Рэй Брэдбери

Разговор в ночи

В поздний ночной час он услышал плач. Женский плач. Нетрудно было понять, что на лужайке перед домом всхлипывает не маленькая девочка и не зрелая матрона, а юное существо лет восемнадцати-девятнадцати. Плач не умолкал довольно долго, постепенно затихал, потом начинался заново, да еще летний ветер, обеспокоенный приближением осени, переносил эти рыдания то в одну сторону, то в другую.

Лежа в постели, он прислушивался до тех пор, пока к горлу не подступил ком. Тогда уж он повернулся на другой бок, зажмурился, дал волю слезами но так и не избавился от посторонних звуков. Мыслимое ли дело, чтобы какая-то молоденькая незнакомка среди ночи приходила к нему поплакать?

Стоило ему сесть в кровати, как рыдания прекратились.

Подойдя к окну, он посмотрел вниз. На лужайке никого не было, трава блестела от росы. От края к самой середине, где совсем недавно кто-то переминался с ноги на ногу, вела цепочка следов, а другая такая же цепочка уходила в сад, раскинувшийся позади дома.

Лужайку освещала полная луна, однако никаких призраков не было и в помине, только эти цепочки следов.

Отойдя от окна, он почему-то продрог и направился вниз — согреться и выпить горячего шоколада.

Этот плач он выбросил из головы до следующего вечера, но и тогда решил, что приходила, скорее всего, какая-нибудь соседка, у которой случились неприятности — наверно, не могла попасть домой и остановилась излить свое горе.

И все же?…

В сгущающихся сумерках он шел домой от автобусной остановки и с удивлением поймал себя на том, что ускорил шаги. К чему бы это?

Идиот, обругал он себя. Вчера под твоим окном плакала девушка, которую ты даже не видел, а сегодня, чуть стемнело, уже готов бежать сломя голову.

Допустим, ответил он себе, но этот голос!

Что в нем особенного: красивый?

Нет, не в том дело. Знакомый.

Где же он слышал этот голос, бессловесный в рыданиях?

И спросить не у кого, если живешь в пустом доме, откуда родня съехала в незапамятные времена.

Он свернул к себе на лужайку и остановился с затуманенным взором.

А чего он, собственно, ожидал? Что она будет дожидаться на том же месте? Неужели ему так одиноко, что какой-то голос, услышанный далеко заполночь, разбередил все чувства?

Нет. Попросту говоря, ему не терпелось выяснить, кто такая эта плачущая незнакомка.

У него не было ни малейшего сомнения, что сегодня она вернется, стоит ему только заснуть.

Он лег в одиннадцать и, проснувшись в три, расстроился, что проспал чудо. Может, соседний городок сгорел от удара молнии, может, землетрясение уничтожило половину земного шара — он спал как убитый!

Недотепа! — упрекнул он сам себя. Откинул простыни, подскочил к окну — и убедился, что действительно проспал все на свете.

Ибо трава была примята изящными следами.

А он даже не слышал рыданий!

Ему захотелось сбежать вниз и рухнуть на колени посреди лужайки, но в эту минуту по улице медленно проехала полицейская машина, которая патрулировала темень и пустоту.

Мыслимо ли метаться по лужайке, что-то высматривать, прочесывать траву, если полицейская машина вот-вот поедет в обратную сторону? Как он объяснит свое поведение? Собирает клевер? Выпалывает одуванчики? Что, что еще придумать?

Его просто разрывало от нерешительности. Спускаться — не спускаться?

Да и то сказать, услышанные рыдания уже начали выветриваться из памяти, хотя он силился их запомнить. Если упустить ее и на следующую ночь, то даже воспоминаний не останется.

Позади него, на ночном столике, зазвонил будильник.

Что за чертовщина, подумал он. На какое же время я его поставил?

Он нажал кнопку и, присев на кровать, стал слегка раскачиваться с закрытыми глазами, а сам ждал и прислушивался.

Ветер переменился. Дерево за окном встрепенулось и зашептало. Открыв глаза, он подался вперед. Сначала вдалеке, потом ближе, потом под самым окном раздался тихий девичий плач.

Она вернулась к нему на лужайку, значит, он не совсем пропащий. Сиди тихо-тихо, приказал он себе.

И ветер, отодвинув занавеску, принес ее рыдания к нему в спальню.

Теперь осторожно. Осторожно, но быстро.

