Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

НФ: Альманах научной фантастики

ВЫПУСК № 26 (1982)









ОБРАЩЕННАЯ В СЕГОДНЯ

Легко догадаться, что слова, вынесенные в заголовок, относятся к фантастике. Но тот, кто возьмет на себя труд прочитать предлагаемый выпуск «НФ», столь же легко обнаружит, что действие почти всех помещенных здесь произведений происходит в будущем, зачастую весьма и весьма отдаленном от нашего времени. Зачем же прибегать к парадоксам? Много ли может рассказать о сегодняшнем дне сочинение, в котором звездолеты раскатывают по Галактике, словно такси в Подмосковье? Но никакого парадокса нет. Всякое произведение о будущем — это прежде всего произведение о настоящем. Даже если автор и вправду пытается заглянуть за горизонт, предугадать тенденции развития человеческого общества, все равно, в соответствии с его намерениями или вопреки им, он будет отражать в своем труде идеи и мысли своего времени. Но без раздумий о завтрашнем дне и невозможно представить себе духовный облик современника. Вспомним известные слова Д. Писарева:


«Если бы человек не мог представить себе в ярких и законченных картинах будущее, если бы человек не умел мечтать, то ничто бы не заставило его предпринимать ради этого будущего утомительные сооружения, вести упорную борьбу, даже жертвовать жизнью».


Любое произведение всегда будет памятником своему времени, фантастика — не исключение. Эта черта проявляется в фантастических книгах все более явственно, по мере того как дата их создания отодвигается в прошлое. Мы улыбаемся многим наивным предсказаниям, которые когда-то пытались делать фантасты, но и сама эта наивность много может нам рассказать о времени, о людях того времени. Возьмем для примера крупнейшие произведения советской фантастики. Вот «Пылающий остров» А. Казанцева. Можно ли было фантасту заглянувшему в ближайшее будущее, не заметить, всего за пять лет до Хиросимы, что за спиной человечества уже раздается учащенное дыхание атомного века? Но несмотря на это, «Пылающий остров» занимает вполне определенное место в детской литературе 40-х годов, роман передал настроения того сурового времени, а потому сохраняет известное значение и для сегодняшних читателей.

И даже прославленная «Туманность Андромеды» сейчас уже воспринимается иначе, чем в год ее появления. В романе, как в зеркале, отразились характерные особенности середины 50-х годов — и изменение общественной атмосферы в стране, и реакция на ведущуюся против нас «холодную войну», и восторженные надежды, связанные с зарождающейся научно-технической революцией… А вот надвигающейся угрозы экологического кризиса И. Ефремов еще не чувствует. Если бы подобная утопия была написана сегодня, она бы была свидетельством уже наших дней.

Все это говорится не для того, чтобы подвести читателя к мысли, будто в данном сборнике есть что-либо подобное «Туманности Андромеды». Скромные размеры «НФ» не вместят в себя столь грандиозных проектов и свершений. Но, читая любое фантастическое произведение, мы будем искать в нем соответствие нашим теперешним заботам, тревогам, надеждам, нашим сегодняшним раздумьям о настоящем и будущем, мы будем искать в нем помощи в наших сегодняшних делах, разумеется, не практической, а моральной. Только такая фантастика и нужна.

Конечно, это лишь один из критериев при оценке фантастического произведения. За пределами разговора остаются соображения о том, как, какими выразительными средствами автор может добиться передачи своих идей в совершенной художественной форме. Но в лучших произведениях сборника можно увидеть удачные шаги по этому пути.

Центральная повесть в книге — «Последний эксперимент» Ю. Ивановой. Тщательно разработанная фантастическая гипотеза, напряженная и увлекательная интрига, острота моральных конфликтов, однако прежде всего перед нами — хорошая проза, с пластично выписанными деталями, с поисками в области характеров.

Бойтесь равнодушных! — призывал в свое время Бруно Ясенский, именно с их молчаливого согласия на земле существуют и предательство, и убийство. И вот в повести Ю. Ивановой возникает гипотетическая Земля-бета, сплошь населенная такими равнодушными, спокойными людьми. Людьми ли? Заслуживают ли они этого звания? Писательница поставила перед собой трудное задание: создать мир, казалось бы, во всем сходный с Землей, с нашей «альфой», и в то же время совершенно отличный от нее. Все похожее: природа, одежда, занятия; техника, понятно, ушла вперед, все-таки эпоха межзвездных путешествий. Но вот возникает какая-то странность в поступках людей, сначала вроде бы случайная, лишь слегка задевающая внимание. Потом странностей становится больше, больше, пока, наконец, все не проясняется. С обитателями «беты» произошло самое страшное, что может случиться с людьми: у них атрофировалась душа, в них совсем нет любви, самоотверженности, взаимопонимания. Перед нами фантастическая модель предела отчужденности, разобщенности, пресловутой «некоммуникабельности».

Такая беда с неизбежностью должна постичь общество, в котором при материальном изобилии отсутствуют высокие идеалы; особый состав бетианской атмосферы, калечащей души, — это, конечно, всего лишь иносказание.

Только одному жителю «беты» выпало счастье снова стать человеком, и он сразу восстал против существующего положения вещей, он да еще две девушки, оказавшиеся под его влиянием… Что это за девушки, в предисловии рассказывать нельзя, преждевременно. Надо только добавить, что «Последний эксперимент» — еще и повесть о любви, о любви трагической, но все же торжествующей, потому что Ромео и Джульетта побеждают и погибая.

