Она снова ущипнула себя.

— Это я, — входя в палату, произнес Стью. — Не щипай себя, дорогая. — Он так сильно хромал, что едва держался на ногах. — Франни, я дома.

— Стью! — закричала она. — Ты всамделишный? Если ты настоящий, то подойди сюда!

Он подошел и обнял ее.

Глава 17

Стью сидел на стуле рядом с кроватью Франни, когда вошли Джордж Ричардсон и Дэн Латроп. Франни тотчас схватила Стью за руку и крепко, почти до боли, сжала ее. Лицо ее сморщилось, и на секунду Стью увидел, как она будет выглядеть в старости; на мгновение она стала похожей на матушку Абигайль.

— Стью, — сказал Джордж, — я услышал о твоем возвращении. Это просто чудо. Не могу передать, как я рад видеть тебя. Мы все рады.

Джордж пожал ему руку, а затем представил Дэна Латропа.

— Мы слышали, что в Лас-Вегасе был взрыв. Вы действительно видели его? — спросил Дэн.

— Да.

— У нас здесь думают, что это был ядерный взрыв. Это правда?

— Да.

Джордж кивнул, а затем повернулся к Франни:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Я так рада, что он вернулся. А как малыш?

— Честно говоря, — сказал Латроп, — именно поэтому мы и здесь.

Франни кивнула:

— Умер?

Джордж, переглянувшись с Дэном, проговорил:

— Франни, я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня и попыталась правильно понять…

Подавляя зарождающуюся истерику, Франни сказала:

— Если он мертв, скажите сразу!

— Франни… — начал было Стью, пытаясь успокоить ее.

— Кажется, Питер выздоравливает, — тихо произнес Дэн Латроп.

В комнате воцарилась звенящая тишина. Франни с бледным, осунувшимся лицом в обрамлении темно-каштановых волос, разметавшихся по подушке, взглянула на Дэна так, будто он несет безумную чушь. Кто-то — то ли Лори Констебл, то ли Марси Спрюс — заглянул в палату и быстро исчез. Этот момент навсегда запечатлелся в памяти Стью.

— Что? — наконец прошептала Франни.

Джордж сказал:

— Но не следует слишком надеяться.

— Вы сказали… выздоравливает, — пробормотала Франни. Лицо ее застыло. До этого момента она не понимала, что почти смирилась со смертью ребенка.

Джордж произнес:

— И я, и Дэн наблюдали сотни случаев во время эпидемии, Франни… я не говорю «лечили», потому что не думаю, что кто-нибудь из нас, врачей, хоть на йоту изменил течение болезни. Это справедливое утверждение, Дэн?

— Да.

Морщинка «я-хочу», которую Стью впервые увидел у нее в Нью-Гэмпшире, снова появилась на лбу Франни.

— Ради Бога, не ходите вокруг да около, — пробормотала она.

— Я пытаюсь, но я должен быть осторожным, и я буду осторожным, — сказал Джордж. — Мы обсуждаем жизнь твоего сына, и я не позволю подгонять меня. Я хочу, чтобы ты поняла ход наших мыслей. Капитан Мертвая Хватка был видоизменяющимся антигенным вирусом, считаем мы. Каждый вид гриппа — старого гриппа — имеет различный антиген; вот почему, несмотря на вакцинацию, каждые два-три года возникала эпидемия. Разгуливал грипп типа А, так называемый гонконгский, вам делали от него прививку, а затем года через два приходил грипп типа В, и вы снова заболевали, пока не получали новую прививку.

— Но вы снова выздоравливали, — прервал его Дэн, — потому что ваш организм начинал вырабатывать собственные антитела. Ваш организм изменялся, чтобы бороться с гриппом. А в случае с Капитаном Мертвая Хватка вирус гриппа видоизменялся сам, как только ваш организм занимал оборонительную позицию. В этом он имеет больше сходства с вирусом СПИДа, чем с обычными разновидностями гриппа, к которым наш организм более-менее приспособился. И, как и в случае со СПИДом, он просто меняет свою форму, пока тело полностью не изматывается. Результат — неизбежная смерть.

— Тогда почему же мы не заболели? — спросил Стью.

— Мы не знаем, — ответил Джордж. — И вряд ли когда-нибудь узнаем. Единственное мы знаем наверняка: иммунно устойчивые к гриппу люди не болеют им, а если все же и заболевают в той или иной степени тяжести, то одерживают над вирусом верх раз и навсегда. Что снова возвращает нас к Питеру, не так ли, Дэн?

