Туве Янссон

White Lady[1]



Им было, наверно, лет по шестьдесят, и они явно принарядились для этого случая. Все трое были возбуждены, и водитель катера даже подумал, что его пассажирки выпили по рюмочке перед уходом из дома. Пока он их вез, они без умолку болтали, называли его капитаном, а у причала, сходя на берег, шумно притворялись, что боятся упасть в воду.

Ресторан находился на островке в гавани — диковинный деревянный павильон с островерхой башенкой, окна — высокие, с вычурными наличниками. Сейчас, в сумерках, это бледно-серое здание казалось очень красивым и навевало грусть. Элинор сказала, что оно похоже на забытую мечту, затерявшуюся среди деревьев. Или на свадебный торт на слишком маленьком блюде. Элинор любила сравнения.

— Так оно и есть! — воскликнула Май. — Именно на торт! На миндальный торт с башенкой. Правда?

— Господи, как тут красиво! — вздохнула Регина. — Вы только взгляните на все эти катера.

Они остановились на лужайке — Май, Элинор и Регина. Трава была мокрая. В вечернем тумане мягко и расплывчато светились огни гавани, и на фоне этих дрожащих огней скользили суда — все они шли к морю.

— Шхуны, галеасы, парусники, — сказала Элинор. — Паруса как лебединые крылья.

Показался теплоход, идущий в Стокгольм, — большой, белоснежный, украшенный гирляндами огней, медленно-медленно скользил этот прекрасный веселый корабль, окруженный другими судами, и каждому из них приходилось отклоняться от курса, чтобы обогнуть островок, где стояли три женщины.

— Идемте внутрь, уже холодно, — сказала Регина.

Сезон заканчивался, в ресторане было пусто. Они поговорили о том, случалось ли кому-нибудь из них бывать здесь раньше, и только Май припомнила, что один раз приходила в этот ресторан с отцом, который был членом яхт-клуба и имел на причале постоянное место для своей лодки. Лестница была широкая, а потолок — очень высокий, совсем как в церкви. Там, в вышине, под самой башней, образуя причудливую сеть, перекрещивались стропила. Вечер был теплый, окна длинной веранды были открыты, и над пустыми столиками плыли клубы тумана.

— У меня такое чувство, будто все это я уже видела в кино, — сказала Регина. — Большой дворец с пустыми комнатами и люди, не знающие, чего хотят.

— Это «Мариенбад», — сказала Элинор. — Замечательный фильм. Только почему ты говоришь шепотом?

Они расположились в дальнем конце веранды, подошел официант, и, пока они делали заказ, к ним вернулось хорошее настроение: им хотелось вкусно поужинать и выпить, и они выбрали для этой цели новое незнакомое место — ресторан на острове, открытый в самом начале века; когда они были детьми, этот дом уже был старым.

— Как прекрасно, когда все впереди, — сказала Регина. — Я закажу коктейль «White Lady». У меня белое платье, поэтому я хочу «White Lady».

— Он очень крепкий? — спросила Май. — Я тоже хочу «White Lady».

Регина позвала официанта и сказала, что она передумала: ей хочется бифштекс с перцем. И к нему слегка подогретое вино.

— Вы обратили внимание, — спросила Май, — что официант очень молод? В таком ресторане официанты должны быть пожилые. А этот молодой, быстрый и послушный.

— Я хочу есть, — сказала Элинор. — Мне всегда хочется есть. Но я не решаюсь заказывать то, что хочу. Стала толстеть. Сейчас, например, после нашего морского путешествия, я просто умираю от голода. — Они посмеялись над ней, и она вдруг расчувствовалась: — Этот человек, который привез нас сюда… Опытнейший капитан дальнего плавания. И вдруг оказался не у дел. Он сам мне сказал. Ужасно, правда?

— Используй это в какой-нибудь своей книге, — предложила Май.

Она достала пудреницу, быстро провела пуховкой по своему маленькому озабоченному личику, взбила волосы и поставила сумку на пол рядом со стулом.

— Ты вовсе не толстая. И ты не меняешься.

