда воображал, будто хожу по краю. И знаешь что? Это был край пешеходного перехода. Я никогда не сходил с тротуара, не поглядев направо, налево и снова направо. Я думал, будто я Джим Моррисон. А оказывается, я гребаный Тафти!

– Кто?

– Тафти. Ну помнишь мультяшную белку, которая учит детишек правилам дорожного движения? Не играть на тротуаре, не выбегать на проезжую часть к фургону с мороженым... А, забудь.

– Но тебя наверняка за наркоту забирали?

– Ни разу. Со школы я ни во что серьезное не впутывался.

– А тогда что у тебя были за неприятности? – спросил Тони, внезапно напомнив Билли всех полицейских, которые его когда-либо останавливали и обыскивали. («Возможно, вопрос покажется вам нелепым, сэр, но вы не привлекались ли? Есть ли о вас записи в судебных архивах?» – «Да, офицер. «Для бешеной собаки семь верст не круг» группы «Осмондс». )

– Мой лучший друг пырнул кое-кого ножом.

– Хорошенький друг.

– Он был гораздо лучше придурков-копов, которые потом меня допрашивали.

Тони это неприятностями не счел. Тогда Билли рассказал ему про разгромную статью, которую он написал про Пономаря. У Тони отвисла челюсть. Вот это на его взгляд было настоящими неприятностями.

– Шутишь, да?

– Нет.

– Значит, ты сошел с ума. Иначе быть не может. Он же, черт побери, тебя грохнет.

– Не посмеет.

– Почему это?

– Власть прессы.

Наивность друга Тони просто поразила.

– Какая еще власть прессы? Когда Пономарь назначит за твою голову награду, ты думаешь, перед твоим домом поставят констебля?

– Да нет... Но едва ли его расстроит дурацкая статья в журнале.

– Проснись, Билли. Мы говорим про малого, который отрубит тебе руки топором, лишь бы поглядеть, как ты смотришься без рук.

Беспокойство Тони начало передаваться Билли.

– Ну да. Но если что-то случится, ты же мне поможешь, правда?

Тони мрачно рассмеялся.

– Я что, похож на идиота? У меня жена и дети, приятель. Слушай. Я тебе расскажу, насколько я смелый. Вчера я сидел один в патрульной машине и увидел, как кто-то паркуется на месте для инвалидов. На инвалида водитель ну никак не походил, и верно, выходит эдакий громила. Сломанный нос и плечи в милю шириной. Я показываю ему значок и говорю: «Думаю, вам лучше переставить машину, сэр». А он: «Еще слово, сынок, и я сломаю тебе шею». Я огляделся. Никто на меня не смотрел. И что я сделал? Сел в свою тачку и свалил. И пойми, Билли, любой другой коп на моем месте сделал бы то же самое.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что если ты заболеешь тяжелым гриппом, я схожу в аптеку. Что если ты поедешь в отпуск, покормлю твоего кота. Но если хочешь задевать Малькольма Пономаря, делай это на свой страх и риск.



После, пока Билли ждал автобуса, старая цыганка пыталась продать ему какой-то приносящий удачу вереск. Он отказался вежливо, но явно недостаточно, так как черные глазенки злобно сощурились.

– В новом году удачи не жди, – хмуро пообещала она

Подобно большинству писателей, Билли был суеверным и тут же начал гадать, какой облик примут его неудачи. А потом вдруг вспомнил предостережение Тони. Ему искренне не приходило в голову, что из-за статьи про Пономаря могут возникнуть проблемы. И действительно, составляя текст, Билли проявил немалую сдержанность. Пономаря он процитировал дословно, воздержавшись от привычной подтасовки фактов и придумывания ответов за интервьюируемого. Юристам Пономаря придраться не к чему. А вот кое-кому другому...

Когда он добрался домой, на придверном коврике его ожидала свежая собачья какашка. Кто-то в его отсутствие доставил ее через прорезь для писем. В квартале Билли было обычным делом получать какашки, презервативы и тампоны от анонимных доброжелателей. Билли не знал, кто именно послал конкретно эту какашку, но в общем и целом был уверен, что она не собачья.

Может, это весточка от Пономаря? Билли почти надеялся, что это так. Тот, кто заплатил два с половиной фунта, чтобы тебе доставили какашку, не станет выкладывать еще пять сотен, чтобы тебе сломали ноги.

Свернув коврик вместе с какашкой, Билли вынес его на улицу в мусорный бак. Спускался густой желтоватый туман. Вернувшись домой, он ощутил сильный запах газа. В этом тоже не было ничего нового. Он много раз звонил газовщикам. Появлялась череда раздраженных мастеров, чтобы отыскать и изучить предполагаемую утечку. И ни разу не находили. Билли давно смирился с тем фактом, что если в чьих-то домах пахнет гренками или фиалками, в его – газом и собачьим дерьмом.

