– Ну… – Управляющий замялся. – Я, собственно, не оформитель…

Чем дальше, тем меньше нравился мне этот человек. Вел он себя совсем не так, как положено вести себе деловым людям нового строя – наглым, уверенным, так и нарывающимся на пулю. Может, зловещая атмосфера пресловутого института довлела над ним, может, что еще, только г-н Туруханов проявлял все признаки узника нечистой совести. Он потел, мямлил, не знал, куда девать руки, прислонялся к брошеному разгильдяями-ляхами барахлу, поминутно пачкаясь в известке, одним словом, мандражировал вовсю.

– Тут я вам, знаете, не советчик, – развел я руками. – Я и сам в дизайнеры не рвусь. Вы мне покажите, куда хотите поставить аквариум.

– У нашего интерьерщика, – Вальтер Туруханов обвел взглядом захламленный пол и белоснежные стены, – была идея вот здесь, в перегородке – тут у нас будет перегородка – разместить аквариумы… вдоль всей стены, соответственно. Сможете?

– Господин Туруханов, – терпеливо повторил я, – наша фирма сможет все, что вы запросите. Вопрос в том, чтобы вы не пошли на попятный, когда дело будет сделано. Вы же понимаете – аквариумы придется делать на заказ. Опять-таки – задняя стенка тоже будет прозрачной, или нет? Как будут оформлены оба помещения? Мне ведь нужно грунт подобрать, растения, рыбок, в конце концов… вы хотите морской аквариум, под коралловые рифы, или пресноводный? Не знаете?

Туруханов беспомощно покачал головой.

– В конце концов, чем ваша фирма занимается? – не выдержал я.

– Торговля стратегическими материалами, – отрубил мой заказчик, внезапно посуровев.

Я мысленно проклял свой длинный язык. Сколько раз у меня срывались с крючка такие, простите за каламбур, рыбки, а все из-за дурацкого любопытства.

– Это я к тому, – подавляя смущение, заявил я, – что некоторые предпочитают тематические аквариумы. Например, в конторе одной фирмы, торгующей сантехникой, стоит соответствующий водоем – дно в виде пузырьковой ванны, и трубы вместо водорослей.

Чистая, между прочим, правда, только не я эту красоту делал.

– Боюсь, нам это не подойдет, – вздохнул Туруханов. – Был проект отделать стены нашим товаром, но вы же понимаете – тут людям работать, да и посетители… всякие бывают, не хочу сказать ничего дурного…

«Хочешь-хочешь», подумалось мне. И тут в голове у меня щелкнуло. А щелкнув – слетело с языка раньше, чем я успел подавиться:

– Самоцветы! Экспорт самоцветного сырья – теперь я вспомнил вашу фирму.

Туруханов благосклонно кивнул, а я чуть не покраснел. Вот уж вправду – вспомнил. Странно, как у меня только из головы вылетело! Наверное, я не сразу связал название с многочисленными репортажами в газетах и по эфиру, потому что не верил, чтобы предприятие такого размаха нанимало оформителей по заштатным лавочкам. Впрочем, не боги горшки обжигают…

А если разобраться – таких сволочей и подоить не грех. Гонят, паразиты, уральские камни глыбами на запад так, что порталы лопаются, без обработки, без полировки, как тупое безволшебное сырье… и плевать им, что истощаются карьеры и штольни, что последнюю огневушку-поскакушку в Нижнекамском магопарке держат на искусственном вскармливании сусальным золотом, что отношения с тамошними карлами-сиртя у нас из-за этого портятся постоянно. А благочиние наше замечательное вместе с прокуратурой стыдливо отводят глазки, потому что принадлежит эта шарашкина контора, вместе с десятками таких же, к деловой империи небезызвестного Олега Кленова, который пресловутым Ледащицким и Баронам уступает только в наглости, но отнюдь не в бессовестности или размерах состояния… Ну, вы у меня еще расплатитесь. Я вам такой счет выставлю, что фининспектор бы кровавыми слезами заплакал.

– Мы, согласитесь, компания известная, – умным голосом заметил Туруханов, – и хотелось бы, чтобы заказ был выполнен в наилучшем виде.

– Я еще раз повторю – сделать можно все, – парировал я. – Вопрос в том, чего вы хотите. Кстати, об отделке – самоцветный щебень в качестве грунта может смотреться очень стильно, – волшебное слово, действующее на столичных жителей гипнотически, – но нужно быть очень внимательным в подборе минералов.

– А рыбкам это не вредно? – с любопытством осведомился Туруханов.

– Смотря что, – пожал я плечами. – Конечно, малахит лучше в воду не кидать… а вот крошку разноцветной яшмы – легко. Особенно если подобрать по оттенкам, чтобы грунт менял окраску из одного края аквариума в другой.

Заказчик клюнул. Это я по глазам понял. Взгляд Вальтера Туруханова забегал по несуществующей покуда стене, примеривая будущие аквариумы и выкладывая мозаики из пестрых камушков.

– Но тогда, – я продолжал ковать железо, не отходя от кассы, – придется поставить фильтратор, иначе начнет скапливаться ил, и вид будет неопрятный. А спрятать в той же перегородке, вместе с компрессором…

Туруханов покивал, делая вид, будто разбирается в фильтраторах не хуже, чем в сортах халцедона.

В конце концов я раскрутил его не только на четыре аквариума – по числу секций перегородки – но и на полный комплект оборудования к каждому, включая пресловутые компрессоры, фильтры для воды и прочую муть. Вообще-то чистить аквариумы можно и вручную, препоручив это занятие конторской уборщице, – только дренажную трубку в грунт заложить, – а воду лучше доливать не фильтрованную, а отстоянную, но я дал себе слово нагреть ЗАО «Альгамейд Среднеруссия» и его могущественного хозяина, г-на Кленова, по полной программе. А дал слово – держи!

Смешнее всего было даже не то, что рыбок я как раз намеревался подселить самых обычных. Среди африканских цихлид попадаются крайне декоративные виды, тех же псевдотрофеусов из озера Малави можно подобрать почти любого оттенка; все они предпочитают каменистое дно, прозрачную воду и живой корм, за который я тоже буду драть втридорога. А возни с ними и вполовину не так много, как с коралловыми рыбками.

Фокус заключался в том, что я намеревался продать Вальтеру Туруханову отходы его же собственного производства – ту самую каменную крошку, —убедив легковерного менеджера, что, пройдя через мои руки, она приобретет некие совершенно чудодейственные свойства. Впрочем, я и правда собирался ее промыть.

Возможно, я бы еще что-нибудь сторговал податливому клиенту, но мои соловьиные трели были грубо прерваны песнью куда менее мелодичной. В карманах Туруханова кто-то старательно и неумело высвистывал первые такты Сороковой симфонии Моцарта.

