Пират отступал, отвлекая на себя главную ударную силу римлян, выводя их тяжелые корабли из боя, которому предстояло разразиться на флангах. И этот замысел, как с отчаянием осознал Катон, срабатывал безупречно. Телемах мог оставаться вне досягаемости, но заманивать префекта обманчивой перспективой покончить с ним одним ударом и одержать триумфальную победу, что обеспечит ему блистательную карьеру. Фокус состоял в том, чтобы создать у римлян впечатление, будто они вот-вот догонят его корабль, но на самом деле сохранять дистанцию, позволяющую в любой момент оторваться и уйти от погони.

— Вот где они наступают, — пробормотал Феликс, и Катон повернулся в направлении корабля Макрона.

В полумиле в стороне над колышущимся морем паруса пиратов уже смешались с голыми мачтами римских бирем. Прямо на глазах у Катона один пиратский корабль, движимый ветром, прошел борт в борт с биремой, сокрушив и переломав корпусом все ее весла с одного борта и полностью лишив маневренности. При этом пират двигался так быстро, что у корабельной пехоты не было ни малейшего шанса подловить его на «ворона»: устройство только начали разворачивать, а вражеский корабль, переломав в щепки весла, уже пронесся мимо, оказавшись вне досягаемости. Между тем весла другого борта продолжали грести, и бирема начала поворачиваться вокруг своей оси и крениться. На глазах у охваченной ужасом команды «Спартанца» вода перехлестнула через ее борт, люди и снаряжение попадали за борт. Крен усилился, мачта треснула и переломилась, и корабль перевернулся. Над водой, поблескивая, выступало днище, окруженное отчаянно барахтавшимися, пытаясь уцепиться за какие-нибудь обломки, людьми.

Катон оторвал взгляд от погибшего судна, высматривая корабль Макрона. Как оказалось, «Трезубец» прошел сквозь пиратский строй целым и невредимым и теперь разворачивался, чтобы вступить в бой. Но на другом участке пират протаранил бирему: сила столкновения была такова, что у атаковавшего корабля переломилась рея, однако пираты, не мешкая, налегли на весла и оторвались от пробитой биремы за миг до того, как в пробоину хлынула вода. Еще миг — и поврежденный корабль тоже перевернулся.

Катон повернулся к «Гору», продолжавшему безнадежное преследование отступавшей триремы Телемаха.

— Что у него, на хрен, с головой, у этого префекта? — прорычал Феликс, с силой ударив кулаком по борту. Неужели он не видит, что происходит?

— Все он прекрасно видит, — тихо отозвался Катон. — Он просто считает, что это оправданные жертвы.

— Жертвы. Да это просто долбаная бойня. Ты только посмотри… Еще один потопили!

Катон молча взирал на то, как пиратские корабли продолжали расправляться с флангами римского флота, где лишь немногие биремы смогли оказать им достойное сопротивление. Одна насадила вражеское судно на свой «ворон», и корабельная пехота уже ринулась на его палубу, обрушив на пиратов град яростных ударов. Совсем неподалеку другая бирема, продырявив корпус противника, оторвалась от него, и палуба пиратского корабля уже уходила под воду.

Еще несколько римских кораблей, оставшись невредимыми, пытались сблизиться и вступить с противником в схватку, но в целом обстановка на флангах складывалась далеко не в пользу римлян. Феликс был прав: если дело и дальше пойдет так, все обернется настоящей бойней.

Бросив последний взгляд на флагман, продолжавший бессмысленную погоню за Телемахом, Катон отвернулся и, протолкавшись сквозь своих подчиненных, поспешил на мостик к Альбину. Он пробежал мимо Минуция, и ветеран проводил его взглядом, в котором угадывалось презрение.

— Поворачивай! — крикнул Катон.

Триерарх воззрился на него пустыми глазами, словно ничего не слышал. Катон взлетел на мостик и указал рукой туда, где отчаянно дрались за свои жизни Макрон и другие.

— Поворачивай, я сказал!

— Не могу, — покачал головой Альбин и указал на вымпел на мачте флагмана. — Вот сигнал — мы должны следовать за ним.

— Наплюй на сигнал. Посмотри туда. Нашим товарищам нужна помощь. Прямо сейчас.

— У нас нет приказа.

— Какие, на хрен, приказы! Наши корабли крушат и топят. Если мы не вмешаемся, причем немедленно, враги перетопят их все!

— Но…

— Поворачивай! Это приказ!

На момент два командира встретились взглядом: матросы и корабельные пехотинцы, почуяв конфликт, начали оборачиваться к ним. Наконец Альбин кивнул:

— Ладно, центурион. Но я хочу получить от тебя письменный приказ.

— Получишь, если мы уцелеем, — усмехнулся Катон. — А сейчас действуй!

Альбин повернулся к рулевому:

Николас обещал ему это, стоя на коленях, и повторил обещание, что он будет покоиться в том месте, которое указал. Они обнялись и поцеловали друг друга.

— Клади налево, живо!

— Есть, командир!

— Теперь я счастлив, — прошептал Смайк.

Он погрузился в легкую дремоту, а проснувшись, улыбнулся, как и раньше. Потом заговорил о прекрасных садах, которые, по словам его, раскинулись перед ним; там были мужчины и женщины и много детей, и все лица озарены светом, потом прошептал, что это рай, и скончался.

Моряк всей мощью загорелого мускулистого тела навалился на рулевое весло, и вода под кормой триремы вспенилась. Катону казалось, что нос триремы поворачивается нестерпимо медленно, однако в конечном счете она перестала следовать за «Гором» и направилась к флангу, туда, где меньше чем в миле кипела схватка. Бросив взгляд на остальные триремы, Катон увидел обращенные к нему лица и даже — это касалось тех, кто смотрел с ближайшего корабля, — смог рассмотреть на них неподдельное удивление. Выхватив меч, Катон взмахнул им, указывая вперед по курсу «Спартанца», и, приложив свободную руку чашечкой ко рту, прокричал:

— За нами! Ради спасения товарищей, за нами!

Глава LIX,

Поначалу ответа не последовало, но потом триерарх соседней триремы принялся отдавать приказы своей команде, и Катон с воодушевлением увидел, что нос триремы начал поворачиваться в направлении «Спартанца». Еще два крупных корабля изменили курс и двинулись к флангу, хотя остальные продолжили следовать за флагманом.

— Это лучше, чем ничего, — с кривой усмешкой пробормотал Катон и повернулся к Альбину. — Держи курс прямо на этот сброд. Атакуем первую же подходящую цель.

Планы рушатся, а заговоршиком овладевают сомнения и страхи

— А ты куда?



— Надо облегчить корабль.



Альбин кивнул:

Ральф сидел один в уединенной комнате, где имел обыкновение обедать, ужинать и сидеть по вечерам, когда никакое выгодное дело не влекло его на улицу. Перед ним был нетронутый завтрак, а там, где он беспокойно постукивал пальцами по столу, лежали часы. Давно уже прошел тот час, когда, на протяжении многих лет, он прятал их в карман и размеренными шагами спускался по лестнице, чтобы заняться своими повседневными делами, но на монотонное их напоминание он обращал не больше внимания, чем на завтрак, и продолжал сидеть, подперев голову рукой и хмуро уставившись в пол.

— Правильно. Но действуй быстро.

Катон сбежал вниз по трапу и, найдя центуриона Минуция, распорядился:

Одно это отступление от неизменной и прочно укоренившейся привычки у человека, такого неизменного и пунктуального во всем связанном с повседневной погоней за богатством, могло дать понять, что ростовщику было не по себе. Что он страдал от какого-то душевного или физического недомогания и оно было не из легких, если так повлияло на такого человека, как он, — об этом явно свидетельствовало его измученное лицо, удрученный вид и ввалившиеся, усталые глаза; наконец он поднял их, вздрогнув и быстро оглянувшись, словно его внезапно разбудили и он не может сразу узнать место, где находится.

— Отправь своих людей вниз, в трюм. Все, что там сложено — во всяком случае, все подъемное, — нужно вытащить наверх и выбросить за борт.

Брови Минуция полезли на лоб.

— Что это нависло надо мной, чего я не могу стряхнуть? — сказал он. — Я никогда не был неженкой, и не следовало бы мне болеть. Я никогда не унывал, не охал и не уступал причудам, но что может сделать человек, если нет покоя?

— Но ведь все это нам потом понадобится.

Он прижал руку ко лбу.

— Если мы не избавимся от лишнего груза, никакого «потом» у нас не будет.

