Мацуо Монро

Научи меня умирать

Год за годом все то же: Обезьяна толпу потешает В маске обезьяны. Мацуо Басё
Глава 1

Каждый раз, когда начинается сезон дождей, я вспоминаю о той обезьяне. Передо мной взлохмаченное море. Дождь омывает потемневшую листву вечнозеленых дубов и серые валуны на побережье, жемчужно-серая пелена застилает горизонт.

Каждый год одна и та же картина. Каждый год одни и те же воспоминания. Обезьяна… Не появись она однажды, не было бы и всей этой истории. А быть может, не было бы уже и меня самого. Сейчас, когда я смог заново собрать свою жизнь из осколков, я это понимаю. Хочется обо всем забыть. Я пытался это сделать, пытаюсь и сейчас. Но каждый раз, когда наступает лето и вместе с ним приходят дожди, на меня наваливаются воспоминания.

Впрочем, история началась не с появления обезьяны – она пришла чуть позже. Началось все с девушки по имени Вик. Да, точно, именно с нее…

Гортензии умываются первыми каплями летнего дождя, а мне на ум приходит тот день, когда я познакомился с Вик.

Так ее звали. Отец ее был морским пехотинцем США на одной из баз в Иокогаме, американцем французского происхождения, отсюда и такое странное имя.

Вик… Как и почему она появилась в моей жизни, я до сих пор не могу понять. Точнее, если верить обезьяне, непонятно, почему я появился в жизни Вик.

Как опасная болезнь. Нет никаких явных симптомов, вроде бы все в порядке, но она уже разрушает организм. Медленно, неуклонно, неотвратимо. Спохватываешься – бороться уже поздно. Дело зашло слишком далеко. Вылечиться нельзя, можно лишь научиться жить с этой болезнью. Кажется, что в один миг стал дряхлым стариком, хотя на самом деле это превращение длилось годами.

Так же получилось и с Вик. Она прокралась тихо и незаметно в мою жизнь. Просочилась по капле. И когда я это заметил, было уже поздно что-либо менять. Смертельная болезнь по имени Вик.

Первый раз я увидел ее в букинистическом магазине. Не самое подходящее место для знакомства. Впрочем, для меня тогда все места были неподходящими. Конечно, я встречался с девушками. Но редко знакомился сам. И никогда не относился к ним серьезно. Служебные романы, где все получается само собой, короткие и ни к чему не обязывающие, как разговор с попутчиком в поезде; девушки на пару ночей, подхваченные в баре; одноразовые встречи в клубах знакомств. Все просто и необременительно. Никаких обязательств, никаких продолжений. Два человека спасаются от одиночества осенним вечером. Два человека спасаются от одиночества летним вечером. Два человека спасаются от одиночества зимним вечером. Два человека спасаются от одиночества весенним вечером. Вот и все.

…Первый раз я встретил Вик у букиниста. Около стойки стояла высокая, небрежно одетая девушка. Свободная футболка, надпись на спине «Don\'t worry», мятые льняные штаны в тонкую красную полоску и босоножки. Все приобретено в каком-нибудь магазинчике на Такесита-дори.[1] Темно-красные волосы с ярко-желтыми прядями топорщатся в разные стороны. Весь ее вид говорил: у меня есть дела и поважнее, чем стоять перед зеркалом.

А потом она обернулась и что-то спросила у меня. И я понял, что она действительно может не думать о том, как выглядит. Человек с таким лицом не может выглядеть плохо. Как не может плохо выглядеть заходящее за гору солнце или сама гора, за которую заходит солнце. Нет, она не была красивой. Нос чуть больше, чем нужно, губы слишком тонкие, острые скулы, глаза чересчур широко расставлены… Все чуть-чуть слишком. Сразу было видно, что она метиска. В стране, где на дверях баров вешают таблички «Только для японцев», это едва ли не преступление. Но ее лицо, собранное из отдельных несуразных деталей, приковывало к себе взгляд, разбивало вдребезги мгновение настоящего и заставляло замереть само время. Мельком глянув на него, уже невозможно было отвести глаза.

Оно притягивалоОгонек керосиновой лампы и мотылек.Опаленные крылья.

Об этом я подумал, увидев ее лицо.

Я не расслышал вопроса, и мне пришлось переспросить. Она посмотрела на меня так, словно я наступил ей на ногу – с удивлением и возмущением. Позже я понял, что она всегда смотрит так, если кто-то недостаточно внимательно ее слушает. Отпущенная человеку жизнь слишком коротка, чтобы повторять одно и то же два раза. Так считала Вик. Впрочем, на то у нее были веские основания.

Она повторила вопрос. Я ответил. Она отвернулась.

Больше ничего. Мимолетное соприкосновение двух мирков. Едва заметное касание. Для нее оно ничего не значило. Для меня, по большому счету, тоже.

Меня поразило ее лицо.

Я знал, что долго его не забуду.

Но в этом не было ничего общего с сексуальным интересом. Вообще ничего здесь не было. Просто очень необычное лицо.

Лицо, останавливающее время.

