Полное собраніе сочиненій Чарльза Диккенса

Книга I

ОЛИВЕРЪ ТВИСТЪ

I. Мѣсто рожденія Оливера Твиста и обстоятельства, сопровождавшія его рожденіе

Къ числу общественныхъ зданій нѣкоего города, настоящее названіе котораго я не хочу упоминать, желая по многимъ причинамъ быть осторожнымъ, и не нахожу въ то же время нужнымъ придумывать для него другое какое нибудь вымышленное имя, принадлежалъ и домъ призрѣнія для бѣдныхъ, какой вы можете встрѣтить въ большинствѣ городовъ, какъ большихъ, такъ и малыхъ. Въ этомъ домѣ призрѣнія — указаніемъ дня и числа также не желаю утруждать себя, тѣмъ болѣе что эта первоначальная ступень развитія послѣдующихъ событій не имѣетъ особеннаго значенія для читателя, — родился смертный, имя котораго начертано въ заголовкѣ этой главы.

Спустя нѣсколько времени послѣ того, какъ смертный этотъ былъ стараніями приходскаго доктора водворенъ въ мірѣ печали и воздыханій, явилось серьезное сомнѣніе въ томъ, доживетъ ли малютка до того момента когда ему дадутъ имя. Въ послѣднемъ случаѣ болѣе, чѣмъ достовѣрно, что мемуары эти не появились бы въ печати, а если бы и появились, то заняли бы всего лишь нѣсколько страницъ, имѣя, безъ сомнѣнія, неоцѣненную заслугу въ томъ, что представили бы собой наиболѣе точный и крѣпкій образчикъ біографіи, какія встрѣчаются въ литературѣ всѣхъ вѣковъ и странъ.

Я не намѣренъ вовсе утверждать, будто фактъ рожденія въ домѣ призрѣнія для бѣдныхъ, является самъ по себѣ наиболѣе счастливымъ и завиднымъ обстоятельствомъ, какое можетъ выпасть на долго человѣческаго существа; я хочу только сказать, что фактъ этотъ былъ только счастливой случайностью для Оливера Твиста. Дѣло въ томъ, что Оливеру было бы весьма трудно примѣнить къ себѣ самому нѣкоторое правило, вызывающее первый актъ дыханія, — правило непріятное, но въ тоже время равно необходимое для нашего существованія. Нѣсколько времени лежалъ малютка на маленькомъ матрасикѣ, какъ бы колеблясь между этимъ міромъ и будущимъ: всѣ шансы, само собою разумѣется, были на сторонѣ послѣдняго. Будь Оливеръ въ теченіе этого короткаго времени окруженъ заботливыми бабушками, безпокойными тетушками, опытными нянюшками и докторами глубокой мудрости, онъ погибъ бы неизбѣжно и несомнѣнно. Но такъ какъ при немъ никого не было, кромѣ нищей старухи, потерявшей способность разсуждать вслѣдствіе непомѣрнаго употребленія вина, и доктора, исполнявшаго свои обязанности по контракту, то Оливеръ и природа справились съ ними. Результатомъ этого явилось то, что послѣ непродолжительныхъ усилій Оливеръ началъ дышать, чихать и наконецъ возвѣстилъ жителямъ дома призрѣнія фактъ появленія на свѣтъ обузы, тяжесть которой всецѣло ложилась на приходъ; возвѣстилъ онъ его крикомъ такимъ громимъ, какого и слѣдовало ожидать отъ ребенка мужскаго пола, получившаго всего какихъ нибудь три съ четвертью минуты тому назадъ такой полезный даръ, какъ голосъ.

Не успѣлъ Оливеръ дать доказательство собственной и свободной дѣятельности своихъ легкихъ, какъ одѣяло, все покрытое заплатами и кое какъ брошенное на желѣзную кровать, зашевелилось и на подушкѣ слегка приподнялась голова блѣдной молодой женщины и слабый голосъ неясно произнесъ слѣдующія слова: «дайте мнѣ взглянуть на ребенка прежде, чѣмъ я умру».

Докторъ сидѣлъ въ это время у камина, то растирая ладони рукъ, то грѣя ихъ у огня. Когда молодая женщина заговорила, онъ всталъ и, подойдя къ ея кровати, сказалъ съ оттѣнкомъ гораздо большей доброты въ голосѣ, чѣмъ этого можно было ожидать отъ него:

— О, вамъ еще нечего говорить о смерти!

— Спаси, Господи, ее бѣдняжку! — сказала сидѣлка, поспѣшно пряча въ карманъ зеленую стеклянную бутылку, содержимое которой она выпила съ очевиднымъ удовольствіемъ, сидя въ углу комнаты. — Спаси, Господи, ее бѣдняжку, когда она проживетъ столько, какъ я, сэръ, и будетъ у нея штукъ тринадцать собственныхъ дѣтей, которыя всѣ умрутъ, за исключеніемъ двухъ, да и тѣ будутъ съ нею въ этомъ домѣ… Не то запоетъ она тогда, спася ее, Господи! Подумайте только, что значитъ быть матерью такого милаго малютки.

Надо полагать, что такая утѣшительная перспектива материнскаго счастья произвела надлежащее дѣйствіе. Больная опустила голову на подушку и протянула руку къ ребенку.

Докторъ положилъ ей его на руки. Холодными, блѣдными губами запечатлѣла она страстный поцѣлуй на головѣ малютки… провела рукой по его лицу… дико оглянулась… вздрогнула… откинулась навзничь и… умерла. Докторъ и сидѣлка принялись растирать ей грудь, руки и виски; но кровь остановилась навсегда.

Они говорили ей о надеждѣ и счастьѣ, но все это теперь уже стало чуждымъ для нея.

— Все кончено, миссисъ Тингомми, — сказалъ докторъ.

— Бѣдняжечка! — сказала сидѣлка, закупоривая зеленую бутылку пробкой, которая выпала на подушку, когда она подошла, чтобы взять ребенка. — Бѣдняжечка!

— Не посылайте за мной, сидѣлка, когда ребенокъ будетъ кричать, — сказалъ докторъ, натягивая на руки перчатки. — Надо полагать, онъ будетъ очень безпокойный. Дайте ему немного кашки, если есть. — Онъ надѣлъ шляпу, но на пути къ дверямъ остановился и сказалъ:- Она казалась такой здоровой дѣвушкой. Откуда она?

— Ее принесли прошлую ночь, — отвѣчала старуха, — по приказанію надзирателя. Ее нашли лежащей на улицѣ. Она шла должно быть издалека, потому что башмаки у нее совсѣмъ потрепанные. Но откуда и куда она шла, никто этого не знаетъ.

Докторъ наклонился надъ тѣломъ и поднялъ лѣвую руку.

— Старая исторія, — сказалъ онъ, качая головой;- обручальнаго кольца не видать… Эхъ!.. Спокойной ночи!..

Джентльменъ медицины поспѣшилъ на обѣдъ; сидѣлка, приложившись еще разъ къ зеленой бутылкѣ, сѣла на стулъ у камина и занялась облаченіемъ ребенка.

Какимъ чуднымъ доказательствомъ всемогущества одежды былъ юный Оливеръ Твистъ! Завернутый въ одѣяльце, которое до этой минуты было его единственной покрышкой, онъ съ одинаковымъ успѣхомъ могъ быть принятъ какъ за ребенка дворянина, такъ и за ребенка нищаго, и даже самый увѣренный въ себѣ человѣкъ съ трудомъ могъ бы опредѣлить настоящее положеніе его въ обществѣ. Теперь же, когда на него надѣли старое каленкоровое платье, пожелтѣвшее на такой же точно службѣ, онъ былъ завсегда отмѣченъ и сразу занялъ подобающее ему мѣсто — приходскаго ребенка — сироты дома призрѣнія для бѣдныхъ — жалкаго, полуголоднаго горемыки, надѣляемаго со всѣхъ сторонъ пинками и побоями, презираемаго всѣми и не пользующагося ничьимъ состраданіемъ.

Оливеръ кричалъ громко. Имѣй онъ возможность знать, что онъ сирота, предоставленный произволу церковнаго старосты и надзирателей, онъ кричалъ бы еще громче.

II. Какъ росъ Оливеръ Твистъ, его воспитаніе и впечатлѣнія

Слѣдующіе за этимъ восемь или девять лѣтъ Оливеръ былъ жертвой систематическихъ надувательствъ и невѣроятныхъ плутней. Выростили его на соскѣ. Власти дома призрѣнія для бѣдныхъ добросовѣстно донесли властямъ прихода о голодномъ и лишенномъ всего необходимаго ребенкѣ сиротѣ. Власти прихода съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства запросили властей дома призрѣнія, нѣтъ ли у нихъ какой нибудь женщины, постоянно живущей въ ихъ «домѣ», которая могла бы доставить Оливеру Твисту утѣшеніе и пищу, въ которыхъ онъ такъ нуждается. Власти дома призрѣнія почтительно отвѣчали, что таковой у нихъ не имѣется. Въ отвѣтъ на это власти прихода рѣшили великодушно и человѣчно, что Оливеръ долженъ быть отданъ на «ферму» или, говоря другими словами, переведенъ въ отдѣленіе дома призрѣнія, находящееся отъ него всего въ трехъ миляхъ разстоянія, гдѣ помѣщалось отъ двадцати до тридцати юныхъ нарушителей законовъ о бѣдныхъ; тамъ они валялись цѣлый день на полу, не страдая отъ неудобствъ слишкомъ большого количества пищи или слишкомъ большого количества одежды, и находились подъ надзоромъ пожилой женщины, которая принимала къ себѣ этихъ нарушителей за семь съ половиной пенсовъ въ недѣлю съ каждой маленькой головки. Семь съ половиною пенсовъ въ недѣлю кругленькая сумма для ребенка; много чего можно достать за семь съ половиною пенсовъ, которыхъ совершенно достаточно для того, чтобы не переполнить желудка и тѣмъ не причинить ему нѣкоторыхъ неудобствъ. Пожилая надзирательница была женщина мудрая и опытная; она прекрасно знала, что полезно для дѣтей и съ замѣчательной предусмотрительностью дѣлала то, что полезно для нея. Такъ, на собственныя нужды она брала большую часть еженедѣльной стипендіи, вслѣдствіе чего подростающее поколѣніе прихода получало гораздо болѣе умѣренную порцію, чѣмъ та, которая предназначалась ему. Этимъ способомъ она и доказала на дѣлѣ, какой она опытный философъ и какъ тонко понимаетъ гдѣ раки зимуютъ.

Многимъ знакомъ, вѣроятно, разсказъ о другомъ опытномъ философѣ, который придумалъ теорію о томъ, будто лошадь можетъ жить безъ пищи и въ доказательство демонстрировалъ собственную свою лошадь, доведя порцію ея пищи до одной соломенки въ день; весьма возможно, что при такомъ режимѣ она достигла бы высшей степени быстроты и рѣзвости, не умри она за двадцать четыре часа до того, какъ должна была получить вмѣсто соломы уже только порцію воздуха. Къ несчастью для опытной философіи пожилой надзирательницы, подъ чье покровительство былъ отданъ Оливеръ Твистъ, такіе же результаты получались и въ примѣненіи ея собственной системы. Въ ту самую минуту, когда ребенокъ настолько уже совершенствовался, что могъ существовать при наименѣе возможной по количеству порціи наиболѣе худой по качеству пищи, онъ вдругъ (восемь съ половиною случаевъ на десять) погибалъ неожиданно или отъ голода и холода, или по недосмотру попадалъ въ огонь, или неожиданно подвергался удушенію Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ несчастное маленькое существо переселялось въ другой лучшій міръ и соединялось тамъ съ предками, которыхъ никогда не знало.