— Ночь за ночью приходит и уходит, а покоя у меня нет. Если я сплю, какой это отдых, когда его неустанно тревожат сновидения все о тех же ненавистных лицах вокруг меня — о тех же ненавистных людях, занимающихся всевозможными делами и вмешивающихся во все, что я говорю и делаю, и всегда во вред мне? Когда я пробуждаюсь, какой может быть отдых, если меня неустанно преследует этот злой призрак, — не знаю, чей, — призрак самый жестокий? Я должен отдохнуть. Одна ночь полного отдыха — и я бы снова стал человеком.

Минуций покачал головой:

Отодвинув от себя при этих словах стол, как будто ему ненавистен был вид пищи, он случайно заметил часы, стрелки которых указывали почти полдень.

— У тебя нет такого права.

Катон вперил в него горящий взгляд:

— Странно! — сказал он. — Полдень, а Ногса нет! Какая пьяная драка могла задержать его! Я бы кое-что дал — даже денег дал бы, несмотря на эту ужасную потерю, — если бы он зарезал человека во время потасовки в таверне, или забрался в чей-нибудь дом, или очистил карман, или сделал что-нибудь такое, чтобы его с железным кольцом на ноге отправили за море и избавили меня от него. А еще лучше, если бы я мог подстроить ему ловушку и как-нибудь его соблазнить, чтобы он меня обокрал. Пусть берет что хочет, только бы я мог отдать его под суд, потому что, клянусь, он предатель! Как он предает, когда и где, я не знаю, хотя подозрения у меня есть.

— У меня есть право отдавать приказы. А ты должен их выполнять, или я отправлю тебя в трюм, а командование отрядом передам твоему оптиону. Я не шучу!

Подождав еще полчаса, он отправил к Ньюмену женщину, которая ведала хозяйством, узнать, не заболел ли он и почему не пришел или не прислал кого-нибудь. Она принесла ответ, что он не ночевал дома и никто ничего не мог сказать ей о нем.

Минуций, отсалютовав, принялся отдавать нужные приказы, тогда как Катон повернулся к своей центурии, ища Феликса:

— Но там внизу какой-то джентльмен, сэр, — сказала она. — Он стоял у двери, когда я входила, и он говорит…

— Оптион!

— Что он говорит? — спросил Ральф, сердито повернувшись к ней. — Я вам сказал, что никого не желаю видеть.

— Да, командир.

— Он говорит, что пришел по очень важному делу, которое не терпит отлагательств, — сказала женщина, оробев от его резкого тона. — И я подумала, что, может быть, это касается…

— Возьми отделение и бегом вниз. Тащите на палубу ядра для пращей.

— Кого касается, черт возьми? — воскликнул Ральф. — Вы шпионите и следите за моими сделками, так, что ли?

— Сколько?

— Ах, боже мой, нет, сэр! Я видела, что вы обеспокоены, и подумала, что, может быть, это из-за мистера Ногса, вот и все.

— Все, что есть. Давай!

— Видели, что я обеспокоен! — пробормотал Ральф. — Теперь они все следят за мной. Где этот человек? Надеюсь, вы ему не сказали, что я еще у себя наверху?

Оптион прослужил достаточно долго, чтобы привыкнуть не обсуждать приказы, сколь бы неожиданными они ни были.

Женщина ответила, что он в маленькой конторе и она ему сказала, что ее хозяин занят, но она передаст его просьбу.

— Щиты и копья на палубу! — распорядился он, повернувшись к ближайшим бойцам. — Следовать за мной!

— Хорошо, я его приму, — сказал Ральф. — Ступайте в кухню и оставайтесь там. Понимаете?

Феликс нырнул в носовой люк и исчез под палубой, за ним поспешно последовали другие. Скоро они появились наверху, нагруженные небольшими, но увесистыми мешками со свинцовыми ядрами для пращей. Потом из люка высунулась голова Феликса.

Обрадованная тем, что ее отпустили, женщина быстро скрылась. Собравшись с духом и приложив все силы, чтобы принять свой обычный вид, Ральф спустился вниз. Держась за ручку двери, он помедлил несколько секунд, после чего вошел в каморку Ньюмена и очутился лицом к липу с мистером Чарльзом Чириблом.

— Командир, пращи тоже тащить?

Из всех людей в мире он меньше всего хотел бы встретить этого человека в любое время, а сейчас, когда видел в нем только патрона и защитника Николаса, он предпочел бы столкнуться с привидением. Однако эта встреча оказала на него благодетельное воздействие: она мгновенно пробудила всю его дремлющую энергию; снова разожгла в его груди страсти, какие в течение многих лет находили в ней приют; оживила весь его гнев, ненависть и злобу; вернула его губам насмешливую улыбку и его лбу грозные морщины и снова сделала его по внешнему виду тем самым Ральфом Никльби, которого столь многие имели горькие основания помнить.

— Что?.. А, давай. Почему бы и нет? Может, сможем и их использовать, и корабль облегчить.

— Гм! — сказал Ральф, остановившись в дверях. — Неожиданная честь, сэр.

В то время как его люди складывали мешки в центре палубы, подчиненные Минуция уже вовсю выбрасывали за борт провиантское зерно и запасные доспехи. Оглянувшись на триремы, шедшие позади, Катон увидел, что там тоже поняли необходимость облегчить корабли перед боем, и, с удовлетворением кивнув, вышел на нос «Спартанца». Под ним, то зарываясь в воду, то поднимаясь над ней, был виден нацеленный сейчас в самое сердце шедшей менее чем в трети мили впереди битвы массивный бронзовый таран триремы.

Там, среди обломков и барахтающихся в воде людей, продолжалась битва. «Трезубец», проскочивший сквозь вражеский строй, развернувшись, бросился в атаку и протаранил корму пиратского корабля, успевшего перед этим всадить свой таран в борт биремы. Команды всех трех сцепленных таранами кораблей сошлись в ожесточенной схватке на палубе пиратского судна, в которой, насколько мог видеть Катон, римляне брали верх.

— И нежелательная, знаю, что нежелательная, — сказал брат Чарльз.

Потом он услышал пронзительные крики и увидел в воде, прямо по курсу «Спартанца» людей, как римлян, так и пиратов. Он чуть было не закричал, зовя Альбина, но успел сообразить, что сделать для этих людей уже ничего нельзя: трирема была слишком громоздкой, чтобы успеть отвернуть в сторону и обойти их. Катон видел ужас на лицах людей, прямо на которых надвигался тяжелый корабль, видел, как они отчаянно пытались отплыть в сторону, но многие были тяжело ранены и не могли плыть быстро или просто цеплялись за дрейфовавшие деревянные обломки и могли лишь в ужасе взирать на нацеленный прямо на них бронзовый таран. Кучка людей, цеплявшихся за обломок мачты, пропала из виду, когда нос корабля налетел на нее с глухим ударом. Часть пошла на дно, часть раскидало по обе стороны от триремы, и они угодили под лопасти тяжелых весел.

— Говорят, вы — сама правда, сэр, — отозвался Ральф. — Сейчас во всяком случае вы сказали правду, и я не буду вам противоречить. Честь эта по меньшей мере столь же нежелательна, сколь неожиданна. Вряд ли я могу сказать больше!

Пытаясь игнорировать их вопли, Катон огляделся, снова отыскал взглядом «Трезубец» — и замер. К кораблю Макрона стремительно шло на веслах находившееся уже совсем рядом пиратское судно. Римляне увидели новую угрозу, над водой разнеслись тревожные крики. Корабельная пехота продолжала схватку с командой судна, которое «Трезубцу» удалось зацепить «вороном», но теперь бойцы растерянно озирались, не зная, что будет с их собственным кораблем. Пираты, завидев подмогу, торжествующе взревели и стали драться с удвоенной силой.

— Короче говоря, сэр… — начал брат Чарльз.

— Туда! — закричал Катон, указывая рукой в направлении корабля Макрона. — Поворачивай туда!

— Короче говоря, сэр, — перебил Ральф, — я хочу, чтобы наша беседа была короткой и закончилась не начавшись. Я догадываюсь, о каком предмете вы собираетесь говорить, и слушать вас я не буду. Кажется, вы любите откровенность, так вот она. Как видите, вот дверь. Наши дороги расходятся. Прошу вас, ступайте своей дорогой, а мне предоставьте идти спокойно моей.

Альбин передал приказ рулевому «Спартанца», и корабль, ставший, избавившись от лишнего груза, несколько более проворным, развернулся в направлении трех кораблей, сцепленных вместе, к которым, нацелившись на «Трезубец», уже приближался четвертый.

— Спокойно! — кротко повторил брат Чарльз, глядя на него скорее с жалостью, чем с упреком. — Идти спокойно его дорогой!

