Стивен Кинг

Кратчайший путь для Миссис Тодд

— Вон едет эта Тодд, — сказал я.

Хомер Бакленд проводил взглядом небольшой «Ягуар» и кивнул. Женщина за рулем помахала рукой в знак приветствия. Хомер еще раз кивнул ей в ответ своей большой лохматой головой, но не поднял руки для выражения ответных дружеских чувств. Семья Тоддов владела большим летним домом на озере Касл, и Хомер уже давным-давно был ими нанят сторожем этого дома. Мне казалось, что он невзлюбил вторую жену Уорта Тодда столь же сильно, как ему ранее нравилась Фелия Тодд — первая жена хозяина дома.

Это было как раз два года тому назад. Мы сидели на скамейке перед магазином Белла, и я наслаждался апельсиновой шипучкой. У Хомера в руках был стакан простой минеральной. Стоял октябрь — самое мирное времечко для Касл Рока. Отдыхающие по-прежнему приезжали на уикэнды на озеро, но их становилось все меньше; и была просто благодать по сравнению с теми жаркими летними деньками, когда пляжи ломились от тысяч и тысяч приезжих отовсюду, вносивших в и без того накаленную атмосферу свои собственные и весьма агрессивные нотки. А сейчас был тот благословенный месяц, когда летних отдыхающих уже не было, а для выкладывающих большие денежки за свои причуды пришельцев-охотников с их огромными ружьями и столь же огромными палаточными лагерями еще не настали сроки прибытия в городок.

Урожай почти везде был уже снят. Ночи стояли прохладные, самые лучшие для крепкого сна, а потому таким стариканам как мне было еще просто рано и не на что особенно жаловаться. В октябре небо над озером заполнено облаками, медленно проплывающими где-то вверху подобно огромным белым птицам. Меня всегда удивляло, почему они кажутся столь плоскими внизу, у своего основания, и почему они там выглядят чуть сероватыми, словно тень заката. Мне это нравилось, так же как и то, что я могу просто любоваться отблесками солнечных лучей на воде и не думать при этом о каких-то жалких и никому не нужных минутах. Только в октябре и только здесь, на скамейке перед магазином Белла, откуда открывается столь чудный вид на озеро, мне иногда даже приходит в голову сожаление, что я не курильщик.

— Она не водит столь быстро, как Фелия, — сказал Хомер. — Я всегда удивлялся, как же это так здорово удавалось женщине с таким старомодным именем.

Летние отдыхающие наподобие Тоддов никогда особо не интересовали постоянных жителей небольших городков в Мэне, а уж тем более в той степени, какую они самонадеянно себе приписывают. Старожилы-резиденты предпочитают смаковать собственные любовные истории и ссоры, скандалы и слухи. Когда тот предприниматель-текстильщик на Амсбери застрелился, Эстонии Корбридж пришлось подождать добрую неделю, пока ее пригласили на ленч, чтобы послушать, как же ей удалось наткнуться на несчастного самоубийцу, все еще державшего револьвер в окостеневшей руке. Но зато о своем земляке Джо Кэмбере, которого загрыз собственный пес, местные старожилы не переставали судачить на все лады и до и после этого случая.

Ну да не в этом дело. Просто мы и они бежим по разным дорожкам. Летние приезжие подобны вольным скакунам или иноходцам. В то время как все мы, выполняющие годами изо дня в день, из недели в неделю свою работу здесь, являемся тяжеловозами или другими рабочими лошадками. И все же исчезновение в 1973 году Офелии Тодд вызвало немалый интерес среди местных жителей. Офелия была не просто обворожительно прекрасной женщиной, но и тем человеком, который сделал немало хорошего для нашего городка. Она выбивала деньги для библиотеки Слоэна, помогала восстановить памятник погибшим в войнах и участвовала во многих подобного рода делах. Но ведь все летние отдыхающие любят саму идею «выбивать деньги». Вы только упомяните о ней — и их глаза загорятся ярким блеском, а руки начнут искать, за что бы зацепиться. Они тут же создадут комитет и выберут секретаря, чтобы не забыть повестку дня. Они это страшно любят. Но как только вы скажете «время» (где-нибудь на шумном людном сборище, являющемся каким-то диковинным гибридом вечеринки с коктейлями и собрания комитета), — вы тут же лишитесь удачи. Время — это то, чего никак не могут и не должны терять приезжающие на лето. Они лелеют его, и если бы они смогли запечатать его в какие-нибудь банки-склянки, то наверняка бы попытались законсервировать эту самую большую ценность в своей жизни. Но Фелии Тодд, видимо, нравилось тратить время, — работая за стойкой библиотеки столь же рьяно и прилежно, как и при выбивании денег для нее. Когда нужно было перебрать фундамент и смазать машинным маслом все внутренние металлические конструкции памятника погибшим, Фелия была в самой гуще, среди женщин, потерявших сыновей в трех кровопролитных последних войнах, такая же, как и все, с запрятанными под косынку волосами и в рабочем комбинезоне. А когда местных ребятишек нужно было доставить к месту летних заплывов, караван машин с детьми вниз по Лэндинг-роуд неизменно возглавлял сверкающий пикап Уорта Тодда, за рулем которого восседала Фелия. Хорошая женщина. Хотя и не местная, но хорошая женщина. И когда она вдруг исчезла, это вызвало внимание. Не печаль, конечно, поскольку чье-то исчезновение — это еще не чья-то смерть. Это не похоже на то, что вы вдруг что-то ненароком отрубили ножом для разделки мяса. Куда больше оно походило на то, словно вы тормозите столь медленно, что еще долго не уверены, что наконец остановились.

— Она водила «Мерседес», — ответил Хомер на тот вопрос, который я и не собирался задавать. — Двухместная спортивная модель. Тодд купил ее жене в шестьдесят четвертом или пятом, по-моему. Ты помнишь, как она возила ребят все эти годы на игры лягушек и головастиков.

— Н-да.

— Она везла детей заботливо, со скоростью не более сорока миль, потому в ее пикапе их всегда было полным-полно. Но это ей так нравилось. У этой женщины и котелок варил, и ноги летали, как на крыльях.

Такие вещи Хомер никогда не говорил о своих летних нанимателях. Но тогда умерла его жена. Пять лет тому назад. Она пахала склон для виноградника, а трактор опрокинулся на нее, и Хомер очень сильно все это переживал. Он тосковал никак не меньше двух лет и только потом, казалось, чуть отошел от своего горя. Но он уже не был прежним. Казалось, он чего-то ожидает, словно продолжения уже случившегося. Вы идете мимо его маленького домика в сумерках — и видите Хомера на веранде, покуривающего свою трубку, а стакан с минеральной стоит на перилах веранды, и в его глазах отражается солнечный закат, и дымок от трубки вьется вокруг его головы. — Тут вам непременно приходит в голову, по крайней мере, мне: «Хомер ожидает следующего события». Это затрагивало мое сознание и воображение в намного большей степени, чем бы мне хотелось, и, наконец, я решил, что все это потому, что будь я на его месте, я бы не ждал следующего события. Это ожидание слишком напоминает поведение жениха, который уже напялил на себя утренний костюм и затянул галстук, а теперь просто сидит на кровати в спальне наверху в своем доме и то таращится на себя в зеркало, то смотрит на каминные часы, ожидая одиннадцати часов, чтобы наконец начать свадебный обряд. Если бы я был на месте Хомера, я бы не стал ждать никаких следующих событий и происшествий, я бы только ожидал конца, когда тот приблизится ко мне.

Но в тот период своего ожидания неизвестно чего и кого — который завершился поездкой Хомера в Вермонт годом позже — он иногда беседовал на эту тему с некоторыми людьми. Со мной и еще кое с кем.

— Она никогда не ездила быстро со своим мужем в машине, насколько мне известно. Но когда она ехала со мной, этот «Мерседес» мог просто разлететься на части.

Какой-то парень подъехал к бензоколонке и начал заливать бак. Машина имела номерную пластину штата Массачусетс.

— Ее машина была не из тех новомодных штучек, которые могут работать только на очищенном бензине и дергаются туда-сюда, когда вы только переключаете скорость. Ее машина была из тех старых, со спидометром до ста шестидесяти миль в час. У нее была очень веселая светло-коричневая окраска, и я как-то спросил Фелию, как она сама называет такой цвет — она ответила, что это цвет шампанского. «Разве это не здорово?» — спросил я — и она так расхохоталась, словно готова была лопнуть от смеха. Мне нравятся женщины, которые смеются сами, не дожидаясь твоего разъяснения, когда и почему им следует смеяться, ты же знаешь это.

Парень у колонки закончил накачку бензина.

— Добрый день, джентльмены, — сказал он, подходя к ступенькам.

— И вам тоже, — ответил я, и он вошел внутрь магазина.