Въ нѣкоторыхъ болѣе обыкновеннаго потрясающихъ случаяхъ собирался судъ присяжныхъ для производства слѣдствія относительно ребенка, который былъ задушенъ по недосмотру перестилавшихъ кровати или обваренъ въ то время, какъ его купали, — послѣднее случалось рѣже, ибо купанье было рѣдкимъ явленіемъ на фермѣ. Присяжные задавали при этомъ крайне неудобные вопросы, а прихожане вдобавокъ составляли возмутительный протоколъ, подъ которымъ всѣ они ставили свои подписи, но наглость такого рода обуздывалась показаніями доктора и сторожа; первый вскрывалъ обыкновенно тѣло и ничего не находилъ внутри, (что было весьма вѣроятно), а второй подъ присягой говорилъ все то, что могло успокоить приходъ и доказать его собственное самоотверженіе. На ферму, кромѣ того, являлась время отъ времени проверочная коммиссія, которая за день впередъ посылала сторожа увѣдомить о своемъ посѣщеніи. Дѣти были всегда такія миленькія и чистенькія, когда являлась коммиссія. Чего же еще нужно было людямъ!

Трудно было ожидать, поэтому, чтобы продуктомъ такой системы явилось особенно здоровое тѣло. Когда Оливеру Твисту исполнилось девять лѣтъ отъ рожденія, онъ былъ блѣденъ и худъ, малъ и тщедушенъ. Зато природа, а можетъ быть и наслѣдственность, дали ему бодрый, здоровый духъ, который могъ свободно развѣрнуться, благодаря отсутствію преобладанія надъ нимъ матеріальной стороны въ жизни заведенія, хотя послѣднее обстоятельство могло привести къ тому, чтобы девятой годовщины рожденія и совсѣмъ не было. Девятая годовщина, однако, наступила и застала Оливера въ подвалѣ съ углемъ, гдѣ онъ находился въ избранномъ обществѣ двухъ другихъ молодыхъ джентльменовъ, которые, раздѣливъ съ нимъ достаточное количество колотушекъ, были заперты туда за то, что осмѣлились предположить, будто они голодны. Не успѣла мистриссъ Меннъ, добрая леди этого дома, запереть ихъ, какъ была раздражена неожиданнымъ появленіемъ мистера Бембля, сторожа, напрасно старавшагося открыть калитку въ воротахъ.

— Боже милостивый! Это вы мистеръ Бембль, сэръ? — сказала мистриссъ Меннъ, выглядывая изъ окна съ искусно выраженнымъ видомъ искренней радости.- (Сусанна, сведи Оливера и тѣхъ двухъ мальчишекъ наверхъ и умой ихъ хорошенько!) Богъ мой, мистеръ Бембль! Какъ я рада видѣть васъ, право!

Но мистеръ Бембль, человѣкъ тучный и холерическаго темперамента, вмѣсто отвѣта на такое чистосердечное привѣтствіе потрясъ изо всѣхъ силъ калитку и затѣмъ нанесъ ей такой ударъ, котораго только и можно было ждать отъ ноги здоровеннаго приходскаго сторожа.

— Подумайте! — сказала мистриссъ Меннъ, выбѣгая изъ комнаты, (мальчики тѣмъ временемъ были уже уведены изъ подвала) — подумайте! И какъ я могла забыть, что ворота заперты извнутри!.. Все это ради дорогихъ малютокъ! Войдите, сэръ! Войдите, мистеръ Бембль, сэръ! Пожалуйста!

Хотя приглашеніе это сопровождалось изысканной любезностью, которая должна была бы смягчить сердце церковнаго старосты, оно не успокоило приходскаго сторожа.

— Не думаете ли вы, мистриссъ Меннъ, что ваше поведеніе корректно и заслуживаетъ уваженія? — сказалъ мистеръ Бембль, крѣпко сжимая свою палку. — Заставить представителя прихода ждать у воротъ, когда онъ является по дѣламъ прихода, тѣсно связаннымъ съ существованіемъ приходскихъ дѣтей? Развѣ вамъ неизвѣстно, мистриссъ Меннъ, что вы уполномоченная прихода и его стипендіатка?

— Видите ли, мистеръ Бембль, все произошло оттого, что я ходила сказать одному или двумъ изъ нашихъ малютокъ, которые такъ любятъ васъ, что вы пришли.

Мистеръ Бембль былъ всегда необыкновенно высокаго мнѣнія о своихъ ораторскихъ способностяхъ и значеніи своей особы. Онъ обнаружилъ одно и доказалъ другое и потому находилъ, что можно допустить и нѣкоторое послабленіе.

— Довольно, довольно, мистриссъ Меннъ! — сказалъ онъ болѣе покойнымъ тономъ. — Пусть такъ, какъ вы говорите, пусть такъ, такъ! Откройте, мистриссъ Меннъ, я пришелъ по дѣламъ и имѣю кое что сказать.

Мистрисъ Меннъ провела приходскаго сторожа въ небольшую комнату съ кирпичнымъ поломъ, предложила ему стулъ, а на столъ передъ нимъ положила его трехугольную шляпу и палку. Мистеръ Бембль вытеръ потъ со лба, который явился слѣдствіемъ скорой ходьбы, взглянулъ ласково на свою трехугольную шляпу и улыбнулся. Приходскіе сторожа вѣдь тоже люди, и мистеръ Бембль улыбнулся.

— Не обижайтесь, пожалуйста, на меня за то, что я вамъ скажу… Вы пришли издалека, иначе я не посмѣла бы… Не хотите ли нѣсколько капель чего нибудь подкрѣпляющаго силы, мистеръ Бембль?

— Ни капли, ни капли! — сказалъ мистеръ Бембль съ достоинствомъ и въ то же время скромно дѣлалъ отрицательный жестъ правой рукой.

— А мнѣ кажется, вы выпьете? — сказала мистриссъ Меннъ, замѣтивши тонъ отказа и жестъ, сопровождавшій его. — Нѣсколько капель, и немного холодной воды, и крошечный кусочекъ сахару.

Мистеръ Бембль кашлянулъ.

— Такъ, нѣсколько капель! — убѣдительно сказала мистриссъ Меннъ.

— А что это будетъ такое? — спросилъ приходской сторожъ.

— А то, что я обязана всегда имѣть у себя въ домѣ для этихъ дорогихъ малютокъ, на случай, если они почувствуютъ себя худо, — отвѣчала мистриссъ Меннъ, открывая буфетъ и вынимая оттуда бутылку и стаканъ. — Это джинъ! Я не хочу обманывать васъ мистеръ Бембль. Это джинъ.

— Неужели вы даете его дѣтямъ, мистриссъ Меннъ? — спросилъ мистеръ Бембль.

— Ахъ, спаси ихъ Господи! Ну, разумѣется, даю, — отвѣчала сидѣлка. — Я не могу видѣть, когда они страдаютъ. Это вамъ уже извѣстно, сэръ!

— Да, — сказалъ мистеръ Бембль, — вы не можете. Вы женщина сострадательная, мистриссъ Меннъ. (Послѣдняя поставила стаканъ). Я считаю необходимымъ довести это до свѣдѣнія комитета, мистриссъ Меннъ! (Онъ подвинулъ стаканъ къ себѣ.) У васъ чувства настоящей матери, мистриссъ Меннъ! (Онъ взглянулъ на джинъ съ водой.) Я… я съ радостью готовъ выпить за ваше здоровье, мистриссъ Меннъ, — и онъ выпилъ полстакана.

— А теперь къ дѣлу, — сказалъ приходской сторожъ, вынимая карманную записную книжку. — Ребенку, который былъ наполовину окрещенъ, Оливеру Твисту, сегодня исполнилось девять лѣтъ.

— Спаси его, Господи! — сказала мистриссъ Меннъ, натирая лѣвый глазъ угломъ своего передника.

— Не смотря на предложенную награду въ десять фунтовъ, которую потомъ увеличили до двадцати, не смотря на все это, — продолжалъ Бембль, — мы никогда не могли узнать, кто его отецъ, такъ же какъ и мѣсто жительства матери, ея имя и положеніе въ обществѣ.

Мистриссъ Меннъ подняла руки кверху съ видомъ удивленія и послѣ минутнаго размышленія сказала:

— Какъ же случилось, что ему дали это имя?

Приходской сторожъ гордо поднялъ голову и сказалъ:

— Я самъ придумалъ его.

— Вы, мистеръ Бембль?!

— Я, мистриссъ Меннъ! Мы даемъ имена нашимъ питомцамъ въ алфавитномъ порядкѣ. Послѣдняя буква была С;- я назвалъ питомца — Свеббль; затѣмъ слѣдовало Т — я назвалъ Твистомъ. Послѣ него будетъ Унвинъ, а еще послѣ — Вилькинсъ. Я придумалъ уже имена до конца всего алфавита и всѣ пройдутъ черезъ нихъ, пока мы не дойдемъ, наконецъ, до послѣдней буквы — до буквы Z.

— Ахъ, какія у васъ литературныя наклонности, сэръ! — воскликнула мистриссъ Меннъ.

— Пусть такъ, пусть такъ! — сказалъ приходской сторожъ, видимо польщенный этимъ комплиментомъ. — Пусть такъ! Быть можетъ, они у меня есть, мистриссъ Меннъ. — Онъ допилъ стаканъ съ джиномъ и продолжалъ:- Оливеръ теперь уже выросъ и не долженъ больше оставаться здѣсь. Попечительный совѣтъ рѣшилъ вернуть его обратно въ домъ призрѣнія. Я пришелъ, чтобы взять его съ собою. Приведите его сюда.

— Сейчасъ же иду за нимъ, — отвѣчала мистриссъ Меннъ, выходя изъ комнаты. Оливеръ, котораго успѣли уже очистить отъ наружнаго слоя грязи, покрывавшей его лицо и руки, былъ немедленно отведенъ въ пріемную комнату своей доброй повелительницей.

— Поклонись джентльмену, Оливеръ! — сказала мистриссъ Меннъ.

Оливеръ отвѣсилъ поклонъ, который одинаково относился, какъ съ приходскому сторожу на стулѣ, такъ и къ трехугольной шляпѣ на столѣ.

— Хочешь идти со мной, Оливеръ? — торжественнымъ тономъ спросилъ мистеръ Бембль.