Остальные рассказы сборника, принадлежащие как опытным, так и молодым писателям, не затрагивают столь глобальных проблем. Но каждый автор пытается найти что-то новое, свое, пытается зацепить, растормошить наше воображение, заставить нас размышлять, а иногда и не соглашаться с ним. Напрасно, мне кажется, Э. Соркин в «Диагнозе по старинке» так уж безоговорочно отдал все медицинские козыри в руки кибернетической машине и даже посмеялся над стремлением больного, раздерганного человека найти утешение в старом докторе с висящим на шее стетоскопом и с добрым внимательным взглядом из-под насупленных бровей. Нет сомнений, электроника в той же медицине способна на многое, она освободит врачей от бессодержательной, механической работы, она мгновенно выдаст точные анализы, но, надеюсь, никогда никакая машина не заменит ласкового человеческого слова, человеческого участия. Да и надо ли к такой замене стремиться?

Пусть меня извинит молодой писатель В. Бабенко, если я предложу такое прочтение его рассказа «Проклятый и благословенный», которое сам автор едва ли имел в виду. Он написал о подвиге самоотверженных исследователей, прорвавшихся в неизвестное и жизнями своими заплативших за еще один шаг на пути человечества к овладению тайнами природы. Каждый из семи членов экипажа оставил, следуя терминологии автора, фонну — записанный на кристалл рассказ о пережитом в роковую минуту прорыва. Эти рассказы могут служить прекрасными образцами пародий на фантастику, причем на разные ее виды — от строго научной до сказочно-фантасмагорической. Отдельные реальные элементы сплетаются в причудливую вязь — разве не подобную структуру находим мы в иных сочинениях, а их бедный читатель оказывается в положении героя рассказа, который сидит и слушает все эти фонны, мучительно пытаясь сообразить, что они означают.

Надеюсь, что моя шутливая трактовка не помешает читателю разглядеть серьезную идею рассказа В.Бабенко.

Рассказ «Не будьте мистиком!» Д. Биленкин и сам, вероятно, писал с улыбкой. Перед нами прекрасный диалог двух мужчин — нашего современника и ненароком оказавшегося в его комнате гостя из будущего. Каждый хочет показать себя истинным джентльменом, что в конце концов удается и тому и другому. Впрочем, мысль опять вполне серьезная — люди, пусть даже самых разных эпох, всегда могут понять друг друга.

Теперь остановимся на зарубежной фантастике этого сборника.

В принципе западных фантастов волнует то же самое, что и наших — судьбы человечества в конечном счете. Но смотрят они на эти судьбы совсем с другой стороны, словно бы в перевернутый бинокль. Естественно, что при этом и выводы, которые они хотят внушить своим читателям, иные, вернее, выводов по большей части и вовсе нет. У лучшей, прогрессивной части зарубежных авторов мы найдем искреннюю боль за людей, мы найдем очевидную ненависть к окружающему их бездуховному миру потребления, черты которого они проецируют в свое будущее, но нет ответа на вопрос, что надо делать, как спастись от грозящих бед. Эту черту наглядно демонстрирует даже предлагаемая в сборнике небольшая подборка.

Мы без особых натяжек можем отнести к пародиям и рассказ английского писателя Д. Браннера с длинным названием «Отчет № 2 Всегалактического Объединения Потребителей: двухламповый автоматический исполнитель желаний». Браннер высмеивает сразу и стиль деловых отчетов, и модную на Западе «игру» в социологические опросы, и навязчивую коммерческую рекламу. Литературно это сделано блестяще. Чего стоит, например, безграмотная инструкция, приложенная к одной из моделей. Но все же перед нами не только пародия, и даже не столько пародия: за всеми этими описаниями машин, исполняющих любые прихоти владельцев, вырисовывается такой чудовищно страшный мир, что становится не до смеха. Писатель протестует против безудержного потребительства, против вещизма, ничего не оставляющего для души. Страшны вовсе не машины желаний, страшны желания, для исполнения которых эти машины Предназначены. Вот маленькая деталь из рассказа: восьмилетний мальчик создает приспособление для порки своих родителей. Можно думать, что совсем не случайно возникла в голове сообразительного ребенка столь «веселенькая» игрушка.

Преисполнен ненависти к окружающему миру и тоже не растерявшийся в необычной ситуации мальчик из рассказа Рэя Брэдбери «Нечто необозначенное». Улетают с Земли разумные мутанты-планерята из рассказа У.Гвина. Забавный розыгрыш генетика-селекционера едва не обернулся большой трагедией. С тем обществом, в котором он живет, шутки плохи. Вот оно, это общество, просматриваемое насквозь в буквальном смысле слова («Когда стены, стали прозрачными» Ф. Павона), — обыватели, снедаемые тщеславием, завистью и непобедимым стремлением заглядывать в замочные скважины. Выхода нет никакого.

А вот в рассказе Л. Нивена «Прохожий» мы находим близкую к советским авторам мысль: гуманизм, человечность, доброта должны определить поведение всех разумных существ. И этот призыв современен, и, разумеется, он относится не к золотым межзвездным великанам, а к обитателям планеты Земля.

Сборник традиционно заключает публицистическая статья постоянного автора «НФ» Е. Парнова. Ее нет нужды комментировать, все, что автор хотел сказать, он сказал прямо, без метафор.

Остается только выразить надежду, что оценки читателей совпадут с мнением автора предисловия.


Всеволод РЕВИЧ


ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

ЮЛИЯ ИВАНОВА

Последний эксперимент[1]

Пролог

Экстренный выпуск! Сенсационное сообщение из Космического центра! Наконец-то удалось установить радиосвязь со звездолетом «Ахиллес-87», который уже считался погибшим. Капитан корабля Барри Ф. Кеннан сообщил, что экипаж находится на неизвестной планете, не только пригодной для жизни, но и как две капли воды похожей на нашу Землю. И что они там прекрасно себя чувствуют. На вопрос о причинах столь долгого молчания капитан Кеннан заявил, что им, собственно говоря, больше нет до Земли никакого дела. Что на вызов он ответил лишь потому, что случайно заглянул в тот момент на корабль забрать кой-какие вещички. И вообще они решили остаться на Земле-бета навсегда.