— Фелия всегда искала, как бы и где бы можно срезать расстояние, — продолжал Хомер, словно нас никто и не прерывал. — Она была просто помешана на этом. Я никогда не видел здесь никакого особого смысла. Она же говаривала, что если вы сумеете сократить расстояние, то этим также сэкономите и время. Она утверждала, что ее отец присягнул бы под этим высказыванием. Он был коммивояжером, постоянно в дороге, и она часто сопровождала его в этих поездках, всегда стремясь найти кратчайший путь. И это вошло не только в привычку, а в саму ее плоть и кровь.

— Я как-то спросил ее, разве это не забавно, что она, с одной стороны, тратит свое драгоценное свободное время на расчистку той старой статуи в сквере или на перевозку мальцов на занятия плаванием, вместо того, чтобы самой играть в теннис, плавать и загорать, как это делают все нормальные отдыхающие, — а с другой стороны — она едет по чертову бездорожью ради того, чтобы сэкономить какие-то несчастные пятнадцать минут на дороге отсюда до Фрайбурга, поскольку мысль об этом вытесняет все прочее из ее головки. Это просто выглядит так, словно она идет наперекор естественной склонности, если так можно выразиться. А она просто посмотрела на меня и сказала:

«Мне нравится помогать людям, Хомер. А также я люблю водить машину, по крайней мере, временами, когда есть какой-то вызов, но я не люблю время, которое уходит на это занятие. Это напоминает починку одежды: иногда вы ее штопаете, а иногда просто выбрасываете. Вы понимаете, что я здесь подразумеваю?»

«Думаю, что да, миссис», — сказал тогда я, здорово сомневаясь в этом, на самом деле.

«Если сидение за рулем машины было бы всегда мне приятно и казалось самым лучшим времяпрепровождением, я бы искала не кратчайших, а самых длинных путей», — сказала она мне, и это мне показалось очень смешным и занятным.

Парень из Массачусетса вышел из магазина с шестибаночной упаковкой пива в одной руке и несколькими лотерейными билетами в другой.

— У вас веселый уик-энд, — сказал Хомер.

— У меня здесь всегда так, — ответил тот. — Единственное, о чем я всегда мечтаю, это то, чтобы пожить здесь целый год.

— Ну, тогда мы постараемся сохранить здесь все в том же виде, чтобы все было в порядке, когда вы сможете приехать, — заявил Хомер, и парень рассмеялся.

Мы смотрели, как он отъезжает на своей машине с массачусетским номером. Номер был нанесен на зеленую пластину. Моя старуха говорит, что такие пластины автоинспекция штата Массачусетс присваивает только тем водителям, которые не попадали в дорожные происшествия в этом странном, озлобленном и всегда бурлящем штате в течение двух лет. «А если у тебя происходили какие-то нарушения, — говорила она, — тебе обязательно выдадут красную пластину, чтобы люди на дороге остерегались повторных инцидентов с твоим участием».

— Они ведь оба были из нашего штата, ты знаешь, — сказал Хомер, словно парень из Массачусетса напомнил ему об этом факте.

— Да, я это знаю, — ответил я.

— Тодды ведь были словно те единственные птицы, которые зимой летят на север, а не на юг. Это что-то новое, и мне кажется, что ей не очень-то нравились эти полеты на север.

Он глотнул своей минеральной и помолчал с минутку, что-то обдумывая.

— Она, правда, никогда об этом не говорила, — продолжал Хомер. — По крайней мере, она никогда, насколько я могу судить, не жаловалась на это. Жалоба была бы подобна объяснению, почему она всегда искала кратчайших путей.

— И ты думаешь, что ее муж не замечал, как она тряслась по лесным дорогам между Касл Роком и Бэнгором только для того, чтобы сократить пробег на девять десятых мили?

— Его не заботила вся эта ерунда, — коротко отрезал Хомер, после чего он встал и пошел в магазин.

«А теперь, Оуэне, — сказал я самому себе, — ты будешь знать, что не следует задавать ему никаких вопросов, когда он что-то начинает рассказывать, поскольку ты забежал сейчас чуть вперед и всего одним своим ненужным высказыванием похоронил столь интересно начавшийся было рассказ».

Я продолжал сидеть и повернул лицо вверх к солнцу, а он вышел минут через десять, неся только что сваренное яйцо. Хомер сел и начал есть яйцо, а я сидел рядышком и помалкивал, а вода в озере иногда так блестела и отливала своей голубизной, как об этом можно только прочитать в романах о сокровищах. Когда Хомер наконец прикончил яйцо и вновь принялся за минеральную, вдруг вернулся к своему рассказу. Я был сильно удивлен, но не сказал ему ни слова. Иначе это бы только снова все испортило.

— У них ведь было две, а точнее, три машины на ходу, — сказал Хомер. — Был «Кадиллак», его грузовичок и ее дьявольский спортивный «Мерседес». Пару зим назад он взял этот грузовичок на тот случай, если им вдруг захочется сюда приехать зимой покататься на лыжах. А вообще-то летом он водил свой «Кадди», а она «Мерседес»-дьяволенок.

Я кивнул, но не проговорил ни слова. Мне все еще не хотелось рисковать отвлечь его от рассказа своими комментариями. Позднее уже я сообразил, что мне бы пришлось много раз перебивать его или задавать свои дурацкие вопросы, для того чтобы заставить Хомера Бакленда замолчать в тот день. Он ведь сам настроился рассказывать о кратчайших путях миссис Тодд возможно более длинно и неспешно.

— Ее маленький дьяволенок был снабжен специальным счетчиком пройденного пути, который показывал, сколько миль пройдено по выбранному вами маршруту, и каждый раз, как она отправлялась из Касл Лейка в Бэнгор, она ставила этот счетчик на нули и засекала время. Она превратила это в какую-то игру и, бывало, не раз сердила меня всем этим сумасбродством.

Он остановился, словно прокручивая сказанное обратно.

— Нет, это не совсем правильно.

Он снова замолчал, и глубокие бороздки прочертили его лоб подобно ступенькам лестницы в библиотеку.

— Она заставляла тебя думать, что она сделала игру из всего этого, но для нее все было серьезно. Не менее серьезно, чем все прочее. — Он махнул рукой, и я подумал, что он здесь подразумевает ее мужа. — Отделение для перчаток и всяких мелочей в ее спортивной машине было сплошь забито картами, а еще больше их было позади, в багажнике. Одни из них были карты с указанием местонахождения бензоколонок, другие были вырванными страницами из «Дорожного атласа» Рэнди Макнэлли. У нее также было полно карт из путеводителей Аппалачской железной дороги и всяких туристических топографических обзоров. Именно то, что у нее было столько всяких карт, на которые она наносила выбранные маршруты, заставляет меня думать, что ее занятия с ними были далеки от игры.

— Она несколько раз прокалывалась, а также один разок прилично чмокнулась с фермером на тракторе.

— Однажды я целый день клал кафель в ванной, сидел там, залепленный цементом, и не думал ни о чем, кроме как не расколоть бы эту чертову черепицу, — а она вошла и остановилась в дверном проеме. Она начала мне рассказывать обо всем этом довольно подробно. Я, как сейчас помню, немного рассердился, но в то же время вроде бы и как-то заинтересовался ее рассуждениями. И не потому только, что мой брат Франклин жил ниже Бэнгора и мне пришлось поездить почти по всем тем дорогам, о которых она рассказывала мне. Я заинтересовался только потому, что человеку моего типа всегда интересно знать кратчайший путь, даже если он и не собирается им всегда пользоваться. Вы ведь тоже так делаете?

— Да-а, — отвечал я.

— В этом знании кратчайшего пути скрывалось нечто могущественное, даже если вы едете и по более длинному маршруту, хорошо представляя себе, как ваша теща ожидает вас, сидя у себя дома. Добраться туда побыстрее было стремлением, обычно свойственным птицам, хотя, по-видимому, ни один из владельцев водительских лицензий штата Массачусетс не имел об этом представления. Но знание, как туда можно побыстрее добраться — или даже знание, как еще можно туда доехать, о чем не имеет представления человек сидящий рядом с вами, — это было уже силой.

— Ну, она разбиралась в этих дорогах, как бойскаут в своих узелках, — заявил Хомер и осклабился большой солнечной улыбкой. — Она мне говаривала: «Подождите минутку, одну минутку», — словно маленькая девочка, и я слышал даже через стену, как она переворачивает вверх дном свой письменный стол. Наконец она появлялась с небольшой записной книжкой, которая выглядела как видавшая виды. Обложка вся была измята, знаете ли, и некоторые страницы уже почти оторвались от проволочных колец, на которых должны были держаться.

«Путь, которым едет Уорт — да и большинство людей — это дорога 97 к водопадам, затем дорога 11 к Льюистону, а затем межштатная на Бэнгор. Сто пятьдесят шесть и четыре десятых мили». Я кивнул.