— Да. Отличительной особенностью Капитана Мертвая Хватка является то, что на первый взгляд люди почти выздоравливают, но никогда — полностью. И теперь этот ребенок, Питер, заболевает через сорок восемь часов после родов. У нас не было никаких сомнений, что это Капитан Мертвая Хватка — присутствовали все классические симптомы. Но темные пятна под челюстью, которые как я, так и Джордж ассоциировали с четвертой, последней, стадией супергриппа, не появились. С другой стороны, периоды ремиссии у Питера становились все продолжительнее и продолжительнее.

— Я не понимаю, — ошеломленно произнесла Франни. — Что…

— Каждый раз, когда вирус мутировал, организм Питера мутировал вместе с ним, — пояснил Джордж — До сих пор технически существует возможность нового рецидива, но пока все вспышки не достигли последней, критической, фазы. Кажется, Питер проверяет грипп на выносливость.

Наступила абсолютная тишина.

— Ты передала половину своего иммунитета своему ребенку, Франни, — сказал Дэн. — Он заразился, но, думаю, теперь у него появилась и способность побороть его. Теоретически мы предполагаем, что у близнецов миссис Уэнтворт тоже была такая возможность, но слишком многое было против них — и я до сих пор считаю, что они умерли не от супергриппа, а от сложного выздоровления после него. Это незначительное различие, но оно очень важно.

— А другие женщины, которые забеременели не от иммунных отцов? — спросил Стью.

— Мы считаем, что им придется наблюдать ту же болезненную борьбу своих чад, — ответил Джордж, — и некоторые из детей могут умереть — это чуть не произошло с Питером и вполне может произойти с другими. Но очень скоро мы достигнем такой точки, когда все дети в Свободной Зоне — во всем мире — будут от обоих иммунных родителей. Но не стоит судить заранее. А пока мы будем очень внимательно следить за Питером.

— И не мы одни будем следить за Питером, если это хоть как-то утешит тебя, — добавил Дэн. — В общем-то, Питер сейчас принадлежит всей Свободной Зоне.

Франни прошептала:

— Я только хочу, чтобы он жил, потому что он мой и я люблю его. — Она взглянула на Стью. — Он — моя связь с прежним миром. Он больше похож на Джесса, чем на меня, и я рада этому. Это кажется правильным. Ты понимаешь, любимый?

Стью кивнул, в голове у него мелькнула странная мысль — как бы ему хотелось посидеть с Хэпом, Нормом Брюеттом и Виком Пэлфри, выпить пивка, смотреть, как Вик сворачивает термоядерную козью ножку из самосада, и как же ему хотелось рассказать им обо всем! Они всегда называли его Молчаливым Стью; старина Стью даже «насрать» не скажет, как будто воды в рот набрал. Но сейчас он заговорил бы всех их до смерти. Он говорил бы весь день и всю ночь. Стью инстинктивно сжал руку Франни, чувствуя, как слезы подступают к горлу.

— Нам еще нужно сделать обход, — вставая, сказал Джордж, — но мы будем очень внимательно следить за Питером, Франни. Как только мы будем знать наверняка, то сразу же сообщим тебе.

— Когда я смогу ухаживать за ним? Если… Если он не?…

— Через неделю, — ответил Дэн.

— Но это так долго!

— Это будет долго для нас всех. У нас шестьдесят одна беременная женщина в Зоне, девять из них забеременели до супергриппа. Для них это будет особенно долго. Стью? Очень приятно было познакомиться. — Дэн протянул руку, и Стью пожал ее. Врач быстро вышел — человек, делающий необходимую работу и болеющий за нее всей душой.

Джордж, пожимая руку Стью, сказал:

— Самое позднее я увижу тебя завтра днем, а? Только скажи Лори, когда тебе будет удобнее всего.

— Зачем?

— Из-за ноги, — ответил Джордж. — Она ведь болит?

— Не очень.

— Стью! — садясь на кровати, окликнула его Франни. — А что с твоей ногой?

— Перелом, неправильно срослась, да еще и перенапряжение, — ответил за него Джордж. — Плохо. Но это поправимо.

— Ну…

— Никаких «ну»! Позволь им осмотреть тебя, Стюарт! — И снова эта «я хочу» — складочка.

— Позже, — ответил Стью.

Джордж встал.