Потом она ушла. Я хотел заговорить с ней, но, пока собирался с духом, она ушла. Угловатые, резкие движения, нервная походка. Эти штаны, слишком широкие внизу, обвивающиеся при ходьбе вокруг худых щиколоток.

Такая вот встреча.

Здесь, наверное, нужно немного рассказать о себе. Но я этого делать не буду. Чем больше мы говорим о себе, тем труднее остаться самим собой. Настоящее «Я» растворяется в словах, тает, как туман над рекой Тикуго в рассветный час.

Я не хочу превращать самого себя в тень того фантома, который создается при помощи слов. Так что ограничусь тем, что скажу: я – это я. Я хожу, ем, сплю, думаю и чувствую. Живу так же, как миллионы других людей. Во всяком случае, принципиальных отличий не замечал.

Мне тридцать лет. У меня неплохая работа в рекламном агентстве. Точнее, у меня чертовски хорошая работа в чертовски крупном рекламном агентстве. У меня небольшая, обставленная по последнему слову моды квартира на востоке Накано. Я люблю коктейли и терпеть не могу громкую музыку. Я люблю читать и терпеть не могу плохое освещение в комнате. Нужно, чтобы было светло, как в эпицентре ядерного взрыва, либо чтобы царил абсолютный мрак. Говорит это что-нибудь обо мне? Ничего. Только то, что у меня, как и у всех, есть свои заскоки.

Странно, но никто не интересуется по-настоящему важными вещами. Кем работаешь? Сколько получаешь? Куда ездишь отдыхать? Какая машина, и когда ты менял ее последний раз? Вот и все, что интересует других. Ну, плюс еще «какое любимое блюдо?» и «есть ли семья?»… Даже если я подробно и добросовестно отвечу на все эти вопросы, что вы узнаете обо мне? И никому не придет в голову спросить, что я чувствую, когда летней ночью смотрю на двух мерцающих в темноте светлячков. Или когда слушаю шелест ветра в зарослях тростника туманным осенним утром.

Хотя, спроси меня кто-нибудь об этом, вот так, вдруг, я бы решил, что с этим парнем не все в порядке. Необычное, пусть даже и желаемое, очень часто заставляет нас устрично захлопнуть створки … Мы давно превратились в моллюсков. Мы можем быть открытыми, только пока вокруг все спокойно и привычно. Любое отклонение от правил воспринимается как угроза самому существованию.

Я моллюск. Я лежу в прохладной темной воде на глубине в несколько десятков метров. Мне тихо и спокойно… Меня окружают лишь пушистые водоросли. Я привык к их ленивому колыханию. Они привыкли к моей неподвижности. Нам уютно и скучно вместе. Невыразимо скучно… Когда я умру, рядом не окажется никого, кто взялся бы это опровергнуть. Потому что моя жизнь неотличима от смерти.

Лицо девушки преследовало меня еще несколько дней. Стоило закрыть глаза, оно было тут как тут. Неправильное и противоестественно притягательное. Раздражающе навязчивое. Как непрошеный гость.

Но постепенно ежедневные мелкие заботы и хлопоты сделали свое дело – лицо стало появляться все реже и реже, а потом забылось вовсе. Наши заботы – надежный щит.

Каждое утро некое подобие зарядки, стакан апельсинового сока, йогурт или тарелка хлопьев. Путь на работу. Костюм Paul Smith, рубашка Brioni, галстук Kiton, туфли Versus. Мы живем в мире брендовой дифференциации населения. Портфель от Montblanc скажет о тебе больше, чем ты смог бы рассказать о себе на двухчасовой исповеди. Запонки от Cartier лучше всяких слов показывают, чего ты добился в жизни.

Никого не интересует, как ты чувствуешь себя, когда приходит пора гасить свет в спальне и оставаться один на один с самим собой. Часы Titoni, ручка Montegrappa, зажим для галстука Dunhill – значит, ты в полном порядке. Значит, ты не зря прожил последние десять-пятнадцать-двадцать лет.

Что с того, что по ночам ты вынужден глотать снотворное? Зато под окнами стоит Toyota Mark II – и значит, тебе нечего волноваться.

Костюм Mexx, рубашка Givenchy, галстук Nina Ricci. Путь на работу. В бесконечном потоке трудовых муравьев.

Телефонные разговоры, тексты, отчеты. Все бумажки переписаны по несколько раз, на каждой проставлен номер, номер занесен в табличку, таблички и бумажки разложены по папкам, которые в свою очередь переписаны, пронумерованы, занесены в другие таблицы и разложены по другим папкам. Я пишу, переписываю, укладываю, нумерую, снова пишу. Так до бесконечности. Стрелка ползет убийственно медленно. Я завидую львам, которые спят двадцать один час в сутки. У них на заботу о пропитании уходит лишь три часа. У меня – куда больше. Потому что забочусь я не столько о себе, сколько об обществе, в котором живу.

Каждый вечер я прихожу домой. Телевизор, книга, пиво, суси. Иногда захожу в бар. Gin and It, Bacardi Cocktail, Bellini,brandy Egg-Nog, Daiquiri. «Льда побольше, и отфильтруйте воду»… Наутро все повторяется. День сменяется днем, сезон – сезоном, год – годом.