«Если вы хотите проскочить главную магистраль и сэкономить чуточку расстояния, вы должны ехать мимо водопадов, затем дорогой 11 к Льюистону, дорогой 202 на Аугусту, потом по дороге 9 через Чайна-Лэйк, Юнити и Хэвен на Бэнгор. Это будет сто сорок четыре и девять десятых мили».

«Но вы ничего не сэкономите во времени таким маршрутом, миссис, — сказал я, — если поедете через Льюистон и Аугусту. Хотя я и готов согласиться, что подниматься по старой Дерри-роуд в Бэнгор действительно приятнее, чем ехать по обычному пути».

«Сократите достаточно миль своего пути — и вы сэкономите и достаточно времени, — ответила она. — Но я же не сказала, что это — мой маршрут, хотя я его перепробовала среди многих прочих. Я же просто перечисляю наиболее часто пробуемые маршруты большинства водителей. Вы не хотите, чтобы я продолжала?»

«Нет, — сказал я, — оставьте, если можно, меня одного в этой ванной, глазеющим на все эти трещины, пока я не начну здесь бредить».

«Вообще-то существует четыре основных пути, чтобы добраться до Бэнгора. Первый — по дороге 2, он равен ста шестидесяти трем и четырем десятым мили. Я только один разок его испробовала. Слишком длинный путь».

«Именно по нему я поеду, если жена вдруг позовет меня и скажет, что я уже зажился на этом свете», — сказал я самому себе, очень тихо.

«Что вы говорите?» — спросила она.

«Ничего, — отвечал я ей. — Разговариваю с черепицей».

«А-а. Ну, да ладно. Четвертый путь — и мало кто о нем знает, хотя все дороги очень хороши, — лежит через Крапчатую Птичью гору по дороге 219, а затем по дороге 202 за Льюистоном. Затем вы сворачиваете на дорогу 19 и объезжаете Аугусту. А уж потом вы едете по старой Дерри-роуд. Весь путь занимает сто двадцать девять и две десятых мили».

Я ничего не отвечал довольно долго, и она, наверное, решила, что я очень сомневаюсь в ее правоте, потому что она повторила с большей настойчивостью: «Я знаю, что в это трудно поверить, но это так».

— Я сказал, что, наверное, она права и думаю сейчас, что так оно и было. Потому что именно этой дорогой я сам ездил к брату Франклину через Бэнгор, когда тот еще был жив. Как ты думаешь, Дэйв, может ли человек просто позабыть дорогу?

Я допустил, что это вполне возможно. Главная магистраль всегда прочнее всего застревает у вас в голове. Через какое-то время она почти все вытесняет из вашего сознания, и вы уже не думаете о том, как вам добраться отсюда туда, а лишь о том, как вам отсюда добраться до главной магистрали, ближайшей к нужному вам конечному пункту. И это заставило меня вдруг подумать, что в мире ведь существует множество других дорог, о которых почти никто и не вспоминает, дорог, по краям которых растут вишневые деревья, но никто не рвет эти вишни, и о них заботятся только птицы, а отходящие в стороны от этих дорог насыпные гравийные дорожки сейчас столь же заброшены, как и старые игрушки у уже выросшего ребенка. Эти дороги позабыты всеми, кроме людей, живущих возле них и думающих о том, каков будет быстрейший и кратчайший путь до выбранной ими цели. Мы нередко любим пошутить у себя в Мэне, что ты не сможешь добраться туда отсюда, а лишь сможешь приехать сюда оттуда, но ведь эта шутка про нас самих. Дело в том, что существует чертовски много, добрая тысяча, различных путей, о которых человек и не подозревает. Хомер продолжал:

— Я провозился почти весь день с укладкой кафеля в этой ванной, в жаре и в духоте, а она все стояла в дверном проеме, одна нога за другую, босоногая, в юбке цвета хаки и в свитере чуть потемнее. Волосы были завязаны конским хвостом. Ей тогда должно было быть что-то тридцать четыре или тридцать пять, но по ее лицу этого никак нельзя было сказать, и пока она мне все это рассказывала, мне не раз мерещилось, что я разговариваю с девчонкой, приехавшей домой из какой-то дальней школы или колледжа на каникулы.

— Через какое-то время ей все-таки пришла мысль, что она мне может мешать, да и закрывает доступ воздуху. Она сказала: «Наверное я здорово вам надоела со всем этим, Хомер».

«Да, мэм, — ответил я. — Я думаю, вам лучше бы уйти отсюда, от всей пыли и грязи, и позволить мне побеседовать лишь с этим чертовым кафелем».

«Не будьте слишком суровым, Хомер», — сказала она мне.

«Нет, миссис, вы меня ничем особым здесь не беспокоите и не мешаете», — ответил я.

— Тогда она улыбнулась и снова села на своего конька, листая страницы записной книжки столь же усердно, как коммивояжер проверяет сделанные ему заказы. Она перечислила эти четыре главных пути — на самом деле — три, потому что она сразу отвергла дорогу 2,- но у нее имелось никак не меньше сорока дополнительных маршрутов, которые могли быть успешной заменой для этих четырех. Дороги, имевшие штатную нумерацию и без нее, дороги под названиями и безымянные. Моя голова вскоре была прямо-таки нафарширована ими. И, наконец, она мне сказала: «Вы готовы узнать имя победителя с голубой лентой, Хомер?»

«Думаю, что готов», — сказал я в ответ.

«По крайней мере это победитель на сегодня, — поправила она себя. — Знаете ли вы, Хомер, — что какой-то человек написал статью в журнале „Наука сегодня“ в 1923 году, где доказывал, что ни один человек в мире не сможет пробежать милю быстрее четырех минут. Он доказал это при помощи всевозможных расчетов, основываясь на максимальной длине мышц бедер, максимальной длине шага бегуна, максимальной емкости легких и частоте сокращений сердечной мышцы и еще на многих других мудреных штуковинах. Меня прямо-таки взяла за живое эта статья! Так взяла, что я дала ее Уорту и попросила его передать ее профессору Мюррею с факультета математики университета штата Мэн. Мне хотелось проверить все эти цифры, потому что я была заранее уверена, что они основываются на неверных постулатах или еще на чем-то совершенно неправильном. Уорт, вероятно, решил, что я чуточку тронулась. „Офелия запустила пчелку под свою шляпку“, — вот что он сказал мне на это, но он все же забрал статью. Ну да ладно… профессор Мюррей совершенно добросовестно проверил все выкладки того автора… и знаете, что произошло, Хомер?»

«Нет, миссис».

«Те цифры оказались точными и верными. Журналист основывался на прочном фундаменте. Он доказал в том 1923 году, что человек не в силах выбежать из четырех минут в забеге на милю. Он доказал это. Но люди это делают все это время и знаете, что все это означает?»

«Нет, миссис», — отвечал я, хотя и имел кое-какие догадки.

«Это значит, что не может быть победителя навечно и навсегда, — объяснила она. — Когда-нибудь, если только мир не взорвет сам себя к этому времени, кто-то пробежит на Олимпиаде милю за две минуты. Может быть, это произойдет через сто лет, а может, и через тысячу, но это произойдет. Потому что не может быть окончательного победителя. Есть ноль, есть вечность, есть человечество, но нет окончательного».

— И она стояла с чистым и сияющим лицом, а прядка волос свисала спереди над бровью, словно бросая вызов:

«Можете говорить и не соглашаться, если хотите». Но я не мог. Потому что сам верил во что-то вроде этого. Все это походило на проповедь священника, когда он беседует о милосердии. «А теперь вы готовы узнать о победителе на сегодня? — спросила она.

«Да-а!» — отвечал я и даже перестал класть кафель на какой-то миг. Я уже добрался до трубы, и оставалось лишь заделать эти чертовы уголки. Она глубоко вздохнула, а затем выдала мне речь с такой скоростью, как аукционщик на Гейтс осенью, когда тот уже хватил изрядно виски, и я, конечно, мало что точно помню, но общий смысл уловил и запомнил.

Хомер Бакленд закрыл глаза на некоторое время, положил большие руки себе на колени, а лицо повернул к солнцу. Затем он открыл глаза, и в какой-то миг мне показалось, что он выглядит в точности как она, да-да, старик семидесяти лет выглядел как молодая женщина тридцати четырех лет, которая в тот миг беседы с ним смотрелась как студентка колледжа, не более чем двадцати лет от роду.