Он подкрался к окну и посмотрел вниз.

Стоя посреди лужайки, она плакала, и ее лицо, в обрамлении длинных, рассыпанных по плечам темных волос, блестело от слез.

Что-то было невыразимое в том, как подрагивали опущенные руки, как ветер беззвучно шевелил ее волосы — он поежился и едва устоял на месте.

Определенно, он ее знал — и не знал. Видел ее прежде — и никогда не видел.

Поверни голову, подумал он.

Словно в ответ его мыслям, ночная гостья опустилась коленями на траву, позволив ветру разгладить ее волосы, склонила голову и зарыдала так отчаянно и горько, что ему тоже захотелось плакать. Нет, не надо! У меня сердце разрывается!

Она опять будто бы услышала, внезапно запрокинула голову и начала успокаиваться, глядя на луну — тут-то он и рассмотрел ее лицо.

И вправду он когда-то уже его видел, но где?

Упала слезинка. Дрогнули веки.

Словно шторка фотоаппарата.

— Провалиться мне на этом месте! — зашептал он. — Не может быть!

Он резко развернулся и, не чуя под собой ног, бросился к чулану, из которого обрушилась лавина коробок и альбомов. Сначала он рылся на ощупь, потом зажег в чулане свет, отшвырнул в сторону шесть альбомов, наконец-то вытащил нужный и принялся торопливо листать страницы, в какой-то момент он ахнул и остолбенел, потом поднес фотографию к глазам и, как слепой, побрел назад, к окну.

Пристально поглядев вниз, на лужайку, он перевел взгляд на фотографию, совсем ветхую, пожелтевшую от времени.

Да, да, оно самое! От этого образа у него началась резь в глазах, а потом и в сердце. Его трясло, как от нещадных ударов, когда он, не выпуская альбома из рук, оперся на подоконник и почти выкрикнул:

— Эй, ты! Как ты посмела сюда вернуться? Как посмела прийти молодой? Как посмела явиться в таком обличье? Бродишь ночами по моей лужайке, как девушка-недотрога! Да ты отродясь не была молодой! Никогда! Будь проклята, будь трижды проклята твоя горячая кровь, будь проклята твоя необузданная душа!

Но он этого не выкрикнул и вообще не произнес ни звука.

Зато в его глазах что-то полыхнуло, как сигнальный огонь.

Плач прекратился.

Девушка посмотрела наверх.

И в этот миг альбом выскользнул у него из пальцев и полетел из распахнутого окна на землю, как бьющая крыльями ночная птица.

С приглушенным криком он развернулся и побежал вниз.

— Нет, нет, — вопил он что есть мочи. — Я совсем не то хотел… Вернись!

В считанные секунды он скатился по лестнице и оказался на крыльце. У него за спиной ружейным выстрелом хлопнула дверь. Этот грохот пригвоздил его к перилам, ровно на полпути к лужайке, где теперь оставались одни только следы. Улица зияла пустыми тротуарами, деревья отбрасывали тени. В доме за деревьями на втором этаже бубнило радио. На дальнем перекрестке урчал проезжающий автомобиль.

— Постой, — шептал он. — Вернись. У меня просто сорвалось…

Он осекся. Ведь те слова не были сказаны вслух, это всего лишь мысли… Всплеск ярости, ревности.

Вот это она и уловила. Каким-то образом расслышала. А теперь?…

Больше она не вернется, подумал он. Что ж поделаешь…

Он молча посидел на крыльце, кусая костяшки пальцев.

В три часа ночи за окном спальни ему послышался вздох, а потом тихие шаги по траве, он выжидал. Фотоальбом, уже закрытый, лежал на полу. Но все равно в нем явственно виделось и узнавалось ее лицо. Хотя это уму непостижимо — чистой воды помешательство.

Перед тем как заснуть, он успел подумать: призрак.

Очень странный призрак.

Призрак той, что умерла.

Призрак той, что умерла в старости.

Но явилась другой.

Явилась совсем юной.

Но ведь призрак навечно остается в том возрасте, в каком человека настигла смерть, верно?

Нет, не верно.

По крайней мере, этот призрак опровергал такую молву.

— Почему?… — зашептал он.

Но сон оказался сильнее шепота.



Прошла ночь, потом еще одна, и еще — а на лужайке было пусто; даже луна, которая прежде смотрела в упор, теперь слегка отвернулась и нахмурилась.

