- Хочу вернуть жалованье за эту неделю, - сказал Холларанн. - Целиком. Знаю, в какой переплет вы из-за меня попадете, мистер Куимс, сэр.

Выражение лица Куимса сделалось ещё более напряженным - выглядело это так, словно он подавился костью.

- Об этом можно поговорить позже. Идите, пакуйтесь.

Я поговорю с Бедекером. Хотите, забронирую вам место в самолете?

- Нет, сэр. Я сам.

- Ладно. - Куимс поднялся, наклонился вперед, но вдохнул поднимающийся от его \"Кента\" пласт дыма и страшно закашлялся, худое бледное лицо покраснело. Холлоранн изо всех сил старался сохранять угрюмость. - Надеюсь, все уладится, Дик. Как станет что-нибудь известно, позвоните.

- Будет сделано.

Они обменялись рукопожатием через стол.

Холлоранн заставил себя спуститься на первый этаж, пройти в помещение для прислуги, и только там разразился басистым хохотом, тряся головой. Он ещё ухмылялся, промокая платком выступившие на глазах слезы, и тут запахло апельсинами. Густой аромат прогнал желание смеяться, а следом в голову Холлоранна ударил гром, да так, что Дик неверными пьяными шагами отступил к розовой оштукатуренной стене.

(!!! ПОЖАЛУЙСТА ДИК ПРИЕЗЖАЙ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ!!!)

Через некоторое время, немного придя в себя, Холлоранн почувствовал, что, наконец, в силах взобраться по наружной лестнице к себе в комнату. Ключ хранился под плетеным тростниковым ковриком для ног. Когда он нагнулся за ним, из внутреннего кармана что-то вывалилось и упало на площадку третьего этажа с печальным \"тук\". Мысли Дика настолько занимал голос, вдребезги разнесший его голову, что в первую секунду он лишь равнодушно взглянул на синий конверт, не понимая, что это.

Потом Холлоранн перевернул конверт. Прямо на него уставились черные, похожие на пауков, буквы: ЗАВЕЩАНИЕ.

(О Господи, неужто так, оно и бывает?)

Он не знал. Может быть. Всю неделю мысль о собственной кончине крутилась в голове, как... ну, как

(давай, давай, скажи)

как предупреждение.

Смерть? За какую-то долю секунды перед ним в единой вспышке промелькнула вся его жизнь. Не в историческом смысле, не топография взлетов и падений, пережитых Диком, третьим сыном миссис Холлоранн, а жизнь, какой она была сейчас.

Незадолго до того, как пуля свела его в мученическую могилу, Мартин Лютер Кинг сказал им, что достиг вершины. Дик че мог претендовать на это. До вершины он не добрался, зато после многих лет борьбы достиг солнечного плато. У него были хорошие друзья. У него был полный набор рекомендаций, какие могут понадобиться, чтобы получить работу где угодно. Если ему хотелось трахаться - что ж, находилась дружелюбно настроенная баба, которая не ломалась и не исходила дерьмом по поводу \"что все это значит\". С тем, что он черный, Дик примирился... совершенно примирился. Ему уже стукнуло шестьдесят и, слава Богу, по свету он поездил.

И он собрался рискнуть покончить со всем этим, покончить с собой из-за трех белых, которых даже не знает?

Но ведь это неправда, верно?

Он знал мальчика. Они понимали друг друга так, как не способны даже хорошие друзья после сорока лет знакомства.

Он знал мальчика, а мальчик его: ведь в голове у обоих имелся своего рода прожектор, что-то, чего они не просили, что просто было им дано.

(не-е, у тебя фонарик, а прожектор у мальчугана).

Иногда этот свет - это сияние - казалось очень приятной штукой. Можно угадывать лошадей или вот, как сказал малыш, - найти папе чемодан, когда хватятся, что его нету. Но ведь это всего лишь приправа к салату, оболочка, а в салате горькой вики не меньше, чем прохладного огурца. Познаешь вкус боли, смерти и слез. Теперь мальчуган застрял в этом отеле, и Холлоранн поедет. Ради мальчика. Ведь, коли речь зашла о мальчике, они разного цвета только когда открывают рот. Поэтому он поедет. И сделает, что сможет, потому что иначе мальчуган погибнет прямо у него в голове.

Но, поскольку Холлоранн был человеком, он ничего не мог поделать с горьким желанием, чтоб его миновала чаша сия.

(Она стала выбираться наружу и искать его!)

Эта мысль пришла в голову Холлоранну, когда он упихивал в сумку одежду на смену. Воспоминание оказалось таким ярким, что Холлоранн оцепенел такое с ним случалось каждый раз, как он думал об этом. А думать об этом он старался как можно реже.

Горничная - звали её Делорес Викери - была в истерике.

Наговорила всякого другим горничным и, хуже того, некоторым постояльцам. Болтовня дошла до Уллмана (этой дурочке следовало бы знать, что иначе и быть не может), и он вышвырнул девчонку с работы. Она явилась к Холлоранну в слезах - ие потому, что её выкинули, а из-за того, что увидела в номере на третьем этаже. Она зашла в 217-й поменять полотенца, сказала Делорес, а там оказалась эта миссис Мэсси, она лежала в ванне, мертвая. Конечно, это невозможно. Миссис Мэсси потихоньку увезли днем раньше, и в тот момент она уже летела обратно в Нью-Йорк в багажном отделении вместо первого класса, к которому привыкла.

Делорес не очень-то нравилась Холлоранну, но в тот вечер он сходил наверх посмотреть. Горничная представляла собой девицу двадцати трех лет с оливковой кожей. К концу сезона, когда становилось поспокойнее, она обслуживала столики.