Большинство людей искренне рады такому положению вещей. Для них этот замкнутый круг не ловушка. Следование естественному ходу событий, вечный круговорот жизни. Они не протестуют. Они просто сходят с ума.

В моем доме, выше этажом, парень уже третью ночь изо всех сил выбивает футон. Каждую ночь. Ровно в два часа. Глухие хлопки. Бон-бон, бон-бон[2]… Ритмичность автомата. Неутомимость автомата. Он работает в Sony. Утром я вижу его из окна. Костюм Hugo Boss, рубашка Cerruti, туфли Alberto Guardiani. Идеальная манекенная прическа. Лишенное выражения лицо. Целеустремленность карпа. У этого парня все в полном порядке. За него нечего волноваться, он на правильном пути.

…Уже третью ночь бон-бон. Он тронулся. Вечный круговорот жизни подмял его под себя, расплющил, пережевал и выплюнул. Теперь он видит в выбивании футона особый сакральный смысл. Единственное спасение… Ведь ночью не так важно, какой лейбл украшает твой пиджак. Ночью ты остаешься наедине с самим собой.

Полгода назад похожая история случилась с соседом снизу. Он пытался головой пробить стену своей квартиры. С завидным упорством. Звуки были другие, но целеустремленность и неутомимость та же. Длилось это четыре ночи. Потом он исчез. Родственники позаботились и упекли его в психушку. Теперь он следует естественному ходу событий там.

Наши заботы – наши щиты. Бренды – гербы на наших щитах. И именно они наши подлинные хозяева.

Порой я тоже нахожу в мелких заботах плюсы. Например, когда надо забыть чье-то необычное лицо.

Щит из сиюминутных дел сослужил хорошую службу. Я перестал вспоминать о той девушке из магазина. Но стоило мне забыть ее, как она появилась снова.



В тот день дождь стих. Небо низкое, унылое, как вой брошенной хозяином собаки. Вот-вот заморосит снова. Я вышел на станции Ёёги. Не торопясь, прошел пару кварталов до почты, повернул направо и издалека увидел ее.

Она читала книгу на скамейке в скверике напротив букинистического магазина. Лица не было видно. Но я узнал ее сразу. Те же самые дурацкие штаны. Футболка другая, а штаны те же. Рядом с девушкой зонтик – рукотворный символ сезона дождей.

Когда я поравнялся с ней, она подняла голову и посмотрела прямо на меня. Словно дожидалась моего появления в сквере и из-за этого забросила все свои дела. На миг мне стало досадно – только избавился от этого лица, как от надоевшей занозы, и вот опять оно.

Я остановился. Девушка смотрела на меня. Она продолжала держать книгу раскрытой. Начал накрапывать дождь.

В тех местах, на которые упали капли, бумага темнела, вздувалась крошечными вулканами, краска расплывалась. Страница, похожая на лицо неопрятного старика.

Внутри у меня что-то неприятно колыхнулось. Тревожное предчувствие. Слишком уж случайной была встреча. Мне захотелось захлопнуть створку раковины.

Сделать это было очень просто – нужно всего лишь пройти мимо. Всего-то. Но вместо этого я остановился. И чем дольше я стоял, глядя на нее, тем отчетливее понимал, что никуда мне уже не деться. Опаленные крылья. Ошибка мотылька.

– Вы что-то хотели спросить? – сказал я.

Девушка рассеянно посмотрела на книгу, словно только сейчас сообразив, что держит в руках, захлопнула ее, поднялась и нерешительно сделала несколько шагов ко мне.

– Какой сегодня день? – спросила она.

Отличный вопрос, учитывая обстоятельства, в которых он задан. Я ожидал чего-нибудь более скучного – признания в любви или предложения вступить в какую-нибудь тайную секту… «Какой сегодня день»! Было от чего прийти в замешательство. Я в него и пришел.

На всякий случай я переспросил:

– Извините, что?

И снова на лице удивление и раздражение:

– Вы плохо слышите? Я спросила, какой сегодня день.

– День недели или число? – уточнил я.

– И то и другое.

– Воскресенье. Восьмое июня.

– Спасибо, – сказала она и, словно размышляя вслух, вполголоса добавила, – значит, ровно через неделю…

Я с трудом удержал на языке очередное «простите, что?».

Дождь усилился. Мелкая водяная пыль омыла блестящие, словно покрытые воском, листья магнолий, нежно-розовые лепестки гортензий и светло-серые плиты, которыми была выложена дорожка в сквере. Картина для урбанизированного варианта хайку. Короткие глухие хлопки раскрывающихся зонтов. Мимо нас сновали люди, превратившиеся вдруг в огромные ходячие грибы. Шляпки у грибов самых веселых расцветок. Сумасшедшие грибы.

Мы стояли друг напротив друга и молчали, выпав из этого слоя реальности. Нам было не до зонтов и не до гортензий.

Девушка ушла в себя, размышляя, по-видимому, о том, что будет ровно через неделю. Я же просто смотрел на ее лицо. Все вопросы куда-то исчезли. Время замерло.

– Вы будете здесь через неделю? – спросила она.

– Не знаю. Если успею прочитать то, что купил сегодня.