Оливеръ только что собирался сказать, что онъ готовъ идти отсюда съ кѣмъ угодно, когда, взглянувъ наверхъ, замѣтилъ, что мистриссъ Меннъ, стоявшая позади стула приходскаго сторожа, смотритъ на него и съ ужаснымъ видомъ грозитъ ему кулакомъ. Онъ сразу понялъ, чего она хочетъ, потому что кулакъ этотъ слишкомъ часто опускался на его тѣло и вслѣдствіе этого хорошо запечатлѣлся въ его памяти.

— А она пойдетъ со мной? — спросилъ бѣдный Оливеръ.

— Нѣтъ, она не можетъ, — отвѣчалъ мистеръ Бембль. — Но время отъ времени она будетъ приходить и навѣщать тебя.

Нельзя сказать, чтобы это было большимъ утѣшеніемъ для ребенка, который, не смотря на юный возрастъ свой, сумѣлъ притвориться и показать, что огорченъ уходомъ отсюда. Да мальчику и не трудно было вызвать слезы на свои глаза. Голодъ и недавно пережитое наказаніе прекрасные пособники для всякаго, кто хочетъ плакать, а потому плачъ Оливера казался вполнѣ естественнымъ. Мистриссъ Меннъ надавала ему тысячу поцѣлуевъ и, что было несравненно больше по душѣ Оливеру, дала ему кусокъ хлѣба съ масломъ, чтобы онъ не проголодался по дорогѣ къ дому призрѣнія. Съ ломтемъ хлѣба въ рукѣ и въ форменной коричневой фуражкѣ на головѣ вышелъ Оливеръ вмѣстѣ съ мистеромъ Бемблемъ изъ скорбнаго дома, гдѣ ни единое доброе слово, ни единый ласковый взглядъ ни разу не освѣтили его тяжелаго, подернутаго туманомъ дѣтства. А между тѣмъ, когда ворота коттэджа закрылись за нимъ, ему на душу легло тяжелое дѣтское горе. Какъ ни были озлоблены маленькіе товарищи, оставшіеся позади него, они были единственными друзьями его; онъ почувствовалъ себя вдругъ совсѣмъ одинокимъ среди окружающаго его міра и это тяжело отразилось на его сердцѣ.

Мистеръ Бембль шелъ впередъ большими шагами, а маленькій Оливеръ, крѣпко уцѣпившись за рукавъ его, обшитый золотымъ галуномъ, семенилъ ножками рядомъ съ нимъ, спрашивая черезъ каждую четверть мили «близко ли уже?» На эти вопросы мистеръ Бембль отвѣчалъ коротко и рѣзко. Мимолетное привѣтливое расположеніе духа, пробудившееся въ немъ подъ вліяніемъ джина съ водой, испарилось за это время окончательно и онъ снова превратился въ приходскаго сторожа.

Оливеръ не успѣлъ пробыть и четверти часа въ стѣнахъ дома призрѣнія и покончить за это время второй ломоть хлѣба, когда мистеръ Бембль, передавшій его на попеченіе какой-то старухи, снова вернулся назадъ и объявилъ, что сегодня вечеромъ назначено засѣданіе комитета, который приказываетъ ему явиться туда немедленно.

Не имѣя яснаго понятія о томъ, что такое комитетъ, Оливеръ былъ очень пораженъ этимъ извѣщеніемъ и не зналъ совершенно, что ему дѣлать, — плакать или смѣяться. Ему не дали времени хорошенько подумать объ этомъ обстоятельствѣ; мистеръ Бембль, чтобы привести его въ себя, слегка ударилъ его по головѣ тростью, а затѣмъ по спинѣ, чтобы онъ двигался живѣе, послѣ чего приказалъ ему слѣдовать за собою и повелъ его въ большую, выкрашенную бѣлымъ комнату, гдѣ кругомъ стола возсѣдали восемь или десять тучныхъ джентльменовъ.

— Поклонись комитету, — сказалъ Бембль. Оливеръ вытеръ двѣ, три слезы, отуманившія его глаза, но не разсмотрѣлъ комитета, а увидѣлъ только столъ, которому и отвѣсилъ свой поклонъ.

— Какъ тебя зовутъ, мальчикъ? — спросилъ джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ.

Оливеръ испугался при видѣ столькихъ джентльменовъ и задрожалъ всѣмъ тѣломъ; приходской сторожъ далъ ему сзади шлепка, отчего онъ снова заплакалъ. Это было причиной того, что онъ отвѣчалъ едва слышнымъ, дрожащимъ голосомъ. Джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ назвалъ его за это дуракомъ. Такое обращеніе было, конечно, наилучшимъ способомъ, чтобы поднять духъ Оливера и заставить его чувствовать себя привольно.

— Мальчикъ, — сказалъ джентльменъ на высокомъ стулѣ, - слушай меня. Тебѣ, конечно, извѣстно, что ты сирота?

— Что это значитъ, сэръ? — спросилъ бѣдный Оливеръ.

— Нѣтъ, онъ совсѣмъ идіотъ…. такъ я и думалъ, — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Позвольте! — сказалъ джентльменъ, который говорилъ первымъ;- извѣстно ли тебѣ, что у тебя нѣтъ ни отца, ни матери и что тебя воспиталъ приходъ? Знаешь ты это?

— Да, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ, заливаясь горькими слезами.

— Чего ты такъ плачешь? — удивился джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. — Да, дѣйствительно, странно! Изъ-за чего было плакать этому мальчику?

— Надѣюсь, ты каждый вечеръ читаешь свои молитвы, — спросилъ сурово еще одинъ джентльменъ, — и, какъ подобаетъ христіанину, молишься за тѣхъ, кто кормитъ тебя и заботится о тебѣ.

— Да, сэръ! — запинаясь отвѣчалъ мальчикъ.

Джентльменъ, говорившій послѣднимъ, былъ правъ, самъ несознавая этого. Оливеру надо было, дѣйствительно, быть настоящимъ христіаниномъ, необыкновенно добрымъ христіаниномъ, чтобы молиться за тѣхъ, которые кормили его и заботились о немъ. Но онъ не молился, потому что никто не училъ его этому.

— Прекрасно! Тебя привели сюда, чтобы воспитать тебя и научить какому нибудь ремеслу, — сказалъ краснощекій джентльменъ на высокомъ стулѣ.

— Съ завтрашняго дня ты будешь щипать пеньку, начиная съ шести часовъ утра, — продолжалъ тотъ, который былъ въ бѣломъ жилетѣ.

Оливеръ по указанію приходскаго сторожа отвѣсилъ поклонъ комитету въ благодарность за оказанное ему благодѣяніе, продуктомъ котораго явилось щипаніе пеньки, послѣ чего былъ отведенъ въ большую комнату, гдѣ на грубой, жесткой постели рыдалъ до тѣхъ поръ, пока не уснулъ. Какая чудная иллюстрація въ гуманнымъ законамъ Англіи! Они не запрещаютъ бѣднякамъ спать!

Бѣдный Оливеръ! Онъ и не думалъ, когда, благодаря сну, находился въ счастливомъ невѣдѣніи всего окружающаго, что комитетъ въ этотъ самый день пришелъ къ такому рѣшенію, которое должно было имѣть самое существенное вліяніе на всю его будущность. Да, онъ рѣшилъ и вотъ это рѣшеніе.

Члены Комитета были мудрые, проницательные люди, философы; когда они додумались до того, что слѣдуетъ внимательнѣе присмотрѣться къ дому призрѣнія, то пришли вдругъ къ такому заключенію, къ которому никто изъ обыкновенныхъ людей не могъ придти, а именно, что бѣдные люди любили его! Это было настоящее мѣсто общественнаго увеселѣнія для бѣдныхъ классовъ; таверна, гдѣ ничто не оплачивалось; завтракъ, обѣдъ, чай и ужинъ — круглый годъ; кирпичный и известковый рай, гдѣ все кругомъ забавлялось, а не работало. «Ого! — сказалъ комитетъ, принявъ при этимъ весьма глубокомысленный видъ, — мы должны все это прекратить и привести въ надлежащій порядокъ и въ самомъ непродолжительномъ времени». — И комитетъ установилъ правило, чтобы бѣдные люди выбирали одно изъ двухъ (комитетъ не хотѣлъ ихъ принуждать, нѣтъ, не хотѣлъ): они или должны были подчиниться постепенному процессу голоданія, или быть готовыми къ тому, что ихъ моментально выселятъ прочь. Съ этою цѣлью комитетъ заключилъ контрактъ съ водовозами о доставкѣ неограниченнаго количества воды, а съ торговцами муки о доставкѣ въ извѣстные сроки небольшого количества овсяной крупы; затѣмъ назначилъ три раза въ день жидкую кашицу съ лукомъ два раза въ недѣлю и съ половиной обыкновенной булки по воскресеньямъ. Но особенно много мудрыхъ и человѣчныхъ правилъ установилъ комитетъ по отношенію къ женщинамъ, хотя я не нахожу надобности перечислять ихъ; женатыхъ бѣдняковъ рѣшено было разводить съ цѣлью уменьшенія лишнихъ судебныхъ издержекъ и вмѣсто того, чтобы заставить человѣка содержать свою семью, ее отнимали у него, оставляя его холостякомъ. Нечего и говорить, сколько просьбъ о помоществованіи въ виду этихъ двухъ правилъ возникло бы во всѣхъ классахъ общества, не будь это связано съ домомъ призрѣнія; но члены комитета, какъ люди проницательные, все это предусмотрѣли и позаботились объ устраненіи этого затрудненія. Пособіе было тѣсно связано съ домомъ призрѣнія и жидкой кашицей и это пугало народъ.

Мѣсяцевъ черезъ шесть послѣ того, какъ Оливеръ былъ переведенъ въ домъ призрѣнія, эта новая система была уже въ полномъ ходу. Сначала расходы увеличились, вслѣдствіе большихъ издержекъ на гробовщика и необходимости перешивать платья для бѣдняковъ, такъ какъ они становились для нихъ слишкомъ свободными и длинными, болтаясь на ихъ тѣлахъ, сильно исхудавшихъ послѣ одной-двухъ недѣль питанія жидкой кашицей. Число жителей дома призрѣнія, также нищихъ, значительно уменьшилось и комитетъ ликовалъ.

Комната, въ которой кормили мальчиковъ, представляла, собою большой залъ съ мѣднымъ котломъ на одномъ концѣ его; изъ этого котла въ назначенное для пріема пищи время раздавали кашицу смотритель въ бѣломъ передникѣ и двѣ женщины, помощницы его. Каждый мальчикъ получалъ всего только одну мисочку этого угощенія, но ни болѣе, за исключеніемъ дней большихъ празднествъ, когда давали на два унца больше кашицы и къ ней четверть порціи хлѣба. Мисокъ никогда не мыли; мальчики скребли ихъ ложками до тѣхъ поръ, пока онѣ снова начинали блестѣть. По окончаній этой операціи (которая никогда не продолжалась долго, потому что ложки были одинаковой величины съ мисками), они сидѣли, устремивъ жадные взоры на котелъ; они не прочь были съѣсть его со всѣми кирпичами, которыми онъ былъ обложенъ и въ то же время старательно сосали свои пальцы въ надеждѣ найти остатки каши, которая нечаянно могла попасть на нихъ. Мальчики отличаются всегда хорошимъ аппетитомъ. Оливеръ Твистъ и товарищи его три мѣсяца уже переносили муки медленнаго голоданія и въ концѣ концовъ они дошли до такого ужаснаго состоянія отъ голода, что одинъ мальчикъ, который былъ очень высокаго роста для своихъ лѣтъ и никогда до сихъ поръ не подвергался ничему подобному, намекнулъ своимъ товарищамъ, что если ему не прибавятъ кашицы, то онъ боится, что въ одну прекрасную ночь съѣстъ спящаго рядомъ съ нимъ мальчика очень хилаго и совсѣмъ еще маленькаго. Глаза у него при этомъ были сумасшедшіе и голодные, а потому всѣ повѣрили ему. Мальчики собрали совѣтъ, на которомъ былъ брошенъ жребій, кто долженъ вечеромъ подойти къ смотрителю и спросить у него прибавки; жребій палъ на Оливера Твиста.