— Как Юнона, — заметила Регина. — Знаете, один раз в Венеции я пила «White Lady», вернее, под Венецией, в игорном доме, не помню, как он назывался. Это был мой первый коктейль. Ваше здоровье, девочки! Так вот, в этот игорный дом меня не хотели пускать без провожатого, потому что я была слишком молоденькая. Тогда подошел некий директор банка из Фиуме…

— Откуда?

— Из Фиуме. Директор банка из Фиуме. Я была такая юная и хорошенькая, что он пригласил меня и попросил поставить в рулетку сколько захочу, потому что новички всегда выигрывают. Так он сказал. Вечер был туманный. Совсем как сегодня.

— А вот и наш заказ! — воскликнула Май. — Девочки! Девочки! У нас будет настоящий пир!

Официант улыбнулся и спросил, кто из них попробует вино.

— Я самая старшая, — заявила Элинор. — Я на несколько недель старше вас обеих. Я — The Grand Old Lady[2]. — Она сделала глоток и улыбнулась официанту. — Прекрасно. Подогрето как раз в меру. За что будем пить?

— За тебя! — воскликнула Регина. — За твои книги для молодежи!

— Спасибо. Очень мило с вашей стороны. Хотя не знаю, читает ли их теперь хоть кто-нибудь. Вы чувствуете, как пахнет ночь?

Регина сказала:

— У тебя всегда очень возвышенные мысли. Но здесь пахнет городом. Канализацией. В Венеции тоже пахло канализацией, но как там было прекрасно!..

Май предложила поменяться местами. Пусть Элинор сядет напротив окна. Там теплоходы и вообще…

— Может, это подскажет тебе какую-нибудь новую идею, — сказала Май.

Но Элинор не видела в этом необходимости. Потом они заговорили о своем общем друге графе. Что-то он давно не звонил. Когда он звонил в последний раз?

— Не помню, кажется, весной. Он всегда очень занят, у него нет времени.

— Кстати, о времени, — сказала Регина. — Тот директор банка из Фиуме сказал мне, что единственное, чего ему теперь не хватает, так это времени. Все остальное у него есть — деньги и все что угодно, — все, кроме времени. Я не стала играть в рулетку, мне это казалось таким ужасным, и мы пошли в бар. «Дитя, — сказал он, — прекрасное юное дитя. Заказывайте все, что хотите. Зеленое, белое, красное, желтое». Так и сказал. «У меня есть все, но у меня больной желудок».

— Да, я знаю, — сказала Элинор.

— У тебя тоже больной желудок?

— Нет. Просто ты уже рассказывала об этом.

— Тебе, но не мне! — вмешалась Май. — И что же ты заказала?

— Белое. «White Lady». Мне очень понравилось это название. На краю бокала был кусочек льда. Он так и стоит у меня перед глазами.

— Что же все-таки с графом? — спросила Элинор. — Он звонил кому-нибудь из вас?

— Never[3], — ответила Регина. — Он нас забыл. Он слишком знаменит. Мы с ним танцевали один, нет, два раза. Между прочим, почему здесь нет музыки?

— Музыка все время играла, ты просто не слышала, — сказала Элинор. — Магнитофон, такая медленная музыка для пожилых. Та-та-та-та-та-та-та. Как в «Мариенбаде».

— И сигнальные сирены, как всегда в туман, — сказала Май.

Они прислушались.

— Точно, — сказала Регина. — Это сигнальные сирены. Воют и воют. Элинор, скажи, как они воют?

— Как старые усталые животные, — сказала Элинор. — У них уже не осталось сил даже для страха. Какую оценку я получу?

— Высший балл! — воскликнула Май. — У них уже не осталось сил даже для страха! Они могут только выть!

Регина встала — ей было нужно в туалет. Проходя мимо бара, она спросила, нет ли у них музыки, какую любит молодежь.

— Чтобы мы не чувствовали себя такими старыми, — прибавила она и засмеялась.