Холлоранн пришел к выводу, что она сияет, но очень слабо - так, мигающий огонек: зайдет пообедать похожий на мышь господин с провожатым в полотняном плаще, и Делорес пристроит их за один из своих столиков. Похожий на мышь мужчина оставлял под тарелкой портрет Александра Гамильтона достаточно скверно для девушки, обстряпавшей дельце, но она ещё и ликовала по этому поводу. Эта лентяйка исхитрялась сачковать там, где дела вел человек, не терпящий никаких сачков. Она усаживалась в бельевой читать журнал и курила, но, когда бы Уллман ни отправился на сверхурочный обход (и горе той давшей отдых ногам девушке, которую он поймает!), он обнаруживал, что Делорес усердно трудится: журнал скрывался под простынями на верхней полке, а пепельница благополучно засовывалась в карман униформы. Да-а, подумал Холлоранн, лентяйка и неряха, которой сторонились остальные девушки...

но слабенький огонек в Делорес теплился. И всегда позволял ей выйти сухой из воды. Но то, что она увидела в 217-м, испугало её достаточно сильно, поэтому она с радостью забрала выданные ей Уллманом бумаги и уехала. Почему Делорес пришла к нему? Сияние сияние узнает, подумал Холлоранн, усмехнувшись.

В общем, в тот вечер он пошел наверх, в комнату, которую на следующий день должны были занять снова. Чтобы войти, Холлоранн воспользовался ключом-универсалом из конторы.

Поймай его с этим ключом Уллман, Дик присоединился бы к Делорес Викери в очереди на бирже труда.

Ванну заслоняла занавеска. Он откинул её, но ещё раньше предчувствие подсказало ему, что он там увидит. В наполовину налитой ванне грузно лежала лиловая, раздувшаяся миссис Мэсси. Холлоранн замер, глядя на неё сверху вниз, а сильно колотящееся сердце подкатило к самому горлу. В \"Оверлуке\"

случалось и другое: время от времени повторялся плохой сон - как будто Дик на балу-маскараде обслуживает гостей в бальном зале и при крике \"Маски долой!\" появляются их настоящие лица, гниющие морды насекомых. А ещё кусты живой изгороди, эти звери; два, может быть, три раза Холлоранн видел (или думал, что видит) как они перемещались, хотя и совсем немного. Сидевшая на задних лапах собака как будто бы чуть припадала к земле, а львы выдвигались вперед, словно угрожали маленьким хамам с детской площадки. В прошлом году, в мае, Уллман послал Холлоранна на чердак поискать декоративный набор инструментов для тушения пожара, тот, что ныне стоит в вестибюле у камина. Пока Дик копался там, три лампочки под потолком погасли и он потерял выход. Неизвестно, сколько времени он бродил там, спотыкаясь, налетая на разные предметы, обдирая лодыжки о коробки, все ближе к панике, и все сильнее становилось ощущение, будто в темноте что-то к нему подкрадывается. Огромное страшное существо, которое медленно просочилось под дверь, как только погас свет.

А когда, споткнувшись, Холлоранн буквально вылетел в люк, то, не закрывая его, со всех ног поспешил вниз - перемазанный сажей, встрепанный, по-прежнему томимый дурным предчувствием. Потом Уллман лично спустился в кухню сообщить, что Дик оставил чердачный люк нараспашку и не погасил свет. Может быть, Холлоранн полагает, что постояльцам захочется подняться туда поиграть в кладоискателей? Он считает, что электричество бесплатное?

И Дик заподозрил - нет, почти уверился - что кое-кто из постояльцев тоже видел или слышал разные вещи. За три года, проведенные им в отеле, президентский люкс снимали девятнадцать раз. Шестеро из въехавших туда покинули отель рано, некоторые выглядели явно нездоровыми. Другие гости с той же внезапностью покидали другие номера. В семьдесят четвертом, однажды вечером, когда стало смеркаться, на поле для гольфа неизвестно почему забился в истерике, пронзительно крича, человек, заработавший в Корее Бронзовую и Серебряную Звезды (теперь он заседал в правлениях трех главнейших корпораций и, по слухам, лично вышвырнул с работы известного автора телевизионных программ новостей). Потом, за то время, что Холлоранн был связан с \"Оверлуком\", дети дюжинами отказывались ходить на детскую площадку. У одной малышки случились судороги, когда она играла в цементных кольцах Однако можно или нельзя отнести это на счет беспощадной песни злобных сирен \"Оверлука\", Холлоранн не знал - среди персонала ходили слухи, что ребенок, единственная дочь красавца-киноактера, страдает эпилепсией, сидит на лекарствах и в тот день просто забыла их выпить.

Поэтому, уперевшись взглядом в труп миссис Мэсси, он испугался, но в полный ужас не пришел. Это оказалось полной неожиданностью. Ужас охватил его, когда она открыла глаза, обнаружив пустые серебряные зрачки, и усмехнулась. Ужас охватил его, когда (она начала вылезать и искать его!)

С бешено колотящимся сердцем Дик пулей вылетел оттуда, но даже за закрытой и запертой дверью не почувствовал себя в безопасности. Честно говоря, застегивая сейчас молнию на дорожной сумке, он признался себе, что с тех пор нигде в \"Оверлуке\" больше не чувствовал себя в безопасности.

А теперь мальчуган - зовет, кричит: помоги!

Он взглянул на часы. Половина шестого вечера. Холлоранн направился к дверям, вспомнил, что в Колорадо (особенно в горах) сейчас суровая зима, и вернулся к шкафу. Из полиуретанового сушащего и очищающего чехла Дик вытащил длинное, отделанное овчиной пальто и перекинул через руку. Другой зимней одежды у него не было. Погасив свет, он огляделся.

Ничего не забыл? Да. Еще одно. Вытащив из нагрудного кармана завещание, он засунул его за край зеркала на туалетном столике. Если повезет, он вернется и сам вынет его оттуда. Да уж, если повезет.