– Приходите.

– Зачем?

– У меня через неделю день рождения. Я вас приглашаю. Встретимся здесь… Придете?

Я кивнул. По-моему, это был гипноз. Наверняка гипноз. Иначе какого черта я кивнул?

– Часов в одиннадцать, идет?

– Хорошо.

Определенно гипноз.

Она постояла еще несколько секунд, потом тряхнула головой, словно утвердилась в какой-то мысли, неожиданно развернулась, ни слова не говоря, и пошла к выходу из сквера. Ни «до свидания», ни «спасибо». Намокшие брюки не обвивались вокруг ее щиколоток.

Глава 2

Лишь проснувшись в воскресенье утром, я вспомнил, что приглашен на день рождения.

Желания идти куда-нибудь у меня не было. Серая хмарь за окном. Не до прогулок. Хотелось остаться дома и провести тихий, спокойный выходной. Десяток писем, на которые надо ответить. На кухне гора немытой посуды. Белье, ждущее отправки в прачечную. Дел хватало и без девушек с неадекватным поведением.

Я провалялся в постели с полчаса, раздумывая, как поступить. Проще действительно никуда не идти. Я ей ничем не обязан. Но вроде как пообещал. И потом будет неловко встретить ее в магазине. «Почему же вы не пришли?» – «Извините, но мне нужно было помыть посуду, а, кроме того, не хотелось общаться с сумасшедшими».

Да и не обязательно она должна быть сумасшедшей… Скорее, одинокой. Одиночество и не на такие поступки толкает. Особенно одиночество жителя мегаполиса. Чем больше людей живут в одном месте, тем дальше они друг от друга. Все в полном соответствии с законами природы. Молекулы тем сильнее отталкиваются друг от друга, чем сильнее сжимается тело. Но оттолкнуться совсем не могут. Нужна связь с другими. Постоянная, ясно ощущаемая связь… Вот ради этого ощущения человек и совершает всякие идиотские поступки. Как выкручиваются в такой ситуации молекулы, я не знаю. Тоже наверняка есть какие-то хитрости. Хотя не думаю, чтобы они приглашали на свой день рождения первую встречную молекулу.

Я рефлексировал, пока часы не показали девять. Потом все-таки выбрался из-под одеяла и отправился в ванную. Почистил зубы, долго стоял под душем, плюнув на всякую экономию, тщательно побрился. Гель для душа Basala от Shiseido, антибактериальная пена для бритья от Biotherm, крем после бритья Biotherm, туалетная вода Jungle от Kenzo, дезодорант-стик Jungle от Kenzo. Бренды везде. Твой запах скажет другим, кто ты есть в этом мире. «От него пахнет дешевым одеколоном», – мы произносим как: «Эй, парни, с ним не стоит иметь дело. Это неудачник и слабак».

Когда я закончил, было без четверти десять. Еще полчаса до выхода. Я пошел на кухню и сварил себе кофе. Неторопливо выпил пару чашек, стоя у окна и глядя на плантации ходячих грибов. Вскоре мне предстояло стать одним из этих генетических чудовищ.

До букиниста я добрался быстрее, чем рассчитывал.

Все было как в прошлый раз. Тот же дождь. Те же мокрые магнолии. Те же хлопки раскрывающихся зонтов. Дежа вю. Только девушки не было видно. Я посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось десять минут. Мелькнула мысль, что еще есть возможность уйти.

Мимо прошла стайка школьниц. Дождь не смог перебить запах жевательной резинки и дешевых духов. Поколение приклеенных к синюшным ногам гольфов. Одна из них посмотрела на меня и сказала что-то вроде: «Какой мрачный дядечка». Ее подруги захихикали.

– Ты и в самом деле мрачный дядечка, – послышалось за спиной.

– Я обернулся. Похоже, эти нелепые штаны у нее единственные.

– Привет, – сказал я.

– Привет. Давно ждешь?

– Да нет. Только пришел. С днем рождения.

– Спасибо… Я тебе соврала, – сказала она. – День рождения у меня зимой. Одиннадцатого февраля. Такое вот невезение.[3]

Честно говоря, я не особенно удивился. Она производила впечатление человека, от которого можно ожидать всего, чего угодно.

– Обиделся? – спросила она.

Судя по тону, ей было все равно, обиделся я или нет.

– Да нет. Даже не очень удивился.

– Почему?

– А тебе хотелось, чтобы я удивился или обиделся?

– Да нет, – передразнила она меня. – Просто любой другой так бы и сделал.

Я пожал плечами. Раз ей все безразлично, то и мне нечего воспринимать все всерьез. Будем оба холодными и безразличными. Как дохлые пингвины.

– Меня зовут Вик.

Так я узнал ее имя.

– Вик… – повторил я.

– Да. Сейчас ты спросишь, откуда у меня такое имя.

– Ну, и откуда у тебя такое имя?

Она внимательно посмотрела на меня. Карие глаза. Темный янтарь. Правый чуть косил. Это было заметно, если она смотрела в упор. А так обычные глаза. Насколько глаза могут быть обычными.

– У меня один глаз косит, – сказала она.