– Простите, – пробормотал управляющий, судорожно обхлопываясь по бокам, точно пытался сам себе обыск учинить.

Свистун затих было, но тут же снова завел порочить бессмертное творение.

– Тьфу, черт! – ругнулся Туруханов. – А, вот!

Он, наконец, достал из поясного кармашка мобильник и, смачно прищелкнув пальцами, крикнул: «ДА?!».

– Вальтер Павлович… – донеслось из шарика.

– Ну что?! – взревел управляющий. – Я же просил не…

Ответа я не услышал – Туруханов так крепко прижал шарик к уху, что звук совершенно терялся в его широкой ладони.

Мнение мое о нервном приказчике несколько поднялось. Большинство деловых людей средней руки обходится зачарованными бумажками под стеклом – ну, звонишь с ближайшего кристалла оператору, а тот симпатически выписывает сообщение адресату. Сотовую связь пока что могут позволить себе только серьезные люди, хотя у меня создавалось стойкое ощущение, что через год-другой даже базарные торгаши станут щеголять кисетами для мобил, как сейчас – для страничников.

– Хорошо, – буркнул Туруханов, серьезнея на глазах, – хорошо… сделаю… Передайте Иегудиилу Пересветычу, что «да». Да… ну, минут двадцать… да.

Он второй раз прищелкнул пальцами, разрушая связные чары.

– Интересная у вас модель, – не удержался я. – Первый раз вижу такой маленький. «Нокия»?

– «Эриксон», – гордо отозвался управляющий. – «М58».

– Эм – в смысле «морион»? – уточнил я, подаваясь вперед, чтоб получше разглядеть демонстрируемый Турухановым хрусталик.

Действительно, стеклянисто блестящий шар был непроглядно-черен. С тех пор, как Белл впервые показал, что звук может передаваться отдельно от изображения, для связи стали использовать кварц всех оттенков, а кое-где – и простое стекло; чуть ли не бутылочное. Но для сложных, плотноупакованных чар лучше подходят полудрагоценные сорта. По поверхности шара бежала гравировка – стилизованные соты.

– Последняя модель, – заметил Туруханов, пряча мобильник. – Так, Всеволод Арсентьевич, контракт мы сейчас подпишем?

– Пожалуй, – согласился я.

– Тогда пройдемте в старый офис, и Танечка оформит…

Он бережно поволок меня за локоть к дверям.

– Мне еще придется сюда не раз заходить, – предупредил я. – Снять размеры аквариумов…

– Нет проблем, – успокоил меня Туруханов. – Мы вам выправим временный пропуск, как строителям. Сможете забегать в любое время… охрана внизу вообще круглосуточно, а двери открыты с восьми и до десяти вечера. Единственное условие, – Он повернулся ко мне, – все должно быть сделано в течение двух недель. За строителей я ручаюсь, но сроки действительно очень жесткие… – Решимость опять покинула его, и он сбился.

– Надо – значит, сделаем, – успокоил я его, а про себя добавил: «За отдельную плату».

На самом деле мне вовсе не хотелось тратить время на господина Кленова и его прихвостней. Исчезновение и возможная гибель Грома, дышащий мне в затылок дурак-следователь – вот что грозило отнимать у меня большую часть следующих нескольких дней. Но… склеить четыре аквариума из эльфийского стекла я могу поручить Шару, у него лучше выйдет… а все остальное можно за три дня устроить, включая цихлид. Так что за неделю можно управится… если через неделю я буду еще жив.

Валентин Зорин, четверг, 17 июня

– Валь, ты меня пустишь или нет?

– Что? – Я оторвал пустой, как улыбка эфирноведущего, взгляд от крайне увлекательного чтива – протокола осмотра места происшествия, то есть убийства некоего Коглы Ахмадовича Гурмаза, одним из первых павшего от пули Невидимки. Правда, тогда мы еще не знали, что это Невидимка, отчего гибель средней руки коммерсанта, возжелавшего подмять под себя трижды деленый-переделеный Святоместинский рынок, прошла незамеченной газетами. Честно говоря, последние десять минут я тупо пялился в третью страницу, силясь сообразить, как должна была называть покойника в детстве мама.

Надо мной сторожевой башней возвышался Дося Малинкин. В таком ракурсе он сильно напоминал тех стражей, что Господь поставил у врат Эдемских, только вместо меча пламенного сжимал в руках небрежно свернутую трубочкой стопку бумаг толщиной в три пальца. Впрочем, и по Библии херувимов много, а меч им даден один, на всех не хватает…

– Дося, – проникновенно прохрипел я, протирая глаза – те горели, запорошенные сухой сажей, с помощью которой снимают копии. – Мне выделили этот стол два часа назад. До этого я ютился на столе у вахтера. Не за столом, а на столе! Вот и ответь – с какого рожна горячего я тебя должен пускать?

– Твое время, – сурово ответствовал Малинкин, – утреннее. А после обеда, извини, мое. Вон, Никитич график составил. Ему и жалуйся.

– Не буду жаловаться, – вздохнул я, поднимаясь на ноги. – Пойду лучше домой.

– И правильно, – отрубил Малинкин. – Тебе все равно делать нечего.

У меня на этот счет уже сложилось несколько иное мнение. Но в словах Малинкина была своя логика – продолжить следствие по делу Парамонова я не смогу, покуда не восстановят документацию. Заняться делами менее срочными и примечательными – тем более, потому что до них у машбюро руки еще не скоро дойдут. А Досифей окажется завален по уши своей текучкой не позднее завтрашнего утра. Или ограбят кого-нибудь, или нахулиганят спьяну – народ-то по старой, раешной привычке тащится в благочиние с каждой жалобой.

– Садись тогда. – Я махнул рукой в сторону освобожденного сиденья, одновременно пытаясь упихать раскиданные по столу бумаги в ящик. Поразмыслил – не прихватить ли с собой хотя бы сводку педанта Никодимова по всем «эпизодам» с участием Невидимки – но решил, что подобная нагрузка для моих мозгов окажется непосильной. – Твоя половина какая – правая или левая?

– Пусть будет правая, – буркнул мой коллега, словно делал мне особенное одолжение.

Притулившийся рядом на изрядной стопе одинаковых сизых папок с надписью «Дело номер…» Смазлик потянулся было утащить стул для собственных нужд, но Малинкин с неожиданным для своих габаритов проворством припечатал сей предмет меблировки к полу.

– Зеленым, – мстительно процедил он, – стула не давали.

На Смазлика он дулся со дня последней тринадцатой зарплаты, которой лишился в ходе безобразного расплева с начальством – инициированного, как подозревал крепкий орденец Досифей, пронырливым нехристем.

– Нужен мне твой… понос, – буркнул гоблин, всем видом изображая лису на винограднике.