Наступилъ вечеръ и мальчики заняли свои мѣста. Смотритель въ поварскомъ костюмѣ подошелъ къ котлу, а сзади него стояли его ассистентки. Началась раздача кашицы и въ тоже время чтеніе длинной молитвы. Кашица исчезла быстро; мальчики стали перешептываться другъ съ другомъ и подмигивать Оливеру, котораго въ то же время подталкивали ближайшіе его сосѣди. Онъ былъ ребенокъ, доведенный до отчаянія голодомъ и несчастіемъ, а потому спокойно всталъ изъ за стола и, подойдя къ смотрителю съ миской и ложкой въ рукахъ, сказалъ:

— Простите, сэръ, я желаю еще.

Смотритель былъ тучный, здоровый человѣкъ, но тѣмъ не менѣе онъ поблѣднѣлъ. Нѣсколько секундъ смотрѣлъ онъ молча на маленькаго бунтовщика и затѣмъ прислонился къ котлу. Ассистентки были парализованы отъ удивленія, мальчики отъ страха.

— Что такое? — сказалъ, наконецъ, смотритель упавшимъ голосомъ.

— Простите, сэръ, отвѣчалъ Оливеръ, — я желаю еще.

Смотритель черпакомъ ударилъ Оливера по головѣ, схватилъ его за руку и громко крикнулъ приходскаго сторожа.

Комитетъ торжественно сидѣлъ въ полномъ сборѣ, когда мистеръ Бембль ворвался въ комнату; еле переводя духъ отъ волненія, обратился онъ къ джентльмену на высокомъ стулѣ и сказалъ:

— Мистеръ Лимбкинсъ, извините сэръ! Оливеръ Твистъ потребовалъ прибавки!

Удивленіе было общее. Ужасъ показался на всѣхъ лицахъ.

— Прибавки! — сказалъ мистеръ Лимбкинсъ. — Успокойтесь, Бембль, и изложите все яснѣе. Если я вѣрно понялъ васъ, то онъ просилъ прибавки послѣ того, какъ съѣлъ ужинъ, установленный по росписанію?

— Да, сэръ! — отвѣчалъ Бемблъ.

— Этого мальчика повѣсятъ когда нибудь, — сказалъ джентльменъ въ бѣломь жилетѣ;- я увѣренъ, что его повѣсятъ!

Никто не опровергалъ пророческого предсказанія джентльмена. Между членами комитета завязался оживленный споръ. Оливеръ долженъ былъ немедленно подвергнуться аресту; на слѣдующее утро необходимо вывѣсить съ наружной стороны воротъ объявленіе, предлагающее пять фунтовъ награды тому, кто избавитъ приходъ отъ Оливера Твиста, или другими словами, пять фунтовъ и Оливера Твиста предлагали тому мужчинѣ или той женщинѣ, которые пожелаютъ взять его вмѣсто ученика для торговли, или ремесла, или какого нибудь другого занятія.

— Никогда еще въ своей жизни не былъ я такъ увѣренъ въ чемъ нибудь, — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, когда онъ на слѣдующее утро прибилъ объявленіе къ воротамъ и затѣмъ прочелъ его, — никогда еще въ своей жизни не былъ я такъ увѣренъ въ чемъ нибудь, какъ въ томъ, что этого мальчика повѣсятъ!

Имѣя намѣреніе цѣлымъ рядомъ послѣдующихъ событій доказать былъ ли правъ или нѣтъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, я не хочу, дабы не испортить интереса всего повѣствованія (предположивъ, что интересъ существуетъ), сейчасъ же, хотя бы ничтожнымъ намекомъ, дать понять, таковъ ли былъ конецъ жизни Оливера Твиста или нѣтъ.

III. О томъ, какъ Оливеръ Твистъ едва не получилъ должности, которая отнюдь не была бы синекурою

Цѣлую недѣлю послѣ совершенія своей безбожной и наглой выходки, насчетъ прибавки пищи, просидѣлъ Оливеръ въ темной и пустой комнатѣ, куда его заключили по разпоряженію мудраго и гуманнаго комитета. Казалось бы, на первый взглядъ, и въ этомъ ничего не было бы страннаго, что Оливеръ изъ чувства уваженія къ предсказанію джентльмена въ бѣломъ жилетѣ долженъ былъ бы вынуть свой носовой платокъ и, привязавъ одинъ конецъ его къ крючку, повѣситься на другомъ и тѣмъ доказать необыкновенную мудрость пророка. Но для исполненія такого предсказанія существовало одно препятствіе, а именно: комитетъ рѣшилъ, что носовые платки лишняя роскошь, и что питомцы могутъ обойтись и безъ нихъ; рѣшеніе это было написано и скрѣплено приложеніемъ рукъ и печатей. Вторымъ препятствіемъ къ этому былъ также дѣтскій возрастъ Оливера. Онъ только горько проплакалъ весь день, а когда наступила длинная, томительная ночь, онъ закрылъ глаза рученками, чтобы не видѣть темноты и забрался въ самый уголъ, стараясь заснуть; время отъ времени онъ просыпался съ страшнымъ испугомъ и начиналъ дрожать, прижимаясь все больше и больше къ стѣнѣ, твердая и холодная поверхность которой, казалось ему, можетъ защитить отъ окружающихъ его мрака и пустоты.

Да не подумаютъ враги «системы», что во время своего одиночнаго заключенія Оливеръ лишенъ былъ благотворнаго дѣйствія гимнастики, пріятнаго общества и религіознаго утѣшенія. Что касается гимнастики, то ему разрѣшили, не смотря даже на холодную погоду, совершать каждое утро обливаніе подъ насосомъ на каменномъ дворѣ, въ присутствіи мистера Бембля, который для предупрежденія простуды пускалъ въ ходъ свою палку, вызывая тѣмъ усиленное согрѣваніе въ его тѣлѣ. Относительно общества мы должны сказать, что Оливера каждый день водили въ залъ, гдѣ обѣдали мальчики, и тамъ сѣкли его при всѣхъ розгами въ предупрежденіе и примѣръ другимъ. Для того же, чтобы не лишать его религіознаго утѣшенія, его каждый вечеръ пинками гнали въ тотъ же залъ на вечернюю молитву и позволяли ему слушать, услаждая тѣмъ свою душу, какъ читали общую молитву, къ которой было сдѣлано добавленіе, утвержденное властью комитета, гдѣ мальчики просили помочь имъ быть добрыми, добродѣтельными, довольными и послушными и спасти ихъ отъ пороковъ Оливера Твиста, который, — говорилось дальше, — находился подъ исключительнымъ покровительствомъ и властью злыхъ силъ и являлся прямымъ орудіемъ и воспроизведеніемъ сатаны.

Въ одно прекрасное утро, когда дѣла Оливера все еще находились въ томъ же счастливомъ и благопріятномъ положеніи, по улицѣ Гайгъ-Стритъ шелъ мистеръ Гамфильдъ, трубочистъ, глубоко задумавшись надъ тѣмъ, какъ ему устроить, чтобы быть въ состояніи уплатить просроченныя деньги своему хозяину, который настойчиво требовалъ ихъ уплаты. Не смотря на самыя отчаянныя ариѳметическія вычисленія, онъ ничего рѣшительно не могъ придумать, ибо финансы его были въ такомъ положеніи, что не могли доставить ему необходимыхъ для уплаты пяти фунтовъ; ломая себѣ голову надъ этимъ, онъ то и дѣло останавливался и билъ палкой по головѣ осла. Проходя мимо дома призрѣнія, онъ увидѣлъ объявленіе, прибитое къ воротамъ.

— Стой! — сказалъ мистеръ Гамфильдъ своему ослу.

Оселъ находился въ состояніи самой глубокой задумчивости, разсуждая, быть можетъ, о томъ, угостятъ его или нѣтъ однимъ, двумя кочанами капусты, когда онъ доставитъ на мѣсто два мѣшка сажи, которыми была нагружена тачка, а потому не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на отданное ему приказаніе и по прежнему двигался впередъ.

Мистеръ Гамфильдъ разразился бранью и проклятіями на осла и въ особенности на его глаза; бросившись за нимъ, онъ догналъ его и нанесъ ему такой ударъ по головѣ, котораго ни одинъ черепъ не выдержалъ бы кромѣ ослинаго. Затѣмъ онъ схватилъ его за узду, крѣпко ударилъ его по мордѣ, чтобы напомнить ему, вѣроятно, что онъ его хозяинъ, и послѣ этого повернулъ его обратно. Тутъ онъ еще разъ ударилъ его по головѣ, чтобы оглушить его окончательно до своего возвращенія, и пошелъ къ воротамъ читать объявленіе.

У воротъ, заложивъ руки назадъ, стоялъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ; онъ только что вышелъ изъ засѣданія комитета, чтобы освѣжиться отъ волновавшихъ его глубокихъ чувствъ. Сдѣлавшись такимъ образомъ невольнымъ свидѣтелемъ маленькой размолвки между мистеромъ Гамфильдомъ и его осломъ, онъ весело улыбнулся, когда упомянутое выше лицо подошло къ воротамъ, чтобы прочитать объявленіе; онъ сразу понялъ, что мистеръ Гамфильдъ такой именно хозяинъ, какой необходимъ Оливеру Твисту. Прочитавъ объявленіе, мистеръ Гамфильдъ улыбнулся въ свою очередь; пять фунтовъ составляли именно ту сумму, которая была ему необходима, а что касается мальчика, съ которымъ были связаны эти пять фунтовъ, то мистеръ Гамфильдъ, знавшій хорошо образъ жизни въ домѣ призрѣнія, былъ увѣренъ, что мальчикъ по своей величинѣ подойдетъ навѣрное ко всѣмъ трубамъ. Онъ еще разъ прочелъ объявленіе, начавъ его въ этотъ разъ въ самаго конца, а затѣмъ, приложивъ руку къ шляпѣ, въ знакъ смиренія, подошелъ къ джентльмену въ бѣломъ жилетѣ.

— Здѣсь находится тотъ мальчикъ, сэръ, котораго приходъ желаетъ отдать въ ученіе? — спросилъ онъ.

— Да, мой милый! — отвѣчалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, улыбаясь снисходительно. — А зачѣмъ онъ вамъ нуженъ?