И я сам не могу точно вспомнить, что он сказал, не потому, что он не мог точно вспомнить ее слова, и не потому, что они были какими-то сложными, а потому, что меня поразило, как он выглядел, произнося их. Все же это мало чем отличалось от следующих слов:

«Вы выезжаете с дороги 97, а затем срезаете свой путь по Дентон-стрит до старой дороги Таунхауз и объезжаете Касл Рок снизу, возвращаясь на дорогу 97. Через девять миль вы сворачиваете на старую дорогу лесорубов, едете по ней полторы мили до городской дороги 6, которая приводит вас до Бит Андерсон-роуд на городскую сидровую мельницу. Там есть кратчайшая дорожка, — старожилы зовут ее Медвежьей, — которая ведет к дороге 219. Как только вы окажетесь на дальней стороне Птичьей горы, вы поворачиваете на Стэнхауз-роуд, а затем берете влево на Булл Пайн-роуд, где вас изрядно потрясет на гравии, но это будет недолго, если ехать с приличной скоростью, и вы попадаете на дорогу 106. Она дает возможность здорово срезать путь через плантацию Элтона до старой Дерри-роуд — там сделано два или три деревянных настила, — и вы можете, проехав по ним, попасть на дорогу 3 как раз позади госпиталя в Дерри. Оттуда всего четыре мили до дороги 2 в Этне, а там уж и Бэнгор».

— Она остановилась, чтобы перевести дух, а затем посмотрела на меня: «Знаете ли вы, сколько всего миль занимает такой маршрут?»

«Нет, мэм», — отвечал я, думая про себя, что, судя по всему этому перечислению, дорога займет никак не меньше ста девяноста миль и четырех поломанных рессор.

«Сто шестнадцать и четыре десятых мили», — сообщила она мне.

Я рассмеялся. Смех вырвался сам по себе, еще до того, как я подумал, что могу им сильно себе навредить и не услышать окончания всей этой истории. Но Хомер и сам усмехнулся и кивнул.

— Я знаю. И ты знаешь, что я не люблю с кем-либо спорить, Дэйв? Но все же есть разница в том, стоите ли вы на месте, прикидывая и так и сяк, или отмериваете расстояние своими шагами милю за милей, трясясь от усталости, как чертова яблоня на ветру.

«Вы мне не верите», — сказала она.

«Ну, в это трудно поверить, миссис», — ответил я.

«Оставьте кафель посушиться, и я вам кое-что покажу, — сказала она. — Вы сможете закончить все эти участки за трубой завтра. Продолжим, Хомер. Я оставлю записку Уорту, а он вообще может сегодня вечером не приехать, — а вы позвоните жене! Мы будем обедать в „Пойлоте Грил“, — она глянула на часы, — через два часа сорок пять минут после того, как выедем отсюда. А если хотя бы минутой позже, я ставлю вам бутылку ирландского виски. Увидите, что мой отец был прав. Сэкономь достаточно миль — и сэкономишь достаточно времени, даже если тебе для этого и понадобится продираться через все эти чертовы топи и отстойники в графстве Кэннеди. Что вы скажете?»

— Она смотрела на меня своими карими глазами, горевшими, как лампы, и с тем дьявольским вызовом, словно принуждая меня согласиться и бросить всю незаконченную работу, чтобы влезть в это сумасбродное дело. «Я обязательно выиграю, а ты проиграешь», — говорило все ее лицо, — «хотя бы и сам дьявол попытался мне помешать». И я скажу тебе, Дэйв, я и сам в глубине души хотел ехать. Мне уже не хотелось заниматься этим треклятым кафелем. И уж, конечно, мне совсем не хотелось самому вести эту чертову ее машину. Мне хотелось просто сидеть сбоку от нее и смотреть, как она забирается в машину, оправляет юбку пониже колен или даже и повыше, как блестят на солнце ее волосы.

Он слегка откинулся и вдруг издал кашляющий и саркастический смешок. Этот смех был подобен выстрелу из дробовика зарядом соли.

— Просто позвони Мигэн и скажи: «Знаешь эту Фелию Тодд, женщину, о которой ты никак не хочешь ничего слушать и прямо-таки бесишься от одного упоминания о ней? Ну так вот, она и я собираемся совершить скоростной заезд в Бэнгор в этом дьявольском ее спортивном „Мерседесе“ цвета шампанского, поэтому не жди меня к обеду».

— Просто позвони ей и скажи вот такое. О, да. Ох и ах.

И он снова стал смеяться, упираясь руками в бедра, и столь же неестественно, как и раньше, и я видел в его глазах нечто, почти ненавидящее. Через минуту он взял свой стакан минеральной с перил и отпил из него.

— Ты не поехал, — сказал я.

— Не тогда.

Он еще раз засмеялся, но уже помягче.

— Она, должно быть, что-то увидела на моем лице, поскольку повела себя так, словно вдруг опомнилась! Она вдруг вновь превратилась из упрямой девчонки в Фелию Тодд. Она взглянула в записную книжку, словно впервые увидела ее и не знала, зачем она держит ее в руках. Затем она убрала ее вниз, прижав к бедру и почти заложив за спину.

— Я сказал: «Мне бы хотелось все это проделать, миссис, но я должен сперва закончить все здесь, а моя жена приготовила ростбиф на обед».

— Она ответила: «Я понимаю, Хомер, — я слишком увлеклась. Я это часто делаю. Почти все время, как Уорт говорит». Затем она выпрямилась и заявила: «Но мое предложение остается в силе, и мы можем проверить мое утверждение в любое время, когда вы пожелаете. Вы даже сможете помочь мне своим мощным плечом, если мы где-то застрянем. Это сэкономит пять долларов». — И она расхохоталась.

«В этом случае я вынесу вас на себе, миссис», — сказал я, и она увидела, что я говорю это не из простой вежливости.

«А пока вы будете пребывать в уверенности, что сто шестнадцать миль до Бэнгора абсолютно нереальны, раздобудьте-ка свою собственную карту и посмотрите, сколько миль уйдет у вороны на полет по кратчайшему маршруту».

— Я закончил выкладывать уголки и ушел домой, где я получил на обед совсем не ростбиф, и я думаю, что Фелия Тодд знала об этом. А потом, когда Мигэн уже легла спать, я вытащил на свет божий измерительную линейку, ручку, автомобильную карту штата Мэн и проделал то, что она мне предложила… потому что это здорово врезалось мне в память. Я провел прямую линию и пересчитал расстояние на мили. Я был весьма удивлен. Потому что, если бы вам удалось ехать из Касл Рока до Бэнгора по прямой линии, словно летящей птице в ясном небе — не объезжая озер, лесов, холмов, не пересекая рек по немногим и удаленным друг от друга мостам и переправам, — этот маршрут занял бы всего семьдесят девять миль, ни дать, ни взять.

Я даже немного подскочил.

— Измеряй сам, если не веришь мне, — сказал Хомер. — Я никогда не думал, что наш Мэн столь мал, пока не убедился в этом.

Он еще отпил минеральной и глянул на меня.

— Наступила весна, и Мигэн отправилась в Нью-Гэмпшир, навестить своего братца. Я пошел к дому Тоддов, чтобы снять наружные зимние двери и навесить экраны на окна. И вдруг я заметил, что ее дьяволенок-«Мерседес» уже там. И она сама была тут же.

— Она подошла ко мне и сказала: «Хомер! Вы пришли поменять двери?»

— А я глянул на нее и ответил: «Нет, миссис. Я пришел, чтобы узнать, готовы ли вы показать мне кратчайший путь до Бэнгора».

— Она посмотрела на меня столь безучастно, что я уж подумал, не забыла ли она обо всем этом.

Я почувствовал, что краснею так, словно вы чувствуете, что сморозили какую-то глупость, да уже поздно. И когда я уже был готов извиниться за свою некстати оброненную фразу, ее лицо озарилось той самой давнишней улыбкой, и она ответила: «Стойте здесь, а я достану ключи. И не передумайте, Хомер!»

Она вернулась через минуту с ключами от машины. «Если мы где-нибудь застрянем, вы увидите москитов размером со стрекозу».

«Я видел их и размеров с воробья в Рэнгли, миссис, — отвечал я, — но думаю, что мы оба чуточку тяжеловаты, чтобы они смогли нас утащить в небо».

Она рассмеялась: «Хорошо, но я предупредила вас, в любом случае. Поедем, Хомер».

«И если мы не попадем туда через два часа сорок пять минут, — смущенно пробормотал я, — вы обещали мне бутылку ирландского».

Она взглянула на меня слегка удивленная, с уже приоткрытой дверцей и одной ногой в машине. «Черт возьми, Хомер, — сказала она, — я говорила о тогдашнем победителе. А теперь я нашла путь за два часа тридцать. Залезайте, Хомер. Мы отъезжаем».

Он снова прервал свой рассказ. Руки лежали на коленях, глаза затуманились, очевидно, от воспоминаний о двухместном «Мерседесе» цвета шампанского, выезжающем по подъездной дорожке от дома Тоддов.

— Она остановила машину в самом конце дорожки и спросила: «Вы готовы?»