Это не было извинение. Смущения я тоже не уловил. Просто констатация факта. Как если бы я сказал «У меня темные волосы». Только мне бы и в голову не пришло об этом говорить.

– Я вижу.

– Просто меня бесит, когда люди пытаются не замечать чужих недостатков. Делают вид, что все в полном порядке. А у самих на физиономии написано «вот какой я тактичный»… Еще у меня жуткий шрам на груди.

– М-м-м – промычал я. Что тут можно было сказать?

– А как тебя зовут?

– Котаро.

– Понятно… А с моим именем все просто. Отец француз. Американец французского происхождения. Мамочка не устояла перед обаянием гайдзина. Потом он уехал. Осталось от него только это имя.

– Хорошее имя.

– Ну да… Не ты ведь с ним живешь.

Я пожал плечами. Огляделся. Мне надоело изображать гриб. Ноги совершенно промокли.

– У тебя какие планы на сегодня? – спросил я.

Она также пожала плечами. Похоже, ей нравилось обезьянничать.

– Никаких. Вообще-то я вытащила тебя, чтобы провести вместе этот выходной.

– Странная ты.

– Не странная. Просто делаю что хочу. И говорю что хочу.

– Непросто, наверное, приходится.

– Не сложнее, чем другим. Они тратят время и силы, чтобы быть такими, как все, а я – на то, чтобы быть собой. Затраты одинаковые. Результат разный.

– Как насчет кофе?

– Идет. Только платишь ты. У меня ни иены.

Мы вышли из сквера. Повернули направо. Прошли несколько кварталов, пока не наткнулись на небольшую кофейню. Вик не проронила ни слова. Шла с таким видом, будто решала сложнейшую математическую задачу. Полностью в себе. Остановившийся взгляд. Несколько раз она чуть не налетала на прохожих. Я вовремя оттаскивал ее в сторону. Но она, похоже, даже не заметила этого. Интересно, как она ходит одна?

Мы взяли по каппучино и сели за столик. Посетителей было немного. Компания галдящих школьниц и влюбленная парочка. Парочка заворожено смотрела на экран карманного компьютера. Вскоре школьницы, не переставая галдеть, выкатилась из кофейни. Сразу стало тихо. Парочка продолжала медитировать.

Вик молча пила кофе. Я тоже помалкивал. Непонятно, как себя с ней вести. Просто сидел и смотрел на ее лицо. На этот раз время не хотело останавливаться. Может, дело тут в дневном свете? Без него лицо как лицо… Хотя в магазине время остановилось. Загадка. Я вздохнул и уставился в окно.

Глупое положение. Зачем я здесь? Вот сейчас она допьет кофе, встанет, скажет «пока» и пойдет по своим делам. С таким видом, будто так и должно быть. А я останусь ломать голову, к чему была эта встреча. Глупое положение. Глупейшее. Можно, конечно, попытаться уговорить ее на секс… Только после того, как я ее уговорю, придется еще уговорить себя.

Я посмотрел на нее. Ни капли сексуальности. Хотя и фигура неплохая, и лицо… Тут она подняла голову и перехватила мой взгляд.

– Думаешь, переспать со мной или нет?

Говорит то, что думает. Мне это нравилось все меньше. Не оставалось ничего другого, как ответить тем же.

– Да.

– Ну и как? Ответ положительный?

– Пока не определился.

– Когда определишься, дай знать. Мне интересно.

И снова уткнулась в свою чашку. У меня было три варианта, как поступить. Номер первый – встать и уйти. Номер второй – нагрубить, встать и уйти. Номер третий – остаться и сидеть молча. После недолгих размышлений я выбрал третий. Было интересно, чем все закончится. И все-таки хочу я с ней переспать или нет?

– Знаешь, – сказала Вик, – говорят, что когда человек падает с большой высоты, при ударе о землю его подбрасывает на несколько метров. Вылетают глаза. Тело превращается в мешок с дроблеными костями. При этом многие умирают, не долетев до земли.

Нет, спать я с ней не хочу. Это точно. Можно представить себе этот секс. На самом интересном месте она вдруг замирает и говорит что-то вроде: «Когда человека насмерть сбивает машина, с него слетают ботинки, как бы крепко ни были завязаны шнурки». С нее станется.

Вслух я сказал:

– И что?

– Да ничего.

– Это все объясняет.

Я кинул взгляд на парочку. Они по-прежнему не отрывались от компьютера. Однажды в поезде я видел, как две школьницы с сотовыми телефонами, сидя рядом, обменивались сообщениями. Похоже, эта парочка такая же чокнутая.

– Котаро.

– Что?

– Ты не злись на меня, ладно?

– Стараюсь. Но может, ты скажешь, зачем я тебе понадобился? По-моему, тебе неплохо и одной.

– Подожди. Я тебе все объясню. Когда нужно будет.

– Вот сейчас и нужно.

– Если скажу сейчас, ты не поймешь. Это непросто… Я и сама еще толком не разобралась. Как только в голове все уляжется, скажу. Кстати, ты решил, хочешь со мной переспать или нет?

– Не хочу, – честно ответил я.