На этом связь оборвалась. Странное поведение капитана Кеннана, особенно его последнее заявление, заставляют предполагать, что экипаж «Ахиллеса-87» находится в плену у таинственных обитателей Земли-бета и косвенно взывает о помощи. К счастью, во время передачи удалось определить координаты этой неизвестной планеты. Общество спасения космонавтов срочно организует сбор пожертвований, предполагая в ближайшее время направить туда вооруженную спасательную экспедицию.



Сообщение из космического центра

27 сентября с. г. звездолет «Ахиллес-88», посланный для спасения экипажа «Ахиллеса-87», благополучно приземлился на Земле-бета.

«Черт возьми, здесь совсем как на нашей старухе — вижу сосны и облака!» — воскликнул капитан Стив Гейтс, ступая на планету.

Это были его последние слова. Попытки вновь установить связь с кораблем пока не увенчались успехом.



КОСМИЧЕСКИЙ ЦЕНТР СООБЩАЕТ

12 марта с.г. звездолет «Ахиллес-89», посланный для спасения экипажей кораблей «Ахиллес-87» и «Ахиллес-88», благополучно приземлился на Земле-бета.

«Лично мне здесь нравится, — радировал в Центр капитан Джон Дэрк. — Они правы: настоящий рай. Мы, пожалуй, тоже останемся. Прощайте».



ДЭРК ТОЖЕ НЕ ХОЧЕТ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НА ЗЕМЛЮ!

КЕННАН, ГЕЙТС, ДЭРК… КТО СЛЕДУЮЩИЙ?

Что же все-таки происходит? Ученые отказываются от комментариев, мир теряется в догадках. Земля… Человек был ей всегда предан, как бы далеко ни находился. Впервые человек добровольно отрекся от Земли.

А МОЖЕТ, ВПРАВДУ РАЙ?



ИЗ НЕПРОВЕРЕННЫХ ИСТОЧНИКОВ: формируется первая партия переселенцев на Землю-бета.

Поток переселенцев на загадочную Землю-бета катастрофически растет. Только за минувшую неделю туда отправлено 312 человек. И это несмотря на крайне высокую цену за билет, несмотря на печальную статистику — почти треть наспех снаряженных пассажирских ракет гибнет в пути.

А МОЖЕТ, ВПРАВДУ РАЙ?



ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗЕМЛИ-БЕТА ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО В СВЯЗИ С УГРОЗОЙ ПЕРЕНАСЕЛЕНИЯ ПЛАНЕТА ОТНЫНЕ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ЗАКРЫТОЙ. ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗЕМЛИ-БЕТА ОБЪЯВЛЯЕТ О СВОЕЙ ПОЛНОЙ АВТОНОМИИ И В ДАЛЬНЕЙШЕМ НЕ НАМЕРЕНО ПОДДЕРЖИВАТЬ КАКИЕ БЫ ТО НИ БЫЛО КОНТАКТЫ С ЗЕМЛЕЙ-АЛЬФА!



ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗЕМЛИ-БЕТА ПРЕДУПРЕЖДАЕТ, ЧТО ВОКРУГ ПЛАНЕТЫ НА ВЫСОТЕ ТРЕХСОТ КИЛОМЕТРОВ СОЗДАН ЗАЩИТНЫЙ ПОЯС. КОМАНДУЮЩИЙ СЛУЖБОЙ ЗАЩИТНОГО ПОЯСА БАРРИ Ф. КЕННАН ОТДАЛ СТРОЖАЙШИЙ ПРИКАЗ УНИЧТОЖАТЬ ВСЕ ЭМИГРАНТСКИЕ РАКЕТЫ С ЗЕМЛИ-АЛЬФА.



ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ ПАССАЖИРСКИХ РАКЕТ «ДИАНА» И «ЭВРИКА». СТРАШНОЕ ЗЛОДЕЯНИЕ БЕТЯН.

Обе ракеты вылетели к Земле-бета за три месяца до объявления планеты закрытой, на борту среди пассажиров находились женщины и дети. Весь мир потрясен, отовсюду поступают гневные телеграммы протеста в адрес правительства Земли-бета.

«МОЙ МУЖ НЕ МОГ ОТДАТЬ ЭТОТ ПРИКАЗ!» — утверждает миссис Барри Ф.Кеннан.



НОТА ПРАВИТЕЛЬСТВА СВОБОДНОГО МИРА ПРАВИТЕЛЬСТВУ ЗЕМЛИ-БЕТА.

ЗЕМЛЯ-БЕТА МОЛЧИТ!



Миссис Барри Ф. Кеннан наконец получила визу. Она вылетает в пятницу к Земле-бета для свидания с мужем и дипломатических переговоров. На борту ракеты будут находиться также двое сыновей Кеннана и пятилетняя дочь Глэдис, именем которой названа ракета. Миссис Кеннан поручено передать через капитана Барри Ф.Кеннана ноту правительства Земли-альфа правительству Земли-бета.



СНОВА НЕСЛЫХАННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ! «МАЛЫШКА ГЛЭДИС» ВЗОРВАНА ПО ПРИКАЗУ БАРРИ Ф. КЕННАНА!

«ОНИ ТАМ ПОСХОДИЛИ С УМА! — сказал Президент. — ЭТОТ КЕННАН — ВЫРОДОК. Я СОМНЕВАЮСЬ В ЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ. БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ!»

В СЕНАТЕ ОБСУЖДАЕТСЯ ВОПРОС О ВОЙНЕ С ЗЕМЛЕЙ-БЕТА.



ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ.