Холлоранн вышел из квартиры, запер дверь, сунул ключ под тростниковый коврик и по ступенькам крыльца сбежал к кадиллаку с откинутым верхом.

На полдороге к \"Майами Интернэшел\", в приятном - отдалении от коммутатора, который, как известно, прослушивал Куимс со своими подпевалами, Холлоранн остановился возле торгового центра \"Лондромэт\" и позвонил в \"Объединенные авиалинии\". Самолеты на Денвер?

Имелся один самолет, который должен был улететь в 6.36.

Джентльмен успеет?

Холлоранн поглядел на часы. Они показывали 6.02. И сказал, что успеет. Как насчет свободных мест на этот рейс?

Минуточку, я проверю.

Он услышал щелчок, а потом - сахаринно-сладкий голос Монтавани, который предположительно делал ожидание более приятным. Как бы не так. Холлоранн переминался с ноги на ногу, поглядывая то на часы, то на молоденькую девушку с подвесной люлькой за спиной. В люльке спал малыш. Она разменивала мелочь и боялась, что попадет домой позже, чем собиралась, и бифштекс подгорит, а муж - Марк? Майк? Мэтт? - будет злиться.

Прошла минута. Две. Он совсем было собрался поехать дальше и рискнуть, как вновь зазвучал словно записанный на пленку голос клерка, занимающегося бронированием мест. Есть свободное место, отказное. В первом классе. Это имеет какоенибудь значение?

Нет. Согласен.

Плата наличными или кредитной карточкой?

Наличными, детка, наличными. Мне надо улететь.

А фамилия...?

Холлоранн, два \"л\", два \"н\". Пока.

Он повесил трубку и заспешил к дверям. В голове беспрерывно звучали несложные мысли девушки, которая беспокоилась за бифштекс, и Холлоранн почувствовал, что вот-вот спятит. Иногда бывало, что безо всяких причин он ловил совершенно изолированную, абсолютно чистую отчетливую мысль - и, как правило, совершенно никчемную.

Он почти успел. Он гнал со скоростью восемьдесят миль в час и уже видел аэропорт, когда его отозвал в сторону один из Прекраснейших по Флориде.

Холлоранн опустил электрифицированное оКошко и открыл было рот, но полицейский уже перелистывал книжку штрафов.

- Знаю, знаю, - мирно сказал полицейский. - Похороны в Кливленде. Ваш отец. Свадьба в Сиэттле. Ваша сестра. Пожар в Сан-Хосе, который уничтожил кондитерскую вашего дедушки.

Действительно классный \"Кабоджа-рек\", который поджидает во временном хранилище в Нью-Йорке. Этот кусок дороги перед самым аэропортом я просто обожаю. Даже ребенком я больше всего любил внеклассное чтение.

- Послушайте, начальник, мой сын...

- Единственное, что я не могу вычислить, пока сказка не кончится, сообщил офицер, отыскивая нужную страничку в квитанционной книжке, - это номер водительских прав провинившегося шофера и регистрационная информация на него.

Ну, будьте умницей. Дайте-ка взглянуть.

Холлоранн посмотрел в спокойные голубые глаза полицейского, обдумал, не рассказать ли все же свою сказочку \"мой сын в критическом состоянии\" и решил, что так выйдет только хуже. Этот Смоки - не Куимс. Он вытащил бумажник.

- Чудесно, - сказал полицейский. - Будьте любезны, выньте их оттуда. Мне просто надо посмотреть, как все обернется под конец.

Холлоранн молча вынул водительские права, флоридскую регистрационную карточку и отдал полицейскому из службы движения.

- Очень хорошо. Так хорошо, что вы заслужили подарок.

- Какой? - с надеждой спросил Холлоранн.

- Когда я кончу переписывать эти цифры, я дам вам подкачать мне маленький баллон.

- О Боже-ее-е... - простонал Холлоранн. - Начальник, у меня рейс...

- Шшшшш, - сказал полицейский. - Не капризничайте.

Холлоранн закрыл глаза.

Он добрался до стойки \"Объединенных авиалиний\" в 6.49, беспричинно надеясь, что рейс задержали. Спрашивать даже не понадобилось. Табло вылетов над стойкой, где регистрировались перед посадкой пассажиры, все ему сказало. Рейс N 901 на Денвер, который должен был отправиться в 6.36, вылетел в 6.40. Девять минут назад.

- Ах ты черт, - сказал Дик Холлоранн.

И вдруг запахло апельсинами. Тяжелый, насыщенный запах. Дик только успел дойти до мужского туалета и тут, оглушая, прозвучало полное ужаса:

(!!! ПРИЕЗЖАЙ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ДИК ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ!!!)

39. НА ЛЕСТНИЦЕ

Среди того, что они продали перед переездом из Колорадо в Вермонт, дабы увеличить текущие авуары, оказалась и коллекция Джека: две сотни старых альбомов с рок-н-роллом и рокабилли. Они разошлись на толкучке по доллару за штуку.

Среди них - один, который особенно любил Дэнни, двойной альбом Эдди Кокрэна с подклеенной туда четырехстраничной вкладкой с текстами Ленни Кая. Венди частенько поражалась, как очаровывает Дэнни именно этот альбом, записанный мужчиной-мальчиком, который быстро прожил жизнь и рано умер...

умер, честно говоря, когда ей самой было всего десять.

Сейчас, в четверть восьмого по горному времени (Дик Холлоранн как раз рассказывал Куимсу про белого дружка своей бывшей жены) Венди наткнулась на сына. Тот сидел на середине лестницы, ведущей из вестибюля на второй этаж, перекидывал из руки в руку красный резиновый мячик и напевал одну из песенок с той самой пластинки. Голос мальчика был тихим и монотонным.