— Скажешь Лори, хорошо?

— Скажет, — ответила за него Франни.

Стью улыбнулся:

— Скажу, раз начальник приказал.

— Как хорошо, что ты вернулся назад. — Тысячи вопросов готовы были слететь у Джорджа с языка. Но он только слегка покачал головой, а затем вышел, плотно закрывая за собой дверь.

— А ну-ка, пройдись, — попросила Франни. «Я хочу» — складочка все еще перерезала ее лоб.

— Ну, Франни…

— Давай, пройдись.

Он прошелся. Это напоминало походку матроса по кренящейся палубе. Когда Стью вернулся к ней, Франни плакала.

— Франни, милая, не надо.

— Буду, — ответила она, закрыв лицо ладонями.

Сев рядом с ней, он отнял руки от ее лица.

— Нет, нет, не плачь.

Она беззащитно посмотрела на него, слезы струились по ее щекам.

— Как много погибло людей… Гарольд, Ник, Сьюзен… а как Ларри? Где Глен и Ральф?

— Не знаю.

— Что же сказать Люси? Она будет здесь через час. Люси приходит каждый день. Она сама на четвертом месяце беременности. Стью, когда она спросит тебя…

— Они погибли там, — произнес Стью, больше говоря это себе, чем ей. — Я так думаю. Я чувствую это сердцем.

— Не говори так, — попросила Франни. — Только не при Люси. Это разобьет ее сердце.

— Я думаю, они были принесены в жертву. Бог всегда требует жертвы. Его руки в крови. Почему? Я не могу ответить. Я не очень-то умен. Возможно, мы сами принесены в жертву. Я знаю только то, что бомба взорвалась там, а не здесь, и мы на некоторое время спасены. На очень короткое время.

— Флегг погиб? Действительно?

— Не знаю. Думаю… мы должны противостоять ему. И со временем, когда кто-то найдет место, где выращивали вирусы, подобные Капитану Мертвая Хватка, засыпать это место землей и засеять семенами, а потом молиться. Молиться за всех нас.

Намного позже тем же вечером, незадолго до полуночи, Стью вез Франни по безмолвным больничным коридорам в кресле-каталке. Рядом с ними шла Лори Констебл. Франни проследила, чтобы Стью договорился о приеме у Джорджа.

— Судя по твоему виду, это тебя должны везти в кресле, Стью Редмен, — посочувствовала Лори.

— В данный момент я чувствую себя нормально, — возразил Стью.

Они подошли к большому окну, открывающему взгляду комнату в розово-голубых тонах. Только одна колыбель была занята, в первом ряду.

Стью с волнением заглянул в окно.

«ГОЛДСМИТ-РЕДМЕН ПИТЕР, — гласила табличка на колыбели, — МАЛЬЧИК, М. ФРАНСЕС ГОЛДСМИТ, О. ДЖЕСС РАЙДЕР (П.)».

Питер плакал. Его маленькие ручонки были сжаты в кулачки. Лицо покраснело. На головке торчал хохолок поразительно черных волос. Голубые глаза малыша смотрели, казалось, прямо в глаза Стью, как бы обвиняя его во всех своих несчастьях. Лоб его пересекала вертикальная полоска… «я хочу» — складочка.

Франни снова плакала.

— Франни, в чем дело?

— Все эти пустые колыбельки… — Слова ее прерывались всхлипываниями. — Вот в чем дело. Он здесь совсем один. Неудивительно, что он плачет, Стью, он ведь совсем один. Все эти пустые колыбели, Боже мой…

— Он недолго будет в одиночестве, — сказал Стью, обнимая ее за плечи. — И мне кажется, что он со всем отлично справится. Как ты считаешь, Лори?

Но Лори оставила их вдвоем перед окном в детскую.

Морщась от боли в ноге, Стью присел перед Франни на колени и неуклюже обнял ее, и они в немом восторге смотрели на Питера, как будто ребенок был первым живым существом, появившимся на земле. Вскоре Питер заснул, скрестив на груди ручонки, а они все смотрели на него и думали… что его вообще могло и не быть здесь.

Глава 18

МАЙСКИЙ ДЕНЬ



Наконец-то зима осталась позади.