— Пращи готовь! — выкрикнул приказ Катон, указывая на мишень. — Целиться по тем ублюдкам! Остальные расступитесь, дайте пращникам простор.

— Полагаю, сэр, вы не останетесь у меня в доме против моего желания, — сказал Ральф, — и вряд ли у вас может быть надежда произвести впечатление на человека, который глух ко всему, что вы можете сказать, и твердо решил не слушать вас.

«Спартанца» и сцепленные суда разделяло не больше пары сотен шагов, когда пиратский корабль со всего разгона врезался в бирему Макрона. Раздался оглушительный треск расщепляемого дерева, бирему встряхнуло так, что полопались троса оснастки. На всех трех сцепленных кораблях люди от мощного толчка попадали с ног, и на миг воцарилась тишина. Потом они опомнились, вскочили и продолжили бой. Пираты с прибывшего на подмогу судна зацепились за борт «Трезубца» абордажными крючьями и подтягивались к нему. Абордажная команда уже собралась на передней палубе, размахивая оружием в нетерпеливом ожидании момента, когда можно будет перескочить на бирему и смести с нее прочь римскую команду.

— Мистер Никльби, сэр, — возразил брат Чарльз не менее кротко, чем раньше, но в то же время твердо, — я пришел сюда против моей воли, с тоскою и болью, против моей воли. Никогда не бывал я в этом доме, и, если говорить откровенно, сэр, мне здесь тревожно и не по себе, и я не имею ни малейшего желания когда бы то ни было прийти сюда опять. Вы не догадываетесь, о каком предмете пришел я поговорить с вами, да, не догадываетесь. Я в этом уверен, иначе ваш тон был бы совсем иным.

Отвернувшись, Катон набрал побольше воздуха, взглянул сквозь палубную решетку на тонущие в сумраке лица гребцов и заорал:

Ральф зорко посмотрел на него, но ясные глаза и открытое лицо честного старого негоцианта сохраняли прежнее выражение, и он спокойно встретил его взгляд.

— Быстрее! А ну быстрее, бестолковые ублюдки! Налегай!

— Продолжать ли мне? — спросил мистер Чирибл.

Павсарий участил ритм, гребцы налегли на весла изо всех сил, и «Спартанец» рванулся вперед, сближаясь с соединенными воедино римскими и пиратскими кораблями.

— О, пожалуйста! — сухо ответил Ральф. — Вот стены, к которым вы можете обращаться, сэр, конторка и два табурета — внимательнейшие слушатели, они, конечно, не будут вас перебивать. Продолжайте, прошу вас; пусть мой дом будет вашим, а к тому времени, когда я вернусь с прогулки, вы, быть может, договорите то, что имеете сказать, и разрешите мне вновь вступить во владение им.

Неожиданно Катон увидел, что нос триремы стал уходить в сторону, и, взъярившись, повернулся к Альбину, уже сжимая кулак, но вовремя сообразил, что триерарх хочет обогнуть корму «Трезубца», чтобы ударить ему в борт.

С этими словами он застегнул сюртук и, выйдя в коридор, взял шляпу. Старый джентльмен последовал за ним и хотел заговорить, но Ральф нетерпеливо отмахнулся от него и сказал:

Как только они оказались на расстоянии полета ядра из пращи, Катон закричал:

— Ни слова! Говорю вам — ни слова, сэр. Сколь вы ни добродетельны, все-таки вы не ангел, чтобы являться к людям в дом, хотят они того или не хотят, и обращаться с поучением к нежелающим слушать. Говорю вам, проповедуйте стенам, не мне!

— Пращники, начинай! Задайте им, парни!

— Небу известно, что я не ангел, но заблуждающийся и слабый человек! — покачивая головой, сказал брат Чарльз. — Однако есть одна добродетель, которую все люди наравне с ангелами могут проявить, если захотят: милосердие. Дело милосердия привело меня сюда. Прошу вас, дайте мне его исполнить.

Засвистели раскручиваемые над головой пращи, и десяток свинцовых зарядов, описав низкую дугу, обрушился на столпившихся на передней палубе пиратов. Глухие удары, треск ломающихся костей, крики боли и ярости были прекрасно слышны на палубе «Спартанца», команда которого отозвалась нестройным ревом, выражавшим злобное удовлетворение. Затем на пиратов обрушился следующий залп, повлекший за собой новые жертвы. Несколько человек упали в просвет, остававшийся между сближающимися кораблями, и были раздавлены, когда они сошлись вплотную. Но этого Катон уже не видел, ибо трирема обогнула корму «Трезубца» и впереди показался беззащитный бимс пиратского судна. Теперь и пираты увидели новую угрозу: одни в полной растерянности и ужасе взирали на несущийся прямо на них мощный боевой корабль, другие, быстрее оценив обстановку, заметались, ища укрытие от очередного залпа из пращей, ядра которых снова обрушились на палубу. Расстояние между кораблями стремительно сокращалось, и Катон, смотревший на врагов с высоты борта, заскрежетал зубами, с нетерпением ожидая столкновения.

— Мне чуждо милосердие, — с торжествующей улыбкой сказал Ральф, — и я не прошу о нем. Не ждите никакого милосердия от меня, сэр, по отношению к этому мальчишке, который воспользовался вашей ребяческой доверчивостью, но пусть он ждет наихудшего, что я способен сделать.

В этот момент оптион Феликс, оглянувшись, увидел, что его центурион перевесился через ограждение на носу триремы, подскочил к нему, схватил и что было сил рванул назад. Оба они покатились по палубе, а в следующий миг произошло столкновение. Затрещали ломающиеся доски, люди попадали с ног. Сила толчка швырнула Катона вперед так, что он приложился шлемом о носовую перегородку, вскрикнул от боли, а когда обернулся к своим людям, то увидел, что большинство из них уже вскочили и с оружием в руках спешат к сходням. Правда, не обошлось без потерь: нескольких приложило так, что они лишились чувств, кому-то переломало конечности, а снизу доносились стоны и ругательства гребцов, которых посшибало с их скамей.

— Ему просить о милосердии вас! — с жаром воскликнул старый негоциант. — Просите о нем его, сэр, просите о нем его! Вы не хотите выслушать меня теперь, когда это возможно, но вы меня выслушаете, когда это будет неизбежно, если не предугадаете, что я хочу сказать, и не примете мер, чтобы навсегда предотвратить новую нашу встречу. Ваш племянник — благородный юноша, сэр, честный, благородный юноша! Кто такой вы, мистер Никльби, я говорить не хочу, но что вы сделали, я знаю. Теперь, сэр, когда вы отправитесь по делу, которым недавно занялись, и убедитесь, что вести его трудно, приходите ко мне и к моему брату Нэду и к Тиму Линкинуотеру, сэр, и мы вам все объясним. И приходите поскорее, иначе будет поздно и тогда вам объяснят с большею грубостью и меньшей деликатностью… И всегда помните, сэр, что сегодня я пришел сюда из милосердия и по-прежнему готов беседовать с вами в духе милосердия.

Феликс уже стоял на ногах и протягивал Катону щит:

С этими словами, произнесенными с большой серьезностью и волнением, брат Чарльз надел свою широкополую шляпу и, без дальнейших слов пройдя мимо Ральфа Никльби, быстро вышел на улицу. Ральф посмотрел ему вслед, но некоторое время не двигался и не произносил ни слова, потом нарушил молчание, походившее на оцепенение, презрительным смехом.

— Вот, командир. Вставай.

— Это так дико, что могло быть одним из тех сновидений, которые последнее время нарушают мой покой, — сказал он. — Из милосердия! Фу! Старый дурак сошел с ума!

Пока Катон тряс головой, пытаясь справиться с ошеломлением и болью, оптион направил людей к «ворону». Трирема налетела на пиратское судно под углом, но люди Минуция у кормовой мачты уже перебрасывали на его борт крючья, чтобы стянуть корабли вместе. Выпрямившись и подняв щит, Катон осторожно приблизился к носу и взглянул вниз. Таран пробил деревянный корпус пиратского судна, войдя внутрь на четыре, если не больше, локтя: вода, бурля и клокоча, вливалась в пробоину. Уловив движение слева, он пригнулся, и легкий дротик с резким стуком отскочил от края его щита.

Хотя Ральф и высказался в таком насмешливом и презрительном тоне, но было ясно, что чем больше он размышлял, тем больше становилось ему не по себе и тем сильнее томили его какое-то смутное беспокойство и тревога, которые нарастали по мере того, как шло время, а о Ньюмене Ногсе не было никаких известий. Прождав до позднего часа, терзаемый всевозможными предчувствиями, опасениями и воспоминанием о том предостережении, какое сделал ему племянник во время их последней встречи, он вышел из дому и, вряд ли понимая почему (если не считать причиной волнение), направился к дому Снаули. Вышла его жена, и у нее Ральф осведомился, дома ли ее муж.