— Если приходъ желаетъ, чтобы онъ выучился пріятному ремеслу, то почему ему не учиться хорошему, почтенному занятію трубочиста, — отвѣчалъ мистеръ Гамфильдъ. — Мнѣ нуженъ ученикъ и я готовъ взять его.

— Войдите, — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

Мистеръ Гамфильдъ подошелъ, влѣпилъ ослу еще одинъ ударъ по головѣ, а другой по мордѣ, - изъ предосторожности, вѣроятно, чтобы тотъ не вздумалъ убѣжать во время его отсутствія, — послѣ чего послѣдовалъ за джентльменомъ въ бѣломъ жилетѣ, который ввелъ его въ ту комнату, гдѣ Оливеръ въ первый разъ предсталъ передь комитетомъ.

— Грязное это ремесло, — сказалъ мистеръ Лимбкинсъ, когда Гамфильдъ еще разъ выразилъ свое желаніе.

— Мальчики частенько задыхаются въ трубахъ отъ дыма, — сказалъ другой джентльменъ.

— Все это было раньше, когда солому смачивали сначала, а затѣмъ зажигали ее въ трубѣ для того, чтобы заставить мальчика спуститься внизъ, — сказалъ Гамфильдъ. — Было больше дыму, чѣмъ огня. А дымомъ развѣ заставишь мальчика спуститься? Онъ заснетъ только, а это ему на руку. Мальчики, джентльмены, очень упрямы и очень лѣнивы и лучше огня ничего нѣтъ, чтобы заставить ихъ стремглавъ спуститься внизъ. Все это дѣлается изъ человѣколюбія, джентльмены! Застрянетъ мальчишка въ трубѣ, ну, поджаришь ему легонько пятки, онъ и ринется, какъ безумный, внизъ.

Объясненіе это, повидимому, очень понравилось джентльмену въ бѣломъ жилетѣ, но онъ поспѣшилъ скрыть свое удовольствіе, замѣтивъ взглядъ, искоса брошенный на него мистеромъ Лимбкинсомъ. Члены комитета нѣсколько минутъ тихо совѣщались между собой, такъ что можно было разобрать лишь нѣкоторыя слова: «сокращеніе расходовъ» — «произведетъ пріятное впечатлѣніе» — «печатный отзывъ». Вотъ все, что можно было разслышать. Совѣщаніе прекратилось, наконецъ, и члены комитета, занявъ снова свои мѣста, приняли таинственный видъ.

— Мы разсмотрѣли ваши предложеніе, — сказалъ мистеръ Лимбкнисъ, — но не можемъ согласиться на него.

— Ни подъ какимъ видомъ не можемъ, — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Разумѣется, не можемъ, — подтвердили остальные члены комитета.

Мистеръ Гамфильдъ, который много разъ обвинялся въ томъ, что забилъ до смерти трехъ, четырехъ мальчишекъ, вообразилъ себѣ, что это, совершенно чуждое настоящему дѣлу обстоятельство, повліяло на рѣшеніе комитета. Это былъ по его мнѣнію какой то необъяснимый капризъ, нисколько не похожій на обыкновенный образъ дѣйствія комитета. Не желая, однако, разбираться въ ходившихъ о немъ слухахъ, онъ смялъ въ рукахъ шапку и медленно двинулся къ дверямъ.

— Итакъ вы не желаете, джентльмены, отдать его мнѣ? — спросилъ онъ, остановившись вдругъ на мѣстѣ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ мистеръ Лимбкинсъ;- ремесло ваше, видите ли, очень грязное и вы должны сбавить кое что съ предложенной нами преміи.

Лицо мистера Гамфильда просіяло и онъ быстрыми шагами направился обратно къ столу.

— Сколько же вы хотите дать, джентльмены? — сказалъ онъ. — Не будьте жестоки къ бѣдному человѣку. Сколько же вы дадите?

— По моему три фунта десять шиллинговъ будетъ вполнѣ достаточно, — сказалъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Десять шиллинговъ слѣдовало бы еще скинутъ — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Что вы! — сказалъ Гамфильдъ. — Дайте четыре фунта джентльмены! Четыре фунта, говорю, и вы навсегда избавитесь отъ него. Такъ-то!

— Три фунта десять, — твердо повторилъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Эхъ! Ну подѣлимъ разницу, джентльмены! — настаивалъ Гамфильдъ. — Три фунта пятнадцать.

— Ни одной полушки больше, — былъ отвѣтъ мистера Лимбкинса.

— Вы отчаянно притѣсняете меня, джентльмены! — сказалъ Гамфильдъ.

— Какіе пустяки! — сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. — Онъ и самъ по себѣ цѣнная вещь, не только что съ преміей. Берите его съ собой, глупый вы человѣкъ! Самый подходящій для васъ мальчикъ. Безъ палки съ нимъ ни на шагъ; она очень полезна ему. Содержаніе его не причинитъ вамъ большихъ расходовъ, такъ какъ его никогда не перекармливали съ самаго дня его рожденія. Ха, ха, ха!

Мистеръ Гамфильдъ взглянулъ искоса на лица сидѣвшихъ вокругъ стола и, замѣтивъ на всѣхъ улыбку, самъ улыбнулся, въ свою очередь. Торгъ былъ конченъ. Мистеру Бемблю дали немедленно знать, чтобы онъ сегодня же днемъ отвелъ Оливера Твиста въ магистратъ, гдѣ должны дать ему разрѣшеніе и затѣмъ засвидѣтельствовать контрактъ.

На основаніи этого рѣшенія Оливера, къ великому удивленію его, выпустили изъ заключенія и приказали ему надѣть чистую рубаху. Не успѣлъ онъ кончить эту непривычную для него гимнастику, какъ мистеръ Бембль самъ, собственными руками, принесъ ему миску съ кашицей и къ ней воскресную прибавку въ два унца и четверть хлѣба. При видѣ этого необычайнаго явленія Оливеръ горько расплакался; онъ подумалъ, и въ этомъ нѣтъ ничего неестественнаго, что комитетъ рѣшилъ его убить для какой нибудь полезной цѣли; въ противномъ случаѣ, рѣшилъ онъ, незачѣмъ было бы его тамъ откармливать.

— Не плачь, Оливеръ, глаза будутъ красные. Ѣшь лучше, что тебѣ принесли, и будь благодаренъ, — сказалъ мистеръ Бембль съ особенной выразительностью въ голосѣ. — Ты будешь теперь учиться ремеслу, Оливеръ!

— Ремеслу, сэръ? — отвѣчалъ дрожащій мальчикъ.

— Да, Оливеръ, — отвѣчалъ мистеръ Бембль. — Добрый и хорошій джентльменъ, который замѣнитъ тебѣ родителей, Оливеръ, потому что у тебя своихъ нѣтъ, хочетъ взять тебя въ ученики, дать тебѣ средства къ жизни и сдѣлать изъ тебя человѣка. Это стоило приходу три фунта десять шиллинговъ!.. Три фунта, десять, Оливеръ!.. Семьдесятъ шиллинговъ!.. Сто сорокъ шестипенсовиковъ!.. И все это ради капризнаго мальчники, котораго никто не можетъ любить!

Проговоривъ эту рѣчь глухимъ голосомъ, мистеръ Бембль остановился, чтобы перенести духъ, а у бѣднаго мальчика слезы ручьемъ полились изъ глазъ и онъ горько зарыдалъ.

— Полно тебѣ! — сказалъ мистеръ Бембль уже менѣе напыщеннымъ голосомъ, такъ какъ всѣ чувства его были удовлетворены результатами собственнаго краснорѣчія. — Полно, Оливеръ! Вытри глаза обшлагомъ твой жакетки и не лей слезъ въ твою кашицу; это совсѣмъ не благоразумно, Оливеръ!

И дѣйствительно это было не благоразумно; въ кашѣ и безъ того было уже достаточно воды.

По пути въ магистратъ мистеръ Бембль училъ Оливера, какъ онъ долженъ вести себя. Лицо у него должно быть совершенно счастливое и когда джентльменъ спроситъ его, желаетъ ли онъ учиться, то онъ долженъ отвѣтить, что желаетъ. Оливеръ обѣщалъ исполнить все то, что ему говорятъ, тѣмъ болѣе, что мистеръ Бембль сдѣлалъ маленькій намекъ на то, что съ нимъ будетъ, если онъ не исполнитъ чего нибудь изъ сказаннаго. Когда они пришли въ магистратъ, мистеръ Бембль отвелъ мальчика въ небольшую комнатку и приказалъ ему оставаться тамъ до тѣхъ поръ, пока онъ не придетъ.

Полчаса ждалъ Оливеръ, и сердце его трепетало отъ волненія. Но по прошествіи этого времени мистеръ Бембль просунулъ въ дверь голову, украшенную трехуголкой и сказалъ:

— Теперь, милый Оливеръ, пора идти къ джентльмену. — Сказавъ это, мистеръ Бембль принялъ суровый и грозный видъ и прибавилъ тихимъ голосомъ:- Не забывай, юный негодяй, что я тебѣ говорилъ.

Оливеръ съ недоумѣніемъ взглянулъ на лицо мистера Бембля при этомъ, совершенно противоположномъ первому обращеніи къ нему, но тотъ предупредилъ всякія замѣчанія на этотъ счетъ, уведя его поспѣшно въ сосѣднюю комнату, дверь которой была открыта. Это была обширная комната съ большимъ окномъ. За конторкой сидѣли два старыхъ джентльмена въ напудренныхъ парикахъ; одинъ изъ нихъ читалъ газету, тогда какъ другой въ очкахъ съ черепаховой оправой читалъ что то на небольшомъ листѣ пергамента, лежавшемъ передъ имъ. Мистеръ Лимбкинсъ стоялъ прямо противъ конторки съ одной стороны, а мистеръ Гамфильдъ съ чисто вымытымъ лицомъ съ другой. Позади нихъ прохаживались взадъ и впередъ какіе то два, три человѣка въ сапогахъ съ отворотами.

Старый джентльменъ въ очкахъ начиналъ уже, повидимому, дремать надъ листомъ пергамента. Молчаніе длилось нѣсколько минутъ послѣ того, какъ мистеръ Бембль привелъ Оливера и поставилъ его противъ конторки.

— Вотъ, онъ, этотъ мальчикъ, ваша милость, — сказалъ Бембль.

Старый джентльменъ, читавшій газету, поднялъ голову на минуту и затѣмъ потянулъ за рукавъ другого стараго джентльмена, который тотчасъ же проснулся.

— О, такъ это и есть тотъ мальчикъ? — спросилъ старый джентльменъ.

— Тотъ самый, сэръ! — отвѣчалъ мистеръ Бембль. — Поклонись судьямъ, голубчикъ!

Оливеръ постарался собраться съ духомъ и поклонился. Онъ во всѣ глаза смотрѣлъ на напудренныя головы судей и съ недоумѣніемъ спрашивалъ себя, неужели они такъ и родились съ этой массой бѣлыхъ волосъ?

— Хорошо! — сказалъ старый джентльменъ. — Надо полагалъ, что ему очень нравится ремесло трубочиста?