«Пора спускать ее с цепи», — сказал я. Она нажала на газ, и наша чертова штуковина пустилась с места в карьер. Я почти ничего не могу сказать о том, что потом происходило вокруг нас. Кроме того, я почти не мог оторвать взгляда от нее. На ее лице появилось что-то дикое, Дэйв, что-то дикое и свободное — и это напугало меня. Она была прекрасна — и я тут же влюбился в нее, да и любой бы это сделал на моем месте, будь то мужчина, да, может быть, и женщина. Но я также и боялся ее, потому что она выглядела так, что вполне готова тебя убить, если только ее глаза оторвутся от дороги и обратятся к тебе и, вдобавок, если ей захочется тебя полюбить. На ней были надеты голубые джинсы и старая белая блузка с рукавами, завернутыми до локтей — я думаю, что она что-то собиралась красить, когда я появился, — и через некоторое время нашего путешествия мне уже казалось, что на ней нет ничего, кроме этого белого одеяния, словно она — один из тех богов или богинь, о которых писали в старых книгах по истории.

Он немного задумался, глядя на озеро, его лицо помрачнело.

— Словно охотница, которая, как говорили древние, правит движением Луны на небе.

— Диана?

— Да. Луна была ее дьявольским амулетом. Фелия выглядела именно так для меня, и я только и могу сказать тебе, что я был охвачен любовью к ней, но никогда не посмел бы даже заикнуться об этом, хотя тогда я был и куда моложе, чем сейчас. Но я бы не посмел этого сделать, будь мне даже и двадцать лет, хотя можно предполагать, что если бы мне было шестнадцать, я бы рискнул это сделать и тут же поплатился бы жизнью: ей достаточно было бы только взглянуть на меня.

— Она выглядела действительно как богиня, управляющая Луной на ночном небе, когда она мчится в ночи, разбрызгивая искры по небу и оставляя за собой серебряные паутинки, на своих волшебных конях, приказывая мне поспешать вместе с нею и не обращать внимания на раздающиеся позади нас взрывы — только быстрее, быстрее, быстрее.

Мы проехали множество лесных дорожек, первые две или три я знал, но потом уже ни одна из них не была мне знакома. Мы, должно быть, проезжали под деревьями, которые никогда ранее не видели мотора гоночного автомобиля, а знакомились лишь со старыми лесовозами и снегоходами. Ее спортивный автомобиль, конечно, был куда более к месту у себя дома, на бульваре Сансет, чем в этой лесной глуши, где он с ревом и треском врывался на холмы и съезжал вниз с них, то освещенный весенним солнцем, то погруженный в зеленый полумрак. Она опустила складной верх автомобиля, и я мог вдыхать аромат весенних деревьев, и ты знаешь, как приятен этот лесной запах, подобно тому, что ты встречаешь старого и давно забытого друга, о котором ты не очень-то беспокоился. Мы проезжали по настилам, положенным на самых заболоченных участках, и черная грязь вылетала во все стороны из-под наших колес, что заставляло ее смеяться, как ребенка. Некоторые бревна были старые и прогнившие, потому что, я подозреваю, никто не ездил по этим дорогам, может быть, пять, а скорее, все десять последних лет. Мы были совсем одни, исключая лишь птиц и, может быть, каких-то лесных животных, наблюдавших за нами. Звук ее чертова мотора, сперва низкий, а потом все более визгливый и свирепый, когда она нажимала на газ… только этот звук я и мог слышать. И хотя я и сознавал, что мы все время находимся в каком-нибудь месте, мне вдруг стало казаться, что мы едем назад во времени, и это не было пустотой. То есть, если бы мы вдруг остановились и я взобрался на самое высокое дерево, я бы, куда ни посмотрел, не увидел ничего, кроме деревьев и еще больше деревьев. И все это время, пока она гнала свою дьявольскую машину, волосы развевались вокруг ее лица, сияющего улыбкой, а глаза горели неистовым огнем. Так мы выскочили на дорогу к Птичьей горе, и на какой-то миг я осознал, где мы находимся, но затем она свернула, и еще какое-то недолгое время мне казалось, что я знаю, где мы, и затем уже и перестало что-либо казаться, и даже перестало беспокоить то, что я абсолютно ничего не понимаю, словно маленький ребенок. Мы продолжали делать срезки по деревянным настилам и наконец попали на красивую мощеную дорогу с табличкой «Моторвей-Би». Ты когда-нибудь слыхал о такой дороге в штате Мэн?

— Нет, — ответил я. — Но звучит по-английски.

— Ага. Выглядело тоже по-английски. Эти деревья, по-моему, ивы, свисающие над дорогой. «Теперь гляди в оба, Хомер, — сказала она, — один из них чуть было не выбросил меня месяц назад и наградил меня хорошим индейским клеймом».

— Я не понял, о чем она меня предупреждает, и уже начал было это объяснять — как вдруг мы погрузились в самую чащобу, и ветки деревьев прямо-таки колыхались перед нами и сбоку от нас. Они выглядели черными и скользкими и были как живые. Я не мог поверить своим глазам. Затем одна из них сдернула мою кепку, и я знал, что это не во сне. «Хи, — заорал я, дайте назад!»

— Уже поздно, Хомер, — ответила она со смехом. — Вон просвет как раз впереди… Мы о\'кей.

— Затем мы еще раз оказались в гуще деревьев, и они протянули ветки на этот раз не с моей, а с ее стороны — и нацелились на нее, я в этом могу поклясться. Она пригнулась, а дерево схватило ее за волосы и выдернуло прядь. «Ох, черт, мне же больно!» — вскрикнула она, но продолжала смеяться. Машина чуть отклонилась вбок, когда она пригнулась, и я успел быстро взглянуть на деревья — и Святой Боже, Дэйв! Все в лесу было в движении. Колыхалась трава, и какие-то кусты словно переплелись друг с другом, образуя странные фигуры с лицами, и мне показалось, что я вижу что-то сидящее на корточках на верхушке пня, и оно выглядело как древесная жаба, только размером со здоровенного котища.

— Затем мы выехали из тени на верхушку холма, и она сказала: «Здесь! Ведь правда, это было захватывающее дело?» — словно она говорила о какой-нибудь прогулке в пивную на ярмарке в Фрайбурге.

— Через пять минут мы выбрались еще на одну из ее лесных дорожек. Мне совсем не хотелось, чтобы нас окружали деревья — могу это совершенно точно сказать, — но здесь росли совсем обычные старые деревья. Через полчаса мы влетели на парковочную стоянку «Пайлотс Грилл» в Бэнгоре. Она указала на свой небольшой счетчик пройденного пути и сказала: «Взгляните-ка, Хомер». Я посмотрел и увидел цифры — сто одиннадцать и шесть десятых мили. «Что вы теперь думаете? Вы по прежнему не хотите верить в мой кратчайший путь?»

— Тот дикий облик, который был у нее во время этой бешеной поездки, куда-то уже исчез, и передо мной снова была Фелия Тодд. Но все же ее необычный вид еще не полностью был вытеснен повседневным обликом. Можно было решить, что она разделилась на двух женщин, Фелию и Диану, и та часть, которая была Дианой, управляла машиной на этих заброшенных и всеми забытых дорогах, а та ее часть, которая была Фелией, даже не имела представления обо всех этих срезках расстояния и переездах через такие места… места, которых нет ни на одной карте Мэна и даже на этих обзорных макетах.

— Она снова спросила: «Что вы думаете о моем кратчайшем маршруте, Хомер?»

— И я сказал первое, что мне пришло в голову, и это было не самыми подходящими словами для употребления в разговоре с леди типа Фелии Тодд: «Это настоящее обрезание члена, миссис».

— Она расхохоталась, развеселившись, и очень довольная. И я вдруг увидел совершенно ясно и четко, как в стеклышке: Она ничего не помнит из всей этой езды. Ни веток ив — хотя они явно не были ветками, ничего даже похожего на это, — которые сорвали мою кепочку, ни той таблички «Моторвей Би», ни той жабообразной штуковины. Она не помнила ничего из всего этого бедлама! Либо все это мне померещилось во сне, либо мы действительно оказались там, в Бэнгоре. И я точно знал, Дэйв, что мы проехали всего сто одиннадцать миль и это никак не могло оказаться дневным миражом, поскольку чернобелые цифры на счетчике никак не могли быть чем-то нереальным, они прямо-таки бросались в глаза.

«Да, хорошо, — сказала она, — это было действительно хорошим обрезанием. Единственное, о чем я мечтаю, это заставить и Уорта как-нибудь проехаться со мной этим маршрутом… но он никогда не выберется из своей привычной колеи, если только кто-нибудь не вышвырнет его оттуда, да и то с помощью разве что ракеты „Титан-11“, поскольку Уорт соорудил себе отличное убежище на самом дне этой колеи. Давайте зайдем, Хомер, и закажем вам небольшой обед».