- Вот лезу на первый-второй этаж, на третий и на четвертый, - пел Дэнни, - на пятый, шестой, седьмой этаж - такой уж я парень упертый... и вот я забрался наверх, ура! но нету сил плясать до утра...

Венди обошла его, присела на один из подъемов лестничных ступеней и увидела, что нижняя губа мальчика распухла и стала в два раза больше, а на подбородке засохла кровь. Сердце испуганно подпрыгнуло в груди, но ей удалось заговорить ровным тоном.

- Что стряслось, док? - спросила она, хотя не сомневалась, что знает. Его ударил Джек. Да, конечно. Этого следовало ожидать, правда? Колесо прогресса; рано или поздно оно возвращает тебя к тому месту, откуда ты отправлялась.

- Я позвал Тони, - ответил Дэнни. - В бальном зале. Помоему я упал со стула. Теперь уже не болит. Просто кажется...

что губа слишком большая.

- Все действительно так и было? - спросила Венди, встревоженно глядя на сына.

- Это не папа, - ответил он. - Сегодня - нет.

Она изумленно посмотрела на него, охваченная дурным предчувствием. Мячик путешествовал из руки в руку. Дэнни прочел её мысли. Ее сын прочел, что она думает.

- Что... что тебе сказал Тони, Дэнни?

- Неважно.

Лицо мальчика было спокойно, а голос невыразителен настолько, что пробирала дрожь.

- Дэнни... - Венди схватила его за плечо - сильнее, чем хотела, но он не поморщился и даже не попытался скинуть её РУКУ

(Господи, мы губим мальчика. Не только Джек, я тоже.

А может, не только мы... Отец Джека, моя мать - нет ли здесь и их? Конечно, почему бы нет? Все равно этот дом запоганен призраками... подумаешь, парочкой больше. Отче небесный, мальчик - как один из тех чемоданов, что показывают по телевизору, его переезжают, роняют с самолета, пропускают через фабричные машины. Или как часы \"Таймэкс\". Стукнешь, а они знай себе тикают. Ох, Дэнни, мне так жаль)

- Неважно, - снова повторил Дэнни. Мячик очутился в другой руке. Тони больше не сможет приходить. Ему не дадут.

Его победили.

- Кто?

- Люди из отеля, - ответил он. Тут мальчик взглянул на неё и глаза оказались вовсе не равнодушными. Они были глубокими и испуганными. - И... и вещи. Тут есть разные-разные.

Отель просто набит ими.

- Ты можешь видеть....

- Я не хочу видеть, - тихо произнес мальчик и снова стал смотреть на резиновый мячик, который описывал полукружья, летая из руки в руку. - Но иногда, поздно вечером, я их слышу. Они, как ветер - вздыхают все вместе. На чердаке. В подвале. В номерах. Везде. Я думал, что я виноват, потому что я такой. Ключик. Серебряный ключик.

- Дэнни, не надо... не надо из-за этого расстраиваться.

- Но он тоже, - сказал Дэнни. - Папа. И ты. Ему нужны мы все. Он обманывает папу, дурачит его, пытается заставить поверить, что больше всех ему нужен именно он. Больше всех ему нужен я, но он заберет и тебя, и папу.

- Если бы только этот снегоход...

- Ему не позволят, - все так же тихо сообщил Дэнни. - Его заставили закинуть в снег какую-то деталь от снегохода. Далеко. Мне приснилось Потом, он знает, что в 217-м действительно есть женщина. - Мальчик взглянул на мать темными перепуганными глазами - Неважно, веришь ты мне или нет.

Венди обвила его рукой.

- Дэнни, я тебе верю. Скажи правду. Джек... он попробует нас обидеть?

- Его хотят заставить, - сказал Дэнни. - Я звал мистера Холлоранна, он велел позвать его, если он будет мне нужен.

Я и позвал. Но это ужасно тяжело. Я устаю. А хуже всего, что неизвестно, слышит он меня или нет. Не думаю, что он может отозваться, для него это слишком далеко. А я не знаю - для меня тоже слишком далеко или нет. Завтра...

- Что завтра?

Он покачал головой.

- Ничего.

- Где он сейчас? - спросила Венди. - Папа?

- В подвале. Не думаю, что сегодня вечером он поднимется наверх.

Она вдруг встала.

- Жди меня здесь. Я вернусь через пять минут.

В свете флюоресцентных ламп под потолком кухня казалась холодной и заброшенной. Венди подошла туда, где с магнитных планок свисали ножи для резки мяса. Взяв самый длинный и острый, она завернула его в полотенце и ушла из кухни, погасив за собой свет.

Дэнни сидел на лестнице, следя глазами за перелетающим из руки в руку мячиком. Он пел: \"Она на двадцатом живет этаже, а лифт, конечно, сломался уже. И! Лезу на первый-второй этаж, на третий и на четвертый...\"

(Лу, беги ко мне скорей...)

Пение прекратилось Он прислушался.

(Буду ждать я у дверей)

Голос звучал у него в голове и был настолько частью Дэнни, таким пугающе близким, что мог оказаться одной из его собственных мыслей. Тихий, немного невнятный, он дразнил Дэнни, словно выговаривая:

(да, да, тебе тут понравится. Попробуй, тебе понравится.

Попробуй, тебе понраааааавится...)

Слух Дэнни неожиданно обострился, и мальчик вновь услышал - было ли это сборищем призраков и духов, или же это был сам отель, страшная комната смеха, где все нарисованные страшилы оказывались живыми, где каждый аттракцион заканчивался смертью, где живые изгороди ходили, а серебряный ключик мог запустить непристойное зрелище? Тихие вздохи и шелест, напоминающий нескончаемую ночную игру зимнего ветра под карнизами, ветра, убаюкивающего насмерть, которого ни разу не слышали приезжающие летом туристы. Напоминающий гудение летних ос в земляном гнезде - сонных, смертоносных; начинающихся пробуждаться. Торрансы находились на высоте десяти тысяч футов.