Я ретировался прежде, чем разгорится перепалка. По счастью, всех уцелевших сотрудников нашего райотдела сев-восточники вселили компактно, на половине подчердачного этажа, и свара не могла оскорбить ничьего слуха – свои-то давно привыкли. Морщилась только Китана, но ее сегодня как раз не было – она с бригадой на выезде перетрясала в Царицыне старый склад, где очередная когорта народных умельцев настропалилась безо всякой магии делать молдавский коньяк из технического спирта, чифира и леденцов «Чупа-чупс». И что характерно – торговали им три месяца, прежде чем самый ушлый потребитель сообразил, что на этикетке написано «Белый цапель».

От недосыпу и усталости я начинал временами отплывать в какую-то нирвану. Проходя мимо вахтерки, я поймал себя на том, что мучительно вслушиваюсь в доносящийся из ветхорежимного эфироузла бубнеж.

– …После недавних беспорядков в секторе Мордор и на западном берегу Андуин. А теперь – о новостях магии. Несмотря на то, что американский сенат принял недавно закон, запрещающий эктоплазматическое клонирование, теологи других стран категорически не согласны с такой постановкой вопроса…

Я встряхнул головой, отгоняя наваждение. Еще только забот о международном положении мне не хватает для полного счастья. Вот добреду до дома (это городскими порталами до Ковроткаческой, и оттуда областными восемь ворот… добрести бы, не свалившись), и спать… спать… спать…

Всеволод Серов, четверг, 17 июня

Шар выслушал мое сообщение предельно внимательно. Таким – заострившимся, сжавшимся, словно изготовившийся к прыжку снежный барс, – я не видел своего друга уже давно. Пожалуй, что с самого Афгана. После ранения Шар отгородился от окружающего мира стеной циничной иронии – а сейчас егерская закалка с хрустом прорвалась сквозь эту оболочку.

– И что теперь ты намерен предпринять?

– Хороший вопрос. – Я пожал плечами. – Попытаюсь задействовать резервные каналы связи.

– А ты уверен, что они не замыкались на того же Грома? – спросил эльф. – Сколь мне мнилось, они предназначались, в основном, для того, что обеспечить безличную связь, в случае, если прямой контакт станет… рискованным.

– Не уверен, – вздохнул я. – Но в любом случае что-то делать надо.

– А вот в этом не уверен я! – резко отозвался эльф.

– Почему?!

– Потому! Это одна из самых типичнейших ваших человеческих черт – чуть что, бегать и суетиться, точно безголовые куры, даже тогда, когда необходимо просто спокойно обдумать обстановку, дабы, – Эльф повысил тон, – принять наиболее взвешенное решение.

– А мне не нужно обдумывать! – огрызнулся я. – У меня на этот счет есть прямая инструкция – в случае утраты связи с куратором действовать так-то и сяк-то, сэмэ пункт шестой следующего раздела.

– Мы «за речкой», – Шар вопросительно приподнял бровь, – так часто следовали инструкциям?

– Нет, – отозвался я, помолчав. – Но там была война. Войны не выигрываются по методичкам мирного времени. Нам пришлось самим учиться… выживать и побеждать.

–-Почему ты решил, – холодно сказал эльф, – что это – не война?

– А что, – Я демонстративно покосился на окно, – нас уже бомбят?

– «Огненные шмели», по-твоему, детские игрушки? – осведомился Шар опасным голосом.

– В любом случае, – отмолвился я после очередной паузы, – нам придется проявить активность… как-то обозначить себя.

– Зачем?

– Если уж ты взялся мыслить категориями Сунь-цзы, – усмехнулся я, – то попробую пояснить на понятном тебе языке. Противник нанес первый удар, так? Теперь ход за теми, кого мы условно, до поры до времени, считаем «нашей стороной». И если мы не поторопимся как-то обозначить, что «мы здесь и мы свои», то этот ответный удар может прийтись и по нам.

– Ты думаешь?

– Честно? Шайтан его знает! – сознался я. – Все эти игры рыцарей плаща и кинжала… мы с тобой в них плаваем весьма мелко.

– Мы?

– А у тебя есть опыт в проведении подобных игрищ? – удивился я. – Поделись.

– У меня есть та толика здравого смысла, – проворчал эльф, – которой благие боги обделили вас.

– И что же вещает тебе в ухо эта бесценная крупица, о мудрейший?

– Что влип я с тобой по самое нехочу, – проворчал эльф. – Ладно. Обойди эти ваши «каналы безличной связи» – скворечники с двойным дном и прочий подобный идиотизм. Только вы, люди, могли настолько все запутать и… проклятье, даже слова подходящего подобрать не могу.

– Идиотизировать, – услужливо подсказал я.

– О да! – вздохнул Шар. – А я пока…

– Ты пока – что? – осведомился я минуту спустя, поняв, что по доброй воле мне продолжения фразы не дождаться.

– Поразмыслю, – огрызнулся эльф. – О делах наших скорбных.

– Эй-эй! – улыбнулся я. – Это не шараповская фраза.

– Мя! – подтвердил Македонский, свесившись с аквариума.

Валентин Зорин, четверг, 17 июня

От портала к своей инсуле я брел уже в таком состоянии, что и не заметил этих двоих, покуда трепыхаться не стало поздно.

Амбалы как амбалы. Я бы заподозрил в них волотов-полукровок, если бы не знал, как такие великаны получаются. Когда нарастительные чары на себя по поводу и без накладывают, мышцы прямо на глазах бугрятся. Потом, правда, приходится расплачиваться – организм измывательства над собой не приемлет – но то потом, а так хочется в трудной борьбе заполучить самый толстый бицепс в округе! Даже кровавым —в прямом смысле – потом.

И самое смешное – если не баловаться лишним чародейством, можно добиться тех же результатов. Только при этом ты еще и пользоваться научишься приобретенным богатством, и не останется оно дурным мясом… Но я отвлекся.

А следовало мне – тогда – насторожиться. Обычно подмосковные качки ходят, точно на кол посаженные. Эти же двигались необычно ловко; возможно, потому я и не обратил на них внимания.

Что дело неладно, я понял, только когда сообразил – мне не уступают дороги. Это при том, что был я в форменном кафтане. Окрестному хулиганью при виде меня следовало расползаться по темным углам.

Я уже хотел отодвинуться к бортику, дать дорогу – еще не хватало по дороге домой после такого веселого дня ввязаться в драку – когда громилы разом метнулись ко мне.

Испугаться я не успел. Даже разозлиться не смог, потому что после таких ударов, какой пришелся мне под ложечку, основной эмоцией – по личному опыту утверждаю – оказывается мучительное недоумение. А потом мне засветили в челюсть, и я, кажется, отключился на секунду.

