Рэй Дуглас Брэдбери

Далёкая гитара

Летними вечерами, с семи до девяти, почтенная мисс Бидвелл сиживала в скрипучем кресле-качалке за стаканом лимонада на открытой веранде своего дома на Сент-Джеймс-стрит. Ровно в девять с негромким стуком закрывалась дверь, поворачивался в замке медный ключ, с шорохом опускались жалюзи, и особняк погружался в темноту.

Ее жизнь протекала без перемен; она уединилась в четырех стенах, среди причудливых картин и запыленных книг, в компании рояля с пожелтевшими от времени клавишами да музыкальной шкатулки, которая, если ее завести, потрескивала, как пузырьки лимонной шипучки. Мисс Бидвелл кивала каждому, кто проходил мимо, и всем было любопытно, почему в дом не ведут ступеньки. Ни со стороны дощатой веранды, ни с черного хода. И вообще мисс Бидвелл уже сорок лет не выходила из дому. В далеком тысяча девятьсот одиннадцатом году она приказала срубить обе лестницы и заколотить входы.

Осенью, когда подходил срок все запирать на замки, забивать досками, укрывать от непогоды, она в последний раз выпивала лимонад на стылой, неуютной веранде, а потом заносила в дом плетеное кресло-качалку, чтобы исчезнуть до весны.

— Вот, сейчас уйдет, — сказал мистер Уидмер, бакалейщик, указывая в ее сторону красным яблоком. — Можете убедиться. — Он постукал пальцем по настенному календарю. — На дворе сентябрь, вчера был День труда; а времени сейчас — двадцать один ноль-ноль.

Немногочисленные покупатели уставились на дом мисс Бидвелл. Старушка, напоследок поглядев через плечо, скрылась за дверью.

— До первого мая вы ее не увидите, — объяснил мистер Уидмер. — У нее в кухонной стене пробито маленькое оконце. Я его отпираю своим ключом, чтобы просунуть туда пакет с продуктами. На подоконнике нахожу конверт с деньгами и список заказов. А сама хозяйка носу не кажет.

— Чем же она занимается всю зиму?

— Одному богу известно. У нее уж сорок лет как установлен телефон, только она к нему не подходит.

В доме мисс Бидвелл было темно.

Мистер Уидмер аппетитно хрустнул сочным яблоком:

— К тому же сорок лет назад она приказала снести обе лестницы.

— Почему? Скончались ее родители?

— Их не стало задолго до этого.

— Умер муж? Или кто-то из детей?

— Ни мужа, ни детей у нее отродясь не было. Встречалась, правда, с одним парнем — тот все рвался мир посмотреть. Вроде как собирались пожениться. Он, бывало, сядет на веранде с гитарой и поет для нее одной. А в один прекрасный день вдруг отправился на вокзал, да и купил себе билет до Аризоны, оттуда в Калифорнию, а потом в Китай.

— Долгонько же у нее теплится огонек.

Все посмеялись, но негромко и уважительно, потому что это было грустной истиной.

— Как по-вашему, она когда-нибудь выйдет на улицу?

— Да ведь ей за семьдесят. Каждый год я только и делаю, что жду первого мая. Если в этот день она не появится на веранде, чтобы сесть в кресло, я пойму, что ее нет в живых. Тогда придется звонить в полицию.

Покупатели разошлись, пожелав друг другу доброй ночи, а мистер Уидмер остался стоять в неярком свете бакалейной лавки.

Надевая пальто, он прислушивался к завываниям ветра. Да, каждый год. И каждый год он замечал, что старушка постарела еще больше. Она возникала чуть поодаль, будто за стеклом барометра, где к ясной погоде появляется женская фигурка, а в преддверии ненастья — мужская. Но этот барометр оказался неисправен, в нем появлялась только женщина, а мужчина — никогда, ни при какой погоде. Сколько тысяч июльских и августовских вечеров выходила она на веранду, отделенную зеленой лужайкой, непреодолимой, как река, кишащая крокодилами? Сорок лет копились такие вечера в захолустном городке. На сколько это потянет, если прикинуть на весах? Для него — не тяжелее перышка, а для нее?



Мистер Уидмер уже надевал шляпу, когда увидел этого незнакомца. Тот брел по другой стороне улицы — старик, освещенный светом единственного уличного фонаря. Он присматривался к номерам домов, а дойдя до угла и различив номер 11, остановился и заглянул в темные окна.