– И правильно. Мне один парень говорил, что со мной спать, все равно что онанизмом заниматься.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Наверное, он имел в виду, что меня нет в этот момент. То есть тело-то есть. А сама я далеко. Я ведь иногда даже не помню, было что-то или нет. Догадываюсь, что было, раз рядом кто-то лежит. Но как и что именно – не помню. Будто выключили меня, кончили, а потом снова включили. Так что тебе со мной скучно будет. Но если захочешь, обращайся, нет проблем.

– Учту.

«Если захочешь, обращайся»… Будто книгу предлагает почитать. Впрочем, какая разница? Обращаться я не собираюсь. А что собираюсь? Этого я не знал. Сидел и попивал уже остывший кофе. Если уж меня занесло с ней в кафе, то буду пить кофе. Как будто это я и собирался делать сегодня. Убедить себя бывает непросто. Нужна некоторая тренировка, конечно. Но постепенно привыкаешь. Привыкаешь не жалеть о том, что получилось так, а не иначе.

– Эй, – сказала Вик. – Пойдем, пройдемся. Надоело сидеть.

Мы поднялись и вышли на улицу. Когда выходили из дверей, я последний раз посмотрел на парочку. Ничего не изменилось. Они были поглощены компьютером. Даже позы не изменились. Да что же они там увидели?

Мы были буквально в двух шагах от парка Ёёги.[4] Я решил пойти туда. Не люблю толкаться на улицах. К тому же в саду храма Мэйдзи цвели ирисы. Если гуляешь безо всякой цели, гуляй там, где красиво. Это еще один мой заскок. Вик же было все равно куда идти. Она опять решала задачку. Я снова стал поводырем.

В парке людей тоже хватало. Но не было уличной суеты.

Суетливость – альфа и омега человеческой природы. Самозабвенно делать из несовершенного мира совершенный – главная задача. Как будто природа справляется недостаточно хорошо. Потом то, что удается исправить, нужно вобрать в себя. Посмотреть, послушать, потрогать, понюхать. Употребить. Проглотить.

Это называется – «получить новые впечатления».

Это называется – «получить информацию».

Это называется – «узнать мир».

Потом переработанные впечатления выбрасываются обратно. В виде слов, воплей, жестов. Держать их в себе невозможно. Обычный процесс поглощения, переработки и избавления от остаточных продуктов. Информация выблевывается, впечатления испаряются с поверхности кожи, воспоминания выводятся с мочой.

Польза чашки заключается в ее пустоте. Мы это хорошо знаем. И стремимся быстрее освободиться от продуктов переработки. Чтобы тут же заполнить себя снова.

Мы боимся сидеть без дела. Боимся чего-то не успеть. Как будто можно успеть все. Как будто то, что мы успеем кому-нибудь нужно. Суета – смысл нашей жизни.

Но суета везде разная. В парках с ней можно мириться. От впечатлений, полученных в парке, людей не пучит. Потому здесь более или менее спокойно.

– Эй, – окликнула Вик.

Я забыл, что она рядом. Потрясающее умение исчезать, находясь все время рядом. Причем без усилий. Все получалось само собой.

Если долго молчать, люди попросту перестают тебя замечать. Перестань болтать – и станешь человеком-невидимкой. Окружающие замечают не нас, а наши реакции на них. Стоит никак не отреагировать на их поступки или слова, ты исчезнешь.

– Эй, – повторила она. – Где это мы?

– Это парк Ёёги. Вон храм Мэйдзи. Ты что, никогда здесь не была?

– Была, конечно… Наверное. Не помню. Скорее всего, была. Только не помню ничего.

– Как тебе удается стать невидимкой?

– Кем-кем?

Я сказал ей, что думал о невидимости.

– Чушь, – фыркнула она.

– Ну, чушь, так чушь.

– Я с детства была такой невидимкой. Меня постоянно теряли. Не я терялась, а меня теряли. Понимаешь разницу? Я могла стоять рядом с матерью, в двух шагах, и она меня не видела. Озиралась и звала по имени. Мне каждый раз хотелось крикнуть: «Мама, я здесь!» Но почему-то я этого не делала. Ждала, пока мама меня заметит. Жутко, когда мать тебя не видит, хотя ты совсем рядом. Она и в комнате меня умудрялась потерять… Почему так было, как ты думаешь?

– Я уже рассказал свою теорию. Ты решила, что это чушь.

– А мне кажется, человек рождается невидимкой. Просто с возрастом он учится управлять своей невидимостью. Вот как я. Раньше я пропадала независимо от своего желания. Раз, – Вик щелкнула пальцами, – и меня нет, все ищут. А я стою и тихонько плачу. Мне страшно – а вдруг так и не найдут? Вдруг я останусь невидимой навсегда? Что мне тогда делать?.. Потом постепенно научилась исчезать, когда мне нужно. Иногда ведь и это нужно…

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Сейчас ты исчезла, потому что тебе было нужно?

– Нет. Теперь, когда мне нужно, я становлюсь видимой. А так предпочитаю быть невидимкой.

– Почему?

– Будешь задавать много вопросов – опять исчезну, – сказала она без всякого выражения.

Мне показалось, что она и вправду может исчезнуть по собственному желанию. Причем в прямом смысле. Стать невидимой.