Когда я вновь вернулся в реальность, чьи-то грубые руки до странности профессионально шмонали по моим карманам. Сильный пинок заставил меня согнуться в три погибели. Руки торопливо отдернулись, донеслась из вышины тихая ругань, и протопотали, удаляясь, шаги.

Я перевел дух и со стоном сел, слепо шаря по нагревшейся за день брусчатке. Пальцы наткнулись на что-то мягкое – моя папка.

Осторожно, чтобы не разбить ставшую после удара стеклянно-хрупкой голову, я повернулся. Похоже было, что грабителей привлекла в первую очередь она – три-четыре завалявшихся в ней с незапамятных времен листка были разбросаны по мостовой, разодранные в клочья. И только не найдя в ней ничего ценного, амбалы принялись шарить по сусекам.

Я без особой надежды поискал кошелек. Само собой, того не было. Спасибо еще, что остались ключи – их я обычно пристегиваю цепочкой к поясу. Кафтан порван, корочка – я торопливо пошарил за пазухой – треснула посередке: показывать еще можно, но лучше бы новую выправить.

Надо же, какая нелепость! Господство из отдела по особо грешным избит районными хулиганами. Хоть статью в газету пиши.

Я потер челюсть. Надо бы поторопиться домой, и приложить холодную примочку. Иначе я завтра не объяснюсь перед Свет Никитичем.

К счастью, до моей инсулы оставалось совсем немного. Торопливо, стараясь не показываться редким прохожим, я проковылял последние пару сот локтей, забежал в подъезд и бросил крошек в шахту.

Как всегда, дух почавкал с минуту, прежде чем подтащить из подвала платформу-подъемник. По совести, его давно следовало перезаклясть – на стене шахты еще угадывалась печать приходской канцелярии по безопасности подъемников, но если с цемента отшелушится еще пара чешуек бронзовой краски, чары спадут окончательно, и околдованный сильф с гиканьем устремится на свободу. А если платформа при этом будет колыхаться в районе восьмого, скажем, этажа, то в наш дом придется вызывать экзорцистов – мало ли какой дряни из нижних миров слетится на свежую кровушку.

В этот раз, однако, дух воздвиг подъемник без особенных жалоб – разве что постонал немного ради проформы. Меня, настроенного нападением на подозрительный лад, это, впрочем не успокоило. Не иначе подлая нечисть считает часы до освобождения.

А у дверей своей квартиры я застыл, как вкопанный.

Дверь была открыта.

Сердце у меня ушло в пятки, потрепыхалось там секунду и остановилось вовсе. Мало того, что я только что лишился кошелька – после вчерашнего кутежа там не так много и оставалось – но воры настолько безмозглые, чтобы польститься на мое холостяцкое обиталище, всенепременно обчистят квартиру до последней крошки, как мыши. Выносят все – старые носки и граненые стаканы, амулеты лохматого года выпуска и эфирники марки КВН. Если мне очень повезет, то мебель осталась. Так что одалживать завтра у Смазлика хотя бы пару сотен до получки смогу на свежую голову.

Главное, даже благочиние не вызвать! Во-первых – засмеют. А во-вторых – все равно не поймают они никого. Попробуй, отлови таких идиотов! Ни одному нормальному человеку или нелюдю в голову не придет такое учинить, как наши уголовники-любители порой вытворяют.

По привычке обмотав руку носовым платком, я взялся за дверную ручку. Еще не хватало застать этих остолопов на месте преступления… У меня даже жезла служебного при себе нет, так он и сгорел в участке, вместе со столом и кабинетом. Я решительно вдохнул, и переступив через порог, рванул шнур симпатического светильника. Прихожая и комната озарились неживым оранжеватым светом.

В квартире не было никого. Разве что предполагаемые грабители, заслышав мои шаги, попрятались в сортире, где их полагается мочить согласно последним директивам… но в это я не верю. И все вещи на месте.

Нет… не на месте. Чем внимательнее я приглядывался к привычной спартанской обстановке, тем глубже укреплялся в мысли, что мое жилище перерыли сверху донизу. Переставлены книги в шкафу, все разбросано на столе, выдвинуты ящики… так выглядит квартира после тщательного обыска, или после визита опытного домушника. И ничего не пропало – в этом я почему-то был уверен.

Я обернулся, глянув на косяк, и присвистнул беззвучно. Линии охранного амулета сорвало вместе с краской, ее чешуи усыпали коврик в прихожей. А ведь заклятие я накладывал собственноручно, и был уверен, что оно сможет противостоять хоть разрыв-траве – излюбленному средству взломщиков-любителей. Видно, ошибся… или здесь поработали чары особенной мощности. Замок после этого просто выбили ногой.

Покачав головой, я затворил дверь и закрыл на крючок. Как же я завтра на работу-то пойду? А, придумал – наложу малую соломонову печать. Потом, правда, следы останутся, печать даже глину прожигает… но после взлома дверь все равно придется менять. Главное – не забыть слово-шибболет, иначе я в квартиру никогда не попаду. Разве что через балкон. Печать накладывается не на дверь, а на проем.

Для проверки я заглянул в щель за шкафом, где хранил заначку. Жалкая стопка талеров никуда не делась.

Чем дальше, тем интереснее. Что могли искать грабители в моем доме?

«То же самое, что искали двое громил в твоей папке, дурень!», ответил мне внутренний голос.

В папке. Качки-хулиганы начали с того, что обшарили мою, вечно пустую, папку для бумаг, которую я таскаю с собой только по привычке. А незадолго до этого в моей квартире что-то искали… в шкафу, на столе – тоже бумаги. Какие?

Материалы по делу Парамонова. Те самые, что сгорели этой – нет, уже прошлой – ночью в участке.

Кто-то очень хотел удостовериться, что этих бумаг не осталось на нашем свете. Возможно, рукописи, как и души, не горят, но вызвать призрак сожженной бумаги из того посмертия, что их ожидает, еще никому не удалось.

Значит, интуиция не обманула меня. Убитый газетер действительно накопал нечто важное. Настолько важное, что мало было избавиться от человека – следовало уничтожить все, над чем он работал. Обрубить все хвосты.

И, скорее всего, неведомым мне заказчикам это удалось.

Я потер лоб. Спать хотелось зверски, но еще больше хотелось есть. Поставить, что ли, макароны вариться?