— Не может быть, — ахнул мистер Уидмер, выключил свет и, окутанный уютными бакалейными запахами, стал наблюдать за стариком через стекло витрины. — Надо же, ведь столько воды утекло.

Он покачал головой.

Стоит ли так волноваться? Не пора ли за сорок лет привыкнуть, что у него ежедневно, по меньшей мере раз в сутки, учащается сердцебиение, если кто-то замедляет шаги у дома мисс Бидвелл? Каждый прохожий, который останавливался у этого запертого дома, пусть даже для того, чтобы просто завязать шнурок, попадал на заметку мистеру Уидмеру.

— Не ты ли тот прохиндей, что сбежал от нашей мисс Бидвелл? — молча вопрошал он.

Однажды, лет тридцать назад, мистер Уидмер, как был, в белом фартуке, хлопавшем на ветру, бросился на другую сторону улицы и преградил путь какому-то парню:

— Ага, тут как тут!

— В чем дело? — растерялся прохожий.

— Не вы ли будете мистер Роберт Фарр, который дарил ей красные гвоздики, играл на гитаре и пел?

— Нет-нет, моя фамилия Корли. — И молодой человек вытащил образцы шелковой ткани, предлагаемой на продажу.

С годами бакалейщик начал беспокоиться: если мистер Фарр и вправду надумает вернуться, как же его опознать? Мистеру Уидмеру запомнились размашистые шаги и открытое молодое лицо. Но, случается, за четыре десятка лет время очищает человека от шелухи, высушивает костяк и превращает туловище в тонкий офорт. Возможно, в один прекрасный день мистер Фарр вернется, как гончий пес, взявший старый след, но, по недосмотру мистера Уидмера, решит, что ее дом заколочен, задвинут в прошлый век, — и уйдет восвояси в полном неведении. Возможно, такое уже произошло!

А пока за окном маячил все тот же незнакомец, престарелый и непостижимый, появившийся в сентябре, после Дня труда, в четверть десятого вечера. У него плохо гнулись ноги, спина горбилась, а взгляд был устремлен в сторону фамильного особняка Бидвеллов.

— Последняя попытка, — пробормотал мистер Уидмер. — Суну-ка я свой нос, куда не просят.

Неслышно ступив на остывшую брусчатку, он двинулся к противоположному тротуару. Старик обернулся.

— Добрый вечер, — приветствовал его мистер Уидмер.

— Подскажите, пожалуйста, — сказал старик, — это, как и прежде, дом Бидвеллов?

— Совершенно верно.

— Там кто-нибудь проживает?

— Мисс Энн Бидвелл.

— Благодарю вас.

— Доброй ночи.

У мистера Уидмера бешено заколотилось сердце, и он отошел, ругая себя последними словами.

«Почему ты ни о чем не спросил, болван? А вы почему промолчали, мистер Фарр? Ведь это вы, мистер Фарр?»

Но ответ был известен. Ему страстно хотелось, чтобы на сей раз это непременно оказался мистер Фарр. Осуществить такое желание можно было одним-единственным способом: оставить в покое мыльный пузырь действительности. А ответ на вопрос, заданный в лоб, грозил разрушить мечту. Нет, я не мистер Фарр, нет, я не он. Если же не задавать лишних вопросов, то можно было преспокойно подняться к себе в спальню, лечь в постель и добрый час рисовать в своем воображении старомодные, окрашенные неизбывной романтикой картины возвращения странника в родные края после долгих скитаний по городам и весям. Это был самый сладостный обман. Никто ведь не спрашивает у сна, видим ли мы его наяву, иначе наступает пробуждение. Ну, ладно, пусть тот старик (налоговый инспектор, мусорщик — не все ли равно?) хотя бы на одну ночь станет пропавшим скитальцем.

Вернувшись к своей лавке, мистер Уидмер вошел через боковую дверь и поднялся наверх по узкой, темной лестнице в квартирку, где сладко спала его жена.

«Допустим, это и вправду он, — размышлял бакалейщик, лежа под одеялом. — Дергает дверь, пытается зайти с черного хода, стучится в окна, звонит по телефону, просовывает под дверь свою визитную карточку…»

Мистер Уидмер повернулся на бок.