Сенат большинством голосов отклонил предложение об объявлении войны Земле-бета. Депутат АНТУАН ДОРЭ: «К сожалению, мы снабдили их самым современным оружием. Мы породили чудовище, против которого бессильны. Так отречемся же от него! Это — самое благоразумное, что мы можем сделать. Чем скорее мы забудем об этой прискорбной и постыдной странице нашей истории, тем лучше».



МЫ НЕ ЗАБЫЛИ!

Сегодня мы вынуждены напомнить читателю об одной печальной дате — десять лет со дня гибели «Малышки Глэдис». Земля-бета молчит. Большинство журналистов и комментаторов сходятся во мнении, что зловещая загадка Земли-бета так и останется неразгаданной.


(ИЗ ГАЗЕТ)


* * *

Она должна прийти сегодня.

День начинается как обычно. Я отлично выспалась. Специальный комплекс физических упражнений, массаж, тонизирующий душ, протирания. Чуткие механические руки Жака помогают одеться. Жак у меня уже более тридцати лет — еще Бернард был жив, когда мы его приобрели. Недавно Жак вернулся из ремонта и выполняет свои обязанности особенно ревностно, Будто признателен, что его не отдали в переплавку.

Я привыкла к Жаку. Терпеть не могу эти усовершенствованные модели — развязные, болтливые льстецы. То ли дело Жак — в нем какое-то врожденное достоинство.

— Мадам не возражает против серо-голубого? Сегодня оно вам к лицу: мадам выглядит посвежевшей.

Знаю, что он не врет. Соглашаюсь даже на голубой — в тон платью — парик, хотя терпеть не могу париков, и Жак ежедневно пытается соорудить из остатков растительности на моей голове жалкое подобие прически.

— Немного косметики, мадам?

Сегодня она должна прийти…

Жак что-то делает с моими глазами. Щиплет веки.

— Беспокоит? Сейчас пройдет, мадам.

Зеркало. В зеркале я. Полная, респектабельная дама. Пожалуй, выгляжу ничего, если учесть, что через несколько дней мне исполнится сто двадцать семь. Или не исполнится?..

Ведь она должна прийти сегодня.

Или не придет? Передумает?

Что осталось от подлинной Ингрид Кейн, этого, пожалуй, я сама не сумела бы сказать с точностью. Кое-где подремонтированный, подправленный скелет, мышцы, железы, глаза. А остальное все чужое, пересаженное, приживленное. Или искусственное, синтетика. Пусть самого лучшего и надежного качества, но не надежнее, чем, к примеру, у Жака. Я уже не человек, но еще не робот. Неусовершенствованный робот. Смешно. Что-нибудь неожиданно откажет, сломается… Я не успею даже вызвать Дока. Или Док опоздает. Или у него самого что-нибудь сломается в конструкции.

Не сработает гипотермия, отключится сознание,

Простая цепь случайностей — и конец. Так было с Бернардом. Так рано или поздно будет со мной, Ингрид Кейн.

Придет или не придет?

И все-таки я — это я. Покуда при мне мой мозг, вернее, информация, накопленная в мозгу за все 127 лет.

Я — информация. Забавно.

— Меню, мадам? Цыпленок в желе, зеленый горошек, протертые овощи… Есть отличные ананасы.

— Давай ананасы. И еще бифштекс. С кровью, Жак. И, позка-ЛУЙ. пудинг.

— Но, мадам…

— Плевать, Жак. Мой синтетический желудок требует натурального мяса. А диета будет завтра. €сли завтра вообще будет.

Бифштекс превосходен, но первый же кусок давит изнутри непривычной тяжестью. Отодвигаю тарелку и принимаюсь за пюре.

Я хочу, чтоб она пришла.

Звонок. Пришла? Но почему так рано? Я же назначила к двенадцати… Я должна еще подумать…

— Девушка, Жак? Веди ее сюда.

— Нет, мадам, старики. Двое.

Ах, эти… Совсем забыла. Но они же знают, что я открываю с девяти. Не дадут позавтракать.

— Пусть подождут, — говорю я Жаку и принимаюсь за ананасы. Но аппетита больше нет. Проклятый бифштекс! Придется принять таблетку.

Они терпеливо ждут внизу. Он и она. Супруги. Оба седенькие, чинные, благообразные. И оба моложе меня.

— Документы при вас?

— Конечно, мадам, — Старичок поспешно раскладывает на столе бумаги — разрешение на смерть, выписка с места жительства, завещание и опись имущества. Все в порядке. Теперь остаются формальности.

— Вы твердо решили уйти из жизни?

— Да, мадам, — синхронно кивают они.

— Но почему? Ведь жизнь так прекрасна!

Эта ритуальная фраза каждый раз звучит у меня фальшиво. Хотя я ничего вроде бы против нее не имею. Какая-то нелепая фраза.

— Видите ли, мадам, — это отвечает она, — мы просто устали.

«Просто устали», «Стало скучно», «Надоело»… Стандартный ответ. Все так отвечают.

— Мы ведь очень стары, — будто оправдываясь, улыбается она. — Все уже было, все.

— Я старше вас.

— Вы — другое дело, мадам. Вас удерживает любопытство. Ведь вы та самая Ингрид Кейн, не так ли?

Странно, меня еще помнят. Сорок лет как я перестала легально заниматься наукой.

— Мой брат был вашим учеником, мадам Кейн. Он останется теперь один, но не пошел с нами. Он разводит каких-то жуков с пятью лапками. Он просил передать вам привет.

— А я действительно получу перед смертью то, что захочу? — подозрительно спросил старик. — Или это просто рекламный трюк?