Билли приготовил себе чай. Больше всего он любил «Твиннигс леди Грей», но стыдился употреблять напиток с таким немужественным названием, а потому хранил его в гостиничной жестянке для чаевых от постояльцев. Пока чай настаивался, он посмотрел на часы. Пять минут пятого. Пол Тинкер, редактор из «Блэга», наверное, уже вернулся с ленча. Подняв трубку, Билли набрал прямой номер Тинкера. И услышал, как, взяв трубку, Тинкер сказал, как и обычно:

– Редактор.

Билли тоже подал обычную реплику:

– Я не редактор. Я просто бедолага, который пишет за редактора.

– Дай, – отозвался Тинкер, сразу узнав своего единственного автора с севера. Хотя Тинкер был родом из Гулля, немногие страницы его журнала, где действительно печатались статьи, заполняли в основном мальчишки из закрытых частных школ и лондонские молокососы. – Я так и не поблагодарил тебя за ту телегу про гангстеров. Отличная работа. Все собирался тебе позвонить...

– Как раз о ней я и хочу поговорить. Как по-твоему, еще не поздно внести кое-какие изменения?

Тинкер охнул, точно его ударили под дых.

– Поздно. Номер уже ушел в печать.

У Билли закружилась голова. На долю секунды он увидел себя на больничной койке, под вентилятором легких, кругом рыдают и молятся убитые горем родственники.

– Что? Повтори еще раз.

– Мы сверстали его пораньше, чтобы растянуть себе каникулы на Рождество. Но послушай... сейчас я говорить не могу. У меня совещание. Скоро позвоню и договоримся пообедать вместе. Когда ты в следующий раз будешь в Лондоне?

Но Билли уже положил трубку. В гостиной он включил компьютер и открыл файл с интервью. Ловя себя на том, что ему трудно читать, он пробежал глазами текст, силой воли заставляя его превратиться во что-нибудь столь же пустое и отупляющее, как интервью в «Хэллоу!». К несчастью, статья была даже более поносная, чем ему помнилось.

Какой смысл притворяться? Тони прав, а Билли – распоследний идиот. Он в пух и прах разнес человека, известного тем, что от врагов мокрого места не оставляет. И что на него нашло? Неужели жизнь у него настолько жалкая, что он бессознательно подстроил все так, чтобы с ней покончить?

Отходных путей он не подготовил. У Билли не было ни денег, ни машины. Первым слепым инстинктом было уехать к сестре Кэрол в Дисли. Они с Кэрол не ладили. Сестра считала его ленивым сквернословом-нигилистом, чурающимся всякой ответственности. А он ее – толстозадой традиционалисткой, восхищающейся королевой. Оба были правы.

Невзирая на конформизм или, может, благодаря ему Кэрол пригласила его погостить на Рождество. Сестра узнала, что Никки от него ушла, и, не говоря об этом вслух, очевидно, его жалела. Из гордости Билли счел ее сочувствие глубоко оскорбительным и уже отклонил приглашение.

Но внезапно перспектива поплевывать финиковыми косточками в Дисли показалась ему весьма привлекательной или, во всяком случае, более привлекательной, чем перспектива выплевывать выбитые зубы в Левенсгульме. Дом на Альберт-стрит не был ни отрадным, ни уютным. Заходить на чердак Билли вообще боялся. И как быть с тенью у шкафа в спальне? Билли часто просыпался по ночам и ошибочно принимал тень за покойную бабушку. Нет, конечно, это была не его бабушка, а просто тень, но все равно страшно.

Наскоро затолкав в дорожную сумку кое-какую одежду, он в последний момент вспомнил и положил мобильный телефон и рождественские подарки для сыновей Кэрол. Подумав, взял еще ручку и блокнот. В конце концов он же писатель. Потом, заперев дверь, он вышел в ледяной туман.

Куда ни глянь, дальше трех ярдов ничего не видно. Машины ползли со скоростью десяти миль в час, свет приближающихся фар в сумерках походил на разливающуюся грязную жижу. Всю дорогу до станции он оглядывался через плечо, уверенный, что за ним кто-то идет. Потом напомнил себе, что времени всего пять, и куда бы он ни пошел, и впереди, и сзади будут прохожие. Но где же они? Мир в тумане казался пустым и безмолвным.

На перроне он начал мерзнуть. Одет он был в кожаную куртку на два размера больше его. Промозглый ветер беспрепятственно забирался между тонким свитером и подкладкой. Поезд на двадцать минут опоздал, а когда наконец прибыл, то оказался набит битком.

Но плотно стиснутые незнакомцы, их пакеты из супермаркетов, их вымотанные под конец рабочего дня лица успокоили Билли. Ни один не походил на Пономаря или его подручных. По большей части это были обычные, ничем не примечательные граждане, которые покинут сей мир так же незаметно, как в него пришли. Зато никто из них не подожжет врагу лобковые волосы паяльной лампой.