— Нет! — резко ответила она. — Нет дома, и думаю, что еще очень долго не будет, вот оно как!

Пираты на передней палубе уже тоже оправились от столкновения: часть из них развернулись, чтобы с оружием в руках встретить атакующих, но остальные ринулись на «Трезубец». Катон понял, что пиратский триерарх — человек сообразительный и хладнокровный и хорошо знает, что может одолеть защитников «Трезубца» прежде, чем им на выручку поспеют бойцы с триремы. Катон видел, что Макрон с парой десятков человек отчаянно защищаются, сбившись в тесный круг у мачты.

— Вы знаете, кто я? — спросил Ральф.

— Спускайте мостки! — закричал Катон. — Скорее!

— О да, я вас очень хорошо знаю!.. Пожалуй, слишком хорошо, да и он тоже слишком хорошо знает, и жаль, что приходится это говорить.

Пока люди Минуция, налегавшие на тросы крючьев, постепенно подтягивали трирему к пиратскому кораблю, команда «ворона» привела в действие свое устройство. Подвесные мостки со скрипом поднялись над бортом «Спартанца», преодолели полосу воды между судами, и их тень пала на пиратскую палубу.

— Скажите ему — я только что его видел сквозь жалюзи наверху, когда переходил через дорогу, — что я хотел бы поговорить с ним по делу, — сказал Ральф. — Слышите?

— Отпускай! — крикнул Феликс.

— Слышу, — отозвалась миссис Снауди, оставляя без внимания эту просьбу.

Как только бойцы отпустили канаты, тяжелые железные зубья, торчавшие снизу из мостков, с треском пробивая и расщепляя настил, обрушились на вражескую палубу, и корабельная пехота с торжествующими криками устремилась по ним вперед. Несколько метательных копий и стрел полетели им навстречу, но угодили в защитное деревянное ограждение, не причинив атакующим вреда. Феликс, стоя у края мостков, погонял людей:

— Я знал, что эта женщина — лицемерка, со всеми ее псалмами и цитатами из библии, — сказал Ральф, спокойно проходя мимо нее, — но раньше я никогда не замечал, что она пьет.

— Вперед! Шевелитесь, лентяи, а то для вас и дела не останется! Живо!

— Стойте! Вы сюда не войдете! — крикнула лучшая половина мистера Снаули, загораживая дверь своей особой, достаточно внушительной. — По делу вы уже говорили с ним более чем достаточно. Я всегда ему твердила о том, чем кончатся его дела с вами и исполнение ваших распоряжений. Или вы, или школьный учитель — один из вас или вы вместе — подделали письмо, эапомните это! Не он это делал, стало быть нечего на него сваливать!

Выхватив меч, Катон буквально втиснулся в плотный людской поток, скатывавшийся с триремы. Часть его людей устремились к носу пиратского корабля, сметая противников со своего пути. Катон повернулся к корме, где собралась небольшая группа крепких, хорошо вооруженных людей.

— Придержите язык, мегера! — сказал Ральф, пугливо озираясь.

— Эй, вы! — Катон призвал пехотинцев, оказавшихся с ним рядом на абордажных мостках. — За мной!

— Я знаю, когда мне придерживать язык, а когда говорить, мистер Никльби, — возразила леди. — Позаботьтесь о том, чтобы другие тоже знали, когда нужно придержать язык!

Они направились к корме, расчищая себе путь среди обломков такелажа. Палубные решетки были откинуты, и, заглянув вниз, Катон увидел, что скамьи гребцов пусты. Все они, бросив весла и похватав оружие, перебрались на «Трезубец», в то время как внизу уже поблескивала вливавшаяся сквозь пробоину вода. Кучка людей перед ними сомкнулась теснее, прикрываясь от римлян круглыми щитами. Времени для перестроений и тактических маневров не было. Набрав побольше воздуха, Катон что было мочи заорал: «Бей!» — пригнулся за щитом и устремился на пиратов.

— Слушайте вы, старая шельма! — крикнул Ральф. — Если ваш муж такой идиот, что поверяет вам свои тайны, так вы по крайней мере храните их, чертовка!

По обе стороны от него бойцы сошлись с врагами вплотную: резкие выкрики перемежались с лязгом стали. Один из пиратов с диким криком устремился на Катона. Яростный удар обрушился на его щит, тяжелая фальката взлетала вверх в мощном замахе, чтобы обрушиться на шлем центуриона.

— Может быть, не столько свои, сколько чужие тайны! — воскликнула женщина. — Не столько свои, сколько ваши! Нечего бросать на меня грозные взгляды! Может быть, они вам еще пригодятся в другой раз. Приберегитека их!

Катон вскинул свой меч, со звоном парировал удар и, прежде чем пират успел замахнуться снова, резко ударил его рукоятью в оскалившуюся в рыке физиономию. Голова противника дернулась, тот охнул, из глубокого пореза на лбу хлынула кровь. Не теряя времени и не давая врагу опомниться, Катон отдернул руку и нанес еще один удар по лицу, но уже клинком, полоснув по переносице и глазам. Пират с криком отлетел к бортовому ограждению. Резким ударом щита Катон столкнул его за борт и повернулся к другому противнику.

— Пойдете вы к своему мужу, — начал Ральф, стараясь по мере сил сдержать бешенство и крепко сжимал ей руку, — пойдете вы к нему и скажете, что я сейчас видел его и должен с ним поговорить? И скажете вы мне, почему это вы и он переменили манеру обращения?

Коренастый, широкоплечий мужчина со светлыми, выбивавшимися из-под кожаной шапочки волосами стоял в низкой стойке и, прищурившись, отслеживал движения римского центуриона. Когда он, подняв острие своего меча, сдвинулся на скользящий шаг вперед, Катон напрягся, ожидая взрывной атаки. Но ее не последовало: пират вдруг остановился и удивленно уставился на свою грудь, откуда, пробив кожаную безрукавку, выступило окровавленное острие меча. Колени его подогнулись, и он повалился вперед. Стоявший позади него боец корабельной пехоты с удовлетворенной ухмылкой вырвал клинок из спины поверженного врага. Катон открыл рот, чтобы поблагодарить воина, но в этот миг сверкающая полоса стали обрушилась на шею бойца с такой силой, что его голова отлетела на несколько локтей и покатилась по палубе. Пират с торжествующим ревом прыгнул навстречу Катону, снова занося меч в широком замахе.

— Нет! — ответила женщина, резко освобождаясь. — Ни того, ни другого я не сделаю.

Катон вкинул щит, и рубящий удар пришелся по его обитой металлом кромке, рассыпав искры и отбросив Катона к ахтерштевню. Пират чуть отступил, готовясь обрушить новый удар, а Катон, быстро оглядевшись, к своему ужасу, обнаружил, что других римлян на этом участке палубы пиратского корабля нет. Все бойцы, последовавшие за ним, лежали, распростертые на досках среди тел поверженных врагов. Центурион остался один против двух пиратов.

— Значит, вы мне бросаете вызов? — сказал Ральф.

Один из них, темнокожий толстяк, вращал над головой длинный клинок. В нескольких локтях от него стоял другой пират, тощий и смуглый, в чешуйчатом панцире, с небольшим круглым щитом и сверкающим кривым мечом, с которого на выбеленный солнцем палубный настил капала кровь. Глаза Катона метались от одного противника к другому; он принял низкую стойку, готовясь отразить атаку.

— Да, бросаю вызов, — был ответ.

Худощавый пират выкрикнул приказ, и длинный меч со свистом рассек воздух, взлетев над головой Катона. Центурион резко присел, и клинок по инерции глубоко вонзился в ахтерштевень. Так глубоко, что его заклинило, и толстяк надсадно закряхтел, пытаясь высвободить свое оружие. Но прежде чем Катон успел воспользоваться обретенным преимуществом, пират помоложе устремился вперед, осыпая римлянина градом яростных ударов. Толстяк тем временем подобрал с палубы другой меч, и молодой пират, тяжело дыша, отступил.

Ральф поднял было руку, словно хотел ее ударить, но сдержался, тряхнул головой и, пробормотав, что он ей этого не забудет, ушел.

Катон понимал, что находится в отчаянном положении, и в его мозгу промелькнула мысль, что спасением для него мог бы послужить прыжок за борт. Однако ему было понятно и то, что тяжесть доспехов мигом утянет его на морское дно. Ему не осталось ничего другого, как, сжимая меч и выставив перед собой щит, ожидать следующей атаки.