Пока закипала вода, я вернулся в комнату – отчего-то мне не хотелось находиться здесь, точно касания чужих, недобрых рук оставили свою ауру на вещах, разрушив хрупкий кокон безопасности, заключавший в себе квартиру. Чтобы избавиться от тишины, включил эфирник, попытался посмотреть. Показывали какой-то боевик. Я едва не упустил сбежавшие из кастрюли макароны, но так и не уловил, являлось ли жравшее всех подряд чудовище жертвой гениетической инжинерии, или наоборот – посланцем гениев-хранителей наследственности, разъяренных вмешательством в их дела. В конце концов бестолковая суета на экране мне надоела, и я переключил эфирник на «Дискавери» – из всех каналов с соседской тарелки этот у меня принимался лучше всего. Показывали «Годзиллу», и я устроился перед экраном на диване с огромной миской засыпанных зеленым сыром макарон. Люблю хорошие документальные фильмы.

Когда макароны кончились, сил моих достало только на то, чтобы повалиться на бок, последним движением отключить эфирник и заснуть мертвым сном.

Интерлюдия

Валентин Зорин

– И думать нечего – бытовуха, – убежденно заявил Женька Локшин. – Кан-кретная такая бытовуха.

– Не верю, – отозвался я, глядя, как эксперты вдвоем управляются с допотопным кирлианографом, на котором, по слухам, где-то стояло клеймо самого Бертильона. – Не верю я в такую бытовуху.

– И я не верю, – сознался Женька. – Но ведь бытовуха же, ну зуб даю!

И правда, очень похоже. Старикан, вокруг которого как раз и суетились эксперты, а заодно и патохилеры, даже мне казался не очень симпатичным. Во всяком случае, я не хотел бы жить с ним в одной коммуналке – а кому-то приходилось. До самого недавнего времени.

Истошным визгом квартира огласилась в шесть утра, когда страдавшая хронической бессонницей бабка Дарья из третьей комнаты обнаружила старикана на полу в кухне. К луже крови, в которой валялся Олег Родольвович Кромер, сбежались тараканы, наверное, изо всех соседних квартир, а тараканов бабка не переносила.

– И кто из соседей, по-твоему, его шлепнул? – поинтересовался я.

– А хер его знает! – выпалил Женька и, зажав рот ладонью, воровато оглянулся. Благочинским на службе выражаться не положено. Наложат еще взыскание по церковной части, потом отмаливай.

– Тогда пошли по порядку? – предложил я. – Комната первая занята бабкой Дарьей.

– Язви ее в душу, – пробормотал Женька, и опять прикрыл болтливый рот.

На самом деле бабка и у меня вызывала острое желание куда-нибудь ее уязвить. Допрашивать ее было сложно до невероятия, все вопросы она каким-то образом сводила к ненавистным пруссакам и начинала поливать шестиногих супостатов изысканным, филологически безупречным многоэтажным матом. У меня сложилось впечатление, что бабка слегка не в себе. Вдобавок в комнатушке стоял давний, неизбывный дух тараканьей отравы.

– Похожа она на потенциального убийцу? – поинтересовался я риторически, и сам же ответил: – Не очень. Комната вторая…

– Занималась покойным, – пробубнил Женька.

Олегом, упокой Господи его душу, Родольвовичем. Судя по имени и росту, наполовину карлой. Наверное, все же гномом – это у скандинавов долго было в обычае дружественных нелюдей звать без разбору «альвами», педантичные же немцы всех поделили, прежде чем начать резать – кто «цверген», кто «альвен», кто вообще гоблин. Кстати, отсюда же и орудие убийства. Старикану раскроили череп собственным именным топором. С дарственной надписью – «Досточтимому Олегу Кромеру за заслуги в деле защиты православной веры и Братского Ордена» от орденского маршала Буденого. Я представил себе молодого Кромера на лихом коне, и мне стало дурно. В комнате у старикана висел на стене ковер, тяжелый от пыли, а на ковре были развешаны наградные кресты и нимбы. Видимо, покойный Кромер успел поучаствовать не только в Гражданской войне, но и в Великой Отечественной, потому что успел собрать полный комплект нимбов Славы Господней всех трех степеней – в Гражданку их еще не давали. А уж нимбов Святаго Креста Трудов Господних он заработал аж четыре штуки. При таких заслугах удивительно, что мне не встречалось его имя в учебниках… и что проживал он в коммуналке. Впрочем, в наши времена ветеранам приходится тяжко.

– Сколько ж ему лет-то было? – спросил я.

– Сто пятнадцать, – ответил Женька. – Еще царское время застал.

Для наполовину человека заслуга небольшая – почти все народы живут дольше людей. Разве что орки с гоблинами нас не обошли. А так… я лично знавал эльфов, помнивших Петра Первого. Карлы живут поменьше, но и для них сто лет – всего лишь зрелый возраст. Великанам срок отмерен еще меньший – чуть больше человечьего. Оборотни, строго говоря, не отдельный народ – лично не встречал, но бывают оборотни любой расы, так же, как любое живое существо может стать вампиром; оборотничество не прибавляет жизни, но сам процесс трансформации излечивает почти от всех болезней.

– Едва ли он покончил жизнь самоубийством, – проворчал я. – Комната третья…

– …И четвертая, – продолжил за меня Женька. – Где Кольцовы живут. Вот Васька Кольцов его и шлепнул по пьяному делу.

Упомянутый Васька в данный момент лежал в глубокой отключке и допросу не поддавался. И неудивительно – судя по словам бабки Дарьи, домой он вчера вернулся около одиннадцати, примерно полчаса буянил в коридоре, испугавшись увиденного, в очередной раз разбил зеркальце, после чего удалился в комнату. Дом был старый, добротный, двери – дубовые, зачарованные еще дореволюционными колдунами, и что творил Васька после этого, останется, видимо, тайной. Жена его Марья, щеголявшая свеженьким, с пылу с жару, «фонарем», ничего вразумительного по этому поводу заявить не могла, но утверждала, что муж из комнаты ночью не выходил – не мог.

– Комнаты пятая и шестая, – гнул я свою линию. – Интеллигенты Мисюрины.

– Потап Инннокентьич и Галина Михайловна, – подхватил вошедший во вкус Женька. – Находились в состоянии перманентной идеологической войны с покойным.

Состояние вполне объяснимое – Мисюрины считали, что таким твердолобым орденцам, как их сосед, место в зоопарке, невзирая на боевые заслуги, а Кромер – что таких Мисюриных давно пора отправлять в Сибирь вагонами, как при бывш.святом Иосифе. Конфликт не переходил на уровень рукоприкладства только по причине преклонного возраста обеих сторон. Продукты, тем не менее, и вторая комната, и пятая (в шестой Мисюрин держал свою редкую библиотеку секулярной литературы, в том числе продемонстрированное им уникальное собрание биографий Верховных магистров российского масонства) хранили под замком, из опасения, что коварный враг одолжит у бабки Дарьи тараканьего яду.

– И седьмая комната… пустует уже три года как, – закончил я.