— И она взяла мне такой дьявольский обед, Дэйв, что я и не помню, было ли у меня когда-нибудь что-то в этом роде. Но я почти ничего не съел. Я все думал о том, что мы, наверное, будем возвращаться тем же или похожим путем, а уже смеркалось. Затем она посреди обеда извинилась и пошла позвонить. Вернувшись, она спросила, не буду ли я возражать, если она попросит отогнать ее машину в Касл Рок. Она сказала, что разговаривала с одной из здешних женщин — членов школьного комитета, в который и сама входила, и эта женщина сообщила, что у них здесь возникли какие-то проблемы или еще что-то в этом духе. Поэтому ей не хотелось бы рисковать застрять где-то, чтобы заодно не навлечь на себя и гнев мужа, а потому будет разумнее, если машину отведу я. «Вы же не будете очень возражать, если я попрошу вас в сумерках сесть за руль?» — еще раз спросила она.

— Она глядела на меня, ласково улыбаясь, и я знал, что она все же помнила кое-что из дневной поездки — Бог знает, как много, но вполне достаточно, чтобы быть уверенной, что я не попытаюсь ехать ее маршрутом в темноте, — да и вообще… хотя я видел по ее глазам, что вообще-то это не столь уж беспокоит ее.

— Поэтому я просто сказал, что меня это никак не затруднит, и закончил свой обед куда лучше, чем начал его. Уже стемнело, когда она отвезла нас к дому той женщины в Бэнгоре, с которой разговаривала по телефону. Выйдя из машины, Фелия глянула на меня с тем же бесовским огоньком в глазах и спросила: «А теперь вы действительно не хотите остаться и подождать здесь до утра, Хомер? Я заметила парочку ответвлений сегодня, и хотя не могу найти их на карте, думаю, что они позволили бы срезать еще несколько миль».

Я ответил: «Ладно, миссис, мне бы хотелось, но в моем возрасте лучшей постелью будет моя собственная, как мне кажется. Я отведу вашу машину и никак не поврежу ее, хотя, думается, сделаю это более длинным путем по сравнению с вашим».

— Она рассмеялась, очень добродушно и поцеловала меня. Это был лучший поцелуй в моей жизни, Дэйв, хотя он был поцелуем в щеку и дала его замужняя женщина, но он был словно спелый персик или словно те цветы, которые раскрываются ночью, и когда ее губы коснулись моей кожи, я почувствовал…

Я не знаю точно, что именно я почувствовал, потому что мужчине трудно описать словами, что он чувствует с девушкой, словно персик, когда он находится во вдруг помолодевшем мире.

— Я все хожу вокруг да около, но думаю, что тебе и так все понятно. Такие вещи навсегда входят красной строкой в твою память и уже никогда не могут быть стертыми.

«Вы чудный человек, Хомер, и я люблю вас за то, что вы терпеливо слушали меня и поехали сюда со мной, — сказала она. — Правьте осторожно».

— Потом она пошла в дом этой женщины. А я, я поехал домой.

— Каким путем ты поехал? — спросил я Хомера.

Он тихо рассмеялся.

— По главной магистрали. Ты дурачина, — ответил он, и я еще никогда не видел столько морщинок на его лице.

Он сидел на своем месте и смотрел на небо.

— Пришло лето, и она исчезла. Я особо и не искал ее… этим летом у нас случился пожар, ты помнишь, а затем был ураган, который поломал все деревья. Напряженное время для сторожей. О, я думал о ней время от времени, и о том дне, и об ее поцелуе, и мне начинало казаться, что все это было во сне, а не наяву. Словно в то время, когда мне было семнадцать и я не мог ни о чем думать, кроме как о девушках. Я занимался вспашкой западного поля Джорджа Бэскомба, того самого, что лежит у самого подножья гор на другом берегу озера, и мечтал о том, что является обычным для подростков моего возраста. И я заехал бороной по одному из камней, а тот раскололся и начал истекать кровью. По крайней мере, мне так показалось. Какая-то красная масса начала сочиться из расколотого камня и уходить в почву. И я никому ничего об этом не рассказал, только матери. Да и ей я не стал объяснять, что это значило для меня, хотя она и стирала мои забрызганные кровью штаны и могла догадываться. В любом случае, она считала, что мне следует помолиться. Что я и сделал, но не получил какого-либо особого облегчения, однако, через какое-то время мне стало вдруг казаться, что все это было сном, а не наяву. И здесь было то же самое, как это иногда почему-то случается. В самой середине вдруг появляются трещины, Дэйв. Ты знаешь это?

— Да, — ответил я, думая о той ночи, когда сам столкнулся с чем-то подобным. Это было в 1959 году, очень плохом году для всех нас, но мои дети не знали, что год был плохой, и они хотели есть, как обычно. Я увидел стайку белых куропаток на заднем поле Генри Браггера, и с наступлением темноты отправился туда с фонарем. Вы можете подстрелить парочку таких куропаток поздним летом, когда они нагуляли жирок, причем вторая прилетит к первой, уже подстреленной, словно для того, чтобы спросить: «Что за чертовщина? Разве уже настала осень?», и вы можете сшибить ее, как при игре в боулинг. Вы можете раздобыть мяса, чтобы накормить им тех, кто его не видел шесть недель, и сжечь перья, чтобы никто не заметил вашего браконьерства. Конечно, эти две куропатки должны были бы послужить мишенью для охотников в ноябре, но ведь дети должны хотя бы иногда быть сытыми. Подобно тому человеку из Массачусетса, который заявил, что ему бы хотелось пожить здесь целый год, я могу сказать только, что иногда нам приходится пользоваться своими правами и привилегиями только ночью, хотя хотелось бы иметь их круглый год. Поэтому я был на поле ночью и вдруг увидел огромный оранжевый шар в небе; он спускался все ниже и ниже, а я смотрел на него, разинув рот и затаив дыхание. Когда же он осветил все озеро, оно, казалось, вспыхнуло солнечным огнем на минуту и испустило ответные лучи вверх, в небо. Никто никогда не говорил мне об этом странном свете, и я сам тоже никому ничего о нем не рассказывал, потому что боялся, что меня засмеют, но более всего я опасался, что собеседники поинтересуются, какого дьявола я оказался ночью на поле. А через какое-то время наступило то, о чем уже говорил Хомер: мне стало казаться, что все это было сном, и у меня не было никаких вещественных доказательств, что все это случилось наяву. Это было похоже на лунный свет. Я не мог управлять им, и мне не за что было зацепиться. Поэтому я оставил его в покое, как человек, который знает, что день наступит в любом случае, что бы он не думал и не предпринимал по этому поводу.

— В самой середке многих вещей попадаются щели, — сказал Хомер, и уселся более прямо, словно ему ранее было не совсем удобно. — Прямо-таки в чертовой серединке, тютелька в тютельку, не левее и не правее центра и все, что ты можешь, — это сказать: «Тут ничего не поделаешь», они здесь, эти чертовы щели, и ты должен их как-то обойти, подобно тому, как объезжаешь на машине рытвину на дороге, которая грозит поломать тебе ось. Ты понимаешь меня? И ты стараешься забыть о них. Или это напоминает тебе вспашку земли, когда ты можешь вдруг попасть в какую-то яму. Но если тебе вдруг попадется какой-то разлом в земле, в котором ты видишь мрачную тьму, наподобие пещеры, ты скажешь самому себе: «Обойди-ка это место, старина. Не трогай его! Я здесь могу здорово вляпаться, так что возьму-ка я влево». Потому что ты не искатель пещер или поклонник каких-то научных изысканий, а занимаешься доброй пахотой.

«Щели в середине вещей»…

Он довольно долго словно грезил наяву, и я не трогал его. Не делал никаких попыток вернуть его на землю. И наконец он сказал:

— Она исчезла в августе. В первый раз я увидел ее в начале июля, и она выглядела… — Хомер повернулся ко мне и сказал каждое слово очень медленно и четко, с большим нажимом:

— Дэйв Оуэне, она выглядела великолепно! Просто была великолепной и дикой и почти неукрощенной. Те небольшие морщинки вокруг глаз, которые я заметил раньше, казалось, куда-то исчезли. Уорт Тодд был на какой-то конференции или где-то там еще в Бостоне. И она стояла тут, на самом краешке террасы — а я был посредине ее, в рубашке навыпуск, — и она мне вдруг говорит: «Хомер, вы никогда не поверите в это». «Нет, миссис, но я попытаюсь», — ответил я. «Я нашла еще две новые дороги, — сказала Фелия, — и добралась до Бэнгора в последний раз, проехав всего шестьдесят семь миль».

— Я помнил, что она говорила мне в прошлый раз, и ответил: «Это невозможно, миссис. Извините меня, конечно, но я проверял сам расстояние на карте в милях, и семьдесят девять — это тот минимум, который нужен вороне для полета по кратчайшей прямой».

— Она рассмеялась и стала выглядеть еще красивей, чем прежде. Подобно богиням в солнечном свете, на одном из холмов, что описаны в древних сказаниях, когда на земле не было ничего, кроме зелени и фонтанов, а у людей не было морщинок и слез, потому что совсем не было причин для печали. «Это верно, — ответила она, — и вы не сможете пробежать милю быстрее четырех минут. Это математически доказано».