Он пошел прямо в гостиницу, где останавливался мистер Сквирс, и спросил, когда тот был там в последний раз, смутно надеясь, что Сквирс, плохо ли, хорошо ли исполнив свою миссию, вернулся и может его успокоить. Но мистера Сквирса не видели там десять дней и сообщили, что он оставил свои вещи и не уплатил по счету.

— Командир! — раздался вдруг, перекрывая шум шедшего на соседнем корабле боя, голос Феликса. — Вниз!

Волнуемый тысячей опасений и догадок и желая установить, пронюхал ли Сквирс что-нибудь о Снаули, или же сам в какой-то мере повинен в этой перемене, Ральф решил прибегнуть к рискованному средству — справиться о нем на квартире в Ламбете и повидать его хотя бы там. Находясь в том состоянии, когда промедление невыносимо, он сейчас же отправился туда и, хорошо зная по описанию расположение комнат, крадучись поднялся по лестнице и тихо постучал в дверь.

Ни первый, ни второй, ни третий, ни даже двенадцатый удар не могли убедить Ральфа, что в комнате никого нет. Быть может, Сквирс спит, решил он и, прислушиваясь, почти внушил себе, что слышит его дыхание. Когда уже нельзя было сомневаться в отсутствии Сквирса, он присел на поломанную ступеньку и стал терпеливо ждать, убеждая себя, что тот вышел по какому-нибудь пустячному делу и скоро вернется.

И Катон, и оба его противника услышали свистящий звук одновременно, но только римлянин осознал опасность своевременно: он бросился на палубу и прикрылся щитом. Град свинцовых ядер обрушился на палубу, молотя по доскам: несколько зарядов угодили и в атаковавших центуриона пиратов. Оба они с криками упали на палубу.

Много людей поднималось по скрипучей лестнице, и иные шаги казались настороженному слуху Ральфа столь похожими на шаги человека, которого он ждал, что он часто вставал, собираясь заговорить. Но люди, один за другим, сворачивали в какую-нибудь комнату, не доходя до того места, где он расположился, и после каждого такого разочарования его охватывал озноб и чувство одиночества.

Наконец он понял, что оставаться долее бесполезно и, спустившись снова вниз, спросил у одного из жильцов, известно ли ему что-нибудь о мистере Сквирсе, назвав этого достойного человека вымышленным именем, как было между ними условлено. Этот жилец отослал его к другому жильцу, а тот еще к кому-то, от кого он узнал, что накануне, поздно вечером, Сквирс торопливо вышел из дому с двумя людьми, которые вскоре вернулись за старухой, жившей в том же этаже, и что хотя это обстоятельство и привлекло внимание жильца, он в то время с ними не разговаривал, да и потом не наводил справок.

— Стоп! — скомандовал Феликс своим пращникам.

Это навело Ральфа на мысль, что, быть может, Пэг Слайдерскыо арестовали за кражу и что мистер Сквирс, находившийся в тот момент с ней, был арестован по подозрению в соучастии. Если таково положение дел, об этом факте должен знать Грайд; к дому Грайда он и направился. Теперь он уже встревожился не на шутку и испугался, не задуманы ли в самом деле какие-то планы, несущие ему поражение и гибель.

Катон выждал, удостоверившись, что обстрел прекратился, и взглянул на двоих недавних противников. Толстяк, которому ядро раскроило череп, был уже мертв. Его молодому соратнику заряд размозжил лопатку и сломал пару ребер. Он задыхался, из уголка его рта вытекала кровь, но, бросив взгляд на Катона, он потянулся к рукояти выпавшего меча. Центурион пинком отшвырнул оружие подальше и, склонившись над пиратом, спросил по-гречески:

— Ты вожак?

Подойдя к дому ростовщика, он увидел плотно закрытые окна, спущенные грязные шторы: везде безмолвно, уныло и пустынно. Но таков был обычный вид дома. Он постучал — сначала тихо, потом громко и настойчиво. Никто не вышел. Он написал несколько слов карандашом на карточке и, подсунув под дверь, отошел, как вдруг шум наверху, словно кто-то украдкой поднял оконную раму, коснулся его слуха. Посмотрев вверх, он едва успел увидеть лицо самого Грайда, осторожно выглядывавшего поверх парапета из окна чердака. Увидев Ральфа, Грайд втянул голову, но недостаточно быстро, и Ральф дал ему понять, что он замечен, и крикнул, чтобы тот спустился вниз.

Раненый ничего не ответил, лишь злобно воззрился на Катона и плюнул ему в лицо кровавой слюной. Центурион вытер плевок.

— Ну, дело твое.

На вторичный окрик Грайд выглянул снова с такой осторожностью, что туловище старика осталось невидимым. Только лицо с заостренными чертами и седые волосы появились над парапетом, словно отрубленная голова, украшавшая стену.

Катон поднял меч для завершающего удара: пиратский вожак зажмурился и дернулся. Улыбнувшись, центурион направился обратно к абордажным мосткам, у которых толпились последние бойцы Минуция. Почти две центурии корабельной пехоты собрались на тесном корабельном пространстве, так что Катону пришлось протискиваться сквозь толпу, ища Минуция и оптиона Феликса.

— Тише! — крикнул он. — Уходите, уходите!

— Надо действовать быстрее. Эта посудина тонет, да и остальные вряд ли продержатся на плаву долго. Вперед!

Катон протолкался к носу, откуда кучка бойцов перестреливались с пиратами, находившимися на «Трезубце». Прыгать через разделявшее их узкое водное пространство, чтобы сойтись врукопашную, не рвались ни те ни другие.

— Спускайтесь, — сказал Ральф, поманив его.

— Назад! Расчистить пространство! — крикнул Катон, расталкивая людей так, чтобы у бойцов возле борта появилась возможность произвести эффективный замах. Выхватив у одного из них копье, он метнул его в пиратов и выкрикнул приказ:

— Уходите! — взвизгнул Грайд, с каким-то судорожным нетерпением тряся головой. — Не говорите со мной, не стучите, не привлекайте внимания к этому дому, уходите!

— Метать копья! Расчистить палубу!

— Клянусь, я буду стучать, пока ващи соседи не сбегутся, если вы мне не скажете, почему вы там прячетесь, скулящая вы дворняжка!

Корабельные пехотинцы, вооруженные метательными копьями, пустили в ход свое оружие. С такого расстояния промахнуться было невозможно, и пираты, которым не хватило разумения мигом пуститься в бегство, оказались насаженными на вертела. Как только палуба соседнего корабля очистилась от врагов, Катон взобрался, балансируя, на бортовое ограждение и, прыгнув, тяжело приземлился на палубу «Трезубца». Тут же вскочив на ноги, центурион подхватил щит и взмахнул мечом, призывая бойцов:

— Я не хочу слушать вас… не разговаривайте со мной… это небезопасно… Уходите… уходите! — ответил Грайд.

— Сюда! За мной!

— Спускайтесь, говорю вам! Спуститесь вы или нет? — злобно крикнул Ральф.

Не дожидаясь и не оглядываясь, он устремился вперед, туда, где продолжалась схватка у мачты.

— Нет! — огрызнулся Грайд.

Некоторые пираты, осознав новую угрозу, развернулись навстречу волне римской корабельной пехоты, а у них за спиной гремел голос Макрона, подбадривавшего своих и поносившего последними словами пиратов. Катон улыбнулся, но тут же стиснул зубы и, выставив перед собой щит, налетел на ближайшего пирата. Толчок отдался в плечо. Тут же отдернув щит, центурион сделал выпад мечом, отбил в сторону пытавшийся парировать удар клинок врага и вонзил острие противнику в живот. Вырвав его, он ударил сложившегося пополам пирата щитом, сбив его с ног, и устремился на следующего врага. Им оказался гигант, вооруженный боевым топором и метнувшийся навстречу центуриону с пронзительным боевым кличем. Удар топора, со страшной силой обрушившийся на щит, заставил Катона пошатнуться, и пока он восстанавливал равновесие, пират успел размахнуться снова. На сей раз он нацелил топор вниз с намерением подрубить римлянину ноги. Катону пришлось отскочить назад, а великан с торжествующим ревом вознес топор высоко над головой. Сзади наседали свои, так что отступать Катону было некуда. В последний момент он пригнулся, проскочил под ударом и боднул пирата в лицо железной крестовиной шлема. Враг рухнул без чувств.

Он втянул голову, и Ральф, стоя на тротуаре, слышал, что окно закрылось так же тихо и осторожно, как и открылось.