(Чем ворон похож на конторку? Конечно, чем выше, тем реже! Выпей ещё чаю!)

Живой звук, создаваемый, однако, не голосами и не дыханием. Выросшая на южных дорогах бабка Дика Холлоранна на

звала бы его \"морок\". Исследователь-психолог придумал бы длинное название - психическое эхо, психокинез, телесмическое отклонение. Для Дэнни же это просто безостановочно потрескивал отель, старое чудовище, навсегда заперевшее их в себе:

коридоры теперь простирались не только в пространстве, но и во времени, голодные тени, беспокойные гости, которых нелегко угомонить.

В сумраке бального зала часы под стеклянным колпаком одной-единственной музыкальной нотой пробили семь тридцать.

Хриплый, скотский от выпитого голос прокричал:

- Скидывайте маски и давайте трахаться!

На полдороге к дальнему концу вестибюля Венди вздрогнула и замерла на месте.

Она посмотрела на Дэнни, который все ещё сидел на ступеньках, перебрасывая мячик из руки в руку.

- Ты что-нибудь слышал?

Дэнни только взглянул на нее, продолжая играть мячиком.

И хотя спали они за запертой дверью, вдвоем, этой ночью сон к ним не шел.

Дэнни, не закрывая глаз, думал в темноте:

(Он хочет стать одним из них и жить вечно. Вот чего он хочет.)

Венди думала:

(Если придется, я заберу его в горы. Раз уж умирать, я предпочту смерть в горах.)

Мясницкий нож, по-прежнему завернутый в полотенце, она положила под кровать, чтобы был под рукой; они с Дэнни то задремывали, то просыпались. Вокруг потрескивал отель.

Снаружи с небес свинцом посыпался снег.

40. В ПОДВАЛЕ

(!!!Котел, проклятый котел!!!)

Мысль расцвела в мозгу Джека Торранса пышным цветом, у неё была яркая, предостерегающая красная кайма. Тут же раздался голос Уотсона:

(забудешь - а оно поползет, поползет и очень может быть, что проснетесь вы всей семейкой на луне, мать её так... делала его на двести пятьдесят, но теперь-то котел рванет куда раньше... коли эта стрелка доберется до ста восьмидесяти, меня никакими,коврижками не заманишь спуститься и стать рядом...)

Здесь, внизу, Джек провел всю ночь, углубившись в коробки со старыми записями, одержимый безумным чувством, что время иссякает и надо торопиться. Самые важные отгадки, связи, которые бы все прояснили, по-прежнему ускользали\" Пальцы Джека от похрустывающих старых бумаг пожелтели и испачкались. Он так увлекся, что один раз забыл проверить котел.

Давление он сбросил накануне вечером, около шести часов, сразу, как спустился сюда. Сейчас было...

Он взглянул на часы и вскочил, зацепив ногой кипу старых накладных. Та перевернулась.

Иисусе, четверть пятого утра.

Позади буянила топка. Котел ревел и свистел.

Джек подбежал к нему. Похудевшее за последний месяц лицо сейчас густо покрывала щетина, придавая ему изможденный вид узника концлагеря. Манометр показывал двести десять фунтов на квадратный дюйм. Джек вообразил, что видит, как бока старого, заплатанного и заваренного котла вспучиваются от смертельного напряжения.

(оно ползет... коли эта стрелка доберется до ста восьмидесяти, меня никакими коврижками не заманишь спуститься и стать рядом с ним...)

Вдруг заговорил холодный, искушающий внутренний голос.

(Пусть его. Иди, забери Венди и Дэнни и уматывай отсюда на хрен. Пусть шарахнет!)

Джек буквально видел этот взрыв. Двойной раскат грома, который вырвет у этого места сперва сердце, а потом душу.

Котел разлетится с оранжево-лиловой вспышкой, от которой весь подвал зальет дождь горящей раскаленной шрапнели. Мысленно Джек видел, как, подобно страшным биллиардным шарам, от стен к потолку отскакивают раскаленные докрасна ошметки металла - свистящая в воздухе зубчатая смерть.

Часть их, конечно, пронесется прямо под этой каменной аркой, подожжет старые бумаги по другую её сторону и, черт побери, до чего же весело те запылают! Уничтожь секреты, сожги разгадки, эту тайну никогда не решить ни одной живой душе!

Потом взорвется газ, оглушительно заревет и затрещит пламя, и эта огромная горелка превратит всю середку отеля в настоящее пекло. Лестницы и коридоры, потолки и комнаты - все утонет в пламени, как замок из последней серии \"Франкенштейна\". Пламя перекинется в крылья дома, заспешит по синечерному плетению ковров подобно нетерпеливому гостю. Шелковистые обои обуглятся и свернутся. Тут нет ни одного разбрызгивателя, только устаревшие шланги, воспользоваться которыми некому - ни одна пожарная команда на свете не доберется сюда раньше будущего марта. Гори, детка, гори. Через двенадцать часов останутся лишь голые кости, и все.

Стрелка манометра поднялась до двухсот двенадцати. Котел кряхтел и стонал, как старуха, пытающаяся встать с кровати.

По краям старых заплат заиграли свистящие струйки пара.

Шипели крохотные шарики припоя.

(это мой последний шанс.)

Единственным, что ещё не принесло им дохода, был их с Венди совместный страховой полис. Прожив в Стовингтоне год, они застраховали свои жизни. Смерть приносила сорок тысяч долларов и сумма удваивалась, если один из них погибал в железнодорожной или авиакатастрофе... или во время пожара.

Умри тайком - выиграешь сто долларов.

(пожар... восемьдесят тысяч...)