Из-за тумана дорога, которой полагалось продлиться час, заняла полтора. Когда поезд подъезжал к Дисли, Билли начал чувствовать себя в безопасности. Трудно было себе представить, что люди Пономаря подкарауливают его в этом городке среднего класса у подножия дербиширских холмов.

Выходя из здания вокзала, он испытал привычное чувство утраты. В Дисли когда-то жил Стив Эллис, друг, про которого он рассказывал Тони. Стива усыновила состоятельная пара. Вскоре после своего появления в Манчестерской Средней школе Стив выбрал Билли себе в друзья. Стив был самым крутым мальчишкой в школе. Билли – самым наглым. Стив избивал шестиклассников, а Билли откалывал шуточки, когда они, хныча, лежали в пыли.

Но у Стива была ранимая душа, о чем мало кто знал. Он был одержим желанием найти свою настоящую мать и бесконечно фантазировал о том, где она живет и какая она. Он зачитывался классикой литературы ужасов и мог дословно цитировать свои любимые романы, например, «Дракулу» или «Франкенштейна». Он был исключительно чутким и всегда знал, что думают – или чувствуют – люди вокруг.

Билли и Стив были настолько близки, насколько возможно без поцелуев. Их жизни и мечты сливались. Кольцо с черепом на пальце у Билли было подарком ко дню рождения от Стива. Древние считали, что безымянный палец напрямую связан с сердцем. Сосущая пустота, которую испытывал Билли всякий раз, когда касался кольца, этот миф как будто подтверждала.

С вечера поножовщины Билли давнего друга видел лишь однажды. Как-то вечером они встретились в пабе в центре города, когда Стива освободили условно. Стива окружали мальчики чуть помладше – из тех, кто татуирует себе тыльную сторону ладоней булавкой и шариковой ручкой. Билли пришел один. Приветствием Стива стал кивок и чуть презрительная ухмылка. Ухмылка словно бы говорила: «Я кого-то пырнул. Я побывал в тюрьме и выжил. Я круче, чем ты когда-либо станешь».



Сестра Билли жила на тенистой зажиточной авеню возле Лайм-парк. Подходя к дому, Билли увидел висящие на деревьях в начале подъездной дорожки рождественские гирлянды и начал спрашивать себя, а правильно ли поступает, но тем не менее позвонил в дверь. Открыла Кэрол, как всегда старше и более нервная, чем он помнил. Она удивилась, но была ему искренне рада. Из кухни вышел ее муж Роджер пожать Билли руку, другой тут же протянул банку «Боддингтонс».

Пока Билли пил пиво в гостиной под рождественской елкой, его племянники Марк и Крис гордо сообщили, что нашли рецензию на его последнюю книгу.

– Она была в Интернете, – с энтузиазмом объяснил старший, Марк. – Там говорилось, что книга просто дрянь.

– Нет, там только сказано, что она скучная, – поправил Крис.

– Ну спасибо, ребята, – сказал Билли. – Полагаю, вы вне себя от радости, что у вас такой знаменитый дядя.

Позже вечером Билли, верный себе, начал доставать хозяев. Когда мальчики пошли спать, а Кэрол – возиться на кухне, Роджер налил себе и Билли бренди. У шурина Билли было круглое, с нездоровым румянцем лицо, которое как будто никогда не нуждалась в бритве, и густая грива безупречно седых волос.

Роджер, вожатый в скаутском лагере, проговорился, что на Рождество ему подарят биографию Бейден-Пауэлла* [Основатель движения скаутов]. Со слов Роджера выходило, что Бейден-Пауэлл всегда выполнял свой долг. Билли напомнил, что однажды Бейден-Пауэлл велел повесить человека за кражу козла.

– Ага, – отозвался Роджер, – это только доказывает мои слова.

– Интересно, повесил ли он себе наградной значок? – задал риторический вопрос Билли.

– Он исполнил свой долг, – натянуто повторил Роджер.

– Но почему тот, кого он велел повесить, вообще украл козла? – не унимался Билли. – Может, его родные умирали от голода, и он считал, что его долг их накормить.

– Давай-ка поаккуратнее, – сказал Роджер. – Мы говорим о великом человеке.

– Так почему же Бейден-Пауэлл его повесил?



Кэрол с мужем отправились спать в десять. Билли лег полчаса спустя, ощущая себя подростком. В основном потому, что кровать принадлежала его двенадцатилетнему племяннику. Стены комнаты были оклеены постерами «Саус-парка» и фотографиями нападающих «Манчестер юнайтед». Вот пожалуйста, взрослый мужчина спит в детской кроватке в теплом домишке среднего класса, укутанном тишиной и туманом.