Римляне наседали, рубили, кололи, и пираты не выдержали этого яростного напора. Они дрогнули, подались назад, а потом повернулись и бросились кто куда в нелепой надежде укрыться от преследователей. Но бежать было некуда, и в конечном счете все они полегли под безжалостными ударами. Некоторые бросали оружие и молили о пощаде, но римские бойцы, которым пришлось идти в атаку через тела убитых пиратами товарищей, были не в том настроении, чтобы брать пленных.

— Что это? — сказал он. — Почему все они отшатываются, бегут от меня, как от чумы, эти люди, которые лизали пыль на моих сапогах? Или мой день миновал и сейчас в самом деле спускается ночь? Я узнаю, что это значит! Узнаю любой ценой. Сейчас я тверже и больше похож на самого себя, чем все эти дни.

Когда Катон отступил из гущи сражения, чтобы перевести дух и оглядеться, он увидел, что сражающихся врагов осталась лишь горстка и они зажаты близ мачты между бойцами Катона и уцелевшими воинами из центурии Макрона. Когда последний пират пал, Катон стал проталкиваться вперед, желая удостовериться, что его друг цел.

Отвернувшись от двери, в которую он в порыве бешенства намеревался колотить до тех пор, пока страх не заставит Грайда открыть ему, он пошел к Сити и, настойчиво пробиваясь сквозь толпу, валившую оттуда (было уже между пятью и шестью часами вечера), направился прямо к торговому дому братьев Чирибл. Просунув голову в стеклянный ящик, он увидел там одного Тима Линкинуотера.

То, что творилось у мачты, потрясало. Вся палуба пропиталась кровью, мертвые тела римлян и пиратов валялись вперемешку, а в самом центре всего этого у подножия мачты сбились в тесный кружок около дюжины израненных, выбившихся из сил бойцов. Макрон, весь в крови, продолжал яростно озираться по сторонам, пока наконец не увидел Катона. На его физиономии медленно расплылась улыбка.

— Меня зовут Никльби, — сказал Ральф.

— Какого долбаного хрена ты так долго тянул?

— Я это знаю, — ответил Тим, созерцая его сквозь очки.

Нахлынула волна облегчения, и Катон рассмеялся:

— Кто из вашей фирмы заходил ко мне сегодня утром? — спросил Ральф.

— Если это вся твоя благодарность, в следующий раз я вообще не стану встревать.

— Мистер Чарльз.

— Ну ты скажешь!

— В таком случае, скажите мистеру Чарльзу, что я хочу его видеть.

Вытерев клинок о плащ одного из павших пиратов, Катон вложил его в ножны, протянул руку, пожал Макрону запястье и сказал:

— Ладно, во всяком случае, мы встретились. А сейчас надо идти.

— Вы увидите, — сказал Тим, проворно слезая с табурета, — вы увидите не только мистера Чарльза, но и мистера Нэда.

Макрон нахмурился:

— Идти?

Тим замолчал, посмотрел пристально и сурово на Ральфа, резко кивнул головой, как бы говоря, что за этими словами скрывается еще нечто, и вышел. Вскоре он вернулся и, введя Ральфа к обоим братьям, остался в комнате.

— Надо убираться с корабля.

— Я хочу поговорить с вами — с тем, кто говорил со мной сегодня утром, — сказал Ральф, указывая пальцем на того, к кому обращался.

— Это еще зачем? Мы ведь расколошматили этих недоносков.

— У меня нет тайн ни от брата Нэда, ни от Тима Линкинуотера, — спокойно заметил брат Чарльз.

— Корабль тонет. Точнее, все три, сцепленные вместе. Пошли.

— У меня есть, — сказал Ральф.

Не дожидаясь ответа Макрона, Катон повернулся к остальным бойцам и, набрав побольше воздуха, крикнул:

— Мистер Никльби, сэр, — сказал брат Нэд, — дело, по которому заходил к вам сегодня мой брат Чарльз, прекрасно известно нам троим и еще кое-кому. И, к несчастью, скоро будет известно многим. Сэр, он пришел к вам сегодня один из деликатности. Теперь мы чувствуем, что в дальнейшем деликатность была бы неуместна, и если беседовать нам, то всем вместе или вовсе не беседовать.

— Ребята, живо обратно на «Спартанца»! Шевелитесь!

— Ну что ж, джентльмены, — сказал Ральф, презрительно скривив рот, — по-видимому, говорить загадками — ваше общее свойство. Полагаю также, что ваш клерк, как человек благоразумный, неплохо изучил это искусство, чтобы попасть к вам в милость. Ну что ж, джентльмены, будем беседовать все вместе. Я готов считаться с вашей слабостью.

Приметив в нескольких шагах малого, обшаривавшего тело богато одетого пирата, центурион шагнул к нему и пинком отшвырнул от трупа.

— Считаться со слабостью! — воскликнул Тим Линкинуотер и густо покраснел. — Он готов считаться с нашей слабостью! Со слабостью «Чирибл, братья»! Вы это слышите? Вы его слышите? Вы слышите: он говорит, что будет считаться со слабостью «Чирибл, братья»!

— Тим! — сказали в один голос Чарльз и Нэд. — Пожалуйста, Тим… ну, пожалуйста… не надо.

— Некогда заниматься мародерством! Эй, оптион! Проследи, чтобы никто не мешкал.

Тим, вняв просьбе, приглушил, насколько мог, свое негодование и позволил ему прорываться лишь сквозь очки. пользуясь время от времени добавочным предохранительным клапаном в виде отрывистого истерического смешка, казалось приносившего ему большое облегчение.

Бойцы стали отходить туда, где пиратский таран засел в борту «Трезубца», и перебираться обратно, помогая раненым товарищам. Однако происходило все это медленно, и Катон в раздражении ударил себя кулаком по бедру. Макрон, видя это, покачал головой и, глядя на друга с кривой улыбкой, спросил:

— Раз никто не приглашает меня сесть, — сказал Ральф, осмотревшись вокруг, — я сяду без приглашения, потому что устал от ходьбы. А теперь, джентльмены, я желаю знать — я требую, у меня есть на это право, — что имеете вы мне сказать и как оправдаете подобное обращение со мной и вмешательство исподтишка в мои дела, которыми вы занимаетесь, как я имею основания предполагать. Говорю вам откровенно, джентльмены: хоть я и мало считаюсь с мнением света (как принято выражаться), однако я не намерен спокойно примириться с клеветой и злословьем! Или вы сами стали легковерной жертвой обмана, или умышленно принимаете в нем участие, впрочем, для меня это безразлично: и в том и в другом случае вы не можете ждать от заурядного человека вроде меня особой снисходительности или терпения.

Так хладнокровно и рассудительно было это сказано, что девять человек из десяти, не знающие обстоятельств дела, сочли бы Ральфа обиженным незаслуженно. Он сидел, скрестив руки, был, правда, бледнее, чем обычно, и угрюм, но совершенно спокоен — куда спокойнее, чем братья или взволнованный Тим — и был готов смело встретить наихудшее.

— Чем ты так недоволен, а?

— Очень хорошо, сэр, — сказал брат Чарльз. — Очень хорошо. Брат Нэд, пожалуйста, позвоните.

В этот миг воздух наполнил глубокий стонущий звук и палуба под ногами качнулась так, что он едва устоял, а выровнявшись, кивнул в сторону корабля, протараненного «Трезубцем»:

— Чарльз, дорогой мой, одну секунду! — возразил тот. — Лучше будет для мистера Никльби, а также и для наших целей, чтобы он помолчал, если может, пока мы не выскажем того, что имеем сказать. Я бы хотел, чтобы он это понял.

— Вот! Чего я и боялся!

— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился брат Чарльз.

Палубу судна уже захлестывало водой, а спустя момент море сомкнулось над бортовым ограждением. Тонущий корабль увлекал за собой и «Трезубец». Рангоут трещал от напряжения, корпус содрогался, бойцы, чувствуя, что конец близок, бросились, толкаясь и теснясь, искать спасения на другом пиратском корабле. Но тут послышался страшный треск, палубный настил «Трезубца» позади носа проломился, словно снизу, из глубины, по корпусу нанес удар кулак великана. В пробоину тут же хлынула вода, корабль накренился, палуба вздыбилась. Остававшиеся на «Трезубце» люди хватались, кто за что мог. Катон отбросил щит и изо всех сил вцепился обеими руками в борт. На палубе еще оставались раненые, и их стоны переросли в крики ужаса: они были беспомощны перед лицом неминуемой гибели. На какой-то миг ледяные клещи страха сжали и сердце Катона. Затем он увидел Макрона, тоже цеплявшегося за борт в нескольких локтях от него. Заметив его взгляд, друг подмигнул ему и сказал:

Ральф улыбнулся, но ничего не ответил. Позвонили. Открылась дверь, вошел, прихрамывая, человек, и, оглянувшись, Ральф встретился глазами с Ньюменом Ногсом. С этой секунды мужество начало ему изменять.