Ну нет, изобретения госпожи Кейн не нуждались в рекламном обмане. Когда с полвека назад я нашла способ концентрировать все мысли, ощущения и энергию умирающего определенным образом, вызывая у него перед смертью яркое, выбранное им самим сновидение, я, разумеется, не думала, что этот фокус превратится из средства облегчить смерть в приманку, помогающую государству бороться с перенаселением за счет «долгожителей». «Дома последнего желания» стали таким же обычным делом, как и любые другие государственные учреждения.

И еще меньше я думала, что стану хозяйкой одного из них.

Я провела их в усыпальницу — огромное помещение, напоминающее оранжерею. Вокруг — пальмы, бананы, апельсиновые и лимонные деревья, гигантские кактусы и множество экзотических цветов. Кричали павлины и попугаи. С потолка из разноцветного пластика падали, причудливо пересекаясь, зеленые, оранжевые и голубые полосы света. Тихо звучала музыка, одурманивала, укачивала, и так же одурманивающе сладко пахли цветы.

Я уложила их на диваны, покрытые мягкими пушистыми коврами, надела на голову каждому «волшебный шлем» — так его окрестила реклама. С виду просто ночной чепец с лентами, в которые незаметно вмонтированы провода.

— Какой ты сейчас смешной, Вилли!

Но он уже весь был «там», в последнем своем желании, глазки его нетерпеливо поблескивали.

— Нельзя ли побыстрей, мадам?

Мне самой хотелось побыстрей — здесь меня всегда мутило.

Я включила «священника». Зазвучала молитва в сопровождении органа.

— Теперь можете попрощаться.

— Прощай, Вилли.

— Прощай, Марта.

— Прощайте, мадам Кейн.

Они даже не смотрели друг на друга.

— Закройте глаза. Расслабьтесь. Думайте о своем последнем желании.

Они затихли.

Я включила «шлемы», загнала всех павлинов и попугаев в изолированный, безопасный отсек, откуда обычно наблюдала за происходящим в усыпальнице, вошла сама и нажала кнопку. На пульте вспыхнуло: «Не входить! Смертельно!» Это означало, что в комнату хлынул газ «вечного успокоения».

Через час все будет кончено. Роботы уберут трупы, проветрят помещение, и оно будет готово к приему следующих посетителей.

О чем они сейчас думают? Я имела возможность это установить и первое время из любопытства «подсоединялась» к своим клиентам. Но это оказывалось в основном всегда одно и то же и всегда невероятно скучно. Если не красотка и не чемпион, то разнузданная вечеринка с обилием яств и напитков. Вакханалия. Примитивный пир плоти.

А как хотелось мне сегодня за завтраком натуральный бифштекс с кровью!

Каково было бы твое последнее желание, Ингрид Кейн?

В парке было прохладно, и я включила на платье терморегулятор.

Да, мою нынешнюю работу нельзя назвать приятной, но благодаря ей у меня лаборатория. И я смогу провести намеченный эксперимент.

Но придет ли она?

И чего я, собственно говоря, хочу? Начать жизнь сначала? Ну нет. Я тоже устала, как и мои клиенты. Провести эксперимент, удовлетворить в последний раз свое любопытство и поставить точку? Пожалуй, так. Если все пройдет удачно, я завтра тоже явлюсь в дом «последнего желания», и мне наденут «волшебный шлем».

И все-таки, что мне тогда захотеть? Может, юного Бернарда? Или бифштекс с кровью?

До двенадцати оставалось сорок семь минут. В случае неудачи Ингрид Кейн будет сегодня мертва. Надо успеть замести следы. Моя последняя работа касается только меня. Я отдала ей сорок лет жизни.

Удача или поражение? То, что а конце концов стало у меня выходить с животными, могло обернуться полным фиаско, когда дело коснется людей. Мозг шимпанзе и мозг человека… И все же то и другое — мозг. Скорей бы уж!

Ты слишком любопытна, Ингрид.

Я чересчур быстро шла и долго не могла отдышаться у дверей лаборатории. Кружилась голова, сердце покалывало. Не умереть бы до опыта, вот так, примитивно и вульгарно, на травке собственного парка, под развесистым дубом. Кажется, отпустило. Ты всегда была везучей, Ингрид.

Я набрала номер шифра, и дверь бесшумно открылась. Обезьянки Уна и Ред с радостным визгом бросились ко мне, и я дала им по грозди бананов. Единственные животные, которых я сохранила. Наиболее удачные. Уна была раньше старым, подслеповатым существом, отягощенным всевозможными болячками. Я подарила ей тело годовалой Эммы, и она упивалась своей второй молодостью, Уна изо всех сил добивалась благосклонности Реда, но у того ситуация была посложнее. В прошлом своем существовании он был самкой, неоднократно рожавшей, и никак не мог приноровиться к своему новому естеству.

Первым делом я собрала все пленим с записями опытов и разложила прямо на полу костер. Примитивный, но верный способ. Пепел убрала пылесосом. Расправиться с приборами было еще легче, хотя вряд ли кто-либо смог бы догадаться об их назначении. Затем я выпустила на волю Уну и Реда — животные умеют хранить тайну — и приступила к главному. В потайном сейфе в стене хранился мой ДИК — душа Ингрид Кейн, так я его назвала в шутку. Впрочем, он и был предназначен запрограммировать мою душу и перенести ее в тело той незнакомой девушки.

* * *

Она пришла ко мне несколько дней назад, неправдоподобно юная и хорошенькая, в короткой зеленоватой — под цвет глаз — тунике, с золотой змейкой, искусно вплетенной в пепельные, опять-таки с зеленоватым отливом волосы. Крашеные или свои? Этот вопрос настолько занимал меня, что, проведя ее в кабинет, я первым делом выяснила это. Волосы оказались своими.

— Так кому нужны мои услуги? — спросила я, уверенная, что она пришла относительно кого-либо из своих престарелых родственников или знакомых.