– Знаешь, ты тоже странный.

– Да ну?

– Серьезно. Я это еще тогда заметила, в магазине. Когда первый раз тебя увидела. Подумала: вот странный парень. Тебе разве никто не говорил, что ты странный?

– Нет. С другой стороны, никто не говорил и что я нормальный. Я не очень-то схожусь с людьми. Во всяком случае, не настолько, чтобы говорить о таких вещах.

– А тут и говорить нечего. Сразу видно. Ты ведь тоже невидимка. Да и вообще, – она опустила голову, – Все мы невидимки.

– Ну это уж как-то слишком мрачно.

– Ты хорошо знаешь своих соседей? Если из них кто-нибудь умрет, кто-нибудь одинокий, ты это сразу заметишь? Например, если умру я, меня хватятся самое раннее через неделю… В лавке напротив моего дома, где я обычно покупаю собу, подумают: «Что-то давно не видно той девчонки». Но будет ли кому до этого дело? Ну, нету и нету… А потом в газетах напишут: «По адресу такому-то найден труп девушки… Причина смерти выясняется… Тело обнаружили соседи, когда почувствовали подозрительный запах, и тут же позвонили в полицию…» – все в таком духе. И это если еще напишут, что вряд ли. Никакой ведь сенсации нет. Вот если бы я бросилась с крыши Токио-но То[5]… Да и тогда пошумели бы немного и все… Умер еще один человек-невидимка.

Вик замолчала. У нее было такое лицо, будто она только что одним махом взлетела на последний этаж этого самого Токио-но То. На верхней губе выступили бисеринки пота. Плечи мелко подрагивали. Мне показалось, что она плачет. Но это была нервная дрожь.

– Послушай, к чему эти разговоры? Ты ведь не собираешься умирать? Зачем… – начал было я.

Но она остановилась, посмотрела мне в глаза и произнесла медленно и четко:

– Именно это я и собираюсь сделать.

Глава 3

– Именно это я и собираюсь сделать, – сказала Вик.

Я отреагировал единственным доступным мне в этой ситуации способом. Глупо хмыкнул.

– Нечего хмыкать.

– Ты чем-то больна?

– Нет.

– Что же тогда?

– Я решила умереть. Убить себя. Вот и все. Что тут непонятного?

И опять этот взгляд. Удивление и упрек.

– Непонятно, зачем. Ты влипла в какую-то историю?

– Да нет, – она пожала плечами, будто я спросил, не болит ли у нее голова.

– Люди не убивают себя просто так, без всякой причины. Это тебе не напиться. И не по магазинам пробежаться.

– При чем тут магазины? – удивилась она.

– Я так, к примеру… Короче, нужна веская причина.

– Ты-то что в этом понимаешь?

– Тебе любой скажет. Это же очевидно.

– Ну и засунь это «очевидно» себе в задницу, – Вик зло пнула ногой камешек. – Вот ведь придурок! «Это очевидно», – передразнила она меня.

– Перестань…

– Это ты перестань. Если ничего не понимаешь, лучше помалкивай.

– Просто хочу тебя понять, вот и все, – сказал я.

Я не верил, что она говорит серьезно. Крик о помощи. Попытка привлечь к себе внимание. Желание перестать быть невидимкой. Все понятно. Одиночество.

Кого-то оно толкает к проституткам, кого-то в клубы знакомств или клубы по интересам. Ну а кого-то – к таблеткам.

Где-то я читал, что женщины пытаются покончить с собой в три раза чаще, чем мужчины. В три раза чаще их попытки заканчиваются пшиком. Мужчины берутся за дело реже, но почти всегда доводят его до конца.

Чего-чего, а женских разговоров о самоубийствах я наслушался. В средней школе второй ступени две девчонки откровенничали со мной на эту тему и показывали какие-то флакончики с таблетками. Еще одна была в университете. Та постоянно носила с собой опасную бритву. Насколько я знаю, все три сейчас замужем. Утром собирают мужьям бенто, вечером раздевают их, пьяных, и укладывают спать. Чтобы утром снова собрать бенто. Теперь им некогда думать о самоубийстве. Теперь у них есть дела поважнее.

С Вик, я был уверен, произойдет нечто похожее. Если человек говорит о том, что решил наложить на себя руки, значит, все не так плохо. Аксиома. Слова выпускают наружу чудовищ, живущих внутри. Эти твари не переносят открытых пространств. Назови его по имени – оно тут же теряет силу. Покажи его другим – оно умирает. Больше пользы в словах я не вижу.

– Ты думаешь, что это пустая болтовня? – прищурилась Вик.

Правый глаз косил сильнее обычного.

– Нет. Я думаю, тебе нужно об этом с кем-то поговорить.

– То есть думаешь – болтовня.

– Да нет же. Я верю, что тебе на самом деле приходится несладко. И ты действительно начинаешь думать о том, что жизнь не такая уж замечательная штука. Но, поверь, самоубийство – не выход. Умереть всегда успеешь. Все мы рано или поздно умрем. Смерть неизбежна. Так зачем ее торопить?