— Хорошее начало! — сказал он с горечью. — Очень хорошее начало! Искренние, честные, откровенные, прямодушные люди! Я всегда знал цену таким, как вы! Подкупать подобного рода субъекта, который готов продать душу (если она у него есть), чтобы напиться, и каждое слово которого — ложь! Кто же может почитать себя в безопасности, если это возможно? О, превосходное начало!

— Самое время сваливать, я так понимаю.

Почти все бойцы обоих центурионов уже убрались с гибнущего судна, перепрыгнув с его борта на соседнюю палубу, где были благополучно подхвачены руками товарищей. Ожидая, когда последние римляне покинут «Трезубец», Катон и Макрон услышали крик, раздавшийся на палубе пиратского корабля, и Катон, оглядевшись, понял, что судно погружается, увлекаемое под воду совокупным весом двух остальных. Передняя палуба уже просела почти до уровня воды. Потом волна прокатилась по палубе биремы, обдав Катону ноги.

— Я буду говорить! — крикнул Ньюмен, привстав на цыпочки, чтобы смотреть поверх головы Тима, который вмешался, стараясь его остановить. — Эй, вы, сэр! Старый Никльби! Что вы имеете в виду, когда говорите о «подобного рода субъекте»? Кто меня сделал «подобного рода субъектом»? Если я готов душу продать, чтобы напиться, почему я не стал вором, мошенником, взломщиком, карманщиком, почему не таскал пенсов с блюдца у собаки слепца, вместо того чтобы быть вашим рабом и вьючной лошадью? Если каждое мое слово — ложь, почему не был я вашим любимцем и фаворитом? Ложь! Разве я когда-нибудь низкопоклонничал и пресмыкался перед вами? Отвечайте мне. Я служил вам верно. Я исполнял больше работы и выслушивал от вас больше оскорблений, чем любой человек, которого вы могли бы взять из приходского работного дома, потому что я был беден и потому что я презирал и вас и эти оскорбления. Я вам служил, потому что я был горд, потому что у вас я был одинок и не было других рабов, которые бы видели мое унижение. Никто не знал лучше, чем вы, что я — разорившийся человек, что не всегда я был таким, каков я теперь, и что мне жилось бы лучше, если бы я не был дураком и не попал в лапы ваши и других негодяев. Вы это отрицаете?

— Дерьмо! — пробормотал он. — Это в наши планы не входило.

— Тише, — урезонивал Тим. — Ведь вы сказали, что не будете…

Глава 20

— Сказал, что не буду! — крикнул Ньюмен, отстраняя его и отодвигаясь по мере того, как Тим придвигался, чтобы не подпустить его ближе, чем на расстояние вытянутой руки. — Не говорите мне этого! Эй, вы, Никльби! Ничего притворяться, будто вы не обращаете внимания на мои слова, меня не обманете, я-то вас знаю! Вы только что говорили о подкупе. А кто подкупил йоркширского школьного учителя и, отослав раба, чтобы он не подслушивал, позабыл о том, что такая чрезмерная осторожность может показаться ему подозрительной и он будет следить за своим хозяином по вечерам и поручит другим следить за школьным учителем? Кто подкупил отца-эгоиста, чтобы он продал свою дочь старому Артуру Грайду? Кто подкупил Грайда — в маленькой конторе, в комнате со стенным шкафом?

— Да не стой ты, на хрен, столбом! — заорал Макрон. — Прыгай!

Ральф крепко держал себя в руках, но он не мог не вздрогнуть, хотя бы его через секунду должны были за это обезглавить.

На глазах Катона его друг взобрался на борт, выпрямился, балансируя, чтобы не упасть, и, прыгнув через водный просвет, уцепился руками за бортовое ограждение у носа соседнего корабля. Бойцы тут же схватили его за руки и втянули на переднюю палубу. Между тем вода уже дошла Катону до талии, и он понял, что «Трезубец» вот-вот пойдет ко дну.

— Командир! — раздался оклик позади.

— Ага! — крикнул Ньюмен. — Теперь вы обращаете на меня внимание? А что заставило этого слугу шпионить за хозяином? Что заставило его понять, что, если он при случае не пойдет ему наперекор, он станет таким же негодяем, если не хуже? Жестокость хозяина к родным и гнусный замысел, направленный против молодой девушки — девушки, которая вызвала сочувствие даже у его разорившегося, пьяного, жалкого слуги и заставила его остаться на службе в надежде чем-нибудь ей помочь, как уже случалось ему раза два помогать другим. Не будь этого, он облегчил бы свои чувства — здорово отколотил бы хозяина, а потом отправился бы к черту. Он бы это сделал, заметьте! И заметьте еще одно: я нахожусь сейчас здесь, потому что эти джентльмены сочли это нужным. Отыскав их (я сам это сделал, меня никто не подкупал), я им сказал, что мне нужна помощь, чтобы вывести вас на чистую воду, выследить вас, довести до конца начатое дело, добиться справедливости. И я сказал, что, совершив это, я ворвусь в вашу комнату и скажу вам все в лицо, по-мужски, как мужчина мужчине! Теперь я кончил, пусть говорят другие! Начинайте!

Катон оглянулся через плечо и увидел молодого корабельного пехотинца, цеплявшегося за борт одной рукой. Вторая беспомощно болталась на нескольких сухожилиях из-за страшной, глубокой раны в плече. Он смотрел на Катона с мольбой во взоре, но, увы, предпринимать что-либо было уже поздно. На глазах Катона вода сомкнулась над «Трезубцем», и молодой боец исчез в окрашенном кровью водовороте. Но это страшное зрелище пробудило в Катоне жажду жизни. Он взобрался на ограждение и прыгнул на соседний, приподнимавшийся над водой на несколько локтей корабль. Столкновение выбило из его легких весь воздух, но пальцы судорожно вцепились в борт, а спустя мгновение сильная рука схватила его за запястье, подтянула наверх и перекинула через борт. Он свалился на палубу.

После этой заключительной фразы Ньюмен Ногс, который то садился, то вскакивал на протяжении всей своей отрывистой речи и от этих энергических упражнений и волнения пришел в состояние крайне напряженное и возбужденное, внезапно, минуя все промежуточные стадии, застыл, прямой и неподвижный, да так и остался стоять, глядя во все глаза на Ральфа Никльби.

Макрон стоял над ним, тяжело дыша:

Ральф смотрел на него секунду, только секунду, потом махнул рукой и, постукивая ногой по полу, сказал сдавленным голосом:

— В следующий раз не хрен тянуть. Сказал я тебе — прыгай, ты и прыгай!

— Продолжайте, джентльмены, продолжайте! Как видите, я терпелив. Есть на свете закон, есть закон. Я вас привлеку к ответу. Думайте о том, что говорите. Я вас заставлю привести доказательства.

— Я думал, мне надо спросить, высоко ли подскакивать.

Макрон вперил в него взгляд:

— Доказательства есть, — возразил брат Чарльз, — доказательства в наших руках. Вчера вечером этот Снаули сделал признание.

— Парень, шутки-прибаутки хороши, но в подходящее время. А не сейчас. Двигаем!

— Кто такой «этот Снаули», — сказал Ральф, — и какое отношение к моим делам имеет его «признание»?

Он схватил Катона за предплечье и поднял на ноги.

На этот вопрос, заданный с невозмутимым видом, старый джентльмен не дал никакого ответа и заявил, что с целью показать, сколь серьезно отнеслись они к делу, необходимо сообщить ему не только об обвинениях, выдвинутых против него, но и о доказательствах, имеющихся у них, и о способе, каким они были получены. Когда вопрос был таким образом поставлен открыто, вмешались брат Нэд, Тим Линкинуотер и Ньюмен Ногс — все трое сразу, — долго и путано говорили наперебой, после чего изложили Ральфу в ясных выражениях следующее.