Он ждал.

Во мраке первой ночи, ровно в два часа, через палисадник прошла кошка, совсем не похожая на простое бродячее животное.

На вторую ночь протрусил, улыбаясь деревьям, пес, чей высунутый красный язык болтался, как небрежно повязанный галстук.

На третью ночь, от двадцати пяти минут первого до четырех утра, в воздухе между лужайкой и деревьями трудился паук, сооружая диковинный циферблат, который на рассвете смахнула крылом пролетавшая птица.

Он проспал почти весь воскресный день и в сумерках проснулся от озноба, хотя был совершенно здоров.

На пятый день, когда стемнело, цвет неба вроде как посулил ее скорое возвращение, такую же надежду внушали ветер, льнувший к деревьям, и облик луны, которая наконец-то осветила место действия.

— Понятно, — сказал он вполголоса. — Уже скоро.

Но в полночь ничего не произошло.

— Ну же, — шептал он.

Час ночи — и опять ничего.

Ты должна прийти, твердил он про себя.

Нет, не так: ты непременно придешь.

Он уснул на каких-то десять минут и проснулся, как от толчка, в десять минут третьего в твердой уверенности: стоит только подойти к окну — и…

Она будет там.

Так и вышло.

Вначале он ее не увидел и даже застонал, но потом заметил какое-то шевеление в тени старого дуба: оттуда показался башмачок, а потом появилась и она сама, сделала шаг и застыла.

Он задержал дыхание, подождал, пока успокоится сердце, и дал себе команду развернуться кругом, двинуться вперед и осторожно спуститься по лестнице, отсчитывая ступени: пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двигаясь в темноте без спешки: шесть, пять, четыре — и так до первой. Он отворил дверь с еле слышным шорохом и бесшумно переступил через порог, чтобы не спугнуть ночную гостью.

Так же тихо он сошел с крыльца и остановился на краю лужайки, будто дальше начинался пруд. Посреди этого пруда стояла, как на тонком льду, девушка, боявшаяся сделать шаг, чтобы не уйти под воду.

Ей не было его видно. И тогда…

Она, можно сказать, подала сигнал.

На сей раз ее волосы были стянуты на затылке. Взмахом своих белых рук, одним касанием пальцев, прикосновением снежинок, она распустила узел.

Упавшие темной пелериной волосы заструились и улеглись на ее плечах, которые подрагивали вместе с тенями.

Ветер тронул темные пряди, провел ими по ее лицу, по ладоням, еще поднятым кверху.

Тени, упрятанные лунным светом под каждое дерево, закачались, словно повинуясь этому движению.

Весь мир заворочался во сне.

Ветер все усиливался; гостья ждала.

По белым тротуарам не застучали шаги. На целой улице — насколько хватало глаз — не открылась ни одна дверь. Не поднялась оконная рама. Не скрипнуло, не дрогнуло ни одно крыльцо.

Он сделал еще один шаг по маленькой лунной поляне.

— Кто ты?… — ахнула она и попятилась.

— Не бойся, не бойся, — тихо сказал он. — Все хорошо.

По ее телу опять пробежала дрожь. Проблеск надежды, ожидания сменился страхом. Одна рука придерживала развевающиеся на ветру волосы, другая загораживала лицо.

— Я ближе не подойду, — сказал он. — Верь мне.

Она не сводила с него глаз; после долгой паузы ее плечи немного расслабились, горькие складки в уголках рта разгладились. Все ее существо прониклось правдивостью его слов.

— Ничего не понимаю, — сказала она.

— Я тоже.

— Что ты здесь делаешь?

— Сам не знаю.

— А я что здесь делаю?

— Пришла с кем-то повидаться.

— Неужели?

Вдалеке городские часы пробили три раза. Она прислушалась, и ее лицо затуманилось от боя курантов.

— Но ведь сейчас так поздно. По ночам люди не выходят из дому на лужайку.

— Выходят, если этого не миновать, — возразил он.

— Зачем?

— Может, мы на этот вопрос ответим сообща, если потолкуем.

— О чем, скажи на милость?

— О том, что тебя сюда привело. Если поговорим без спешки, может, и выясним. Я-то знаю, почему пришел. Услышал, как ты плачешь.

— Ох, мне так стыдно.