Забавно – квартир в Москве хронически не хватает. Я сам таскаюсь на работу через областные порталы аж из Подольска, восемь ворот до пересадки в городскую портальную сеть. А тут пустует вполне еще жилая комната. Прописанный в ней брат… то есть, простите, господин находился на данный момент в местах отдаленных – шабашил, кажется, в Германии строителем. Пикантность ситуации заключалась в том, что ни о его точном местонахождении, ни о том, жив ли блудный жилец вообще, никто сведений не имел, в том числе и домоуправление. А выселить его никак нельзя было, поскольку квартплата от его имени приходила регулярно.

– И все! – с торжеством провозгласил Женька.

Можно, само собой, предположить, что в дом ночью проникли злоумышленники, пристукнули ветерана и скрылись, ничего не взяв – в том числе оставив ценные нимбы, которые на «черном рынке» можно толкнуть за приличную сумму. Но не позволяет бритва Оккама. А так мы имеем классический вариант «запертой комнаты». Убийца – кто-то из соседей Кромера. Кто?

Неясная мысль зашевелилась у меня под теменем.

– А ну-ка, – скомандовал я, – пойдем глянем на жертву.

Женька сморщился.

– Жмуриков не видал? – поинтересовался он.

– Видал-видал, – рассеянно отозвался я.

Место преступления – кухню коммуналки – отгородили от внешнего мира символической желтой тесьмой, не дававшей рассеяться магоследам, буде такие обнаружатся, но «корочки» давали нам способность пересекать ограждение. Я присмотрелся к жалкому в смерти телу полугнома, и удовлетворенно хмыкнул.

– Теперь пошли в его комнату, – скомандовал я.

– На тебя что, зуд напал? – недоуменно полюбопытствовал Женька.

Я не ответил. Складывавшаяся у меня версия казалась настолько логичной, что меня волновало только одно – не найду ли я противоречащих ей улик. Потому их я и выискивал. Лучше это сделаю я, чем кто-то другой.

Мы с Женькой еще раз оглядели комнату. Просторная – пожалуй, в нее поместилась бы вся моя малогабаритка. Старая-престарая мебель, потертые покрывала… интересно, а жена у Олега Родольвовича была? Да, была; на стене висит старинная симпатограмма – молодой, импозантный офицер и юная некрасивая девушка с букетиком. Мне вдруг стало стыдно за то, что я так грубо дотронулся до чужой судьбы. Так, что тут еще есть? Эфирник в углу на тумбочке, огромный круглый стол в центре комнаты, побитая вазочка…

– Ты видишь? – спросил я у Женьки, закончив осмотр.

– Что?

– То, чего тут нет, – ответил я на манер пифии. – Пошли на кухню.

– Слушай, ты меня замотал! – возмутился Женька. – Это не квартира, а дракошня какая-то, от кухни до сортира троллейбус пускать можно!

– Пошли-пошли, – кровожадно приказал я. – Сейчас ты будешь свидетелем тому, как я с треском сяду в лужу.

– Тогда пойду, – согласился покладистый Женька.

Эксперт-патохилер мне попался на удивление трезвый. Обычно эти сермяжные хароны пьют по-черному. Хотя если бы я постоянно имел дело с трупами – сброшенной человеческой оболочкой, лишенной духа, разума и жизни, изношенной, грязной, нелепой, – я бы тоже спился.

– Проверьте содержимое его желудка, – приказал я.

– Что? – Эксперт воззрился на меня взглядом бешеного кролика. – Ему раскроили череп, на случай, если вы не заметили. И умер он от этого, будьте покойны.

– Я знаю, – ответил я. – Проверяйте.

Патохилер покорно вздохнул и опустился рядом с телом на колени. Чтобы сосредоточиться, он закрыл глаза, и протянул руки вперед, отчего поза его приобрела гротескное сходство с позой целителя, налагающего руки на больного.

Пальцы патохилера коснулись дряблого старческого живота, без сопротивления прошли через кожу и зашарили где-то внутри.

– А вот какое у нас сердечко, – бубнил лекарь, – дрябленькое, бляшковатое такое… ай, а аорта-то как каменная, снутре штукатуреная…

Рука его скользнула глубже, и лекарь замолк. Я невольно нагнулся к нему.

– Интересно… – пробормотал он через минуту-другую. – Некоторое количество… буры. Очень странно.

– Она вообще ядовитая? – поинтересовался я.

К стыду своему я плохо разбирался в бытовых ядах – как раз во время этого курса у меня случился скоротечный роман, и зачет я сдавал на одних молитвах. Как ни странно, сдал с первого раза: вытащил один из трех выученных билетов.

– Вообще да, – ответил медик. – А в такой дозе – нет. Чтобы отравиться бурой насмерть, нужно ее столько сожрать – не всякий желудок выдержит. А тут и чайной ложки не было.

– Тогда понятно. – Я разогнулся. – Ну что, Жень, пошли к бабке?

– Ты умом двинулся? – тихонько взвыл мой коллега. – Тебе одного раза мало было?

– Пошли, – Я попросту потащил его за собой, ухватив за рукав.

В комнате бабки Дарьи было душно. Мелкая пыль висела в воздухе, сухостью опаляя горло. Сама хозяйка шуршала чем-то в углу, распространяя белесые пыльные волны.

– Дарья Васильевна Феоктистова? – вопросил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расчихаться.

– Ась? – недружелюбно откликнулась бабка, с кряхтеньем разгибаясь.

– Вы обвиняетесь в убийстве Олега Родольвовича Кромера, – провозгласил я. – Вы можете что-то сказать в свое оправдание?

Бабка Дарья уперла руки в боки и воззрилась на меня, как на очередного шестиногого супостата.

– А чего он пруссаков разводил? – взвизгнула она.

Когда орущую и сквернословящую бабку упихали, наконец, на благочинский ковер, Женька обернулся ко мне и голосом голодного волота потребовал:

– Колись!

– А чего колоться? – удивился я.

– Колись, как старуху расколол!

– Все просто. – Я пожал плечами. – Ты топор этот видел? Мисюрины бы его просто не подняли. Могли поднять Кольцов, Кольцова и бабка Дарья. Но Кольцовы были заняты исключительно друг другом – он буянил, она терпела. Оставалась бабка. И я принялся искать мотив.

– Ну и? – не выдержал Женька, когда пауза затянулась.

– У Кромера не было холодильника, – ответил я. – Продукты он хранил в комнате, в тепле. Для помешанной на борьбе с тараканами старухи это был вполне веский мотив. Вначале она попыталась травануть ветерана, а когда не получилось – в сердцах огрела его топором.

Женька уныло помолчал.

– Да! – воскликнул он внезапно, расцветая на глазах. – Я же говорил – типичная бытовуха!

Всеволод Серов

Полдень.