Она была долгой, и для Стью, привыкшего к мягкой зиме Восточного Техаса, она показалась фантастически трудной. Через два дня после его возвращения в Боулдер ему снова сломали ногу, соединили и наложили гипс, который сняли только в начале апреля. К тому времени гипс стал походить на невообразимо сложную карту дорог; казалось, все жители Боулдера поставили на нем свой автограф, хотя это было практически невозможно. В начале марта снова появились прибывающие, и вскоре в Свободной Зоне собралось почти одиннадцать тысяч человек, согласно записям Сэнди Дю Чинз, которая возглавляла теперь Бюро по переписи населения, состоящее из двенадцати человек, Бюро, имевшее свой собственный компьютерный терминал в Первом Национальном банке Боулдера.

И вот Стью, Франни и Люси Суэнн, стоя на поляне для пикников на склоне горы Флагстафф, наблюдали за игрой в прятки. Кажется, все дети Свободной Зоны были вовлечены в нее (и многие из взрослых тоже). Настоящая корзинка, украшенная ленточками и наполненная фруктами и игрушками, была в руках у Тома Каллена. Том водил, выкрикивая считалки. От него не могли спрягаться ни Билл Джеринджер (несмотря на то что Билл провозгласил себя слишком старым для такой детской забавы, он с удовольствием включился в игру), ни Лео Рокуэй, притаившийся за скалой Брентнера. И вот уже сотни две детишек, выбывших из игры, продолжали поиски шести оставшихся. При этом они вспугнули не менее десятка диких оленей, явно не желавших участвовать в этой шумной кутерьме.

А двумя милями выше, на Плато Восходящего Солнца, как раз в том месте, где Гарольд Лаудер ждал нужного момента, чтобы заговорить по своей рации, все было готово для богатого пикника. В полдень две или три тысячи сядут вместе, будут смотреть на восток в направлении Денвера, лакомиться олениной, яйцами, сэндвичами с ореховым маслом и джемом и свежим пирогом на десерт. Это может оказаться последним массовым собранием в истории Свободной Зоны, затем люди спустятся в Денвер и станут собираться на стадионе, где когда-то «Бронкос» играли в футбол. Теперь, в майский день, ручейки превратились в мощные потоки иммигрантов. С 15 апреля пришло еще восемь тысяч человек, и теперь в Боулдере насчитывалось около девятнадцати тысяч — бюро Сэнди не успевало вести точный счет. Дни, когда приходило только пятьсот путешественников, были очень редкими.

В манеже заплакал Питер. Франни направилась к нему, но Люси, уже на восьмом месяце, опередила ее.

— Ему нужно переменить пеленки, — сказала Франни. — Я понимаю это по тому, как он плачет.

Люси подняла возмущенно плачущего Питера и с нежностью стала покачивать его в ласковых солнечных лучах.

— Успокойся, малыш. Ш-ш-ш.

Питер продолжал плакать.

Люси переложила его на чистое одеяло. Питер, все такой же зареванный, пополз в сторону. Люси перевернула малыша на спинку и стала расстегивать его голубые ползунки. Питер засучил ножками.

— Почему бы вам двоим не прогуляться? — спросила Люси. Она улыбнулась Франни, но Стью ее улыбка показалась печальной.

— Правда, а почему бы и нет? — согласилась Франни, беря Стью за руку.

Стью позволил увести себя. Они перешли дорогу и ступили на нежно-зеленую поляну под ярко-голубым небом.

— Так в чем дело? — спросил Стью.

— Прости? — Но Франни выглядела немного слишком непонимающей.

— Этот взгляд.

— Какой взгляд?

— Я все замечаю, — сказал Стью. — Я могу не понимать, что он означает, но я заметил.

— Сядь рядом со мной, Стью.

— Вот так?

Они сели и стали смотреть на восток, где земля растворялась в голубой дымке. Где-то там, за этой дымкой, была Невада.

— Это серьезно. И я просто не знаю, с чего начать разговор, Стюарт.

— Ну, начни с чего-нибудь. — Он взял ее за руку.

Она уже было собиралась заговорить, как ее лицо начало меняться. Слезинки покатились по щекам, а губы жалобно задрожали.

— Франни…

— Нет, я не хочу плакать! — сердито сказала Франни, но тут же, несмотря на всю свою решимость, разрыдалась. Ошеломленный Стью, обняв ее за плечи, ждал.

Когда рыдания стали утихать, он сказал:

— А теперь расскажи, в чем дело.

— Я тоскую по дому, Стью. Я хочу вернуться в Мэн.