— Напрасно. Чего тут стыдиться? На меня, например, частенько накатывают слезы. А потом разбирает смех. Но это — только когда поплачешь. Так что не стесняйся.

— Странный ты, честное слово.

Ее рука отпустила волосы. Другая рука отстранилась, и на девичьем лице отразилось робкое, но неугасающее любопытство.

— Я-то думала, только со мной такое бывает.

— Все так думают. Просто мы не привыкли этим делиться. Но если увидишь мрачную физиономию — будь уверена: человек никогда не плачет. Встретишь помешанного — будь уверена: он давным-давно осушил слезы. Ты не смущайся.

— Кажется, у меня слезы кончились.

— Ничего, можно и по второму разу.

У нее вырвался тихий смешок.

— Да ты и впрямь с чудинкой. Кто ты такой?

— После скажу.

Стоя посреди лужайки, она пристально изучала его руки, лицо, губы, потом глаза.

— А ведь я тебя знаю. Вот только откуда?

— Так недолго все испортить. И потом, ты все равно не поверишь.

— Поверю!

Теперь настал его черед тихонько рассмеяться.

— Ты совсем девчонка.

— А вот и нет, девятнадцать стукнуло! Старуха уже.

— И то верно, когда девчонке от двенадцати до девятнадцати, на нее годы давят. Уж не знаю, почему так получается. А теперь сделай одолжение, объясни, чем ты тут занимаешься по ночам?

— Я… — Она закрыла глаза, обдумывая ответ. — Жду.

— Вот как?

— И грущу.

— Грустишь оттого, что приходиться ждать?

— Да вроде нет.

— А сама-то знаешь, чего ждешь?

— Кто тут разберет. Просто нутром чего-то жду, и все тут. Не знаю, как сказать словами. И понять не могу. Голова непутевая!

— Будет тебе! Ты — как все, кто быстро взрослеет и многого желает. Сдается мне, девчонки, девушки вроде тебя, испокон веков ускользали из дому. Как у нас в Гринтауне, так и в Каире, и в Александрии, в Риме, в Париже. Проснутся летней ночью — и ноги сами несут их в укромное место, будто кто-то позвал по имени…

— Верно, кто-то меня позвал! Так и было! Позвали по имени! Истинная правда! А ты откуда знаешь? Не ты ли меня позвал?

— Нет, не я. Хотя мы с тобою оба с ним знакомы. Имя вспомнишь, когда вернешься домой — уж не знаю, в какую тебе сторону — и ляжешь спать.

— Что значит «в какую сторону»? Вот же мой дом, позади тебя, — сказала она. — Туда и пойду. Я здесь родилась.

— Надо же, — засмеялся он. — Я тоже.

— Ты? Кроме шуток? Честно?

— Ну, да. Стало быть, ты слышала, как тебя позвали. Вышла из дому…

— Все верно. Уже не в первый раз. И, как всегда, никого не застала. Но здесь точно кто-то есть, я ведь не ослышалась?

— Настанет время — и появится человек, которому как раз впору будет тот голос.

— Ох, зачем ты меня дразнишь?

— Я не шучу. Поверь мне. Так и будет. Уж сколько девушек слышали этот зов — в разные годы, в разных местах, в летний зной, а то и в зимнюю стужу выходили они прямо на холод и стояли, не замерзая, среди сугробов, и прислушивались, и высматривали незнакомые следы на полночном снегу, а мимо пробегал только старый пес, оскалившись в улыбке. Вот ведь незадача, такая незадача.

— И верно, такая незадача. — Он успел разглядеть улыбку, хотя луна вышла всего лишь на миг и тут же спряталась за тучи. — Глупости это все, да?

— Вовсе нет. У парней случается то же самое. Лет в шестнадцать-семнадцать начинают совершать дальние походы. Конечно, такой не будет стоять на одном месте, ожидая неизвестно чего. Но уж как зашагает — не остановишь! От полуночи до рассвета может отмахать не одну милю, домой доберется без сил, там его словно прорвет, а потом, во сне, ему привидится собственная смерть.

— Даже обидно: одни стоят, другие шагают — и никак им не…

— Не повстречаться?

— Вот-вот. Жалко, правда?

— Рано или поздно встречи не миновать.

— Ну нет, мне уже никого не встретить. Я старая, страшная, гадкая и этот голос слышу многие ночи подряд: он зовет, я выхожу, а там — никого, хоть умри.