У них будет время, чтобы выбраться отсюда. Даже если Венди с Дэнни спят, время выбраться у них будет. Джек не сомневался. К тому же он считал, что вряд ли кусты живой изгороди или что-нибудь ещё попытаются их задержать, когда \"Оверлук\" будет пылать в полнеба.

(пылать)

Стрелка протанцевала по грязной, почти неразличимой шкале к двумстам пятнадцати фунтам на квадратный дюйм.

Джек вспомнил ещё одну вещь из времен своего детства.

У них за домом росла яблоня, на нижних ветках которой осы устроили гнездо. И укусили одного из старших братьев Джека (сейчас он не мог вспомнить, которого), когда тот раскачивал старую шину, подвешенную папой к одной из нижних ветвей. Стояло позднее лето, когда осы злее всего.

Отец только что вернулся с работы и, ещё одетый в белое, с лицом, окутанным тонким туманом пивного духа, собрал всех троих мальчиков Бретта, Майка и малыша Джекки - и сообщил им, что собирается избавиться от ос.

- Теперь смотрите, - сказал он, улыбаясь и чуть пошатываясь (тогда он ещё не пользовался тростью, столкновение с молочным фургоном было тогда делом далекого будущего). - Может, чему-нибудь научитесь. Это мне показал мой отец.

Под ветку, на которой покоилось осиное гнездо (плод куда более смертоносный, чем сморщенные, но вкусные яблоки, которые их яблоня обычно давала в конце сентября, а тогда была ещё середина месяца) отец подгреб большую кучу промокших под дождем листьев. День был ясным и безветренным. Листья дымили, но по-настоящему не горели, и от них шел запах - аромат эхом возвращающийся к Джеку каждый листопад, когда мужчины в субботних штанах и легких \"виндбрейкерах\"

сгребали листья в кучу и жгли. Сладкий запах, таящий в себе горечь, пряный, пробуждающий воспоминания. От тлеющих листьев поднимались большие пласты дыма, они плыли кверху, загораживая гнездо от глаз.

Оставив листья тлеть до вечера, отец пил на крыльце пиво и кидал пустые банки из-под \"черной этикетки\" в женино пластиковое ведро для мытья полов; по бокам сидели старшие сыновья, а в ногах играл с попрыгунчиком малыш Джекки, который монотонно распевал: \"ты ещё поплачешь... у тебя сердце обманщицы... сердце обманщицы... но тебе это так не сойдет\".

В четверть шестого, перед самым ужином, папа подошел к яблоне. Сыновья опасливо столпились у него за спиной. В руке папа держал мотыгу. Он раскидал листья в стороны, оставив дотлевать небольшие кучки, потом, покачиваясь и моргая, потянулся вверх ручкой мотыги и со второй или третьей попытки сбил гнездо на землю.

Ребята помчались спасаться на крыльцо, но папа просто стоял над гнездом, покачиваясь и помаргивая. Джекки подкрался обратно, чтобы посмотреть. Несколько ос медленно ползали по своим бумажным владениям, но взлететь не пытались. Из черного, враждебного нутра гнезда донесся незабываемый звук, низкое, усыпляющее жужжание - так гудят провода под высоким напряжением.

- Почему они не пытались ужалить тебя, папа? - спросил он тогда.

- Они опьянели от дыма, Джекки. Сгоняй-ка за канистрой.

Он сбегал. Папа сунул гнездо в янтарный бензин. у

- Теперь отойди-ка, Джекки, ежели не хочешь, конечно, лишиться бровей.

Он отступил в сторону. Откуда-то из обширных складок своего белого халата папа вытащил спички. Чиркнув одной, он кинул её в гнездо. Произошел оранжево-белый взрыв, почти беззвучный в своей ярости. Папа попятился, хохоча как сумасшедший.

Осиное гнездо мгновенно сгорело дотла.

- Огонь, - сказал папа, с улыбкой поворачиваясь к Джекки. - Огонь убьет что угодно.

После ужина мальчики вышли на убывающий дневной свет и угрюмо постояли возле обугленного, почерневшего гнезда.

Из горячего нутра доносились звуки лопающихся как кукурузные зерна осиных тел.

Манометр показывал двести двадцать. В середине котла рождался низкий металлический вой. В сотне мест торчком поднялись струйки пара, они торчали, как иглы дикообраза.

(огонь убьет что угодно)

Джек внезапно вздрогнул. Он задремал... и чуть не отправился на тот свет. О чем, скажите на милость, он думал? Его дело - защищать отель. Он смотритель.

Ладони Джека так быстро взмокли от ужаса, что в первый момент большой вентиль выскользнул у него из рук. Тогда

Джек уцепился пальцами за спицы. Он крутанул один раз, два, три. Пар громко зашипел, как будто вздохнул дракон. Из-под котла поднялся теплый тропический туман, окутав его тонкой пеленой. На миг шкала скрылась от глаз Джека, но он подумал, что прождал, должно быть, слишком долго: лязгающий стон в котле усилился, потом что-то несколько раз тяжело громыхнуло и раздался скрежет гибнущего металла.

Когда пар частично развеялся, Джек увидел, что стрелка манометра упала до двухсот и продолжает идти вниз. Струйки пара, выбивавшиеся по краям приваренных заплат, стали ослабевать. Щемящий скрежет пошел на убыль.

Сто девяносто... сто восемьдесят... сто семьдесят пять...

(в мерном стуке колес, испустил паровоз, вместо свиста пронзительный вой)

Но Джек полагал, что теперь котел не взорвется. Давление упало до ста шестидесяти.

(...разнесло все к чертям, так и сгинул он там, рукоятку сжимая рукой)

Тяжело дыша, дрожа Джек отступил от котла. Он взглянул на руки и увидел, что на ладонях уже вздуваются волдыри.