— Любитъ его до безумія, ваша милость, — отвѣчалъ Бемблъ, — слегка щипнувъ Оливера, чтобы онъ не смѣлъ отрицать этого.

— Онъ, слѣдовательно, хочетъ быть трубочистомъ? продолжалъ спрашивать старый джентльменъ.

— Если завтра мы подумаемъ отдать его учиться какому нибудь другому ремеслу, то онъ, ваша милость, навѣрное убѣжитъ, — отвѣчалъ Бембль.

— Этотъ человѣкъ будетъ, слѣдовательно, его хозяиномъ да, сэръ? Хорошо ли вы будете обращаться съ нимъ и достаточно кормить его? Все ли будете дѣлать, что ему нужно? — спросилъ старый джентльменъ.

— Разъ я сказалъ буду, значитъ буду, — проворчалъ мистеръ Гамфильдъ.

— Рѣчь у васъ грубая, мой другъ, но на видъ вы кажетесь честнымъ и чистосердечнымъ человѣкомъ, — продолжалъ старый джентльменъ, внимательно присматриваясь къ кандидату на премію, гнусное лицо котораго служило вѣрнымъ отпечаткомъ его жестокости. Но судья былъ наполовину слѣпъ и почти впалъ въ дѣтство, а потому не могъ такъ вѣрно разсуждать, какъ другіе.

— Надѣюсь, сэръ, что такъ, — отвѣчалъ мистеръ Гамфильдъ.

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ, мой другъ, — продолжалъ старый джентльменъ, поправляя очки на носу и отыскивая чернильницу.

Наступилъ критическій моментъ въ судьбѣ Оливера. Будь чернильница на томъ мѣстѣ, гдѣ ее думалъ найти старый джентльменъ, онъ погрузилъ бы въ нее перо, подписалъ бы контрактъ и Оливера немедленно бы увели. Но такъ какъ она находилась непосредственно подъ самымъ его носомъ, то онъ, глядя, по естественному ходу вещей, поверхъ контракта, не нашелъ ее, само собою разумѣется; во время этихъ поисковъ онъ нечаянно взглянулъ прямо передъ собой и тутъ только увидѣлъ блѣдное и испуганное лицо Оливера Твиста, который, вопреки предостерегательнымъ взорамъ и щипкамъ Бембля, смотрѣлъ на отталкивающую физіономію своего будущаго хозяина съ такимъ ужасомъ и страхомъ, что этого не могъ не замѣтить даже полуслѣпой судья. Старый джентльменъ положилъ перо и перевелъ взоръ съ Оливера на мистера Лимбкинса, который, взявъ понюшку табаку, старался придать своему лицу самое спокойное и беззаботное выраженіе.

— Мой мальчикъ! — сказалъ старый джентльменъ, облокачиваясь на конторку. Оливеръ вздрогнулъ и оглянулся съ удивленіемъ. Нельзя не извинить его за это: голосъ звучалъ такъ странно ласково, а всѣ странные звуки пугали его. Дрожь пробѣжала по всему тѣлу его и онъ залился слезами.

— Мой мальчикъ! — повторилъ старый джентльменъ, — ты такъ блѣденъ и встревоженъ. Въ чемъ дѣло?

— Сторожъ, отойдите отъ него нѣсколько въ сторону, — сказалъ другой джентльменъ, откладывая газету и съ видимымъ интересомъ прислушиваясь къ разговору. — Не бойся, мальчикъ, и разскажи намъ въ чемъ дѣло.

Оливеръ упалъ на колѣни, поднялъ руки кверху и, ломая ихъ, сталъ молить, чтобы его отослали обратно въ темную комнату… замучили голодомъ… исколотили… убили, наконецъ, если нужно, но только не отдавали этому ужасному человѣку.

— Богъ мой! — воскликнулъ Бембль, выразительно подымая кверху глаза и руки. — Богъ мой! Сколько я не видалъ сиротъ, Оливеръ, ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ хитеръ и лукавъ… Ты самый наглый изъ нихъ.

— Придержите вашъ языкъ, сторожъ, — сказалъ второй старый джентльменъ, когда Бембль кончилъ свои восклицанія.

— Простите, ваша милость, — сказалъ Бембль, не вѣря своимъ ушамъ. — Не ко мнѣ ли обратилась ваша милость?

— Да! Придержите вашъ языкъ.

Старый джентльменъ въ черепаховыхъ очкахъ взглянулъ ли своего товарища; тотъ выразительно кивнулъ ему.

— Мы отказываемся подписать этотъ контрактъ, — сказалъ старый джентльменъ и отложилъ въ сторону пергаментъ.

— Надѣюсь, — сказалъ мистеръ Лимбкинсъ, — надѣюсь, судьи не составятъ ложнаго мнѣнія о приходскихъ властяхъ, будто онѣ виновны въ какомъ либо нечестномъ поступкѣ, и не будутъ полагаться на несообразное показаніе ребенка.

— Судьи не обязаны высказывать вамъ своего мнѣнія относительно этого дѣла, — рѣзко прервалъ его второй старый джентльменъ. — Сведите мальчика обратно въ домъ призрѣнія и обращайтесь съ нимъ ласково. Онъ, видимо, нуждается въ этомъ.

Въ этотъ же самый вечеръ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ утверждалъ самымъ положительнымъ и рѣшительнымъ образомъ, что Оливера, если и не повѣсятъ, то ужъ навѣрное посадятъ въ тюрьму и четвертуютъ. Мистеръ Бембль печально и таинственно покачалъ головой, а Гамфильдъ выразилъ, что было бы недурно, еслибъ мальчикъ попалъ въ его руки; и видно было по всему, что это наврядъ ли было бы недурно.

На слѣдующее утро снова было вывѣшено объявленіе, что Оливеръ Твистъ отдается въ ученіе и тотъ, кто возьметъ его къ себѣ, получитъ пять фунтовъ награды.

IV. Оливеру находятъ другое мѣсто, и онъ впервые выступаетъ на поприщѣ общественной жизни

Когда молодой человѣкъ какой нибудь большой семьи достигаетъ извѣстнаго возраста и ему не могутъ доставить какого нибудь выгоднаго мѣста, или передать ему право на часть наслѣдства, или дать ему возможность пользовался наслѣдствомъ, то его обыкновенно отправляютъ въ море. Комитетъ, подражая такому умному и душеспасительному примѣру, собралъ совѣтъ, на которомъ рѣшено было отдать Оливера Твиста на какое нибудь небольшое торговое судно, отправляющееся въ далекій и нездоровый портъ. По мнѣнію комитета это было самое лучшее, что только можно было сдѣлать для него: весьма возможно, что шкиперъ, придя въ игривое настроеніе духа послѣ сытнаго обѣда, засѣчетъ его до смерти или выпуститъ ему мозгъ изъ головы при помощи желѣзнаго прута: забавы такого рода, (какъ извѣстно многимъ) представляютъ самое обыкновенное явленіе среди джентльменовъ этого класса. Чѣмъ больше разсматривалъ комитетъ это дѣло съ выше упомянутой точки зрѣнія, тѣмъ больше находилъ онъ въ немъ преимуществъ, а потому въ концѣ концовъ пришелъ къ тому заключенію, что Оливера во- что бы то ни стало слѣдуетъ, послалъ въ море и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

Мистеру Бемблю поручили собрать немедленно предварительныя свѣдѣнія и выискать капитана, который не прочь былъ бы взять юнгу, не имѣющаго ни друзей, ни родныхъ. Возвращаясь обратно къ дому призрѣнія, чтобы сообщить о результатахъ своей миссіи, Бембль встрѣтилъ у самыхъ воротъ мистера Соуэрберри, приходскаго гробовщика.

Мистеръ Соуэрберри былъ высокій человѣкъ, худощавый, широкоплечій, въ черномъ поношенномъ костюмѣ, въ длинныхъ штопанныхъ чулкахъ и башмакахъ. Наружность его не производила пріятнаго впечатлѣнія, а между тѣмъ онъ отличался присущею всѣмъ гробовщикамъ шутливостью. Движенія его были эластичны и лицо выражало внутреннее довольство, когда онъ подошелъ къ мистеру Бемблю и крѣпко пожалъ ему руку.

— Только что снялъ мѣрку съ двухъ женщинъ, которыя умерли сегодня ночью, мистеръ Бембль, — сказалъ гробовщикъ.

— Вы составите себѣ состояніе, мистерь Соуэрберри, — сказалъ сторожъ и, сложивъ вмѣстѣ большой палецъ и указательный, опустилъ ихъ въ табакерку гробовщика; табакерка была сдѣлана въ видѣ маленькой модели патентованнаго гроба. — Повторяю, мистеръ Соуэрберри, вы составите себѣ состояніе, — продолжалъ сторожъ, хлопая гробовщика по плечу своей палкой.

— Вы думаете? — сказалъ гробовщикъ такимъ тономъ, который не то отвергалъ, не то подтверждалъ возможность такого событія. — Комитетъ назначилъ слишкомъ ничтожную цѣну, мистеръ Бембль.

— Каковъ гробъ, такова и цѣна, — отвѣчалъ сторожъ, слегка улыбаясь, какъ полагается снисходительному человѣку.

Шутка эта пріятно подѣйствовала на мистера Соуэрберри, и онъ долго хохоталъ надъ ней.

— Такъ, такъ, мистеръ Бембль, — сказалъ онъ наконецъ, — нельзя отрицать, что съ тѣхъ поръ, какъ введена новая система питанія, гробы стали нѣсколько уже и мельче, чѣмъ они бываютъ обыкновенно; но вѣдь нужно же намъ имѣть хотя какой-нибудь барышъ, мистеръ Бембль? Во время купленный лѣсъ требуетъ большихъ расходовъ, сэръ; что касается желѣзныхъ ручекъ, то мы получаемъ ихъ по каналу изъ Бирмингама.

— Что-жъ изъ этого? — сказалъ мистеръ Бембль. — Нѣтъ ремесла безъ убытка. Брать барышъ не грѣшно.

— Разумѣется, разумѣется, — отвѣчалъ гробовщикъ, — не получу барыша на отдѣльныхъ статьяхъ, наверстаю на цѣломъ… Ха, ха, xa!

— Вѣрно, — подтвердилъ мистеръ Бембль.

— Хотя я долженъ сказать, — продолжалъ гробовщикъ, возвращаясь къ тому, что онъ хотѣлъ сказать раньше, чѣмъ его прервалъ сторожъ, — хотя я долженъ сказать, мистеръ Бембль, что на мою долю выпадаетъ очень большое неудобство; дѣло въ томъ, что умираютъ скорѣе всего люди крѣпкіе, толстые. Люди, которые жили въ хорошихъ условіяхъ и много лѣтъ подрядъ платили налоги, раньше другихъ сваливаются, когда попадаютъ въ вашъ домъ. Такъ вотъ, видите ли, мистеръ Бемблъ, три четыре дюйма сверхъ положенной мѣрки, крупная прорѣха въ нашихъ барышахъ, особенно когда у тебя на рукахъ большая семья.