— Мне.

Я даже переспросила.

— Мне! — отчетливо повторила она. — Я хочу умереть.

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

Да, про нее нельзя было сказать, что она «устала». Умереть в девятнадцать лет, когда жизнь так прекрасна!

— Когда жизнь так прекрасна… — произнесла я вслух, и в отношении ее эта фраза не показалась мне нелепой.

— Я хочу умереть, — повторила она.

— Но причина?

— Я, кажется, имею право не ответить…

— Что же, конечно.

— Тогда я не отвечу.

Голос ее стих до шепота, и тут я впервые заметила в девушке какую-то аномалию. Будто невидимая болезнь подтачивала ее изнутри. Может, так и есть?

— Вам нужно пройти обследование. Зайдите в камеру. Разденьтесь.

Девушка скинула тунику, На цветном экране я теперь видела ее всю, стройную, крепкую, бронзовую от загара. Включила приборы и придирчиво обследовала каждую часть ее организма, от маленьких узких ступней до кончиков натуральных волос. Девушка оказалась абсолютно здоровой, насколько вообще можно быть здоровой в девятнадцать лет. Даже ни одного запломбированного зуба!

Ее мозг по общим показателям тоже был вполне здоров. Для меня остались скрытыми разве что ее мысли, но чтобы их узнать, пришлось бы вести ее в лабораторию, что было крайне заманчиво, но неосуществимо.

Я все не выключала экран; я поймала себя на том, что любуюсь ею. Убить все это, обезобразить, превратить в горсть золы. Абсурд.

А что, если… Душа Ингрид Кейн в этом теле. Заманчиво. Но я не хотела проводить свой последний эксперимент в такой спешке. Надо еще тысячу раз подумать, проверить. Ведь в случае неудачи Ингрид Кейн умрет, так и не удовлетворив своего любопытства. Еще хотя бы полгода.

Но через полгода этой девушки уже не будет. К тому же через месяц—другой я просто рухну где-нибудь на дорожке парка, и не сработает гипотермия, и отключится сознание. Как было с Бернардом. Есть над чем подумать.

Ее волосы. И ноги. В молодости я была, кажется, ничего себе, но с волосами у меня вечно не ладилось, а надевать платье выше колен было категорически противопоказано.

Неужели ты все еще женщина, Ингрид?

— Можете одеться. Ваше имя?

— Николь. Николь Брандо. — Она застегнула ремешки сандалей и выпрямилась. — Если вы мне не поможете, я брошусь с крыши. Или с моста.

По выражению ее лица я поняла, что она действительно так сделает. Какая странная девушка! Она не выглядела здоровой, несмотря на свое здоровье, несмотря на красоту и молодость. С подобным парадоксом я столкнулась впервые.

— Хорошо, Вам полагается три дня, чтобы подумать и достать необходимые докулленты.

— Что нужно?

Она аккуратно, как школьница, записала в блокнот.

— Значит, в субботу, ровно в двенадцать. Я приду. До свидания, мадам Кейн.

* * *

До двенадцати оставалось восемь минут, когда я вышла из лаборатории, ставшей теперь просто замусоренным помещением, в котором выжившая из ума старуха разводила обезьян, собак и кошек. Я очень устала и едва тащилась через парк к дому, прижимая к животу ДИКа, для отвода глаз упакованного в нарядную рождественскую коробку с бананами. Он был достаточно тяжел, но я никому не доверила бы его нести, даже Жаку. Вновь перед глазами плыли темные круги, воздуха не хватало, в груди давило и поскрипывало. Пожалуй, я никогда так хорошо не понимала своих клиентов, как в эту минуту. Надоело, устала. Но нет, еще одно усилие. Мне интересно, что получится.

Как всегда, везет. Не только удалось доползти до усыпальницы, но и остаться незамеченной. Я надежно спрятала ДИКа в кадке с финиковой пальмой и пошла наверх.

— Как вы себя чувствуете, мадам?

— Прекрасно, Жак. Лучше чем когда бы то ни было.

— Вы плохо выглядите. Я вызову Дока.

Только этого нехватало! Док живо определит мое состояние, и тогда не миновать стационара в клинике.

Часы пробили двенадцать.

— Чепуха, Жак. Просто немного устала. Я, пожалуй, полежу. Если придет девушка, дай знать.

— Слушаю, мадам.

Кажется, я вздремнула, а когда открыла глаза, часы показывали двадцать минут первого.

Не пришла. Все правильно. Было бы странно, если бы пришла.

И тут же услышала на лестнице грузные равномерные шаги Жака.

— Девушка ждет, мадам.

Она сидела в шезлонге перед домом. Глаза закрыты, руки сложены на коленях, осунувшееся лицо, бледность которого еще больше подчеркивало не шедшее к ней дымчато-серое платье.

— Я немного опоздала. Извините, мадам, я прощалась с… этим.

Она повела рукой вокруг.

Прощалась? Прощаются с тем, что жалко оставлять. Ей не хочется уходить из жизни, но она уходит. Парадокс, нелепость. Но мне не было до нее дела, я думала только о предстоящем эксперименте.

Я заторопилась.

— Где документы?

Непредвиденное обстоятельство — документы оказались фальшивыми. Неприятности с полицией мне ни к чему, но я тут же сообразила, что эти документы вообще не понадобятся, потому что через час их не с кого будет спрашивать. А если девушке хочется остаться инкогнито, тем лучше.

Я сунула их в сумочку. Девушка пристально смотрела на меня. Поняла, что я заметила?

— Благодарю вас, мадам Кейн.

Поняла. Ну и пусть. Это тоже не имеет значения.

— Пошли, Николь.