Черт с ними, волдырями, подумал он и неуверенно рассмеялся.

Чуть не сгинул, рукоятку сжимая рукой, как машинист Кейси из \"Крушения старины девяносто седьмого\". Что ещё хуже, он погубил бы \"Оверлук\". Он провалился на учительском поприще, провалился как писатель, муж и отец. Даже пьяница из него не вышел. Но образцом провала, таким, что лучше не придумаешь, было бы взорвать здание, которое должен обихаживать. А здание это было вовсе не рядовым.

Никоим образом.

Иисусе, как ему хотелось выпить.

Давление упало до восьмидесяти пси. Осторожно, чуть морщась от боли в руках, Джек снова закрыл спусковой клапан.

Но с этого момента за котлом придется следить внимательней, чем всегда. Остаток зимы Джек не доверит ему больше сотни пси. А если и будет немножко зябко, придется просто усмехнуться и стерпеть.

Он сорвал два волдыря. Руку дергало, как гнилой зуб.

Выпить. Выпивка подкрепила бы его. Но в проклятом доме нет ничего, кроме шерри для готовки. С этой точки зрения выпивка была лекарством. Долг выплачен и теперь можно сделать легкую анестезию - чем-нибудь посильнее экседрина. Но тут хоть шаром покати.

Он припомнил поблескивавшие в полумраке бутылки.

Он спас отель. Отель захочет вознаградить его. Джек не сомневался. Вынув из заднего кармана носовой платок, он направился к лестнице. Он обтер губы. Маленький глоточек, одинединственный. Чтоб облегчить боль.

Он сослужил службу \"Оверлуку\", теперь \"Оверлук\" послужит ему. Джек был уверен в этом. Ноги перебирали ступеньки быстро и нетерпеливо, торопливыми шагами человека, вернувшегося с долгой, горькой войны. Было 5.20 утра по горному времени.

41. ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

Дэнни со сдавленным всхлипом очнулся от ужасного сна.

Произошел взрыв. Пожар. \"Оверлук\" горел. Они с мамой наблюдали это с газона перед крыльцом.

Мама сказала: \"Смотри, Дэнни, посмотри, на кусты!\"

Он посмотрел - они все были мертвы. Листья приняли коричневый оттенок, как будто задохлись. Из-под них показались сросшиеся ветки, похожие на скелеты полурасчлененных трупов.

А потом из больших двустворчатых дверей \"Оверлука\" вывалился папа, он пылал как факел. Его одежда была охвачена пламенем, кожа приобрела темный, зловещий загар, который к этому моменту делался все темнее. Волосы превратились в горящие заросли.

Тут-то Дэнни и проснулся. Горло сдавил страх, руки вцепились в одеяло и простыни. Кричал он или нет? Он посмотрел на мать. Венди спала на боку, натянув одеяло до подбородка, на щеку упала прядь соломенных волос. Она сама была похожа на ребенка. Нет, Дэнни не кричал.

Он лежал в постели, глядя в потолок, и кошмар постепенно отступал. Дэнни испытывал любопытное ощущение, что на волосок от них

(пожар? взрыв?)

прошла большая трагедия. Дэнни позволил своему сознанию поплыть на поиски папы и обнаружил, что тот стоит где-то внизу. В вестибюле. Дэнни чуть поднажал, пробуя забраться в мысли отца. Нехорошо. Потому что папа думал о Плохом Поступке. Он думал, как

(кстати пришелся бы стаканчик-другой... наплевать... где-то на свете над нок-реей встало солнце, помнишь, как мы говорили, Эл? Джин с тоником, бурбон с капелькой горького, шотландское с содовой, ром с кока-колой... тру-ля-ля и тра-ля-ля...

для меня и для тебя... где-то на свете приземлились марсиане...

В Принстоне или Хьюстоне, или Стокли, или Кармайкле... в каком-то поганом городишке... в конце концов самый сезон и все мы не...)

(УБИРАЙСЯ ИЗ ЕГО МЫСЛЕЙ, МАЛЕНЬКИЙ ГОВНЮК!)

От этого мысленного голоса Дэнни в ужасе и отвращении подался назад, глаза широко раскрылись, руки вцепились в стеганое покрывало. Это не был голос его отца, просто искусное подражание. Знакомый ему голос. Хриплый, грубый и все-таки таящий в себе какое-то бессмысленное веселье.

Значит, так скоро?

Дэнни откинул одеяло и мигом спустил ноги на пол. Пинком выбросил из-под кровати тапочки и обулся. Он подошел к двери, открыл её, заспешил по коридору - ноги в тапочках шелестели по ворсу ковровой дорожки... Мальчик свернул за угол...

На полдороге к лестнице, преграждая Дэнни путь, на четвереньках стоял какой-то мужчина.

Дэнни замер.

Мужчина поднял на него крошечные красные глазки. На нем был серебристый, расшитый блестками маскарадный костюм.

Костюм собаки, понял Дэнни. Крестец этого странного создания заканчивался длинным пушистым хвостом с кисточкой на конце. Вдоль спины до шеи шла молния. Слева от мужчины лежала не то волчья, не то собачья голова: пустые глазницы, раскрытая в бессмысленном оскале пасть. Между клыками, сделанными, похоже, из папье-маше, виднелось сине-черное плетение ковра.

Рот, подбородок и щеки мужчины были измазаны кровью.

Он зарычал на Дэнни. Несмотря на усмешку, рычал он по-настоящему. Рычание рождалось в глубине горла - звук незамысловатый, бросающий в дрожь. Потом этот человек залаял. Зубы тоже были окрашены в красное. Он пополз к Дэнни, волоча за собой бескостный хвост. Забытая маска лежала на ковре, бессмысленно уставившись куда-то за плечо Дэнни.