«А она-то отзовется? — гадал он. — Удостоит ли его своим вниманием, сделает ли шаг навстречу? Или так и останется в доме без лестницы, с заколоченным крыльцом: будет расхаживать к дверям и обратно, притворяясь, будто не слышит?»

Бакалейщик перевернулся на другой бок.

«Неужели мы, как всегда, увидим ее только в мае? Хватит ли у него терпения… полгода стучаться, повторять ее имя и ждать?»

Выбравшись из постели, мистер Уидмер подошел к окну. На зеленой лужайке, прислоняясь к цоколю большого темного особняка, возле крыльца без ступенек, маячил все тот же старик. Почудилось ли это или он действительно звал ее по имени, стоя под раскрашенными осенью деревьями, под неосвещенными окнами?



С утра пораньше мистер Уидмер оглядел из окна лужайку мисс Бидвелл.

Там никого не было.

— Сдается мне, он и вовсе не приходил, — пробормотал мистер Уидмер. — Стало быть, я беседовал с фонарным столбом. Это мне яблочный сок ударил в голову — сидр, да и только.

Было семь утра; миссис Терл и миссис Адамс зашли в непрогретую лавку за беконом, яйцами и молоком.

Мистер Уидмер осторожно коснулся наболевшей темы:

— Скажите, вы вчера вечером никого не заметили у дома мисс Бидвелл?

— Разве там кто-то был? — удивились покупательницы.

— Мне показалось, я кого-то видел.

— Я лично никого не видела, — сказали обе.

— Это все яблоко, — пробормотал мистер Уидмер. — Чистый сидр.

Дверь хлопнула, и мистер Уидмер совсем сник. Никто ничего не видел; не иначе как это было наваждение, ведь он слишком долго примерял на себя чужую жизнь.

Улицы были еще пусты, но городок мало-помалу стряхивал сон. Багровый шар солнца занимался прямо над часами на башне суда. Мир укрылся прохладным покровом росы. Роса окутывала каждую травинку, каждый безмолвный кирпич, каплями падала с вязов и кленов, с оголенных яблонь.

Мистер Уидмер медленно и осторожно перешел безлюдную улицу и остановился на тротуаре. Перед ним раскинулась лужайка мисс Бидвелл, словно необъятное море выпавшей за ночь росы. И опять у мистера Уидмера взволнованно застучало сердце: среди росы отчетливо виднелись бесчисленные следы — вокруг дома, под окнами, возле кустов, у дверей. Следы в искрящейся траве, следы, которые таяли по мере того, как всходило солнце.

День тянулся медленно. Мистер Уидмер старался держаться у выхода из своей лавки, но так ничего не заметил. На закате он присел под навесом и закурил.

«Скорее всего, он ушел навсегда. Она не откликнулась. Я ее знаю — гордая старуха. Говорят, чем старше, тем больше гордыни. Не иначе как он опять уехал на поезде. Почему я не спросил, как его зовут? Почему вместе с ним не постучался в дверь?»

Но факт оставался фактом: не спросил, не постучался — потому и чувствовал себя виновником трагедии, которая уже не укладывалась у него в голове.

«Промучившись ночь напролет у нее под окнами, он больше не вернется. Ушел, похоже, перед самым рассветом. Следы совсем свежие».

Восемь часов. Половина девятого. Никаких перемен. Девять. Половина десятого. Никаких перемен. Мистер Уидмер допоздна не закрывал магазин, хотя покупателей не было.

После одиннадцати он присел к окну своей квартирки на втором этаже — не то чтобы специально шпионил, но и не ложился спать.

В половине двенадцатого, когда негромко пробили часы, все тот же незнакомец прошел по улице и остановился у дома мисс Бидвелл.

«Ясное дело! — воскликнул про себя мистер Уидмер. — Боится, как бы его не увидели. Днем, небось, отсыпался, отсиживался в укромном месте. Что люди-то подумают? Надо же, кружит и кружит возле ее дома!»

Мистер Уидмер прислушался и опять услышал его голос. Как стрекот запоздалого сверчка, как последний шелест последнего дубового листа. У парадной двери, у черного хода, под окнами. О, завтра, когда взойдет солнце, на лужайке будет миллион неспешных следов.

Но слышит ли она?