Послѣ этихъ словъ мистера Соуэрберри, сказанныхъ съ негодованіемъ незаслуженно обиженнаго человѣка, мистеръ Бембль почувствовалъ, что разговоръ этотъ можетъ повести къ разнымъ разсужденіямъ далеко не въ пользу приходской общины, а потому рѣшилъ перемѣнить его и перейти къ Оливеру Твисту.

— Кстати, — сказалъ мистеръ Бембль, — не знаете ли вы кого-нибудь, кто пожелалъ бы взять отсюда мальчика, приходскаго ученика, который въ настоящее время страшная обуза для насъ, мельничный жерновъ на шеѣ прихода. И на выгодныхъ условіяхъ, мистеръ Соуэрберри, за щедрую плату! — И мистеръ Бембль поднесъ палку къ объявленію и три раза съ промежутками ударилъ по словамъ «пять фунтовъ», которыя были напечатаны римскими цифрами колоссальныхъ размѣровъ.

— Ахъ, да! — сказалъ гробовщикъ, придерживая его за обшитыя золотыми галунами фалды форменнаго сюртука, — объ этомъ то собственно я и хотѣлъ поговорить съ вами. Знаете… ахъ, какія элегантныя пуговицы у васъ, мистеръ Бембль! Я никогда раньше не замѣчалъ ихъ.

— Да, очень красивы, — отвѣчалъ сторожъ, гордо посматривая на большія бронзовыя пуговицы, украшавшія его сюртукъ. — Чеканъ на нихъ такой же, какъ и на приходской печати… добрый самаритянинъ, врачующій больного и раненаго человѣка. Комиетъ преподнесъ мнѣ его утромъ Новаго года, мистеръ Соуэрберри. Сколько мнѣ помнится, я надѣлъ его въ первый разъ въ тотъ день, когда производилось слѣдствіе по поводу разорившагося купца, который умеръ въ полночь у нашихъ дверей.

— Помню, — сказалъ гробовщикъ. — Присяжные рѣшили, что «онъ умеръ отъ холода» и отъ того, что лишенъ былъ «всего необходимаго въ жизни». Не правда-ли?

Мистеръ Бембль кивнудъ головой.

— Затѣмъ произнесенъ былъ вердиктъ, — продолжалъ гробовщикъ, — въ которомъ, сколько помнится, было сказано: «если бы члены комитета призрѣнія бѣдныхъ»….

— Ахъ, какія глупости! — перебилъ его сторожъ. — По горло будетъ дѣла комитету, если только онъ станетъ прислушиваться ко всему, что говорятъ ничего не понимающіе присяжные.

— Вѣрно, — отвѣчалъ гробовщикъ, — дѣла было бы много.

— Присяжные, — сказалъ мистеръ Бембль, крѣпко сжимая свою палку, потому что началъ сердиться, — присяжные люди невѣжественные, грубые, низкіе.

— Да, это вѣрно! — подтвердилъ гробовщикъ.

— Они не признаютъ ни философіи., ни политической экономіи, ничего! — сказалъ сторожъ, прищелкивая пальцами.

— Разумѣется не признаютъ, — сказалъ гробовщикъ.

— Я признаю изъ, — оказалъ Бембль и даже покраснѣлъ.

— И я также, — присоединился къ нему гробовщикъ.

— Желалъ бы я, чтобы хотя одинъ изъ этихъ присяжныхъ независимаго сорта попалъ къ намъ въ домъ на недѣльку, на двѣ, - сказалъ сторожъ;- правила и уставы нашего комитета скоро поубавили бы ему спѣси.

— Да полно вамъ… оставьте вы ихъ лучше въ покоѣ, - сказалъ гробовщикъ улыбаясь, чтобы успокоить расходившагося сторожа.

Мистеръ Бембль снялъ свою трехуголку, вынулъ платокъ и вытеръ потъ, покрывшій его лобъ отъ волненія, затѣмъ снова надѣлъ шляпу и, обратившись къ гробовщику, сказалъ ему уже болѣе спокойнымъ тономъ:

— А какъ-же на счетъ мальчика?

— О! — отвѣчалъ гробовщикъ, — вамъ извѣстно, мистеръ Бембль, что я вношу порядочно таки большой налогъ на бѣдныхъ.

— Гм! — сказалъ мистеръ Бембль. — Что-жъ изъ этого?

— А вотъ что, — отвѣчалъ гробовщикъ;- я думаю, что внося такую большую плату, я имѣю полное право извлечь изъ нихъ все, что только могу, мистеръ Бембль! И… я… я думаю, что возьму мальчика къ себѣ.

Мистеръ Бембль взялъ гробовщика подъ руку и повелъ его въ домъ. Мистеръ Соуэрберри пробылъ въ комитетѣ всего пять минутъ. Рѣшено было, что Оливеръ сегодня же вечеромъ отправится къ нему на испытаніе, т. е., если хозяинъ его найдетъ по прошествіи короткаго срока, что онъ получитъ отъ него достаточную помощь, не вкладывая въ него слишкомъ много пищи, то онъ оставитъ его у себя на нѣсколько лѣтъ съ правомъ заставлять его работать все, что захочетъ.

Когда маленькаго Олигоера привели вечеромъ къ джентльменамъ, то ему сказали, что онъ долженъ сегодня же идти къ гробовому мастеру, который беретъ его къ себѣ въ ученики. Если же онъ осмѣлится быть недовольнымъ своимъ положеніемъ и вздумаетъ вернуться обратно въ приходъ, то его отправятъ въ море, гдѣ его или утопятъ, или убьютъ. Мальчикъ, слушая все это, выказалъ такъ мало волненія, что всѣ въ одинъ голосъ признали его ожесточеннымъ, юнымъ негодяемъ и приказали мистеру Бемблю немедленно увести его.

Весьма естественно, что члены комитета, скорѣе чѣмъ кто другой, должны были почувствовать негодованіе и ужасъ при видѣ такой нечувствительности, хотя въ этомъ случаѣ они жестоко ошибались. Дѣло въ тотъ, что Оливеръ далеко не былъ безчувственнымъ мальчикомъ; напротивъ, онъ чувствовалъ слишкомъ сильно и несмотря на жестокое обращеніе, которому онъ подвергался въ теченіи своей короткой жизни, онъ не былъ ни тупымъ, ни угрюмымъ. Въ глубокомъ молчаніи выслушалъ онъ новость о своемъ назначеніи и взялъ въ руки свой багажъ, который ему не трудно было нести, такъ какъ онъ состоялъ изъ одного пакета въ коричневой бумагѣ въ полфута ширины и три дюйма глубины; надвинувъ на глаза шапку и ухватившись за обшлагъ мистера Бембля, послѣдовалъ онъ за этимъ важнымъ сановникомъ къ мѣсту новыхъ страданій.

Нѣсколько времени велъ мистеръ Бембль Оливера, не дѣлая ему никакихъ замѣчаній. Мторожъ, какъ и подобаетъ приходскому сторожу, шелъ все время, важно поднявъ кверху голову. День былъ вѣтреный, и развѣвающіяся полы сюртука мистера Бембля то и дѣло закрывали маленькаго Оливера, оставляя въ то же время открытыми во всей прелести жилетъ съ отворотами и плисовые панталоны сторожа. Когда они были уже не далеко отъ мѣста своего назначенія, мистеръ Бембль подумалъ, что слѣдуетъ взглянуть внизъ и посмотрѣть въ должномъ ли порядкѣ находится мальчикъ, чтобы представиться своему новому хозяину.

— Оливеръ! — сказалъ мистеръ Бембль, принявъ на себя снисходительный и покровительственный видъ.

— Что сэръ? — отвѣчалъ Оливеръ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.

— Передвинь шапку выше, сэръ, и держи голову выше.

Оливеръ безпрекословно исполнилъ его желаніе и затѣмъ свободной рученкой провелъ по глазамъ, въ которыхъ блестѣли слезинки, когда онъ смотрѣлъ на своего проводника. Когда же мистеръ Бемблъ сурово взглянулъ на него, то одна изъ слезинокъ скатилась по щекѣ, за ней послѣдовала вторая… третья… Ребенокъ употреблялъ невѣроятныя усилія, чтобы не заплакать, но все было напрасно. Вытянувъ тогда другую рученку изъ руки мистера Бембля онъ закрылъ лицо обѣими и рыдалъ до тѣхъ поръ, пока слезы ни полились ручьемъ между подбородкомъ и худенькими, костлявыми пальчиками.

— Перестань! — крикнулъ мистеръ Бембль, останавливаясь и, устремляя на Оливера злобный взглядъ. — Перестань! Изъ всѣхъ неблагодарныхъ, испорченныхъ мальчишекъ, какихъ мнѣ приходилось видѣть до сихъ поръ, ты самый…

— Нѣтъ, нѣтъ, сэръ! — зарыдалъ Оливеръ, хватаясь за руку, которая держала хорошо ему знакомую палку;- нѣтъ, нѣтъ, сэръ! Я буду хорошимъ! Да, да, я хочу быть хорошимъ, сэръ! Я вѣдь маленькій мальчикъ, сэръ!.. и я такой… такой…

— Такой?… Какой такой?… — съ удивленіемъ спросилъ мистеръ Бембль.

— Такой одинокій, сэръ! Очень, очень одинокій! — плакалъ мальчикъ. — Всѣ ненавидятъ меня. О, сэръ! Не просите его, чтобы онъ былъ жестокъ со мною!

Мальчикъ положилъ руку на сердце и взглянулъ на своего спутника глазами полными слезъ и невыразимаго страданія.

Мистеръ Бембль нѣсколько секундъ смотрѣлъ съ удивленіемъ на молящіе и страдальческіе глаза Оливера. Раза три, четыре кашлянулъ онъ хрипло и, пробормотавъ нѣчто въ родѣ «этотъ несносный кашель», попросилъ Оливера вытереть глаза и быть хорошимъ мальчикомъ. Затѣмъ они двинулись дальше.

Гробовщикъ, который только что закрылъ ставни своей лавки, записывалъ что-то въ своей приходо-расходной книжкѣ при свѣтѣ свѣчи, вполнѣ соотвѣтствующей окружающей обстановкѣ, когда увидѣлъ входившаго мистера Бембля.

— Ага! — сказалъ гробовщикъ, — это вы Бембль?

— И не одинъ, мистеръ Соуэрберри! — отвѣчалъ сторожъ. — Вотъ! Я привелъ мальчика. Оливеръ, поклонись.

— Неужели это тотъ самый мальчикъ? — спросилъ гробовщикъ, подымая надъ головой подсвѣчникъ, чтобы лучше видѣть Оливера. — Мистриссъ Соуэрберри, будьте добры придти сюда на минутку, моя дорогая.

Мистриссъ Соуэрберри вышла изъ комнаты, находившегося позади лавки; это была коротенькая, худенькая, съ непріятной физіономіей женщина.

— Дорогая моя, — сказалъ мистеръ Соуэрберри, — это вотъ мальчикъ изъ дома призрѣнія, о которомъ я тебѣ говорилъ.

Оливеръ снова поклонился.

— Богъ мой, — воскликнула жена гробовщика, — онъ слишкомъ малъ!