- Пропустите, - сказал Дэнни.

- Сейчас я тебя съем, малыш, - ответил человек-собака и вдруг из ухмыляющегося рта вырвался целый залп лая. Свирепого по-настоящему, хотя понятно было, что это - подражание. Костюм был тесным, и темные волосы мужчины слиплись от пота. Он выдыхал смесь виски и шампанского.

Дэнни дрогнул, но не побежал.

- Пропустите.

- Только через мой труп-труп-труп, - отозвался человексобака. Маленькие красные глазки внимательно глядели в лицо Дэнни. С губ не сходила ухмылка. - Я тебя съем, малыш.

И думаю начать с твоего маленького пухленького члена.

Ворча, он кокетливо поскакал вперед маленькими прыжками.

У Дэнни сдали нервы. Оглядываясь через плечо, он помчался обратно в короткий коридорчик, который вел к их комнатам. Вслед полетел смешанный с лаем и рыканьем вой, его прерывало невнятное бормотание и смешки.

Дэнни, дрожа, стоял в коридоре.

- Поддай жару! - орал из-за угла пьяный человек-собака. - Поддай жару, Гэрри, сукин ты ублюдок! Наплевать мне, сколько у тебя казино, авиалиний и кинокомпаний! Знаю, знаю, что тебе нравится в уединении собственного дома! Поддай жару! Будуфффу-у... и будупффф... пока Гэрри Дервента к чертям собачьим не сдууууует! - тирада завершилась долгим, бросающим в дрожь, воем, который, прежде чем замереть вдали, словно бы перешел в боль и ярость.

Предчувствуя дурное, Дэнни развернулся и спокойно пошел в конец коридора, к закрытой двери спальни. Открыв её, он просунул голову внутрь. Мама спала в той же самой позе. Никто ничего не слышал, только он.

Мальчик тихонько притворил дверь и пошел обратно к пересечению их коридора с основным, надеясь, что человек-собака исчез, как кровь со стен президентского люкса. Он осторожно выглянул из-за угла.

Человек в костюме собаки все ещё был там. Он снова надел маску и сейчас скакал на четвереньках возле лестницы, гоняясь за собственным хвостом. Иногда он спрыгивал с ковра и падал, рыча по-собачьи.

- Bay! Bay! Боу воу воуууууууу! ГРРРРР!

Из стилизованной под ворчание пасти маски вылетали глухие звуки и среди прочих такие, которые могли быть всхлипами или смешком.

Дэнни вернулся в спальню и уселся на кроватку, закрыв глаза руками. Теперь хозяином положения стал отель. Может, пербые происшествия были всего лишь случайностями.. Может быть, те вещи, которые Дэнни видел в начале, действительно не могли причинить вреда, как не могут этого страшные картинки. Но теперь ими управлял отель, и они могли обидеть и сделать больно. \"Оверлук\" не хотел, чтобы Дэнни шел к отцу.

Это могло испортить всю забаву. Поэтому он поставил у Дэнни на пути человека-собаку - как поставил на пути к дороге зверей живой изгороди.

Но папа может прийти сюда. И рано или поздно папа придет.

Мальчик заплакал. Слезы беззвучно катились по щекам.

Слишком поздно. Они погибнут, все трое и, когда на будущий год в конце весны \"Оверлук\" опять откроется, окажутся тут как тут, чтобы вместе с остальными призраками встретить гостей. И женщина из ванны. И человек-собака. И ужасное создание тьмы, которое было в цементном тоннеле. Они...

(пер?стань! перестань сейчас же!)

Дэнни принялся яростно тереть глаза кулаками, прогоняя слезы. Он сделает все, что сможет, только бы это не произошло. Ни с ним, ни с папой и мамой. Он будет стараться изо всех сил.

Он закрыл глаза и пронзительным, сильным, чистым ударом грома послал мысль (ДИК ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ПОСКОРЕЕ НАМ ОЧЕНЬ ПЛОХО ДИК НАМ НУЖНО)

И вдруг во тьме позади Дэнни оказалось существо, гнавшее его в снах по темным коридорам \"Оверлука\" - прямо там, там, огромное создание в белом, занесшее над головой доисторическую клюшку:

- Ты у меня перестанешь! Щенок проклятый! Я тебя заставлю прекратить это, потому что я - твой ОТЕЦ!

_ Нет! - он рывком вернулся в реальность спальни, широко раскрыв неподвижные глаза, изо рта несся визг, с которым ничего нельзя было поделать. Мать мигом проснулась и села, прижимая к груди простыню. - Нет, папочка, нет, нет, нет...

И оба услышали злобный свист невидимой клюшки, которая, опускаясь, рассекала воздух где-то совсем близко, а потом, когда он подбежал к матери и, дрожа, как кролик в силках, обхватил её, свист затих и наступило молчание.

\"Оверлук\" не собирался позволить Дэнни вызвать Дика.

Это тоже могло испортить всю забаву. Они были одни.

Снаружи усилился снег, отгородив их завесой от всего мира.

42. ВЫСОКО В ВОЗДУХЕ

Посадку на рейс Дика Холлоранна объявили в 6.45 утра по европейскому времени. Служащий аэропорта, отвечающий за посадку, продержал нервно перекладывающего из руки в руку дорожную сумку Дика у входа N 32 до самого последнего объявления в 6.55. Они оба высматривали человека по имени Карлтон Векер - единственного пассажира на рейс N196 Майами-Денвер, который не зарегистрировался.

- Ладно, - сказал клерк и выдал Холлоранну голубой билет первого класса. - Вам повезло. Можете пройти на борт, сэр.

Холлоранн поспешно поднялся по отгороженному трапу и позволил механически улыбающейся стюардессе оторвать контроль и вернуть ему билет.

- В полете мы подаем завтрак, - сказала она. - Если хотите.