Мне не надо было прощаться с «этим». Мне не было ничего жалко. Я все уже тысячу раз видела. Все. И я устала. Я вела ее и себя на последний эксперимент Ингрид Кейн. Если все пройдет удачно, мы обе будем через час мертвы. Наполовину мертвы. У меня умрет тело, а у нее душа. Любопытно, кто из нес потеряет больше?

Девушка вскрикнула: она поранила ногу о торчащий из земли металлический прут. Я смочила платок одеколоном и тщательно продезинфицировала ранку. Николь слабо улыбнулась.

— Спасибо, мадам, это уже ни к чему.

Любопытно, как бы она реагировала, если бы знала?

И вот, наконец, мы с ней в усыпальнице.

Я чувствовала себя отлично, слабость и дурнота прошли. Мозг работал быстро и четко. Я уложила девушку на софу в безопасном отсеке и надела ей на голову «волшебный шлем».

— Последнее желание? — усмехнулась она.

Я кивнула. Но я обманывала ее. Ни она, ни я не получим этого прощального подарка, который выдавался лишь в обмен на подлинную смерть. Моя давняя выдумка не поддавалась жульничеству. Ее душа, мое тело — этого было недостаточно.

Я начала жульничать.

— Выпейте это. Закройте глаза, расслабьтесь. Думайте о своем последнем желании. Прощайте, Николь.

— Прощайте, мадам Кейн.

Чудачка, ее прямо-таки колотила дрожь. Но постепенно снотворное, которое я ей дела, начало действовать, серые губы порозовели, раскрылись в улыбке.

— Дэвид, — явственно произнесла она.

Дэвид. Мужское имя. Всего-навсего. Признаться, от нее я ожидала что-нибудь поинтереснее.

Девушка спала. Я быстро вытянула из-под пальмы два отводных конца (не толще обычной нитки), подключила один к ее шлему и захлопнула дверь отсека.

Теперь дело за мной. Подготовить софу, шлем. Подключить к нему второй провод. Дистанционное управление, которое обычно находилось в безопасном отсеке, сейчас должно быть под рукой. Отключить роботов-могильщиков. Кажется, все. Я нажала кнопку.

Стараясь глубоко не вдыхать сладковатый, дурманящий воздух, постепенно наполнявший комнату, добралась до софы, натянула шлем и легла. Цепь замкнулась. Острая боль на мгновение пронзила голову, и девушка в отсеке тоже вскрикнула, дернулась во сне. Значит, все идет, как надо. ДИК жкл. Мне даже показалось, что я слышу из-под пальмы его гудение, похожее на полет шмеля. Теперь я буду медленно умирать, и каждая клетка моего мозга, умирая, пошлет ДИКу содержащуюся в ней информацию, которую тот примет и передаст клеткам мозга Николь Брандо, стирая в них прежнюю запись. Все- очень просто — принцип обыкновенного магнитофона. Сорок лет работы.

Голос священника читал молитву. Ей или мне? Или нам обеим?

Я растворяюсь в чем-то голубовато-розовом, в невесомой звенящей теплоте. Никогда не думала, что умирать будет так приятно. Кто изобрел этот газ? Я никак не могла вспомнить.

— Прощайте, Ингрид.

— Прощайте, мадам Кейн.

— Как хорошо!.. Дэвид! — Кажется, это сказала я. И удивилась.

— Дэвид?

— Дэвид, — подтвердили мои губы.

* * *

— Дэвид, — сказала я. И подумала, просыпаясь: «Что за Дэвид?»

Все вокруг было словно в тумане, меня мутило, голова в тисках. «Волшебный шлем»! Я сорвала его, и — непривычное ощущение — на руки, на плечи упали тяжелые зеленовато-пепельные пряди волос.

Николь. Похоже, что странной незнакомой девушки больше нет. Это теперь мои волосы. Николь исчезла. ДИК стер ее. Осталось тело и имя. И это теперь я, Ингрид Кейн. Я мыслю и, следовательно, существую. Удача!

Я внушала это себе, а мозг отказывался повиноваться, осознать, поверить в происшедшее. Наконец, я заставила себя встать, я командовала своим новым телом будто со стороны и ступала осторожно, балансируя и сдерживая дыхание. Попугаи и павлины смотрели на меня с любопытством. Выдернуть провод из шлема. Открыть дверь. Открыть.

В усыпальнице уже вовсю работали вентиляторы, высасывая из помещения остатки ядовитого воздуха. Надо уничтожить ДИКа.

И тут я увидела себя. Свое неподвижное грузное тело, вытянувшееся на тахте, в нарядном серо-голубом платье, которое сегодня утром надел на меня Жак.

Странное, неприятное ощущение в груди, перехватило дыхание, и я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги.

Я увидела себя. То, что было мною 127 лет, постепенно меняясь и старея, со всеми своими, чужими и синтетическими деталями. Мое тело, такое знакомое и привычное, будто я смотрелась в зеркало. Но я не смотрелась в зеркало. Я стояла, а оно лежало. Я жила, а оно, по всей вероятности) было мертво.

А если нет!

Подойти. Ближе. Надо снять с нее шлем. С нее?

Вместе со шлемом снялся парик. Я заставила себя взглянуть, Желтовато-серые щеки, закрытые глаза. Челюсть чуть отвисла, обнажив искусственные зубы, сквозь седой пушок на голове просвечивает кожа. Коснулась своей руки, холодной, уже начинающей деревенеть. Я констатировала собственную смерть и подумала, что прежде это никому не доводилось. Забавно.

Но с моим новым телом тоже было не все в порядке — оно дрожало, будто от холода, оно жило какой-то отдельной от меня жизнью. Эта странная девушка Никель была, несомненно, чем-то больна, и теперь ее болезнь досталась мне по наследству.