Тень ушла. Вымерла. Нет, вру, ее и не было никогда. Тень – это миф, легенда, такая же, как прохлада, дождь, снег. Хотя нет, снег – во-он он. Отблескивает себе, зараза, на верхотуре. Глумится фарфоровым оскалом. Здесь в полдень даже кустики усыхают. Плавятся в слепящем мареве. А уж живые твари и подавно носы не высунут. На весь Афган остались только мы, грешные, да три «гробовика», на которых мы рассекаем.

А ведь как меня учили любить лес! Настоящий егерь, учили, должен сливаться с лесом, растворяться в нем, становится частью его. Любить по-настоящему, а не так как эти снобы-эльфы, хоть и живут в нем чертову уйму веков. Только они лес не любят, хоть и треплются об этом направо и налево. Они его куль-ти-ви-руют. Подстригают изо дня в день, словно британский газон. А от настоящего леса – с чащобами, буреломами – шарахаются не хуже каких-нибудь горных гномов. По таким местам дорога только волкам да егерям.

А теперь мы трясемся в мертвой железяке посреди выжженной пустыни и от ближайшей «зеленки» добрая дюжина верст, да и нельзя нам в нее соваться – наверняка басмачи в ней кишат, что блохи на собаке.

Терпеть ненавижу!

Гробовики высаживают нас у подножья. Капитан дожидается, пока они удалятся, строит нас и спокойно так, ласково командует: «Вперед».

Вперед – это значит вверх.

Когда мы, взмокнув, взбираемся на вершину, за первой горой обнаруживается вторая. Б… прости, господи, наверняка и третья имеется. Этот горный массив, в Бога, в душу… И нам по нему переться к месту засады. Ночью. Я е..!

Под утро капитан объявляет привал. Расползаемся под валуны, занимаем круговую оборону. Воды мало. Мы уже выхлестали почти половину запаса, а ведь нам еще и в засаде сидеть.

К полудню выясняется, что мы сидим еще и без связи. Основной канал отчего-то накрылся медным тазом, а к запасному молитвеннику служка поленился захватить переплет. Капитан лупит его по ушам, но связь от этого не появляется.

Сержант Аоэллин нашел лозой воду. Пытаемся до нее докопаться – ни хрена. Сплошной камень. Костяной предлагает рвануть его к чертям шашкой. Не пойму, шутит он, или всерьез. Весь в пыли, только глаза из-под чалмы блестят.

Темнеет. Выдвигаемся ближе к дороге. Здесь, похоже, действительно Край Непуганых Идиотов. Чуть ли не каждые полчаса шляются какие-то личности – так руки и чешутся сграбастать такую группку и потолковать по душам во-он за теми валунами. Но капитан дает отлуп. В чем-то он прав – если этих придурков кто-то хватится…

Под утро я начинаю кемарить с открытыми глазами и вижу, как ко мне подбирается толпа басмачей размером с палец. На головах у них почему-то не чалмы, а маленькие островерхие зеленые колпачки. Пытаются продать анаши. Разгоняю.

Примерно к полудню Костяной дорывается-таки до воды. С помощью двух шашек. Очень вовремя, валуны уже раскалились так, что плюнь – зашипит. Забиваемся под них как можно глубже и изо всех сил завидуем ящерицам.

По дороге проходят два ишака и верблюд. С ними семь рыл; из них двое, похоже, гоблины. У троих луки, один тащит ружье, другого оружия не видно. Это явно не тот караван, ради которого мы тут парились.

Оживает карманное зеркальце командира. Нашим наконец стало интересно, чего это мы молчим уже битые сутки. Почесались, называется. Завяжи мы прошлой ночью бой, нас бы уже давно нашинковали в мелкую сечку.

Как бы то ни было, теперь связь есть. Штабные маги наскоро закляли духа-ретранслятора – как я понял, что-то вроде астрального вестника, но труба пониже дым пожиже. Все бы ничего, главное, что бы он не слинял с перепугу когда начнется.

Темнеет.

На дороге появляются три орка. Один – в зеленой чалме хаджи, двое других – с ручными бомбардами. Разведка боем, вот как это называется.

Мулла вдруг останавливается. Пальцы его левой руки быстро-быстро перебирают четки, а правая медленно поднимается, будто в трансе, нашаривая чарометное гнездо. Капитан дает Аоэллину отмашку.

Чтобы выстрелить из лука, эльфу приходится встать. Его гибкая фигура явственно выделяется на фоне склона, но это уже неважно. Первая стрела пробивает глотку муллы наискось, широкий наконечник режет сосуды и гортань. Две других укладывают охранников прежде, чем те успевают обернуться.

– Тре-е!..

Потом на склон обрушивается огненный дождь. Это раньше мне казалось, что здесь жарко. Теперь я с тоской вспоминаю полуденную прохладу. Пламенные капли стекают по бокам валунов, оставляя глубоко проеденные дорожки. Коротко вскрикивает Костяной, зажимая прожженный рукав.

А по дороге, вслед фронту озаряющего путь смертоносного ливня, уже катится душманская орда.

Я припадаю к камням, выцеливая вожаков в неверном свете жидкого пламени. Они падают один за другим, но орда рвется вперед и вверх. Мелькают в прицеле хари – людские, орочьи, гоблинские. Аоэллин рядом со мной, преодолевая отвращение, палит из жезла.

– Джинн!..

Это капитан, и в голосе его звучит тревога. Я отрываюсь на миг от окуляра, чтобы бросить взгляд на парящую поверх противоположного гребня фигуру.

Огненный плащ, железная корона и неимоверное количество аляповатых перстней, как у орка-цветочника на базаре. Я вздыхаю с облегчением. Технически марид, конечно, тоже джинн… ну так прапорщик – тоже почти офицер. Правда, попа с нами нет, и это уравнивает шансы.

В тылу орды вырастают палатки, словно дождевики – на глазах. Муллы, пригибаясь, ползут туда; покуда я снимаю двоих, остальные добираются до цели. Теперь черта с два их подстрелишь. Хотя… Я прикидываю, где должна находиться грудь стоящего на коленях, прицеливаюсь… дергаюсь, когда Костяной одну за другой швыряет две гранаты в откатившуюся толпу… целюсь снова и стреляю.

По полотну расползается красное пятно. Воет от злобы марид.

Что-то орут шаманы. Со стороны дороги веером налетают осколки раскаленного стекла, заставляя нас залечь, и под вспышки осветительных заклятий орда вновь лезет на приступ. Марид держится позади, мечет молнии в стрелков. Несколько наших пытаются сосредоточить огонь на нем, но обычные пули не причиняют джинну вреда – он только отмахивается и сипло орет что-то по-арабски. Наверное, грозится разрушать города и строить дворцы. Обычная похвальба – до сих пор еще ни у одного джинна не хватило силенок снести город с лица земли; даже когда армии Сулеймана Великолепного стояли под стенами Вены, судьбу сражения решали пушки и священники. Да и с дворцами у них не очень.