«Это ведь не одно и то же», — заметил я. «Одно и то же, — возразила она. — Сложите карту и посмотрите, куда исчезнут все эти линии, Хомер. Их будет намного меньше, чем если бы вы ехали по самой прямой линии. И чем больше вы сделаете сгибов, тем меньше останется миль».

— Я еще хорошо тогда помнил нашу с ней поездку, хотя это и было словно во сне, а потому сказал: «Миссис, вы, конечно, легко можете сложить карту, но вы не сумеете сложить настоящую землю. Или, по крайней мере, вам не следует пытаться это делать. Нам следует не трогать это».

«Нет, сэр, — возразила она. — Это единственная сейчас вещь в моей жизни, которую я не могу не трогать, потому что она здесь и она моя.»

— Тремя неделями позже — примерно за две недели до ее исчезновения она позвонила мне из Бэнгора. Она сказала: «Уорт уехал в Нью-Йорк, и я еду к вам. Я куда-то задевала свой ключ от дома, Хомер. Мне бы хотелось, чтобы вы открыли дом, и я могла бы попасть в него».

— Этот звонок был около восьми вечера, и как раз начало смеркаться. Я перекусил сэндвичем с пивом перед уходом — не более двадцати минут. Потом я приехал сюда. Все это вместе взятое не могло занять более сорока пяти минут. Когда я подходил к дому Тоддов, я увидел огонек у кладовой, который я никак не мог оставить ранее. Я посмотрел на этот свет с изумлением и почти побежал туда — и чуть было не столкнулся с ее дьявольским «Мерседесом». Он был припаркован на склоне так, словно это мог сделать только пьяный, и вся машина снизу доверху была забрызгана не то навозом, не то грязью, а в этой жиже вдоль корпуса машины вкрапливалось нечто типа морских водорослей… только когда фары моей машины осветили их, мне вдруг показалось, что они движутся. Я припарковал свой грузовичок позади «Мерседеса» и вышел из него. Эти растения не были морскими водорослями, но это была трава, похожая на водоросли, и они двигались… очень слабо и вяло, словно умирая. Я коснулся одной из них, и она попыталась обхватить мою руку. Ощущение было очень неприятным, почти ужасным. Я отдернул руку и обтер ее об штанину. Я обошел машину и встал у ее переда. Тот выглядел словно пропахавший девяносто миль болот и низин. Выглядел очень усталым. Какие-то жуки были прилеплены по всему ветровому стеклу, только они не были похожи ни на одно известное мне насекомое, которое бы я ранее встречал. Среди них находился и мотылек размером с воробья, его крылья все еще слегка колыхались и подергивались, теряя остатки жизни. Были также какие-то существа, напоминавшие москитов, только у них можно было заметить настоящие глаза, и они, казалось, рассматривали меня. Я мог слышать, как налипшие растения царапают корпус автомобиля, умирая и стараясь за что-нибудь зацепиться. И все, о чем я мог думать, было: «Где же, черт возьми, она ехала? И как ухитрилась попасть сюда за три четверти часа?» Затем я увидел еще кое-что. Это было какое-то животное, почти расплющенное на решетке радиатора, как раз под самой эмблемой фирмы «Мерседес» — типа звезды, вставленной в круг. Вообще-то большинство животных погибает под колесами автомобилей, потому что они прижимаются к земле, надеясь, что беда пронесется над ними. Но сплошь и рядом некоторые из них вдруг прыгают не в сторону, а прямо на чертову машину, и это безумие может привести к гибели не только животного, но и водителя с пассажирами — мне случалось слышать о таких происшествиях. Это создание, видимо, сделало то же самое. И оно выглядело так, что вполне смогло бы перепрыгнуть танк «Шерман». Оно смотрелось словно произошедшее от спаривания вальдшнепа и ласки. Но на то, что осталось не расплющенным, лучше было бы не смотреть. Оно резало глаза, Дэйв. И даже хуже, оно ранило твое сознание. Его шкура была покрыта кровью, а на концах лап свисали когти, торчавшие из подушечек, наподобие кошачьих, только куда длиннее. Оно имело огромные желтые глаза, только они уже окостенели. Когда я был ребенком, у меня была фарфоровая игрушка — скульптура каркающего ворона, — которая напоминала это существо. И зубы. Длинные, тонкие игольчатые зубы, выглядевшие почти как штопальные иглы, вытащенные из его рта. Некоторые из них торчали прямо в стальной решетке радиатора. Вот почему и вся эта тварь оставалась висеть на передке машины, она сама себя подвесила за счет острых и цепких зубов. Я рассмотрел ее и был абсолютно уверен, что голова ее полна яда, как у гадюки, и прыгнула она на машину, как только заметила ее, для того, чтобы попытаться прикончить эту добычу. И я знал, что отдирать эту тварь от машины мне не следует, потому что у меня были царапины на руках — порезы от сена, — и можно было быть почти уверенным, что я погибну столь же просто, как если бы на меня свалился здоровый камень, от всего нескольких капель яда, который бы просочился в порезы.

— Я подошел к дверце водителя и открыл ее. Сработал сигнал внутреннего освещения, и я смог глянуть на счетчик пройденного расстояния, который она всегда ставила на ноль перед началом любой поездки… и то, что я увидел, было тридцать одна и шесть десятых мили.

— Я смотрел на счетчик довольно долго, а затем подошел к черному входу в дом. Она сдвинула экран и разбила стекло в двери для того, чтобы дотянуться снаружи до задвижки и открыть дверь. Там была прикреплена записка. В ней было написано: «Дорогой Хомер, я добралась сюда чуть раньше, чем сама предполагала. Нашла еще более короткий путь — и не стала колебаться! Вы еще не прибыли сюда, и я решила залезть в свой дом, как опытный взломщик. Уорт приедет послезавтра. Вы не сможете закрепить экран и вставить новое стекло в дверь до этого? Надеюсь, что сможете. Подобные вещи всегда очень огорчают его. Если я не выйду поздороваться, знайте, что я уже сплю. Поездка оказалась очень утомительной, но я почти не потеряла на нее времени! Офелия.»

«Утомительна!» — Я еще раз глянул на эту тварь, висящую на решетке радиатора, и подумал: «Да, сэр, она должна была быть чертовски утомительной. Клянусь Богом, да».

Он снова замолчал и щелкнул пальцами.

— Я видел ее только еще один раз. Примерно через неделю. Уорт был в Касл Роке, но он купался в озере, плавая взад и вперед, взад и вперед, словно он охранял лес или непрерывно подписывал бумаги. Вообще-то больше походило на подписывание бумаг, я так думаю.

«Миссис, — сказал я, — это не мое дело, конечно, но вам не следует больше раскатывать в одиночку. Той ночью, когда вы разбили стекло в двери, чтобы войти в дом, я увидел нечто, прицепившееся к решетке радиатора спереди вашей машины…»

«А! Этот лесной цыпленок! Я позаботилась о нем», — ответила она.

«Боже! — воскликнул я. — Надеюсь, вы как-нибудь побереглись!»

«Я надела садовые перчатки Уорта, — сказала она. — Но ведь это не что иное, Хомер, как подпрыгнувшая вверх лесная птица с небольшим запасом яда в клюве».

«Но, миссис, — возразил я, — где же водятся такие птички? И если на ваших срезанных маршрутах попадаются такие невинные птички, что же будет, если вам повстречается медведь?»

— Она глянула на меня — и я увидел в ней другую женщину — ту самую Диану. «Если что-нибудь и меняется вдоль тех дорог, — сказала Фелия, — то ведь и я, наверное, тоже меняюсь там. Взгляните на это».

— Ее волосы были собраны в пучок на затылке и заколоты шпилькой. Она ее вытащила и распустила волосы. Ими можно было только любоваться, — они создавали ощущение какого-то мощного потока, вдруг вылившегося с головы Фелии. Она сказала: «Они начали было седеть, Хомер. Вы видите теперь эту седину?» И она повернулась к солнцу, чтобы оно получше осветило ее голову.

«Нет, мэм», — сказал я.

— Она посмотрела на меня, ее глаза заискрились, и она сказала: «Ваша жена — хорошая женщина, Хомер Бакленд, но она увидела меня в магазине и на почте, и мы перебросились всего парой словечек, а я уже заметила, что она смотрит на мои волосы с тем выражением удовлетворения, которое понимают только женщины. Я знаю, что она скажет своим друзьям и подругам… что Офелия Тодд начала красить свои волосы. Но я этого не делала и не делаю. Я просто потеряла свой прежний маршрут, ища кратчайшего пути не один и не два раза… потеряла свой маршрут… и потеряла седину». И она рассмеялась уже даже не как студентка колледжа, а как старшеклассница. Я восхищался ею и наслаждался ее красотой, но я также видел и следы другой красоты на ее лице… и я снова испугался. Испугался за нее и испугался ее.