Официант ответил, что у них, конечно, есть молодежная музыка, только он опасается, как бы от этой музыки она не почувствовала себя еще более старой. Спускаясь в туалет, Регина размышляла, не было ли это дерзостью со стороны официанта, даже фамильярностью, и что в таком случае ей следовало ответить ему. Впрочем, отвечать было уже поздно. Туалет был просторный и прохладный, на окнах связанные узлом тюлевые занавески, уютные кресла, обитые пестрым глянцевым ситцем, на каждой кабине выцветшие монограммы. На крючке висел забытый кем-то красный кожаный поясок. Здесь, внизу, гудки теплоходов были слышнее. Регине стало грустно. Она смотрела на свое лицо, освещенное неоновым светом, из-за которого черты казались резкими и некрасивыми, и думала, что оно стало каким-то тяжелым. С годами лицо почему-то вытянулось, и нос тоже.

Поднявшись в зал, она сказала подругам:

— Все-таки я не понимаю, почему он не звонит.

— Он очень редко бывает в городе, — ответила Элинор. — А можно ли здесь потанцевать?

— Кстати, о танцах, — сказала Регина. — В тот раз, в игорном доме. Там никто не танцевал. Царила атмосфера страха, напряженности. Понимаете? Игроки, которые делали большие ставки — а суммы были огромные, — сидели отгороженные шнуром. Четыре человека, отгороженные от всех остальных, чтобы им никто не мешал. Было очень тихо, никто не смел даже слова вымолвить.

— Как интересно, — сказала Май. — Ты бывала там после этого?

— Нет. Один раз хотела, но не получилось.

В другом конце веранды появилась группка молодежи.

— Как птичья стая, — заметила Элинор. — Летела, летела и случайно залетела сюда.

Музыка вдруг резко изменилась. За окном стало совсем темно, огни гавани казались теперь более яркими и далекими. Словно остров вместе с рестораном скользнул в море и поплыл вдаль.

— Мне так хорошо, — сказала Май. — Забот как не бывало. Мы, кажется, пьем уже вторую бутылку?

— Да, — сказала Элинор.

Молодежь не танцевала. Зачем им, они могли позволить себе на этот раз обойтись без танцев. Куда бы они ни пришли, они все равно были полны музыки. Сейчас они тихо беседовали между собой.

— Не выпить ли нам «Irish Coffee»?[4] — спросила Регина. — For the fun of it[5]. Хочется чего-нибудь необычного. Раз уж мы здесь втроем. — Она положила руки на стол и начала подпевать музыке: — Тари-ра-тари-ра-та-ра. Прекрасные ритмы, правда? Почему они не танцуют? Здесь не хватает графа!

— С его стороны это была просто любезность, — сказала Элинор.

— Как ты думаешь, кто-нибудь из них знает, что ты писательница? Можно с ними побеседовать. Гарсон! Чао! Три «Irish Coffee». В это время года у вас почти не бывает посетителей, правда?

— Да, немного, — согласился официант. — Скоро мы закрываемся.

— Наверно, вам тут одиноко? — спросила Регина. — Я имею в виду — без посетителей. Залы пустые, и повсюду только стулья.

Май сказала, что вообще-то она думала, сливки в «Irish Coffee» будут взбитые. Несколько юношей и девушек пошли танцевать, они танцевали как бы в задумчивости, каждый сам по себе. Регина сказала, что ей нужно выйти в туалет.

— Но ведь ты только что там была.

— Мне хочется тут осмотреться. Мы не часто бываем в таких ресторанах.

Она подошла к молодым людям, сидевшим у бара.

— Здравствуйте, — сказала она. — Веселитесь? Какая чудная музыка, правда?

— Музыка хорошая, — согласился один из парней.

Она держала в руке бокал «White Lady»; проходя мимо молодых людей, она приветственно подняла бокал и засмеялась — легкий взмах руки, обезоруживающий прощальный жест.

— Они очень симпатичные, — сказала она, вернувшись к своему столику. — Милые и воспитанные. Надо бы их чем-нибудь угостить. Меня всегда угощали, когда я была молодая.

Май сказала, что сливки не взбили, а только слегка поболтали, это не настоящий «Irish Coffee». Теперь музыка звучала назойливей, она упрямо проникала в сознание, твердя без конца одно и то же. Элинор сравнила ее с ударами пульса.