Я перезаряжаю винтовку спецпатронами, торопливо прошептывая над каждым «Отче наш». На миг поднимаю голову – за моей спиной, под прикрытием груды валунов, двое целителей останавливают кровь молодому парню, еще не заработавшему почетной клички. Марид не обращает на меня внимания. Глаза его мерцают текучей бронзой – нечисть полагается целиком на колдовское зрение, для которого я невидим. Под прикрытием молний душманы лезут все выше.

Тщательно целюсь. Какие места могут быть уязвимы на теле джинна? Глаза? Сердце? Взгляд мой останавливается на широких зубцах короны, испещренных куфической вязью. Вот оно!

Пуля сбивает венец с лысой башки марида, и тот валится наземь, придавливая гоблина в засаленом халате. Джинн торжествующе воет, прежде чем обрушиться в гневе на своих пленителей. В рядах противника – паника. Зажатые между разъяренным маридом и нами, душманы начинают разбегаться.

Через полчаса все кончено. Только белеют во тьме рухнувшие палатки, да посверкивают молнии, застрявшие между камней.

Мы продолжаем ждать.

Глава 4, или О горестях познания

Всеволод Серов, пятница, 18 июня

«…о невидимке» – донеслось до меня.

Будь у меня нервы самую малость послабее, непременно заработал бы хороший порез. А так меня еще хватило, чтобы спокойно доскоблить щеку, вытереть бритву, положить ее на место и спокойно выйти в гостиную.

Естественно, это была ложная тревога. Просто-напросто развалившийся в инвалидном кресле за прилавком Шар отчего-то возжелал слушать свою «На страже Отчизны» – не знаю почему, но у меня это название постоянно вызывало образ здоровенного тролля-вертухая, деловито прохаживающегося с дубьем вдоль решетки, из-за которой и виднеется лик нашей многострадальной Отчизны – на максимально возможной громкости. Смотреть он эфирник, видите ли, гнушается, а вот слушать ему лесная честь позволяет.

Повествовали же сегодня о коврах-невидимках.

Сейчас, понятно, уже не докопаться, в чью хитроумную башку пришла мысль совместить ковер-самолет и шапку-невидимку. Этого не помнят даже эльфы, хотя последствия сего изобретения они запечатлели скрупулезно.

Первое время аргумент был действительно неотразимым – внезапная смерть с ясного неба. Правда, от драконов невидимость не спасала. Хитрые твари полагались не только на зрение. А потом в ход пошло колдовское видение, заклятья дальнего обнаружения, так что вскорости невидимок научились засекать чуть ли не раньше, чем обычные ковры. Ну а поскольку стоили они не пример дороже, гром-небесные воеводы скрипнули зубами, вздохнули и списали ковры-невидимки нафиг.

А сейчас, похоже, кто-то пытается воскресить этот протухший трупик.

Пытаясь вытряхнуть из ляхского флякончика остатки лосьона – котик, ну еще капельку! – я подошел поближе к эфирнику. Хм. Забавно. Эти ребята, похоже, попытались спереть мою фирменную идею – теневые способности.

Изображено на довольно-таки размытой симпатограмме творение иметь хоть какое-нибудь сходство с обычным ковром решительно отказывалось. А походило оно… походило оно… я попытался накопать в своей памяти подходящие ассоциации и решил, что больше всего это творение смахивает на помесь бумажного китайского дракончика, которыми добрые жители Поднебесной завалили наши игрушечные лотки и, пожалуй, ската. Каркас в духе набросков Да Винчи – парень, конечно, был гений, не спорю, но заносило его порой так, что и до сих пор разгрести не можем – а все остальное прозрачное, словно стеклянный сомик.

Магией, пожалуй, такую штуку действительно не засечешь. Суммарная мощность всех бортовых заклинаний, включая левитирующее составляет всего… сколько-сколько?!

И они хотят сказать, что ЭТО будет летать?

Словно бы в ответ на мои мысли в эфирнике появилось лицо какого-то гнома, точнее, там появилась его борода. Борода была отрекомендована ведущим как «один из виднейших специалистов по немагическим летательным аппаратам» – надо же, и такие, оказывается, бывают.

Я присел на ручку кресла и приготовился слушать.

Слушать было нечего. Поминутно тыкая пальцем в доску, на которой были небрежно намалеваны какие-то расчлененные эллипсы со стрелками, гном понес такую заумь, что уши начали сами собой сворачиваться в трубочку. Я-то уже давно усвоил для себя, что подобные словеса «аэродинамическое сопротивление», «подъемная сила набегающего потока», которые простой народ часто принимает за матерщину, а то и за хитроумно насылаемое проклятье, так вот, эти «технические» словца очень любит употреблять всякая псевдомагическая интилихенция, которая принципиально не может объяснить все двумя-тремя простейшими магическими терминами.

И вообще. Может я, конечно, порой излишне консервативен, но любой механизм, устроенный сложнее, чем моя трофейная «зиппа», вызывает у меня приступ тихого ужаса. Ну не могу я понять, как оно там работает без магии, не могу, хоть тресни! Взять, например, тот же брегет. Я как-то отковырял внутреннюю крышку, заглянул – чуть худо не сделалось. Чертова уйма всяких шестеренок, колесиков, пружинок, маятнички какие-то крохотные и оно все там постоянно движется, живет своей, абсолютно неизвестной нам жизнью. И чем они там еще занимаются, кроме как время показываю – один только черт и знает.

Помнится, учили меня в такие вот брегеты взрывчатку запихивать. Милое дело – выкидываешь нафиг всю эту механическую начинку, сажаешь жучка-часовщика в крохотной коробочке, а все освободившееся пространство – замазочкой. И пространства этого там получается уйма. Особенно если клиент такие часики к уху поднесет… эффект просто головокружительный. До полной потери головы.

Я это к чему говорю – не нужно их там столько для работы. Они там еще и чем-то другим занимаются…

Вот подумаешь на досуге о чем-нибудь таком… а может, не такой уж бред эти «протоколы семигорских мудрецов». А с чего бы эти коротышки так любят с механикой возится? Подозрительно. То ли дело старая, добрая магия.

Кстати, о магии. Не пора ли нам кое-что проведать?

Некоторые думают, что тайник с ценным содержимым – это что-то такое, ну, этакое, массивное и труднодоступное, вроде сейфа Путиловского завода, закрывается не менее чем заклятой скалой, а на вопль «сезам, да отворись же, наконец», начинает надсадно скрипеть.

Ага. Только вот пока ты в такой тайник за чем-нибудь полезешь, тебя уже семь раз «убьют, зарэжут и нашинкуют, понял, да?», как говаривал, бывало, старший сержант Грзмыш.