Я говорил, будто читал написанный каким-нибудь новомодным проповедником текст. Верил ли я в то, что говорю? По отношению к ней – да. По отношению к себе… Иногда самоубийство мне кажется выходом. Точнее, не самым плохим способом поставить точку. Но если ты способен приставить ствол какого-нибудь Colt Combat Commander к собственному виску, это вовсе не значит, что позволишь повторить подобный трюк другому.

– Да прекрати ты молоть чепуху! Я не прошу отговаривать меня. И не хочу делиться своими проблемами. Доказывать что-то тем более не буду. Моя смерть, – мое дело. И только мое. Ты не лезь.

– Я вообще-то и не лез. Ты сама об этом заговорила. А я высказал свое мнение…

– Засунь его себе в задницу.

Других слов она не знает, что ли? Обычно я терплю людей. Терплю их словечки, манеру говорить, поведение, шутки, вопросы, запах… Некоторых приходится терпеть больше, некоторых меньше. Вот и вся разница. Терпеть Вик становилось все сложнее. Необычное лицо и необычное имя еще не повод быть сукой.

– Ладно, не злись, – лениво протянула она. – Не такая уж ты важная птица, чтобы не мог засунуть в задницу свое мнение.

Вот так. Довольно обидное пожелание. Я подумал, что и добропорядочный отец семейства, и бомж, и растлитель малолетних одинаково обидятся, если кто-то предложит им засунуть свое мнение себе же в задницу. Ведь каждый считает себя достойным уважения. Потому что человек, и точка.

Я решил не обижаться на Вик. Человек говорит то, что хочет. Сам я так не могу. Но это не повод для обиды.

За разговором я не заметил, как мы прошли мимо стадиона, и вышли на Инокасира-дори. Ничего себе прогулка! Я промок, проголодался и порядочно устал.

– Не хочешь поесть? – спросил я Вик.

Она уставилась на меня пустыми глазами. Видимо, опять исчезала ненадолго.

– Давай поедим, – повторил я.

– Не знаю… Не уверена, что хочу.

– Зато я хочу.

Лицо у нее изменилось. Сейчас предложит засунуть мои желания в задницу.

– Если ты не хочешь есть, можешь отправляться домой или куда там тебе нужно, – опередил я. – Мне надо перекусить. Так что я сейчас зайду вон в тот ресторанчик, а ты решай сама, что будешь делать.

И ускорил шаг. Она пошла следом. Мне было все равно.

Мы заказали якисобу. Я взял себе «Кирин»,[6] она – рисовый чай.

Ели молча. Вернее, ел только я. Вик, насупившись, попивала чай. Еда ее не интересовала.

Не обращать внимания. Не реагировать. Такую я дал себе установку. Это действительно ее жизнь и ее смерть. Пускай читают мораль те, кто в эту мораль верит. Я не верю. Раньше верил, а теперь нет. Теперь я за свободу выбора. Хотя и в нее не очень-то верю…

Индивидуальность в наши дни воспринимается хуже, чем сексуальная связь со школьницей. Свобода выбирать – привилегия изгоев.

Современный мир избавляет человека от необходимости мыслить. Глаза нам заменяет воспитание, мысли – правила, собственное мнение – стереотипы, желания – рекламные ролики. Все уже придумано, зафиксировано, разложено по своим местам… Не думай, а слушай, смотри и запоминай. О тебе уже позаботились. Мой голову этим шампунем, спи на этих кроватях, носи эти джинсы. Да, конечно, у тебя есть право выбора, но к чему оно? Пока ты будешь выбирать, размышлять, анализировать, время уйдет. Вот и не забивай голову всякой ерундой. Живи комфортно, пусть каждый твой день будет праздником безграничного потребления.

Кто-то плывет поперек течения. Дело вовсе не в мужестве. Дело в усталости. Настоящая усталость породила больше героев, чем мужество. Я не собираюсь в герои. И не хочу быть отступником. Просто слишком устал быть, как все. Это тяжелый труд. Многие не замечают этого. Многих убивает стремление быть, как все. Понимать это страшно. Не понимать – глупо. Ловушка.

Я стою на краю пропасти. Через нее переброшен узкий мост. Противоположный конец теряется в густом влажном тумане. Я не знаю, есть ли он вообще, этот конец. Мост тихонько раскачивается и скрипит. Скрип в кромешной вязкой тишине. Тревожно-тоскливый. Я не знаю, куда ведет этот мост. Возможно, в никуда. Чтобы узнать, что там, нужно сделать шаг вперед. Ступить на прогнившие, жалобно стонущие доски. Смертельно опасный шаг. Но не сделать его я не могу. Кто-то ждет меня в тумане. Кто-то зовет меня. Наверное, это я сам…

– Да что с тобой? – голос Вик вернул меня в чавкающую суету ресторанчика.

– Что?

– Я тебя уже третий раз зову, а ты не слышишь.

– Извини, задумался.

– О чем это?

– О свободе выбора. Есть такая штука в жизни. Вот о ней я и думал.

– Много надумал?

– Не то чтобы очень.

– Я хотела тебе объяснить, почему я решила умереть, – аккуратно отодвинув чашку в сторону, сказала Вик.