— Да, только это пульс не вполне здорового человека, — заметила Май. — У этого человека сердце не в порядке. — Она собралась в туалет, чтобы навести красоту.

— Пей свой «Irish Coffee», пока он горячий, — сказала Регина. — А прихорашиваться тебе бесполезно — что тут, что там.

— Я не люблю горячий. Ты как мама. Мне хочется холодного и прозрачного.

Регина сказала:

— Зеленый, белый, красный, желтый! Выбирай любой! — Она засмеялась и откинулась на стуле.

— Регина, — сказала Элинор, — ты совсем пьяная.

— Этого я от тебя не ожидала, — медленно проговорила Регина. — Правда не ожидала. Ты всегда такая деликатная.

— Девочки, девочки! — воскликнула Май. — Не надо ссориться! Кто из вас пойдет со мной в туалет?

— Опять в туалет, — проворчала Элинор. — Что вам там все время нужно? Это как в первых звуковых фильмах, в которых герои все время бегают, — и фильм плохой, и режиссер никудышный. Можете идти. А я буду смотреть, как под потолком клубится туман.

По пути к лестнице Регина и Май остановились у бара.

— Чао! — сказал официант и хихикнул. — Что желаете? «Irish Coffee»?

— Ни в коем случае, — сказала Май, тщательно выговаривая слова. — Рюмку коньяку, пожалуйста.

Музыка смолкла. За окном царила тьма, непроницаемая осенняя темень. Они стояли спиной к бару. Регина подняла рюмку и крикнула:

— За здоровье нашей молодежи! За здоровье всех присутствующих!

Молодые люди выпили вместе с ней. Один из парней подошел к стойке. Он посмотрел на Май и спросил:

— Та дама — писательница, верно?

Официант снова включил магнитофон, музыка взорвалась, разговаривать было невозможно, они только улыбались друг другу. Подошла Элинор, она крикнула, стараясь перекричать музыку:

— Куда вы пропали? Что вы тут делаете?

Регина наклонилась к молодому человеку:

— А вот и сама писательница. Ее зовут Элинор. Теперь, кажется, все говорят друг другу «ты», верно? Еще коньяку, пожалуйста. Тебе тоже надо выпить. Как замечательно, правда? Просто сказочно! Вы все так хорошо танцуете. Мне очень нравится ваша новая манера танцевать, так и нужно. Каждый двигается сам по себе. Вот так…

Официант засмеялся. Молодой человек отставил рюмку и поклонился Регине.

— There we go![6] — игриво воскликнула она.

Май и Элинор некоторое время смотрели на танцующих.

— Она переигрывает. Зачем она так раскачивается? И вообще. Элинор, мне нехорошо.

Они спустились в туалет.

— Как странно, — сказала Элинор. — Я пишу для молодежи, а они об этом даже не знают. А я ничего не знаю о них. Странно, правда?

Май села на одно из обитых ситцем кресел.

— Который час? — спросила она. — Но ведь ты теперь больше не пишешь.

— Не знаю, у меня часы остановились.

— Я восхищаюсь тобой, но все же… Слушай, я не смогу ехать обратно на катере. Мне нехорошо. Это все из-за сливок. — Помолчав, она добавила: — Ненавижу «Irish Coffee»! У тебя нет аспирина?

— Нет, он у меня в другой сумке.

В туалет вошла девушка и посмотрелась в зеркало. Элинор спросила, нет ли у нее аспирина.

— К сожалению, нет, — ответила девушка и взглянула на Май. — Что-нибудь с сердцем?

— При чем тут сердце? — вспылила Май. — Сердце у меня совершенно здоровое. И вообще мне уже лучше. — Она зашла в кабинку и захлопнула дверцу.

На лестнице она сказала:

— Почему сердце? По-моему, аспирин принимают при головной боли.

— Не сердись, — успокоила ее Элинор. — Просто там такое освещение.