Где-то внизу весело кричали дети. Стью изумленно посмотрел на Франни, затем несколько неуверенно улыбнулся:

— И это все? А я-то думал, что ты, по крайней мере, решила развестись со мной. Хотя мы в общем-то никогда не были освящены, как это говорится, благодатью Божией.

— Без тебя мне никуда не хочется уезжать, — сказала Франни, достав платочек и утирая слезы. — Разве ты этого не знаешь?

— Знаю.

— Но я хочу вернуться в Мэн. Он снится мне. Разве тебе никогда не снился Восточный Техас, Стью? Арнетт?

— Нет, — честно ответил он. — Я смогу счастливо прожить всю жизнь, никогда больше не увидев Арнетт. Ты хочешь вернуться в Оганквит, Франни?

— Возможно. Но не прямо сейчас. Мне бы хотелось отправиться в западный Мэн, в так называемый Озерный край. Где-то там, в Нью-Гэмпшире, ты встретил нас с Гарольдом Лаудером. Там столько красивых мест, Стью. Бриджтон… Свиден… Касл-Рок. Представляю, как там сейчас в озерах плещется рыба. Думаю, со временем мы сможем обустроиться на побережье. Но только не в первый год. Слишком много воспоминаний. Слишком тяжкий груз. Море покажется слишком огромным. — Она посмотрела на свои руки, нервно теребящие платочек. — Если ты хочешь остаться здесь… помочь им… я пойму. Горы — тоже красиво, но… это совсем не то, что дома.

Он посмотрел на восток и понял, что теперь он, наконец, может определить то, что металось в нем с тех пор, как начал таять снег: желание уехать. Здесь было слишком много людей: они еще не наступали друг другу на пятки, по крайней мере пока, но они начинали действовать ему на нервы. Было много Зоновцев (так они сами называли себя), которых вполне устраивало такое положение вещей, которые получали от этого удовольствие. Джек Джексон, ныне возглавляющий Комитет Свободной Зоны, состоящий теперь из девяти человек, был одним из них. Брэд Китчнер был вторым — Брэд вынашивал сотни проектов, и он включал в свою орбиту всех, кто мог помочь ему. Это была его идея включить одну из телестанций Денвера. Теперь с шести вечера и до часа ночи показывали старые фильмы, а в девять вечера в эфир выходил десятиминутный обзор новостей.

И человек, который в отсутствие Стью взял на себя обязанности начальника полиции, Хью Петрелла, вовсе не был тем, с кем Стью мог бы ужиться. Сам факт, что Петрелла занял это место, раздражал Стью. Хью являл собой тип упрямца с пуританским характером, его лицо было будто вытесано грубым ударом топора. В его распоряжении находилось семнадцать помощников, но на каждом заседании Комитета Свободной Зоны он настаивал на увеличении их количества — если бы Глен был здесь, он мог бы сказать, по мнению Стью, что снова началась бесконечная американская борьба между законом и свободой личности. Петрелла был неплохим человеком, но общаться с ним было трудно… и Стью предполагал, что Хью с его непоколебимой верой в то, что закон — это окончательный ответ на любой вопрос, справится со своими обязанностями так, как Стью это и не снилось.

— Я знаю, что тебе предложили место в Комитете, — нерешительно произнесла Франни.

— У меня было такое чувство, что это только дань уважения, как ты считаешь?

Франни немного расслабилась:

— Ну…

— Думаю, они будут просто счастливы, если я откажусь. Я последний из входивших в состав прежнего Комитета. И мы были комитетом чрезвычайного положения. Но теперь кризис миновал. А как же Питер, Франни?

— Я думаю, что к июню он уже окрепнет, чтобы перенести путешествие, — ответила она. — К тому же я хочу подождать, пока у Люси родится ребенок.

В Зоне после рождения Питера четвертого января появилось на свет еще семнадцать детей. Четверо умерли, остальные были вполне здоровы. Дети, зачатые от обоих иммунно устойчивых к вирусу супергриппа родителей, должны были скоро появиться на свет, и вполне возможно, что Люси родит первой. По предположениям Джорджа, это должно было произойти до 14 июня.

— Как насчет того, чтобы выехать первого июля? — спросил Стью.

Франни просияла:

— Ты согласен? Ты хочешь уехать?

— Конечно.

— Ты ведь говоришь так не для того, чтобы сделать мне приятное?

— Нет, — ответил он. — Другие тоже будут уезжать. Не многие и не скоро. Но некоторые уедут.