Снова натянуть парик на череп. Стащить труп с софы на пол. Несчастный случай. Мадам Кейн почувствовала себя плохо, упала. Сознание отключилось, и не сработала гипотермия. Как было с Бернардом. Никто не додумается производить экспертизу. 127 лет.

Шаги Жака. Что делать? Я не успела ничего придумать — Жак бросился на помощь хозяйке, той, что на полу. Он умеет говорить! Одноразрядный лучемет, который я припасла, чтобы сжечь ДИКа. Пришлось использовать его не по назначению. В спине Жака что-то задымилось, зашипело, и старый робот, взмахнув механическими руками, тяжело рухнул на пол.

В каком-то странном оцепенении я смотрела на лежащего Жака, на его клешнеобразные руки, которые так ловко умели одевать, причесывать, делать массаж. Я будто чувствовала их прикосновение, слышала его сухой, надтреснутый голос:

— Как вы себя чувствуете, мадам?

Теперь его наверняка отправят в переплавку.

Да что это со мной? Уйти отсюда. Быстрей! Я запихнула провода назад, в кадку (никому не придет в голову здесь что-либо искать), и, убедившись, что все в порядке, выскользнула за дверь. Прячась за деревьями парка, удачно добралась до забора, вспомнила, что теперь мне девятнадцать лет и что у всякого возраста есть свои преимущества. Перемахнула через забор и очутилась на улице.

* * *

От этого ребячьего трюка неожиданно полегчало. Я шла прочь все быстрее и с каждым шагом чувствовала себя лучше, уверенней, Наконец-то новое тело угомонилось, подчинилось мне и даже начало нравиться. Оно казалось легким, почти невесомым. Я наслаждалась самим процессом ходьбы, свободным от моих прежних старческих недомоганий. Я вспомнила, что могу побежать, и побежала, и оно охотно перестроилось на ритм бега — сердце забилось чаще, прилила к щекам кровь, каждая мышца, клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер. Только вперед. Такое, кажется, я пережила лишь однажды, В детстве. Тогда еще жили семьями.

— Догоняй! — кричали мне братья и бежали наперегонки через луг к реке, а я плелась сзади.

Я была коротконогой, и у меня был лишний вес, потому что мне очень нравился пудинг с клубничным джемом. Но как-то под вечер мы играли с отцом в теннис, и я неожиданно выиграла, приняв напоследок такой трудный мяч, что сама удивилась. Бросила ракетку и вдруг почувствовала, что могу все. Это ощущение возникло ни с того ни с сего, но я почему-то ему сразу поверила.

— Догоняйте! — крикнула я и побежала.

Братья кинулись вслед, и даже отец, уязвленный проигрышем, решил взять реванш и принять участие в состязании. Я слышала за спиной их топот и дыхание, но я смеялась над ними, и в тот момент, когда они почти нагнали меня, припустилась вдвое быстрей. Я летела как на крыльях, не чувствуя своего лишнего веса, и каждая мышца, каждая клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер. Только вперед!

С того дня мной стали интересоваться мужчины.

Сто с лишним лет назад…

Рабочий полдень еще не кончился, улицы Столицы были тихи и безлюдны. Лишь изредка проносились над головой разноцветные аэрокары. Мне навстречу семенящими шажками двигался наш священник, и я инстинктивно перешла на шаг и поклонилась ему. Он ответил на поклон, но не остановился поболтать, как обычно. Он не узнал меня. Еще бы!

Зеркальная витрина. Нелепо, но я ожидала увидеть в ней себя Ту себя. Коротконогую стриженую девочку с лишним весом и прыщами на лбу, которые я приспособилась прикрывать челкой. Но из зеркала на меня во все глаза смотрела Николь Брандо, растрепанная, раскрасневшаяся от бега и очень хорошенькая. Чужое лицо. Моего больше не было. Ни молодого, ни старого. Никакого. И снова это противное тянущее ощущение под ложечкой, сдавливает горло. Лицо Николь в зеркале бледнеет на глазах. Я вцепляюсь в решетку ограды, я борюсь с телом Николь, заставляя себя привыкнуть к этому лицу. Моргаю, шмыгаю носом, высовываю язык, и оно в точности копирует мои гримасы. Я улыбаюсь — оно отвечает улыбкой. Так-то лучше.

Надо причесаться. И сменить это не шедшее к ней платье. Забавно, что я еще обращаюсь к себе в третьем лице.

Из салона красоты я вышла уже не похожей даже на Николь. Больше всего я напоминала Тальму, популярную дикторшу телевидения, ведущую рубрику «Вопросы и ответы». Выбрала в салоне мод сногсшибательный туалет, превысивший стандартную цену, и на контроле назвала гражданский номер Николь, который мог быть фальшивым, как и ее бумаги.

Компьютер пропустил меня. Значит, Николь Брандо действительно существовала и жила в Столице, имела приличный доход, Но кто она, чем занимается? Десятки вопросов о Николь вертелись в голове. Я не хотела думать о ней из-за возникающего каждый раз неприятного ощущения и все-таки думала.

Теперь улицы были полны народа. Из ресторанов неслись ароматы всех кухонь мира. Я уже забыла, что можно быть такой голодной. Я зашла в один из них. Публика удивленно поглядывала на мой столик — там, кажется, было все, начиная с лукового супа и пресловутого бифштекса с кровью и кончая трепангами. Все, что мне прежде запрещала медицина. Я выпила рюмку вина и неожиданно обнаружила, что оно помогает мне забыть о Николь. Тогда я выпила подряд три двойных джина, и мне стало окончательно все равно — Ингрид я, Николь или сама Тальма. Мне было девятнадцать и хотелось веселиться вовсю. Я поймала себя на том, что разглядываю мужчин за соседними столиками. Про эту сторону жизни я тоже давным-давно забыла.