Регина сидела за столиком молодежи, она махнула рукой Май и Элинор и крикнула:

— Эй! Идите к нам! Представляете, бабушка Петера и мой папа были знакомы! Воистину мир тесен! Это Элинор, она писательница, а это — Май. — Молодые люди встали и поклонились, кто-то придвинул к столу еще два стула. — Now, — сказала Регина, — let’s go in for gin![7] Элинор!.. Почему ты такая мрачная? Это мой друг Эрик, он только что стал студентом. Что ты будешь изучать?

— Humaniora.

— Правильно. Humaniora. Гуманитарные науки. Господи, как приятно видеть вокруг только красивые и приветливые лица!

— Ты слишком много болтаешь, — заметила Элинор.

Официант усилил звук.

— Какие красивые лица! — воскликнула Регина. — Такие красивые лица я видела только в Венеции!

Молодежь, как по сигналу, поднялась танцевать. Оглушительно стучал барабан, мелодии не было. Молодые люди танцевали серьезно, отрешенно, двигаясь с изысканной сдержанностью.

— Это как ритуал, — заметила Элинор.

— Что ты сказала? — переспросила Регина. — Я ничего не слышу, тут очень шумно!

— Ритуал! — сказала Элинор. — Они такие серьезные. Жрецы и жрицы в храме Эроса! Ты меня слышишь? Я ничего не понимаю в книгах о молодежи! Я хочу расплатиться и уехать домой!

— О чем вы говорите? — спросила Май. — Мне опять нехорошо.

Но ее никто не слышал. Регина заявила, что еще не хочет домой, у нее только что наладился контакт с молодежью, она должна с ними поделиться.

— Чем ты собираешься с ними делиться? — крикнула усталая Элинор в ухо Регине.

— Опытом! Они меня слушают! — ответила Регина.

— Я убью этого официанта с его ухмылкой, — сказала Элинор. — Дайте нам счет. И не думайте, что мы такие уж безобидные.

Официант наклонился над ними так низко, что невозможно было рассмотреть его лицо.

— У нас нет времени, — сказала Элинор. — Нам некогда.

— Я плачу за себя! — крикнула Май. — Один за всех, все за одного…

В большом зале и в другом конце длинной веранды уже погасили свет.

Проворные руки ставили стулья один на другой, все ближе, ближе, теперь, когда стемнело, туман, вползающий в залу, стал еще заметнее.

— Как эффектно! — сказала Элинор.

Счет принесли через минуту. Когда они поднялись, музыка резко оборвалась, молодые люди, остановившись, смотрели на них, несколько мгновений царила глубокая тишина.

— Спасибо за вечер, — сказала Регина. — Было просто замечательно. — Она вдруг смутилась. — Самое главное — иметь контакт. — Она говорила медленно, тихо, с достоинством. — Я уверена, что моей подруге Эли нор будет о чем подумать, ваше внимание к нам произвело на меня, на всех нас очень большое впечатление. Мы желаем вам счастья и долгой-долгой жизни.

Молодой человек, которого звали Петер, быстрым шагом подошел к Регине и поцеловал ей руку. Пока они спускались по лестнице, магнитофон молчал, и только когда они: шли уже по лужайке, музыка снова зазвучала с необузданной жизнерадостностью, но уже вдалеке.

Регина шла и плакала.

— Как было хорошо, — сказала она. — Правда? Совсем как в Венеции. Знаете, что он сказал мне в тот вечер? Он проводил меня до гостиницы — маленького невзрачного заведения, которое мне казалось великолепным. У него все время болел желудок, и вдруг он сказал: «Вы так прекрасны! Если бы я был лет на тридцать моложе, наш вечер закончился бы иначе». Жалко, правда? У него на самом деле был больной желудок. А утром он прислал мне розы, огромный букет роз. Это были первые цветы в моей жизни.

— Я понимаю, — сказала Элинор. — А теперь возьми себя в руки. Катер уже подходит.

— Смотрите! — воскликнула Май. — Вот он! Словно Харон на своей лодке! Ведь ты любишь сравнения, Элинор!

— Пожалуйста, уволь, — сказала Элинор.

Она устала и знать не хотела никаких сравнений, кроме своих собственных.