Франни обвила руками его шею.

— Возможно, это будет только что-то вроде отпуска, — проговорила она. — Или, возможно… возможно, нам это понравится, — Франни робко взглянула на Стью. — Может быть, мы захотим остаться.

Стью согласно кивнул:

— Все может быть. — Но он сомневался, что им захочется оставаться на одном месте долгие годы.

Он обернулся, чтобы посмотреть на Люси и Питера. Люси, сидя на одеяле, играла с малышом. Тот, заливаясь смехом, пытался схватить Люси за нос.

— А ты не думала, что он может заболеть? Или ты. Что, если ты снова забеременеешь?

Франни улыбнулась.

— Существуют книги. И мы оба умеем читать. Мы же не можем всю жизнь бояться?

— Думаю, нет.

— Книги и хорошие таблетки. Мы сможем научиться разбираться в них, а что касается тех лекарств, которых нет… мы сможем научиться делать их. А что касается болезни и смерти… — Она посмотрела на большой луг, по которому шла ватага ребятишек, раскрасневшихся от бега. — Здесь это тоже будет происходить. Помнишь Рича Моффета? — Стью кивнул. — И Ширли Хэммет?

— Да. — Ширли умерла от удара в феврале.

Франни взяла Стью за руки. Глаза ее сияли решимостью.

— Я хочу, чтобы мы использовали свой шанс и жили так, как нам этого хочется.

— Хорошо. Мне это подходит. Это звучит правильно.

— Я люблю тебя, Восточный Техас.

— Вам то же самое, мэм.

Питер снова расплакался.

— Пойдем, посмотрим, что там с нашим императором, — сказала Франни, вставая и отряхивая с брюк траву.

— Он пробовал ползать и ударился носом, — сказала Люси, передавая Питера матери. — Бедняжка.

— Бедняжка, — согласилась Франни, прижимая Питера к себе. Тот уютно прижался к ее щеке, посмотрел на Стью и улыбнулся. Стью улыбнулся в ответ.

— А-гу, малыш, — сказал он, и Питер рассмеялся.

Люси перевела взгляд с Франни на Стью, потом опять посмотрела на Стью.

— Вы уезжаете, правда? Ты уговорила его?

— Думаю, да, — ответил Стью. — Но мы будем наведываться, чтобы знать, как у вас идут дела.

— Я рада, — сказала Люси.

Издалека послышался звон колокола.

— Обед, — вставая, произнесла Люси. Она погладила свой огромный живот. — Слышишь, малыш? Мы пойдем есть. О, не пинайся, я же иду.

Стью и Франни тоже встали.

— Возьми мальчика, — сказала Франни.

Питер заснул на руках у Стью. И они втроем стали подниматься на Плато Восходящего Солнца.



СУМЕРКИ, ИЛИ ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР



Они коротали вечер на веранде в лучах заходящего солнца и смотрели на Питера, с энтузиазмом ползающего по двору. Стью сидел в плетеном кресле с продавленным от долгих лет сиденьем. Слева от него в кресле-качалке сидела Франни. Во дворе, слева от Питера, в последних лучах заходящего солнца, отбрасывая длинную тень, слегка покачивались старые качели, сделанные из автопокрышки.

— Она прожила здесь очень долго, правда? — с грустью спросила Франни.

— Да, — согласился Стью и показал на Питера: — Он весь перепачкается.

— Здесь есть вода. У нее был ручной насос. Так что все удобства, Стюарт.

Стью кивнул и больше ничего не сказал. Питер оглянулся, чтобы убедиться, на месте ли они.

— Привет, малыш! — Стью помахал рукой.

Питер упал. Затем встал на четвереньки и продолжил свои исследования. На грунтовой дороге, проходящей по одичавшему кукурузному полю, стоял домик на колесах, к которому была прикреплена лебедка. Они ехали по второстепенным дорогам, но время от времени лебедка все же была нужна им.

— Ты чувствуешь себя одиноким? — спросила Франни.

— Нет. Может быть, со временем.

— Боишься за ребенка? — Она погладила себя по еще довольно плоскому животу.

— Ничего подобного.

— Питер будет ревновать.

— Это пройдет. А у Люси двойня. — Он улыбнулся. — Представляешь?

— Я их видела. Как ты думаешь, когда мы доберемся до Мэна, Стью?

Он пожал плечами:

— К концу июля. В любом случае у нас будет достаточно времени, чтобы подготовиться к зиме. Ты волнуешься?