«„Энн, Энн, где ты, Энн!“ — разве не так он ее звал? „Энн, ты меня слышишь, Энн?“ — разве не так молит припозднившийся гуляка?»

Тут мистер Уидмер встрепенулся.

А вдруг она ничего не слышала? Кто может поручиться, что она не утратила слух? Семьдесят лет жизни — достаточный срок, чтобы уши затянуло паутиной; кое у кого серая вата времени постепенно поглощает все звуки, обрекая человека на ватно-шерстяную тишину. Долгих тридцать лет с ней никто не разговаривал, а прохожие открывали рты только для того, чтобы поздороваться. Что, если она оглохла и лежит, всеми забытая, в холодной постели, как маленькая девочка, заигравшаяся в долгую игру, даже не подозревая, что кто-то стучится в дребезжащие окна, кличет ее из-за облупившейся двери, ступает по мягкой траве вокруг запертого дома? Возможно, это немощь, а не гордыня помешала ей ответить!

Перейдя в гостиную, мистер Уидмер потихоньку снял телефонную трубку, а сам краем глаза следил за дверью в спальню — чего доброго, проснется жена. Услышав голос телефонистки, он попросил:

— Элен? Соедините меня с номером семьсот двадцать девять.

— Это вы, мистер Уидмер? Поздновато звонить по этому номеру.

— Ничего страшного.

— Ну, как знаете, только это впустую — она никогда не отвечает на звонки. И сама на моей памяти никому не звонила.

Раздались длинные гудки. Их было уже шесть, но все напрасно.

— Продолжайте дозваниваться, Элен.

Пропело еще двенадцать гудков. По лицу бакалейщика струился пот. На другом конце провода сняли трубку.

— Мисс Бидвелл! — закричал мистер Уидмер, чуть не упав в обморок от облегчения. — Мисс Бидвелл? — Он понизил голос. — С вами говорит мистер Уидмер, хозяин бакалейной лавки.

Ответа не последовало. Однако на другом конце провода, в доме напротив, она держала трубку. В окно ему было видно, что ее дом погружен в темноту. Она подошла к телефону на ощупь.

— Мисс Бидвелл, вы меня слышите? — спросил он.

Молчание.

— Мисс Бидвелл, у меня к вам просьба.

Щелк.

— Не могли бы вы открыть дверь и выглянуть на улицу, — проговорил он.

— Она дала отбой, — сообщила Хелен. — Соединить заново?

— Нет, благодарю. — Он повесил трубку.



И в лучах рассвета, и в теплый полуденный час, и в сумерках из ее дома так и не донеслось ни звука. Через дорогу, в бакалейном магазинчике, стоял за прилавком мистер Уидмер, которого преследовала мысль: ну и дура! Что бы там между ними ни произошло — просто дура. Но все равно: еще не поздно. Пусть руки стали дряблыми и морщинистыми — это все же руки. Ее старый знакомец, проделавший далекий путь, остался, судя по виду, неприкаянным. Некоторые сознательно выбирают такую судьбу: они как безумные стремятся менять пейзаж за окном каждую неделю, каждый месяц, каждый год, но с возрастом начинают сознавать, что всего лишь коллекционируют ненужные города и дороги, не более основательные, чем киношные декорации, и провожают глазами людей-манекенов, которые мелькают в витринах за окном медленного ночного поезда.

Этот старик прожил жизнь среди тех, кому был безразличен, ведь он никогда и нигде не задерживался на столько, чтобы хоть кто-то обеспокоился, проснется ли он на рассвете или уже превратился в прах. Но вот он вспомнил о ней и только тогда понял, что она среди них — единственная живая душа. Опоздав совсем чуть-чуть, он все же вскочил в последний вагон, сошел на нужной станции, дошагал сюда пешком и оказался у нее на лужайке, чувствуя себя последним идиотом. Еще одна такая ночь — и он больше не вернется.

Это была третья ночь. Мистер Уидмер уже надумал перейти через дорогу, устроить пожар на крыльце дома мисс Бидвелл и вызвать пожарных. Тогда она точно выскочит на улицу, прямо в объятия своему старичку, ей-богу!

Хотя… Так, стоп!