— О прекрасная дева, — негромко произнес он. — Не умирай. Всадники уже мчатся на подмогу. Тебя спасут.

В его словах было столько уверенности, что она невольно подняла глаза, хотя до этого смотрела на свои руки, в которых держала душу.

— Ты точно знаешь? — спросила она.

— А как же!

— Честно? Не обманываешь?

— Богом клянусь, клянусь всем сущим.

— Тогда рассказывай дальше.

— Рассказывать-то особенно нечего.

— Нет, рассказывай!

— Все у тебя будет хорошо. Очень скоро, в один прекрасный день или в одну прекрасную ночь, кое-кто тебя позовет, ты выйдешь — а он тут как тут. На этом игра и закончится.

— Игра в прятки? Уж очень она затянулась.

— Она, почитай, закончилась, Мари.

— Тебе известно мое имя?!

Смутившись, он замолчал. В его планы не входило себя выдавать.

— Как ты узнал и, вообще, кто ты такой? — не отступала она.

— Сегодня ночью заснешь — и узнаешь. Если слишком многое будет сказано словами, то ты исчезнешь, а может, я исчезну. Теперь я и сам не знаю, кто из нас двоих — призрак.

— Только не я! Уж конечно не я. Вот, до меня можно дотронуться. Я стою на земле. Да что там говорить — взгляни! — И она протянула ему на ладони последние слезы, которые смахнула с ресниц.

— И впрямь настоящие. Что ж, милая девушка, остается признать, что ночной гость — это я сам. Явился тебе сообщить, что все будет хорошо. Ты веришь, что бывают особенные призраки, необыкновенные?

— А что в тебе особенного?

— Кто-то из нас двоих необыкновенный. А может, мы оба. Призрак влюбленности, призрак рождения.

— Я или ты?

— Парадоксы трудно объяснить.

— Все зависит от того, как посмотреть: одного из нас вообще не может быть — либо тебя, либо меня.

— Если тебе так проще, считай, что меня здесь нет. Скажи, ты веришь в призраков?

— Кажется, верю.

— Так вот, сдается мне, они бывают особенными. Не призраки мертвецов. А призраки желаний и надежд, можно даже сказать, призраки влечений.

— Не понимаю.

— Ну, случается у тебя, скажем, такое: ты в поздний час, вечером или ночью, лежишь в постели без сна, а тебя одолевают грезы, до того настойчивые, что от них душа рвется из тела, словно кто-то дергает длинное белое полотнище, вывешенное из окна? Когда чего-то хочется так сильно, что душа расстается с телом и летит вдогонку за желанием, да еще с невообразимой скоростью?

— Вообще-то… да. Случается!

— Мальчишкам это знакомо, да и взрослым тоже. Я, например, в двенадцать лет зачитывался романами Берроуза про Марс.[1] В них Джон Картер вставал под звездами, воздев руки к Марсу, и просил о перелете. Тогда Марс забирал у него душу, выдергивал его, как больной зуб, из обычной жизни, перебрасывал через космос и опускал среди мертвых марсианских морей. Мальчишки, мужчины — они такие.

— А девчонки и женщины?

— Они просто грезят. И тогда призраки вырываются на свободу. Ожившие призраки. Ожившие надежды. Ожившие влечения.

— Это они зимними ночами приходят на лужайку?

— Можно и так сказать.

— Выходит, я призрак?

— Да, призрак-желание — такое сильное, что оно тебя убивает, но никак не убьет, сотрясает и разве что не сокрушает.

— А кто же ты?

— Наверно, призрак-ответ.

— Призрак-ответ. Ну и ну!

— Сама посуди. Не успела ты задать вопрос — у меня уже готов ответ.

— Вот и отвечай!

— Хорошо, слушай, девочка-женщина. Время ожидания почти прошло. Время отчаяния вот-вот закончится. Скоро, теперь уже совсем скоро, тебя позовет какой-то голос, и когда ты явишься — в двух лицах: призрак-желание и покинутое им тело — перед тобой будет стоять парень, которому придется впору тот голос.

— Умоляю, не говори о том, чему не бывать! — воскликнула она дрогнувшим голосом. У нее на глазах опять блеснули слезы. Она полузакрыла лицо руками, словно защищаясь.

— Я тебя дразнить не собираюсь. Мое дело — ответить, вот и все.

Городские куранты в очередной раз пробили в ночи.