— Ничего подобного, — произнесла Франни, подражая ему. Она встала. — Ты только посмотри, он же испачкался как поросенок!

— Я же тебе говорил.

Стью смотрел, как Франни, спустившись с крыльца, взяла ребенка на руки. Он сидел там, где подолгу сиживала матушка Абигайль, и думал о том, что еще предстоит пережить. Стью считал, что все будет хорошо. Со временем им придется вернуться в Боулдер, чтобы их дети могли встретиться с равными им по возрасту, влюбиться, вступить в брак и произвести на свет своих детей. Или, возможно, часть жителей Боулдера переедет к ним. Потому что были люди, которые дотошно расспрашивали об их планах, устраивали чуть ли не перекрестный допрос… но в глазах их мелькали скорее тоска и страстное желание, чем обвинение или злость. Очевидно, Стью и Франни не были единственными, кого одолела жажда странствий. Гарри Данбартон, бывший торговец очками, поговаривал о Миннесоте. А Марк Зеллмен о Гавайях. О том, что хорошо было бы научиться водить самолет и улететь на Гавайи.

— Марк, ты же разобьешься! — закричала тогда Франни.

Марк лишь застенчиво улыбнулся в ответ:

— Кто бы говорил, Франни.

А Стэн Ноготни мечтательно рассуждал о путешествии на юг, о том, что несколько лет можно бы пожить в Акапулько, а затем отправиться в Перу.

— Знаешь, что я скажу тебе, Стью, — поделился он своими мыслями, — все эти люди действуют мне на нервы. Из дюжины я теперь знаю только одного-двух. По ночам жители закрывают дома… не смотри на меня так, это факт. Слушая меня, никогда не поверишь, что я прожил в Майами шестнадцать лет и сам каждую ночь закрывал дверь на замок. Но, проклятье! Мне так нравилось расставаться с этой привычкой. В любом случае, здесь становится слишком людно. Я столько думаю об Акапулько. Если бы только я мог убедить Дженни…

Стью, наблюдая за тем, как Франни качает воду, подумал, что было бы совсем неплохо, если бы Свободная Зона распалась. Глен Бейтмен тоже бы так подумал, Стью был уверен в этом. Зона сослужила свою службу, сказал бы Глен. Лучше разъехаться, пока…

Пока что?

На последнем собрании жителей Свободной Зоны, перед самым отъездом Стью и Франни, Хью Петрелла поставил вопрос о том, чтобы его помощникам позволили носить оружие, и он это разрешение получил. В последние недели пребывания Франни и Стью в Боулдере произошел такой случай: в начале июня пьяный жестоко избил одного из помощников Хью и швырнул его в витрину «Сломанного барабана» — бара на Перл-стрит. В результате пострадавшему наложили тридцать швов и сделали переливание крови. Петрелла утверждал, что этого не произошло бы, будь у его человека пистолет. И здесь развернулась дискуссия. Многие люди (и Стью в их числе, хотя он и держал свое мнение при себе) считали, что если бы у полицейского было оружие, то инцидент закончился бы гибелью пьяного, а не ранением полицейского.

«Что происходит после того, как полицейские получают оружие? — спрашивал он себя. — Где же тут логика? — И ему казалось, что это звучит учительский, суховатый голос Глена Бейтмена. — Вы даете им оружие и полицейские машины. А когда вы обнаруживаете еще одну Свободную Зону в Чили или Канаде, то возводите Хью Петрелла в ранг министра обороны и, возможно, посылаете туда разведгруппы, потому что…

Оружие лежит и ждет, чтобы его подняли».

— Давай уложим Питера в постель, — подходя к крыльцу, сказала Франни.

— Хорошо.

— А почему ты в таком мрачном настроении?

— Неужели?

— Конечно.

Пальцами он приподнял уголки губ вверх, изображая улыбку.

— Так лучше?

— Немного. Помоги мне уложить ребенка.

— С удовольствием.

Идя следом за Франни в домик матушки Абигайль, Стью думал над тем, что людям Свободной Зоны лучше всего разойтись, разъехаться. И отложить на как можно более длительный срок организацию. Именно организация создает так много проблем. Нельзя давать оружие полицейским, пока они не помнят имен… не помнят лиц…

Франни зажгла керосиновую лампу, и та осветила комнату мягким желтоватым светом. Питер сонно смотрел на них. Он много играл. Франни надела на сына ночную рубашку.