«Миссис, — сказал я, — вы можете потерять не только седую прядь в ваших волосах»

«Нет, — ответила она, — я же говорила, что там я совсем другая… Я просто целиком делаюсь там другой. Когда я еду по дороге в своей спортивной машине, я уже не Офелия Тодд, которая никогда не сможет выносить до срока ребенка или та женщина, которая попыталась заняться поэзией — да неудачно, или та женщина, что вечно сидит и делает записи на всех этих комитетских собраниях, или еще что-то или кто-то. Когда я на дороге за рулем, я нахожусь внутри своего сердца и чувствую себя подобно…»

«Диане», — подсказал я.

— Она посмотрела на меня с веселым и чуть удивленным видом, а затем рассмеялась. «О, да, подобно какой-нибудь богине, — согласилась Фелия. — Она, наверное, лучше всего сюда подойдет, потому что я — ночной человек, я люблю просиживать ночи напролет, пока не прочитаю свою книгу, или пока на телевидении не прозвучит национальный гимн, а также потому, что я очень бледная, как луна, — Уорт вечно говорит, что мне нужен тоник или анализы крови, или еще что-то вроде всей этой чепухи. Но в своем сердце каждая женщина мечтает походить на богиню, я так думаю — не случайно же мужчины слышат постоянное эхо этих дум и пытаются возвести женщин на пьедесталы (женщину, которая обмочит себе ногу, если не присядет на корточки! это забавно, если как следует все это обдумать), — но то, что чувствует мужчина, вовсе не то, чего желает женщина. Женщина хочет быть свободной — это все. Стоять, если ей так хочется, или идти…» Ее глаза обратились на дьявольский «Мерседес», стоявший на подъездной дорожке, и слегка сузились. Затем она улыбнулась. «Или править за рулем, Хомер. Мужчине этого не понять. Он думает, что богине нужно где-то нежиться, прохлаждаться на склонах Олимпа и кушать фрукты, но ведь в этом нет ничего от бога или богини. Все, что хочет женщина — это то, что хочет и мужчина: женщина хочет управлять».

«Будьте осторожны там, где вы едете, миссис — это все, что нужно», — сказал я в ответ, а она снова засмеялась и наградила поцелуем в лоб.

— Она ответила: «Я буду осторожна, Хомер», но это ровным счетом ничего не значило, и я это сразу понял, потому что сказано это было именно тем тоном, каким отвечает муж своей жене в ответ на ее частые предупреждения об одной и той же опасности, когда он давно уже наперед знает, что на самом деле он не будет… не сможет.

— Я вернулся к своему грузовичку и напоследок еще раз посмотрел на нее, а через неделю Уорт сообщил об ее исчезновении. И ее, и этого дьявольского автомобиля. Тодд прождал семь лет и только затем официально объявил о ее смерти, а потом еще подождал год на всякий случай — он не такой уж простак — и только затем женился на этой второй миссис Тодд, той, что только что прокатила мимо нас. И я не жду, что ты поверишь хотя бы слову из всего, что я тебе сейчас здесь наплел.

На небе одно из этих толстобрюхих облаков достаточно сдвинулось, чтобы открыть нам уже появившуюся луну — полукружье, белое, как молоко. И что-то дрогнуло в моем сердце при этом зрелище — наполовину от чувства какого-то страха, наполовину от чувства любви.

— Я как раз верю, — ответил я, — каждому твоему слову. И даже если это и не правда, Хомер, это должно было бы быть ею.

Он порывисто обнял меня за шею, что делают все мужчины в тех случаях, когда они стесняются прибегать, к поцелуям, словно женщины, затем рассмеялся и встал.

— Даже если бы это и не должно было бы быть правдой, это все же чистая правда, — сказал Хомер. Он достал часы из кармана и глянул на них. — Я пойду вниз по дороге проверять, как там у дома Скотта. Ты не хочешь прогуляться?

— Лучше я посижу здесь немного, — ответил я, — и подумаю на досуге.

Он подошел к лесенке, затем обернулся ко мне, чуть улыбаясь.

— Думаю, что она была права, — заметил он. — Она была совсем другой на этих дорогах, которые не уставала находить… не было ничего, что могло бы остановить ее. Тебя или меня, возможно, остановило бы, но не ее. И я думаю, она по-прежнему юная.

Затем он забрался в свой грузовик и уехал к дому Скоттов.

Это было два года назад, и Хомер уже давно уехал в Вермонт как я уже говорил, по-моему. Однажды вечером перед отъездом он навестил меня. Его волосы были аккуратно причесаны, он был выбрит, и от него несло каким-то невообразимо приятным запахом лосьона. Лицо было чисто и ясно, глаза очень живые. Он сейчас выглядел никак не старше шестидесяти, хотя ему уже перевалило за семьдесят, и я был рад ему, хотя в душе чуточку завидовал и даже злился на него за этот его цветущий вид. Старым рыбакам особенно досаждает артрит, но даже он, казалось, отступил в этот вечер от Хомера, словно вытащив из его рук свои рыболовные крючки и оставив их только для меня.

— Я уезжаю, — сказал он.

— Да?

— Да.

— Хорошо, ты хочешь, чтобы я пересылал тебе твою почту?

— Не хочу ничего об этом даже знать, — ответил он. — Все мои счета оплачены. Я хочу совершенно чистым уехать отсюда и порвать все связи.

— Ну, дай мне хотя бы твой адрес. Я буду иногда тебе позванивать, старина. — Я уже ощутил какое-то чувство одиночества, наваливающееся на меня, словно надеваемый плащ… и, взглянув на него еще разок, я понял, что дела обстоят не совсем так, как мне сперва показалось.

— У меня еще нет ни телефона, ни адреса, — сказал Хомер.

— Хорошо, — ответил я. — Но это — Вермонт, Хомер?

— Да, — сказал он, — именно Вермонт, для тех людей, кто хочет знать, куда я еду.

Я не хотел говорить этого, но все же произнес:

— Как она сейчас выглядит?

— Как Диана, — ответил он, — но она добрее.

— Я завидую тебе, Хомер, — сказал я, и это было истинной правдой.

Я стоял у двери. Были летние сумерки, когда поля вокруг заполнены ароматами трав и цветов и таинственными светящимися кружевами. Полная луна направляла мощную волну серебристого света на озеро. Он прошел через мою веранду, а затем спустился по ступенькам крыльца. Машина стояла на обочине дороги, незаглушенный двигатель работал с тяжелым ревом, словно торопясь, как старый скакун, рвануться по прямой только вперед, как торпеда. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что сам автомобиль был более всего похож на торпеду. Машина была чуточку побита и помята, но это никак не мешало ей проявлять свою скорость и мощь. Хомер остановился внизу у крыльца и что-то приподнял — это была его канистра с бензином, очень большая, никак не меньше, чем на десять галлонов. Он подошел к дверце автомобиля со стороны пассажирского сиденья. Она наклонилась и открыла дверцу. Зажглось внутреннее освещение автомобиля, и на мгновение я увидел ее — с длинными красными волосами вокруг лица, со лбом, горящим в ночи, как лампа. Светящимся, как Луна. Он забрался в машину и она укатила. Я стоял и смотрел на мерцающие огоньки во мраке, отбрасываемые ее красными волосами… они стремительно уменьшались и удалялись. Они были, как тлеющие угольки, затем как мерцающие светлячки, а потом и вовсе исчезли.

Вермонт. Так я говорил всем нашим горожанам о Хомере. И они верили в этот Вермонт, потому что он находится столь далеко, сколько только они и могут вообразить своим рутинным сознанием. Иногда я и сам начинаю верить в это, особенно, когда устану и выдохнусь. В другое время я думаю о них по-другому — весь этот октябрь, к примеру, потому что октябрь — именно тот месяц, когда человек думает о далеких местах и дорогах, ведущих к ним. Я сижу на скамейке у магазина Белла и думаю о Хомере Бакленде и той прекрасной девушке, которая открыла ему дверцу, когда он подошел к машине с доверху наполненной канистрой с бензином в правой руке — она ведь выглядела никак не старше девушки лет шестнадцати, и ее красота была ужасающей, но я думаю, что это не оказалось бы смертельным для человека, повернувшегося к ней; ведь на мгновение ее глаза скользнули по мне — а я остался жив, хотя часть меня и умерла тут же у ее ног.

Олимп должен быть прославлен в глазах и сердцах, и всегда есть те, кто не только жаждет, но и находит пути к нему, быть может. Но я знаю, что Касл Рок — это словно тыльная сторона моей ладони, и я никогда не смогу покинуть его и искать кратчайшие пути среди всех возможных и невозможных дорог; в октябре небо над озером уже не напоминает о славе, а скорее навевает размышления обо всем происходящем, как и те большие белые облака, которые плывут наверху столь медленно и величаво. Я сижу на скамейке и думаю о Фелии Тодд и Хомере Бакленде, и мне совсем не всегда и не обязательно хочется находиться там, где находятся они… но я все еще жалею, что я не курильщик.