За бортом Катон еще мог разглядеть очертания уходящего под воду «Трезубца». Но его сцепка с пиратским кораблем никуда не делась, и спустя несколько мгновений послышался страшный треск: вес тонущего судна выламывал засевший в корпусе таран. Палубу под ногами римлян встряхнуло, кусок обшивки, так и оставшись насаженным на таран, выломился из корпуса биремы, и «Трезубец», более ничем не удерживаемый, ушел в темные морские глубины. На поверхности среди обломков осталась горстка барахтающихся, призывающих на помощь людей. Макрон оттащил друга от борта, и центурионы поспешили к перекидным мосткам, по которым их бойцы топливо поднимались на надежную, безопасную палубу «Спартанца». Что же до пиратского корабля, то, даже освобожденный от веса «Трезубца», он был обречен. Вода устремилась в пробоины, быстро заполняя проседавший корпус, и поблескивала уже неподалеку от решетки главной палубы. Потом судно накренилось, вода перехлестнула через левый бимс, и крен сделался еще сильнее.

Макрон свободной рукой обхватил основание передней мачты.

Ньюмен получил торжественное заверение от одного лица, которое в данный момент здесь не присутствует, что Смайк не был сыном Снаули, и этот факт в случае необходимости может быть подтвержден под присягой; после этого заверения они впервые начали сомневаться в справедливости притязаний Снаули, которые в противном случае у них не было бы никаких оснований оспаривать, поскольку они подкреплялись свидетельскими показаниями, оставшимися нсопровергнутыми. Раз заподозрив наличие заговора, они без труда открыли его первоисточник — злобу Ральфа и мстительность и алчность Сквирса. Но подозрение и доказательство — вещи разные, и вот один юрист, весьма проницательный и ловкий в такого рода делах, посоветовал им сопротивляться притязаниям стороны, требующей возвращения юноши; он посоветовал им действовать медленно и осторожно и в то же время осаждать Снаули (на его участии, это было ясно, строился весь заговор), довести его, если возможно, до противоречивых показаний, тревожить его всеми доступными способами и использовать его страх и заботу о собственной безопасности так, чтобы побудить его открыть весь план и выдать своего нанимателя и всех, кто был замешан. Все это было проделано весьма успешно, но Снаули, искушенный в науке хитростей и интриг, противился всем их попыткам, пока неожиданное стечение обстоятельств не повергло его вчера вечером на колени.

— Корабль опрокидывается, — понял Катон. — Быстро! Через борт!

Макрон воззрился на него в недоумении:

— Через…

Случилось это так. Когда Ньюмен Ногс доложил, что Сквирс опять в Лондоне и между ним и Ральфом состоялось совещание столь секретное, что Ньюмена услали из дому, чтобы он ни слова не подслушал, — за школьным учителем начали следить в надежде обнаружить что-нибудь такое, что пролило бы свет на предполагаемый заговор. Но Сквирс не поддерживал никаких сношений ни с Ральфом, ни со Снаули, и это совершенно сбивало с толку; слежка была прекращена, и они отказались бы от дальнейшего наблюдения за ним, если бы однажды вечером Ньюмен, оставаясь незамеченным, не наткнулся случайно на улице на Сквирса и Ральфа. Следуя за ними, он, к изумлению своему, обнаружил, что они заходят в жалкие меблированные комнаты и таверны, содержавшиеся разорившимися игроками, где Ральф почти повсюду был известен; Ньюмен установил также, что они разыскивают старуху, приметы которой в точности соответствовали приметам глухой миссис Слайдерскыо. Теперь, когда дела приняли более серьезный оборот, слежку возобновили с удвоенным рвением. Был приглашен полицейский агент, который поселился в той же гостинице, что к Сквирс; он и Фрэнк Чирибл следили за каждым шагом школьного учителя, пока тот не обосновался в комнате в Лембете. Когда мистер Сквирс переехал в эту комнату, агент переехал в дом, расположенный напротив, и скоро обнаружил, что мистер Сквирс к миссис Слайдерскью постоянно встречаются.

— Это наш единственный шанс!

Зацепившись ногой за основание мачты, Катон расстегнул поясной ремень и, кряхтя от напряжения, стянул через голову панцирь и швырнул на палубу. Доспех тут же заскользил вниз и плюхнулся в воду.

Тогда обратились к Артуру Грайду. О краже давно уже стало известно отчасти благодаря любопытству соседей, а отчасти благодаря его отчаянию и бешенству; но Грайд категорически отказался дать согласие на арест старухи или способствовать ему и пришел в такой ужас при мысли о вызове в суд для дачи показаний против нее, что заперся у себя в доме и не желал общаться ни с кем. Тогда они собрались на совет и пришли, в поисках истины, к заключению, что Грайд и Ральф, пользуясь Сквирсом как орудием, договариваются о возвращении тех украденных бумаг, какие не могли быть преданы огласке и, возможно, разъясняли намеки касательно Маделайн, подслушанные Ньюменом; и тогда они решили, что миссис Слайдерскью должна быть арестована, прежде чем она с этими бумагами расстанется, а также и Сквирс, если можно будет его обвинить в каких-нибудь подозрительных действиях. Итак, получив ордер на обыск и сделав все приготовления, стали наблюдать за окном мистера Сквирса, пока в окне не потух свет и не настал час, когда он, как было предварительно установлено, имел обыкновение навещать миссис Слайдерскью.

— Давай и ты!

Тогда Фрэнк Чирибл и Ньюмен прокрались наверх, чтобы подслушать их разговор и в благоприятный момент дать сигнал агенту. В какой благоприятный момент они явились, как они подслушивали и что услыхали, читателю уже известно. Мистера Сквирса, все еще оглушенного, с находившейся у него украденной бумагой быстро увели, а миссис Слайдерскью также была арестована, Снаули был тотчас уведомлен об аресте Сквирса (ему не сообщили причины), после чего этот достойный человек, добившись обещания, что не подвергнется каре, признал всю историю со Смайком мошенничеством, в котором замешан Ральф Никльби. Что до мистера Сквирса, то он был в то утро подвергнут судьей допросу, и так как не мог удовлетворительным образом объяснить, почему в его руках находится бумага и почему он поддерживал сношения с миссис Слайдерскью, то и был посажен вместе с нею под арест на неделю.

Пока Макрон избавлялся от оружия и доспехов, Катон цеплялся за мачту. Остальные бойцы уже поднялись на борт «Спартанца» и теперь выбирали троса, чтобы отцепить мостки от пиратского корабля и вернуть на трирему.

— Готово! — Макрон бросил под ноги кольчугу. — Я первый. Ты за мной: надо, чтобы эта посудина, перевернувшись, нас не накрыла.

Теперь обо всем этом было рассказано Ральфу обстоятельно и подробно. Как бы ни повлиял на него рассказ, но он не проявил ни малейших признаков волнения. Он сидел совершенно неподвижно, не отрывая хмурого взгляда от пола и прикрывая рот рукой. Когда рассказ был окончен, он быстро поднял голову, словно собираясь что-то сказать, но брат Чарльз снова заговорил, и он принял прежнюю позу.

Каркас судна трещал и стонал от напряжения, и, когда крен усилился еще больше, Макрон соскользнул в воду, уже накрывшую бортовое ограждение. Плюхнувшись, он тут же развернулся и вскинул руки, чтобы подстраховать друга. Катон нервно сглотнул, отпустил мачту, съехал по палубе и налетел на Макрона. Оба они оттолкнулись от борта, и на них накатила морская волна. Катона тут же накрыло с головой: уши его наполнились приглушенным шумом собственного надсадного кряхтения, сопровождавшего его отчаянные попытки вынырнуть на поверхность. Рядом появилась смутно осознаваемая тень: рука крепко схватила его за предплечье и потянула наверх, навстречу мерцающему свету.

— Я вам сказал сегодня утром, что меня привело к вам дело милосердия, — начал старый джентльмен, положив руку на плечо брата. — В какой мере вы замешаны в этой последней сделке и какие серьезные обвинения может выдвинуть против вас человек, находящийся сейчас под арестом, вам лучше знать. Но правосудие должно принять меры относительно лиц, замешанных в заговоре против бедного, беспомощного, несчастного юноши. Не в моей власти и не во власти моего брата Нэда спасти вас от последствий. Все, что мы можем сделать, — это предостеречь вас вовремя и дать вам возможность избежать их. Мы бы не хотели, чтобы такой пожилой человек, как вы, был опозорен и наказан своим ближайшим родственником. И мы бы не хотели, чтобы он забыл об узах крови, как забыли о них вы. Мы умоляем вас, — брат Нэд, я знаю, ты присоединишься к этой мольбе, а также и вы, Тим Линкинуотер, хотя вы сейчас и притворяетесь упрямцем, сэр, и сидите нахмурившись, как будто вы с нами не согласны, — мы умоляем вас уехать из Лондона, найти пристанище в таком месте, где бы вам не грозили последствия этих преступных замыслов и где у вас было бы время, сэр, искупить их и исправиться.