— Поздно уже, — сказала она.

— Очень поздно. Тебе пора.

— Больше ничего не скажешь?

— А тебе больше ничего и не нужно.

Замерло последнее эхо огромных башенных часов.

— Как удивительно, — прошептала она. — Призрак-вопрос, призрак-ответ.

— Славные призраки, лучше не бывает, верно?

— Мне не встречались. Мы с тобой — близнецы.

— Куда ближе, чем ты думаешь.

Сделав шаг, она посмотрела вниз и радостно ахнула:

— Ты видишь? Видишь? Я могу двигаться!

— Вижу.

— Как ты там сказал: мальчишки совершают ночные вылазки, могут отмахать не одну милю.

— Да, так и есть.

— Если я сейчас вернусь к себе, то все равно не усну. Меня тоже тянет совершить вылазку.

— Тогда не медли, — сказал он тихо.

— А куда идти?

— Ну… — протянул он и внезапно нашел ответ. Теперь он твердо знал, куда ее направить, и вдруг разозлился на себя самого за такое всезнайство, а в придачу и на нее — за этот вопрос. Горло сжала ревность. Ему захотелось припустить по улице, добежать до дома, где в другие времена жил некий человек, разбить окно, поджечь крышу. Что же будет, что будет, если и вправду так поступить?

— В какую сторону? — спросила она, не дождавшись ответа.

Теперь, подумал он, придется сказать. Делать нечего.

Если не сказать, то ты, мстительный идиот, никогда не появишься на свет.

У него вырвался неистовый смех, что вобрал в себя целую ночь, и вечность, и безумные мысли.

— Стало быть, хочешь узнать дорогу? — переспросил он, поразмыслив.

— Непременно!

Он кивнул.

— До угла, направо четыре квартала, потом налево.

Она быстро повторила.

— Какой там адрес?

— Грин-Парк, дом одиннадцать.

— Вот спасибо! — Она поднялась на пару ступенек и вдруг пришла в замешательство, беспомощно обхватив ладонями шею. Губы задрожали. — Странно как-то получается. Не хочу уходить.

— Почему?

— Да потому… Вдруг я тебя больше не увижу?

— Увидишь. Через три года.

— Это точно?

— Я буду не таким, как сейчас. Но это буду я. И ты уже никогда меня ни с кем не перепутаешь.

— Ну, тогда мне легче. Между прочим, твое лицо мне знакомо. Откуда-то я тебя знаю, и очень хорошо.

Оглядываясь на него, она стала медленно подниматься по лестнице, а он все так же стоял у крыльца.

— Спасибо, — повторила она. — Ты спас мне жизнь.

— И себе — тоже.

Тени деревьев упали на ее лицо, пробежали по щекам, мелькнули в глазах.

— Бывает же такое! Ночами, когда не спится, девчонки придумывают имена для своих будущих детей. Ужасная глупость. Джо. Джон. Кристофер. Сэмюель. Стивен. Теперь вот пришло в голову — Уилл. — Она дотронулась до мягкого, чуть округлого живота, а потом протянула руку в темноту. — Тебя ведь зовут Уилл?

— Да.

У нее хлынули слезы.

Он зарыдал вместе с ней.

— Все хорошо, все прекрасно, — выговорила она, помолчав. — Теперь можно уходить. Больше не появлюсь на этой лужайке. Слава Богу, и спасибо тебе за все. Доброй ночи.

Ступая по траве, она ушла в темноту и двинулась по тротуару вдоль проезжей части. На дальнем углу обернулась, помахала ему и исчезла.

— Доброй ночи, — негромко отозвался он.

Что ж это такое, подумалось ему: то ли я еще не появился на свет, то ли ее уже давно нет в живых? Одно или другое?

Луна уплыла за тучу.

Это движение побудило его сделать шаг, приблизиться к крыльцу, подняться по ступеням, войти в дом и затворить дверь.

Деревья вздрогнули от налетевшего ветра.

Тут снова показалась луна, чтобы оглядеть лужайку, где тянулись по росистой траве две цепочки следов: одна в одну сторону, другая — в другую, и обе медленно, медленно уходили вместе с ночью.

Когда луна завершила свой путь по небу, внизу только и осталось, что нехоженая лужайка в обильной росе.

Часы на башне пробили шесть раз. На востоке зарделся огонь. Где-то прокричал петух.