Мистер Уидмер поднял глаза к потолку. Наверху, на чердаке — разве там не найдется средства против гордыни и времени? Нет ли там, в пыли, какого-нибудь наступательного оружия, подходящего к случаю? Чего-нибудь старого, как они сами — мистер Уидмер, старик и старушка? Когда на чердаке в последний раз была уборка? Никогда.

Нет, это уж чересчур. Ему не хватит решимости!

И все же это была последняя ночь. Оружие требовалось прямо сейчас.

Минут через десять раздался голос жены:

— Том, Том! Что там грохнуло? С чего это тебя на чердак понесло?



Старик появился в половине двенадцатого. Остановившись неподалеку от дома, лишенного ступенек, он как будто раздумывал, что бы еще предпринять, а потом быстро шагнул вперед и посмотрел под ноги.

Мистер Уидмер, замерев у верхнего окна, шептал:

— Да, да, горячо!

Старик нагнулся.

— Бери же! — молча выкрикнул мистер Уидмер.

Старик запустил руки в траву.

— Обмахни! Знаю, знаю, она вся в пыли, но еще сгодится. Смахни пыль, играй!

Старик поднял с земли гитару, которую обнаружил при свете луны прямо посреди лужайки. Прошло немало времени, прежде чем он начал перебирать струны.

— Не тяни! — прошептал мистер Уидмер.

Прозвучал первый робкий аккорд.

— Давай! — молил мистер Уидмер. — Чего не добилось слово, того добьется музыка. Вот так. Играй! Отлично, не останавливайся! — призывал мистер Уидмер.

А сам думал: пой под окнами, пой под яблонями, пой во дворе, пока гитарные аккорды не достигнут ее слуха, пока у нее не польются слезы. Заставишь женщину плакать — считай, ты победил. Всю ее гордыню как рукой снимет, и музыка тебе в этом поможет. Пой ей песни, спой «Женевьеву», спой «Встретимся вечером в сонной стране», потом «Мы плывем по лунному заливу», потом «Длинную тропинку», припомни все старые летние песни, любые знакомые, негромкие, милые песни, пой мягко и тихо, легко перебирая струны, пой, играй и, возможно, услышишь, как в замке поворачивается ключ!

Он прислушался.

Звуки гитары были чистыми и нежными, как ночные капельки росы, а через полчаса старик стал напевать, но так тихо, что никто его не слышал, кроме той, что была рядом, за стеной, в кровати, а может, у темного окна.

Мистер Уидмер улегся в постель и битый час лежал без движения, слушая далекую гитару.



Наутро миссис Терл сказала:

— Видела я этого бродягу.

— Неужели?

— Всю ночь на лужайке топтался. Бренчал на гитаре. Можете себе представить? До чего доводит старческий маразм! А кстати, кто это был?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил мистер Уидмер.

— В шесть утра он двинулся со своей гитарой вдоль по улице, — сказала миссис Терл.

— Дверь ему так и не открыли?

— Конечно нет. А с какой стати?

— Да так. Вот увидите, он к ночи вернется.

Сегодня все решится, думал мистер Уидмер. Еще одна ночь. Он теперь не отступится. Теперь, когда у него есть гитара, он вернется и все уладит. Мистер Уидмер насвистывал, расхаживая по магазину.

У тротуара затормозил фургон; из кабины вылез Фрэнк Хендерсон, держа в руках пилу и чемоданчик со столярными инструментами. Он обошел фургон и вытащил из кузова несколько десятков свежих, смолистых, ароматных досок.

— Здорово, Фрэнк, — окликнул его мистер Уидмер. — Как успехи в плотницком деле?

— Сегодня повезло, — ответил Фрэнк, сортируя ровные желтые доски и блестящие стальные гвозди. — Получил заказ.

— Где?

— У мисс Бидвелл.

— Это правда? — У мистера Уидмера привычно заколотилось сердце.

— А то как же! Час назад позвонила. Желает, чтобы я новые ступеньки к парадному крыльцу приладил. Прямо сегодня.

Мистер Уидмер прирос к месту, глядя на руки плотника, на молотки и гвозди, на доброе, свежее, качественное дерево. Солнце поднималось все выше, день выдался погожий.

— Понятно, — сказал мистер Уидмер, поднимая пару досок. — Давай подсоблю.

Неся добротный тес, они шагали бок о бок по зеленой лужайке, под деревьями, к застывшему в ожидании дому с крыльцом без ступенек. И улыбались.