— Ну, нѣтъ, онъ только ростомъ маловатъ, — отвѣчалъ мистеръ Бембль, взглянувъ на Оливера съ какимъ-то упрекомъ, точно обвиняя его въ томъ, что онъ не выросъ больше. — Маловатъ то онъ, правда, отрицать этого нельзя; но вѣдь онъ вырастетъ, мистриссъ Соуэрберри, выростетъ.

— Знаю, что выростетъ, — сердито отвѣчала эта леди, — на нашей пищѣ и питьѣ. Никакой пользы не вижу я отъ вашихъ приходскихъ дѣтей, — никакой! На нихъ всегда приходится тратить несравненно больше, чѣмъ они того стоятъ. Но… мужчины всегда воображаютъ, что они лучше насъ все знаютъ. Ступай-ка внизъ, маленькій мѣшокъ съ костями.

Съ этими словами жена гробовщика открыла боковую дверь и толкнула туда Оливера, чтобы онъ спустился внизъ по лѣстницѣ, которая привела его въ темный и сырой подвалъ, служившій передней для подвала съ углемъ и носившій названіе «кухни». Тамъ сидѣла крайне неопрятно одѣтая дѣвушка въ старыхъ башмакахъ до того изорванныхъ, что нечего было и думать о починкѣ ихъ.

— Шарлотта, — сказала мистриссъ Соуэрберри, спустившаяся вмѣстѣ съ Оливеромъ, — дайте этому мальчику холодныхъ кусковъ мяса, которые были приготовлены для Трипа. Онъ не приходилъ домой съ самаго утра, а потому можетъ уйти безъ нихъ. Я думаю, что мальчикъ не особенно изнѣженъ, и съѣстъ ихъ. — Правда мальчикъ?

Оливеръ, глаза котораго засверкали при словѣ «мясо» и даже дрожь пробѣжала по всему тѣлу отъ жажды съѣсть его, отвѣчалъ, въ утвердительномъ смыслѣ и ему тотчасъ же поставили тарелку съ разными объѣдками.

Хотѣлось бы мнѣ, чтобы какой нибудь хорошо упитанный философъ, въ желудкѣ котораго мясо и питье превращаются въ желчь, у котораго вмѣсто крови ледъ, и вмѣсто сердца желѣзо, хотѣлось бы мнѣ, чтобы онъ увидѣлъ, какъ Оливеръ Твистъ хваталъ изысканные объѣдки, которыми пренебрегала собака! Хотѣлось бы мнѣ, чтобы онъ видѣлъ непомѣрную жадность, лютость голода, такъ сказать, съ котораго онъ грызъ эти объѣдки. Одного только желалъ бы я при этомъ, чтобы мнѣ самому удалось видѣть этого философа въ томъ же самомъ положеніи, смакующаго объѣдки съ такимъ же апетитомъ.

— Ну, — сказала жена гробовщика, когда Оливеръ кончилъ свой ужинъ, во время котораго она смотрѣла на него съ затаеннымъ въ душѣ ужасомъ, предвидя по страхомъ его будущій аппетитъ. — Кончилъ ты?

Такъ какъ по близости ничего съѣдобнаго больше не было, то Оливеръ отвѣчалъ въ утвердительномъ смыслѣ.

— Иди за мной. — Мистриссъ Соуэрберри взяла тусклую и грязную лампу и повела его вверхъ по ступенькамъ. — Твоя постель подъ прилавкомъ. Ты, пожалуй, не захочешь спать среди гробовъ? Только видишь ли, мнѣ не до того, чтобы разбирать, гдѣ ты хочешь или не хочешь, ты долженъ спать вездѣ, гдѣ тебя положатъ. Иди же, я не буду ждать тебя здѣсь всю ночь.

Оливеръ не медлилъ больше и молча послѣдовалъ за своей новой хозяйкой.

V. Оливеръ знакомится съ новыми товарищами. Онъ въ первый разъ присутствуетъ на похоронахъ, во время которыхъ составляетъ неблагопріятное мнѣніе о занятіи своего хозяина

Оставшись одинъ въ лавкѣ гробовщика, Оливеръ поставилъ лампу на рабочую скамью и робко оглянулся кругомъ съ чувствомъ невыразимаго страха и ужаса, которые въ этомъ случаѣ испытали бы и многіе изъ насъ, старше и благоразумнѣе, чѣмъ онъ. Неоконченный гробъ на черномъ станкѣ, который стоялъ посреди лавки, выглядѣлъ мрачно, подобно смерти; холодная дрожь пробѣжала по всему тѣлу мальчика, когда глаза его повернулись въ сторону этого предмета. Ему казалось, что онъ сейчасъ увидитъ очертаніе фигуры, медленно подымающей свою голову, и смертельный ужасъ схватилъ его душу. У стѣны въ правильномъ порядкѣ стоялъ цѣлый рядъ досчатыхъ сооруженій въ этомъ же родѣ; при тускломъ свѣтѣ лампы они казались привидѣніями съ поднятыми кверху плечами и засунутыми въ карманы руками. Металлическія доски для гробовъ, стружки, гвозди съ блестящими головками, куски черныхъ матерій валялись по всему полу. За прилавкомъ на стѣнѣ висѣла картина, изображающая двухъ въ туго накрахмаленныхъ галстукахъ человѣкъ, стоявшихъ на дежурствѣ у дверей частнаго дома, а въ нѣкоторомъ отдаленіи оттуда погребальную колесницу, запряженную четверкой лошадей. Въ лавкѣ было душно и жарко; вся атмосфера въ ней была, казалось, пропитана запахомъ гробовъ. Углубленіе подъ прилавкомъ, куда ему бросили жалкій матрасикъ, выглядѣла какъ могила.

Но не одна только окружающая обстановка угнетала Оливера. Онъ былъ одинъ въ этомъ странномъ мѣстѣ, а всѣ мы знаемъ по опыту, что самый отважный изъ насъ почувствовалъ бы морозъ по кожѣ и отчаяніе, очутившись тамъ вмѣсто него. У мальчика не было друзей, о которыхъ онъ заботился бы, или которые заботились бы о немъ. Сожалѣніе о недавней разлукѣ было еще свѣжо въ его памяти; отсутствіе любимаго и знакомаго лица тяжелымъ камнемъ лежало на его сердцѣ, и онъ, вползая въ предназначенное ему для сна узкое отверстіе, пожелалъ, чтобы оно было могилой на кладбищѣ, въ которой онъ могъ-бы навсегда уснуть мирнымъ и непробуднымъ сномъ, а надъ нимъ росла бы и колыхалась высокая трава и звонъ стараго колокола убаюкивалъ бы его безмятежный сонъ.

Оливеръ проснулся на слѣдующее утро отъ громкаго стука съ наружной стороны двери; пока онъ одѣвался, стукъ этотъ повторялся еще разъ двадцать пять и всякій разъ съ большей, повидимому, досадой. Когда онъ собирался снять цѣпочку, стукъ прекратился и послышался чей то голосъ.

— Отворишь ли ты, наконецъ, дверь? — кричалъ голосъ, принадлежавшій, очевидно, лицу стучавшему передъ этимъ въ дверь.

— Сейчасъ, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ, снимая цѣпочку и поворачивая ключъ.

— Ты, навѣрное, новый ученикъ, да! — спросилъ голосъ черезъ замочную скважину.

— Да, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ.

— Сколько тебѣ лѣтъ? — продолжалъ голосъ.

— Десять, — отвѣчалъ Оливеръ.

— Ну, такъ я отколочу тебя, когда войду, — сказалъ голосъ;- вотъ увидишь, если не сдѣлаю этого; такъ-то, нищее ты отродье! — И сдѣлавъ такое любезное обѣщаніе, голосъ перешелъ въ свистъ.

Оливеру не разъ уже приходилось подвергаться процессу, о которомъ ему было возвѣщено выразительнымъ монологомъ, а потому онъ ни на минуту не сомнѣвался въ томъ, что голосъ, кому бы тамъ онъ ни принадлежалъ, самымъ добросовѣстнымъ образомъ исполнитъ свое обѣщаніе. Онъ отодвинулъ болты дрожащими руками и открылъ двери.

Секунду или двѣ осматривалъ Оливеръ улицу въ одномъ направленіи и въ другомъ; онъ думалъ, что неизвѣстный, говорившій съ нимъ черезъ замочную скважину, ходилъ взадъ и впередъ по улицѣ, чтобы согрѣться, но онъ никого не увидѣлъ, кромѣ толстаго мальчика, который сидѣлъ на тумбѣ противъ дома и ѣлъ ломоть хлѣба съ масломъ, отрѣзывая отъ него ножомъ небольшіе ломти, величиною съ отверстіе своего рта, и съ жадностью поѣдая ихъ.

— Прошу извинить, сэръ! — сказалъ Оливеръ. — Не вы ли стучали?

— Да, я стучалъ, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Вамъ, вѣроятно, требуется гробъ, сэръ? — спросилъ Оливеръ.

При этихъ словахъ мальчикъ злобно взглянулъ на него и сказалъ, что Оливеру онъ потребуется несравненно раньше, если только онъ еще разъ осмѣлится такъ шутить со старшими.

— Ты, мнѣ кажется, не знаешь, кто я такой? — продолжалъ онъ, вставая съ тумбы и напуская на себя необыкновенную важность.

— Нѣтъ, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ.

— Я мистеръ Ноэ Клейполь, — сказалъ мальчикъ, — и ты мой помощникъ. Открой ставни! Этакое ты лѣнивое, грубое отродье!

Съ этими словами мистеръ Клейполь ударилъ Оливера ногой и вошелъ въ лавку, стараясь принять на себя видъ достоинства и благородства, что не особенно удавалось ему. Да и трудно было мальчишкѣ съ громадной головой, крошечными глазками, въ подранной одеждѣ и съ глупымъ лицомъ имѣть видъ достоинства и благородства, а особенно, если прибавитъ къ обаятельной наружности этой особы красный носъ и желтый кожаный передникъ.

Оливеръ открылъ ставни, причемъ разбилъ одно оконное стекло той же ставней, которую онъ съ неимовѣрными усиліями старался стащить въ небольшой дворъ, смежный съ домомъ, куда всѣ ставни уносились обыкновенно на цѣлый день. Ноэ снисходительно вызвался помочь ему, утѣшая его при этомъ, что ему навѣрное «попадетъ». Вскорѣ послѣ этого внизъ спустился мистеръ Соуэрберри, а почти непосредственно за нимъ и сама мисгрисгъ Соуэрберри. Предсказаніе Ноэ исполнилось и Оливеру попало, послѣ чего онъ послѣдовалъ за юнымъ джентльменомъ къ завтраку.

— Садитесь поближе къ огню, Ноэ! — сказала Шарлота. — Я оставила для васъ небольшой кусочикъ копченой грудинки отъ хозяйскаго завтрака. Оливеръ, закрой дверь сзади мистера Ноэ и подай ему тѣ кусочки, которые я положила на крышку отъ кастрюли. Вотъ твой чай; поставь его на ящикъ и пей тамъ, да скорѣй, они ждутъ тебя въ лавкѣ. Слышишь?

— Слышишь нищенское отродье? — спросилъ Ноэ Клейполь.