«Единственное, что мы можем выиграть, — это время, — подумал Стью. — Время, отпущенное на жизнь Питеру, его детям, возможно, даже моим правнукам. До 2100 года, но не дольше. Скорее всего, даже меньше. Достаточно времени, чтобы Старушка-Земля хоть немного восстановила свои силы. Период отдыха.»

— Что? — спросила Франни, и Стью понял, что он говорил вслух.

— Период отдыха, — повторил он.

— Что это значит?

— Все, — сказал Стью и взял ее за руку.

Глядя на Питера, он подумал:«Возможно, если мы расскажем ему, он расскажет своим детям. Предупредит иx. Милые дети, скажет он, это смертельные игрушки — это взрывы и лучевая болезнь, и чернота, и ужасная чума. Эти игрушки опасны; дьявол, засевший в мозгу человека, управлял руками, данными человеку Богом, когда homo sapiens создавал все это. Пожалуйста, никогда не играйте в эти игры, никогда. Пожалуйста… пожалуйста, усвойте этот урок. Пусть этот опустевший мир станет вашей тетрадью».

— Франни… — Стью повернул ее к себе так, чтобы видеть ее глаза.

— Что, Стюарт?

— Как ты думаешь… люди хоть когда-нибудь научатся хоть чему-нибудь?

Она открыла рот, как бы собираясь что-то сказать, но, поколебавшись, промолчала. Мигала керосиновая лампа. Глаза Франни стали темно-синими.

— Не знаю, — наконец произнесла она. Казалось, ее не удовлетворил этот ответ: она хотела сказать что-то еще, дополнительно к своему ответу, но смогла лишь повторить его:

— Я не знаю.

ЭПИЛОГ

КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ




Нам нужна помощь, убеждал поэт.
Эдвард Дорн


Он проснулся на рассвете. Сел и огляделся вокруг. Он находился на белом, как слоновая кость, берегу под керамически голубым безоблачным небом. А рядом бирюзовый океан, волны которого бились о рифы, и странные люди, которые были…

(каноэ, действительно каноэ.)

Он знал это… но каким образом?

Он встал на ноги и чуть не упал. Его качало. Он был слаб и хотел есть.

Он повернулся. Зеленые джунгли так и впились ему в глаза, темные заросли лиан, широколистных деревьев, цветы были

(розовые, как грудь хористки.)

Он снова был удивлен. Что такое хористка? И что такое грудь?

Увидев его, закричал попугай и полетел прочь, не видя ничего впереди себя, врезался в толстый ствол старого бананового дерева и замертво свалился на землю.

Мангуст посмотрел на его заросшее бородой румяное лицо и умер от кровоизлияния в мозг.

Жук, деловито гудевший на стволе пальмы, почернел и обуглился от пробежавшего по нему электрического заряда.

Кто я?

Он не знал.

Где я?

Какая разница?

Он пошел — поковылял к джунглям. Голова его кружилась от голода. Шум прибоя звенел в ушах, как биение сердца. Ум его был так же пуст, как ум новорожденного.

Он был уже на полпути к морю зелени, когда из зарослей вышло трое. Затем четверо. Потом еще шестеро человек. У этих людей была гладкая коричневая кожа.

Они смотрели на него. Он смотрел на них.

Народу прибывало все больше и больше. У всех в руках были копья. Они угрожающе поднимали их. Мужчина, заросший бородой, посмотрел на них. Одет он был в голубые джинсы и старые запыленные ковбойские ботинки. Больше на нем ничего не было. Верхняя часть его тела была белой, как брюхо сазана, живот впалый.

Копья взметнулись вверх. Затем один из коричневых людей — вождь — выкрикнул одно-единственное слово, прозвучавшее как Ян-нах!

Да, дело пошло. Отлично. Скорее всего, это его имя.

Он улыбнулся. Эта улыбка была подобна красному солнцу, пробившемуся сквозь черную тучу. Сверкнули белые зубы и поразительно жгучие, искрящиеся глаза. Он протянул к ним свою ладонь, на которой не было ни единой линии, в универсальном жесте предложения мира.

Они сникли под напором его улыбки. Копья упали на песок; одно из них вонзилось кому-то в лодыжку.

— Do you speak Englishl[27]

Но они только смотрели.

— Habla espanol?[28]

Нет. Они определенно не habla на чертовом espanol.